КАРТИНА ШЕСТАЯ
Летний дачный павильон с открытым выходом на веранду. За окном молодая свежая зелень. Время предвечернее.
Ксюша. Настя, все готово?
Настя. Будьте спокойны, товарищ секретарь… сама забочусь. Хозяин-то впервой в отпуск отправляется. (Ушла.)
Черемисов (ходит, курит, соображает. Счастливое состояние духа). Теперь запишем задание Месяцеву. Время летит, а мне еще перед отъездом придется совещаться.
Ксюша. Куда поедете, Дмитрий Григорьевич?
Черемисов (почти декламируя). На север, в дальний город…
Ксюша. Оригинально.
Черемисов. Что оригинально?
Ксюша. Что на север, в дальний город.
Черемисов. Не язвите, Ксюша. Я знаю, что все тайное становится явным. Оригинально это или нет, я не, беспокоюсь.
Ксюша (хочет быть искренней). Ну что же, вы счастливы, и этого достаточно.
Черемисов. Вы, Ксюша, мой старый друг. Откроюсь: я вернусь из Ленинграда на комбинат с новым молодым главным технологом. Это наша давняя общая мечта.
Ксюша. Она технолог?
Черемисов. Да, она ведет исследовательский коллектив. Нашим старичкам придется потесниться. Новое нагрянет скоро, новая наука. Записывайте, Ксюша: Месяцеву, Ждановичу — бериллиевые сплавы. Надо направить мысль на творчество, на беспокойство. Успокоились, беда. Я третий год выкорчевываю наследие Трабского. Какими были мы наивными когда-то! Отредактируйте мне следующие мысли: между нами и Западом сейчас идет незримая война за новые металлы… Кстати, переведите для Месяцева статьи, отмеченные мною, из этих вот заграничных журналов. (Передал журналы, продолжает.) Отредактируйте, и жестко, что мои помощники не понимают смысла этой войны.
Ксюша. Как точнее, в чем ее смысл?
Черемисов. А в том, что те же самые бериллиевые сплавы означают укрепление военной мощи государства. Пусть Месяцев выделит думающих мастеров, рабочих и объединит их… вокруг кого бы?.. Есть у нас инженер Лозинин. Он скромный человек, работает пытливо, коммунист.
Является Настя.
Настя. Дмитрий Григорьевич, к вам какой-то егерь — красная фуражка. Дай да подай самого, мол, лично.
Черемисов. Не егерь, а фельдъегерь… Просите.
Настя ушла.
Все ясно, Ксюша?
Ксюша. Да, Дмитрий Григорьевич.
Является фельдъегерь.
Фельдъегерь. Товарищ Черемисов?
Черемисов. Он самый.
Фельдъегерь (передает объемистый пакет в сургуче). Правительственная почта. Расписочку, пожалуйста, сделайте по форме. (Смотрит расписку.) Часы… минуты… точно. Позвольте удалиться? До свидания.
Черемисов. До свидания.
Фельдъегерь ушел. На пороге Настя.
Настя. Дмитрий Григорьевич! Гость на гость — хозяину радость.
Черемисов. Кто еще?
Настя. Родители ваши пришли.
Черемисов. Как пришли?.. Родители… и пришли… О ком вы?
Настя. Да, пришли, пришли. Пожалуйте, пожалуйте.
Являются Марина Дмитриевна и Григорий Варламович.
Григорий Варламович (бодро). Далече ты живешь, парень. Промаялись мы однако.
Черемисов. Счастье мое! Милая… (Обнимает мать.) Марина Дмитриевна, Митенька! Здравствуй!
Черемисов. Откуда же вы шли? С вокзала? Ничего не понимаю.
В другой комнате звонит телефон. Настя ушла.
Марина Дмитриевна. Я говорила, подай другую телеграмму, так и не подал.
Григорий Варламович (огромное удовольствие). А я и первой не подавал. (Истово.) Ну что же… здравствуй, Черемисов-сын… (Слеза.) Здравствуй, Дмитрий.
Обнялись.
Черемисов. Грозился — нагряну, и не дал знать. Чудак!
Григорий Варламович (отошел от сына). Возмужал парень.
На пороге Настя.
Настя. Дмитрий Григорьевич, телефон покоя не дает.
Черемисов. Гоните.
Настя. Гнала. Не наши требуют, а Ленинград.
Черемисов. Ленинград? Простите, милые, но надо переговорить.
Марина Дмитриевна. Ступай, ступай.
Черемисов ушел.
Григорий Варламович (ходит, осматривая дом. Ксюше). Здравствуйте. (Беря пакет.)Ого! Совет Народных Комиссаров! Лично Черемисову. Кто ж это книги иностранные читает?(Покосился на Ксюшу.) Он, что ли?
Ксюша (не без гордости). Товарищ Черемисов в совершенстве владеет английским языком.
Григорий Варламович (вслух, про себя). Прилежности не потерял… Молодчина!(Остановился у фотографии.) Мать, гляди, внук. (Пауза.) Ветвь наша. (Отвернулся.) Чемоданы-то зачем? Не уезжает ли?
Марина Дмитриевна (уже успела познакомиться с Ксюшей). Митя уезжает?
Ксюша. Да.
Марина Дмитриевна. Куда — не знаете?
Ксюша. В Ленинград.
Григорий Варламович. Значит, не во-время приехали?
Марина Дмитриевна (упрек). Но кто же виноват?
Григорий Варламович. Повидал парня, и то ладно. (Ушел на веранду.)
Марина Дмитриевна (пристально). Надолго ли едет и по какому делу, вы не знаете?
Ксюша. Дорогая Марина Дмитриевна, знаю и давно догадываюсь. Мы в этом отношении с Дмитрием Григорьевичем очень похожи друг на друга.
Марина Дмитриевна. В каком же этом — непонятно?
Ксюша. Бобыли. Никто не понимает так Дмитрия Григорьевича, как понимаю я.
Марина Дмитриевна. Разборчивость одолевает.
Ксюша. Нет, не то. Мечты. Только мечта вашего сына сбывается. Не бойтесь, он не будет вечно оставаться в одиночестве.
Марина Дмитриевна. Вы так думаете?
Ксюша. Ведь едет же к кому-то и не один теперь вернется.
Возвращается Григорий Варламович, входит Черемисов.
Григорий Варламович (Черемисову). Родитель-то не во-время пожаловал. Не подал телеграмму.
Черемисов (противоречивые чувства). И очень хорошо сообразил, папаша. Я никуда не поеду. Ксюша (невольно). Что случилось?
Черемисов (К. сюше). Там, в Ленинграде, неприятности, большая неудача. Дело надолго откладывается… То есть дело-то как раз не отложишь, ведь опыты идут для нашего комбината важнейшие, решающие. А вот мечтания надо отложить.
Марина Дмитриевна. В одну минуту все переменилось.
Черемисов (пытаясь сделаться веселым). Говорится же — роковая минута. Ксения Георгиевна, сворачивайте магазин. Как хорошо, что вы приехали! А ты, мамаша, распорядись к ужину по-своему. Наши старые знакомые заявятся на совещание, а оно уж и ни к чему.
Ксюша. Вы и отпуск не используете?
Черемисов (приподнято). Могу свою путевку подарить вам, Ксюша.
Ксюша. Ловлю на слове и предупреждаю, Дмитрий Григорьевич, что я свой отпуск использую. Пойдемте, Марина Дмитриевна.
Марина Дмитриевна и Ксюша уходят.
Григорий Варламович. Что за дева? Или дама?
Черемисов. Девушка. Хорошая, серьезная.
Григорий Варламович. Вот бы и женился, ежели серьезная. Во-время не доглядел?
Черемисов. Некогда было доглядывать.
Григорий Варламович. Чорт вас знает, что вы за люди — некогда, некогда! Глупость. Сколько же тебе? Рожден ты в девятьсот четвертом, значит тридцать шестой год… О, господи! Как время-то проходит — мне уж пятьдесят ось-мой… Дед… да, дед! А внука отняли. Вот моя беда. Балуете, карежите жизнь.
Черемисов. Я не карежил. Давай-ка переменим этот разговор. Садись-ка. Как твое здоровье?.. Вид у тебя завидный, чтоб не сглазить.
Григорий Варламович. Гнали в санаторию, а я к тебе махнул. Интересно поглядеть, как ты управляешься.
Черемисов. Оставайтесь вы жить со мною, и навсегда.
Григорий Варламович. На иждивение к богатому сынку?
Черемисов. Иди, работай.
Григорий Варламович. Сторожем, что ли? Старый уральский доменщик ходит с колотушкой, собак гоняет.
Черемисов. Тебе как раз у нас дело найдется. Но надо ли работать старому доменщику?
Григорий Варламович. Работать всегда надо.
Черемисов. Работать — одно, а на хлеб насущный зарабатывать — другое. Поговорим, отец, подумаем серьезно.
Григорий Варламович. Чего думать? Живу достаточно, денег не прошу у сына, сам могу одолжить, ежели надо. Нет, Митя, надо правду говорить: народ у нас живет неплохо. Ты ведь старый Урал плохо помнишь, а я могу сравнить. Не то что на зипун, на хлеб не зарабатывали.
Черемисов. Что хлеб насущный! Я вот думаю, и не без оснований, что еще одна-две пятилетки — и хлеб насущный сделается у нас бесплатным удовлетворением человеческой необходимости.
Григорий Варламович. Как? Бесплатно то есть?
Черемисов. Да.
Григорий Варламович. Безвозмездно?
Черемисов. Вот именно.
Григорий Варламович (после паузы). Загнул. Митрий-то дите. (Подумал.) Да нет… Как в детстве удивлял меня фантазиями, так теперь… Дите, дите!
Черемисов (сердится). Фантазия?! Две пятилетки только в третью перешли, — ну что за срок в жизни человека, не то что государства! И вот уже пошло обилие! Фантазии!.. Боюсь, что не дадут, сорвут, задержат. Слишком стремительно пошел расцвет. Вот ведь что пугает их-безграничность наших творческих возможностей. Что хлеб насущный! Есть вещи посмелее, потому что нет предела человеческим возможностям, когда социализм даст свой настоящий полный ход.
Григорий Варламович. Мыслишь широко. Это приятно. (Удовольствие.) Ишь ты какой! Муж!.. Зрелый муж! (Взял в руки пакет.) Что же ты пакета не откроешь? Шутка дело — Совет Народных Комиссаров. Лично Черемисову.
Черемисов. Ох, эти пакеты!.. (Взял пакет. Думающе.) Что тут может быть? Иной раз руки дрожат, когда вскрываешь, в особенности если у тебя план не выполнен, дела не ладятся…(Вскрывает пакет, читает бумаги.) Я что-то плохо разбираю… Вот уж чего не ждал! Такие вещи наш брат хозяйственник не часто получает. Благодарность. Лично. Представление к наградам и… Что такое? (Читает.) «Предложить в кратчайший срок…» Понятно. Теперь вполне понятно.
Григорий Варламович. Тебе понятно, а мне нет.
Черемисов. Металл! Ты вспомни тридцать шестой, тридцать седьмой годы. Я все тебе писал. Опыты с металлами, эксперименты, борьба… Трабский. Ну вот — свершилось! Наши марки металлов прошли все испытания и признаны… Да что говорить, когда Совет Народных Комиссаров выносит личную благодарность и представляет всех к наградам. (Читает.) Молотов. Чадаев.
Является Верочка Сурмилина, ей теперь уже лет двадцать пять. Она еще больше располнела и обрела энергические манеры, присущие людям, сложившимся на больших заводах.
Верочка (у порога). Я к тебе, директор, без предупреждения. Перед отъездом куча дела.
Черемисов. Не еду, Верочка, переменились планы, но милости прошу. Знакомься-мой отец, Григорий Варламович, уральский доменщик. (Отцу.) Председатель заводского комитета… наши первые молодые строители. Энтузиасты.
Верочка (радушие). Папаша… Вот уральцы! Молодой мужчина. Ни за что не скажешь, если вас поставить рядом.
Черемисов (шутливо). Так… Ты намекаешь, Веночка, что я уже довольно-таки пожилой.
Верочка (строго и прямолинейно). Не пожилой, но скоро будешь. Опять переменились планы. Нельзя так безответственно относиться к своему здоровью. Сгоришь, товарищ Черемисов.
Черемисов (шутливо). А посему, завком, согласование наутро. Садись. Мамаша ужин сооружает.
Верочка. Нет, мне еще надо к секретарю горкома партии. Но вот один вопрос, прямо пожарный. Черемисов. Пожарный… ну, давай тушить. Верочка (иной, сухой тон). Известно ли дирекции, что сегодня вредные цеха не получили молока?
Черемисов (хмурясь). Положим, да, известно. Ну и что же?
Верочка. Как ты можешь говорить об этом таким спокойным тоном?!
Черемисов. Я вижу, что в тебе, Верочка, кипит очередной вулкан. Давай вулканизируй.
Верочка. А ты, товарищ Черемисов, за шуточки не ускользай. Вулкан здесь неуместен. Стадо, видите ли, перекочевало на новые пастбища, и головотяп директор совхоза оставил вредные цеха без молока. Дело надо передавать в прокуратуру.
Черемисов. Зачем же ты ко мне пришла? Ступай в прокуратуру. И кстати скажи там, что я распорядился оставить на день завод без молока.
Верочка. Так. Понимаю. Выгораживаешь. Ты, Черемисов, вечно выгораживаешь, а между тем здесь преступление.
Черемисов. Это не преступление, а жизненная целесообразность. (Вдруг прорвалось.) Ты, Сурмилина, брось эту линию — терроризировать моих работников. Ты вооружилась профсоюзной дубинкой и крошишь… Терпения нехватает. Ты понимаешь, что такое выпас в условиях оазисов. Надо же помнить, каких усилий стоит нам в пустыне каждая бутылка молока. Вера Ермолаевна, я ценю твой социальный темперамент. Но думать надо, думать, Вера Ермолаевна, серьезно думать. Нам могут предстоять еще такие неприятности, такие трудности, что эти ты будешь вспоминать, как благодать.
Верочка (вдруг дружески, внимательно). Что такое? Что случилось? У тебя все в порядке, Черемисов? Может быть, неприятности?.. А?.. Реагируешь повышенно. (Отцу.) Если бы вы знали, как он работает, а позаботиться о нем некому.
Черемисов. От одной тебя полведра крови потеряешь.
Верочка (сокрушенно). Ужасно реагируешь… Я пью из него кровь. Кошмар! (Опять с юмором.) Но все равно… Я привезла инженера Лозинина с женою. Терроризирую? Как угодно! Безобразие, что такие люди, как Лозинины, живут в одной комнате!
Черемисов. Лозинины в одной комнате! Не понимаю… Где они? Зови.
Верочка. Олег Лозинин учился в Москве, летом приезжал на практику и жил у жены в ее комнате. Так и осталось. У них ребенок… Безобразие! (Ушла.)
Григорий Варламович. Настоящая завкомша! Цаца с перцем.
Черемисов (гордость). Мои люди! Сам растил. Ты взгляни на инженера. Чуть ли не детьми сюда приехали… Теперь опора, кадры! (Горестно.) Семья большая, не доглядишь.
Являются Олег Лозинин, Валя, Верочка.
Лозинин (радушно). Здравствуйте, Дмитрий Григорьевич-
Черемисов. Здравствуйте… (Запнулся.)
Валя. Здравствуйте, Дмитрий Григорьевич. Вы очень редко узнаете меня. Неужели так уж постарела?
Черемисов (хватается за голову). О, боже!.. Вот позор? Вместе получали ордена. (Отцу.)Знаменитый бригадир строительства. Простите, Валя. Ничего не изменились… наоборот.
Валя. То есть как наоборот?
Черемисов. Все та же юность.
Валя. Какая уж там юность. Я жена, мать.
Черемисов. Поздравляю с новорожденным.
Валя. Спасибо, но ему уже пять лет.
Черемисов. Значит, поздравляю пятикратно. (Смеясь.) Семья большая, недосмотришь, а вы скромничаете. Скромность, конечно, украшает, но иногда ведет к забвению. Короче: вопрос с квартирой считайте разрешенным. Мой недосмотр. Винюсь. Эх, други дорогие!.. Как живая стоит перед глазами старина. (Отцу.) Являются ко мне эти ребята голодные, замученные… Поместить их некуда. Шум, возмущение… энтузиазм упал. Смешно и дорого.
Валя (смеясь). Кирпичи… кирпичики. Я целую неделю плакала по ночам. Думала сбежать, а теперь ценю. Мне очень дорога наша школа мужества! (Смутилась.) Нет, правда, это не одни красивые слова!
Верочка. Поедем, а то воспоминаний хватит до утра. У меня горы дела.
Черемисов (Лозинину). Вам будет особое задание.
Лозинин. Бериллиевые сплавы?
Черемисов. А что, интересно?
Лозинин. Стеснялся сказать, а пора. Мне очень хочется поработать. У меня есть кое-какие соображения на этот счет.
Черемисов. Поработаем, дружок, наславу! Поработаем. А вопрос с квартирой считайте разрешенным.
Лозинин. До свидания! Спасибо, спасибо.
Лозинины уходят.
Черемисов. Ты, Верочка, не обижайся, у меня, видишь ли, дурной и славный день. Настроение путаное.
Верочка (решительно). А я что говорю? Нельзя так безответственно относиться к самому себе! На людей начинаешь кидаться. Успокойся. Не обижаюсь. Некогда. (Стремительно ушла.)
Григорий Варламович. Сложно, погляжу, тебе живется.
Черемисов. Ничего, привычка.
Являются Месяцев, Жданович, Чильдибай.
Месяцев. Варламович! Горы сдвинулись, Евгений Евгеньевич, ты видишь кто?
Жданович (становится на колени). Учителю и патриарху коленопреклоненно. (Кланяется.)
Григорий Варламович (добродушно). Не надсмехайся, идол… Так и остался вертопрахом. Голова ведь пегая.
Жданович. Сиянье мудрости и бес в ребре.
Григорий Варламович. А бес не покидает?
Жданович. Ох, нет!
Григорий Варламович. Ну как же ты обходишься?
Жданович. Борюсь.
Григорий Варламович. Ох, врешь! Ох, бестия, ох, врешь!..
Черемисов (подводит к отцу Чильдибая). Познакомься… Митя Месяцев на опытах был одной рукой, этот — другой. Чильдибай Надиров — в переводе значит: высота, зенит.
Григорий Варламович. Здоров, мастер, проздравляю. В степь не тянет?
Чильдибай. Почему нет? Но в степи жизни мало. Каждый день один и тот же разговор.(Прибавил.) Мы молодой народ.
Черемисов (удовольствие, даже торжественность). Ну-с, молодой народ… (Берет в руки пакет.) Впрочем, вот что: совещания не будет, я остаюсь дома, в отпуск не еду.
Жданович. Как?
Черемисов (вынимая из пакета бумаги). Да, да, я никуда не поеду. Но прежде чем прочитать эти документы… (Подумал.) Это очень трудно выразить.
В дверях Марина Дмитриевна.
Марина Дмитриевна. Митенька… да что ж секретничать! Жена приехала.
Черемисов (ошеломлен). Как жена?
Марина Дмитриевна. Лина… Оказывается, мы в одном поезде приехали.
Черемисов. Так. Значит, с Кряжиным стряслась беда. (Ирония.) Понятно. Но почему ко мне?..
Марина Дмитриевна. Она ведь говорит, что ты будто обещал ей в случае чего помочь…
Черемисов. Из-за сына. Да.
Марина Дмитриевна. Она одна приехала. (Оглянулась.) Приехала, входи. Чего ж стоять в прихожей!
Является Лина. Молчаливый поклон. Жданович повел глазами в сторону веранды. За ним вышли Месяцев, Чильдибай.
Лина. Как хорошо у вас, красиво! Лес вырос.
Марина Дмитриевна. Разве в Москве было хуже?
Лина. Что было, то прошло. Без лишних слов скажу — мы с Кряжиным разошлись подобру-поздорову. Каюсь-сделана непростительная ошибка, но тужить и плакаться не в моем характере.
Григорий Варламович. Где же внук? (Строго.) Ангелина!
Лина. Он со мною не поехал… (Слезы.) Он ушел.
Черемисов. Бежал?
Лина. Именно ушел. Собрался и ушел. Ни слова, ни записки. Но я слыхала как-то, он говорил товарищу, что будет жить один, как только кончит школу.
Черемисов. Разве он закончил?
Лина. Представь себе, сдал вперед за десятый класс, добился. Я и не знала за ним таких способностей.
Черемисов. Я виноват, я. (Ушел.)
Григорий Варламович (непримиримость). Зачем же ты сюда приехала? Свободы тебе мало или все друзья — в кусты? (Истово.) Ну, Ангелина… Ведь твой родитель был моим первым другом… Задушил бы я тебя своими руками. (Ушел.)
Лина (с болью). О чем тут говорить теперь? Зачем? «Я виноват», «задушил бы»…
Марина Дмитриевна. Чего ты наковеркала, подумай! Ты Митрию разбила жизнь и себе счастья не сыскала. С какими же глазами ты сюда явилась?
Лина. Мы выше этих старых предрассудков. И Черемисов, я надеюсь, должен мне помочь, поскольку в прошлом были родственные чувства.
Черемисов в дверях.
Марина Дмитриевна. Пускай помогает… Пускай прощает, пригревает. Но мы с нашими старыми предрассудками видеть этой гадости не будем. (Ушла.)
Черемисов (хмуро). Что там у вас случилось?
Лина. Кряжина исключили из партии. Дело тянулось долго.
Черемисов. За что исключили?
Лина. Ей-богу, я не интересовалась. Отстал. Проглядел. Окружил себя подхалимами. Да ты, наверное, знаешь без меня.
Черемисов. Кое-что знаю. Что же он теперь делает?
Лина. А мне неинтересно.
Черемисов. Грубовато. Да. Эгоистично. Где ты набралась?
Лина (певуче). От тебя, Митенька. Ты позабыл, как ты меня не замечал. Ты пылкий человек, конечно, ты целиком уходишь в свои интересы, но отчего же этот пыл всегда шел мимо меня, на сторону?
Черемисов. Интересы намечались у нас разные.
Лина. Нет, если бы ты захотел, при твоей способности увлекать людей, ты мог бы сделать из меня самого верного, самого преданного друга. Ты не оценил меня. Ты виноват.
Черемисов. Не понимаю, зачем ты это говоришь, зачем?
Лина. Но отчего же ты монашествуешь, а? (Молчание.) Сказал бы все-таки, отчего так получилось, милый? Пора, давно пора и полюбить. Не любится?
Черемисов (после паузы). Ну вот что, поезжай в наш дом отдыха. Я позвонил туда. Там тебя примут. Живи, устраивайся, как желаешь, вот и все. (Ушел.)
Входит Жданович.
Жданович. Куда же делся Черемисов? Он меня сейчас звал. Вы не знаете зачем?
Лина. Ах, что я могу знать! Сама себя не знаю. Жданович, меня выгнали.
Жданович. Резко сказано. Не верю.
Лина. Надо убираться в дом отдыха.
Жданович. Я часто жажду, чтобы меня выгнали в дом отдыха. Увы, не выгоняют.
Лина. Вы тот же… милый, остроумный. Так и не женились?
Жданович. Опоздал и примирился. А в вас, Ангелина Тимофеевна, появились тонкие бальзаковские гиперболы очарования.
Лина. Комплимент или укол — не понимаю.
Жданович. Бальзак описывал с глубоким проникновением тридцатилетних женщин. Ну, а гиперболы…
Лина. Напрасно думаете, что Лина прежняя провинциалка… Можете не разжевывать…
Жданович (легко). Вполне естественно, всеобщий рост.
Лина. Вот, вот… еще увидите. У вас театр играет? Деловой вопрос.
Жданович. Нет, но будет играть. Осенью. А что?
Лина. А то, мой милый, что я вам так сыграю «Без вины виноватые», что все вы обрыдаетесь…
Жданович. Люблю… Рыданье укрепляет сердечную деятельность.
Лина. Зря шутите.
Жданович. Нисколько.
Лина. Это Черемисов думает, что я в Москве сидела дура-дурой. Я свое взяла. Нечего мне намекать. Бальзак, Бальзак! Я знаю, на что Бальзак намекал. И ничего не поздно. Нежданова тоже поздно начинала петь, а как еще запела! Я выработала определенный взгляд на вещи: ничему не поддаваться, не вешать головы. Всего хорошего, Евгений. Не забывайте меня, грешную, навещайте…
Жданович. Ваш раб покорный… и нелицеприятный.
Лина. Знаем, какие вы рабы. (Ушла.)
Вошел Черемисов.
Черемисов. Ушла?
Жданович. Обиженная.
Черемисов. Очень хорошо. (Зовет.) Эй, Месяцев, Надиров! Слушай, Жданович, когда мы можем дать стране те новые марки металлов? Экспериментальные? (Пауза.) Ты что, не понимаешь, о чем идет речь? (Пауза.) Отвечай, я спрашиваю.
Жданович. А завтра поздно будет разговаривать?
Черемисов. А завтра надо будет не разговаривать, завтра надо начинать давать новый металл.
Жданович. Никакого нового металла мы завтра не дадим. И послезавтра не дадим. Через полгода — еще туда-сюда.
Черемисов. Я говорю — немедленно, а не через полгода!
Жданович. А я не инженер, а балалаечник?
Являются Месяцев и Чильдибай.
Я тоже знаю, что говорю.
Месяцев. Что за балалаечник и почему?
Черемисов. А ну-ка, шутки прочь! (Ждановичу.) Когда образцы пошли в Москву, я дал тебе задание подготовить технологию на тот случай, если нам придется варить эти металлы. Ты подготовил?
Жданович. Нет.
Черемисов. Как?
Жданович. Готовиться на всякий случай — это роскошь. У меня тысячи заданий и текущих дел. Я старый практик. Дадут заказ — пожалуйста. Приказывайте.
Черемисов. Я приказывать теперь могу одно — отдать тебя под суд.
Жданович. А меня еще ни разу не судили. Стаж с пробелом.
Черемисов. Да как ты смеешь!
В дверях Марина Дмитриевна.
Марина Дмитриевна. Митенька, мы стол накрыли. (Окружающим.) Что с ним?
Входит Григорий Варламович.
Черемисов (продолжает). Это первый мой помощник! Опора! Мозг!
Жданович. Пора менять. Под суд, — о, боже мой! — бери.
Марина Дмитриевна. Господи, что говорят! Милый Митя, что с тобой, на тебе лица нет.
Черемисов (овладевая собой, гнев). Успокоились. «Жить стало лучше, жить стало веселее». Но ведь это было сказано все-таки о процветании коллективизма в нашей деревне, это было сказано при имени Ангелиной, трактористки, которая дала миру невиданные рекорды. А что мы делаем сейчас? И никакими силами не пробить этого проклятого успокоения. Ты, Месяцев, не фыркай! Я знаю твои мысли.
Месяцев (вскинулся и умолк)…Нет, не стоит начинать.
Чильдибай. Ты молчи… молчи…
Месяцев. Что мне молчать?.. Характер, да… (Вдруг.) Что случилось? Стоим на первом месте по Союзу. Американские инженеры приехали — кисло сделалось. Купер на завод письмо прислал — свои услуги предлагает. Ни Куперы, ни Муперы нам теперь не требуются. Нет же… каждый день я слышу один и тот же тезис: «угасла творческая мысль»… Не буду продолжать.
Чильдибай (юмор). Ты каждый день серчаешь. Зачем серчать? Не помогает. (Серьезно.)Мало-мало успокоились… Люди дают бериллий, Урал работает, а мы с тобою совещания устраиваем. Скажи — нет?
Черемисов (с болью). Зачем?.. Дрались, мучились, действительно выстрадали… Зачем?.. Чтоб мой ближайший друг теперь мне говорил: отдавай под суд, мне наплевать.
Жданович резко направляется к двери.
Вернись. Потом уйдешь.
Жданович задерживается.
Если, конечно, ты страшно оскорблен, не задержу. Просить прощения не стану. (Взял пакет. Сдержанно. Хмуро.) Вячеслав Михайлович Молотов передает личную благодарность мастерам-металлургам Месяцеву, Надирову Чильдибаю, инженерам Ждановичу, Черемисову со всем коллективом… Совнарком представляет коллектив к наградам орденами за выплавку новых марок металлов, имеющих важное оборонное значение. А далее мне, под личную ответственность, предлагается немедленно давать стране эти металлы. (Передает бумаги.) Читайте сами.(Ждановичу.) А теперь уходи, если у тебя есть стыд и совесть.
Марина Дмитриевна. А у тебя есть совесть? Советская власть не тебя одного благодарит и награждает. Значит, перед нею вы равны. Чего же ради ты накинулся на одного Ждановича? Он тебя еще мальчишкой учил, растил.
Григорий Варламович. Мать, ты… не надо. У них большие государственные дела.
Марина Дмитриевна. Так пусть и разоряется у себя в комитетах, в правлении!(Черемисову.) А тут не смей! Как было хорошо! А минута-то какая!.. Разве каждый день вас так вот и благодарят… Нет, Женя, ты от нас не уходи.
Жданович. Никуда я не пойду. Он еще возьмет назад, свои слова. В том, что он сейчас прочел, есть что-то высшее, дорогое, выше самой награды…
Черемисов. Понимает… высшее… Так почему же ты?.. (Сдержался.) И ни одного слова не беру обратно и не возьму.
Жданович. Возьмешь, и очень скоро. Трактористке позавидовал. Она творит невиданные в мире вещи. А мы — металлурги, цвет советских пятилеток! — не делали невиданных вещей и не умеем. Успокоились… Ну, подожди… (Пошел, вернулся.) У Наполеона тоже было дурное воспитание, но то же был все-таки Наполеон. (Ушел в другую комнату.)
Григорий Варламович. Ну, парень, будет… За десять лет впервой собрались снова вместе. Мать собрала поужинать. Пойдемте.
Черемисов (еще в расстройстве). Сейчас приду.
Все, кроме Марины Дмитриевны и Чаремисова, вышли.
Марина Дмитриевна. Обидел ты Ждановича…
Черемисов. Не бойся, злее будет. Может быть, и пересолил. Плохо у меня все-таки на душе. Уговори отца ко мне переехать. Не могу я больше жить один.
Марина Дмитриевна. Не едет твоя Катенька?
Черемисов. Вон что! Знаешь?
Марина Дмитриевна. Матери — и не знать. Зачем, милый, таишься?
Черемисов (с силой). А что мне рассказать?.. Жена… Но у нее свой путь жизни. Не может она бросить все по семейным… да нет, смешно подумать. В двадцать шесть лет завоевать положение в кругах ученых в Ленинграде, возглавить исследовательскую группу инженеров. Два года работал человек над огромным делом. Затратили полмиллиона…
Марина Дмитриевна. Вон она чем ворочает!
Черемисов. Видишь, что у меня в душе творится. Делиться, жаловаться неспособен. Тебе одной, впервые… Так и живем порознь, не день, не два, а годы.
Марина Дмитриевна (ласково, проникновенно). Вот и хорошо. Если любите друг друга, мечтали, то как же ей-то? Женщине еще тягостнее. Ты вот какой… железный!.. и то прорвалось. Нет, Митя, ты меня обрадовал. А то боялась — заведешь себе какую-нибудь шелыхвостку на птичьих ножках. Вьются они вокруг вас. Нет, нет, Митя, редкостный из тебя вышел человек. И любовь у тебя редкостная. Не тужи. (Целует в лоб, гладит по волосам.) Мальчик мой, красавец… умница.
ЗАНАВЕС
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Молодой парк. Весна. Аллеи среднеазиатских тополей. Садовая скамейка. Перед вечером. Вдали пионерский горн, отголоски лагеря. Парк постепенно наполняется голосами, пением, музыкой. Стремительно является Верочка Сурмилина. Измотана и воодушевлена. Увидела в стороне Ждановича.
Верочка (Ждановичу). Евгений Евгеньевич! Вернулся Черемисов из Москвы? Неужели он меня зарежет?
Жданович. Вернулся. Только что звонил с аэродрома, вызвал меня, Месяцева… Но почему зарежет… почему персонально вас?
Верочка. А потому что я одна маюсь. Я изнемогаю. С утра голодная. Это переходит в настоящее кощунство. Не нахожу слов. Где верхушка? Нет верхушки. Откололись. У нас портится настроение массы. А у меня по программе, во-первых: Жданович открывает карнавал. Нет, Черемисов открывает карнавал. А вы, Евгений Евгеньевич, будете чествовать старейших юбиляров. Секретарь парткома сейчас по телеграфу принимает списки награжденных. Пойдемте согласовывать программу.
Жданович. Обожаю всякие согласования.
Верочка и Жданович уходят. Стремительно выходит на дорожку Лина. Села на скамейку, припудривает лицо. Нашептывает. Является К а тенька. Теперь ей двадцать семь лет. Все ее манеры, взгляд, лицо являют смелость и самоуверенность, что Переходит в резкую строптивость. Одета хорошо и дорого. В руке тюльпаны.
Катенька. Простите. Вы не можете сказать мне, как ближе пройти к дому Черемисовых?
Лина. Пожалуйста. Вон за деревьями виден дом Черемисовых.
Катенька. Благодарю. (Идет.)
Лина (смотрит ей вслед, что-то припоминает). Она… Не может быть! (Зовет.)Послушайте… (Вскочила.) Вы ли это?
Катенька. (вполоборота). Я ли?.. (Усмешка). Кого вы подразумеваете?
Лина. Чего же тут подразумевать? Мы старые знакомые.
Катенька (после паузы и сухо). Ангелина Тимофеевна?
Лина (без улыбки). Она, она. Руку, дорогая моя. Здравствуйте.
Неловкое рукопожатие.
Вы к Черемисову? Его еще нет дома. Звонил домой. Была у них. Сын на каникулы приехал. Так хорошо все у нас устроилось. Мальчик учится в Ленинграде. Математик.
Катенька. Да, я знаю.
Лина. Слыхали? Очень хорошо. Здесь сегодня праздник. Десятилетие закладки города. Через час у нас большой концерт. Когда вы приехали?
Катенька. Уже несколько дней.
Лина. Да, да, да! Десять лет тому назад уехала учиться в Ленинград. Ну, и как же?.. Не бросила металлургию?
Катенька. Нет, не бросила.
Лина (простовато). И все-все напролет десять лет учились?
Катенька. Науке учатся всю жизнь.
Лина. Ах, вон что! Значит, вы пошли по научной линии?
Катенька (ей чуть-чуть смешно). Да, я пошла по этой линии.
Лина. И много получаете?
Катенька. Это дело относительное.
Лина. Но вы одеты — дай бог каждому. Замужем?
Катенька. Да.
Лина. За кем же?
Катенька. За Черемисовым.
Пауза.
Лина. Нет, вы шутите! Ну разве это правда? За Черемисовым! Он здесь — вы где-то… То есть я, конечно, предсказывала, но десять лет! Когда это случилось? Ничего не понимаю.
Катенька (мягко). Мы решили ждать, пока я доучусь. Потом меня оставили при кафедре, потом мне надо было завершить определенный цикл намеченных работ.
Лина. А он ждал и ждал, несчастный!
Катенька. Если здесь несчастье, то мы оба жили одним несчастьем.
Лина (доля отчаяния). Значит, любовь!.. Да, он такой. Каменный характер. Боже мой, какие судьбы у людей! Его не переломаешь. Я ничего, не жалуюсь-.. Но что же получилось в итоге? Я пошла по проторенной дорожке. Ты… простите, говорю на ты… Вот вам и Катенька. Девочка из беспризорных. Ах, какие судьбы у людей! Вот бы сыграть такую. Да разве у нас напишут? А вы не спросите, как я? Живу, представьте себе, и не так уж скучно. О чем мечтала с детства, того достигла. Играю кое-как. В Москве не удалось устроиться, — там нашего брата на сцену лезет — не протискаешься. Здесь выстроили замечательный театр. Кто это сказал, что лучше быть первым на периферии, чем вторым в столице? Кто это сказал? Периферия очень выросла.
Катенька. Юлий Цезарь…
Лина. Зритель изумительный, плакаться не приходится Есть независимое положение, успех…
Катенька (еще мягче). Ведь я же помню, как вы стремились на сцену.
Лина. Да, стремилась. Ради этого стремления эксцентрически полетела вслед за Кряжиным. Но, как говорится, «недолго музыка играла, недолго продолжался бал». Мы с ним расстались очень мило, как друзья.
Катенька. Представьте себе, я встретила Романа Максимовича в Челябинске на вокзале, неделю тому назад.
Лина. Ах вон как, путешествует… А куда едет, не говорил?
Катенька. Поехал на Балхаш работать в горном деле и, как он выразился, жить снова начинать.
Лина. И прекрасно. Что-нибудь сказал о наших прежних отношениях? Может быть, наплел чего-нибудь? Он не тонкий, нет.
Катенька. Нет, ни слова не сказал.
Лина. Это даже мило. Все-таки он честный человек. Не выдающаяся личность. Но я не осуждаю.
Катенька. Вы уж извините, я пойду. Я ведь еще и не была у них.
Лина. Сказано не так. Вы можете сказать — «у нас».
Катенька. Да, пожалуй. Придется привыкать. До свидания, Ангелина Тимофеевна.
Лина (актерски). До свидания, дорогая, до свидания, душечка. (Расцеловала.) Ах, я вас запачкала, простите. Желаю вам всяческого счастья, на веки вечные. Приходите ко мне на концерт. Стихи молодых казахских поэтов читаю. Театрализованное выступление. Волнуюсь ужасно.
Катенька ушла. Выходит группа молодежи.
Молодой человек. Добрый вечер, Ангелина Тимофеевна. А мы вас ждем с нетерпением. Зал полон. Что вы будете читать?
Лина и молодежь уходят Входят Жданович. Месяцев и Чильдибай.
Чильдибай. Месяцев, давай путевку.
Месяцев. Какую путевку?
Чильдибай. Пойду учиться.
Месяцев (удивленно). Куда учиться? Чему учиться? Жену, детей бросишь и пойдешь учиться?
Чильдибай. Жену, детей брошу, пойду учиться.
Жданович, не вмешиваясь, с интересом слушает.
Месяцев (с досадой). Чорт тебя знает, откуда взбрело в голову! Мастер, десятилетний стаж, дважды орденоносец… Брось, без тебя голова лопается. Видел, Катенька Маева что нам преподносит? Технологию менять надо. Реконструкция. Ты это понимаешь?
Чильдибай (страстно). Конечно. Она баба? Извиняюсь — женщина. Нет. Дама, извиняюсь! Она, дама, может, как хочет менять технологию, да, а орденоносец не может. Это неправильно, обидно. Скажи — нет?
Месяцев. Женщина! Вот что его сразило. Дорогой, успокойся, не страдай. Это глупо в конце концов.
Чильдибай. Я знал, когда она девчонкой здесь работала. Она в женском бараке жила, босиком ходила.
Месяцев (сердится). Ну и что?
Чильдибай. Пойду учиться.
Месяцев. Ну, хорошо, ты пойдешь учиться, я пойду учиться, а кто работать будет?
Чильдибай. Слушай, товарищ Месяцев, я не дурак. Знаю, что говорю. (Вдруг тоже рассердился.) Завтра-послезавтра приедут инженеры, и ты мне скажешь: «Эй, Чильдибай, давай, давай…» (Легонько свистнул, сделал жест отстранения.) Она босиком ходила. Теперь вы за нею бегаете. Что, скажи — нет?
Месяцев (задет). Никто за нею, во-первых, не бегает. А во-вторых, она звезд с неба не хватает. Просто-напросто молодые инженеры три года бились над опытами и добились своего. Она лишь возглавляет коллектив.
Чильдибай. Шутки-дело — возглавляет! Я, ты не возглавляем. Она. Да?
Месяцев (вскипел). Какого чорта ты въедаешься! Она, она… Главное дело — бегаем. Должен, кажется, понимать, что решается огромная идея. Босиком ходила. Митька Месяцев тоже босиком бегал…
Жданович. Верно, Чильдибай, обидно, когда отстаешь. Ордена, заслуги, а отстал. Ужасно.(Месяцеву.) Да, брат, утирают нам с тобой нос. Ничего не скажешь.
Месяцев. Под этим не подписываюсь.
Жданович. А ты пойми сравнительно. Вот уже вырос у нас молодой лес. Смотри, какие тополя!.. Можно обижаться, ничего не признавать, но тополя от этого расти не перестанут… Поймите глубочайшее, решающее — новые люди выросли. Я сравниваю себя с ними в молодости. Иное поколение, новая ухватка, свое мышление. Мы делали карьеру, эти строят государство. Мы о народе рассуждали в общем, идеальном смысле, а этим рассуждать не надо: они и есть самый народ. Она вернулась на завод с новыми большими знаниями. И против правды не попрешь. Суть вещей есть непреложность. Она нас бьет, как хочет. Это громадная тема, Месяцев, громадная.
Чильдибай. Она идет. Молчите!
Месяцев (тихо). Слушай, Евгений Евгеньевич. Вот говорят, будто Дмитрий и она давно супруги.
Жданович (пристально). Нет, ты серьезно?
Месяцев. Говорят…
Жданович (размышляя). Но так упорно скрывать даже от меня… Силен характер!
Месяцев. Характер мы этот знаем. Пойдемте.
Жданович. Вы идите. Я Черемисова здесь подожду. Мне надо предварительно с ним потолковать.
Разошлись. Является Катенька.
Чильдибай. Здравствуй, Катенька, здравствуй! Ай азамат! Молодец! Пойду учиться.
Месяцев и Чильдибай ушли.
Катенька. Евгений Евгеньевич… у вас свидание?
Жданович (приближаясь). Да, с первою звездою.
Катенька. Вы холостяк принципиальный?
Жданович. Нет. Только запоздалый. (Помолчал.) А вы?
Катенька. Что я?
Жданович. Я спрашиваю, собственно, к тому… ваш муж тоже будет здесь работать?
Катенька. Да, он будет здесь со мной работать.
Жданович. Это очень важно.
Катенька. Знаю, знаю.
Жданович. Трудно будет после Ленинграда… Балет… (Вздохнул.) Мариинка. (Вздохнул.) У нас тут Ангелина Тимофеевна сделалась премьершей. Играет ничего, но — Ангелина Тимофеевна.
Катенька. А я, представьте себе, десять лет мечтала вернуться именно сюда. (Вдруг.)Машина, кажется, подъехала?
Жданович. Да… Грузовик. Сегодня тут гулянье. (Продолжает.) Конечно, если дело любишь, вкладываешь душу, то здесь у нас богатые возможности.
Катенька. Я так и думала.
Жданович. Но вам здесь будет трудно с кабинетными теоретическими работами. Мы не академия.
Катенька. А я уже три года соединяю теорию и практику. Что-то получается.
Жданович. Да… получается. Не спорю. Есть у меня к вам еще вопрос. Скажите, пожалуйста, что вас толкнуло на мысль решить именно эту вашу проблему?
Катенька. Не понимаю вас, Евгений Евгеньевич! Неужели вы за дальностью расстояния не видите угрозы? Как можно не думать, не предвидеть, что в дни войны нам неминуемо придется от заводов взять двойную, тройную производительность. Мы утверждаем точно, окончательно, что ваши механизмы при быстрой реконструкции сами собой наполовину, на три четверти подымут выдачу металла. Остальное дадут люди. Вы вдвое увеличите программу. Ведь мы дадим стране как бы другой завод. Даже другой город. Это же не мечты. Это у нас в руках. Трехлетний труд целого коллектива. А вы молчите. Вы целую неделю не даете нам окончательного ответа, занимаете какую-то нейтральную позицию, экзаменуете. Экзаменуйте дальше. Слушаю вас.
Жданович (решительно). Ну, полно, Катенька (целует руку), — позвольте мне называть вас так по старой памяти, — весь ваш материал я передал отделу технологии с приказом реализовать. Дело началось.
Катенька (вдруг). Евгений Евгеньевич, вы чудесный, вы хитрый, осторожный и чудесный человек. Смотрите! Черемисов! (Бросается вперед.)
Жданович удаляется.
Черемисов. Ты ли это? Катенька, моя Катенька! Наконец-то!
Катенька. Я же писала: весной приеду. Приехала, а тебя дома нет. Тоскую, мучаюсь, предаюсь мечтам о прошлом и возмущаю ваши воды.
Черемисов. Воды? Какие воды?
Катенька. Узнаешь скоро. Ох, боюсь!.. Но погоди. Милый ты мой, когда же мы в последний раз виделись? Осенью?.. Это вечность.
Черемисов. Да, в сентябре… Были и синие и прямо-таки золотые дни в Ленинграде… Что может быть чудесней!
Катенька. Может быть. Еще чудесней, что ты помнишь, еще чудесней, что такое чудо эта роща — серебряные тополя, — и ты ее при мне загадывал! Значит, мы ровесники этой чудесной роще! И я готовила в уме другие фразы, и все на свете позабыла. Любимые мои глаза.
Объятия.
Черемисов. Катенька, пойдем к нам в дом.
Катенька. «К нам в дом»… А что такое дом? Понимаешь ли ты, Митя: я сейчас всем существом, до подлинного превращения ощутила себя в прошлом. Я помню каждое лицо, каждое слово того вечера. С того вечера на озере мне все снилось. Мы непременно сегодня же пойдем на озеро.
Черемисов (вдруг). Катенька, я сейчас вижу тебя тою Катенькою.
Катенька. …которая не умела связать двух слов и изъяснялась больше междометиями. Ты лишь пойми, какая удивительная радость наполняет сердце человека, который был, действительно, ничем.
Входят Жданович, Месяцев и Чильдибай.
Жданович. Дмитрий Григорьевич! Я совещание отменил, в нем нет сейчас необходимости.
Черемисов (строго). А я просил тебя отменять мои распоряжения? У меня на руках решение правительства по пересмотру плана.
Жданович. План этот пересмотрен, и вряд ли дело разойдется с решением правительства. Разве что в сторону увеличения.
Черемисов. Как пересмотрен? Кем?
Жданович. Говоря философически — жизнью, практически — людьми. И главное — людьми твоими, близкими тебе людьми. Представь себе, что мы построили второй завод. Я лично это ясно представляю.
Черемисов (Катеньке). Ты приехала со своим коллективом. Вы объясните все-таки. Я ничего не понимаю.
Катенька. Мы тут целую неделю объяснялись.
Жданович. Два пуда соли съели. Красивые дела… ничего не скажешь.
Черемисов. Так вот что значит — возмущала воды. Теперь я все понял.
Жданович. А ты-то, директор, клади визу, решай! Что ты, действительно, ничего не знал?
Черемисов. Каюсь, братцы, помалкивал… Были причины. Почему я в прошлом году не поехал в отпуск? Мои ребята в Ленинграде провалились с опытами, не дотянули. А мы мечтали вместе вернуться… Да, но разрешите вам представить.
Катенька. А я сама представилась.
Черемисов. Еще лучше.
Жданович. Но ты, оказывается, романтичен.
Черемисов. Положим… ну и что?
Жданович. Нет, не сердись, я ведь говорю всерьез. Ведь вот она, сама романтика. И какая целеустремленность! Ничего не скажешь, высокий класс. Я, может быть, завидую, но восхищен.
Черемисов. А что ты думаешь?.. Вот, например, за что меня не переносят наши Кряжины? «Ох, Черемисов, ты у нас поэт». А я не могу терпеть сухих дельцов, лишенных даже признака воображения. Да ежели у тебя нет полета, радости в душе и восхищенья, то чем живешь? То-то и дорого, что победила сталинская школа высоких целеустремлений, творческого вдохновения большевиков. Эх, други милые, какие мысли, какие новые мечты являются сейчас! Если десять лет тому назад в пустыне, на диких камнях, мы видели вот этот праздник, то какое будущее возникает впереди! Верю, друзья мои, что еще при нашей жизни придет такое время, когда мы скажем: вот он, праздник коммунизма. Сбылось!..
ЗАНАВЕС
1946–1947 гг.