КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Кабинет Черемисова в новом доме. Мебели немного, и белая комната кажется еще необжитой. Два стола — один чертежный, другой письменный. Диван, на котором спят. Книги на полках и столах. Куски пород, руды, слитки металла. Везде газеты. Прошло три года. Черемисов сделался заметно старше, возмужал, что скорее всего проявляется в его манере. На нем общепринятая в то время полувоенная одежда цвета хаки, белые фетровые бурки. Наташа занимается уборкой.
Черемисов (на пороге). Наташа, как же вы сюда проникли?
Наташа. Извините, Дмитрий Григорьевич, я шла Месяцева уводить домой. На заводе до третьих петухов, встает в шесть утра. У вас по окнам свет, решила — заседание. Взялась за ручку, дверь не заперта. Где ваша домработница?
Черемисов. Не знаю, декретный отпуск, что ли…
Наташа. Нельзя так жить, товарищ Черемисов, по-моему, здесь года три не убиралось.
Черемисов (рассеянно). Да, вы думаете?.. (Улыбка.) Не выходит. Два с половиной года как дом построили. Но надо как-нибудь заняться.
Наташа. Вот я и занялась… Ох, эти неженатые мужчины, вы хуже детей! Хозяйку надо, Дмитрий Григорьевич.
Черемисов. Зову своих с Урала. Отец упрямится.
Наташа. Я о другом… настоящую хозяйку… Понимаете?
Черемисов (рассеянно). Да, да… обязательно.
Наташа. Что обязательно?
Черемисов. Хозяйку.
Наташа. Вы у Миньярова сидели?
Черемисов. Да, у него.
Наташа. Ужинали? Нет, конечно. Табак глотали. Есть у вас харчи в доме?
Черемисов. Харчи?.. Я дома не харчусь. Но за окном есть что-то… Э, Наташа, третий час, бросьте. (Осматриваясь.) Нет, вы действительно уют-порядок мне наводите? Спасибо, милая Наташа, тронут, но… (Махнул рукой.) Эх!.. Слыхали? Миньярова у нас забирают.
Наташа. Как? Сняли?
Черемисов. Нет. Его давно звали работать в комиссию партийного контроля, теперь пришло решение. Какой я без него директор! Никакой.
Наташа. Ну уж… никакой. Скромничаете.
Черемисов. Никто не знает, что без него давно бы я просыпался и полетел… и полечу. Вот-один выговор сделали… с предупреждением. Одно к другому. Мы думали, что вот-де кончим пятилетку — и пошла машина. Нет, шалишь, машиной надо овладеть. Поздно понял, ют и оскандалился.
Наташа. Когда на заводе узнали про этот выговор, у нас ночью в доме мастера собрались. «Наше пятно», «Мы подвели Черемисова» — вот общий вывод. Что-то решали, спорили, потом уж за полночь пошли к Ждановичу. Они поправят дело, вот увидите.
Черемисов. Да, да, я знаю. Приказ заставил призадуматься. Это очень хорошо.
Звонок.
Наташа. Сама открою. (Ушла, вернулась.) Девушка принесла из заводоуправления правительственную телеграмму-молнию. Но ей надо что-то передать вам… подчеркивает — лично.
Черемисов. Пусть войдет.
Наташа. Я приготовлю вам поесть. Что Месяцев, чте вы… Тот на человека не похож. (Ушла.)
Является неизвестная девушка.
Черемисов (молча поздоровался, взял телеграмму). Я вас слушаю, но разрешите… (Прочел что-то неожиданное, даже забыл о девушке.) Простите, я вас слушаю.
Неизвестная девушка. Я от Катеньки…
Черемисов. Как? Из Ленинграда?
Неизвестная девушка. Нет, неверно выразилась. Мы вместе с ней работали здесь в лаборатории. Сейчас на дежурстве приняла эту телеграмму… Наверно, вы уедете. От Катеньки получено письмо… очень плохое.
Черемисов. Что там случилось?
Неизвестная девушка. Осенью схватила воспаление легких, теперь есть нехорошие признаки… Учиться не бросает…
Черемисов. Вот почему я так давно… Да, да, она учиться не бросит.
Неизвестная девушка. Извините, если скажу очень прямо, но я ближайший друг Кати. Она вам не напишет, что ей… видно по письму, что ей живется трудно. Она вас очень высоко…(Смело.) Любит она вас.
Черемисов (строго). Да, я приму все меры.
Неизвестная девушка. Если бы вы навестили… чувствуется по письму.
Черемисов (строго). Да, наверно, скорей всего. (Мягко.) Спасибо, что известили.
Неизвестная девушка. Она лишь мне одной доверяет. Она сюда вернется непременно.
Черемисов. Благодарю. Вы очень верно поступили.
Является Миньяров.
Неизвестная девушка. До свидания. (Уходит.)
Миньяров. Пойдем закусим. Наши спят. Нашел рыбину. Усача.
Черемисов (после паузы). На вот, читай. Я что-то плохо понимаю.
Миньяров (прочел и посвистел). Ну, дело ясное: твой старый друг Роман Максимович старается.
Черемисов. Но как же так? С одной стороны, выговор, с другой — особое задание. Я должен куда-то ехать ликвидировать прорыв.
Миньяров. Кряжин, Кряжин.
Черемисов. При чем же Кряжин, если приказ о выговоре подписан самим Серго?
Миньяров. Слушай… (Сердится.) Ты что, в объективизм играешь? Не знаешь, как можно доложить, как поднести материал? Низкий процент использования руды — правильно. Но доложи, что в этом направлении идет работа, мобилизовано внимание всего завода. Только я не понимаю, чего хочет Кряжин. Но без личных, мелочных мотивов и тут не обошлось. Он мне однажды в раздражении буркнул: «Конкурента мне растите». Конкурента — вон какое убеждение.
Черемисов (пожал плечами). И все равно товарищ Кряжин в цель не попадет. Ты знаешь, что мне говорил Серго Орджоникидзе в его манере, напористо, с огнем: «Думаешь, меня не бьют? Бьют, как турецкий барабан. Бьют за мои собственные ошибки, бьют за ваши, бьют за русскую отсталость, бьют за войну».
Миньяров. Как — за войну?
Черемисов. Я то же самое спросил, тут мне и дали жару: да что ж вы думаете, уважаемые строители, слова об окружении капиталистическом Сталин вам бросает для пламенных дискуссий? Вы думаете избежать смертельной схватки? Рассердился так, что я не знал, куда мне деться. Потом прибавил: «Ступай, работай и никогда не обижайся, если с тобой будут очень строго обходиться». Так чорта после этого мне Кряжин с его интригами.
Являются Наташа с тарелками и Жданович.
Жданович (продолжает). Один, последний!.. Из этих, как их, чорт их подери… из могикан!
Миньяров. Жданович, что с тобой, когда ты успел? Жданович (роскошно). Подавленный и истощенный органон! Органон Мацесты жаждет, но не отпускают у нас на мацестинские воды. Третий год работаю без отдыха. Кому какое дело! Вынут, поглядят и скажут: пошел вон!(Миньярову.) Прости, Сократ, вдаюсь в очередную ересь. (С трудом.) Анархоиндивидуализм. Я плачу чистыми естественными каплями и знаю, что моя слеза вызовет комизм… Увы, комизм, я понимаю. Да. Но существо вещей есть непреложность. Жданович остается один! И спрашивает, что он есть теперь.
Черемисов. Во-первых, как до тебя дошло? Откуда знаешь?
Жданович. Это до тебя только дошло. Я знаю путь планет, грядущие затмения и даже когда в море свистнет рак.
Черемисов. Да чего ты разоряешься? Был главным инженером и останешься.
Жданович (хитрость). Да?.. Но, может быть, я не был главным инженером и не хочу быть таковым.
Миньяров. Ради чего ты натрескался ни к селу ни к городу! Говори, пожалуйста, короче и, главное, проще.
Жданович. Кристалла мысли требуете? Едва ли я сейчас способен на кристалл. Но мысль во мне есть. Мысль еретическая, вздорная, но на другую неспособен… Не перевоспитан! Позволите?.. Вот… Я говорю: такие вот, как я, субъекты с одними вашими руководителями работают, с другими только служат. Есть занимаемая должность и есть великий бескорыстный труд русского человека. Впадаю в пафос. Да… Ибо до сей поры я не служил с вами и должности не занимал. Работал.
Черемисов. Пьян, пьян, а загибается, как трезвый.
Миньяров. Ты брось эту идейку. Она не новая… приказчичья. С тобой никак де вяжется.
Жданович. Сократ, не будь свирепым! Значит, я не пронизан новыми идеями… Увы, таков. И я, например, не знаю, что за лицо какой-то Яков Трабский.
Миньяров. Позволь, ты откуда взял это имя? Я знаю Трабского.
Жданович. А я нет, и это имя мне ничего не говорит, но мне завтра предстоит с ним работать.
Миньяров. Как? Почему?
Жданович. А он уже летит сюда. Летит! Прислушайтесь. Покуда Черемисов будет где-то запускать отставшее строительство, он будет замещать его.
Черемисов. Ну и что же? Я сам первый в Москве поставил бы вопрос о заместителе.
Жданович (покорно). Молчу… молчу. Мне стало очень грустно. Миньяров, ты ужасно точен… Ортодоксален. Да. Но отчего?.. Молчу. Впадаю в сентиментальность. Да, я наклюкался, конечно. С Купером… Сейчас зайдет проститься… Какие годы! Сколько вложено души! Слушай, Черемисов, возьми меня с собою.
Черемисов. Ты сначала выдай медь по современным нормам.
Жданович. Выдадим, еще бы… чтобы создать кому-то большой авторитет.
Миньяров (вдруг. Рассердился). Так что ж, ты будешь заниматься саботажем?
Жданович. Зачем! За это могут посадить. Миньярыч, не серчай, я только констатирую логические вещи.
Черемисов. Довольно. Не подзуживай… не выйдет.
Входит Купер. Он в халате. Навеселе.
Купер (акцент). Привет. До свидания. Прощайте. Гуд-бай. (Смеется.)
Черемисов (перемешивая русские слова с английскими). Мистер Купер, Москва, Лондон, Нью-Йорк? Ин Америка?
Купер. О… но, нет.
Черемисов. Почему?
Купер (ворчливая, даже брезгливая американская скороговорка). Oh, но, нет! I'm not going back to America. I'm going to Africa. I've signed a contract with a French company to build some factories for them there.
Миньяров. Жданович, ты на перевод способен?
Жданович. Пожалуйста. (Переводит с величайшим безразличием.) Он не поедет ин Америка, он поедет ин Африка. Купер подписал контракт с французами, строить им какие-то заводы в Африке.
Черемисов. Но почему же ин Африка, а не ин Америка?
Купер (раздраженно). America. I know too much about America. Слишком хорошо знаю America. In Europe люди очень увлекаются our демократишни лисо in America. Я работал for McCormick, я строил новый завод for Henry Ford. Мы engineers знаем эту банду damn well. All they are good only in making good appearance. Это сами ужасни в… in America, это бандит нужно иметь короши лисо. I wish you could know as I do, што значит работать для Henry Ford. You'd see for yourself then what an old fox and a hypocrite he is. Henry Ford, dirty dog, bastard, a beast. Скотина!
Жданович. Let us go home to bed.
Купер. No, that's settled, я не еду to America. Good-bye. (Уходит.)
Жданович (драматично). Один… последний… из этих, как их…
Черемисов. Надеть жилетку? Будешь плакать?
Жданович. Боюсь, что как бы… Молчу. (Уходит.)
Черемисов. Уже узнал?
Миньяров. Вполне понятно. Из Москвы на завод приехала бригада инженеров. А подобные решения подготовляет аппарат, вот они и информировали нашего Ждановича.
Черемисов. И все-таки мне не нравится разговор Ждановича. Что там ни говори, а он не дурак.
Является Месяцев.
Месяцев. Пришел домой, старуха говорит: жена меня разыскивает. Не заходила?
Черемисов. Здесь твоя Наташа.
Месяцев. Что со Ждановичем? Полез обниматься: «Месяцев, осиротели». Почему осиротели?
Черемисов. Миньяров уезжает в Москву, меня командируют куда-то ликвидировать прорыв. Вот он и заскучал. (Дает телеграмму.)
Месяцев. Та-ак. Ликвидировать прорыв. А по заводу шопот: «Черемисова снимают». Я Люшина прижал к стене: ты, сукин сын, распускаешь слухи? Божится, пищит. Конечно, он. Имей в виду, Митя, это твой отпетый враг. Говорят, что он Кряжину в Москву кляузы сочиняет…
Является Наташа.
Наташа. Ну вот, поешьте, выпейте вина. (Увидела Месяцева.) Митюша, ты за мной?
Месяцев. Ты за мной, я за тобой. Отведи меня домой, Наташа, я хуже пьяного…
Наташа (торопится к нему). Не заболел ли? Месяцев (оживляясь, весело). Хуже. Грипп-одно удовольствие. Лежи и чихай. А тут и чихнуть некогда. Скоро поправимся. Митя, ты не горюй. Отрапортуем.
Миньяров (Наташе, тихо). Пусть отоспится. Лучше будет.
Месяцев. Ты теперь не лезь. Сам еще заявишься судить нашего брата за то, что спали. Ну, мы не прощаемся. Поедем вместе на аэродром. Ты, Митя, погуди перед окнами. Наташа, руку. Ушли.
Черемисов. Садись, закусим. А что такое Трабский?
Миньяров. Барин. Но в партии давно. Был международником… (Припоминая, усмехнулся.)Писал в газетах, часто его снимали за ошибки. Пошел в Промакадемию. На хозяйственной работе будто поднялся… (Прибавил.) Столичный гонор…
Черемисов. Жданович — бестия. Он больше притворяется, чем выпил.
Миньяров. А что?
Черемисов (раздумывая). «С одними мы работаем, с другими служим»… К чему-то решил высказаться.
Миньяров. К чему ты клонишь? Говори прямее.
Черемисов. Боюсь сказать… Эти мысли часто беспокоят.
Миньяров. Какие мысли?
Черемисов. Я начинаю думать, что в партии со стороны каких-то лиц, групп, — чорт их знает, как их теперь определить, — есть тайная война против генеральной линии.
Миньяров. От слов к делам? Так, что ли?
Черемисов. Язык не поворачивается. Немыслимая вещь.
Миньяров. Предательство?
Черемисов. Думаю, что так.
Миньяров (внимательно). А ты не горячись. Понятно? Мы провели социалистическое наступление по всему фронту. Наши победы можно сравнить с Октябрьской революцией. Оппозиция формально признала это в своих заявлениях. Разоружились. Лавируют, маскируются? — мы пока не знаем. Дела покажут. Но вот что хорошо, дорогой мой, что ты раздумываешь на такие темы. Не стал простым дельцом. Возьми того же Кряжина. Деляга. Словами Кирова скажу: нужно, чтобы нам в повседневной практической работе всегда сопутствовала большевистская, честная, благородная внутренняя тревога за дело партии. В добрый путь, Митя. Не верь, что в мире наступили мир и благодать…
ЗАНАВЕС
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Огромный деловой кабинет, где стены от пола до потолка состоят из стекла. Кабинет занимает угловую часть строения, и отсюда видна панорама медеплавильного завода. Свирепствует пурга. В кабинете горят верхние матовые плафоны, так как дневного света нехватает. Кабинет обставлен с деловой роскошью. Жданович и Черемисов.
Черемисов. Ты что тут исследуешь?
Жданович (безразлично). Директор просит сделать ему кондиционный воздух одной температуры зимой и летом.
Черемисов. Негодуешь? (Усмешка.) Негодуй.
Жданович. А ты — нет? Неплохо выглядишь.
Черемисов. Безделье. Разжирел. (Кивнул на окна.) Телеграф еще не действует?
Жданович. Порвало… чинят.
Черемисов. Жданович…
Жданович. А?
Черемисов. В свой старый цех перехожу… на металл…
Жданович. Не понимаю… Зачем?
Черемисов. Опять-таки варить металл.
Жданович. Ну, а смысл какой?
Черемисов. Прямой. Я кто? Металлург. Жданов и ч. Да, но…
Черемисов (перебивая). Что?.. Я не Люшин — сидеть в бумажном хламе. Четыре месяца держали — хватит.
Жданович. А вспомни ту ночь, когда вы с Миньяровым уезжали.
Черемисов. Я памятливый.
Жданович. Ехал на три-четыре месяца, а просидел полтора года. Сколько тут против тебя наковыряли материалов!
Черемисов. Значит, плохо ковыряли, если я жив-здоров.
Жданович. Да, но…
Черемисов. Что нокаешь? Не мог же, в самом деле, Трабский полтора года временно исполнять обязанности директора.
Жданович. Но ты мог бы сюда и не возвращаться.
Черемисов (усмешка). А я привязчивый… (Серьезно.) Какой ни на есть, но я ведь инженер-цветник. Мне надо уметь столько же, по крайней мере, сколько умеешь ты. Понятно?
Жданович. Но я хочу сказать, что это очень круто, Черемисов. В цех… к печам.
Черемисов. А на печах можно варить различные металлы. И некоторые новые идеи меня больше всего сейчас занимают. (Грубо-непримиримо.) Чорт вас возьми, вы здесь отстанете не только от Запада, но от самих себя. Надо же иметь в виду войну. В Испании идет подготовительная репетиция. Немецкие фашисты открыто проверяют свою технику. Если не в цех, то никуда. Уеду.
Жданович. Удивительный ты человек!
Черемисов. С Митькой Месяцевым, с молодыми мастерами поставим опыты…
На пороге Трабский.
Добьюсь. Поставлю на своем. Пойду варить металл.
Трабский (с подчеркнутой европеизированностью, которая легко переходит в грубую бестактность). Вот как! Вы и меня посвятите в свои проекты? (Ждановичу.) Главинж, а вы зайдите ко мне минут через пятнадцать.
Жданович. Слушаюсь. (Ушел.)
Трабский (приглашая Черемисова сесть). Прошу. Как надо понимать ваши слова?
Черемисов. В буквальном смысле. Перехожу на производство.
Трабский. А вы не думаете, Дмитрий Григорьевич, что этот жест может выглядеть трагически?
Черемисов. Я не подчеркивал и не подчеркиваю, что я обиженный.
Трабский (смеется). Знаю, знаю, на кого вы зуб имеете… Но вы преувеличиваете.
Черемисов. Не будем спорить.
Трабский (открыто). Ох, Черемисов, Черемисов, куда же мне вас деть? Я понимаю: производственник, человек большой энергии.
Черемисов. А я вам помогу… Вы меня пошлите в цех с особыми исследовательскими задачами…
Трабский (просто, с юмором). А вы оттуда начнете со мной борьбу?
Черемисов (в тоне реплики). Мне было бы сподручней из аппарата начинать борьбу. Прибавлю, Яков Яковлевич, у вас прорва ошибок, дилетантство… Ударила непогода, и вы завтра останетесь без хлеба.
Трабский. Не я планировал завод в пустыне.
Черемисов. А где же его планировать? В Москве, на Театральной площади?
Трабский (раздраженно). Я не меньше вас знаю, как планировать. Все дело в том, что мы из кожи лезем вон. Вы понимаете, не маленький.
Черемисов. «Нельзя не подгонять страну, которая отстала на сто лет… и которой из-за ее отсталости угрожает смертельная опасность». И вы не маленький.
Трабский. Цитата?
Черемисов. Да, цитата.
Трабский. А я в цитатах не нуждаюсь. Вы еще были мальчиком, когда я в Петрограде… Хотя это общеизвестно в партии. Вот что, Черемисов: уезжайте-ка отсюда подобру-поздорову. Какого чорта нам с вами драться!
Черемисов. А почему нам непременно драться?
Трабский (не обращает внимания). Назначили-сижу. Устал я. У меня склероз, подагра. Чуть непогода — боли. А я ведь в партии с пятнадцатого года. Старик.
Черемисов. В пятьдесят лет?
Трабский. Эх, дорогой мой, пятьдесят, но какие пятьдесят! Давайте лучше, Дмитрий Григорьевич, мирно разойдемся.
Черемисов. Простите, Яков Яковлевич, но я вас плохо понимаю.
Трабский. Как угодно.
Черемисов. Не понимаю. Почему вы мне работать не даете?.. Либо вам все равно, либо не все равно. (Сдерживаясь.) Поймите, что по-настоящему моя биография коммуниста начинается с первой пятилетки, с первыми людьми на стройке, с комсомольцами, которые учились обжигать кирпичи…
Трабский. Красиво. Биография хорошая. Но здесь рассказывают, будто вы критиковали что-то… выступали против генеральной линии партии.
Черемисов (изумленно). Я против генеральной линии?
Трабский (доброжелательно и пристально). Вы не пугайтесь. (Отвел в сторону глаза.) Не в лоб, конечно. Это было бы бездарно. (Прямо.) Но по какому-то принципиальному и серьезному вопросу вы, Черемисов, позволили себе критиковать…
Черемисов (прерывает, резко). Да, критиковал. И это навсегда определило мой жизненный путь большевика. Горжусь. А вы хотите меня припугнуть.
Трабский. Чудак вы. Черемисов! Надо же, наконец, нам с вами объясниться откровенно или нет? Было такое — критика советского правительства — или не было?
Черемисов. Было.
Трабский. Что же это такое было?
Черемисов. А то, что я решил критиковать линию технической отсталости. Я тогда был очень молод, многого еще не понимал, не знал, кто и зачем обманывает советское правительство. И меня сразу вызвал в Москву Серго Орджоникидзе, взял за руку и привел к Иосифу Виссарионовичу.
Трабский. Вот как! Интересно.
Черемисов. И я вам точно могу повторить, что мне сказал товарищ Сталин. (Доля вызова.)Интересно или нет?
Трабский. Но почему вы… так повышенно?
Черемисов (усмешка). Характер у меня такой… (Строго.) И есть еще незабываемые вещи у людей!.. Путеводные, определившие их судьбу.
Трабский (нетерпение). Но что же сказал вам Сталин?
Черемисов. А то сказал, что есть у нас два рода критиков. (Повторяет по воспоминанию.)Одни критики хотят исправить советскую власть, обревизовать, повернуть ее на свой вкус и толк. Никогда и никому не позволим мы ревизовать советскую власть, посягать на самое святое-на ленинизм. И есть другого рода критика, практическая, по живому делу, но без ревизии советской власти, без посягательств на самое святое — на ленинизм. К какому роду критиков вы хотели бы себя причислить?
Трабский (вдруг). Я?.. Вы меня спрашиваете?
Черемисов. Нет. Это у меня тогда спросил товарищ Сталин.
Трабский (после раздумья). Понимаю, Черемисов. Вы настоящий…
Черемисов. Настоящий, нет ли — не мне судить. Но повторяю: я хочу работать. А ваш разговор сейчас какой-то…
Трабский (смело). Скользкий?
Черемисов (просто). Крутите вы что-то, Яков Яковлевич.
Трабский (бодрость). Да. Покрутил и будет. (Радушно.) Ну, признаюсь, Дмитрий Григорьевич, спровоцировал на откровенный разговор, проверил, вижу: вы были и остались истинным, честным коммунистом нового типа. (Как, бы про себя.) Да. Нового. (Решительно.)Даю вам полную свободу, средства, агрегаты, людей, работайте на благо нашей родины. Доверяю. Договорились? Дело — кончено. Вашу руку, Дмитрий Григорьевич. Думаю, что это не последняя наша беседа. До свидания, товарищ Черемисов. Позовите Ждановича.
Черемисов удаляется. Входит Жданович.
Главинж, это вы спрожектировали Черемисову?
Жданович. Черемисов думает самостоятельно.
Трабский. Он что, энтузиаст?
Жданович. Вы ставите вопрос довольно…
Трабский. Грубо?
Жданович. Пусть будет так.
Трабский. Зато ответить проще.
Жданович. Но Черемисов не подходит под простые мерки. (Нарочито с ударениями.) Это особенные, новые люди современности… ваша новая техническая…
Трабский (раздраженно перебив). Ишь ты, какой умник нашелся! Много вы понимаете.
Жданович (деревянно). Виноват, молчу.
Пауза.
Трабский (опять делаясь усталым). Меня эти бураны доконают. В прежние времена людей с моими нервами отсылали за границу отдыхать. (Небрежно.) Вы, кажется, учились за-границей?
Жданович. Нет, в Петербурге.
Трабский. Но как же… А Италия?
Жданович. Да, я бродил немного по Европе, потом в Россию потянуло.
Трабский. Жалеете?
Жданович. Вы сегодня ставите вопросы энергически.
Трабский. Можете не отвечать.
Жданович. Нет, отчего же?
Трабский (неопределенно). Россию любите, конечно, патриотические чувства. Не новые, затертые слова российской интеллигенции… (Резко.) Не с теми людьми дружите. Не понимаете?
Жданович. Нет, я понятливый.
Трабский. Не советую. А там смотрите сами. (Неожиданная мягкость.) Это мое личное мнение… Вы, кажется, бобыль? Я тоже. (С болью.) Трудности, авралы, штурмы, а жизнь проходит. А, главинж, проходит к чорту в дырку?
Жданович. Истинная правда.
Трабский. То-то и оно… (Взглянув на календарь.) Вот и тридцать шестой год кончается.
Жданович (после паузы). Но как же с кондиционным воздухом?
Трабский. Стройте или покупайте, мне безразлично.
Жданович. Я больше вам не нужен?
Трабский. Нет.
Жданович у дверей. Он ведь с Урала?
Жданович. Кто?
Трабский. Черемисов.
Жданович. Да.
Трабский. А чем он связан с Ленинградом? Кто там у него?
Жданович. Я не знаю.
Трабский (резко). Вы мне не врите.
Жданович. Он никого в свои интимные дела не посвящает.
Трабский (пристально и неуверенно). Роман? Не верится. Слишком долго для романа.
Жданович. Есть же в мире постоянство?
Трабский. Постоянство. В чем?
Жданович. В делах любви.
Трабский (сорвалось). Мне не нужна его любовь.
Жданович (доля иронии). А вы справьтесь у Люшина. Он даст, что нужно.
Трабский (тяжелый взгляд). Ох, Жданович… поломаете вы себе голову! Ступайте.
Жданович ушел. Стук в дверь. Входит Люшин.
(Презрение.) Люшин, зачем Черемисов наезжает в Ленинград?
Люшин. Если проследить и сопоставить факты…
Трабский. Если бы да кабы… Не сочиняйте глупостей. Я вас уничтожу, пыли не останется, если вы меня еще так подведете… «Черемисов связан в Ленинграде»… С кем связан?
Люшин. Девица, я писал.
Трабский. Вы не увиливайте. Сам сочинил про оппозицию.
Люшин. Старался дать анализ.
Трабский. Старайтесь никогда анализов не давать. Какой дурак! Какая тупость!
Люшин. Виновен.
Трабский (не слушая). Как я мог хоть на минуту допустить, что Черемисов наш человек!
Люшин (радостно). А я что говорю вам, Яков Яковлевич? Не наш.
Трабский. Не наш. Не наш.
ЗАНАВЕС
КАРТИНА ПЯТАЯ
Декорация четвертой картины. Здесь некоторое время томится Жданович, не находя себе места. Входит Ксюша.
Жданович. Ксения Георгиевна!.. Вы стенографировать?
Ксюша. Бросьте! Вы отлично знаете, зачем меня сюда позвали.
Жданович. Ей-богу, ничего не знаю.
Ксюша (не верит). Да? Так-таки? Но я же была переводчицей при Купере. Все остальное вам должно быть очень ясно.
Жданович (посвистел). Замах большой. Это уже новое обвинение. Вплели-таки и Купера… Не лезет… а вплели. Черемисов-де шел на поводу у иностранцев. Не понимаю Черемисова. Или он умней всех нас, или святой дурак. Экспериментирует.
Ксюша. А почему бы вам не рассказать об этом Дмитрию Григорьевичу?
Жданович. Ах, говорил я…
Ксюша. Не верю. Вы боитесь. Неприятностей ждете?
Жданович (резко, прямо). Жду. Не удивляюсь, если что-нибудь случится, в этом будет что-то логическое. Жданович — тип неопределенный. Ладно. Но Черемисов! (Вдруг сорвалось.) Куда бы мы теперь шагнули с его замыслами! Ах, Ксюша, Ксюша, я в жизни неудачный старый холостяк, хуже! — ничтожный Дон Жуан. Но это не мешает мне быть инженером. Я вижу каждую пружину в нашем механизме. Ведь мы стоим на месте. Мы обманываем государство, не раскрывая всех своих возможностей! И я, как старая, измызганная швабра, позволяю мести собою пол потому, что я беспартийный и моя хата с краю… Посадят — так и надо. Трусливый старый негодяй.
Ксюша. Жданович, но… как можно?
Наверху на галлерее появился неожиданно Люшин.
Люшин (с места). Невыдержанно разговариваете, гражданин Жданович. Слова напрасные и опасные. Вас просят товарищ Трабский и товарищ Кряжин.
Жданович. А Миньяров разве сюда не приехал?
Люшин. Сейчас и он приедет. Вас просят предварительно потолковать.
Жданович. Понимаю. (Уходит наверх.)
Люшин спускается.
Люшин. Я… мы… то есть я и кое-кто другой… слыхали, будто вы, уважаемая, таите жаркую симпатию к одному лицу… но неофициально…
Ксюша. Разве симпатии бывают официальными и частными?
Люшин. Извиняюсь. Бывает брак, бывает просто так.
Ксюша. На что вы намекаете?
Люшин (в лоб). На Черемисова.
Ксюша. И вы… вы смеете…
Люшин. Смею. А смею я только для вашей пользы. Нам известно, что вы хотите выгораживать бывшего директора — выгораживайте. Но вся ваша защита пойдет ему во вред, поскольку вы имеете с ним тайную связь… Но мало этого: выгораживая Черемисова, вы замараете себя… то есть утопите…
Ксюша (в ужасе). День или ночь сейчас?.. Кто из нас двоих сошел с ума? Кто вы такой?
Люшин. Фу ты, как изящно! А время даже очень не изящное. Дура, ты слушайся людей с рассудком. Ты слыхала, кто сегодня по делу Черемисова… по делу… Дело! Миньяров с Кряжиным приехали. А знаешь, кто теперь Миньяров? Ка-пе-ка!.,
Ксюша. Мне говорили, что вас надо бояться, но я не думала…
Люшин. А ты подумай. Своя рубашка ближе к телу. Бойся!.. От меня, конечно, многое теперь зависит. Я стою твердою ногою. Был незаметный, маленький… Теперь я управляющий делами. Но они еще увидят завтра Люшина! Припомни, какие с Купером велись беседы, как между ними критиковался весь советский строй. (Слышит чьи-то шаги.) Погуляйте, уважаемая, на вольном воздухе, мы вас пригласим.
Является Чильдибай. Манера знающего себе цену человека. Орден Ленина. Ксюша удаляется.
Садись. От тебя пахнет… Ты прежде будто не пил.
Чильдибай. Прежде я с тобой дела не имел.
Люшин. Оставь эти шутки. Связался с врагами народа — и радуется. Я только об одном болею: как тебя, дурака, вызволить.
Чильдибай (холодное презрение). Зачем, ты меня пугаешь? Напрасное дело. Я знаю одну партию. Я знаю одну власть. Другой партии мне не надо, другой власти мне не надо. Я мастер… да? Рабочий класс… Да! Почему товарищ Сталин рабочий класс не пугает, а ты меня хочешь пугать?
Люшин. Эх ты, невежда! Вы, казахи, много стали о себе понимать. Как что — так Сталин. Спит и видит Сталин Чильдибая. Невежда ты!
Чильдибай (сдержанный гнев). За эти слова, извиняюсь, я вам сделаю очень некрасиво. Почему вы, сукин сын, извиняюсь, оскорбляете мою нацию, почему вы оскорбляете товарища Сталина? Я вам сделаю очень некрасиво. Я вас буду бить.
Люшин (радость). Бей, идиот, ударь!.. (Шумно.) Вот и вылазка!
Является Черемисов.
Черемисов. Вы что шумите? (Понял ситуацию.) Пора… Но не таким манером.
Люшин (всматриваясь в лицо Черемисова). Хм… да… веселые… Из одной пивной явились, что ли?
Черемисов (как бы не слышит). Не стоит, Чильдибай…
Люшин (пристальность и беспокойство). Хм… да… Веселье… (Как бы про себя.) Дите смеется перед слезами, но ведь то дите.
Наверху в дверях является Трабский.
Трабский. Люшин!
Люшин. Я! Иду, иду. (Ушел.)
Чильдибай. Что такое? В чем дело? Не понимаю.
Черемисов. Слушай, Чильдибай. Вот этот человек… не Люшин. Люшин — это ничтожество. Нет, Трабский!.. Ломал меня целый год — не сломал. А он прошел огонь и воду борьбы антипартийных групп, фракций, оппозиций. Этот удав пытался Месяцева проглотить, подарки, премии, особое внимание, — не обработал! Тут-то и пошла у нас схватка не на жизнь, а на смерть. Кто кого.
Тем временем на верхней галлерее появился Люшин. Стал прислушиваться.
Они сейчас подхватывают наши лозунги о бдительности, и воры кричат — держи вора! Попробуй разберись, где ложь, где правда. Вот Трабский и подает на блюдце дело Черемисова… Ты понял или нет?
Чильдибай (изумление). Я чувствовал, я думал… да. Но почему — не понимаю, — почему ты до сих пор молчал?
Черемисов. Тише… Мне надо было до конца понять, что же такое Трабский. Тогда я написал в Центральный Комитет. Я написал Миньярову. Он знает меня с комсомольских лет. Но вот когда по требованию дирекции меня стали таскать в прокуратуру и обвинять в обмане государства, когда мне насчитали миллион потраченных на ветер денег… я взял и обратился с письмом к товарищу Сталину. Ответ пришел: «Смелей экспериментируйте, мы вас поддержим».
Чильдибай (после паузы, задумчиво). Какой человек!.. Какой дорогой человек! Но почему Миньяров, Кряжин?.. Почему нас вызывают? Почему Люшин мне угрожает?
Черемисов. Что Кряжин думает, я еще не знаю, но с чем сюда приехал Миньяров — догадываюсь. (Презрительно.) А Люшин — это тля. Ему лишь кажется, что он функционирует. Его просто нет в природе.
Вдруг Люшин стремительно и шумно сбегает по лестнице. В руках у него блокнотик, карандаши, которые он раскладывает на письменном столе. Лицо его отражает страшное смятение.
Люшин. А что, то-то-варищ Миньяров не приходил?
Черемисов (удивление, юмор). Что с вами, Люшин? Отчего вы вдруг заикаетесь?
Люшин. На-на-следственное… у-у-у меня отец был заика.
Черемисов. Отец виноват. Наследственность.
Выходят и спускаются вниз Жданович, Кряжин. За ними Трабский.
Кряжин (безразлично, с невидящими глазами). Здорово, Черемисов… Толстеешь?
Черемисов (весело). Зато ты что-то похудел.
Кряжин. С чего бы это ты такой веселый?
Черемисов. С рабочим классом общаюсь, ну, а он ведь никогда не унывает.
Кряжин. Что же ты этим хочешь сказать? Мы, значит, с рабочим классом не общаемся.
Черемисов. Представь себе, что именно это я и хотел сказать.
Трабский (мягко). По-моему, мастер нам сейчас не потребуется… Мы вызовем… вас…
Чильдибай. Я понимаю. Я пойду. Мне делать нечего. (Ушел.)
Кряжин (Черемисову). На дешевую демагогию пускаешься?
Трабский. Какая же тут демагогия? Конечно, товарищ Черемисов ближе нас с тобою связан с рабочими, но истинные коммунисты такими вещами не щеголяют. (Ушел.)
Кряжин. Вот именно.
Черемисов (шутливо). Ну что вы, право, с места в карьер взялись меня прорабатывать?(Серьезнее, острее.) Не терпится, что ли?
Кряжин (искренне). Дурак ты, Черемисов!.. Какой дурак! Но поздно. Не поможешь.
Люшин. Роман Максимович, мне надо посвятить вас в один документик.
Кряжин (отмахиваясь). Все документы знаю.
Люшин. Ох, не шумите! (Отводит в сторону). Страшное дело может получиться, Роман Максимович. Запутает вас этот Трабский. Он и меня запутал.
Кряжин (усмешка). Тебя?
Люшин. Ох, не шутите! Ведь я же полагал, что Черемисов встал не на ту линию, а на самом деле наоборот. Пойдемте к вам, все расскажу.
Уходят.
Жданович. Объясни мне, что здесь происходит?
Черемисов. Ты сам не маленький.
Жданович. Ведь мне доказывают, как дважды два, что Черемисов…
Черемисов (перебивает). Зачем ты говоришь об этом мне? Не надо.
Жданович. Но почему ты уклоняешься от прямого разговора со мною? Не доверяешь, что ли?
Черемисов. Но разве сейчас дело в наших личных отношениях? А если прямо… ты ведь только негодуешь и скорбишь. А толку чуть.
Жданович. Я не могу работать с Трабским.
Черемисов. Дерись… А то… «с одними мы работаем, с другими служим». Беспринципность и больше ничего.
Жданович. Легко сказать — дерись.
Черемисов. Тогда не надо этих разговоров.
Из входных дверей являются Кряжин и Люшин.
Кряжин (после паузы. Подходя к Черемисову). Понимаешь ли, Митя… а не потолковать ли нам предварительно?
Люшин (в дверь Трабскому). Прибыл.
Являются Трабский и Миньяров.
Миньяров. Здравствуй, Черемисов. А, и Жданович здесь?.. Здравствуй, Евгений Евгеньевич.(Трабскому и Кряжину.) Ну, с вами виделись. А я уж думал, что до заводоуправления так и не доберусь.
Трабский. А что такое?
Миньяров. Сам не пойму, что тут творится. Вокруг меня целый митинг собрался.
Трабский. По старой памяти, товарищ Миньяров, по старой памяти.
Миньяров. Я тоже понимаю, что по старой памяти, да только странно, что они называют своего директора чорт знает как. Мне прямо сделалось не по себе. Разве до вас не доходило?
Трабский. Никогда не обращал внимания на болтовню.
Миньяров. Болтовня бывает на базаре. А тут ведь коммунисты говорят. По старой памяти я многих знаю с лучшей стороны. Не информированы?
Трабский. Я сам около года прошу положить конец недостойной склоке.
Миньяров. Значит, не информированы. Что же вы, Люшин?
Люшин. Я что? Я так. Служу.
Миньяров (усмешка). Садитесь, товарищи. Кряжин, ты сам веди заседание. Сначала отпустим Ждановича, ему надо производством заниматься… а то все кинулись в политику. Беда!
Трабский. К сожалению, секретарь парткома по болезни отсутствует.
Миньяров. Болезненный он у вас… (Окликая.) Кряжин! Евгений Евгеньевич, вы готовы? Что вы нам можете рассказать как производственник, то есть специалист, про авантюры и прожекты бывшего директора Черемисова, которые мешают нормальной работе медеплавильного комбината и обошлись государству в огромные деньги?.. Кряжин, веди заседание.
Кряжин (как бы очнувшись). Заседание? Да, да… (Справляясь с мыслями.) Вместо вступительного слова я говорю: объективность, товарищи, и еще раз объективность.(Ждановичу.) Давай, ты что-то хотел сказать.
Жданович (волнение). Сейчас там мне было прямо сказано о том, что если я не хочу последовать куда-то вслед за Черемисовым, то должен говорить правду. Вы мне не раз говорили, товарищ директор, что стоите прочно и у вас есть связи в каких-то сферах… Мне, стало быть, выгоднее встать на вашу сторону…
Трабский (пожал плечами). Я ничего такого вам не говорил… (Презрение.) Неумная болтовня.
Жданович. А впрочем, все это и неважно. Для меня лично важно лишь одно… (Пауза.) Я понял, что в партии идет борьба, и если уж она меня коснулась, то надо и мне определить свое политическое кредо. Крутить — не выйдет. Я как специалист давно заметил, что вы, директор, проводите туманную какую-то линию, вы путаете, тормозите дело, обманываете государство.
Трабский. Надо бы по существу вопроса отвечать…
Жданович (продолжает). А по существу вопроса… (Подумал.) Черемисов дело делает, и я буду его защищать. Принципиально защищать… по существу вопроса…
Кряжин (торопливо и внушительно). Позволь, Жданович, а кто тебе сказал, что Черемисов нуждается в твоей защите?
Трабский (вскричал). Роман Максимович! Я требовал не раз: либо меня снимайте, либо гоните Черемисова со всей его компанией. Но ты, Роман Максимович, все время колебался. Ты, видишь ли, не мог себе представить, что Черемисов личную обиду сделает предметом беспринципной склоки и объективно скатится в антипартийное болото. Рыхлый ты человек, товарищ Кряжин. Рука не поднимается на Черемисова. Теперь имеются точные документы, опять колеблешься! Опомнись, Роман Максимович…
Кряжин. Я опомнился, Яков Яковлевич… и, к счастью, во-время опомнился, о чем здесь откровенно заявляю и раскаиваюсь.
Миньяров. В чем, Роман, раскаиваешься?
Кряжин. А в том, что я поверил клеветническим материалам против Черемисова. Ты, Трабский, давно повел кампанию против талантливого и смелого экспериментатора… Не знаю еще, с какой целью, но есть случаи, когда законспирированные оппозиционеры…
Трабский встал из-за стола и быстро поднимается наверх.
(Решительно). Все дело Черемисова есть дутое, из пальца высосанное.
Миньяров. Странно, дорогой мой, что ты говоришь об этом после того, как вызваны сюда мастера, инженеры, переводчица.
Кряжин. Во-первых, всех их надо отпустить… Жданович, отпусти народ и сам иди работать…
Жданович удаляется.
А во-вторых, я никого не созывал и дела не начинал. Признаюсь, что колебался… мог бы запутаться. Тоже признаюсь. Теперь судите, как хотите…
Трабский (задержавшись). Прошу простить… Я сейчас вернусь… отвечу. И также по существу вопроса. (Ушел.)
Черемисов. Роман, а когда сейчас ты смотрел сквозь меня, как будто я уже не существую, — тоже колебался?
Кряжин. А я не видел, как я на тебя смотрел.
Миньяров. Вот мы опять собрались втроем… можно сказать пионеры этого строительства… Вместе закладывали камни первой пятилетки. Роман, ты спишь, что ли?
Кряжин. Куда там, к чорту, спать… мысли, мысли, брат.
Миньяров. Но скажи на милость, какая муть в тебе сидит? Товарищ Сталин говорит, что сознание людей отстает от фактического их положения. Мысль точная. И все-таки ты меня удивляешь. Из-за одной только личной неприязни к Дмитрию ты попадаешь в ловушку к своим же собственным врагам. В свое время Трабского сюда подбросили бухаринцы. Лавируя и маскируясь, он проводил свою политику на военное предательство и поражение. А Черемисов стал мешать. Отсюда драка, травля. Когда их разгромили, выявили и он остался одиночкой, приходится спасать шкуру. Если вначале ему надо было просто убрать с дороги Черемисова, то сейчас уже не то. Он, видите ли, Трабский, стал борцом за чистоту наших партийных рядов. Вот что выяснилось, Кряжин.
Кряжин. Ох, не говори…
Миньяров. Как ты выпутался, сейчас не будем разбираться. Чутьем, что ли?..
Кряжин. Если бы чутьем… Надо говорить начистоту. Предупредили. Кто предупредил? Совестно сказать — Люшин.
Черемисов. А-а, все понятно.
Миньяров. Ты сам знаешь — такие дела легко и просто не кончаются. Однако хорошо, что ты не лжешь.
Кряжин. Да, да… придется отвечать. Понимаю, понимаю.
Миньяров. Сейчас я не об этом говорю с тобой. Подумай, а как же дальше жить? Ты же был хороший мужик… Настоящий человек… Только оно замуровано, это настоящее, каким-то шлаком, дрянью. В мелком человеке мелочность еще терпима, но в крупном отвратительна.
Кряжин. Да, да… усваиваю. Урок, ребятушки, урок. (Глянул наверх.) А что с этим?
Миньяров. А я привез решение. Директором попрежнему остается Черемисов. Трабский сам и давно определил свою судьбу.
Кряжин. А ведь когда-то он был членом нашего обкома, редактором газеты.
Миньяров. Зачем далеко ходить! Сейчас, сию минуту он душил прекрасного нашего товарища — и насмерть.
Наверху выстрел. Пауза. Затем на галлерею выбегает Люшин.
Люшин (сияя и восторгаясь). Гражданин Трабский при закрытых дверях покончил свою жизнь. Какие теперь будут распоряжения?
Черемисов (гнев). Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было!
ЗАНАВЕС