Дружелюбный грабитель

Впервые я встретил его в школе № 2 города Нижняя Тура.

Восьмой «б» класс, куда меня определили, был в основном укомплектован учениками, которые знали друг друга достаточно давно; некоторые – с первого класса.

Новичков оказалось немного, и одним из них был Толя Спирин, который прибыл в школу из специнтерната. Мелкий – видно, в детстве недоедал, с огромными лишенными ресниц глазами: последствие трахомы, и большой выдумщик на всякие пакости. Мог втихую, не моргнув глазом и не дрогнув ни одним мускулом, безо всякого стыда испортить воздух в классе.

Учителем английского языка и одновременно классным руководителем нам назначили молоденькую выпускницу Пятигорского педагогического института. Толя всегда встречал её у дверей. Он настежь распахивал створки, делал реверанс, расшаркивался, широко разводя руки в стороны, и торжественно объявлял: «Девочка из Пятигорска!» Вроде бы ничего особенного, но по-первости класс хохотал просто сумасшедше.

Учился он плохо, проказничал неумеренно, но как-то постепенно притёрся ко мне, хоть я в этих школьных проказах его и не поддерживал, став, видимо, взрослее и серьёзнее. Да и училище из головы не выходило, а для поступления туда требовалась хорошая характеристика.

Старался я не зря – характеристика оказалась не просто хорошей, а отличной: в это время мне был присвоен третий спортивный разряд по лыжам (немного не дотянул до второго) и третий юношеский разряд по боксу. Да ещё первое место в школе по шашкам. Это были весомые аргументы в мою пользу: при приёме в любое учебное заведение занятия спортом давали несомненное преимущество. Школа со мной расставалась с сожалением: ударник учёбы, спортсмен, комсомолец и просто красавец!

Следом за мной увязался и Толя Спирин.

* * *

Приём в ремесленное прошёл без запинки, и 1 апреля 1961 года мы, учащиеся одиннадцатой группы РУ № 13 посёлка Баранчинский, смогли увидеть друг друга и познакомиться.

При зачислении в училище всем объявили, что сразу обеспечить общежитием не смогут, так как группа комплектовалась весной, а потому до окончания учебного года нам вообще ничего не светит. Пришлось искать приюта в частных домах, благо их в посёлке было процентов девяносто. Приезжим от места не отказывали, да и деньги за постой, хоть и небольшие, были нелишними в каждой семье.

Итак, нужно было искать угол. Тут мой приятель Толя проявил свойственную ему прыть и нашёл дом, который готов был приютить его.

– Слушай, а давай со мной, – предложил он. – Вместе всяко удобнее, да и дешевле. Квартира хорошая: там до нас жили двое из нашего училища – второкурсники. Щас выпустились. И место, главно, хорошее – совсем рядом с училищем. Пошли – прям щас посмотришь.

Я, конечно, согласился, о чём впоследствии сильно пожалел.

В прекрасном настроении, довольный тем, что так быстро удалось найти ночлег в чужом месте, шёл принимать арендованную Толиком жилплощадь, но когда увидел «апартаменты» – охренел. Площадь комнаты была не больше десяти метров, а сама она напоминала недостроенную баню. На этих десяти метрах проживала тётка с двумя детьми: мальчиком лет шести и взрослой дочерью. Хозяйка не работала, потому и сдавала жильцам часть пола у входной двери, точнее, у порога, где мы и должны были спать.

– Да чё ты, – убалтывал меня Толик, – мы ж здесь будем только ночевать. Весь день – на занятиях. Есть тоже там будем – в столовке. В баню тоже водить будут – в общую. Подумаешь, ночь переночевать. Зато совсем рядом с училищем! Времени на дорогу – пять минут: поспим подольше.

Принимая во внимание, что жить тут нам предстоит от силы пару месяцев, я смирился. Кроме того, особым комфортом избалован не был.

Из училища принесли пару матрасов, одеяла, подушки и, устроившись у порога, после трудного первого дня мгновенно заснули.

Среди ночи я проснулся от того, что какая-то тёплая жидкость заливала мне бок. Продрав глаза, в недоумении ощупал постель. Оказалось, что мой сосед элементарно обоссался, ну, естественно, мокрым оказался и я.

– Эй,…, вставай… давай…, – зашипел я, чтоб не разбудить хозяев, и хорошенько тряхнул Толика за плечо. – Ты… чё… наделал?! Как теперь…? Куда…? – я с трудом подбирал слова и компенсировал слабый звук крепостью выражений, которыми к тому времени владел виртуозно. Но был ли смысл возмущаться, когда дело уже сделано!

Кое-как дождавшись утра, мы потащили всё наше хозяйство во двор – сушить, а затем попёрлись в училище поглощать знания.

Доро́гой, забегая вперёд и заглядывая мне в лицо, Толик таращил и без того огромные глаза:

– Да, блин. Устал вчера чертовски, да ещё воды напился на ночь… Ну, ничего. Щас, пока ходим, всё высохнет – и будет нормально.

Две-три ночи действительно прошли спокойно, но когда через некоторое время он обоссал меня повторно, я понял, что вода и усталость тут не при чём.

Попал я с ним, конечно, в ситуацию, ведь ду́ша в доме не было: уличный рукомойник с сосочком, подвешенный на стену недалеко от крыльца, проблемы не решал, а ходить на учёбу и на практику, когда от тебя вовсю несёт мочой, как-то стыдно. Тем более я, с лёгкой руки того же Толика, был выбран старостой группы, каким-никаким начальником: этот пройдоха всего за несколько дней нашего пребывания в училище так расписал ребятам меня и мои подвиги, что при голосовании моя кандидатура прошла с солидным преимуществом.

Я вспомнил роман Ремарка «Три товарища», в котором фельдфебель укладывает двух солдат, страдающих энурезом, на одну двухъярусную кровать, причём поочерёдно меняя их местами: сегодня сверху спит один, завтра – другой. А тут и этого не надо делать: лежим рядом, и оба в моче.

Пришлось вырабатывать систему: я старался не спать до полуночи, будил Толика, выгонял его до-ветру и тогда спокойно засыпал, или, когда было тепло, делал из одеяла валик и клал между нами. Но если по какой-то причине я не мог соблюсти эти условия, непременно оказывался мокрым.

Так продолжалось все два месяца. В конце мая я, наконец, получил место в общежитии, и муки мои закончились. Толик остался на квартире.

* * *

Летом нас отпустили на каникулы, и встретились мы только в сентябре.

Толик тоже приступил к учёбе, но ненадолго. Он и раньше прогуливал занятия, а тут просто зачастил: если день выдавался тёплый, солнечный, Толика в училище можно было не ждать. За пропуски без уважительной причины он получал нагоняй от меня и от мастера, но продолжал прогуливать.

Мы долго не могли понять, куда он линял, пока однажды в училище не приехал из Нижнего Тагила следователь милиции. Вот тут картина прояснилась полностью! Наш неспокойный малый придумал такую фишку: вместо учёбы он садился на электричку, ехал в Нижний Тагил, и там, возле центрального парка – сада имени Болдина – потрошил пьяных. Толик выбирал «клиентов», уже потерявших ориентировку или спящих в саду на лавочках после изрядного «принятия на грудь». Чтобы окружающие ни в чём его не заподозрили, наш пройдоха разыгрывал целое представление: якобы он пытается довести до дома хорошего знакомого. А сам по дороге снимал с него часы и обчищал карманы, забирая всё мало-мальски ценное. При помощи этого нехитрого приёма дружелюбный грабитель обобрал такое количество тружеников и гостей города, что слава о нём не могла не дойти до сведения нашей доблестной милиции. Многие потерпевшие подчёркивали, как ласково обращался с ними злодей, доставляя домой. Правда, до дому он так никого и не довёл, а всегда оставлял мирно спящих «приятелей» под каким-нибудь кустом или на скамеечке, предварительно полностью освободив от лишнего имущества.

Только теперь до нас дошло, откуда брались вещи, которые Спирин по дешёвке предлагал, оказывается, многим нашим ребятам, объясняя их происхождение крайне «виртуозно»: нашёл.

Так маленький ушлый Толик навсегда исчез из училища, а нам, как и положено, пришлось проводить общее собрание коллектива, на котором учащиеся высказали своё осуждение и негодование по поводу произошедшего.

Разумеется, было подготовлено несколько выступлений, в том числе и моё, как старосты группы, после чего следователь с протоколом собрания и характеристикой на нашего героя отбыл по месту службы завершать следственные мероприятия. А Толик за свои «подвиги» получил несколько лет колонии для несовершеннолетних, и больше я его никогда не встречал.

 

Вовка-Монгол

После того, как меня поместили в камеру предварительного заключения – КПЗ – я забрался на нары и почти сразу уснул. В камере уже находились двое, но они не проявили большого любопытства к новому жильцу, только слегка приподняли головы и продолжили спать. Позже принесли завтрак – утреннюю баланду, но есть я не хотел и не мог.

После вызова к следователю, снятия показаний и оформления протокола возвратился в камеру, залез на нары и снова уснул. Так и проспал до следующего утра.

Днём в камере появился четвёртый член нашего небольшого преступного сообщества. Пожилой, невысокого роста. По повадке чувствовалось, что казённый дом гражданин посещает не впервой.

Окинув всех присутствующих оценивающим взглядом, он расположился на соседней шконке.

Вечером двум старожилам пришла охота поиграть со мной как с самым молодым в игры, которые особенно популярны в тюрьме, но о которых я, естественно, не имел ни малейшего представления. Почуяв в этом какой-то подвох – отказался. Тогда они попробовали меня заставить, но, получив отпор, угомонились.

* * *

Моему соседу явно понравилось, что я могу за себя постоять – мы разговорились. Звали его Володя Перевалов. Я рассказал новому знакомому о своих злоключениях, он подробно расспросил обо всех деталях дела, о том, что нам вменяет следствие.

– Да, Владик, тут малым сроком не отделаться. А вообще учти, что в бо́льшей степени всё решает следствие, даже не суд. А уж адвокаты – это вообще открытый вопрос, решают ли они хоть что-нибудь.

Вовка Монгол – такое было у него погоняло. На тот момент имел он семь ходок, то есть, сидел уже семь раз.

Родился Володя Перевалов в Серове, тогда это был Надеждинский завод. В школе сидел за одной партой с Анатолием Серовым. Вместе с ним в составе группы товарищей делал командный забег на лыжах по маршруту Надеждинский завод – Свердловск в честь очередного партийного праздника.

Вот такая судьба: один стал вором, а другой – лётчиком, героем Советского Союза, в честь которого и назвали впоследствии город Серов.

Свою кличку Монгол получил, когда этапом пришёл из Монголии – даже там, в голой степи, были лагеря – на Колыму. Это произошло при Хрущёве – в ту пору, когда все категории заключённых начали сортировать по режимам в зависимости от количества и тяжести преступлений. Монголу за его многолетние подвиги полагался особо строгий режим. Таких заключённых стали именовать «полосатики». Володя рассказал, как этапом пришёл на Колыму, как после бани получил новую форму. Водить полосатиков на работу полагалось только прикованными друг к другу.

– Когда нас первый раз повели на работу, – рассказывал Монгол, – нам встретилась бабка, которая гнала корову с пастбища. Бабка пала на спину и давай креститься, а корова развернулась, да как рванёт в лес…

Монгол растолковал, чем отличаются существующие сейчас в лагерях режимы, и неожиданно признался:

– Владик, если снова дадут особый, я жить не буду: вскрою вены или повешусь. Ты не представляешь, что это такое… Мне просто не выдержать, а мучить себя весь срок… Не смогу…

* * *

Ночью я внезапно проснулся и в тусклом свете, проникавшем в камеру через решётку над входной дверью, увидел, что мой сосед сидит на нарах, уставившись в одну точку. Заметив краем глаза, что я поднял голову, Монгол заговорил, словно продолжая начатую беседу:

– Я ведь, Владик, решил завязать полностью, – откровенничал он. – Надоело. Семь ходок. Больше двадцати лет по тюрьмам и лагерям. Здоровья нет. На свободе – ни одной родной души, а ведь у меня уже сын мог бы быть такой, как ты.

Лицо его дрогнуло:

– И какой впереди финиш?

Я молча вздохнул – а что тут ответишь: самого неизвестно, что ждёт.

– Как-то в компании познакомился с одной, – продолжал Монгол, – молодая, красивая. Проститутка. Сошлись быстро. Она девка хорошая, понимающая. Вот так повстречались сколько-то, я и говорю: «Знаешь, Нинка, я – вор, ты – проститутка. Давай бросим свои занятия и будем жить вместе». И знаешь, Владик, ведь всё получилось: комната у неё была, на работу устроились. Почти год жили душа в душу… – он вдруг ударил кулаком по доскам (ни матрасов, ни подушек в КПЗ не полагалось) – это Башмак, сука. Больше просто некому…

Вовку-Монгола обвиняли в краже велосипеда, а он подозревал, что кража эта – дело рук вора по кличке Башмак. В тот злополучный день они вместе пили водку, а потом Башмак куда-то слинял…

* * *

На следующий день, провожая меня в следственный изолятор Свердловска, Монгол рассказал, что такое «прописка» и как нужно себя вести, чтобы наиболее борзые обитатели камеры меня не «опустили», ибо последствия этого могли быть самые печальные.

С Володей мы встречались ещё не раз, так как следствие по нашему и по его делу велось с октября шестьдесят четвёртого по июнь шестьдесят пятого. Поэтому, пока нас все эти месяцы то группой, то порознь возили из КПЗ Серова в следственный изолятор Свердловска, этапы пересекались и совпадали не единожды.

Встречи проходили очень тепло: Монгол интересовался нашими делами и много рассказывал о себе.

* * *

После суда и объявления приговора нашу команду снова доставили в КПЗ. А через некоторое время сюда же привезли Монгола – тоже после суда. Его прибытие сопровождалось радостными криками:

– Ребята, будем жи-и-ить!!!

Вкатили ему пять лет строгого режима. За кражу велосипеда!!!

И то благодаря тому, что Вовка сумел посеять в душе судьи сомнение в своей виновности. В последнем слове Монгол сделал акцент на том, что замо́к сарайки, где стоял похищенный якобы им велосипед, был сломан, в то время как при всех совершённых им ранее кражах замки оказывались целыми и аккуратно вскрытыми.

– Гражданин судья, дайте мне десять замков, и я все их без ключа открою, – сказал он. – Зачем мне ломать замок, если быстрее и проще его вскрыть? Да и замком эту висячку назвать трудно: гвоздь, две минуты – и готово».

Хоть в разговорах с нами Монгол и грешил на Башмака, но на следствии и суде по понятным причинам сдать кореша не мог.

Вот так и огрёб Монгол пять лет строгого режима за – страшно подумать – велосипед!!! По пятнадцать рублей за год жизни!!! И то благодаря сомнениям судьи в виновности подсудимого, а иначе насчитали бы ещё больше.

После суда Монголу дали свидание. Нина принесла ему передачу: продукты и тёплые вещи, а вот дождалась ли – не знаю. Встретиться с Вовкой-Монголом в следующий раз нам довелось только спустя пять лет, но это уже, как говорится, совсем другая история.

 

Артист погорелого театра

Дело происходило в следственном изоляторе Свердловска в 1964 году.

Однажды к нам в камеру со счастливым номером семьдесят семь закинули мужичка годков, этак, сорока. Собой он был довольно хлипок, но по повадке чувствовалось, что далеко не прост, хоть и пытается прикинуться валенком. Звали его Петя Вершинин.

Спустя пару дней нового соседа вызвали к следователю и повторно дактилоскопировали – сняли отпечатки пальцев. Вернулся Петя угрюмо-отрешённым. Было видно, что произошедшее ему очень не понравилось. А вот когда его вызвали в третий раз, Петя заявился обратно с отборным матом.

Оказалось, что когда-то очень давно наш сосед был осуждён за грабёж и отбывал свой срок в Воркуте. И вот он – уникальный случай: с Воркуты Петя бежал. Причём, как голубь на родную помойку, воротился в милый сердцу город Свердловск, в свой же Орджоникидзевский район, откуда его когда-то насильственно переселили в зону с менее благоприятным климатом. Правда, поселился Петя по другому адресу, где по поддельным документам спокойно проживал в течение нескольких лет; и мог бы прожить так ещё очень долго, если б снова не загремел за грабёж.

Отпечатки пальцев не переделаешь, а потому на следующий день Петюню с вещами перевели вниз – к рецидивистам.

* * *

На этом Петины приключения не закончились. Как-то во время прогулки он вырвался из строя и по лестнице вбежал на смотровую площадку, где располагался охранник, наблюдающий за прогулочными двориками. Оттуда Петя рыбкой скользнул в один из отсеков, над которым не было натянуто сетки, и, мастерски завершив манёвр, разбил при падении голову. Всё вышеописанное он исполнил с большим артистизмом, на высоком художественном уровне, а посему сразу отъехал в больничку, где начал косить под придурка: «потерял» память, отвечал невпопад и – тому подобное.

Как выяснилось позже, наш бывший сокамерник поставил перед собой непростую задачу: пролезть в дурдом.

Принять такое решение может только суд.

И вот Петра Вершинина ведут в суд.

Некоторые дилетанты, пытаясь произвести нужное впечатление, суют за щеку мыло и с пеной у рта имитируют психический припадок. Не таков был наш Петя, натура творческая и, как я уже отмечал, артистическая. Накануне судебного заседания он тщательно подготовился: нажевал чёрного хлеба и сложил в штаны.

Перед моим мысленным взором так и стоит картинка.

Встать, суд идёт!

Петя, с неподвижным лицом идиота, сидит, уставившись в одну точку, но вдруг словно прислушивается к чему-то внутри себя, ёрзает на лавке… Лицо его светлеет, оживляется… Петя запускает руку в штаны, достаёт оттуда нечто тёмное, бесформенное и начинает судорожно запихивать это в рот, давясь и размазывая по щекам.

Женщина-судья, переломившись пополам, с рвотными спазмами сползает под стол.

Аплодисменты!

Занавес!

Таким способом Петя и решил поставленную задачу: попал в дурку, откуда моментально дал винта. Как ему это удалось, одному Богу известно.

Правда, бегал он недолго. Нужно отдать должное нашей доблестной милиции: в этот раз Петя пробыл на свободе считанные дни. Сколько ему дали с учётом неотбытого срока и всех последующих заслуг – не знаю, но, думаю, припомнили всё.

 

Слесарь-хирург

Определили меня в третий отряд второго цеха – самого вредного производства колонии – производства пластмасс. Цех выпускал различные комплектующие для изготовления электроизделий: корпуса розеток, выключатели, электровилки и многое другое на основе фенолформальдегидных смол. Соответственно, атмосфера в помещении была жуткая.

Известно, что формальдегид оказывает на человека общетоксическое действие. Он обладает раздражающим и аллергенным эффектом, вызывает головные боли, усталость и депрессию. Может спровоцировать астматические приступы вплоть до смертельного исхода. Были выявлены канцерогенные и мутагенные свойства формальдегида. Чаще всего он провоцирует развитие рака носоглотки.

Однажды в цех привели девушек с приборами для замеров концентрации вредных веществ. Расставили их на нескольких участках. Через непродолжительное время девчата повыскакивали оттуда как ошпаренные: начался кашель, накрашенные глаза потекли, носы распухли, приборы зашкалило. А зэки работали в этих условиях по восемь часов в сутки. Правда, после проведения измерений нам стали выдавать по кружке молока в день, но только на отдельных, самых вредных производствах. Главное же: сдвинулся с места вопрос по установке вентиляции.

Монтаж вытяжки производило предприятие «Промвентиляция», тут же переименованное нашими юмористами в «Промсквозняк». Спустя несколько месяцев в цехе заработала вентиляционная система, которая, пусть и не полностью, но значительно облегчила условия труда.

Взаимодействие с фенол-формальдегидами не прошло для меня бесследно: начались проблемы со здоровьем.

Первая беда – сильнейшая перхоть, избавиться от которой было совершенно невозможно: вечером мыл голову – утром вся она оказывалась покрыта толстым слоем белого налёта. Пошёл к парикмахеру. (Надо сказать, что за волосы длиннее сантиметра запросто можно было схлопотать взыскание: если не карцер, то лишение свиданки или отоварки в ларьке – точно.) Парикмахер, в очередной раз обрив меня наголо, посоветовал чаще бывать на солнце – облучать голову ультрафиолетом – и показаться врачу: на затылке у меня ещё с детских лет имелась непонятная мокнущая шишка. Под волосами её было не заметно, а на бритой голове – торчала, как кукиш. В своё время бабушка обращалась к врачу, но – бесполезно.

Я двинул в больничку, одноэтажное деревянное здание которой располагалось в жилой зоне, прямо за школой. Направили меня на приём к хирургу.

Анфия Ивановна – немолодая светловолосая женщина, фронтовичка – пользовалась у зэков большим авторитетом: во-первых, за боевое прошлое, а, во-вторых – за решительный и твёрдый характер. Благодаря этим качествам Слесарь-Хирург, так окрестили её на зоне, спасла не только жизнь, но и здоровье не одному заключённому.

* * *

Вот, например, Саня Лаптев, с которым мы спали на соседних шконках. Родственник дважды Героя Советского Союза Григория Речкалова. Молодой, здоровый, красивый. Никто не сказал бы, что парень – хулиган, хотя осуждён он был по 206 статье. Несмотря на родственные связи!

И вот этот бедолага где-то занозил палец. Занозу выковыряли при помощи иголки и какой-то матери, ранку залили йодом. Но она воспалилась. Палец раздулся и налился багровой синевой. Что делать? Бежать в больничку с больным пальцем родственнику героя как-то не к лицу. Поэтому решили лечить подручными средствами: привязывали жёваный хлебный мякиш, ихтиолку, алоэ, отмачивали в марганцовке и соляном растворе – бесполезно. В больницу идти всё же пришлось: температура, озноб и пульсирующая боль, отдающая в локоть и плечо, заглушили стыд и мысли о родстве с лётчиком-асом, сбившим около полусотни фашистских самолётов.

Анфия Ивановна вскрыла нарыв, прочистила рану и наложила повязку. Но это помогло мало. Тогда она прочистила рану повторно. Безрезультатно. На третий раз доктор – хирург с фронтовым опытом – палец отчекрыжила! Кто-то скажет: наплевательское отношение к людям, я скажу: спасение жизни пациента, который мог просто погибнуть от гангрены или, как минимум, лишиться руки.

Говорю об этом с уверенностью, так как много лет спустя – уже на воле – сам оказался на операционном столе под общим наркозом из-за откушенного заусенца.

* * *

Кроме действительно больных встречаются на зоне и симулянты.

Тут мне придётся сделать отступление и немного рассказать о мастырках и мастырщиках. Мастырка – сознательное членовредительство, цель которого – откосить от работы и попасть на больничку – в стационар, где и режим мягче, и питание лучше. Соответственно, мастырщики – это те, кто проводит над собой подобные экзекуции. Глотают колющие и режущие предметы, предварительно свернув их и запечатав в леденец или хлебный мякиш – получают травму пищевода или желудка. С вечера вносят в небольшую царапину под коленом или в районе локтя зубной налёт – к утру готова имитация воспаления сустава. Есть ещё приёмчик: затягиваются закруткой, набитой табаком и чайной заваркой, несколько раз приседают – и бегом к доктору. Высокая температура и давление – обеспечены. Короче, способов – пруд пруди, но не о том сейчас речь. Как ни странно, чаще всего баловались с мастырками молодые бездельники, пришедшие во взрослую зону с малолетки, где они и обучались всем уркаганским премудростям. Попав сюда, эти щеглы мнили себя профессорами уголовного мира.

Вот один такой профессор и пытался втюхать Анфие Ивановне своё распухшее колено. Весь вид бедняги выражал такое непереносимое страдание, что сердце разрывалось. Не пожалеть его было просто невозможно. Внимательно осмотрев ногу, доктор нахмурилась и многозначительно протянула:

– Да-а-а! Тяжёлый случай! – пациент согласно кивнул и даже начал жалостно поскуливать. – Что делать-то будем? Резать?

– Я согласен! – с готовностью откликнулся больной. Анфия Ивановна задумчиво покачала головой:

– А давай-ка, голубчик, попробуем обойтись без операции – терапевтическими средствами. Выпишу я тебе, пожалуй, направление в… – симулянт замер в предвкушении, – …ШИЗО. Суток на десять или пятнадцать. Там твою мастырку и подлечат…

Нужно было видеть, как этот страдалец стартанул из больнички: летел на работу так, что сам Валерий Борзов позавидовал бы его прыти!

* * *

Но вернёмся к моей болячке. Анфия Ивановна сделала соскоб и мазок на предметное стекло и велела зайти через три дня.

При повторном приёме доктор уложила меня на операционный стол, провела новокаиновую блокаду, а потом… запахло шашлычком – электрокоагуляция.

На месте операции остался небольшой рубец, но главное – не в этом, а в том, что я не подписывал никакого «информированного согласия» на предмет доступа к своему телу, как не делал этого ни один гражданин страны, поскольку и пациенты были уверены в том, что врач всегда руководствуется принципом «не навреди», и врачи чувствовали ответственность за больных, даже заключённых.

* * *

На этом мои страдания не закончились: на коже начали появляться точечные кровоизлияния, которые со временем бледнели и исчезали, а на их месте возникали новые. Моча покраснела от крови. Если до обеда я ещё хоть как-то мог работать, то во второй половине дня сил не оставалось совсем. Когда стало совершенно невмочь, пошёл в больничку. При осмотре выяснилось, что температура подскочила выше тридцати восьми. Поскольку следов мастырок не обнаружилось, а про кровь в моче я фельдшеру ничего не сказал, от работы меня освободили, но в стационар не положили. Я продолжал делать зарядку, тренироваться и обливаться холодной водой – ждал, что со дня на день придёт освобождение, я снова начну выступать на ринге, а для этого нужно было поддерживать форму. Со временем молодой тренированный организм как-то справился с болезнью, а вот последствия давали о себе знать не единожды…

* * *

За всё время отсидки на больничку я попадал раза три-четыре. И всё по одной и той же причине: сначала перед глазами мелькали мушки, потом начиналась жуткая головная боль…

Пока мог, я терпел, но во время одного из приступов, когда мучение стало невыносимым, отправился к врачу. Оказалось – зашкаливает давление. Мне прописали горячие уколы – хлористый внутривенно – но это не помогло. Тогда перешли на магнезию внутримышечно. Кто пробовал – не забудет никогда. Кто не пробовал – лучше не надо. Эффект феерический: будто тебе со всей дури дали дубиной по заднице…

Но сейчас – не об этом.

Случай, которому я стал свидетелем, произошёл как раз в период одной из моих госпитализаций.

С некоторого времени наш отряд – полагаю, что не только наш – захлестнула мода на генитальные прибамбасы. Раньше, когда я слышал выражение «получишь ты от х…я уши», считал его просто фигурой речи, ну, примерно, как дырку от бублика. Но, как выяснилось, уши были: вытачивали из плексигласа шары, шпалы, полумесяцы и через надрез вставляли под кожу полового члена, перебинтовав и предварительно щедро засыпав рану стрептоцидом. Благо, этого порошка было навалом во всех аптечках колонии.

Два наших кореша тоже решили достойно подготовиться к освобождению, чтоб там, на воле, до глубины души поразить подружек своими сверхчеловеческими возможностями. У одного операция прошла блестяще, и некоторое время спустя он с радостным гоготом колотил елдой по краю эмалированной раковины, приговаривая:

– Вот увидишь, Владик, когда выйду да засажу ей, долго она будет между ног заглядывать: ни чёрт ли там был, ни рога ли оставил…

Другому повезло значительно меньше, точнее, не повезло вовсе. Конечно, вставлять в член инородные тела можно…но осторожно: с соблюдением всех норм и правил стерилизации и дезинфекции. Но не случилось. А случилось – напротив – сильнейшее воспаление.

Прежде, чем обращаться к врачу, собрали консилиум. Вердикт сообщества был неутешителен: х…я придётся лишиться: – На лепил надежды нет: вон Лаптеву палец оттяпали. И ты готовься…

Анфия Ивановна оптимизму не добавила. Когда пострадавший, обливаясь холодным потом, бледной хризантемой предстал пред её ясные очи, доктор, едва кинув взгляд на очаг воспаления, завила однозначно:

– Отрезать, чтоб не мучился…

Больной без чувств рухнул на кушетку – даже наркоз не понадобился…

Как раз в это время в ИТУ№ 2 происходила глобальная перестройка. Не та, с большой буквы «П», после которой страна до сих пор не может толком оправиться, а вполне себе настоящая: старые деревянные здания сносили и на их месте возводили новые кирпичные корпуса. По такому случаю больничку уплотнили, и всех пациентов поместили в одну большую палату площадью метров сто, не меньше, так, что она стала напоминать госпиталь времён Великой Отечественной войны.

Каждое утро группа врачей, возглавляемая Анфией Ивановной, проводила обход, попутно давая какие-то указания хорошенькой медсестричке с пачкой историй болезни, которую она держала на сгибе левой руки. В палате стоял ровный шум: кто-то кашлял, переговаривался, брякал посудой, скрипел пружинами кровати, шуршал газеткой – но только до того момента, когда очередь доходила до нашего членовредителя. В одну секунду в помещении устанавливалась абсолютная тишина – даже мухи замирали, а все взгляды устремлялись в сторону кровати, на которой страдал от собственной дури, не побоюсь этого слова, эксклюзивный больной.

Как сейчас вижу: Анфия Ивановна приподнимает одеяло, совершает какое-то неуловимое движение, затем склоняется к пациенту и что-то шепчет ему на ухо. Тот, бледный от страха и мокрый от пота, таращится в потолок, а потом вдруг начинает безудержно хохотать, да так заразительно, что вместе с ним хохочут врачи, хохочет хорошенькая медсестричка, хохочет вся палата. Затем, как по команде, все затихают. Анфия Ивановна снова приподнимает одеяло, снова запускает под него руку. Уже оклемавшийся больной подзывает её согнутым пальцем, и когда доктор склоняется над ним, что-то шепчет ей в ответ. Теперь хохочет уже она, а вместе с нею – и вся палата…

Кстати, а жизненно важный орган-то она спасла…

* * *

За все пять лет помню только три случая смерти на нашей зоне. Точнее, один из них произошёл в следственном изоляторе – за забором.

Подследственный, ни имени, ни фамилии которого я не знаю, получил взыскание – карцер. А поскольку курить в карцере запрещается, он решил затариться табачком под завязку. Скатал из полиэтилена тонкую колбаску, начинённую махоркой, перемотал её ниткой – примерно так, как перематывают связку сарделек, и проглотил, а конец нитки прикрепил к зубу, чтоб впоследствии дёрнуть за верёвочку и вытащить всю цепочку.

Не знаю, кто посоветовал парню этот способ. Не знаю, где он планировал раздобыть бумагу для закрутки и огонь. Знаю только, что сделал он это совершенно напрасно. Нет, его не застукали – обыск при поступлении в карцер арестант прошёл вполне успешно. Вёл себя уверенно, я бы даже сказал, вызывающе. Но лучше бы застукали, ибо дальше произошло то, что и должно было произойти: под действием желудочного сока и полиэтилен, и нитка разложились – махорка попала в желудок.

Подследственному стало плохо, но надзирателю он ничего не сказал: то ли побоялся, то ли счёл, что это западло – теперь уже не спросишь.

Когда ему стало совсем худо: резко поднялась температура, и наступило помутнение сознания – надзиратель понял, что с подопечным творится что-то неладное. Он тут же поднял тревогу, парня перевели в больницу и вызвали из города хирургическую бригаду.

Как это говорится: капля никотина убивает лошадь? Не знаю, не видел. Знаю только, что когда беднягу вскрыли – стенки желудка и кишечника были продырявлены насквозь…

Второй случай – из тех, что часто встречаются и на воле. Один из сидельцев умер во время личного свидания с женой, а, если точнее, умер прямо на ней – оторвавшийся тромб закупорил лёгочную артерию. Мгновенная смерть.

И третий случай – нелепый и жуткий.

Молодой парень. Попал на зону за убийство сожителя своей матери: пришёл из армии, а у мамы – личная жизнь бьёт ключом…

Сели – выпили – подрались. Дембель схватил деревянную табуретку и огрел нового папу по голове. Табуретка оказалась крепче черепной коробки: летальный исход – короткое следствие – суд – колония.

Он был очень хорошим парнем: спокойным, работящим. Играл на баяне задушевные русские песни. В отряде музыканта любили. Но однажды после ночной смены нашли повесившимся – прямо в цеху.

Уже после, обсуждая случившееся, вспоминали, что был парнишка задумчив, часто уходил в себя, а его кажущееся спокойствие, видимо, только маскировало душевные терзания. Не знаю, каковы были их отношения с матерью, могу только предполагать, что не нашла она нужных слов, чтобы поддержать сына…

 

Саня Костоусов

Саня – симпатичный и общительный парень из очень хорошей семьи – был самым младшим из троих детей. Глава семейства – Порфирий Костоусов – занимал какую-то высокую должность на Верх-Исетском заводе, поэтому проживали они в самом центре Свердловска: в большой квартире на проспекте Ленина,5.

В те времена на слуху у жителей города были две молодёжные группировки, сформированные по территориальному признаку и периодически входившие в столкновение друг с другом. Одна из них так и называлась «Ленина,5», другая – «ВИЗовские». Сад Вайнера с самой популярной в городе танцплощадкой, центр города, а также проспект Ленина полностью контролировались группировкой с Ленина,5. Все конфликты, возникающие на данной территории, в основном разруливались ими.

Входили в группу подростки и парни старше восемнадцати. Заправляли всем, естественно, взросляки, а малолетки им подчинялись.

Трудно находиться в воде и не замочиться. Кстати, одним из членов «Ленина,5» был известный актёр Владимир Гостюхин. Вот и Саня примкнул к дворовой шпане.

Как ни странно, это не помешало ему хорошо окончить школу. Совершенно самостоятельно – безо всякой протекции – Саня по очереди поступал в Юридический, Горный, Политехнический институты, но все их бросал. Причиной послужило следующее: в этом же доме жила начальник Треста Похоронного Обслуживания, у которой имелась дочь Сашкиного примерно возраста, и даме очень хотелось, чтоб дети подружились, а потом, чем чёрт не шутит, и поженились. Голубоглазый красавец, да ещё из хорошей семьи – грех было не попытаться. И вот, чтобы приблизить этот благословенный момент, потенциальная тёща предложила Сашке после окончания десятого класса подхалтурить на одном из кладбищ. Герой её матримониальных мечтаний предложение принял, тем более что в то время рытьё могил было для Сашки чем-то вроде разминки: он вполне профессионально занимался в секции гребли на байдарках.

Непонятно, как могла такая опытная, тёртая жизнью дама проколоться и не суметь предвидеть возможные последствия, но операция по завлечению хорошего мальчика из хорошей семьи в брачные сети с треском провалилась. Водка, деньги, особенно деньги – иногда в размере месячной зарплаты за один только день – сделали своё дело: молодой перспективный парень забил на все институты и полностью разрушил собственную жизнь.

* * *

В какой-то из дней лета шестьдесят четвёртого года один из авторитетных лидеров Визовских по неясной причине оказался во дворе дома на Ленина,5. Завязалась драка, и парня просто забили ногами до смерти. Общим собранием группировки было решено, что преступление берут на себя малолетки. Во-первых, срок им маячил меньший: за такое преступление максимум – десять лет; во-вторых, освободиться они могли после одной трети или половины отбытого наказания, а в-третьих, по молодости и недостатку опыта пацаны просто не понимали, на что подписывались. Взрослым же и срок корячился больший, и отбывать его пришлось бы весь целиком.

Так на зоне оказались Боря Максимовских (Макс) и Гена Кириллов. Причём, Генка, получивший восемь лет, шёл паровозом, хотя во время совершения преступления – по словам Макса – хавал борщ у себя дома на кухне. Восемнадцать им исполнилось уже в процессе следствия.

Постепенно в колонию стали подтягиваться и взросляки с Ленина,5, правда, по другим преступлениям. Самое тяжкое – убийство – они уже сбагрили на малолеток.

Закрыли и Саню Костоусова. Как это ни странно, но впоследствии он не единожды благодарил судьбу за то, что его посадили:

– Иначе бы я спился.

* * *

Сашка очень рано остался без матери: она умерла после тяжёлой болезни, а с отцом, который вскоре вновь женился, отношения сложились непростые. Одарённый от природы Саня мог отлично учиться, но мешали бойкость характера и непоседливая натура. В школе он часто проказничал, за что дома получал уроки педагогического мастерства, которые разнообразием не отличались: папа вынимал ремень и охаживал Сашкину задницу по полной программе средней общеобразовательной школы. Но однажды произошёл случай, положивший конец этим воспитательным воздействиям.

В доме у Сашкиного отца было заведено, что по пятницам, после окончания трудовой рабочей недели, к ним в гости приходили начальники разных рангов, а поскольку в то время Хрущёвым были восстановлены Совнархозы, то приходили руководители и этих государственных органов. Гости до утра играли в преферанс, смачивая игру хорошим коньяком.

Вот в одну из таких пятниц, а, точнее, уже под утро субботы Сане приспичило в туалет. Возвращаясь обратно, из-за неплотно прикрытых дверей гостиной он услышал:

– А помнишь, как под Бугурусланом мы в разведке ночью нарвались на Ваську Чапаева! Еле ноги унесли…

– А помнишь…

В мозгу у пионера и будущего комсомольца Александра Костоусова молнией вспыхнуло: – Да они же все – бывшие белогвардейцы! И все они работают сейчас руководителями предприятий, – простые работяги в их доме играть в преферанс не собирались, – а, значит, руководят нашей страной!

Это запомнилось и навсегда врезалось в память.

А тут очередной подвиг в школе и, следовательно, очередной вызов отца к директору. Домой папа вернулся мрачнее тучи. Сынуля, компенсируя школьные подвиги, как примерный ученик корпел над домашним заданием, примостившись с краешка круглого обеденного стола. Это не помогло – папа потянулся за ремнём. Саня, не забывавший следить за отцом из-под опущенных ресниц, хорошо знал, что за этим последует, а потому, не доводя дела до крайности, ужиком соскользнул с табуретки и спрятался за стол. Отец с криком «Иди сюда!» и ремнём наперевес бросился было за ним вдогонку, но вдруг резко изменил направление – навстречу сыну. Однако Саня вовремя среагировал и не дал заманить себя в ловушку. Папа и сын начали кружить возле стола.

Тем не менее, Сашка понимал: долго так не набегаешься, всё равно поймает, и, чем дольше будут эти гонки, тем больше достанется его многострадальной заднице. Конечно, сформулировал Саня эту мысль гораздо короче. В голове каруселью крутились только три слова: дальше – будет – хуже – дальше – будет – хуже…

И тут на Сашку снизошло озарение: словно на картинке увидел он полутёмную комнату, освещённый абажуром стол, на котором в беспорядке лежат карты, гостей отца… А помнишь?.. Да, да, он помнит, он хорошо помнит…

– Брось ремень, белогвардеец проклятый! – крикнул отцу пионер и будущий комсомолец Александр Костоусов. Папа замер как вкопанный, ремень выпал из его высоко поднятой руки…

После этого случая пороть Сашку отец перестал, видимо, опасаясь, как бы из него не получился второй Павлик Морозов.

Кто знает, продолжи папа свои воспитательные воздействия, может, и уберёг бы сына от тюрьмы.

 

Инстинкт половой не заменишь головой

Дело было в Свердловске в середине шестидесятых.

Загадка, в миру́ известный как Юра Садыков, на пару со своим подельником разработали безотказную систему отъёма средств у похотливых граждан. Прихватив юную и привлекательную подружку, они приходили в ресторан, занимали столик, а затем линяли в заранее оговорённое место, оставив девушку в качестве наживки.

Богатый опыт по склеиванию состоятельных папиков – желательно иногородних – и намётанный глаз в сочетании с молодостью и красотой быстро делали своё дело. После того, как «медовая ловушка» срабатывала, дело оставалось за малым. Инстинкт половой не заменишь головой, к тому же весьма нетрезвой. Девочка эскортировала ухажёра к себе домой, но – вот беда – по пути кавалер получал в глаз и расставался с деньгами и ценными вещами, а дама, схлопотав коленом под зад, с визгом убегала звать на помощь милицию.

Любитель клубнички, если он был командированный да к тому же семейный, шума не поднимал, в милицию не обращался, боясь огласки на работе и скандала дома, поэтому поймать троицу не могли достаточно долго: заявителей было ничтожно мало. Опять же и работали они в разных ресторанах, в разных частях города. Тем не менее, поймали. И воткнули Юрке восемь лет.

Но пострадали не только преступники: потерпевшие заявители и рады были бы всё отмотать назад, да поздно: девочка-то оказалась несовершеннолетней. А это тянуло на попытку совращения малолетки, что в Советском Союзе не поощрялось. Наоборот – садили нещадно. А могли пришить и попытку изнасилования. Так что нахлебались потерпевшие – по самое «не могу», мало не показалось: и огласка по месту работы, и скандалы в семье – всё по полной программе.

Сочувствия к ним я не испытываю.

* * *

Сам Юра был из крепкой трудовой семьи. Один из его братьев работал на Свердловском заводе ЖБИ начальником цеха – туда Юрка после освобождения и трудоустроился. Второй брат служил телохранителем министра внутренних дел Щёлокова. Причём, не рядовым, а в звании не ниже майорского. Как-то раз он сопровождал Щёлокова во время посещения нашей образцово-показательной колонии. Юрке организовали встречу с братом в кабинете начальника оперативного отдела. И, тем не менее, при таких связях отбыл он свой срок полностью!!! Что, не мог брат его отмазать? Видимо, не мог. Или не захотел: не то воспитание!

 

Парад мертвецов

Дело было в Свердловском ИТУ№ 2 в середине шестидесятых.

Став бригадиром – бугром – я получил довольно приличные привилегии: ненормированный рабочий день и пропуск, который давал право в любое время суток проходить из рабочей зоны в жилую, и обратно.

По утрам после подъёма уходил в рабочую зону, пробегал по площадке между нашим и механическим цехами дистанцию в три километра, работал на турнике и несколько раундов боксировал с подушкой. Затем холодный душ – и я готов к трудовому дню.

На развод больше не ходил.

Развод проходил утром и днём – перед второй сменой. По утрам на разводе обычно присутствовал начальник колонии подполковник Маленкович, все начальники отрядов и работники, осуществлявшие надзор и воспитание контингента – как на торжественной линейке в пионерлагере. Однажды произошёл случай, о котором я не могу не вспомнить.

* * *

Изначально все корпуса колонии были деревянными. Первым кирпичным зданием стала школа, затем построили и жилой корпус. Отопление тогда сделали по временной схеме, поэтому летом шестьдесят пятого года было принято решение провести капитальную теплотрассу. Объект разбили на участки, которые распределили между отрядами, и каждый отряд под руководством своего завхоза (завхоз – вторая величина после начальника отряда – назначался из среды авторитетных зэков) должен был после рабочего дня – в качестве общественной нагрузки – вручную прокопать свой участок траншеи.

Когда приступили к работам, оказалось, что трасса проходит по старым, ещё дореволюционным захоронениям. На отвалы траншеи полетели полусгнившие гробы и всё, что в них ещё сохранилось. Поскольку длина траншеи была довольно приличной, то и количество потревоженных могил – не маленьким.

И вот утром на разводе нарядчики принимают доклады бугров. После окончания докладов зэки, повернув головы в сторону нарядчиков и работников администрации колонии во главе с подполковником Маленковичем, вдруг начинают дико ржать. На лицах администрации – радуга чувств: вопрос, замешательство, недоумение, возмущение, сомнение, раздумье. В поисках ответа они начинают вертеть головами по сторонам и обнаруживают картину маслом: на отмостке школы по шеренге выставлены черепа – какой-то юморист собрал их из могил, разрушенных нами в результате общественно-полезного труда, и выложил рядком.

Надо было видеть реакцию начальника колонии: как он брызгал слюной и топал ногами! Опричники кинулись собирать черепа и стаскивать их за школу – к больничке.

С юмором у зэков, надо отметить, всё в порядке, правда, временами юмор этот бывает чёрным, так ведь и жизнь – не сахар. Но этот эпизод, конечно, являлся кощунством. И вина за него лежит полностью на администрации колонии, ведь могилы вскрывались не один день, все всё знали и видели, но мер не приняли.

 

Кождвижок, или халява плиз…

Умеют зэки пошутить, пусть и грубовато.

Как-то в колонии появился Коля Поль. Статья у него была нетяжёлая, кажется, мошенничество. Молодой, вальяжный, всем своим видом демонстрирующий пренебрежение к тому наказанию, которое получил. По Колиным словам, на такой незначительный срок он плевал, он его и на параше отсидит. Коля не был настроен на мирный продуктивный труд, а потому настойчиво пытался пронюхать, где в колонии есть этакое местечко, на котором можно не работать, а валять дурака. И ведь нашёл.

Пригласил Колю на беседу один авторитетный зэк и сказал примерно следующее:

– Если не хочешь горб ломать, и башли тебе не нужны, то могу поспособствовать. Недорого. Отмотаешь свой срок припеваючи. Тут как раз место освободилось – откинулся один. Место пока свободно, но оформляться надо быстро, нето займут. Пиши заявление на начальника цеха, подпиши у старшего мастера и – вперёд и с песней, как говорится.

Коля сразу ухватился за это предложение:

– А что за работа?

– Да ерунда. У тебя образование какое?

– Высшее физкультурное, правда, незаконченное, – ответствовал Коля.

– Ну, вот и пиши: прошу принять меня на кождвижок, образование высшее физкультурное незаконченное.

С этим заявлением свои люди подвели Колю к старшему мастеру, который подписал, что не возражает, а даже, наоборот, ходатайствует о назначении Николая Поля на кождвижок. Наш приятель, не снижая темпа, с ходу покатил к начальнику цеха. Начальником цеха был недавно назначенный Бриксман Борис Аркадьевич. Когда-то он сам отбывал срок в этой же колонии, причём, довольно приличный и прекрасно зарекомендовал себя, да и с людьми ладить умел. Образованный, предприимчивый, коммуникабельный – этих качеств у Бориса Аркадьевича было не отнять.

Вот к нему-то и подкатил наш Коля Поль в аккурат во время утренней планёрки. Застенчиво улыбаясь и комкая в руках шапчонку, Коля бочком протиснулся в кабинет, где уже собрались мастера и бригадиры всех смен, просеменил к столу и протянул начальнику цеха своё заявление:

– Подпишите, пожалуйста.

Бриксман, пробежав листок глазами, вслух, да так громко, чтобы все отчётливо слышали, прочёл:

– Прошу принять меня на кождвижок. Образование высшее физкультурное незаконченное.

В кабинете стояла мёртвая тишина. Бриксман с непроницаемым лицом продолжал:

– Ну, вот ещё один дурак с образованием высшим, физкультурным незаконченным, – и внезапно гаркнул:

– Снимай штаны!

Коля не понял, а потому переспросил:

– Что, простите?

– Штаны, говорю, снимай – ебать тебя буду, ведь ты ж заявление написал, – тоном, не допускающим возражений, произнёс Бриксман.

В кабинете раздался гомерический хохот. Хохотали все, кое-кто от смеха сполз под стол. А Коля, покраснев как рак, пулей выскочил из кабинета и дал дёру. Он только сейчас врубился, что за заявление накатал.

Надо отдать должное, парнем Коля оказался весёлым, добродушным, хорошим рассказчиком анекдотов. После этого случая над ним пытались подшучивать, но Поль обезоруживал насмешников тем, что и сам смеялся над собой, так что вскоре интерес к этой теме иссяк.

 

Алхимики-добровольцы

Жизнь в колонии катилась довольно монотонно, лишь изредка отмечаясь происшествиями, которые давали пищу разговорам. Такие праздники, как Первое Мая, Седьмое Ноября и Новый Год знаменовались тем, что в обед на второе зэкам выдавали настоящую котлетку. Правда, на следующий день отрядным шнырям – постоянным дежурным по отряду, помощникам завхоза, отвечающим за порядок и чистоту – приходилось трудно: все туалеты были загажены. Такая реакция организмов на праздничный обед наблюдалась у большинства заключённых. Короче, всё как в поговорке: ели-пили – всё нормально; обосрались все буквально! Затем всё приходило в норму.

* * *

Одним из способов развеять скуку и однообразие были попытки словить кайф. А как? Алкоголь под запретом: ни купить, ни посылкой получить. Значит, нужно чем-то заменить. И наши отрядные бутлегеры нашли-таки способ. Однажды вечером я пришёл в цех проверить, как идёт работа в моей бригаде. И обнаружил следующее: сидит Макс с группой товарищей, а перед ними – большая склянка с йодом, который мужики собрали со всех санитарных постов колонии. Сидят уже навеселе.

– Откуда дровишки? – поинтересовался я.

– А вот смотри, Владька! – гордо ответствовал Макс. С этими словами он налил в стакан немного йода и бросил туда же какой-то белый порошок, как выяснилось позже, фиксаж для закрепления фотографий. Жидкость тут же стала прозрачной. Макс гордо выпил содержимое стакана и запил водой.

– Видишь, Владька, чистый спирт получается!

Видимо, по химии у бедняги был неуд. Я попытался объяснить ребятам, что йод никуда не девается. Происходит химическая реакция, но соли йода остаются тут же, в растворе, вместе с фиксажем. Но напрасно – никто меня слушать не стал.

Всё встало на свои места утром, когда эти поклонники Бахуса с красными глазами и нестерпимой головной болью еле сползли со шконок на утреннюю поверку. Работать они, разумеется, не смогли, и я был вынужден заменить их другими членами бригады, которым пришлось в этот день отпахать две смены: за себя и за товарищей. Хорошо, что через сутки наши бутлегеры-любители оклемались, и этот эксперимент обошёлся без серьёзных последствий в отличие от другого, в котором отличился Балда.

* * *

Как-то нашим алхимикам-любителям попался ацетон, который они употребили, предварительно разбавив водой. Действие этой адской смеси на организм подобно удару дубины: человек внезапно теряет сознание и впоследствии ничего не помнит. Ровно это самое произошло и с нашими героями. Перед обедом бригады были построены для похода в столовую, как вдруг в шеренгах, словно оловянные солдатики, начали падать заключённые. Откуда ни возьмись, набежали вертухаи и начали всех упавших стаскивать в ШИЗО – штрафной изолятор.

Только утром, когда дегустаторы очухались и поняли, где они находятся, многим из них пришлось поставить крест на УДО – условно-досрочном освобождении. А мы, обсуждая этот случай с преподавателем химии, узнали, что могли они оказаться не в ШИЗО, а в гробу или, как вариант, потерять зрение.

В фашистских концлагерях имелись лаборатории, в которых врачи-нацисты проводили опыты, испытывая на заключённых действие токсичных веществ. Наши зэки проделывали всё это над собой абсолютно добровольно. Но мы же русские – нас пронесло!

А химичка, прохаживаясь по классу, не переставала повторять: «Да как же так! В ацетоне – бензольное кольцо! А это яд!»

* * *

До сих пор ломаю голову: откуда наши алхимики-добровольцы добывали информацию? Интернета тогда не было, в книжках – не прочтёшь. Видимо, перенимали опыт друг у друга, или просто действовали методом тыка.

Как-то проходя мимо туалета, я услышал из-за двери гомерический хохот. Естественно, заглянул. В проходе стояли несколько человек и ржали, переламываясь пополам и хватаясь за животики. Подхожу и вижу картину маслом: на толчке сидит Макс – штаны спущены, в глазах – пустота. Внезапно он вскакивает с унитаза и начинает ловить в воздухе каких-то, одному ему видимых насекомых. Публика неистовствует. Абсолютно не реагируя на реакцию зрителей, Максик садится на унитаз и продолжает своё дело, а через минуту всё повторяется по новой.

Зная, что такое шоу может плохо кончиться, я помог Максу натянуть штаны, сгрёб его в охапку и потащил в спальное помещение, благо, до отбоя оставалось недолго. А там – второе отделение концерта, только на сей раз с участием Шмыгло, который проделывал такие же точно трюки, сидя на шконке. Отличие состояло в том, что Витька-Шмыгло «пойманных насекомых» не просто ловил, но и тщательно рассматривал, сложив ладони ковшиком.

К утру парни пришли в себя и рассказали, что наглотались ХХХ, препарата, снимающего приступы бронхиальной астмы, в составе которого есть дурман и белена.

Этот случай возник в памяти, когда за два дня до начала Олимпийских игр в Пхенчхане СМИ сообщили, что норвежская сборная привезла на Игры более 6000 доз различных препаратов против астмы.

Вот такие эпизоды разнообразили нашу жизнь. Наблюдать это вроде бы весело, только вот последствия в виде десяти суток ШИЗО и лишения надежды на УДО – совсем не смешно. А перспектива отъехать на тот свет или оказаться инвалидом? Много лет спустя, в лихие девяностые, сын одного моего хорошего знакомого – абсолютно положительный парень, надежда родителей – умер, выпив палёной водки на студенческой вечеринке. К сожалению, молодость беспечна, и предвкушение каких-то сиюминутных радостей вытесняет из сознания мысли о возможных серьёзных последствиях.

Кстати, Балда всё же освободился досрочно, оставив хозяину несколько месяцев. А ведь мог бы провести на свободе и гораздо больше времени: Коля хорошо работал, был участником художественной самодеятельности – играл в оркестре на ударных, срок его заключения подходил к двум третьим, а тут такой финт!

 

Шура-Механизма

Летом те из заключённых ИТУ№ 2, кто имел пропуска, сразу после подъёма уходили в рабочую зону, и, если была хорошая погода, выходили на площадку у главного входа в цех: ждали, когда начнётся развод, и встречали вольнонаёмных, которых в колонии было немало. Среди вольняшек была одна женщина по имени Шура. Когда она проходила мимо нас, молодых оболтусов, кто-нибудь непременно кричал: «Шура, а механизма-то где?» Шура гневно зыркала в нашу сторону и нещадно материлась, получая в ответ дружный хохот.

Свою кликуху Шура-механизма получила после одного случая, который произошёл с ней ещё по молодости. Раньше зэкам разрешалось иметь при себе не только часы и драгоценности, но и деньги. Рассказывали легенды про заключённых, матрасы и подушки которых были буквально набиты купюрами. Под запрет попадало только оружие.

И вот в те далёкие времена один зэк уговорил Шуру на близость. Уговаривал он её очень долго, и неизвестно, сколько бы пришлось уговаривать ещё, если б не предложил он ей в знак любви и привязанности, а также на долгую память модные тогда часы «Победа». Причём, передать часы планировалось только после того, как эта самая любовь-привязанность состоится. Конечно, последнее обстоятельство несколько подмывало утверждение об искренности чувств соискателя, но вот что касаемо долгой памяти – здесь он попал в самую точку!

После окончания любви, а тем более привязанности герой-любовник вытащил из кармана часы, сунул их Шуре в руку и, на ходу поддёргивая спущенные штаны, кинулся подальше от места плотских утех. Шура же, получив обещанное, мгновенно обнаружила, что получила-то буквально дырку от бублика: корпус от часов с приклеенными к циферблату стрелками. Как молния метнулась она за своим искусителем с криком:

– А механизма-то где?

Так и бежали они: один – поддерживая спущенные штаны, другая – потрясая зажатым в кулаке корпусом и повторяя как заведённая:

– А механизма-то где?…

Вот и получила Шура, как постоянное напоминание об обидчике, своё прозвище, которое приводило её в такую ярость, что описать невозможно.

Память-то действительно оказалась долгой.

 

Тяга к знаниям

(после освобождения)

К первому туру вступительных экзаменов, который проходил в июне, я упорно готовился на работе и дома: многое было подзабыто, так как школу я закончил ещё на первом году заключения, да и вуз для поступления выбрал один из самых престижных в Свердловске – Институт народного хозяйства, филиал Московского института имени Плеханова.

Только я подошёл к аудитории, где сдавали физику, как откуда-то сбоку мне на шею бросился парень, как оказалось, мой сослуживец по ИТУ-2 Коля Мишунин (Мишуня) – человек неординарный и, безусловно, талантливый. В колонии он выделывал такие номера – книгу можно написать.

Работал Коля в цехе, где выполняли самую точную работу: прессформы для пластмасс, штампы и тому подобное. Он был отличным специалистом и организатором, но часто попадал в ШИЗО за всяческие выходки, поэтому срок свой – семь лет – отсидел, что называется, от звонка до звонка.

* * *

Не могу не рассказать об одном случае. Однажды в колонию прибыла высокая комиссия, которая знакомилась с условиями труда заключённых. Не показать им гордость ИТУ-2 – инструментальный цех, где с очень высоким качеством изготавливались сложные прессформы и штампы, было бы просто кощунством. И надо ж такому случиться, что именно в этот ответственный день Мишуня – мастер и центральная фигура данного производства, раздобыл где-то водку и напился в усмерть. Ну, не доложили бедолаге своевременно о прибытии важных гостей.

Чтобы он не светился и не испортил, часом, впечатления от экскурсии, зэки уложили нарушителя режима спать в кладовку с металлическими заготовками, бросив на пол пару телогреек – для комфорта. Дверь закрыли на висячий замок.

Не знаю, какие сны видел Коля во время этого принудительного отдыха, но проснулся он именно в тот момент, когда начальник цеха Цепаев показывал уважаемым гостям с большими звёздами на погонах свой прекрасный цех и демонстрировал производимые там изделия. И вот как раз в тот момент, когда члены комиссии внимали рассказам начальника о секретах производства, где-то за их спинами раздался страшный удар, за ним – другой и третий.

Начальник сразу потерял дар речи, а высокие гости с перекошенными от неожиданности лицами уставились на дверь, которая содрогалась под мощными ударами.

Тут пробой вместе с замком с треском вылетает, дверь распахивается и на пороге возникает зэк с железякой наперевес. А вес железяки – килограммов двадцать, не меньше. Именно этой металлической заготовкой, как тараном, он и вынес дверь кладовки.

Надо отдать должное Мишуне: в ситуацию он врубился мгновенно. Увидев такое количество уважаемых людей при погонах, Коля бросил заготовку на пол, резко вскинув руку к виску, отдал честь, и, слегка покачиваясь, прямой дорогой добровольно и без принуждения направился в ШИЗО, где был принят и оформлен на очередные пятнадцать суток.

* * *

Самое интересное, когда горел план, Коля, находившийся в ШИЗО, получал помилование и направлялся на трудовой фронт.

В паре с Игорем Иванюком – Хохлом, они изготовляли самые сложные прессформы и штампы.

После освобождения оба трудоустроились на предприятие сферы услуг «Рембыттехника», где чрезвычайно высоко ценились как изобретатели и изготовители различных, как теперь говорят, гаджетов.

Когда позднее Коля, выпав по пьянке с балкона второго или третьего этажа, сломал позвоночник и получил первую группу инвалидности, с работы его не уволили – так дорожили!

Вот простой пример. В то время наши цеховики начали изготавливать джинсы. Ну, кто будет носить совдеповский самопал? Стрёмно! Совсем другое дело – штатовские! Шить качественно научились, но для того, чтобы выдать бутлег за фирму, нужна фирменная фурнитура, особенно пуговицы – тогда шмотки уйдут влёт. Так вот, Мишуня с Хохлом сконструировали и изготовили штампы и завалили цеховиков фурнитурой, которую невозможно было отличить от родной американской. А это были та-акие деньги!

А наградные планки из оргстекла! За ними ветераны просто выстраивались в очередь. И ещё многое другое, что они мастерили по собственным чертежам, которые Мишуня мог разрабатывать буквально на коленке.

Деньги текли рекой и, как вода, утекали сквозь пальцы.

Но я забегаю вперёд.

* * *

Так вот, встретились мы в институте. Мишуня тоже пришёл сдавать экзамены и оказался в нашей группе. Таинственно прильнув к моему уху, он спросил:

– Ты что, сам идёшь на экзамен?

– Конечно… – недоумённо ответствовал я.

Коля глазами указал на парня, стоящего рядом:

– А за меня вот он пойдёт, – и подал мне экзаменационную карточку, в которую была вклеена фотография этого вундеркинда, как оказалось, студента физтеха.

Конечно, за экзамен он получил «пять».

Я физику тоже сдал на «отлично», как и математику письменно. Следующий экзамен – математика устно, но особой тревоги я не испытывал. Билет отчеканил уверенно, и тут экзаменатор задал дополнительный вопрос, на который я не ответил. Преподаватель глянул с улыбкой и спросил: «Что, на «пять» тянуть будем или «четырёх» хватит?» Я, не желая испытывать судьбу, согласился на «четвёрку». А зря…

За Мишуню математику устно и письменно сдавал математик: фотография снова была переклеена, а печать идеально подогнана.

И только за литературу моему товарищу пришлось отдуваться самому, так как после заключительного экзамена карточку сразу забирали. В противном случае сочинение за него писал бы какой-нибудь начинающий уральский прозаик – в этом я уверен! Сам я литературу сдал на «пять».

В результате Мишуня был зачислен сразу студентом, а вот я – только кандидатом, поскольку для проходного балла нужно было набрать три пятёрки по основным предметам – вот такой конкурс.

* * *

Успешную сдачу экзаменов полагалось обмыть. Хоть и обитал я в общежитии на Эльмаше, но нашей явкой в выходные, да и в будни после работы стала квартира одного из наших друзей-каторжан Серёжи Кобякова, который жил в центре, на пересечении улиц Ленина и Гагарина. Был Серёга из хорошей семьи: мать большую часть жизни проработала начальником цеха завода медпрепаратов, отец – научный работник, а вот сынуля… Трудно сказать, почему это произошло, может, от излишней избалованности, а, может, от недостатка внимания – со стороны трудно судить.

После освобождения, а отсидел Серёга весь положенный срок, он по какой-то причине попал под надзор и должен был регулярно отмечаться в милиции.

Вот с этим Серёгой, да ещё с одним из его друзей мы и ввалились в кафе «Пингвин» на углу улиц Ленина и Карла Либкнехта.

Я как раз получил зарплату, поэтому гулянка удалась на славу. Когда набрались до упора, потребовалось отлить. Так как мужской туалет не работал, я направился в женский, а Серёга встал на атасе. Стоять ему пришлось довольно долго, и только когда у дверей туалета скопилась приличная очередь, мой приятель решил-таки проверить, чем же я там занимаюсь. Обнаружил он меня мирно спящим, с головой, пристроенной на край унитаза.

Сам я этого, правда, не помню, так как очнулся только наутро у себя в общежитии. Карманы мои были пусты – денег ни копейки. Получка исчезла полностью. Полагаю, карманы мне почистил приятель Серёги: пропить такую сумму мы просто физически не могли!

* * *

Встал вопрос: как прожить до аванса? К тому времени все мои немалые сбережения уже давно растворились, как сахар в кипятке. После недолгих раздумий побрёл на Северное кладбище – к корешам. Вдохновлённые рассказами Сашки Костоусова о больших деньгах некоторые наши «однополчане» после освобождения устроились работать на кладбища. Толик Шареев (Шарик) руководил бригадой на Северном, Юра Волков и Сашка трудились на Сибирском.

Толик, к которому я обратился, без лишних разговоров дал мне халтуру – оформление одной могилы – доход от которой с лихвой покрыл все мои потери! Выполнил я работу за три дня, сдал заказчице, получил деньги, поблагодарил Шарика за приобретённый опыт и, в общем, вполне удовлетворился.

* * *

На явке в эти дни я, естественно, не появлялся, а когда появился, Серёга чрезвычайно обрадовался. У него были грандиозные планы: задействовать мои знания в решении его проблемы, а именно, в выходе из-под милицейского надзора, который весьма тяготил моего свободолюбивого друга. Для этого нужно было сдать экзамен по физике за третий курс педагогического института вместо мента, осуществлявшего надзор.

Я боялся: всё же третий курс, да вдруг узнают, но Серёга проявил упорство, познакомил меня со своим куратором – а мы действительно оказались чем-то похожи – и они уже вдвоём принялись меня убалтывать. Главным аргументом стало то, что в случае провала претензий ни ко мне, ни к Серёге не будет, а то, что меня не узнают, мой двойник гарантировал, так как учился заочно и, видимо, посещением лекций не злоупотреблял. В общем, уломали меня.

* * *

Придя в аудиторию, я сдал зачётку, вытянул билет и начал готовиться. Так как физику в объёме средней школы я знал на «отлично», отвечал уверенно. Последним вопросом билета был закон Кирхгофа, который я тоже рассказал, но экзаменатор, совсем молоденькая и очень доброжелательная, желая, видимо, помочь мне, попросила осветить его с точки зрения высшей математики, а этого я при всём желании сделать не мог. После долгих мучений натянуть ответ на «четвёрку» экзаменатор, наконец, сдалась и, пододвинув к себе экзаменационную ведомость, устало произнесла:

– Ладно, «удовлетворительно». Фамилия?

– Погадаев, – брякнул я на автомате.

– Так, Погада-аев… – она начала рыться в зачётках, а я, сообразив, что сморозил не то, тут же поправился, но было поздно…

«Штирлиц ещё никогда не был так близко к провалу»! Экзаменатор бегала между рядами, тыча студентам зачётку, и спрашивала: он это или не он. Сработала студенческая солидарность: одни, улыбаясь и хихикая, говорили, что он, другие, которые очень честные, говорили: «Не знаю».

Наконец, экзаменатор сообразила привести в аудиторию куратора этой группы, которая в силу служебных обязанностей знала в лицо каждого студента, а уж моего лейтенанта – тем более.

Наши войска потерпели сокрушительное поражение! Я был изгнан из аудитории с позором и осознанием того, что физику за третий курс института, хоть и на тройку, но всё-таки сдал!

Как мой доверитель смог разрулить эту ситуацию – не знаю, знаю лишь, что из института его не выперли, хоть и вполне могли.

 

Встреча выпускников

В водовороте событий прошли два года, которые в моей жизни были, наверное, решающими, ведь то, какую дорогу я выбрал тогда, определило всю мою дальнейшую судьбу.

Неожиданно получил приглашение (не повестку, заметьте) в такой-то день, к такому-то часу прибыть с паспортом в ИТУ-2, мою незабываемую «Двойку».

Связавшись со своими «однополчанами», узнал, что они получили точно такие же приглашения, причём, только те из них, кто твёрдо обосновался в жизни или производил такое впечатление. Это были Игорь Иванюк – Хохол, Боря Жернаков – «корбейник с Невского», Коля Козловский – бывший боксёр, Коля Мишунин – Мишуня, Валя Зайцев – студент УПИ, Володя Зубков и я.

Оказывается, Администрация отслеживала жизненные успехи своих бывших воспитанников и, дабы этот положительный пример благотворно повлиял на нынешних питомцев, организовывала такие «встречи выпускников». Приём, безусловно, неглупый, так как в колонии содержались первоходки – те, кто отбывал срок впервые – имевшие все шансы вернуться к нормальной жизни. А ведь, попадая туда, многие ставят на этой самой жизни жирный крест и дальше катятся по наклонной. Так что в этом вопросе я Администрацию поддерживаю.

Прибыли мы все вовремя, шмонали нас не слишком дотошно, так что водку – сувенирчик для корешей – пронести сумели. Правда, я обо всём этом узнал, только покинув стены колонии.

* * *

Того, что происходило дальше, не забуду никогда.

На сцене сидят начальник колонии, все начальники отрядов, преподаватели школы, воспитатели.

Нас предупредили, что будут вызывать по одному, и мы должны будем рассказать, как устроились в жизни, чего добились. Прекрасный воспитательный приём. Представьте, выходят люди, которые совсем недавно были зэками и отбыли немалые срока, люди, которых почти все присутствующие хорошо знают, знают о них практически всё, люди, сумевшие переломить судьбу! Смогли они – смогут и другие. Именно к этому и нужно стремиться – вот такая установка…

Наконец, дошла очередь и до меня. Сказать, что волновался страшно – значит не сказать ничего! Полный зал, и большинство очень хорошо меня знает. Более того, многие из них – мои кореша…

И вдруг весь зал начинает подниматься! Помню квадратные глаза начальника колонии подполковника Маленковича, растерянность и недоумение на лицах всех других, сидящих на сцене!

Оказалось, что все соревнования по боксу освещались по радио – радиоприёмники в колонии доставали правдами и неправдами – и зэки были в курсе всех моих спортивных удач. А тут ещё поступление в институт, один из самых престижных в городе! Видели бы вы счастливые глаза моих бывших преподавателей, особенно учительницы физики, когда я рассказывал, как, поступая в институт, дважды сдал её предмет на пятёрки!

Прошло уже почти пятьдесят лет, а у меня перед глазами до сих пор стоит картина, как поднимается весь зал, который, оказывается, всё это время болел за меня, радовался моим успехам и переживал мои поражения. В моей жизни были разные моменты: когда я проигрывал и выигрывал, когда был прав и неправ, когда меня хотели урыть, и когда мне самому жизнь казалась невыносимой – но я вспоминал тех зэков, что верили в меня…

Никогда не забывал, даже когда чего-то достиг в этой жизни. Никогда не променяю то признание на какое-либо другое.

Всего этого я не забуду до са́мой смерти!

Выходит, такие встречи нужны не только тем, кто отбывает срок, но и тем, кто освободился, чтобы утвердить их в правильности выбранного направления.

* * *

В оформлении обложки использовано бесплатное стоковое изображение:

* * *

Эта книга – участник литературной премии в области электронных и аудиокниг «Электронная буква – 2019». Если вам понравилось произведение, вы можете проголосовать за него на сайте LiveLib.ru до 15 ноября 2019 года.