Передо мной стоит весьма важная задача. Возможно, одна из самых важных на этом этапе развития диалогово-феноменологической психотерапии. Речь пойдет не о частных приложениях методологических принципов психотерапии, фокусированной на переживании, а о сердце ее методологии – диалогово-феноменологическом прочтении теории поля. Учитывая объемность и сложность такого рода задачи, стоящей передо мной, я решил разбить ее на некие логичные составляющие. Таким образом, общая задача представления вам, уважаемый читатель, диалогово-феноменологической теории поля будет реализована посредством разработки нескольких основных разделов, каждый из которых является относительно независимым от других. Начну я с описания современного состояния теории поля и общей структуры диалогово-феноменологической теории поля. Далее мы с вами двинемся в направлении истоков феноменологического поля и поговорим о механизмах полеобразования.

 

Существует ли теория поля?

Полагаю, вам, уважаемый читатель, известен тот факт, что одним из базовых оснований гештальт-терапии является теория поля. Именно на этом методологическом основании авторы метода и возвели здание новой школы, которая в настоящее время оказалась очень популярной, в частности и на постсоветском пространстве. Именно на фундаменте теории поля были построены их новые гениальные концепции – теория self, концепция творческого приспособления и пр. При этом ни в одной из своих работ Ф. Перлз и П. Гудмен не ссылаются на авторство используемой ими теории. Остается только догадываться, что речь идет о теории поля К. Левина – выходца из берлинской школы гештальт-психологии, основателя нового психологического течения в Германии в начале XX столетия. Уж странным образом примеры из первой знаковой работы Ф. Перлза «Эго, голод и агрессия» (публикации 1941 г.) напоминают аналогичные примеры восприятия К. Левиным военного ландшафта из одноименной работы 1918 г. Как бы то ни было, по всей видимости, когда основатели гештальт-терапии говорят о поле, они явно или неявно отсылают себя и читателя к теории поля К. Левина.

Теория поля была одной из самых строгих в смысле построения научных экспериментов. По сути эта была экспериментальная психологическая школа, претендующая стать парадигмой. Как известно, К. Левину был близок идеал строгости научной методологии, и он мечтал привести психологию к идеалу научности физики времен великих открытий в естественных науках [К. Левин, 2001]. Таким образом, когда в данном контексте я говорю о теории поля, я имею в виду совершенно определенное здание методологии психологической науки, оперирующей своими собственными категориями – жизненным пространством, валентностью, квазипотребностью, внутриличностными областями, напряженной системой и пр.

В настоящее же время, когда мы говорим о теории поля, особенно в приложении к теории и практике гештальт-терапии, речь идет уже не столько об определенной научной школе, сколько о хоть и довольно определенном, но совершенно разрозненном полевом мировоззрении – о теориях поля(ей). Для этого даже придумали новое словосочетание – полевая парадигма. И это мировоззрение уже не имеет авторства. Автор теории поля умер, следуя введенной или лишь постулированной Бартом традиции. В настоящее время существует довольно большое количество работ, посвященных теории поля в психотерапии, но ни одна из них не ложится в основание более или менее определенной стабильной школы.

К чему же все это приводит и почему я об этом начал говорить в самом начале экскурса в диалогово-феноменологическую теорию поля? Не столько потому, что положено сначала обрисовать актуальность проблемы, сколько потому, что такое прочтение теории поля совершенно размывает нашу профессию – психотерапию – не только ее теорию, но и практику. В настоящее время теорию поля используют в контекстах, которым порой диву даешься. Например, для обоснования безответственности психотерапевта – «Это не моя вина, это поле!». Если это так, то правы были экзистенциалисты, которые утверждали, что с появлением теории поля из психотерапии ушла ответственность. Или для превращения психотерапии в мистическую практику. Разве что до разговоров с духами пока не доходит. А вот карты Таро и шаманские практики уже в полной мере укладываются некоторыми гештальт-терапевтами в основание их психотерапевтической практики. Вот еще один феномен, похоже, той же природы – системно-феноменологическая психотерапия Б. Хейлингера. Системные семейные расстановки, основанные на представлениях о «морфогенетическом поле», стали в настоящее время чуть ли не самым популярным феноменом современного психотерапевтического сообщества. И это лишь небольшая часть полевых влияний на современную психологическую практику.

Не поймите меня неверно, уважаемый читатель. Я не собираюсь идти войной на упомянутые мною выше методы и техники, применяющиеся специалистами помогающих профессий. Просто уж очень хочется разделить их и теорию поля. А тут без очерчивания границ полевой методологии не обойтись. Другая, и самая главная, причина, по которой я намерен предложить собственную интерпретацию теории поля, имеет отношение к совершенно прагматическим целям. Формирующаяся школа диалогово-феноменологической психотерапии уже в течение довольно длительного времени апеллирует к концепту поля. При этом опирается на свою более или менее на настоящий момент очерченную методологию с совершенно определенными конструктами. Принципы построения интервенций диалоговыми психотерапевтами в полной мере также апеллируют к представлениям о поле. Вместе с тем ранее я ограничивался лишь небольшими дополнениями к теории поля К. Левина [И.А. Погодин, 2009, 2010, 2012] и до сих пор не излагал последовательно диалогово-феноменологический подход к интерпретации психологического поля. По этой причине мне показалось просто необходимым очертить методологические рамки, предложив концепцию поля, развитую в русле диалогово-феноменологической психотерапии.

Я осознаю, насколько сложную задачу я поставил себе, учитывая довольно скромный объем настоящей работы. Учитывая, что это лишь первая работа, знакомящая вас, уважаемый читатель, с диалогово-феноменологической концепцией поля, прошу не судить меня строго. В некотором смысле это лишь пролегомены к более детальному изложению подхода. Но чтобы у вас сложилось первое впечатление о нем, а также представление о том, какое значение все это имеет для психотерапии, я попробую для начала предложить вам структуру описания этой концепции.

 

Несколько слов о структуре презентации диалогово-феноменологической теории поля

Я постараюсь осветить несколько начальных фундаментальных проблем, относящихся к диалогово-феноменологической концепции поля. В фокус внимания нашего разговора, уважаемый читатель, я помещу некоторые размышления на предмет природы феноменологического поля. Мы поговорим о том, каким образом формируется поле и какие механизмы в этом участвуют.

Более подробно я остановлюсь на анализе первичного опыта как основании феноменологического поля. Я разведу понятия элемента поля, принадлежащего первичному опыту, и феномена, который появляется в акте осознавания. Именно процесс осознавания лежит в основе этого разделения. Кроме того, этот процесс является источником дифференциации поля на «Я» и «Других» или «окружающую среду». Иначе говоря, осознавание является источником взаимного порождения субъекта и объектов в поле, а также фактором, порождающим пространство и время. Механизмам и динамике подобного сотворения и будут посвящены следующие параграфы этой книги.

Важно отметить, и это одно из наиболее концептуально важных положений предлагаемой теории поля, что в рамках данной модели человек рассматривается не в качестве причины, а как следствие феноменологической динамики поля. Основанием же этой динамики является соответствующий самой природе поля механизм «принятия/отвержения» элементов феноменологического поля, в результате которого часть появившихся феноменов оказываются присвоенными «Я», другая же часть маркируется как «окружающая среда», «Другие», «жизненное пространство» и пр.

Разумеется, все тезисы, относящиеся к теории поля, имеют также и существенное значение для практики психотерапии. Некоторые из наиболее важных следствий трансформации теории поля для психотерапии я рассмотрю по ходу презентации данной концепции. Другие же оставлю для более детального анализа в последующих работах.

 

Сейчас я предлагаю обсудить одну из важнейших проблем современной теории поля – истоки и механизмы его формирования. До сих пор в фокус внимания исследователей, равно как и психотерапевтов, работающих в методологическом русле теории поля, попадали лишь динамические и содержательные аспекты представлений о поле. Всерьез никто не задумывался о том, откуда же появляется поле, в том числе и сами основатели теории поля, в частности К. Левин. Точка отсчета начиналась с факта уже существующего поля и полевых процессов. Но в этом месте неизбежно возникают многочисленные неудобные вопросы. Например, а что было до того, как появилось поле? Как появилась личность в качестве центральной модели теории поля? Ведь, как известно, личностью не рождаются. А жизненное пространство существовало всегда или возникло в результате каких-то процессов в «дополевой период»? И прочее.

В центре внимания этой книги находится проблема формирования феноменологического поля. В ней рассматриваются механизмы, в результате которых из нелокального по своей сути источника поля – первичного опыта – появляется известный нам классический мир, в котором мы всегда можем обнаружить как субъективные, так и объективные стороны.

 

Взаимное рождение в осознавании: формирование психической жизни

Начать представление теории поля я бы хотел с ответа на вопрос «Откуда появляется реальность?» Точнее, пока не столько с ответа, сколько с самого вопроса. Как и с некоторых других похожих вопросов: Что такое поле и откуда оно появилось? А что было до него? Или оно было всегда? А когда меня не было, поле уже было? А задолго ли до меня? А где оно находится? А есть ли места, где поля нет вовсе? И прочее и прочее. Все эти вопросы мне напоминают те, что будоражат умы всего человечества со времени возникновения философской мысли вообще. Достаточно только вспомнить самый первый и важнейший философский вопрос «почему есть нечто, а не ничто?» А также следующий за ним: «почему есть многое, а не одно?» С другой стороны, заданные выше вопросы, разумеется, не могут не напомнить удивление, с которым мы расспрашиваем физиков, теологов, астрономов о том, откуда взялась Вселенная и что было до нее. Это значит только одно – мы находимся у самого основания наших размышлений о природе реальности.

Задавая себе и окружающим эти вопросы, мы ведем себя так, как будто речь идет о чем-то конечном в пространстве и времени, локально определенном и развивающемся по старой аристотелевской логике, согласно которой каждое событие имеет начало, середину и конец. Так происходит лишь до тех пор, пока мы всерьез апеллируем к представлениям о классическом мире, «сотканном» из времени, пространства, нас и окружающих нас людей. И до тех пор, пока мы воспринимаем эти время, пространство и субъекта/объекты в качестве первичных базовых условий реальности. Но я позволю напомнить читателю, сославшись на более ранние свои работы, что время и пространство, равно как субъект/объект являются лишь абстракциями поля. Иначе говоря, вопросы о том, было ли что-нибудь до появления поля и каковы его временные и пространственные границы, просто не имеет смысла. Так же, как не имеет смысла вопрос о том, что было до того, как Бог (ну, или Большой Взрыв) создал Вселенную и человека. Помните, как Августин ответил на этот вопрос? Он сказал, что первое, что сделал Бог, это сотворил эти самые пространство и время. По этой причине вопрос о том, что было до этого момента, утрачивает всякий смысл.

Первое, с чего мне хотелось бы начать представление диалогово-феноменологической теории поля, имеет отношение к источнику реальности. Традиционно мы с вами привыкли думать антропоцентрично. Иначе говоря, мы рассматриваем мир через призму базовой посылки о своей первичности. То есть есть некто по имени Я, и именно этот Я, или субъект, является центром психологического поля, которое во времени и пространстве каким-то образом структурируется вокруг него. В классической теории поля (именно так для простоты я впредь буду называть теорию поля К. Левина) поле – это нечто существующее между и вместе с Я (моделью личности) и другими (моделью окружения). А что если Человек (Я) является не только причиной, но и следствием сущности и динамики феноменологического поля? Что если Я появляется лишь вместе с полем в некоем акте обоюдного и взаимного рождения? И именно в этот момент вместе с Я появляются пространство и время, равно как и окружающие его/ее люди.

Если вам кажется пока этот тезис мистическим, не спешите все же бросать чтение. Дальше, возможно, станет понятнее. Более того, все сказанное пока находится в полном согласии с современными естественнонаучными представлениями о природе реальности. Это, напомню вам, один из базовых постулатов современной физики – известный нам классический мир создан наблюдателем в момент акта наблюдения. Дополнение, которое я здесь осуществил, имеет отношение к сущности диалогово-феноменологического подхода – наблюдатель не просто сам создал окружающий его мир, но был, в свою очередь, сам сотворен в этом акте создания. Другими словами, диалогово-феноменологическая теория поля не антропоцентрична, но контакто-центрична, или сознание-центрична. То есть первичным является не субъект и не окружающая его среда, но собственно акт осознавания.

Пока все выглядит не так просто, правда? «А кто же тогда осознает?» – возможно, поинтересуетесь вы, снова уцепившись за антропоцентричную базовую установку. Действительно, привычным для нас положением вещей было бы приписать акт осознавания тому или иному человеку. Иначе говоря, мы привыкли думать, что некто осознает нечто. Например, Я осознаю, что испытываю некое чувство (пусть нежность) к другому человеку в связи с некими обстоятельствами. Как видите, центр переживаний привычным образом находится в Я. Или, например, вы злитесь на меня за то, что я усложняю вам жизнь предлагаемым новым взглядом на природу психического. Снова центр осознавания – совершенно определенный субъект (в данном случае вы), и связан он с неким предметом осознавания (в данном случае – ваша злость ко мне).

Однако можете ли вы допустить лишь на минутку, что такое положение вещей – лишь дело вашей ментальной привычки, не более? Если да, это уже хорошо. Значит, вы сможете допустить и альтернативу. Приготовились? А что, если вы стали реальным и появились на свет лишь в момент наблюдения своей злости на меня? А до этого момента вас просто не существовало вовсе. И существовать вы будете лишь до тех пор, пока осознаете свою злость ко мне. Что если именно этот акт осознавания сотворил и вас, и меня, и этот текст, и вашу злость ко мне в связи с ним? Другими словами, если бы не было меня и этого текста, не было бы и вас. Верно и обратное, я и моя статья существуем только благодаря вам, уважаемый читатель. Труднее, правда? Попытайтесь все же удержать это представление хотя бы несколько мгновений. На этом этапе важно усвоить следующее – осознавание не является атрибутом Я, или субъекта, оно первично. Если вам это удалось, можем двинуться дальше.

Закономерно возникает очередной вопрос – если до осознавания не существует ни вас, ни меня, то что же все-таки существует? Откуда возникает предмет осознавания? Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется сослаться на представления о первичном опыте, принятые в диалогово-феноменологической психотерапии [И.А. Погодин, 2009, 2010, 2011, 2013].

Интересно, что именно в этом месте я споткнулся по ходу подготовки этого текста. Я отложил его на несколько недель. «почему?» – спросите вы. Действительно, ранее я уже не раз описывал сущность первичного опыта и его значение для диалогово-феноменологической психотерапии. Хотя неизменно каждый раз у меня оставалось некое ощущение, что я что-то упускаю. Каждый раз я сомневался, удается ли мне донести до читателя всю серьезность говоримого мною. В ответ я зачастую встречался с откликами читателей, говорившими мне о том, что они воспринимали первичный опыт в качестве некой психотерапевтической метафоры. Метафоры, которую я использовал для пояснения механизмов функционирования психического. Очень полезной, отрывающей новые стороны психотерапевтической реальности, но все же метафоры.

Но это вовсе не то, что я хотел донести до читателя. Первичный опыт – это не метафора. Это реальность. Это, если хотите, самая суть и основание нашей жизни. Это единственное, что может обладать статусом источника любой реальности. Наоборот, все, что мы с вами привыкли именовать «реальностью», является более или менее удачными попытками интерпретации первичного опыта. Справедливости ради – интерпретации, в процессе которой и появляется та самая реальность, в которой мы с вами живем. Точнее, каждый из нас живет, поскольку, несмотря не внешнюю схожесть, чаще всего на поверку оказывается, что мы живем с вами в принципиально иных реальностях. Это тот самый случай, когда интерпретация первичного опыта и реальность суть одно. Тот самый случай, когда вопреки А. Кожибскому карта и территория неотличимы друг от друга.

Мы с вами привыкли думать, что есть некая объективная реальность, которая более или менее неизменна. Каждый же из нас создает свою интерпретацию этой реальности, с неизбежностью искажая ее. Вот эти искажения объективной по своей сути реальности и лежат в основе тех или иных психологических или психопатологических нарушений. Далее все очень просто – открываются довольно ясные перспективы для психотерапии – возвращение человеку адекватной картины мира. Следует возвратить человеку способность адекватно воспринимать окружающий мир, и снова все встанет на свои места. А что, если никакого объективного окружающего мира просто нет? Большинство из нас предпочитает даже никогда не задумываться над этим. Что, если каждый из нас создает свой мир по своему собственному усмотрению? И как в этом случае должна измениться психотерапия? Некоторое усложнение ситуации, в частности с психотерапией, не правда ли?

Начнем по порядку. Если объективной реальности, вопреки распространенному мнению, просто не существует, то что же все-таки есть? И из чего возникает та или иная реальность? Как мы уже выяснили, до появления осознавания не существовало ничего, что было бы привычным для нас и располагалось бы традиционным образом в пространственно-временном континууме. То есть можно было бы сказать, что нет ничего. По аналогии с теологическими представлениями о сотворении мира. Ведь Господь сотворил мир из ничего, предварив этот процесс отделением света от тьмы, заложив фундамент в виде времени и пространства. До него мира не существовало. Но ведь он-то сам, по всей видимости, существовал. Тут никто, разумеется, возражать не станет. Тем более сами теологи. Да и обыватель также. Иначе будет совсем страшно. То есть некие основания у мира все же есть. А именно – собственно БОГ. Пока мы говорили на языке теологии. Сейчас попробуем найти аналогии в психологическом языке. Итак, что же существует до возникновения привычной для нас пространственно-временной реальности? До того, как появятся в зоне действия наших психических познавательных процессов те или иные предметы, люди, представления, образы. Сначала отвечу кратко – первичный опыт.

Это прототип поля, пока еще недифференцированный, несегментированный базовыми абстракциями, каковыми, напомню вам, являются время, пространство, субъект/объект. Для того чтобы это случилось, необходимо феноменологическое вмешательство осознавания, которое является функцией, собственно присущей полю.

Из чего же состоит поле до сегментирования его в пространственно-временном континууме осознаванием? Очень просто – из элементов поля, «плавающих» в непространственном и вневременном океане первичного опыта, который в своей сущности нелокален и представляет собой некий совершенно безграничный репертуар потенциальных возможностей актуального мира. Это источник любого мира, который когда-либо появлялся или появится. Но он совершенно несводим ни к одному из этих миров. Не путайте – первичный опыт не есть совокупность миров или реальностей, но их универсальный источник. Это и есть поле, Бог, Атман, Брахман, сознание Будды и пр. Или, говоря словами квантовой механики, когерентная суперпозиция, или нелокальный источник реальности.

Приближенно и метафорически выражаясь, поле двухслойно по своей сути. Базовый его слой – первичный опыт, в то время как после вмешательства осознавания мы получаем также и внешний слой – воспринимаемый нами привычным образом классический мир. Еще раз повторю, это метафорическое выражение – первичный опыт нелокален сам по себе. В завершение этого пункта нашего полевого турне подытожу – основанием и источником поля, равно как и любого известного нам аспекта классической реальности, является первичный опыт, который представляет собой репертуар полевых возможностей.

 

Формирование поля

Мы с вами остановились на том, что рассмотрели природу фундамента поля. И выяснили, что известный нам классический мир появляется из нелокального по своей природе первичного опыта в результате вмешательства акта осознавания. Однако собственно механизм формирования привычного для нас пространственно-временного мира до сих пор оставался за кадром. Пришла пора поговорить и об этом.

Каким образом из первичного опыта появляется классический мир феноменологического поля? Для этого нам понадобится ввести в обсуждение еще одну категорию, а именно – элемент первичного опыта, или элемент поля. Это понятие, которое необходимо для описания базовой структуры поля. Элемент поля представляет собой ту или иную возможность, которая может стать актуальной в процессе акта осознавания. В некотором смысле это абстракция. Я хочу сейчас сделать одну ремарку, чтобы быть правильно понятым. Элемент поля – это не нечто неизменно существующее в каком-то списке структурных элементов поля. А акт осознавания – это не процесс выбора из этого списка структурных элементов классического мира. Нет. Элемент поля – это некая абстракция чисто теоретического свойства, которая нужна нам для того, чтобы описать механизм формирования феноменологического поля. Это как квант в квантовой физике.

Элемент поля выступает основанием для рождения того или иного феномена, который является фактом сознания. Именно в процессе осознавания происходит метаморфоза «элемент первичного опыта – феномен». Другими словами, в осознавании абстракция становится реальностью, элемент первичного опыта, трансформируясь, размещается в виде феномена в пространственно-временном классическом мире. О существовании абстракции первичного опыта мы узнаем лишь в едином акте обоюдного рождения поля и нас.

В более ранних работах [И.А. Погодин, 2009, 2010] я уже вводил метафору дома, подвал которого представлял для нас первичный опыт, в то время как жилые помещения дома репрезентировали опыт вторичный. Мы с вами живем в классическом мире жилых помещений, где понятия субъекта/объекта, времени и пространства являются необходимыми. О существовании подвала мы только догадываемся. А вот его содержание никогда не станет для нас известным. Хотя бы по той причине, что там просто нет места для существования меня и осознавания себя самого. Мы узнаем о нем лишь по косвенным признакам феноменологического свойства, т. е. опираясь на факты сознания, которое уже «принадлежит» нам. Говоря в терминах нашей метафоры дома, мы узнаем о существовании подвала лишь по тем вещам, которые с периодичностью появляются из него в жилых помещениях дома. Другими словами, только в тот момент, когда кто-то и нас, выходя из подвала, несет в комнату тот или иной вполне осязаемый предмет. Правда, мы привыкли относиться к этому как к единственной возможности существования мира. Ведь осознаем мы лишь его. По нашей антропоцентричной привычке мы не придаем статуса реальности тому, что не вмещается в наше сознание. Поэтому про подвал большинство из нас предпочитает даже не задумываться. Более того, любые намеки на такую мысль вызывают риск быть обвиненными в мистицизме. Никакого подвала в нашей жизни ведь нет. Помните, как у эпикурейцев, в частности у Лукреция, – «где есть я, там нет смерти; где есть смерть – нет меня. Поэтому смерть – ничто для меня».

Вместе с тем позиция эпикурейцев, равно как и голос здравого смысла, заставляет нас задуматься над следующим довольно странным обстоятельством. Ладно, положим, мы узнаем о существовании подвала по человеку, выходящему из него, и предметам, которые он несет с собой. Но вот что непонятно, так это то, кто же заходит в подвал, когда и как он это делает. Мой ответ на этот вопрос простой, хоть и странный – никто никогда не входит в подвал. Из него всегда лишь кто-то выходит. Более того, именно в этот момент – момент выхода из подвала – происходит акт рождения человека. Хотя точнее было бы сказать акт обоюдного рождения человека и его ноши. Человека без ноши не бывает. До этого его просто не было!

Мы всегда существуем лишь в акте обращения с фактами сознания, т. е. феноменами. Мы появляемся лишь при выходе из подвала. Нас не ждут с пустыми руками. Нас замечают и идентифицируют лишь по тем предметам, что мы несем из подвала в своих руках. Другими словами, мы есть то, что осознаем в себе и в мире вокруг нас. А также то, что Другие осознают в нас. Как видите, никакого пути к Истине просто не существует. Полагаю, именно поэтому Мартин Хайдеггер в свое время утверждал, что мы никогда не узнаем, каков другой человек, но именно это обстоятельство заставляет нас интересоваться им постоянно. Мы следим за выходом из подвала постоянно, он находится все время под нашим наблюдением, оставаясь тем временем всегда сокрытым для нас. Но мы можем, тем не менее, впечатляться каждый раз очередным человеком, выходящим из него.

Несмотря на то что порой нам кажется, что из подвала выходит все тот же человек, на самом деле – каждый раз этот человек все новый. Такова природа поля. Разумеется, предпринимая более или менее выраженное насилие к полю, мы можем встречать все тех же людей, выходящих из подвала. Включить этакую видеозапись когда-то увиденного и осознанного. И крутить ее постоянно вместо того, чтобы обратить внимание на то, что жизнь уже изменилась. Поэтому наша жизнь может с годами вовсе не меняться. Благодаря этому мы «видим» неизменных людей вокруг нас – детей, родителей, супругов, друзей, коллег и др. Порой нужно нетривиальное мужество, чтобы увидеть нечто новое в себе и в окружающем мире.

Сейчас я предлагаю вернуться к наиболее интересному, на мой взгляд, аспекту рассмотрения природы поля. А именно – к процессу формирования феноменологического поля из «ничего». Как же все-таки из первичного опыта, который нелокален по своей сути, появляется вполне осязаемый нами в пространстве и времени классический мир? Коротко я уже ответил на этот вопрос – классический мир появляется в акте взаимного рождения феномена и человека. Здесь же я сосредоточусь на описании этого процесса более детально.

В некотором смысле он напоминает возникновение Вселенной в результате Большого Взрыва. Как известно, эта концепция-гипотеза предполагает, что Вселенная возникла из некоего нелокального источника посредством огромной силы взрыва, породившего пространство и время, или, наверное, правильнее сказать – пространство-время. Только применительно к процессу формирования поля я бы сказал, что Большой Взрыв перманентен по своей сути. Другими словами, мы живем не в мире, инициированном Большим Взрывом примерно 4,5 миллиарда лет назад, а в мире, в котором Большой Взрыв происходит прямо сейчас. В остальном же все до удивления похоже. Появление и того и другого происходит из нелокального источника реальности. В нашем случае – это первичный опыт. И так же, как и в случае с Универсумом, лишь вместе с появлением поля появляются представления о пространстве, времени и субъекте/объекте. Только роль Большого Взрыва в нашем случае играет акт рождения в осознавании. Хотя сегодня и физики утверждают, что Вселенную, как и поле, создал наблюдатель.

Но, напомню, этот процесс обоюдный. Если наблюдатель и создает поле, то это не означает, что само поле не участвует в создании наблюдателя. Поэтому и получается – мы рождаем поле таким потому, что оно породило нас такими. В свою очередь, мы создаем поле, создающее нас. Этакий регресс в бесконечность получается. Для диалогово-феноменологического подхода в психотерапии, напомню, базовым принципом любого контакта является следующий – «Я такой потому, что Ты есть».

 

Одним из наиболее важных аспектов диалогово-феноменологической теории поля является процесс структурообразования. Мы привыкли воспринимать феноменологическое поле как состоящее из элементов, каждый из которых находится в определенных структурных отношениях с другими. Но вот по какой причине и в результате каких процессов появляются человек и окружающее его жизненное пространство, мы обычно даже не задумываемся. Например, классическая теория поля К. Левина начинается с того, что автор выделяет в поле модель личности и модель окружения [Е. Бурцева, 2000; Ф. Буш, 2005; Дж. Бьюдженталь, 1998]. В психотерапии происходит примерно то же самое. Так, основатели гештальт-терапии изначально констатируют существование поля «организм – среда» [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001]. Но вот то, каким образом в поле появляется личность и среда, остается по-прежнему за кадром. Всегда ли поле было дифференцировано на субъекта и объекта? И не теряем ли мы что-то очень интересное и важное для психологии и психотерапии, если не задаемся этим вопросом? Я предлагаю, по крайней мере, попробовать поразмышлять на эту тему.

 

Сегментирование поля

Каков же механизм обоюдного рождения человека и поля? Для понимания его сущности нам потребуется понятие, введенное Ф. Перлзом [2001] и традиционно используемое в гештальт-терапии. Речь идет об ego-функции. Напомню читателю о том, что суть ego-функции заключается в выборе – принятии того, что человек в настоящий момент считает полезным для себя, и отвержении того, что оказывается неподходящим для целей творческого приспособления. Обычно этот термин используется гештальт-терапевтами для описания процесса творческого приспособления в поле организм/среда. Традиционно принято считать, что ego-функция относится к выбору путей удовлетворения той или иной актуальной потребности человека. То есть речь идет о довольно крупных паттернах коммуникации. Однако этот же механизм имеет отношение и к гораздо более мелким процессам. В частности – к процессу принятия или отвержения тех или иных феноменов, появляющихся в поле. Иными словами, каждый феномен в момент его возникновения либо присваивается одному сегменту поля, либо другому. Происходит это благодаря все той же ego-функции, которая, как вы уже, вероятно, поняли, принадлежит не индивиду, но полю.

Сам по себе феномен принадлежит также лишь полю. Для его существования атрибуция его тому или иному сегменту поля не является необходимой. Здесь я снова хочу сослаться на Э. Маха, который утверждал применительно к физике, что первичной реальностью являются ощущения. Понятия же субъекта или объекта не являются необходимыми для понимания реальности, это абстрактная волюнтаристская по своей сути надстройка, которой мы лишь по привычке пользуемся для объяснения физических явлений. Вслед за Э. Махом К.Ф. Вайцзеккер описывает традиционный способ формирования субъекта, который суть артефакт: «Используя современный язык, можно назвать положительный источник ощущений вещью, а отрицательный источник – субъектом. Ощущения сходятся в некую единую точку? Тогда “Я”, или что-то подобное и будет точкой единства ощущений» [К.Ф. Вайцзекер, 1993].

Применительно к диалогово-феноменологической концепции поля сказанное означает, что любой феномен по своей природе принадлежит лишь полю. Однако в самый момент его возникновения в акте осознавания он атрибутируется тому или иному сегменту поля. В самом общем виде часть феноменов приписывается Я, другая часть – окружающему Я миру. Напомню, что регулирует этот процесс ego-функция. Таким образом, одновременно с появлением Я появляется и окружающая среда, или, говоря словами К. Левина, жизненное пространство. Субъект и окружающая его среда возникают в едином акте осознавания, ибо не может сформироваться Я при еще несформированном жизненном пространстве – «Я такой потому, что ты есть».

До вмешательства же ego-функции в процессе осознавания поле остается недифференцированным. Либо дифференцируется привычным образом не в процессе осознавания, которое является основой переживания, а концептуальным образом. То есть содержание осознавания диктуется той или иной устойчивой концепцией реальности, которую приобрел человек в процессе своей жизни. Степень утраты свободы осознавания прямо пропорциональна интенсивности концептуального регулирования. Таким образом, поле становится ригидным и управляется исключительно концепциями. Осознавание перестает быть функцией переживания и становится несвободным в своей подотчетности концепции, регулирующей поле. Наиболее ярким примером такой несвободы осознавания и тоталитаризма концепции являются ситуации, которые современная клиническая практика маркирует как бредовые расстройства или паранойя.

Но вернемся к естественному процессу сегментирования феноменологического поля. Осознавание открывает поток феноменов, которые появляются из первичного опыта или регулирующей поле концепции. Эту дилемму мне, надеюсь, удалось пояснить читателю. Подытожу, переживание и концепция являются основными альтернативами в процессе регулирования жизни феноменологического поля. Более детально об этом поговорим позднее. Но и в том и в другом случае поле сегментируется процессом осознавания, вопрос лишь в том, естественное и свободное ли это осознавание или принудительное. Появившиеся в поле феномены присваиваются различным сегментам поля – Я, друзья, семья, коллеги, враги, мир в целом и пр. Так формируется та уникальная реальность, в которой живет каждый из нас. И, напомню, именно в этом процессе происходит взаимное рождение поля и человека. Поэтому то, что мы воспринимаем в качестве объективно существующей реальности, по сути, является результатом динамики осознавания. Как вам уже становится очевидным, уважаемый читатель, такой взгляд на природу реальности открывает совершенно новые возможности для психотерапии, о которых я расскажу также немного позднее.

Не секрет, что, несмотря на постоянное взаимное рождение поля и человека, мы с вами живем в более или менее стабильном мире, где представления о себе и об окружающей среде не меняются ежесекундно. Почему так происходит, если каждое мгновение мы рождаемся заново? Ответ на этот вопрос коренится в стремлении поля, и как следствие, осознавания к сохранению статус-кво. Интенсивность этого стремления прямо пропорциональна интенсивности тревоги, которую испытывает человек перед лицом изменений. То есть стабилизация поля служит основным средством совладания с тревогой нестабильности поля. В этом случае процесс осознавания как бы становится типизированным. Это означает, что феномены, появляющиеся в поле, «притягиваются» к похожим на них конгломератам уже существующих феноменов.

Тут можно провести аналогии с ассоциативным принципом организации психики, по которому строится память и другие психические процессы. Иначе говоря, появившийся в поле феномен принудительно атрибутируется тому сегменту поля, с которым у него больше всего сходств. То есть процесс начинает идти по пути наименьшего сопротивления и экономии психических сил. В результате происходит большая или меньшая хронификация поля, а следовательно, и всей жизни человека. И требуется Усилие Жить, выходящее за рамки этой закономерности, чтобы вернуть полю его витальную динамику. Зачем это нужно? Я считаю это порой необходимым не потому, что люблю неожиданности в жизни и стремлюсь к нестабильности происходящих в ней процессов. Это становится важным постольку, поскольку вместе с тенденцией к психической экономии зачастую мы утрачиваем витальность переживания. Наша жизнь становится автоматической и очень скоро безвкусной. Витальность и вкус Жить заменяют более спокойное, размеренное и предсказуемое ежедневное существование. Хотя и не это обстоятельство вовсе является для человека мотивом поиска изменений. Чаще всего таким мотивом выступает тот или иной симптом, который начинает мучать человека. Сам по себе любой симптом является лишь следствием хронификации полевой динамики. И бросаться на него в «терапевтическую атаку» совершенно бессмысленно. Именно по этой причине в процессе психотерапии мы сосредотачиваемся скорее на восстановлении естественной динамики поля, вследствие чего симптом порой проходит бесследно.

 

Переживание vis-à-vis концепция

Для объяснения природы естественного и принудительного сегментирования поля я хотел бы снова вернуться к нашей метафоре дома, состоящего из подвала (первичного опыта) и жилых помещений (вторичного или абстрагированного опыта). Мы уже говорили о том, что первичный опыт отличается от вторичного принципом регулирования процессов, происходящих в нем. Первичный опыт нелокален, в то время как вторичный регулируется базовыми представлениями о субъекте/объекте, пространстве и времени. Однако это отличие не исчерпывает всей разнородности психических процессов, происходящих в поле. Вторичный опыт также неоднороден. Вроде бы при видимом сходстве всех процессов, происходящих в жилых помещениях нашего дома, они имеют совершенно отчетливые различия. Более того, именно здесь и коренятся отличия людей друг от друга.

До сих пор мы говорили, что вторичный опыт, или классическая реальность, появляется в том момент, когда процесс осознавания, природа которого уже предполагает фундаментальную опору на абстракции времени, пространства и субъекта, вмешивается в нелокальные истоки поля. И когда первичный опыт «просачивается» сквозь это сито, в итоге на выходе мы получаем классическую реальность, в которой и живем. Однако природа этой трансформации может быть совершенно различна. И если в одном случае сито фундаментальных абстракций будет действовать творческим, принципиально непредсказуемым образом, то в другом невооруженным взглядом вскоре можно заметить формирование вторичного опыта по принципу типовых схем. Реальность как бы заключается в замкнутом круге «осознавания привычного». Ничего, что могло бы поставить под угрозу стабильность ее функционирования, не поступает в осознавание. Далее эта «реальность» «обрастает» гроздьями симптомов, которые в лучшем случае воспринимаются человеком и окружающими его людьми в качестве некоего своеобразия. В худшем же они принимают статус болезненных симптомов, которые со временем снижают качество жизни человека. В итоге он обращается за помощью.

Внешне осознавание условно здорового и условно больного человека выглядит совершенно одинаково. Отличия же порой оказываются совершенно незаметными. Коренятся они в механизмах, в которых нарушен принцип регулирования, а не внешние формы. Несколько ранее я уже говорил о том, что поле, обреченное на непостоянство, рано или поздно начинает стремиться к стабилизации ввиду угрозы того, что психика человека не выдержит такой нагрузки полевой динамики. Несмотря на то что эта угроза совершенно иллюзорна, действует она очень эффективно. Инновации в осознавании и переживании радикально блокируются. Поступление новых феноменов значительно сокращается. Вместо этого в осознавание поступают феномены-суррогаты, источником которых является уже не поле, а та или иная концепция.

Сущность концепции и ее место в феноменологической структуре поля

Поскольку в нашем разговоре появилась новая категория, по всей видимости, она нуждается в пояснении. Разумеется, само слово концепция для вас, уважаемый читатель, не является новым. Однако использование его в настоящем контексте нужно пояснить. Что я имею в виду, когда говорю о том, что динамика поля отчасти регулируется концепциями? И какова природа этих концепций? И почему я им решил уделить такое особое внимание?

Вернемся к нашей метафоре. Жилые помещения рассматриваемого нами полевого строения, как уже стало очевидным, также являются неоднородными. Представьте себе помещения нашего дома, где события происходят по некоему сценарию. Жизнь там идет своим размеренным или не очень размеренным ходом. Продолжается это изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, а порой и из десятилетия в десятилетие. Ничего в жизни в этих помещениях не меняется. Находясь в них, мы замечаем одни и те же события нашей жизни, одних и тех же неизменных в своих проявлениях людей, чувствуем одни и те же чувства, одни и те же желания и оказываемся с завидной регулярностью в очень схожих жизненных тупиках и «кризисах». Слово «кризис» я поместил здесь в кавычки по причине того, то здесь человек сталкивается не столько с собственно кризисами, сколько с затруднениями жизни, лишь по форме напоминающими кризисы. Настоящий кризис обладает инновационным влиянием на человека, по ходу его человек неизбежно меняется. Кризисы-бутафории же лишь вызывают страдания, оставляя нас неизменными. И переживание в них отсутствует. Их место занимает суррогатная типовая по своей сути обработка «кризисных» чувств. В общем, в этих помещениях полевого строения явно или неявно возникает ощущение, что «жизнь» как-то запрограммирована и идет по заранее предписанному сценарию. В лучшем случае мы осознаем это, в худшем – просто слепо существуем в замкнутом круге self-парадигмы.

Здесь и возникает со всей неизбежностью вопрос – каков механизм такого программирования? Кто или что стоит за утратой витальности в жизни человека? Почему наше восприятие, наши представления о себе и о мире, наши чувства, наши выборы и прочее оказываются в каком-то типовом в своих проявлениях замкнутом круге? Почему мы замечаем лишь то, что замечали всегда? Где же новый опыт, новые впечатления, новые чувства, желания и мысли? Ситуация складывается так, как будто мы разрисовываем мир в своем ежесекундном рождении, по одному и тому же трафарету, воссоздавая каждый раз одну и ту же картину. Знакомое положение вещей, не правда ли? Вот тут мы закономерно и подходим к разговору о том, что немного выше я обозначил как концепцию. В данном контексте под концепцией я понимаю некий более или менее устойчивый конгломерат феноменов поля, довольно жестко связанных друг с другом, который структурирует ситуацию, воссоздавая ее каждый раз заново в неизменном виде, в полной мере соответствующем его содержанию. Иными словами, концепция – это некая фотография жизни человека, из которой он старается сделать фильм, демонстрируя ее себе по 24 раза в секунду. В результате – неизменная в своих проявлениях жизнь.

В некотором смысле описанная только что ситуация напоминает мне работу цензора или суровой службы охраны, которые ставят фильтр на феноменологический поток поля. Те элементы поля, которые соответствуют критериям, отраженным в концепции, попадают в наше сознание и становятся феноменами. Те же, которые не вписываются в текущую феноменологическую схему, просто не попадают в осознавание. Метафорически, апеллируя снова к нашей метафоре, я бы представил эту ситуацию следующим образом. Сразу над подвалом, на первом этаже здания находится пост охраны, который запускает феномены-суррогаты по порочному кругу хронификации self-парадигмы. Таким образом мы дальше будем иметь дело только с ними. В этом случае феноменологическое поле фиксируется в рамках анахронической ситуации. Ввиду того, что для инноваций здесь не осталось места, процесс переживания также блокирован.

Тот факт, что концепции рождают и постоянно репродуцируют хроническую реальность феноменологического поля, уже ясен. А вот как формируются сами концепции, пока нет, поскольку до сих пор этот аспект находился за пределами нашего обсуждения. Каков же источник формирования феноменологических конгломератов, структурирующих поле и фиксирующих его в рамках self-парадигмы? Ответ на этот вопрос не так прост. Путей формирования парадигмальных личностных концепций множество. Например, это может быть вмешательство в поле травматогенных событий. В случае если человек по какой-то причине не может или отказывается переживать актуальную травматогенную ситуацию, место переживания занимают хронические self-паттерны, которые направлены на совладание и борьбу с возникшим кризисом. В этом случае и формируется психическая травма. Теперь вместо переживания феноменологической динамики поля человек имеет дело с ретрансляцией травматического контекста посредством вмешательства в поле травматической self-парадигмы. Основанием же self-парадигмы, или, как говорят иногда гештальт-терапевты, хронической ситуации низкой интенсивности служит тот или иной анахронический конгломерат феноменов поля, который представляет собой более или менее стройную и устойчивую концепцию устройства мира, релевантную психотравме, имеющейся в анамнезе.

Другим источником формирования парадигмальной концепции является просто удобство. То есть человек движется по пути экономии психической энергии. Для того чтобы постоянно замечать в поле нечто новое, необходимо значительное усилие. Несколько ранее я обозначил его как Усилие Жить [И.А. Погодин, 2011, 2012]. Тогда в каждой новой текущей ситуации вы будете обнаруживать нечто новое и впечатляющее вас. Говоря иначе, вы каждый раз будете рождаться в поле заново. Этот путь соответствует альтернативе переживания. При этом ваша жизнь становится насыщенной, витальной, но непредсказуемой и довольно сложной, поскольку ежесекундно вы сталкиваетесь с теми или иными новостями. Стоит все же заметить, хотя об этом я уже и говорил ранее [И.А. Погодин, 2011, 2012], что Усилие Жить не истощает человека. Наоборот, зачастую помимо колоссальных психических затрат оно выступает еще и источником притока психической энергии и витализации жизни.

Однако повторю, для этого требуется постоянное присутствие человека в своей жизни. Другой альтернативой является движение по пути психической экономии. Если для того, чтобы переживать тот или иной полевой феномен, требуется потратить некое значительное усилие, то иногда весьма соблазнительным оказывается перспектива просто не заметить его. При этом никаких сил тратить становится не нужным. Поэтому с большинством инноваций в поле можно поступить одним из двух следующих способов – либо нивелировать отличия нового феномена от уже имеющихся, либо просто выбросить его за пределы осознавания. В первом случае мы подгоняем новую картинку под имеющийся образ, представление, мысль, ощущение и пр. Так, как будто новый феномен – это всего лишь немножко измененная копия прежнего. Если же отличия настолько очевидны, что проигнорировать их просто так невозможно, то накладывается тотальный запрет на его осознавание. Теперь «фонарик» осознавания просто светит всегда мимо этого сегмента поля. В реальности мы больше не имеем дело с феноменом – белой вороной.

Что же при этом остается в феноменологическом поле? Когда мы отрезали, отрубили, оттеснили все то, что не соответствовало прежним представлениям об устройстве мира и прежним способам восприятия его, остался весьма стройный набор связанных друг с другом феноменов, которые поддерживают воспроизведение друг друга в новых актах «рождения реальности». Вот этот набор я и называю концепцией. Появившись в результате желания автоматического по умолчанию желания экономить душевные силы, со временем своего существования концепция лишь укрепляется в своей власти, поскольку, как вы уже, уважаемый читатель, поняли, она ежедневно «подтверждается реальностью». Зачем же ее менять, если она верна?! Порочный круг замыкается.

Повторю, сила и популярность концепций определяются тем, что они формируются по умолчанию. Это выглядит так, как будто они появляются в результате совершенно естественной динамики феноменологического поля. Для формирования концепции не нужно прикладывать заметных для меня усилий в то время, как для переживания нужно постоянное Усилие Жить. Выбор не в пользу переживания. Наверное, это уже становится заметным. Действительно, почти всегда легче не Жить, а существовать. Но это не значит, что это естественно для человека. Я, например, думаю, что это еще одна логическая ошибка, носящая фундаментальный характер – думать, что естественно то, что легче дается. Это также привычная для нас концепция. Замечали ли вы что-либо в своей жизни, что было бы трудным, но совершенно соприродным вам, требовало бы усилий, но было очень витальным и «вкусным»? Уверен, каждый из вас приведет десятки примеров такого положения вещей.

Так всегда ли то, что является естественным, оказывается легким? Нет. Более того, полагаю, что тенденция к облегчению Жизни, по крайней мере, применительно к природе Человека, вторична по своей сути. Это всегда результат некоего антивитального компромисса и заговора с концепцией. Разумеется, сказанное не эквивалентно утверждению, что наша жизнь должна быть трудной. Вовсе нет. Значительная часть концепций, избавляя нас от новостей, помогает нам в повседневной жизни. Поэтому, возможно, некоторые из них лучше сохранить. Но это решение может быть только индивидуальным и тем самым ответственным. А следовательно, уже самим этим обстоятельством лежащим в основе переживания.

Но важно отдавать себе отчет в том, что поле нашей жизни сложно по своей природе. Кстати говоря, простая жизнь не всегда бывает легкой так же, как сложная жизнь не всегда бывает трудной. Мне кажется лучше потратить силы и время, чтобы развить в себе способность переживать, чем стараться упростить себе жизнь, наивно полагая, что она от этого будет легче. В последнем случае, как правило, нас ждет разочарование.

Переживание как динамическая и структурная альтернатива концепции

Как вы уже, наверное, догадались, уважаемый читатель, противоядием власти концепции и альтернативой такому положению вещей является именно переживание. Напомню, что оно выступает единственной целью диалогово-феноменологической психотерапии. В нашем полевом строении среди жилых помещений мы вполне можем обнаружить также и те, в которых жизнь «бьет ключом». Это комнаты, где происходит всегда нечто новое и где каждое событие является витальным и переживается нами в полной мере. Это не обязательно комнаты, где мы встречаемся лишь с удовольствием и радостью. Нет, здесь может быть и отвратительно, и больно, и страшно, и грустно. Но неизменно вы будете чувствовать себя здесь Живым. Другими словами, фундаментальное отличие помещений охраны и комнат переживания не в модальности и содержании феноменов, в них появляющихся, – они могут порой быть довольно схожими, – а в способности переживать эти феномены, и соответственно – в способности замечать и рождать в поле новые элементы переживания.

Что же значит переживать? Я уже не в первый раз по ходу презентации теории поля использую этот глагол, так же, собственно, как и производное от него существительное – переживание. Но пока не предложил более или менее ясного определения этим понятиям. Попробую это сделать сейчас, показав хотя бы в приближенном виде некое развитие представлений о переживании в психологической и психотерапевтической мысли. Точнее – обозначу основные вехи в трансформации этих понятий.

Употребляя слово в профессиональном и обыденном языке, мы порой имеем в виду совершенно различные феномены. Самое древнее и популярное до сих пор значение слова переживание отсылает нас к определению ситуации, подразумевающей непосредственную данность мне того или иного чувства. До сих пор это значение в обыденном языке используется наиболее часто: «Что ты сейчас переживаешь?», «Расскажи мне о своих переживаниях!», «Тебе плевать на его переживания!» или «Не переживай – с ума сойдешь!» И ответ в этом случае будет соответствующим. Например: «Я сейчас переживаю злость/стыд/страх». При этом глагол «переживаю» можно без изменения смысла заменить на его синонимы «чувствую» или «осознаю». Говоря в терминах теории поля, переживать в этом обыденном значении – значит непосредственно встретиться в поле с теми или иными феноменами.

Наиболее распространенное в профессиональной психологии значение слова «переживание» предполагает собой некую деятельность комплексного характера, направленную на совладание с той или иной критической ситуацией и сохранение душевного равновесия [Ф.Е. Василюк, 1984; Э. Линдеманн, 1984; И.А. Погодин, 2009]. Другими словами, переживание – это деятельность по приспособлению к тому или иному событию. Ключевым здесь является именно факт наличия события. Оно первично и объективно по своей сути. Оно существует независимо от нас самих. Кризис же, который разворачивается вокруг него, является продуктом субъективным, результатом индивидуального и тем самым уникального обращения человека с тем или иным объективным событием.

Другой основополагающей особенностью этих классических представлений о переживании является его конечность. Это означает, что переживание, которое разворачивается вокруг того или иного события, имеет временные границы, совпадающие по времени с длительностью самого события или кризиса.

Выражаясь иначе, переживание имеет конечную цель в виде достижения душевного равновесия или некого приемлемого уровня адаптации. Именно по этой причине мы можем сказать: «Он еще не пережил горе» или «Она наконец-то пережила этот трудный для нее кризис». То есть мы говорим так, как будто мы можем завершить процесс переживания. Да, разумеется, пережив одно событие, мы вскоре встречаемся с другим. Процесс переживания запускается вновь. Но он все же конечен. Отсюда вытекают два очевидных следствия. Первое – природа переживания дискретна. Второе – переживание по своей сути реактивно. Другими словами, если нет события, к которому нужно приспособиться, то нет и переживания. Оно выступает следствием события.

В диалогово-феноменологическом подходе на заре его формирования было принято следующее определение переживания: «это комплексный [49]Комплексный в том смысле, что предполагает взаимодействие всех психических его составляющих: эмоциональных, поведенческих, когнитивных, интуитивных, телесных и т. д.
процесс ассимиляции какого-либо события, при котором все его составляющие – эмоциональные, поведенческие, когнитивные и др. – подчиняются свободной динамике творческого приспособления» [И.А. Погодин, 2009, с. 9]. Как видим, идея адаптации и здесь остается основополагающей. В это время диалогово-феноменологический подход развивался в русле кризисной психологии и психотерапии. Поэтому в фокусе нашего внимания по-прежнему находилось всегда то или иное травматогенное событие. Подчеркну – травматогенное, а не травматическое событие. Первое отличается от второго тем, что оно лишь потенциально может явиться основой для формирования психической травмы, но не отождествляется с нею, что было принято ранее в кризисной психологии и психотерапии. Тем самым я поставил под сомнение необходимую и, самое главное, первичную роль события для переживания человека. Под психической травмой на данном этапе развития диалогово-феноменологической психотерапии я понимал следствие отказа человека переживать полевые последствия травматогенного события. Таким образом, именно переживание теперь оказалось в центре наших исследований, мы сместили акцент с содержания события в сторону содержания переживания. Тем не менее собственно категория события оставалась центральной и определяющей для понятия переживания.

Затем по ходу развития теории и практики диалогово-феноменологической психотерапии стало очевидным, что само по себе событие не обладает собственной независимой природой. Более того, любое событие мы стали рассматривать как продукт переживания. Да, именно так. Это, пожалуй, одна из наиболее значимых трансформаций представлений об описываемом нами процессе. Иначе говоря, именно процесс переживания стал основанием для возникновения того или иного события «реальности». В связи с этой методологической трансформацией в работах, посвященных роли и месту переживания в диалоговой модели гештальт-терапии [И.А. Погодин, 2009, 2012], я ввел дополнительные категории – векторы переживания. Так, в процессе переживания я выделил творческий и адаптационный векторы его динамики. Таким образом, процессы адаптации и формирования личной реальности, к которой впоследствии приходится приспосабливаться человеку, были разведены, но все же остались под крышей объединяющей их общей категории – переживания. Причем впервые в представлениях о переживании вводился тезис о примате творческого вектора над адаптационным. Проще говоря, прежде чем приспосабливаться к чему-либо, человеку предстоит или приходится создать то, к чему он будет приспосабливаться. То есть переживание – это в первую очередь создание события, нежели приспособление к нему.

И наконец, мы с вами подошли к тому моменту нашего экскурса в диалогово-феноменологическую концепцию переживания, когда пришла пора описать современное ее состояние. Со временем развития психотерапевтической практики в рамках новой модели становилось все более очевидным, что адаптационный вектор переживания является в своей сущности чем-то совершенно отдельным, обладающим своей собственной природой. Иначе говоря, мы двинулись дальше и еще более сместили акценты во взглядах на переживание, исключив из него любую деятельность по приспособлению к «реальности». Таким образом, мы отождествили переживание с процессом трансформации поля. И в настоящий момент, в рамках диалогово-феноменологического подхода мы рассматриваем переживание в качестве ведущей динамической силы в поле, которая способствует его преобразованию. Это именно тот процесс, в результате которого в поле появляются феномены-инновации. При этом возникают те события, которые раньше с нами никогда не случались. Это процесс, который обеспечивает появление в нашей жизни чего-то нового. Того, что раньше никогда не волновало нас. Того, что может прийти в диссонанс с существующей системой self-парадигмы. Того, что с неизбежностью сформирует тот самый управляемый кризис в поле, который является инструментом диалогово-феноменологической психотерапии.

При этом, что немаловажно, переживание – это процесс, в котором появившиеся феномены-инновации не «умирают», ложась в качестве строительного материала в здание существующей или новой концепции, а в течение более или менее длительного времени обладают статусом витальности. Говоря простым языком, появившиеся в поле в результате переживания новые феномены заставляют нас с вами быть живыми и сами остаются живыми. Ситуация поля, которая определяется в настоящий момент переживанием, заставляет воздух в контакте звенеть, а нас с вами быть очень чувствительными, наблюдательными и Живыми. Так происходит, по крайней мере, до тех пор, пока в игру не включаются те или иные анахроничные образования в виде концепций. Напомню, что динамика поля разворачивается по двум силовым линиям – концепции и переживания.

Описывая этот аспект полевой динамики, я вдруг вспомнил один старый советский мультфильм «Карандаш и ластик» (на муз. Альфреда Шнитке, реж. Елена Гаврилко). Там на листе бумаги «трудятся» ластик и карандаш. Они движутся друг за другом. При этом резинка расчищает пространство, оставляя его позади себя, а карандаш снова зарисовывает его. И наоборот, ластик следует за карандашом, расчищая результаты его деятельности. Мне показалось это красивой метафорой того, что происходит в поле в результате действия силовых линий концепции и переживания. Спонтанно появившиеся в поле феномены в процессе переживания с неизбежностью подвергаются воздействию процесса концептуализации. При этом они либо становятся строительным материалом в здании уже существующей self-парадигмы, либо – в конструкции новой формирующейся концепции. И наоборот, жесткая структура поля, поддерживаемая деятельностью концепции, может быть подвержена угрозе разрушения или трансформации под влиянием процесса переживания. Инновации, появившиеся в результате активности этой силовой линии в поле, создают тот или иной кризис (в психотерапии мы называем его управляемым инициируемым кризисом), который с неизбежностью влияет на полевую динамику. Но насытиться переживанием впрок невозможно. Переживание всегда требует усилия – Усилия Жить. Жить «полной грудью» сегодня не означает гарантии витальности завтра. Нужно постоянное усилие. Процесс концептуализации соприроден полю. Мы Живем всегда, несмотря на деятельность концепций.

Подытоживая описание диалогово-феноменологической концепции переживания, попробую сделать небольшое резюме, касающееся отличий ее от традиционной, деятельностной, модели этого процесса. В противовес классической концепции переживания, диалогово-феноменологическая предполагает, что переживание непрерывно, а не дискретно. И кроме того, оно обладает самостоятельной и независимой природой, а не реактивно. И наконец, оно не следствие объективной реальности, а процесс ее сотворения. В связи с этим последним обстоятельством отмечу, что именно переживание является первичным фактором, или, как мы называли это выше, силовой линией, которая сегментирует поле до привычной нам структуры классической реальности.

 

Итак, я познакомил вас с природой феноменологического поля, механизмами его формирования и придания ему привычной для нас и нашего сознания структуры. Что же происходит с полем, когда оно уже сформировано? Значит ли этот факт, что оно превращается в устойчивую феноменологическую систему, обладающую такой же стабильной структурой? Возможна ли феноменологическая динамика в поле или, точнее, поля? И если да, то каким образом все это видится с методологической позиции диалогово-феноменологической психотерапии?

На первый вопрос о том, возможна ли динамика поля, довольно легко ответить утвердительно, поскольку наш опыт демонстрирует это с очевидностью здравого смысла. На второй вопрос дать ясный ответ несколько сложнее, потому что нам придется апеллировать в этом случае не столько к здравому смыслу, сколько – к вспомогательному методологическому инструментарию диалогово-феноменологического подхода. Однако именно этой задаче и посвящена настоящая работа.

Прежде чем двинуться в путь, напомню вам, уважаемый читатель, о терминологической специфике диалогов-офеноменологического подхода к теории поля. Частично понятия предлагаемой вашему вниманию концепции заимствованы из классической теории поля К. Левина. Некоторые из них взяты в неизменном виде. Это касается, например, понятия валентности, поля, жизненного пространства. Другие претерпели выраженные изменения. Так, исходя из целей описания психологической динамики в психотерапии, я предлагаю пользоваться категориями не только положительной и отрицательной, но дополнительно также – естественной и принудительной валентностей. Большая же часть категорий являются совершенно новыми и незнакомыми читателю. Ранее, описывая сущность диалогово-феноменологической теории поля, я уже знакомил читателя с понятиями self-парадигмы, первичного опыта и его концептуального отражения, элемента феноменологического поля, сегмента поля и пр.

Получив представление о том, какова природа феноменологического поля и каковы источники его формирования, мы двинемся дальше и затронем проблему психологической динамики феноменологического поля. Здесь мы более детально остановимся на природе естественной и принудительной валентности и поговорим о том, какое место она имеет для психологической динамики поля. Особое внимание уделим концептуальной природе привычной для нас «реальности», рассмотрим возможные ее альтернативы в виде процесса переживания. И если концептуальное регулирование реальности основано на механизмах действия принудительной валентности, то переживание с необходимостью апеллирует к динамике, инициируемой естественной валентностью. Разумеется, мы поговорим также о тех механизмах «феноменологической физики», которые обеспечивают функционирование концепций и переживания и стоят за естественной и принудительной валентностью.

 

Фундаментальные силовые линии поля

Напомню, что с точки зрения методологии диалогово-феноменологической психотерапии, динамика поля регулируется двумя динамическими векторами: концепциями и переживанием. Переживание – это некий спонтанный процесс, апеллирующий в своей динамике к естественной валентности. Концепция представляет собой определенный конгломерат феноменов, связанных друг с другом принудительной валентностью. По этой причине динамика феноменологического поля, регулируемая переживанием, всегда непредсказуема. А динамика, определяемая концепцией, прогнозируема с точностью до пары феноменологических шагов. Разумеется, что здесь важнейшим фактором является степень ригидности актуальной рабочей концепции. Одни из них предполагают вмещение в релевантную им динамику некоторое количество инноваций, другие же – практически исключают эту возможность. Например, концепции травматического содержания.

Являясь по своей сути альтернативными источниками динамики поля, переживание и концепция суть едины в своей феноменологической природе. И переживание, и концепция обеспечивают процесс динамики феноменов в поле, который содержательно может быть очень схожим. Другими словами, внешне и тот и другой процесс представляют собой череду феноменов, которые сменяют друг друга, при этом предыдущий как бы вызывает к жизни следующий за ним. Различия коренятся в природе самой феноменологической динамики – оба процесса функционируют за счет разных механизмов. Если в случае переживания каждый новый феномен как будто «бомбардирует» контакт и поле, то при полевой динамике, регулируемой концепцией, очередной феномен как будто «вытягивает» следующий за ним. Именно по этой причине первый механизм обеспечивает функционирование поля на уровне управляемого хаоса, тогда как второй предполагает более или менее прогнозируемую динамику.

Концепции обеспечивают стабильность и управляемость полем, а переживание – инновации в полевой динамике. Витальные инновации. То есть феномены, появляющиеся в процессе переживания, насыщены жизненной энергией. Что касается концепции, то общая энергетика соответствующего ей процесса зависит от истории ее возникновения, времени существования и аспектов переживания, которые она блокирует. Как я совсем недавно отметил, природа и переживания, и концепции суть одна. Отличается лишь способ реализации этой природы. Что я имею в виду? Переживание является первичным фактором, обеспечивающим динамику феноменологического поля. Концепция же появляется в некотором смысле из переживания. Она как бы задействует его витальность. Мне кажется, что необходимость любой концепции появляется лишь в тот момент, когда для человека перспектива переживания оказывается угрожающей. Или когда он сталкивается с феноменами, которые не может переживать в полной мере. Или вовсе не может переживать. Вот тогда-то и появляется стремление остановить этот пугающий в данном контексте или болезненный процесс.

Итак, процесс переживания коллапсирует, но составляющие его содержание феномены все еще остаются актуальными. А следовательно, их энергетика заполняет поле. И требуется некая альтернатива переживанию, чтобы обработать эту полевую информацию. По сути, концепция появляется как альтернативный переживанию путь обработки феноменологического содержания поля. Однако для этого человеку потребуется привлечь еще некоторое количество вспомогательных элементов поля для объяснения актуального феноменологического дизайна. Например, элементов, которые бы объясняли появление в поле тех или иных феноменов, трудных для переживания. Или элементов, заменяющих сколлапсированные в переживании феномены. Именно таким образом, например, вместо боли и стыда появляется злость или страх. Когда текущий феноменологический дизайн поля вступает в некоторое большее или меньшее равновесие, он стабилизируется во времени в виде концепции, феноменологические элементы которой тяготеют друг к другу под влиянием принудительной валентности. Однако валентность эта носит иной характер, отличный от той, что регулирует переживание. Она приобретает вполне предсказуемый характер – за одним элементом неизбежно или, по крайней мере, с наибольшей вероятностью появится следующий, определенный содержанием концепции.

Как становится уже очевидным, переживание выступает в этой динамике материалом для концепции. Оно передает последней и свою энергетику, и частично свое содержание. С любым содержанием нашей жизни мы можем обращаться либо путем переживания, либо путем концепции. Однако я описал лишь одностороннюю динамику, которая призвана была проиллюстрировать природу формирования концепции. Возможен ли обратный процесс? Разумеется. Концепция, в свою очередь также может стать материалом для переживания. Более того, время от времени так и происходит. Мы начинаем переживать свою жизнь там, где еще недавно она регулировалась исключительно концепциями. Что же является поводом для такой трансформации феноменологической динамики поля? Как правило, им выступает то или иное событие, которое сформировало психологический кризис – значительные изменения в жизни, профессии, отношениях с окружающими и пр. Полагаю, что одним из самых значительных факторов такого рода выступает психотерапия. Особенно психотерапия, которая имеет своей основной целью именно переживание, психотерапия, которая культивирует в своей практике инициируемый управляемый кризис.

Там, где еще вчера феноменологическая динамика поля управлялась концепцией, сегодня может появиться способность переживать. И концептуальные связи за ненадобностью будут разрушаться. Как это происходит? Обычно двумя основными путями – либо изнутри концепции, либо извне. В первом случае источником трансформации может служить любой из элементов концепции, который человек рискнет переживать. Для этого следует не обрабатывать его привычными связями, питаемыми принудительной валентностью, а дать ему возможность Жить своей спонтанной жизнью в поле. Дать ему возможность бомбардировать поле вернувшейся ему от принудительных связей витальностью. В результате этого двойного эффекта – ослабления связей принудительной валентности и витализации переживаемого феномена – может сформироваться некий локальный кризис, который поставит под сомнение власть концепции. Как следствие, актуализируются дремавшие до сих пор механизмы естественной валентности. И в поле неожиданно появляется новый феномен, который человек, получивший вкус к витальности переживания, также стремится разместить в этом процессе. Дальше происходит все то же самое до тех пор, пока этот текущий сегмент поля, динамика которого ранее регулировалась концепцией, не восстановит свою витальную подвижность и гибкость.

Второй путь – восстановление переживания, источником которого является феномен вне концепции. Он значительно сложнее, поскольку природа концепции ставит на этом пути множество препятствий. Как вы помните, концепция появляется зачастую как реакция на угрозу. Разумеется, это не единственный мотив ее возникновения, но довольно распространенный. Другим мотивом выступает естественная тенденция к психической экономии. В любом случае концепция ведет себя как слаженно работающий расчет ПВО – при попытке приблизиться к соответствующему сегменту поля, который она охраняет, какого бы то ни было феномена, концепция делает все, чтобы угроза ее разрушению была минимальной. Каким образом? Например, игнорированием феномена-инновации. При этом человек совершенно отчетливо наблюдает феномены, относящиеся к концепции, и «смотрит мимо» элементов-инноваций. Или вот еще пример действия концепции – элемент-инновация впускается в сознание, но смысл ему придается еще на границе сознания самой концепцией. Действие элемента девальвировано – теперь он лишь новая редакция актуальной концептуальной феноменологии. Или вот еще популярный исход такой «атаки» – элемент-инновация дискредитируется со стороны концепции неким «черным пиаром», например, мыслью о том, что этот элемент лишь исключение, или это «козни эго» и т. д. При этом девальвации или дискредитации подлежит либо сам феномен-инновация, либо его источник или автор.

Чем большей властью в жизни человека обладает та или иная концепция, тем опаснее выглядит перспектива ее деконструкции. Тем более эффективно работает «концептуальный расчет ПВО». Некоторые концепции оказываются довольно устойчивыми к такого рода революциям со стороны инноваций. И таких концепций довольно много. Разрушение их могло бы в значительной мере дестабилизировать поле. Наличие более или менее устойчивых концепций сохраняет статус-кво. Полагаю, примерно, около 85–99 % феноменологического поля динамически управляется властью концепций. Цифры 85 и 99 определяют степень гибкости/ригидности жизни того или иного человека. Если только 1 % вашей жизни регулируется переживанием, то вам не «грозят изменения», по крайней мере, вы застрахованы от потрясений. Чего не скажешь о людях, чья жизнь регулируется на 15 % переживанием – их жизнь полна неожиданностей, она вряд ли бывает скучной, и уж точно – она имеет «цвет, вкус и запах». Кстати говоря, жизнь человека первого типа также может быть нескучной – очень много существует концептуальных способов разнообразить свою жизнь – но вот «трепещущей и дышащей» она вряд ли будет. За терапией же люди обращаются не потому, что их жизнь регулируется концепциями или переживанием, а потому, что у них «болит» что-то. Это могут быть и первые, и вторые. Только вот для вторых психотерапия переживанием окажется гораздо более трудной.

 

Динамика поля: отношение к хаосу

Какова же альтернатива концепциям? Нужно ли расширять полевое пространство для инноваций? И если да, то до какой степени? Мне кажется, эти вопросы имеют этический, а потому личный характер. Каждый человек отвечает на эти вопросы сам. И если он выбирает определенный ответ, то и несет ответственность за это. За что? За последствия деконструкции концепций. Альтернативой им является только переживание, природа которого – управляемый хаос. Источником любых инноваций в поле является, как мы знаем из методологии диалогово-феноменологического подхода в психотерапии, первичный опыт. Напомню, он представляет собой некую безграничную по своей сути совокупность возможностей любого феноменологического состояния поля. Любой феномен, который появился в поле нашего сознания, суть проявления коллапса первичного опыта, который произошел посредством вмешательства осознавания, апеллирующего, как известно, к абстракциям вторичного опыта – времени, пространству и личности. Сам же первичный опыт не предполагает существования в пространственно-временном и субъектно-объектом виде. Разумеется, что переживание гораздо ближе к первичному опыту, нежели концепция. Поэтому и поток феноменов-инноваций здесь значительно больше. Причем поток, который принципиально неконтролируем и непрогнозируем.

Хотим мы того или нет, в процессе переживания перед нами встанет задача – придать смысл тем инновациям, которые появились в свободном феноменологическом процессе, регулируемом исключительно естественной валентностью. Таким образом, переживание требует изрядного мужества – мужества Быть Живым перед лицом своей Жизни. Готовы ли вы будете переживать происходящее с вами даже в том случае, если значительное количество феноменов поля не будет обнаруживать привычного для вас значения? Полагаю, что большинство из нас скажет «нет». Ну или поступит так.

Каков же выбор, стоящий перед человеком в момент, когда он встречается в процессе переживания с чем-то, что не имеет определенного значения, по крайней мере, привычного. Как правило, это вызывает диссонанс, не правда ли? И тут перед вами снова появляется альтернатива – либо использование имеющегося концептуального аппарата, либо продолжение переживания. Разумеется, все это происходит на фоне страха встретиться с возможными последствиями – например сойти с ума. Снова альтернатива – либо переживание, либо концепция. Чаще всего люди выбирают второе. И тогда они или игнорируют/девальвируют/дискредитируют феномен-инновацию, или, если не повезет, сходят с ума ввиду невозможности придать смысл происходящему. Я хочу подчеркнуть этот тезис, поскольку он имеет важное парадигмальное значение – то, что мы с вами называем безумием, есть отражение соответствующей концепции. Над этими концепциями трудятся целые психиатрические институции на протяжении уже нескольких столетий. Именно по этой причине безумие столь концептуально. Поэтому его действительно можно довольно легко систематизировать и заметить те или иные соответствующие диагнозу симптомы и синдромы. Ведь сами же и создавали эти концепции. Теперь людям, «сходящим с ума», остается лишь «выбрать», по какому концептуальному пути осуществить этот проект.

Однако человек может также продолжить переживать, не сбегая в концепции, не прячась за уже знаемое перед лицом хаоса инноваций. Продолжить переживать, выбирая Жить «полной грудью». Это довольно серьезное испытание для мужества человека – жить в мире, который непредсказуем даже на следующую секунду. Полагаю, именно таким образом в нашем мире появляется что-то новое. Таков удел мудрецов и гениев. И те и другие дают возможность полю наполнить свою жизнь потоком феноменов, многие из которых не имеют привычного значения. Первые предпочитают просто констатировать их – «и такое случается», вторые же – дают возможность, прикладывая титаническое интеллектуальное усилие концептуальнонезависимой природы, со временем появиться значению нового феномена в этом мире. Вторые часто являются родоначальниками новых интеллектуальных и эстетических традиций в науке, искусстве, культуре. Ну или окружающие их ошибочно причисляют к разряду безумцев, если им не повезет и новая возможная традиция не будет удачно продана или продвинута. Жизнь с открытым сознанием – страшная штука!

Мы остановились на том, что динамика феноменологического поля разворачивается вокруг проблемы хаоса. По большому счету динамическая альтернатива относится к способу обращаться с хаотической природой поля. Первый заключается в различного рода попытках контролировать хаос, второй – в выборе отдаться ему. Ни один из них не лучше другого, оба способа нужны для развития и человека, и цивилизации. Но любые инновации как в культуре в целом, так и в жизни отдельного человека в частности происходят лишь от возможности отдаться хаосу. В этом суть и особенность позиции диалогово-феноменологического подхода в психотерапии. Полагаю, что все психологические теории, как и психотерапевтические подходы, можно разделить на те, что пытаются контролировать хаос, и те, что отдаются ему, опираясь лишь на констатацию происходящего. Последних, правда, к сожалению, не слишком много.

Мне бы хотелось в нашем разговоре затронуть еще один аспект соотношения хаос-стабильность. До сих пор мы говорили о хаосе и стабильности как взаимоисключающих альтернативах. Тогда единственным противоядием его «разрушительной силе» оказывается концепция. По крайней мере, такую альтернативу нам подсказывает здравый смысл. Но так ли это на самом деле? Может ли сам хаос служить основой стабильности, в том числе – стабильности психического? Парадоксальный вопрос, не правда ли? Тем не менее я готов ответить на него положительно. Мы привыкли с вами думать про стабильность в терминах прогностичности. Если процесс предсказуемый, значит он стабильный. Но это лишь один из способов обеспечить стабильность. В непредсказуемой ситуации устойчивость вашей позиции может быть не меньшей.

Попробую пояснить сказанное на метафорическом примере. Представьте себе, что вы передвигаетесь по некой местности, которую вы можете обозревать перед собой. Поэтому каждый ваш шаг достаточно безопасен – вы всегда можете видеть, куда ступает ваша нога. Это метафора традиционного способа обеспечения стабильности, который релевантен действию концепции. А теперь вообразите себе на минутку, что вы передвигаетесь в ситуации, когда привычные представления о пространстве невозможны. Например, когда вокруг пустота и только то место, где стоят ваши ноги, представляет собой опору. Сделать следующий шаг должно быть чудовищно страшно, не правда ли? Но вот вы рискуете и делаете этот шаг «в никуда». И вдруг под вашими ногами снова появляется некая опора. Появляется там, где еще мгновение назад ее просто не было. Вы переводите дух и делаете следующий шаг снова «в никуда». И снова в последний момент под ногами чувствуете почву. Это становится уже не только страшным, но и любопытным. У вас появляется все больше мотивов сделать очередной шаг. И каждый раз появление опоры под ногами вас удивляет и впечатляет. Более того, этот процесс несоизмеримо более витальный, чем тот, когда вы видели землю далеко впереди себя. И вот вы начинаете танцевать в этом пустом пространстве и начинаете ощущать себя очень Живым и в то же время уверенным, что не упадете.

Такова природа феноменологического поля. Представьте себе, что пустота вокруг – это и есть первичный опыт, а эта внезапная спасительная почва под ногами – это и есть очередной феномен в потоке переживания. Тогда ваш танец и есть процесс переживания. Вдохновляющий, витальный, но при этом не менее стабильный. Все, что вам было нужно, чтобы ощутить это, – отдаться потоку. Феноменология, несмотря на хаос, обеспечивает не меньшую стабильность, чем ригидные концепции. Отсюда происходит очень важное следствие для диалогово-феноменологической психотерапии – в своих интервенциях терапевт вполне может опираться не только на концепции, но и на динамику феноменов.

Для того чтобы быть последовательным в изложении сути диалогово-феноменологической теории поля, отмечу, что концепции и переживание суть альтернативные способы строить поле, добывая феномены из первичного опыта. Напомню, что первичный опыт – это некий бесконечный репертуар возможностей состояния поля. Он не сводится к реальности привычного для нас мира, но выступает его источником, в некотором приближенном смысле – строительным материалом. Концепция и переживание – два генподрядчика, которые перманентно участвуют в тендере на строительство феноменологического поля, причем оба выигрывают конкурс на тех или иных стройплощадках. Однако превалирующая доля рынка принадлежит концепциям.

Завершая разговор о соотношении переживания и концепции, я бы хотел сделать еще один небольшой комментарий относительно инноваций, появляющихся в поле. Чаще всего инновации, появившиеся в поле, «живут» в чистом виде лишь в переживании их носителей. Как только этот носитель (например, прогрессивный ученый) попытается донести до других людей сущность инновации, она неизбежно будет предварительно концептуализирована, а следовательно, редуцирована. Любая редукция прибегает к принудительной валентности, поскольку апеллирует к уже известному. Таким образом, то новое, что содержится в мысли, обесценивается в угоду популяризации. При этом «завоевания» естественной валентности, проявившиеся в открытии этого нового, заменяются внешне схожими (действительно лишь внешне) феноменами, «подсказанными» тенденциями поля, инициированными принудительной валентностью. Вот почему адаптированная для студентов лекция всегда имеет меньше витальности у лектора, чем в тот момент творчества, когда лежащие в ее основе тезисы появились на свет. То же самое характеризует и процесс оценивания. Оценка поведения другого всегда использует уже «исхоженные» пути, в основании которых также лежит принудительная валентность self-парадигмы. Именно по этой причине одним из самых распространенных правил любого направления психотерапии, основанного на феноменологии, является отказ от оценивания и интерпретации. Феноменология всегда шире и гибче любой, самой взвешенной оценки и интерпретации. Именно феноменологический метод в психотерапии восстанавливает в правах естественную валентность поля и, следовательно, возвращает нас к первичному опыту.

 

Как функционируют переживание и концепция

Надеюсь, у вас сложилось представление о специфике регулирования динамики поля посредством переживания и концепции. В этом параграфе мы двинемся немного дальше и поговорим о тех механизмах, которые обеспечивают функционирование собственно переживания и концепции.

Оба этих способа регулирования динамики внешне выглядят очень схожими. Любая полевая динамика заключается в чередовании феноменов, которые попадают в контакт и осознавание. Для нетренированного наблюдателя разница чаще всего не видна. Феномен следует за феноменом – никакой внешней специфики. Хотя при включении в эту динамику и опробовании одного и другого способов разница эта чаще всего становится совершенно отчетливой. В чем же она заключается? И каковы глубинные полевые механизмы, лежащие в ее основе?

Несколько лет назад в более ранней работе [И.А. Погодин, 2009] я писал об аннигиляционной природе психической жизни. Попробую кратко напомнить основные тезисы этой работы. Они понадобятся нам для понимания отличий природы переживания и концепции на уровне феноменологической «физики». В чем суть психической аннигиляции? Начну объяснение с уже существующего контекста поля, складывающегося в процессе психотерапии. Контекст предполагает некий сиюминутный полевой феноменологический дизайн, иначе говоря, существование нескольких феноменов, соотносящихся друг с другом и обладающих неким более или менее ясным значением. Вот от этого места пусть и начинается наша развилка переживание/концепция.

Начнем с переживания, потому что именно оно апеллирует в своей динамике к аннигиляционному феноменологическому механизму. Появившийся в этом процессе новый феномен, насыщенный витальностью естественной валентности, как будто на «большой скорости» «врезается» в существующий полевой контекст, с необратимостью трансформируя полевую динамику по аналогии с известным из физики механизмом аннигиляции/рождения пары. Причем результат этой трансформации совершенно непредсказуем. В результате такого феноменологического столкновения может родиться один или несколько новых феноменов, с которыми человек снова может обратиться или концептуальным, или «переживательным» образом. Условия для последнего довольно подробно описаны в соответствующих работах, посвященных диалогово-феноменологической психотерапии – человек может разместить феномен-инновацию в присутственном контакте, предварительно его выбрав из всего контекста, придав ему тем самым психическую энергию и ускорение. Дальше модель воспроизводится снова – сталкиваясь с актуальным контекстом, выбранный в присутственном контакте феномен участвует в рождении нового феномена или нескольких феноменов-инноваций. И т. д. в бесконечность, поскольку, напомню, процесс переживания перманентен. Равно как и физический механизм аннигиляции/рождения пары.

Теперь вернемся ко второй альтернативе – концептуальному регулированию полевой динамики. Если его регулирует не аннигиляция, то что же тогда? Какова его природа? Для того чтобы понять сущность соответствующего механизма, необходимо уяснить несколько основных исходных положений. Во-первых, энергетика концептуальной динамики всегда заимствованная, поэтому принудительная валентность не может варьироваться от феномена к феномену, она привязана к определенному концептуальному дизайну и, в свою очередь, сама поддерживает его. Во-вторых, феноменологическая динамика поля заранее предписана, она воспроизводится в рамках одного и того же сценария. Поэтому появление на авансцене концептуальной ситуации поля каждого «нового» феномена диктуется самой концепцией. Очередной феномен как будто «вызывается» в поле. Иначе говоря, предыдущий феномен силой принудительной валентности «вытягивает» в осознавание очередной элемент поля. Не удивительно, что при этом номенклатурном способе занять место в системе ни одна инновация появиться просто не может.

Подытожим все сказанное ранее, чтобы у вас, уважаемый читатель, сложилось хотя бы общее представление о динамике поля. Итак, поле рождается из первичного опыта, который выступает некой бесконечной совокупностью возможностей любого его состояния. При этом он не сводим ни к одному из них, а следовательно, существует вне привычных для нас времени, пространства и представлений о субъекте/объекте, природа которых концептуальна. Вторичный опыт, который мы знаем в качестве известного нам классического мира, появляется в результате вмешательства в первичный опыт процесса осознавания. При этом здравый смысл как будто убеждает нас, что сознание уже имеет своим атрибутом некоего субъекта. На самом же деле все наоборот – в результате реализации полевой функции осознавания и рождаются представления о субъекте и объекте. Происходит это посредством сегментирования поля, часть элементов которого атрибутируется одному сегменту поля, который условно назовем «объект», другая же часть присваивается сегменту поля под названием «Я». Так появляются представления человека о себе и окружающем его мире. Таким образом и появляются сам человек и его окружение. Происходит этот процесс, согласно методологии диалогово-феноменологической психотерапии, лишь в контакте. Только в контакте рождается психическое. Только в контакте появляются любые основания для существования меня и окружающего меня мира. И только в контакте происходят любые изменения со мной и с окружающим меня миром.

Вернемся же к осознаванию как процессу, принадлежащему полю, благодаря которому оно и существует. Именно в процессе осознавания рождается поле. И в нем оно меняется, трансформируясь от одной ситуации – к другой. Однако способ этой полевой трансформации, другими словами, способ осознавания, может быть различной природы. В самом общем виде источником его может выступать либо концепция, либо переживание.

В случае, если осознавание и, соответственно этому, динамику поля регулирует переживание, феноменологический процесс выглядит следующим образом. Феномен-инновация, появившаяся в контакте под влиянием непредсказуемого действия естественной валентности, «бомбардирует» текущую ситуацию поля. В результате этого рождается один или чаще несколько новых феноменов, которые принимают в себя витальность контекста и естественной валентности. Полевая ситуация, как вы понимаете, при этом трансформируется. Иногда незначительно, но порой неузнаваемо. Далее под влиянием все той же естественной валентности переживания один или несколько феноменов новообразованного текущего контекста, выделенные на основе акта свободного выбора, снова «бомбардируют» текущую материнскую ситуацию, в результате чего появляются новые феномены. И т. д.

Если же осознавание начинает регулироваться концепцией, полевая динамика разворачивается по иному сценарию.

Очередной феномен, следуя номенклатурному принципу, назначается на эту позицию властью концепции, реализуемой посредством принудительной валентности. Он как будто «вытягивается» из «колоды» первичного опыта. А далее за ним, согласно расписанной заранее сценарной последовательности, появляются все новые феномены. Таким образом, динамика разворачивается в рамках концепции и шире – self-парадигмы, которая, напомню, представляет собой некий более или менее устойчивый конгломерат базовых жизненных концепций человека, и в результате которого поле приобретает вид структуры.

И наконец, в заключение добавлю. В жизни каждого человека полевая динамика разворачивается уникальным образом, производным от диалектики переживания и концепции. Реальность жизненной истории человека разворачивается под влиянием обоих векторов поля. Self-парадигма трансформируется время от времени под влиянием вторгшегося в зону ее власти процесса переживания. Предварительно формируется кризис, который с неизбежностью разворачивается по линии взаимодействия переживания и концепции. Одним из событий, инициирующим такого рода кризис, может выступать психотерапия, в частности психотерапия переживанием. Она апеллирует в своей сущности к естественной валентности поля с тем, чтобы восстановить власть поля, которая в чистом виде проявляется лишь в переживании. При этом сами концепции не являются врагами ни клиента, ни тем более терапевта. Поэтому фокус внимания диалогово-феноменологического психотерапевта никогда не смещается в зону содержания концепций. Его работа не предполагает ни прямой конфронтации, ни какой-либо иной пусть и неявной попытки избавиться от концепций. Потому что борьба с концепцией происходит только на поле концепций. В результате, как правило, рождаются, лишь новые концепции. В этом случае терапевт может лишь высокомерно полагать, что новая концепция адекватнее прежней. Только вот суть полевой динамики от этого никак не меняется. А ведь именно в этом заключается вся «соль» психотерапии.

 

Особое место здесь я планирую посвятить слоевой, или конусной, модели организации психической жизни человека. В основе этой модели лежит природа взаимодействия первичного и вторичного, абстрагированного, опыта. Речь пойдет о концептуальной фиксации жизненного пространства человека, в результате чего формируется self-парадигма, которая поддерживается на протяжении более или менее длительного времени, а иногда и всей жизни человека, механизмами, приводящимися в действие принудительной валентностью. В завершение я сделаю небольшое отступление практического свойства, и мы немного прикоснемся к проблеме построения интервенций в процессе психотерапии. Именно конусная модель организации психической жизни лежит в основе формирования терапевтических интервенций в психотерапии, фокусированной на переживании.

 

Сущность конусно-слоевой модели поля

Из предыдущего описания феноменологической динамики поля у вас, надеюсь, сложилось впечатление и общее представление о том, как функционирует поле и что оно собой представляет. Давайте продвинемся немного дальше – в суть того, из чего состоит поле. Пока мы выяснили, что поле состоит из феноменов, динамика и трансформация которых регулируется двумя фундаментальными силами – переживанием и концепцией. Кроме того, из методологии диалогово-феноменологической психотерапии мы знаем, что источником любой феноменологической активности в поле выступает первичный опыт. И что вторичный опыт, который является нам в виде привычного для нас классического мира, структурированного временем, пространством и представлениями о субъекте/объекте, структурируется благодаря важнейшей и фундаментальной полевой функции – осознаванию. Мы проанализировали с вами детально механизмы, стоящие за полевой динамикой. Теперь же поместим в фокус нашего внимания собственно саму структуру феноменологического поля.

На первый взгляд словосочетание «структура поля» кажется некорректным. Ведь мы знаем из методологии диалогово-феноменологического подхода в психотерапии, что природа поля процессуальна. Тем не менее здравый смысл подсказывает нам, что привычная для нас реальность обладает некой структурой. Полагаю, настоящее противоречие можно разрешить следующим образом. Поле является нам не своей природой, а некой формой, которую оно в данный момент имеет. Динамику поля можно рассматривать с двух совершенно разных позиций. С позиции анализа ее сущности мы апеллируем к природе феноменологического потока. И эта позиция была представлена мною в предыдущем параграфе. С позиции же обыденного сознания полевая динамика является нам в качестве трансформации полевых контекстов, или ситуаций. Мы можем наблюдать, как меняется поле, только потому, что видим, как меняются ситуации. И занимая эту позицию, хотим мы того или нет, мы вынуждены рассматривать поле, отождествляя его с его контекстом. Поскольку именно это мы можем наблюдать своими органами чувств. Строго говоря, мы видим не само поле, а self-парадигму. Именно self-парадигма превращает процессуальную природу поля в форму структурного по виду контекста. Смена структур, т. е. смена контекстов поля и есть, с точки здравого смысла, динамика поля.

Учитывая этот аргумент, предлагаю остановиться на проблеме структурирования поля self-парадигмой более подробно. Self-парадигма представляет собой некий более или менее устойчивый конгломерат концепций, которые силой принудительной валентности структурируют поле, запуская его динамику по хронифицированному концептуальному кругу. Проще говоря, это некий набор концепций, который определяет большинство психических процессов человека – его ощущения, восприятие, мышление, память, воображение, представление, внимание и даже речь. А также – эмоции, чувства и волю.

Как я уже не раз отмечал, источником феноменологического поля является первичный опыт. Именно из него посредством отрегулированного базовыми абстракциями осознавания появляется привычный нам вторичный опыт, локализованный во времени и пространстве. Причем на коллапсе первичного опыта дело не заканчивается. Первичный опыт коллапсирует до феномена в результате появления агента осознавания. Однако самое интересное начинается после этого. Что происходит с феноменом после его появления? Самый очевидный ответ из уже знаемого нами – он может стать материалом либо для переживания, либо для концептуализации.

В первом случае он продолжает существовать, обеспечивая полевую динамику, сохраняя свою чистоту и неизменный вид. Во втором – трансформируется, становясь материалом для той или иной концепции. При этом его первоначальный вид может значительно измениться на этом пути. Более того, довольно часто он перестает существовать в независимом виде – его смысл и значение проявляются только определенным образом и в определенном контексте. Так появляются вторичные образования концептуального свойства, которые маскируют феномены, за ними стоящие. Такова, например, природа концептов, убеждений, умозаключений и пр. Например, «Мир угрожающ» или «Всем мужчинам нужно…»

С другой стороны, феномены, появившиеся в самом начале коллапса первичного опыта, могут впоследствии номинализироваться и подвергнуться обобщению. Так появляются абстрактные категории. Кроме того, некоторые феномены могут быть концептуально обработаны до такой степени, что принимают совершенно иную, порой противоположную, форму. Например, злость трансформируется в обиду, а стыд – в гордость. Как вы видите, коллизий, в которые попадают «свежие» феномены, множество. Теперь в этом новом виде они легко становятся адаптированным строительным материалов для новых концепций. Так, феноменологическая полевая динамика отодвигается все дальше от первичного опыта.

Представьте себе на минутку такую метафору. Допустим, некая гипотетически существующая точка представляет собой первичный опыт. В результате вмешательства осознавания тут может появиться некоторое (теоретически – бесконечное) количество феноменов, которые как волны оказались разбросанными по сфере вокруг этой гипотетической точки. Дальнейшая описанная нами трансформация феноменов заставляет образоваться новой волне, что повторяется затем снова и снова. Эти волны в нашей метафоре передвигаются вдоль радиуса сферы. В результате получается нечто вроде взрыва или иного источника возмущения в поле, который распространяет волны прочь от себя в сторону поверхности сферы. Причем феномен на каждом уровне концептуализации становится все менее узнаваемым, он все дальше отодвигается от своей природы. И, что немаловажно, он теряет свою витальность и энергию, передавая ее для формирования концептуальных связей принудительной валентности. Таким образом полевой процесс начинает питать отдельные концепции и self-парадигму в целом. Поле трансформируется в структуру хронических контекстов. Вот именно такое положение вещей мы и наблюдаем ежедневно. То есть как правило, для нашего осознавания в повседневной жизни оказываются доступными только последствия self-парадигмы.

Полагаю, что мне удалось представить все доступное нам пространство, в котором разворачиваются любые психические процессы, в виде некой сферы. Теперь представьте, что мы поделили эту сферу на множество слоев. Таким образом, получилось множество сфер, которые размещены друг по отношению к другу по принципу матрешки. Это лишь метафора, годящаяся для того, чтобы пояснить ход моей мысли. Положим, нам с вами разрешили экскурсию к центру сферы. Так, чем ближе к центру сферы мы с вами передвигаемся, тем ближе к первичному опыту мы оказываемся. Скорее всего, по ходу этого путешествия воздух вокруг менялся бы, пространство насыщалось бы энергетикой. Ну и соответственно, тревоги становилось бы все больше. Мы никогда бы с вами не достигли центра полевой сферы, по крайней мере, в рамках одной нашей концептуально-человеческой жизни, поскольку должны были бы раствориться при этом в первичном опыте и перестать существовать в виде Я. Но и само приближение к ядру сферы было бы с каждым этапом все более вдохновляющим и витальным, но также и все более тревожным. Я только что описал динамику, которую может наблюдать терапевт, практикующий в ключе диалогово-феноменологического подхода.

По ходу приближения к ядру сферы мы оказываемся все ближе к сути первичного опыта, и нам становятся доступными феномены с гораздо меньшей степенью обобщения и концептуализации. Они начинают выглядеть более живыми и гораздо более подходящими для процесса переживания. На самой границе с первичным опытом, скорее всего, мы бы встретились с какого-то рода проявлениями и впечатлениями, которые обычно обозначают как мистические или паранормальные. Более того, и это самое важное, приближаясь к ядру нашей сферы, мы оказываемся все ближе к колоссальному источнику любых возможных полевых трансформаций. Говоря языком психотерапевтической практики, мы оказываемся в доступности к невообразимым до этого психологическим изменениям, многие из которых желанны для нас и наших клиентов. И этот аспект оказывается значимым не только для теории и методологии подхода об устройстве психического, но и с чисто прагматической позиции. Приближаясь к центру сферы, мы получаем доступ к терапевтически значимым для нас изменениям. Однако происходят они не от того, что мы их таким образом запланировали, а потому, что мы рискнули отдаться процессу, который называется переживанием.

Концепция устройства поля, которую я предлагаю вашему вниманию, я обозначил как конусную не случайно. Поскольку чем ближе к поверхности нашей гипотетической сферы мы оказываемся, тем большее количество элементов поля соответствует тому «чистому» феномену, который расположен очень-очень близко к ядру. Более того, чем ближе к центру ядра мы оказываемся, тем меньше нужно слов для того, чтобы описать происходящее. Но каждое из этих слов несет гораздо больший «заряд» витальности и гораздо большие смыслы, хотя порой и не хватает слов, чтобы их описать. И если мы обратим внимание на устройство сферы, то такое положение вещей не может больше казаться нам странным. Получается фигура в виде конуса, в которой каждому элементу ядра (или, правильнее, ближнему к ядру слою) соответствует множество менее витальных элементов на поверхности. С каждым новым слоем количество элементов поля, которые соответствуют «чистому» феномену множится, а их энергетика падает.

Однако я бы не хотел ввести вас, уважаемый читатель, в заблуждение некорректностью используемой метафоры, хотя она довольно хорошо и точно отражает ход моих мыслей. Поэтому мне стоит, по всей видимости, сделать некоторые относящиеся к предлагаемой концепции комментарии. Во-первых, и это самое главное, – диалогово-феноменологическая психотерапия – это не глубинная модель. Несмотря на то что в рамках нашей метафоры поле располагается слоями, это не означает, что один из слоев глубже, чем другой. Все слои доступны нам одновременно. В некотором смысле психотерапия переживанием – это работа на поверхности. Нет ничего в нашей жизни, что было бы глубже, чем остальное. Витальнее – да, спонтаннее – да, свободнее – да, находящееся ближе к моему сердцу и моему существу – снова да. Но никак не глубже. Психическое вообще представляет собой лишь то, что происходит в контакте. Оно поверхностно по своей сути. Второй комментарий исходит из первого и является его следствием – психотерапия не является процессом исследования и углубленного «копания» в глубинах психики. Психотерапия – это просто процесс возвращения человеком себе своей Жизни.

 

Перспективы психотерапии, основанной на конусно-слоевой модели поля

Описанная модель полевого устройства имеет значительные последствия и для практики психотерапии, фокусированной на переживании. Некоторые из этих следствий носят стратегический, а некоторые – тактический характер. Попробую перечислить наиболее важные из них.

Наверняка уже из описания конусно-слоевой модели феноменологического поля у вас сложилось представление о значительно расширяющихся возможностях психотерапии. Если источником реальности является первичный опыт, то чем ближе в процессе переживания к нему мы оказываемся, тем большие возможности для трансформации реальности нам открываются. Теоретически при приближении вплотную к первичному опыту эти возможности стремятся к бесконечности. Они поистине безграничны. Теоретически, оказавшись в непосредственной доступности к первичному опыту, человек мог бы изменить реальность, выбрав для себя иную. Как вы понимаете, необходимым условием этого является переживание – это единственный транспорт, который может передвигать нас в сторону первичного опыта. Но чем ближе мы с вами в процессе психотерапии или любого другого витального процесса, фокусированного на переживании, оказываемся к первичному опыту, тем труднее становится переживать феномены, появляющиеся в поле.

Тут возможна прямая аналогия с Икаром – чем ближе Солнце, тем больше вдохновение, но тем больше и риск сгореть. В нашем случае движение в сторону первичного опыта – это путь к гениальности или безумству. И снова переживание является условием, определяющим этот исход. Как я уже говорил немного ранее, безумие – это проявление концептуального коллапса поля. Проще говоря и немного редуцируя этот тезис, сумасшествие – это концепция, которая в некотором смысле вирусным образом существует в нашей культуре всего три-четыре столетия. Над разработкой все новых штаммов вируса сумасшествия усиленно трудятся в настоящее время сотни тысяч психиатров, клинических психологов и психотерапевтов. Поскольку диалогово-феноменологическая концепция «безумия» не является предметом настоящей статьи, ограничусь здесь лишь этим кратким комментарием.

Нам следует вернуться к альтернативе гениальность/безумие. Применительно к конусно-слоевой модели поля, думая об этой альтернативе, отмечу следующее. Будут ли для человека, приблизившегося к первичному опыту, доступны возможности для радикальной трансформации сознания или он «сойдет с ума», зависит от его способности переживать те феномены, которые появятся в этом процессе. Напомню, переживать их может оказаться очень и очень трудно, поскольку «чистые» феномены порой не обладают тем смыслом, который сопровождает нашу обыденную жизнь. И если до появления феноменов, близлежащих к первичному опыту, мы сталкивались лишь с теми элементами вторичного опыта, которые могли легко концептуализировать, то сейчас привычные смыслы, на которых основаны концепции self-парадигмы, уже не работают. Происходящее тут с нами не имеет смысла. И дальше все будет зависеть от того, удастся ли нам придать смысл происходящему переживанием или концепцией. Но на этом этапе в непосредственной близости первичного опыта цена вопроса уже иная. Адаптированных феноменов уже нет.

Отсюда альтернатива – либо мужество переживать «чистые», еще неконцептуализированные феномены, с возможностью для значения самому родиться в поле, либо отчаянная попытка концептуализации, которая заканчивается «безумием», поскольку на этом этапе адаптированные концепции уже не «работают». И если первый случай чреват гениальными прозрениями, неким прорывом в личном сознании, науке, искусстве и пр., то второй, как правило, способствует коллапсу поля к одной из разновидностей концепций психопатологии, коих сейчас огромное количество. Дальнейшая полевая динамика довольно быстро развивается в сторону фиксации self-парадигмы – набора новых концепций-инноваций либо систематизации концепций симптомов и синдромов.

Завершая обсуждение перспектив психотерапии, фокусированной на переживании и опирающейся на конусно-слоевую модель феноменологического поля, хочу сделать еще один небольшой комментарий. На сей раз он напрямую не относится к психотерапии, а имеет культуральное и философское значение. Речь пойдет о великих открытиях в истории науки, философии и искусства. Мне кажется, что все они были сделаны именно таким образом, намеки на который мы сделали в описании конусно-слоевой модели. Люди, которые делали великие открытия, похоже, в какой-то момент оказывались очень близко к сути первичного опыта. Полагаю, по той причине, что они не пытались все время обрабатывать поле посредством концепций, а отдались его спонтанной динамике, регулируемой естественной валентностью. Следовательно, они оказались готовы увидеть нечто, что не видели другие люди, которые пытались изначально концептуализировать. Таким образом они переживали происходящее в поле. Именно по этой причине им становились доступны «чистые» доконцептуализированные феномены, столкнувшись с которыми, они имели мужество продолжать их переживать.

 

Принципы построения психотерапевтической практики, основанной на конусно-слоевой модели поля

В этом параграфе я предлагаю поговорить немного о практике психотерапии, фокусированной на переживании. Если опираться на конусно-слоевую модель феноменологического поля, становятся очевидными многие особенности поля, которые следует учитывать при построении терапевтических интервенций и терапевтического контакта.

Поддержка переживания

Если единственным транспортом, который обеспечивает передвижение в поле в сторону первичного опыта – источнику любых инноваций, в том числе и терапевтически значимых, – является переживание, то интервенции терапевта, разумеется, должны строиться с учетом этого фактора. То есть они должны поддерживать процесс переживания. Концептуализация в психотерапии не обладает особой ценностью по той причине, что она происходит по умолчанию. Она не нуждается в специальной поддержке. Конфронтация же ее – чаще всего дело неблагодарное. Поэтому я бы не рекомендовал психотерапевтам вообще уделять значительное внимание концепциям. С поддержкой их self-парадигма справляется гораздо эффективнее психотерапии, а конфронтация концепции способствует в лучшем случае ее трансформации, в худшем же – усилению. Кроме того, концепции выполняют множество функций, которые полезны для человека. Применительно, например, к конусно-слоевой модели поля, эта функция следующая. Если переживание обеспечивает транспортные рейсы в сторону первичного опыта, то транспорт концепции курсирует вдоль полевых слоев или в сторону большей генерализации опыта.

Особенности построения интервенций

Из конусно-слоевой модели поля становится очевидным следующий факт – чем ближе ваша терапевтическая интервенция находится к сути первичного опыта, тем в большей степени она инициирует переживание. Здесь важно учитывать несколько полевых закономерностей. Во-первых, чем ближе интервенция расположена к центру сферы, тем она энергичнее и тем меньше слов она содержит. Мне кажется, что общая энергетика и терапевтическая интенсивность интервенции равномерно распределяется по всему ее содержанию. Именно поэтому терапевтическая интервенция должна быть емкой. Во-вторых, какую бы интервенцию вы не захотели построить, у нее всегда есть альтернатива, расположенная слоем, лежащим ближе к сути первичного опыта. Таким образом, перед психотерапевтом открывается перспектива некоего перманентного выбора уровня интервенции. И это следует учитывать. Переоценить значение этого фактора практически невозможно. Каждый уровень, лежащий ближе к первичному опыту, предполагает большие перспективы для переживания, но он же является и более трудным для него. Только выбор, повторю, только свободный акт выбора в состоянии регулировать этот процесс естественным образом. Любое вторжение в него концепции чревато либо редукцией интервенции, либо травмой для клиента ввиду невозможности переживать. Выбор престает быть выбором и трансформируется в принятие решения. Как следствие, динамика поля коллапсирует.

Это очень важный аспект диалогово-феноменологической психотерапии. Поэтому попробую прокомментировать его также с другой стороны. Чем ближе ваша интервенция расположена к сути первичного опыта, т. е. чем ближе она к вершине конуса, тем сильнее и эффективнее она в смысле инициации переживания. Но интенсивность и чистота переживания предполагают также побочный эффект в виде психологической и витальной нагрузки на человека. И этот факт следует учитывать. Как и ранее, перед нами снова появляется перспектива двух альтернатив – либо выбрать интервенцию, точнее – ее уровень, либо концептуальным образом принять решение о том, на каком уровне должна находиться интервенция.

Адекватна этой ситуации только первая из альтернатив – мы не можем всерьез надеяться поддержать процесс переживания, исходя из концептуальных мотивов. Переживание будет блокировано уже самим этим фактом. Поэтому концептуальное принятие решения об уровне травмы приведет либо к редукции и девальвации ее эффективности, ибо создаст для клиента ситуацию, к переживанию феноменов которой он не готов. И в том и в другом случае интервенция будет оторвана от источника витальности поля. Поэтому подчеркну – единственным основанием для предпочтения того или иного уровня интервенции служит лишь свободный акт выбора.

Возвращаясь к разговору об уровнях терапевтических интервенций, отмечу следующее. Важно, чтобы терапевт отдавал себе отчет в этом. Важно, чтобы в фокус его внимания попадала описанная нами выше возможность выбора. Это значимо еще и по той причине, что именно выбор, проистекающий из переживания поля, является в некотором роде двигателем интервенции. Только свободный выбор придает силу и витальность произведенной интервенции. Кроме того, только выбор может гарантировать психотерапевтическую экологию интервенции. Выбранная интервенция всегда инициирует или поддерживает процесс переживания, адекватный терапевтической ситуации. Такова мудрость поля – если мы в процессе построения интервенции отдаемся ему, то ошибиться невозможно. Все, что выбрано в терапевтическом контакте, может быть пережито в нем. Сложности случаются только в тот момент, когда в качестве посредника в этом процессе терапевт «нанимает» какую бы то ни было концепцию.

О психотерапевтическом запросе

Чаще всего запрос клиента на психотерапию расположен на концептуальных слоях полевой динамики self-парадигмы. Цель же диалогово-феноменологической психотерапии заключается в восстановлении способности клиента переживать. Следовательно, психотерапевтический процесс, как правило, с разной степенью интенсивности развивается в сторону вершины полевого конуса – в направлении первичного опыта. Поскольку концепция реализует совершенно естественную для человека тенденцию к психической экономии, скорее всего, можно утверждать с уверенностью, что процесс терапевтического движения в сторону первичного опыта посредством переживания будет требовать более или менее выраженных усилий. Усилий как со стороны клиента, так и со стороны терапевта. Разумеется, что по ходу терапии будет встречаться и регресс на концептуальные уровни. Порой и для терапевта перспектива переживать напряжение присутствия в контакте с клиентом может казаться невыносимой. В этих ситуациях снова и снова встает необходимость выбора. Выбор уровня интервенции, выбор степени психологического присутствия, выбор – переживать или не переживать. Здесь мне стоит лишь в очередной раз повторить – доверьтесь полю, и интервенция сама найдет вас.

 

Мы с вами рассмотрели наиболее важные и фундаментальные положения диалогово-феноменологической теории поля применительно к аспекту ее динамики. Вашему вниманию были представлены основные механизмы, обеспечивающие феноменологическую динамику поля, а также предложена конусно-слоевая модель поля. Далее я затрону несколько наиболее важных аспектов проблемы феноменологической динамики поля. В частности, мы поговорим о том, какое значение для полевой динамики имеет фундаментальный парадокс присутствия. А также обсудим ту роль, которую играет контакт, в частности психотерапевтический контакт, в динамике поля. Кроме того, я предполагаю поместить в фокус нашего внимания еще несколько аспектов полевой динамики, имеющих частное значение.

 

Коллапс наблюдателя

Для того чтобы понять, какое значение фундаментальный парадокс присутствия имеет для полевой динамики, необходимо для начала восстановить в памяти его сущность. А затем я попытаюсь сделать некоторые наиболее важные комментарии методологического свойства. Фундаментальный парадокс присутствия заключается в следующем.

Из современной физики мы знаем, что классическая известная нам реальность создана наблюдателем. Создана в результате коллапса волновой функции, который сопутствует акту наблюдения. Говоря в терминах диалогово-феноменологической психотерапии, первичный опыт при появлении в поле функции осознавания коллапсирует до опыта вторичного. Происходит это потому, что осознавание по привычке атрибутировано некоему субъекту, который осознает те или иные объекты в пространстве и времени. При этом пространство, время и субъект/объект рассматриваются нами в качестве абстракций поля. И по совместительству – матрицы формирования реальности. Но так или иначе именно в момент появления осознавания первичный опыт, являющийся неким бесконечным набором возможных состояний поля, коллапсирует к одному из них. Так появляются «чистые» феномены, которые порой с потрясающей скоростью становятся материалом для концепций. Оставшаяся незначительная их часть «бросается в топку» переживания. Но самым важным в этой закономерности остается следующее – присутствие агента осознавания (наблюдателя) способствует формированию более или менее стабильного и устойчивого мира.

Из концепции о коллапсе первичного опыта мы можем предположить, что присутствие наблюдателя, который замечает меня и мое поведение в поле, должно фиксировать мои феноменологические проявления. Это действительно работает. Например, мы знаем из различного рода исследований, что установка к восприятию человека со стороны других людей в некотором смысле формирует этого человека. В рамках психотерапевтической феноменологии этот тезис звучит следующим образом – «я такой потому, что ты есть!» Из работ бихевиористского толка в социальной психологии мы знаем о механизме бихевиорального подтверждения, или «самореализующегося пророчества», который заключается в том, что ваши ожидания относительно моих поведенческих, интеллектуальных, эмоциональных и прочих проявлений в значительной, иногда главенствующей, степени формируют мое соответствующее поведение.

Каждый из вас, полагаю, сам может привести десятки примеров, когда бы отношение одного человека к другому формировало бы этого другого. Что уж говорить, если таких наблюдателей много – десятки, сотни, тысячи… Я всерьез полагаю, что большая или меньшая стабильность человеческих проявлений в мире связана именно с априорным фактором нашей жизни – наблюдением друг друга. Именно по этой причине человек по большей части предсказуем – мы знаем, что умрем в возрасте до 100 лет (редко позже), мы знаем, что рождаемся от двух особей разного пола, мы знаем, наконец, как должны вести себя в той или иной ситуации. Поэтому осознавание и наблюдение друг за другом эту реальность и воспроизводит. Более того, мы болеем только теми болезнями, которые наиболее популярны в общественном сознании.

И вырваться за эти пределы оказывается чрезвычайно трудным предприятием. Почти невозможным. Такого рода положение вещей мне напоминает действие вируса, который, передаваясь от человека к человеку, формирует человеческую реальность. Некоторые из этих вирусов настолько устойчивы и популярны, что их разделяет большинство населения нашей планеты и вырваться за их пределы было бы невероятным предприятием. И действительно, представьте перманентную тенденцию к коллапсу первичного опыта, если соответствующую наблюдательскую установку разделяют 7 миллиардов наблюдателей. Поэтому у нас почти нет шансов прожить больше 100 лет, хотя в разных странах наблюдатели, опираясь на «статистику», выделяют человеку в среднем от 56 до 82,5 лет (в Андорре, например). У нас почти нет шансов обнаружить, что времени и пространства нет и никогда не было. И мы будем, вступая в этот глобальный концептуальный сговор, стареть и становиться все более немощными.

Повторю, именно наблюдатели определяют, кто мы такие и как нам жить. И в некоторых обстоятельствах нашей жизни количество этих наблюдателей стремится соотнестись с количеством всех людей на Земле. Некоторые же вирусы занимают меньший ореол сознания – в пределах одного пола, одной части света, одной нации, одной субкультуры, одной семьи наконец. Степень соответствующего коллапса первичного опыта, разумеется, значительно меньше. Почему? Все потому же – наблюдателей меньше. Такого рода вирусы уже не определяют «очевидность» нашего существования, а обеспечивают наши ценности, интеллект, культурные традиции, предпочитаемые заболевания, психологические, социальные и психические симптомы наконец.

Даже «объективная» реальность производна от действия такого рода вирусов. Мы даже не задумываемся, а действительно, ли Земля круглая, а правда ли, что человек смертен, а существует ли вот это здание напротив моих окон? Существует и все тут – ведь это очевидно! То есть я все это могу узреть своими «собственными» глазами. Против здравого смысла не попрешь. Как вы уже заметили, единственный неоспоримый аргумент, подтверждающий наличие единой реальности, с которым мы сталкиваемся в пределе, это результат наблюдения. Но наблюдение никогда не бывает независимым, поскольку оно само зависит от наблюдения. Если меня наблюдают 7 миллиардов сознаний, а я наблюдаю свою кожу, то буду с годами замечать «очевидные факты», свидетельствующие о ее старении, – увеличение количества морщин, снижение эластичности и пр. И если бы я отправился в космос, у меня почти не было бы шансов увидеть Землю не как круглую и голубую, не как ту, что я уже видел на фото. Хотя, полагаю, если бы нам удалось отыскать человека, который знает, что Земля плоская и стоит на 3 китах, не удивлюсь, что он в полной мере подтвердил бы это. Я намеренно привожу столь утрированный пример, чтобы продемонстрировать всю полноту объема коллапса первичного опыта, характеризующего наше сознание. Мне кажется, что то, что мы рассматриваем как колоссальный рост потока информации в последние десятилетия, есть не что иное, как множественные мутации концептуальных штаммов. Причем мутации незначительные. Несмотря на внешне стремительный прогресс, наше сознание становится все более ригидным. Радикальных инноваций в XV–XVII вв. было на порядок больше.

Итак, наблюдатели обладают невероятной властью. Именно они создают тот мир, в котором все и живут. Мы создаем реальность друг друга, в конце концов мы создаем собственно друг друга. Только вот до сих пор в нашем разговоре и в приводимых примерах мы рассматривали действие только одного вектора, определяющего полевую динамику – концепцию. А что произойдет в том случае, если наблюдатель будет осознавать меня не через призму некоторого набора концепций, а вместит его в процесс переживания?

В процессе психотерапии, фокусированной на переживании и первичном опыте, мы можем обнаружить действие этого вектора полевой динамики. Оказывается, что все, описанное мной до этого, имеет тотальную силу только до тех пор, пока наблюдатели реализуют свою функцию через призму той или иной концептуальной матрицы, за которой я усматриваю природу вируса. В тот же момент, когда напротив меня находится человек, который неконцептуальным образом наблюдает меня, переживает каждую секунду нашего контакта, что означает также и готовность встретиться с любыми инновациями в поле, все меняется. Причем порой неузнаваемым образом. Я начинаю замечать «в себе» то, чего просто не видел ранее. Я намеренно использую эту адаптированную формулировку моего сознания – так все же безопаснее. На самом деле, я никогда таким не был – я появился только в это мгновение в результате все того же акта наблюдения. А что же произошло с наблюдением, которое создавало меня до сих пор? И почему человек, который сидит напротив меня, не сформировал привычные для меня социальные и психологические формы? И почему вдруг в тот момент, когда этот человек напротив осознавал меня максимально интенсивно (а переживание, напомню, как раз предполагает высокую интенсивность присутствия и осознавания), не оказался еще более стабильным в своих проявлениях? Вот этот феномен в диалогово-феноменологической психотерапии и обозначен нами как фундаментальный парадокс присутствия – то, что должно стабилизировать психические проявления посредством коллапса первичного опыта, произвело обратный эффект – резкое движение в сторону того самого первичного опыта, из которого в результате все того же коллапса появилась несколько измененная реальность.

В современной физике, равно как и в диалогово-феноменологическом подходе в психотерапии, мы довольно часто ссылаемся на эффект, который обозначаем как коллапс. В методологии диалогово-феноменологической психотерапии – на коллапс первичного опыта. В случае квантовой механики – на коллапс волновой функции в результате вмешательства наблюдателя. Справедливости ради стоит отметить, что, например, в многомировой интерпретации Хью Эверетта содержалась теоретическая возможность избежать коллапса волновой функции, откуда и появилась идея сосуществования разных состояний одной и той же Вселенной.

Если до сих пор мы говорили о коллапсе первичного опыта, почему никогда не задумывались о противоположном процессе, что было бы естественным. А что, если возможен коллапс наблюдателя? Не ситуация его отсутствия, которая рассматривалась и в физике, и в диалогово-феноменологической психотерапии, а именно коллапс, когда привычные закономерности, накладываемые его присутствием, не работают? Что, если именно присутствие наблюдателя, более того – очень выраженное и интенсивное присутствие и наблюдение, что происходит в переживании, парадоксальным образом аннигилирует его привычную для классического мира функцию? Мы все время думали о наблюдателе в неотрывной связи с его наблюдательными установками, избавиться от которых было невозможно. По крайней мере, до тех пор, пока не появилась диалогово-феноменологическая концепция переживания. Готовность человека увидеть нечто определенное, с одной стороны, способствует коллапсу первичного опыта, с другой – не позволяет ему в полной мере присутствовать. Переживание, выстроенное в методологии диалогово-феноменологической психотерапии, выполняет одновременно две противоположные функции – усиливает степень психологического присутствия наблюдателя и снимает неявную и тем более явную зависимость наблюдения от концепций. Функция наблюдателя схлопывается. Этакий вторичный коллапс, или коллапс второго порядка.

И что особенно важно для психотерапии, коллапс функции наблюдателя является вполне управляемым в рамках психотерапии, фокусированной на переживании. Однако стоит подчеркнуть, что управляемый лишь косвенно, посредством создания необходимых условий для переживания. Не мы осуществляем коллапс функции наблюдателя, но создаем условия, в которых естественный процесс переживания, говоря словами конусно-слоевой модели поля, транспортирует нас в сторону первичного опыта. Далее после частичного коллапса функции наблюдателя в поле попадает некоторое количество феноменов-инноваций, которые трансформируют в большей или меньшей степени полевой дизайн self-парадигмы.

Я использовал словосочетание частичный коллапс функции наблюдателя не случайно. Если бы коллапс этой функции был полным, то аннигиляции подлежали бы также и время, пространство, а также сами представления о субъекте и объекте. Таким образом, наблюдатель перестал бы существовать вовсе, растворившись в безграничном океане полевых возможностей. В случае, если бы он готов был переживать происходящее, это напоминало бы что-то вроде нирваны. В противном случае первичный опыт сколлапсировал бы к жестким рамкам self-парадигмы безумия.

Поэтому в практике психотерапии, как и в жизни в целом, мы имеем дело лишь с частичным коллапсом функции наблюдателя. Тем не менее даже эта возможность открывает перед нами огромные перспективы для развития. Объем инноваций теоретически никак не ограничен, предел его – лишь способность к переживанию степени и объема этих инноваций. Потенциально подход к развитию, опирающийся на процесс переживания, может привести к колоссальным изменениям в жизни самого человека, а также имеет огромное значение для разных сфер науки и культуры. Мне кажется, именно этот механизм и лежал в основе всех великих открытий в истории человечества.

Несмотря на то что функция наблюдателя является основанием известного нам мира, она же выступает и значительным ограничением для его развития и трансформации. Диалогово-феноменологическая теория поля с опорой на фундаментальный парадокс присутствия предоставляет новые возможности для изменений. Если вспомнить конусно-слоевую модель поля, принятую в диалогово-феноменологическом подходе, то становится очевидным, что точка, в которой становится возможным коллапс функции наблюдателя, располагается максимально близко к вершине конуса. А как мы знаем, единственным транспортом, способным переместить нас в эту сторону, является переживание.

 

Феноменологическая динамика поля и контакт

Описание динамики феноменологического поля было бы неполным, если бы мы проигнорировали основание для ее существования – контакт. Напомню вам, уважаемый читатель, что с позиций диалогово-феноменологического подхода в психотерапии, контакт является единственным основанием для существования поля. С одной стороны, контакт является основным средством, формирующим и поддерживающим процесс полевой динамики. С другой, он выступает в качестве формы или способа, в которой поле реализует свою динамику.

Любые изменения, которые происходят в поле, протекают в контакте. В связи с этим особенно актуальным становится вопрос о свойствах контакта. Напомню, что одним из оснований методологии психотерапии переживанием является диалогово-феноменологическая концепция контакта. Согласно ее положениям контакт – это общее название некоего полевого процесса, который обладает фундаментальными характеризующими его свойствами – чувствительностью, осознаванием, свободой выбора и психологическим присутствием. Степень выраженности каждого из этих свойств и создает тот уникальный дизайн контакта, который обеспечивает его своеобразие. Таким образом, имея одну и ту же природу, контакт принимает настолько разные формы, что порой воспринимается нами как разные процессы. Например, сравните контакт с формально ритуализированным содержанием где-нибудь на светской вечеринке и интимный контакт двух влюбленных. Как будто это совершенно разные процессы. Но природа их одинакова. Разумеется, ритуализированный контакт чаще всего воспроизводит self-парадигму, в то время как близкий контакт присутствующих в Жизни друг друга людей может инициировать в поле множество инноваций. Таким образом, несмотря на общую природу, контакт с высокой степенью психологического присутствия, например, оказывается потенциально гораздо более благоприятствующим для полевой динамики, разворачивающейся по линии переживания.

Мы с вами привыкли думать, что два человека и более, являющиеся субъектами контакта, внося в него свои вклады, формируют некое общее пространство, которое и становится контактом. Иначе говоря, контакт существует постольку, поскольку существуют его участники. И в контакте нет ничего, кроме этих вкладов и их модификаций, которые появились ввиду взаимного влияния их друг на друга. Более прогрессивные подходы уже давно утверждают, что контакт больше, чем сумма вкладов его участников. Тем не менее существование субъектов контакта и их вкладов является неоспоримо первичным по отношению к функционированию самого контакта.

Диалогово-феноменологический подход исходит из принципиально иной позиции. Она заключается в постулировании примата контакта. Другими словами, не контакт производен от существования и вкладов его участников, а сами субъекты контакта являются в некотором смысле «вытяжками» из него. Этот принцип примата контакта над его субъектами и над его содержанием является частным случаем постулированного в самом начале развития диалогово-феноменологической психотерапии принципа децентрализации власти. Отсюда вытекает одно очень важное следствие – психика является продуктом контакта. Источником ее больше не является субъект, она «переселяется» в контакт и шире – в поле.

Поэтому динамика феноменологического поля больше не может регулироваться субъектами. Наоборот, жизнь любого человека зависит от того, насколько он оказывается в ладу с процессами, происходящими в поле. Следовательно, фокус внимания в психотерапии также смещается с клиента на динамику феноменологического поля. Теперь главной ее целью становится переживание как важнейшая функция поля. А кем же тогда являются наши клиенты и мы с вами? Ответ прост – агентами феноменологического поля. По большому счету любая наша с вами психическая активность носит феноменологический характер. Иначе говоря, она представляет собой некий феноменологический поток, который хотя и регулируется разными силами поля, но в самом общем виде отражает его динамику. Иначе говоря, человек есть проявление динамики феноменологического поля. Тот, кого мы называем субъектом, является неким потоком феноменов с позиций диалогово-феноменологической концепции поля.

Поскольку мы и наши клиенты выступаем олицетворением полевой динамики, все, над чем нам остается трудиться в процессе психотерапии, – это быть чувствительными к потоку происходящего. И чувствительность, и осознавание, и свобода выбора, и психологическое присутствие, напомню, являются свойствами контакта, а не его субъектов. Мне кажется, что современные психологические представления основаны на некой иллюзии существования свойств человека. Мы живем и думаем так, как будто люди, окружающие нас, обладают теми или иными качествами. Мы даже создали множество психологических тестов, которые эти качества могут измерить. Следовательно, это не может не сформировать иллюзию, что мы способны в той или иной степени либо управлять этими качествами, либо, если они конституциональны, по меньшей мере, учитывать их в построении различного рода прогностических моделей о поведении человека. Что в конечном счете означает все то же – возможность управления.

Самое интересное дальше. На защите этой иллюзии стоит очень сильный воин – здравый смысл. Как я уже отмечал, это предельный аргумент в любом споре. С очевидностью не поспоришь. Если не учитывать, что очевидность также является результатом воплощенной иллюзии. Если общая тенденция, которая регулирует этот процесс, контролируется стремлением к стабильности, то становится очевидным, почему иллюзии о существовании личности настолько устойчивы. Концепции обеспечивают ее существование. Как я уже говорил, и переживание, и концепции суть не только и не столько отражение реальности, сколько фундаментальные способы ее формирования. Поэтому, если нам захотелось предположить, что личность представляет собой некую довольно большую совокупность феноменов, обладающую теми или иными свойствами, то скорее всего, нам это удастся. Исходя все из того же принципа, на котором строится коллапс первичного опыта.

Если я вижу вас как человека, обладающего теми или иными свойствами, и я для вас очень значимый человек, то скорее всего, через некоторое время вы и сами начнете замечать эти «свои» свойства. А если я еще и смогу их измерить, что на основе уже произошедшего не представляется проблемой, то власть этих представлений становится довольно большой, порой всемогущей. Она определяет мне мое место в обществе, определяет ресурсы и, самое главное, – направление моего развития, а также накладывает определенные ограничения на него. Дальше эти концепции по принципу, аналогичному тому, по которому функционируют вирусы, стремительно начинают распространяться среди все большего количества людей. Порочный круг замыкается – self-парадигма фиксирует полевую природу на уровне личности, которую мы сами же и создали. Теперь существование свойств человека становится очевидностью, здравый смысл с мечом наперевес занимает позицию обороны этой иллюзии.

Дальше – больше. Вирусы начинают мутировать – появляется все большее количество психологических концепций, описывающих то или иное основание для типологии и классификации людей. Соответствующие штаммы снова создают новых носителей типов. Точно так же распространяются и диагнозы, формируя своих носителей. Это важно – не человек получает диагноз в результате попытки определить его соответствующими специалистами, а наоборот, диагноз формирует сегмент поля, который теперь является его олицетворением в виде субъекта-носителя. Сегодня в мире гораздо больше психически больных, чем это было еще 300 лет назад, но мир стал более стабильным. Это парадокс только на первый взгляд. Концепции, какими бы печальными или угрожающими они ни были, выполняют функцию стабилизации мира, поскольку основное их свойство – способность фиксировать реальность в более или менее устойчивой форме. Разумеется, в этом процессе есть и побочные эффекты. Например, еще сто-двести лет назад мы и понятия не имели относительно многих заболеваний, от которых сегодня умирают или страдают миллионы людей.

Я бы хотел сейчас все же вернуться к альтернативному взгляду на природу человека, который характеризует методологию диалогово-феноменологической психотерапии. А что, если никаких свойств личности не существует? Равно как и самой личности? Исходя из диалогово-феноменологической концепции контакта, представления о свойствах человека есть лишь иллюзия, которая отражает текущее состояние поля. Не больше, не меньше. Все, что бы мы ни сказали о психологических свойствах определенного человека, характеризует поле. Рассматриваемый нами человек – это актуальная попытка его самого и окружающих его людей назвать некую совокупность процессов, происходящих в поле. Перспектива подходить к этому процессу таким образом каждый раз представляется довольно сложной и трудоемкой. Поэтому для того, чтобы человека всякий раз не «вытягивать» из поля, мы и создаем миф о его уникальных свойствах, которые отныне фиксируются во времени. Польза от этого совершенно очевидна – стабильность и экономия жизненных сил. Ограничение такого подхода также лежит на поверхности – определенный таким образом человек лишается значительных возможностей для своих изменений. Поле текуче, личность стабильна.

Само по себе такое положение вещей не представляется мне чем-то катастрофическим. Нет. Необходимость ревизии соответствующих концепций появляется в тот момент, когда человек сам начинает чувствовать необходимость изменений. Однако будучи зажатым в тиски личности, он не может это сделать самостоятельно – мешает сформированный замкнутый круг полевой динамики, которая регулируется соответствующими концепциями. Более того, со временем в рамки self-парадигмы в промежутки между концепциями попадает годящийся для них вирус той или иной патологии, проявляющейся, как и положено ей по вирусному сценарию концепции, в соответствующих симптомах и синдромах. Вот тут-то и появляется у человека осознанная необходимость измениться или избавиться от мучающих его симптомов. И он обращается за психотерапией.

Дальше все зависит от того, к какой школе принадлежит психотерапевт. Поскольку целью настоящий работы не является анализ различных психотерапевтических подходов, ограничусь лишь описанием специфики диалогово-феноменологической психотерапии. Поскольку все проявленное в рамках терапевтической сессии является отражением полевой динамики, наша задача заключается в том, чтобы вернуть ей ее власть и влияние в жизни человека.

Психотерапевтическая работа, соответствующая этой задаче, разворачивается по двум основным направлениям – культурно-ценностному и формирующему качества контакта. Кратко опишу оба. Во-первых, важным фактором здесь оказывается создание некой культуры, в которой бы человек не держался за представления о своей личности и своих диагнозах и возлагал бы в связи с этим надежды на личность и профессиональные навыки терапевта, а смог бы отдаться тому процессу контакта, который происходит между ним и психотерапевтом. Невозможно переоценить значение того момента в терапии, когда Жизнь клиента, разворачивающаяся в присутствии терапевта, станет для него более интересной и заслуживающей внимания, нежели его симптомы и представления о своей «патологии». В связи с этим на терапевта ложится довольно большая нагрузка по трансформации психологической культуры. Условием реализации этой задачи оказывается готовность терапевта увлечься тем процессом, которым Жизнь клиента разворачивается в его присутствии. Если сам терапевт рассматривает происходящее в контакте с клиентом как реальность, из которой, чередуясь, появляется то один, то другой, то со временем и клиент научится уделять текучему феноменологическому потоку контакта больше внимания, чем «своим» проблемам.

Второе направление терапевтической работы в диалогово-феноменологическом подходе разворачивается в связи с реализацией основных терапевтических задач по формированию условий для переживания. Таковыми, напомню, являются развитие чувствительности, способности осознавания и свободного выбора, а также навыков и опыта психологического присутствия. При этом по-прежнему для терапевта важно осознавать, что речь идет о развитии свойств контакта, а не отдельного человека – клиента или терапевта.

Завершая этот параграф, мне хотелось бы подчеркнуть именно полевой характер любых психологических явлений. Свойства, которыми обладают участники контакта в их сознании, атрибутированы ими и друг другу, и себе лично лишь по требованию self-парадигмы. Если принять полевой характер контакта, то становится очевидным тот факт, что «я такой потому, что ты есть». И свойства, которые еще совсем недавно имели жесткую приписку к определенной личности, могут подлежать взаимному обмену в контакте. Вторя глубокому тезису Мориса Мерло-Понти, прозвучавшему в «Феноменологии восприятия», и продолжая его внутреннюю логику, отмечу, что осознавая другого человека, мы одновременно являемся этим Другим.

 

О природе желания

В этом параграфе я хотел бы обратить внимание на одно частное проявление полевой динамики, которое довольно ярко демонстрирует различия в регулировании ее посредством концепций и переживания. В настоящее время в психологической практике появилось целое движение успехологов – людей, которые помогают другим получить необходимые навыки для достижения успеха в своей жизни. В разных городах проводятся тренинги, собирающие до нескольких сотен участников, – «Главный секрет успеха» или «Как заработать миллион», «Как привлечь деньги в свою жизнь» или «Как удачно выйти замуж». По моим наблюдениям, однако, чаще всего реальный успех и тщательная подготовка к нему выступают альтернативами. Люди, которые зарабатывают деньги, и те, кто ходит на тренинги по их зарабатыванию, – это чаще всего очень разные люди. Женщины, обучающиеся тому, как выйти замуж, и счастливые в семье женщины – также разные люди. Тщетно планирующие иметь детей и не могущие забеременеть женщины, с одной стороны, и не думающие об этом счастливые матери – тоже не одни и те же люди. И наконец, терапевты, пытающиеся усилием мысли и воли строить свою практику, и терапевты с богатой частной практикой – это тоже разные люди.

Почему так получается? И значит ли это, что не следует прикладывать усилия для того, чтобы добиться желаемого? Попробую ответить на эти вопросы. Опираться при этом я буду на представления о полевой динамике, которые свойственны диалогово-феноменологическому подходу в психотерапии. Напомню, что согласно представлениям о поле, существующим в рамках этого подхода, полевая динамика регулируется концепциями и переживанием. Это две силы, которые определяют всю нашу жизнь. Причем четких и стабильных внешних критериев этих двух процессов не существуют. Они могут быть феноменологически очень схожими. Разница коренится лишь в их природе. Один и тот же феноменологический контекст и даже одна и та же феноменологическая цепочка могут быть вписаны и в концепцию, и в переживание. Суть не в содержании процесса жизни, а в его качестве.

Обращаясь к нашей текущей теме, это означает следующее. Можно реализовывать свою концептуальную мечту о детях, делая для этого все возможное и почти невозможное и, не имея явных или неявных трудностей медицинского характера, не беременеть. А можно просто хотеть детей, переживая это всем сердцем, и забеременеть с первого раза. Можно иметь концепцию, которая внешне может быть совершенно неотличима от желания выйти замуж, и отчаянно «убиваться» о суровые стены «реальной жизни». А можно переживать это свое желание близости и заботы и, как правило, мужчина тут же появляется. Разница – в нюансах полевой динамики, а не в содержании «мечты».

Чаще всего на тренингах по достижению чего бы то ни было все усилия ведущего и, соответственно, участников сосредоточены на обработке концепции. Как правило, участники таких тренингов – это носители соответствующей мечты-концепции. Поэтому все равно, будем ли мы визуализировать свою мечту или разбивать процесс ее достижения на этапы, делу это не поможет. Более того, соответствующая концепция, скорее всего, лишь усилится. А поскольку она является агентом self-парадигмы, этот процесс приведет к закреплению ее замкнутого круга. Коллапс первичного опыта происходит привычным образом – «мечта» по-прежнему остается недостижимой. В терминах конусно-слоевой модели поля это означает, что мы с вами передвигаемся вдоль того или иного концептуального слоя self-парадигмы, на котором располагается соответствующая мечта-концепция. Вот так вот «паровозик», толкаемый волевыми усилиями, и движется по кругу основания конуса.

Какова же альтернатива? Я полагаю, она уже очевидна для вас, уважаемый читатель. Поскольку первичный опыт располагается в вершине полевого конуса, любые психологические трансформации возможны лишь при движении в эту сторону. А единственным транспортом, который может нас туда доставить, является переживание. Следовательно, альтернатива, которую предлагает диалогово-феноменологическая психотерапия, заключается в сопровождении этого силового вектора поля. Однако мы знаем, что переживание мы не можем контролировать напрямую – мы можем лишь отдаться ему. Поэтому если клиент обратился за психотерапией по поводу трудностей в реализации того или иного концептуального «желания», это вовсе не означает, что в процессе переживания оно сохранится сколько-нибудь продолжительное время. Возможно, оно лишь маркировало какой-то аспект заблокированного переживания при восстановлении которого, необходимость в нем просто отпала за ненадобностью.

 

Существует ли интенсивность чувств?

Еще один аспект полевой динамики, который я хотел бы здесь обсудить, имеет отношение к природе чувств. Чувства являются одним из основных факторов, который обеспечивает процесс переживания. И иногда ввиду невыносимости для переживания того или иного чувства человек блокирует его. В разговорах друг с другом и в процессе психотерапии мы часто говорим о «сильной боли», или об «очень интенсивной тревоге», или о «чудовищной вине» и пр. Иначе говоря, интенсивность того или иного чувства в текущей ситуации выступает его важным свойством, которое определяет наличие или отсутствие возможности для его переживания. По крайней мере, так утверждает здравый смысл. Легкий стыд, разумеется, легче переживать, чем сильный. Так же, как небольшой страх по сравнению с очень выраженным.

Я полагаю, это еще один миф. Это просто один из способов волюнтаристского объяснения общего страха Жить. Чувства не имеют никакой интенсивности, утверждаю я, рискуя вновь обострить свои отношения со здравым смыслом. Мы привыкли думать, что сила выраженности чувства определяет возможность его переживания. Но все происходит совсем наоборот – актуальная способность переживать определяет то, что мы обозначаем как силу чувства. Чувства, как и любой другой феномен, имеют модальность, или содержание, но никак не интенсивность. То, что мы в бытовой речи называем силой чувств, является попыткой описать актуальное состояние их переживания. Другими словами, те чувства, которые мы рискнули впустить в процесс переживания, мы не рассматриваем как тяжелые. Те же из них, которые мы не позволили себе переживать, мы маркируем для себя и окружающих как «очень сильные, интенсивные и чудовищные». Даже если принимать принцип детерминизма, который никак не работает в рамках процесса переживания, но все еще властвует над здравым смыслом, то почему бы не предположить большую правильность альтернативы – интенсивность чувства не причина, а следствие отказа переживать свою Жизнь.