С пятой недели поста, по окончании Сумской Сборной ярмарки до Вознесенской в Ромне, многие купцы и приказчики, пользуясь свободным временем, отправляются на наемных тройках с знакомыми извозчиками в южные губернии для собрания долгов с тех должников, которые по каким-либо обстоятельствам не выезжали на предыдущие торги.

Один из них, побывав в Таганроге, Одессе, городах Крымских, исправив там все свои дела и собрав денег тысяч восьмнадцать, возвращался в Харьков весеннею ростополью.

Однажды вечером едет он по какой-то новой дороге, только что проложенной в объезд около большой для сокращения пути. Грязь непроходимая, и колеса беспрестанно увязают. Лошади усталые чуть-чуть уж передвигают ноги, а на дворе темнеет темнее и темнее. По небу ходят тучи; не видать ни звезд, ни месяца. Начал порошить мелкий частый дождик. И ветрено, и холодно. К тому же и навстречу никого не попадается. Дорога скучная: всё перелески; то надо спускаться с горы, то подниматься на гору. Купцу стало жутко, и он несколько раз принимался бранить своего извозчика, зачем оставил столбовую дорогу, по коей ехать было бы хоть дальше, но веселее. — В стороне показались три мужика, но вдруг пропали из виду и не поравнявшись с повозкою. — Это возбудило подозрение в купце, который давно уже слышал, что здесь иногда пошаливают.

— Погоняй, Дмитрич, где хорошо, — твердил он беспрестанно, оглядываясь со страхом по сторонам. Долго таким образом он всматривался во всякий пень, стоявший при дороге, прислушивался ко всякому шуму в деревьях и наконец уснул с утомленного внимания… Как будто лукавый тогда шепнул что-то извозчику на ухо. Он вздрогнул и задумался. Кругом темнота. В стороне глубокий овраг, поросший кустарником; ни слуху ни духу людского. Какое место удобнее? Какое время благоприятнее? А денег столько, что не проживешь с детьми. — Извозчик… решился убить купца и остановился.

— Что ты, Дмитрич? — спросил тот, пробужденный внезапною остановкой.

— Шлея развязалась, — отвечал смутившийся извозчик, соскочил с облучка и подошел к лошадям.

— Скорее, брат, — пробормотал впросонках купец и повернулся на другой бок. Извозчик молча сел опять и поехал, а купец захрапел громче первого. — Но голова извозчика уж закружилась около одной мысли, поглотившей все прочие; место вышло опять глухое, точь-в-точь как прежнее… Злодей останавливается, хватает топор, заносит его над главою своей спокойной жертвы, — но руки у него ослабли, и он не мог нанести удар. Не оставляя, однако ж, своего намерения, тотчас он разложил петлю около шеи несчастного купца и рванул ее за конец так ловко и крепко, что тот умер, удавленный, не вздохнувши.

Но такие смертоубийства встречаются нередко, скажут читатели. Что здесь необыкновенного? А вот что здесь необыкновенного: этот извозчик был знаком с купцом двадцать один год, получал от него многие благодеяния; пользовался всею доверенностию, возил его по всем ярмаркам с суммами гораздо значительнейшими, которые оставались у него даже иногда под сохранением, славился издавна честностию между своими товарищами и вполне был достоин своей славы. Не только преступления, за ним неизвестно было никакого проступка.

В самый злой час, когда он решился убить купца, совесть его еще не совсем была усыплена, и он побоялся, в случае неудачного удара, услышать знакомый голос, крик своего благодетеля, которого не надеялся вынести; потому-то, как признался после пойманный, вздумал он удавить его и кончить дело тише и скорее.

Что же из этого следует?

Бывают, кажется, минуты, в которые человек чувствует какое-то поползновение ко злу, как бывают равномерно и другие, когда он готовее на всякое добро. От чего зависят первые: от дьявольского ли наваждения, как мне пришлось сказать к слову в простом рассказе, или от какого-то умственного внезапного помешательства, сердечной слабости, или от всего этого вместе, или наконец от чего другого — я не знаю; но в историческое доказательство таких минут чуть ли не льзя привести и эту быль, слышанную мною на постоялом дворе, на пути в Малороссию.