Дядя с племянником, крестьяне из одного села в Кобеляцком повете, ходили, как обыкновенно это водится в Малороссии, на заработки, за Самару, — косить сено от Петрова дня и до Покрова. Домой воротились они с такою суммою денег, которой довольно им было на обыкновенные зимние нужды. Но дяде, человеку пьяному, недостало их и до Мыколина дня: загуляв не в добрый час, он промотал большую половину своей казны на вино, музыку и варенуху. — А между тем к божьему празднику ничего не было приготовлено, подушные не взнесены, рекрутские не выплачены, и голова не давал ему отдыху за недоимками, грозил посадить в колоду и представить в волостное правление. — Напрасно просил он у него отсрочки, давал в заклад домашний скарб, обещал молотить у него даром две недели — ничто не помогало, и притесненный крестьянин решился попросить денег в заем у племянника.

Этот не расположен был ему дать, потому ли, что мало надеялся на его исправность, потому, что ли, что они в самом деле были самому ему нужны.

— Рижство пидходыть, — так отговаривался он пред дядею: — треба жинци очинок купыть и плахту, да и соби чоботы.

Как сей последний ни убеждал его, как ни просил, что ни обещал, племянник стоял на своем и не ссудил его ни шелягом.

— Так будешь жалковать, — примолвил сквозь зубы рассерженный малороссиянин и ушел от него.

Дня через четыре, поздно вечером, когда уж все ложились спать, стучится он к племяннику в окошко.

— Яковец, Яковец, та выдь швыдче на двир, ты не бачышь, що у тебе на огороди робыться, свыньи на току весь хлеб перебуровыли.

Племянник поскорее накинул на себя свиту и бегом в огород. — У калитки дожидался его дядя и изо всей силы ударил обухом по голове так, что тот без малейшего крика повалился на землю. Оттащив тело к стороне, спешит он опять к окошку:

— Та пиды, бисова жинка, пособы мужу выгнать свыней з огорода; вин одын сердега ничого не зробыть.

Молодая выбегает — ее уж на крыльце встречает нетерпеливый злодей и также одним ударом кладет на месте. Остервенелый, с топором в руках, бросается он потом в избу. — Там по лавкам спало шесть девок, пришедших было к веселой Настюсе на досветки. Одну за другой колотит он их по головам, наконец ребенка в люльке и, дымящийся кровию, оставляет опустошенное жилище. Поутру спокойно едет в город и ходит по базару. Его встречает там голова:

— Ты не чув, що с твоим племянником зробылось?

— Ни, — отвечает он спокойно.

— Яго хтось убыв, и жинку его, и дытыну, да ще дивчат до десятка.

— Та се я их угомоныв.

— Чи справды?

— Далыби я.

Голова доносит в суд. Преступника хватают и приводят к допросу.

— За что ты убил племянника?

— За то, що вин мене николы не вважав, покинув мене без копейки рады праздныка господня, не хотев пособыть в нужде.

— А жена его что тебе сделала?

— Та як бы не вона, вин бы не мудровав так передо мною: мужик да жинка — один черт.

— Ребенка за что же?

— Та щоб поганого роду и на свете не було.

— Но что ж тебе сделали чужие девки? За что ты их перебил?

— Та так, рука расходылась.