ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Иностранный пароход. Директор советских заводов Григорий Гай и директор американских заводов мистер Генри.

Генри. Этот человек сам себе завидует… Вы слышите, этот человек сам себе завидует! И — не завидует мне… Я бы хотел посмотреть на тебя через лупу. Он даже декламирует о своей родине, которая похожа на беременную корову. Большевики, оказывается, умеют декламировать. Скоро они будут составлять мировую поэзию… Послушайте, дайте мне выпить шампанского! Я очень боюсь: когда большевики будут составлять мировую поэзию, мне уже не дадут шампанского… Тяжелая американская шутка! Вы тоже четырнадцать лет шутите, и от ваших шуток колики стоят в желудке земли. Слушай, Гарри, Григо… Григо… Григорий, я не удивляюсь, что ты большевик. Мы с тобой были два эмигранта из двух городов. Выгнал меня Лондон. Петербург тебя выгнал. У нас была виселица. Не удивляюсь. (Подали вино.) Пролетарии… Бунтовщики… Смешно! Слава богу, что мы уже не пролетарии. Мне неважно, что ты большевик. Я понимаю: революция, Маркс, социализм… Но ты же ведь миллионер, ты президент колоссальных предприятий, ты распоряжался у нас миллионами долларов, ты босс, хозяин, и я тебя люблю.

Около ходит неизвестный в странной военной форме. Послушал. Ушел.

Но не надо быть дураком. Ты меня приводишь в бессонницу. Он сам сдал колоссальные заказы. Не удивляюсь. Он насобжулил на четыре миллиона. Не удивляюсь. Почему эти четыре миллиона не должны лежать в твоем кармане? Скажи своей жене, что директор «Говард-компани», тоже бывший рабочий, тоже социалист и марксист, удивляется… Мы не перевариваем вас только за то, что вы закрываете свой карман. Вы говорите, что вы материалисты. Вы врете! Вы идеалисты. Высший материализм-мой карман. Я начинаю делаться страстным…

Опять появился неизвестный.

Чего вы ищете? Монету? Она не брошена. Здесь говорят деловые люди. Гут-найт! (Гаю.) Я становлюсь актером. Я разыгрываю греческое представление о жизни двух директоров, двух президентов промышленности, двух факелов, которые греют головы и желудки людей. Ты талантлив, и я талантлив. Живописная картина! Рембрандт! Представьте себе синие автобусы…

Гай. Я ездил на них. Это старые похоронные кобылы, а не машины.

Генри. Это мои кобылы. Я представитель общества синих кобыл, моих синих автобусов. Ты делаешь дела со всем миром. Я делаю дела со всем миром. Зачем мне синие клячи? Это шутка моего кармана. На наших заводах занято сто двадцать тысяч рабочих. В один из дней мне приходит в голову уволить пять тысяч. Шутка! Нажим кнопки, фраза секретарю: «Не пора ли нам проветрить мастерские от большевиков?» — и ты сейчас увидишь, как можно заработать даже на слове «большевик». Пять тысяч человек уезжают от нас искать дела и хлеба. Но мы же с тобой статистики. Уезжают их жены, их дети, их старики и чемоданы на моих синих автобусах… Ты уже понял меня? Ага! А мы по всем штатам Америки в ее газетах даем объявление, большое веселое объявление, что «Говард-компани» требуются рабочие всех специальностей. Тогда рабочие всех специальностей едут в наш город. Они едут на наших синих автобусах в наш город. Ибо только на синих автобусах можно получить прямой и дешевый билет в наш город. Они едут тысячами, десятками тысяч, днем и ночью на моих синих автобусах… Их приезжает сто тысяч. И девяносто пять тысяч отправляют обратно. Сколько долларов, ты думаешь, даст мне каждая такая операция?

Гай. Завидую, но не знаю.

Генри. Я получаю полмиллиона долларов за три таких операции в год. Учись! Ты еще молодой. У тебя социалистическое предприятие. Не удивляюсь. У вас Днепрострой. Не удивляюсь. Но научитесь вы по-деловому управлять социалистическими предприятиями, как управляет Генри, директор «Говард-компани», твой друг, поставщик и коллега.

Гай. Да… Надо запомнить твой метод, надо предложить использовать твои способы советскому правительству.

Генри. И опять ты наивен! Зачем об этом говорить вашему правительству? Ваш президент тоже захочет иметь свои автобусы в Москве, а потом в провинции. Он тоже захочет зарабатывать. Ты сам учись управлять своими социалистическими предприятиями. Прекрати разговоры, что ты завидуешь себе! Нажим кнопки — и полмиллиона долларов, миллион золотых рублей. Я теперь у тебя спрашиваю: ты завидуешь себе или мне?

Гай. Конечно, тебе. Куда нам до вас! Я ошеломлен… Я запишу все это. Вот так надо управлять социалистическими предприятиями.

Генри. Я устал… то есть я нынче откровенен… Этот военный — он тоже русский — свел меня с женщиной, у которой бедра… Ты подожди, он сделает тебе тоже бедра. Посиди. Запиши мои мысли. Не будь дураком… Я ушел. Я перед бедрами был с тобой откровенен. (Уходит.)

Музыка.

Гай (рассматривает бумаги в портфеле). А, вот она… Генри, нежный друг, чтоб тебя черти побрали! (Читает.) «На добрую память моему другу». (Рвет фото.) Нигде мне не бывает так трудно, как в Америке; знаю я их насквозь сериями и поодиночке. А волны, как сугробы в Сибири. Далеко до Советского Союза… (Поет.)

Мои ребята в Гамбурге сидят, торгуются. Надо им телеграфировать, чтобы приехали в порт. Жену надо известить… Кругом соскучился! А у меня теперь, по всей арифметике, должен сын родиться. (Мысленно считает.) Ну да… А ежели не сын, а какая-нибудь Майя?.. Сойдет и Майя.

(Собирается писать.) Девчонка тоже ничего… Расти долго будет. Мальчики как-то скорей растут. (Пишет.) «Гамбург. Штрассе… штрассе». Так… «Подготовьте информации о состоянии наших заказов…»

Перед Гаем стоит служащий парохода.

Гай. Йес?

Служащий. Радиограмма.

Гай. Йес. (Принял радиограмму, дописал свои, сдал, оплатил.)

Служащий поклонился, ушел.

Фу ты, какая пошла у нас исполнительность! Даже на океане директора информируют, а то по месяцу ответа ждал. (Вскрыл депешу, читает раз, другой и третий.) Максим… (Подумал.)Сняли… (Читает.) «Третьего дня тебя сняли. Собран материал. Готовься. Максим». Вот тебе и раз! Это у нас бывает. Уезжают начальниками, а приезжают свободными гражданами. Надо полагать, друзья у меня завелись. Какая-нибудь сволочь орудовала… Грустно все это… нехорошо…

Около Гая стоит неизвестный.

Неизвестный. Смею спросить — соотечественник?.. Впрочем, что ж спрашивать! Я слыхал, как вы задушевно пели нашу далекую песенку и как с русской нежностью сказали: «Далеко до Советского Союза…» Вам грустно? У нас с вами нет ни дам, ни гидов, мы — листья осенние, которых гонит сквозной ветер по планете. Я полгода не слыхал русской речи, я полгода не видал русских глаз.

Гай. Какие же глаза вы, сударь, видали?

Неизвестный. Японские, сударь, японские глаза. Поговорите со мной. Я узнал в вас военного, старого служаку. Многие теперь спились. Погибли… А старые русские дубы держатся. Вы, видно, делаете неплохие дела. Я тоже, сударь, отлично обеспечен. Я ничего не хочу знать о вас. Подступила к груди горечь и до слез захотелось смотреть в наши русские глаза, и, как у нас на Волге, под Жигулями, сидеть в ресторане парохода «Кавказ и Меркурий», и говорить русские нерасторопные фразы '- ни о чем и обо всем, о лягушках и Ницше. Пойдемте в ресторан, сударь. Вы один… вам грустно…

Гай. Слушайте, дайте ухо.

Неизвестный. Слушаюсь.

Гай. Иди ты к… (Тихо на ухо.)

Неизвестный. Большевик! Скот! Зверь! (Ушел.)

Гай. Дал телеграммы, а подадут ли мне теперь машину на вокзал?.. Может, в квартире живет другой директор?.. Может, и жена ушла?.. Музыка, волны, ветер. Уезжают директорами, а приезжают свободными гражданами.

 

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

Управление делами директора. Стол с телефонами, над столом колокол. Начальник Кондаков и курьер Зуб.

Кондаков (у телефона). Гараж?.. Алё, станция! Опять станция?.. Я тыщу раз прошу гараж!.. Какой гараж? Автомобильный… Кройте без номера. В чем дело? Это говорит дежурный по заводу, Кондаков… Город? Ну, так и скажите! Чего же вы нервничаете? (Положил трубку.)

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Кондаков. Наставили телефонов, как у римского папы. Какой тут внутренний, чорт его знает… Алё! Откуда говорят? (Быстро.) Извиняюсь. (Бросил трубку.) Попал в ГПУ… Ну, хорошо, это — городской, это — особого назначения, а это какой? Вертушки, автоматы! Культура, прокисай она совсем! Алё!.. Завод? Славу богу!.. Дайте гараж… Кто говорит? Махорушкин?.. Это говорит Кондаков… Какой Кондаков? Начальник литейной мастерской. Ну, то-то. Пошли там телегу на вокзал. Гай приезжает. К поезду… Да, фордика, говорю, пошли… Какой там лимузин! Фордика… Да. (Положил трубку на стол. Забыл.)

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Кондаков (достал подсолнухи, грызет). Вот, Зуб, жизнь человеческая! Опасно жить на свете… Ты, Зуб, этого Гая видел?

Зуб. Угу.

Кондаков. Какой он из себя?

Зуб. Вроде так…

Кондаков. Да-а… (Запел.)

Вбежала Серафима.

Серафима. Слушайте, тов… Фу! То у вас занято, то вы трубку снимаете!

Кондаков. А вам какое дело?

Серафима. Скорей пошлите автомобиль за врачом и на квартиру к товарищу Андрону.

Кондаков. А что такое с председателем завкома?

Серафима. Не знаю. Тридцать девять.

Кондаков. Трубка на столе лежала. Эх, прокисай ты! Станция не ответит… Зуб, беги в гараж. От моего имени — автомобиль для товарища Андрона. (Серафиме.) Не беспокойтесь. У меня третьего дня вскакивает на плече что-то такое, как волоцкий орех… (Зевнул.)

Серафима и Зуб ушли.

Так про что, бишь, я говорил?.. (Напевает.)

И все это мы у Америки учимся. Телефонов наставили — заблудишься. Ответственных людей дежурить сажают, а порядку нет. Гай… управлял — и науправлял. Ежели по жене судить, то молокосос. Увидим завтра… Товарищ Елкин наказывал мне какой-то вопросик подработать, и никак не вспомню, не то по прорывам, не то по достижениям. Справлюсь завтра… Не забыть бы завтра на главный вход вывеску заказать в малярной. Литейная имени… имени… вот чорт, какого имени — забыл! Завтра узнаю… Хоть бы лото давали! В лото бы сам с собой играл. До утра в памятник обратишься.

(Пошел закрыл на ключ дверь, снял со стола телефоны, поставил на пол, положил под голову бумаги и лишь хотел прилечь, как над столом зазвенел колокол. Хохочет.) Любопытно! Вместо петухов… полночь отбивает… Какого чорта, в самом деле! Может, что-нибудь испортилось? (Шарит по стенам.) Никогда я этого колокола не видал… Ах, прокисай ты совсем! Ведь он так меня со света сживет. Вот неприятность какая! (Наблюдает.) Ты хитер, а мы еще хитрее! (Нашел обрывки шпагата, связал, встал на стол и, привязав одним концом язык колокола, другой укрепил на ножке стола. Веревка дергается.) Побаловался — и хватит. Ну, ну, дрыгайся! По-напридумали культуры, а она портится. В Америке он бьет, когда надо, на обед — так на обед, а у нас он в обед молчать будет, а в полночь разыграется. На фасон бьем. Вот за это вас и снимают, товарищи. Мало снимать! Из партии гнать надо! (Устраивается спать. Только прилег — стук в дверь.) На чорта я дверь замкнул! Ходили бы сами по себе. Сейчас! (Открыл.)

Вошли Гай и Зуб.

Гай. Так, говоришь, Андрон заболел?

Зуб. Вроде так.

Гай. В город за доктором послали. А наши доктора где? Зуб. В расходе.

Гай (пишет записку). Ну, расскажи, товарищ Зуб.

Кондаков (Зубу). Он и есть?

Зуб (кивнул Кондакову). Эх, те-те, те-те…

Гай. Квартиру Максима знаешь? Снеси ему. Буди. Неважно!

Зуб ушел.

К чему же это ты, товарищ, на пол телефоны составил? (Увидел веревку.) Это зачем?

Кондаков. Испортился, что ли. Жизни не дает.

Гай. Давно он тебе жизни не дает?

Кондаков. Минут десять.

Гай (взял телефон). Пожарную команду!.. Говорит дежурный по заводу. В заводе пожар: получили сигнал по системе. Трубки расплавились.

Кондаков. Ах, прокисай ты сов… Кто же располагал?

Гай. Ты кто?

Кондаков. Начальник литейной.

Гай. Плохой начальник. Дурак, а не начальник!

Кондаков. Извиняюсь, посторонние не имеют права оскорблять.

Гай. Если бы ты не был дурак, то я бы тебя отправил в ГПУ. Умный человек, прежде чем взять на ответственность завод, узнал бы свои обязанности… (Смотрит на веревку.) До сих пор льется вода… Заводской человек. Стыдно!.. Иди домой спать!

Кондаков. Не оскорблять! Это, знаете, я поставлю вопрос на райкоме… (Вдруг.) Позвольте, кто вы такой?

Гай. Начальник строительства. Григорий Гай.

Кондаков. Бывший, товарищ, бывший!

Гай. Пока я не сдал завода, я настоящий начальник, и я тебя снял с дежурства.

Кондаков. Произвол… Конечно… пожалуйста. (Идет.) Не зря я голосовал против вас, товарищ Гай, не жалею, — попал в точку.

Гай. Попал? Поздравляю!

Кондаков ушел.

Из какого музея они таких набрали? (Звонит.) Дайте квартиру Гая. Номер… (подумал)тридцать… (Послушал.) Странно! Приехал — жена домой не пускает.

Ворвался Максим, за ним Зуб.

Максим. Гриша! Душа!.. (Обнял Гая, поцеловал.) Зуб, иди, я за тебя буду. Зуб. Я вам, товарищ Гай, хотел сказать…

Гай. Говори!

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Гай. Все в порядке, Зуб. Поедешь со мной работать?

Зуб. Со всей душой, но только товарищ Белковский… Эх, те-те, те-те… Товарищ Белковский, товарищ Белковский! Эх! (Ушел. Вернулся.) Подлюга товарищ Белковский! И везде на собраниях скажу — подлюга! (Ушел.)

Гай. Максим, к чему он?

Максим. Тут, брат, пошел такой диалектический материализм, что ты мог прямо ехать в ЦКК!

Гай. Приказ обо мне подписан?

Максим. Нет.

Гай. Так какого же чорта?

Максим. Бросьте ваш темперамент! Вы до сих пор были начальником. Так. А Белковский был вашим заместителем. Так. За неделю до вашего приезда… Белковский приехал временно исполняющим обязанности. Зачем такой приказ, если ты возвращаешься через неделю? Это — с одной стороны. С другой стороны — дело о твоей работе передано в ЦКК. С третьей стороны — бюро райкома, при особом мнении Андрона, постановило требовать обновления хозяйственного руководства. А в-четвертых — все собаки знают, что Гай снят. Мне Андрон намекнул: «Максим, предупреди, мол, парня. Телеграфируй — тебе удобнее».

Гай. Андрон? Почему Андрон?.. Уж кого я бил больше всех, так это профсоюзников. У меня Андрон два месяца в правом уклоне ходил, еле выпутался… Максим, мы все-таки коммунисты…

Максим. Мне, понимаешь, никто не верит, что я коммунист. В Сталинграде работал, был комсомолец, третий год в партии, а все считают комсомольцем и в бесклассовое общество переведут комсомольцем. Я вечный комсомолец.

Гай. Мы все-таки коммунисты. Максим, мы прошли революционную школу, мы кое-что понимаем. Я допускаю, что Белковскому самому захотелось пустить завод, допускаю, что он затеял грязные интриги, но дело не в Белковском.

Максим. Нет, в Белковском. Ух, это гад! Он теперь до меня добирается. Дает явно невыполнимое задание. Я отказываюсь. Он берет трубку и звонит Елкину: «Алло, Сеня! Это говорит Николай. Наш Максим опять у нас не хочет работать… Сеня, поговори с нашим мальчиком…» Буквально говорю, как стенографистка. Я раз хотел ему морду набить, но этика не позволила.

Гай. Неужели за восемь месяцев Колька Белковский так испортился?

Максим. Не испортился, а раскрылся. Аппарат… (указал на столы) вот это… весь в лучах его очарования. Ксения Ио-новна разве… она ж в тебя влюблена. Страдает баба. Просто жалко девушку!

Гай. Не так. Не то.

Максим. Скажешь — не влюблена? Я письмо написал, обратно отдала.

Гай. Не дурачься! Здесь что-то поважнее, чем Белковский, а вы не умеете подняться выше мышиной возни. (Подумал.) Конечно, и корысть…

Максим. Гриша, умоляю, поднимайся, поднимайся выше меня! Разве я тебя один за этим сюда ждал? А ты на меня кричишь.

Гай. Вечный ты комсомолец. Скажи вот что… Как ведет себя жена?

Максим. Я с ней — гут-бай. Не разговариваю.

Гай. Я У тебя спрашиваю — как она себя ведет?

Максим. В какой плоскости?

Гай. Ну, как по-твоему, о чем я спрашиваю?

Максим. Подумаешь, экзамен! Она, директор, ваш непримиримый и принципиальный противник… а по-моему — предатель.

Гай. Вот куда повернуло! Картина проясняется… Я вот что, Максимка… я, видишь ли… Я, видишь ли, сюда попал оттого, что у меня дом взаперти. Позвонил отсюда — не отвечают. Разве еще попробовать? (Взял трубку.)

Максим. Можешь не звонить. Ее дома нет.

Гай. Где же она в такое для нее время?..

Максим. Она сегодня поехала с бригадой по топливу. Дрова…

Гай. Дрова? Не понимаю. Ты разве ничего не видал?

Максим. Видел. Сегодня не видел. Она на грузовике поехала…

Гай (подумал о жене, ребенке, которого он ждал). Максимка…

Максим. Я…

Гай. Помолчи-ка ты, брат! Ты не уходи, а… Я, брат, пойду в кабинет, что ли, а… На грузовике — и ничего? Если поехала на грузовике, значит ничего… Надо, брат, подумать… а только ты не уходи… (Ушел.)

Максим. Что это Григория так качнуло? Крепился, крепился — и качнуло.

 

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

Кабинет дирекции. Утро. Гай и Ксения Ионовна.

Гай (продолжает). Да, да… Как только Белковский приедет, просите его ко мне. Одеколону у нас тут какого-нибудь нет, Ксения Ионовна?

Ксения Ионовна. У меня есть, но душистый. Ничего?

Гай. Все равно. Мне надо фасад протереть.

Ксения Ионовна. А платочек у вас есть?

Гай. Есть! (Вынул платок, посмотрел.) Ну, дайте и платок.

Ксения Ионовна. Сейчас, Григорий Григорьевич. (Ушла.)

Гай (шумно). Фу, чортова работа! (Напевает.)

Постой! С какого года я в партии? Примкнул в девятьсот пятнадцатом, вступил в девятьсот семнадцатом.

Вошла Ксения Ионовна, поставила на стол одеколон, подала платок и зеркальце.

Правильно. (Взял зеркало.) По роже подумаешь — пил неделю… Теперь несите ваш платок стирать.

Ксения Ионовна. Где же будет сидеть Белковский? Он уже вчера ваш несгораемый шкаф открыл. В бумагах рылся… Я его боюсь! Как человек он ярко выраженный злодей, ломброзовский тип. Как хотите… Ногти кусает. Нехорошо!

Гай. Да, это более или менее опасно.

Ксения Ионовна. Я не знаю, Григорий Григорьевич, почему вы принимаете меня за дурочку. Только я веду управление делами и вижу, как все ваши распоряжения ставятся вверх ногами. Помните пятьдесят импортных станков? Их нет. Помните крановые устройства? Их нет. А воду до сих пор по наружным трубам подают. А, да что, лишь бы наоборот! Лишь бы не так, как вы говорили!.. Я ведь все заседания веду… а вы смеетесь…

Гай. Нет станков? Как же их нет?.. Этого, Ксения Ионовна, не может быть. Клянитесь — не поверю.

Ксения Ионовна. Подождите — поверите. Я все помню, что вы говорили. Я теперь здесь не останусь ни одного часа! (Слезы.) Из меня сделали бессловесную куклу. Мне не позволяют даже дать фактическую справку на заседании. Я хотела предъявить ваши письма из Америки о станках, но меня Белковский вежливо выгнал с заседания. Может быть, я беспартийная советская барышня, но я сюда мобилизована как лучшая ударница, и я для них не бессловесный холуй.

Гай утирает лицо перед зеркалом. Ксения Ионовна плачет. Вошла Элла Пеппер, она в валенках и треухе.

Пеппер (возбужденно). Неверно, неверно, невер… Ах, товарищ Гай! Уже на работе? Что это за сцена на работе? Слезы, зеркальце, одеколон… Ты, может быть, будешь пудриться, Григорий, так я выйду.

Гай (оглядывая жену). Спасибо, Ксения Ионовна. Пока не пускайте к нам никого.

Ксения Ионовна. Только я повторяю — я для них не останусь советским холуем! (Ушла.)

Гай. Элла, что случилось? Ребенка нет? Не будет?

Пеппер. И что из этого? Ну, не будет.

Гай. Что-нибудь произошло? Тебе запретили врачи?

Пеппер. Чтобы сразу покончить этот супружеский разговор, сообщаю, что я сделала аборт.

Гай. Это как же?.. А я…

Пеппер. А он? Тебе хотелось качать люльку. Ты об этом писал из Америки. Из-за твоих сентиментальностей я бы не хотела превращаться в мать семейства. Вот она — пожалуйста! Она тебе может родить десять штук. Мне пока двадцать один год, я член партии. Ты в мои года не думал о люльках.

Гай. Восемь месяцев назад ты рассуждала не так.

Пеппер. И с этим надо сразу покончить. Тогда я считала тебя авторитетным учителем, а потом поняла, что ты…

Гай. …неавторитетный учитель?

Пеппер. По-моему, плохой учитель. Людей надо проверять по их делам, а не по тому, какое инстинктивное чувство тебя к ним влечет.

Гай. И ты уже проверила?

Пеппер. Проверила… Но дальше, Григорий. Может быть, тебя устраивают трагедии, а меня — никак. Я решила изменить наш образ жизни.

Гай. Это я вижу. Муж не видел жены почти год, а она…

Пеппер. …уезжает с бригадой, потому что топливо для жены важней, чем поцелуи мужа. У нас в больницах нет дров.

Гай. Значит, ни черта не умеете работать! Значит, гнать вас надо отсюда в шею! И я буду вас гнать отсюда, не считаясь ни с женами, ни с друзьями!

Пеппер. Товарищ Гай, кого ты будешь гнать? Опомнись! Неужели тебя не информировали?

Гай. Тебя буду гнать за твои дурацкие мысли, Белковского немедленно выгоню за шарлатанство, разоблачу Елкиных… Буду бить направо и налево! Так и передай своим друзьям.

Пеппер. Чтобы бить направо и налево, надо самому находиться на нейтральной линии.

Гай. Не думаю, чтобы генеральная линия партии уже искривилась.

Пеппер. Ты меня возмущаешь своим самомнением!

Гай. Хорошо. Оставим. Чего надо?

Пеппер. Ах, так?

Гай. Я спрашиваю, Пеппер, чего тебе надо?

Пеппер. Ничего. (Идет.) Ничего. (Ушла.)

Гай. Вот, брат, разговор какой… Рот тебе и Элла! Элка, Элка! На скверном пути бабенка… Дурак ты, Гришка! Разве можно так говорить с детьми? Дурак!

Вбежала Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Белковский идет. Когда сказала о вас, он закусил губы.

Гай. У меня воды нет. Пусть принесут.

Ксения Ионовна взяла графин, ушла.

Белковский. Как бы это очень спокойно? Очень спокойно…

Вошел Белковский.

Белковский. Ну, здравствуй, Григорий!

Гай. Здравствуй, Николай!

Белковский. Здравствуй, Гриша!

Гай. Здравствуй, Коля!

Белковский. Если тебе уже рассказали что-нибудь про меня, — не верь, Гриша! Тебе могли рассказать ничтожные пустяки.

Гай. Пока не верю… Стараюсь не верить.

Белковский. Не верь! Они не могли сказать тебе, что я скажу, Гриша. Я подлец! Я пресмыкающаяся тварь!

Гай. Ну, это более или менее сильно.

Белковский. Гриша, прости! Вот (вынул бумажник.) мое заявление в ЦКК… Я сам поеду с тобой в Москву и сам скажу, что я склочник, что я подлец. Они поймут. Все мы люди. Разве знаешь, что бродит в тебе? Разве всегда имеешь силы сопротивляться темным силам твоего эгоистического начала? Я сам раскаиваюсь. Я открываю сам все и обещаю: никогда… Григорий, ты можешь простить меня? Чтобы опять товарищи… честно… искренне… вместе… Конечно, мы не гимназисты.

Гай. Вот верно.

Белковский. Когда я после тебя получил всю власть над этим огромным делом, у меня возникла мысль: а почему же не я начальник? Понимаешь, что это за мысль! Тут уже хочется показать, что я не хуже его, смотрите — вот орудую, и плохого ничего сам в себе не заподозришь. Просто соревнование. Но соревнование это корыстно, злокачественно, подло. А ты уж пошел. В тебе бунтуют страсти. Корысть развертывается в стихию. Злокачественность владеет всеми твоими делами. И когда-нибудь, в минуту просвета, ты увидишь свое лицо в зеркале — то вытягивающееся от забот, то лоснящееся от радости, горделивое и лакейское, грозное и трусливое лицо карьериста. Вот все, что я хотел тебе сказать.

Гай. Запутался, а?

Белковский. Запутался.

Гай. Перепугался, а?

Белковский. Перепутался.

Гай. Верю, Николай! Становлюсь на твое место и оттого верю. Говорить тут не о чем. Ты не комсомолец, тебе самому все ясно. Давай руку, брат! Честно — так честно, товарищи — так товарищи.

Пожимают друг другу руки. Вошла Ксения Ионовна. Уронила графин, а затем бросила стакан.

Белковский. Что с вами?

Ксения Ионовна. Посуду бью. К счастью… Товарищ Гай, там уже скопилась очередь к вам.

Вошел Максим, огляделся, свистнул.

Гай. Давайте людей по одному.

Вошел Зуб с веником, поглядел на Белковского.

Зуб. Эх, те-те-те… (Вытирает воду.) Ксения Ионов на (в дверях). Начальник механического, пожалуйста! (Вышла.)

Входит начальник механического — Софья Андреевна.

Гай. Тетя Соня, не узнаю, до чего ты ярко выглядишь!

Софья. А ты… какой кавалер из Парижа! Духами пахнет… «Запах моей бабушки»?

Белковский (Гаю). Нам надо увидеться вдвоем.

Гай. Я приеду обедать к тебе.

Белковский. Прекрасно, мой друг. (Уходит.)

Гай. Ну, тетя Соня, расказывай, как дела.

Софья. Все благополучно, барин. Только ножичек поломали, ножичек…

Гай. Именье сгорело у барина, и ножичек поломали. Знаю сказку.

Софья. Ножичек, только ножичек… а так все — слава тебе господи… Верно, Максимка? У тебя почему нос злой?

Максим. Не знаю. Интуиция.

Софья. Ну, станки привез? Пятьдесят станков?

Гай. Нет, не привез.

Софья. Тогда иди и пускай механический сам. Может, вы в производстве больше меня понимаете… Может, меня, дуру, недоучили, я около станка никогда не стояла… Может, у меня ногти маникюрные, как у твоего друга…

Гай. Не убивай хоть ты меня, тетя Соня! Что вы меня в гроб вгоняете? Пожалейте вашего бывшего директора!

Софья. Ты мне как какой-нибудь бродяга во сне снился.

Гай. Ну, вот видишь! А ты ругаешься.

Софья. Не вообще снился, а по поводу станков… Поймите же кто-нибудь, что мы обманываем советское правительство, что без этих станков мы не завод, а выставка иностранного оборудования! Могу я молчать, если… Дай папироску.

Гай. Знаю, напутали. Искать поздно. Вместо пятидесяти станков первой очереди тебе прислали станки второй очереди. Знаю. Кто напутал? Я…

Максим. Неправда!

Софья. Врешь!

Гай. В ЦК с меня спрашивают, а не с Зуба.

Софья. Тогда вот что… Тогда, Гай, сматывайся отсюда как можно скорее… Я заводской человек. С девок во время войны попала на завод и до сих пор хожу заводским человеком. Беги отсюда. Гай, не стоит бороться. Снимают? Ставь магарыч тем, кто тебя снимает.

Гай. Тоже знаю. У меня тут была беседа с Белковским, и я все понял.

Максим. Струсил, гад, струсил, струсил!

Гай. Чтобы давать клички людям, надо более или менее знать людей вообще… Белковский искренне говорил со мной.

Софья. А что струсил — сказал?

Гай. Сказал. Так и сказал: «Я струсил». Надо же кое-что понимать, люди добрые! Думаете, мне очень нужно бороться за это кресло? Без высоких разговоров, просто скажем: ну, кто-то докажет, что я плохо строю, ну снимут, ну выговор… Больше ведь ничего не будет. Ничего больше нет. Другой раз подумаешь: сняли бы, высекли бы, только бы пустили к станку! Я же квалифицированный мастер по точной механике. Я у тебя в цеху. Соня, шутя заработаю полтыщи. Ты мне сама дашь лучший паек и квартиру. Я был когда-то охотником, изучал жизнь птиц, я писал очерки, и эти записки печатали в Америке на английском языке. Что вы думаете: я — партбилет на двух ногах с резолюцией вместо головы? А я буду бороться, и ружье мое так и останется на стене у меня перед глазами. Я должен оставаться на заводе. Я должен распутать все узлы. Я… и никто другой.

В дверях Елкин с портфелем.

Елкин. Здравствуй, Гай!

В ответ молчание.

Не узнаешь, что ли, секретаря своей парторганизации? Что же ты, Гай? Нам давно надо с тобой ехать в обком. А оттуда нам с тобой надо ехать в Москву. Я уже и билет тебе заказал.

Гай. С каких пор наши секретари парткомов покупают билеты директорам? Благодарю, любезный человек, товарищ Елкин!

Елкин (садится). Я бы попросил товарищей оставить нас наедине.

Гай. Сидите, товарищи. Неважно.

Елкин. То есть как это неважно? Это очень важно — прежде всего для тебя.

Софья. Что же, мы с улицы? Не свои?

Гай. Вообще, Елкин, вы здесь поступаете так, будто меня нет. Ты приходишь ко мне и выгоняешь моих друзей. Опомнитесь, «господа» хорошие!

Елкин. Подумаешь, какой ты у нас вежливый! У американцев, что ли, научился?

Гай. Вежливости прежде всего учатся у самих себя.

Максим. Уходить, что ли?

Елкин. Пожалуйста, пожалуйста! Если товарищ Гай так хочет, мы можем побеседовать с ним и при вас.

Гай. Валяй.

Елкин (вынул папку). У тебя кое-что неясно в личном деле. Ну, я по должности… Ты, конечно, понимаешь?

Гай. Материалы, что ли, какие-нибудь добыли?

Елкин. Материалы получились сами, с Украины например. У тебя было дело по взяткам… по взяточничеству. (Читает бумагу.) Официальный документ. Может, это не ты? Может, однофамилец?

Гай. Взятки?

Елкин. Я не верю. Может, твой однофамилец? Тогда оставим.

Гай. Взяточничество? Было такое. Я давал взятки. По телеграмме Ленина, я тогда в Москву топливо гнал и разрешил своим ребятишкам раздать сцепщикам — кому пару сапог, кому полушубок. А Чека…

Елкин. …была на страже.

Гай. Я, брат, тогда считал, что лучше дюжину стрелочников развращу, а топливо…

Елкин. Мне важно знать, товарищ Гай, было такое дело?

Гай. Было.

Елкин. Гай, я об этом спросил не для чего-нибудь такого. На основании таких вот дел мы составляем характеристику работников.

Максим. Уйти, что ли?

Гай. Сиди. Учись. Человеком будешь.

Елкин. А с какого года ты состоишь в партии? Тут у тебя написано: «примкнул».

Гай. Примкнул в девятьсот пятнадцатом. Вступил в девятьсот семнадцатом.

Елкин. Примкнул… А откуда примкнул? Эсером был?

Гай. Я был околопартийным добровольцем.

Елкин. Очень неясное место в биографии. Очень! В Америку бежал? Зачем бежал? Непонятно.

Гай. Бежал с чужим паспортом во время войны через Японию. Масленщиком.

Елкин. Зачем бежал?

Гай. От преследований охранки.

Елкин. Ты не волнуйся, Гай, вопрос стоит серьезно.

Гай. Исчерпано. Едем в обком. Едем в ЦКК. Ты уж билет заказал? Едем! (Максиму и Софье.) Я уезжаю, товарищи. В обкоме ждут. Прощайте, друзья!.. Я не сержусь, Сеня. Ты голову свою в портфеле носишь.

Гай и Елкин ушли.

Максим. Видала?

Софья. Видала.

Максим. Ну?

Софья. Ну, ну!.. Вот тебе и «ну»!

Вошел Зуб.

Зуб. Ослобоняйте кабинет, товарищи. Велено на неделю запереть. Эх, те-те, те-те.

 

ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ

Коридор высокого хозяйственного учреждения. Здесь встречаются большие люди советской промышленности, командиры пятилетки — «миллионщики».

Первый (торжественно). Тише, товарищи, Гай идет прямо из контрольной комиссии. (Приветствует знаками.) Ну, Гришка, вылупили?

Второй. А похудел, земляк! Под глазами оазисы. Скучал?

Гай. Уже и здесь слыхали? Пошли бы туда да повеселились.

Второй. Мы, брат, ходили. Походите вы. Мы, брат, свое получили по всем лимитам.

Гай. Тебя тоже в ЦКК звали?

Второй. Позвали.

Гай. И как?

Второй. Сняли.

Гай. За что?

Второй. «Правду» читай.

Первый. Чем кончилось дело, Гриша? Очень попало?

Гай. Не так, чтобы очень, но здорово. Главное — за то, чего никак не мог предполагать, шлепнули по башке, и выскочил, как из бани.

Второй. А в чем дело?

Гай. «Правду» читай.

Второй. Да, брат, чистилище суровое. У-ух, какое суровое! Мало того, что с тебя все соскребут, да еще покажут: на, подлец, смотри!

Первый. Тише, товарищи, нефть плывет… Нефтяному королю почет и уважение!

Появился третий.

Третий. Шути, шути, советский Форд! Читали мы, какие вы Форды. Что ж ты, Степа, машины без колес выпускаешь? Это все одно, что мужик без штанов.

Первый. Был бы мужик, а штаны найдутся.

Гай. Ну, это бывает часто наоборот.

Третий (отзывая первого). Степан, ты мне десяток машин не можешь устроить? Чорт с ними, что без колес! Мы колеса найдем. Деньги — моментально.

Первый. Слышите, товарищи, они у меня уже покупают машины без колес! Пожалуйста, за наличный расчет. Нет, я тебе, Иван Гаврилович, принципиально ни одной машины не дам. Помнишь заседание в СТО? Я тебя, как райскую деву, просил: «Ваня Гаврилович, друг, милая душа, не лезь сегодня со своей внеочередной заявкой. Ты старый гигант, тебе найдут деньги, а я гигант молодой, меня еще за руку надо водить». А ты полез. И меня урезали.

Второй. Государственные интересы превыше всего.

Первый. И у меня тоже государственные интересы.

Третий. А, Гай… Здоров! Болен, что ли? Или дела плохи?

Гай. Болел.

Третий. Понятно. Ты, Гай, не смущайся. У меня было семь выговоров, а потом орденом наградили.

Гай. Ты мне тоже советуешь добиться семи выговоров?

Третий. Без них лучше. А с другой стороны — полезно. Вон спроси у Васи. (Второму.) Как дела, Вася?

Второй. Сняли.

Поспешно входит четвертый.

Четвертый. Как металл? Как металл? Дают?

Первый. Становись в очередь. Первым будешь.

Четвертый. Я серьезно спрашиваю, товарищи… Вам хорошо смеяться, а я сюда на самолете прилетел. У меня прорыв.

Гай. Как птица летел. Бедный! Пойди к хозяину. Скажи: «За что же я жизнью рисковал?» Может, кило стали он тебе даст со стола.

Четвертый. Но я 518! Я 518! Обо мне есть особое постановление.

Из дверей кабинета выходит пятый. Услыхал последние слова.

Пятый. Я тоже 518. Обо мне тоже есть особое постановление.

Четвертый (пятому). Как металл? Вы по металлу были?

Пятый. Были и могли не быть. И вам советую не быть. Впрочем, если любите сильные ощущения, — пожалуйста.

Третий незаметно ушел в кабинет.

Четвертый. А с нас требуют.

Пятый. Требуют и будут требовать. Скажу вам по секрету: ищите металл у себя на заводе, ну и вокруг. Мобилизация внутренних средств. Слыхали?

Четвертый. У меня ничего нет.

Пятый. У меня тоже.

Гай (пятому). Тоже миллионщики! Ревут и стонут.

Первый. А ты давно стонал? Американец! Форсишь!

Гай. Милый, я же расстраиваюсь. Сейчас тоже плакаться пойду к хозяину.

Четвертый. Как осточертели мне эти Днепрострои, эти Магнитострои, эти сверхударные киты! Все поедают, все лучшее им! А мы… Где внутренние ресурсы? У меня за пазухой? В кармане? На голове?

Второй. А ты прикрой Днепрострой. Напиши в ЦК, что металлу на кастрюльки нехватает. Поймут.

Четвертый. Острите у себя дома. Мне не до острот, когда не знаю, что делать, не знаю, куда итти.

Первый (вдруг). А где нефть? Там? (Четвертому.) Правильно, правильно, товарищ! Уже без очереди пролез, уже обрабатывает, уже получает деньги, уже получил… Вот он! Смотрите!

Третий вышел.

Эх Иван Гаврилович! Да разве тебя устыдишь… Получил? Да?

Третий. Получил. Взашей получил… Да, крутые деньки! До свиданья, короли! (Ушел.)

Гай (подошел к дверям). Э-хх, все равно ничего не выйдет! (Второму.) Вася, пожелай счастья с легкой руки.

Второй. Нашел легкую руку, когда меня сняли!

Гай. А надо итти, надо. (Ушел.)

Четвертый. Нет, я добьюсь! Я не могу вернуться. Я пойду.

Пятый (нежно, эпически). Пойдем, друг, на места. На местах мы солидней, и люди добрей. В одном месте полвагона украдешь, в другом месте выпросишь, в третьем месте на бога возьмешь. Не одной Москвой строятся гиганты. Поедем, друг, на места. (Взял под руку четвертого.) Я знаю один заводик в уезде. Обитель… (Шепчет.)

Ушли.

Первый (вслед). И пошли они, солнцем палимы…

Второй (про себя). Сняли…

 

ЭПИЗОД ПЯТЫЙ

Кабинет высокого хозяйственного учреждения. Руководящее лицо и Гай.

Руководящее лицо. Очень рад тебя видеть, товарищ Гай. Очень! Садись, пожалуйста. От всего сердца поздравляю тебя! Что такое один выговор! Какой порядочный хозяйственник у нас не имеет выговора?

Гай. У меня выговор не по хозяйственной линии.

Руководящее лицо. А ты думаешь, я не знаю, по какой линии? Зачем тебе говорить, что ты устал? У нас есть такой сорт работников: как только начинаются трудности, так они устали. Зачем тебе казаться такого сорта работником?

Гай. Жалею. Ладно.

Руководящее лицо. Мы тебе будем оказывать решительное содействие. Если тебе будет мешать профсоюзный работник, — пусть это будет уважаемый товарищ, хороший товарищ, — отнимем партийный билет, выгоним из партии. Если тебе будет мешать партийный работник, — пусть это будет старый товарищ, уважаемый товарищ, — выгоним из партии. Если товарищ Гай, очень уважаемый товарищ, хороший товарищ, нам не пустит завод по плану, — отнимем партийный билет, выгоним из партии. А теперь говори, что тебе надо?

Гай. Денег…. в золоте…

Руководящее лицо. Денег не дам.

Гай. Но… послушай…

Руководящее лицо. Не желаю слушать! Ты думаешь, я не знал, что ты ко мне придешь? Знал. И вот. (Подал бумагу.) Все, что вы просили, мы дали. Правительство и партия с большим почетом оставляют тебя на командном посту, но это не значит, что мы тебе откроем казну — бери, сколько хочешь. Это нехороший прием — сразу просить денег.

Гай. Мне же немного надо. Триста пятьдесят тысяч рублей.

Руководящее лицо. С каких это пор, уважаемые товарищи, триста пятьдесят тысяч рублей для вас стало немного? А? Миллионеры! Ротшильды! Меня бьют, как турецкий барабан, за каждую сотню рублей. Я тоже получаю выговоры, я тоже имею железный контроль. Почему тебе понадобились триста пятьдесят тысяч? Куда ты дел деньги?

Гай. С тобой сейчас нельзя говорить. Ты не станешь слушать.

Руководящее лицо. Нет, я очень внимательно послушаю. Куда ты дел деньги?

Гай. Ошибочно…

Руководящее лицо. Ага, ошибочно! За «ошибочно» знаешь, что бывает?

Гай. Знаю. Но не знаю, кто ошибся — мы или твой аппарат. Или в ином месте. Мы же деловые люди, некогда сейчас искать, кто перепутал номера, кто ошибся в телеграммах. Пятьдесят станков, которые мне нужны во вторую очередь, пришли сейчас. Деньги не выброшены, преступления нет, но пятидесяти станков на первую очередь пуска завода у меня нет. Завод не пойдет.

Руководящее лицо. Нет, пойдет.

Гай. Я под суд пойду, но завод не пойдет.

Руководящее лицо. Ты под суд не пойдешь, и завод пойдет.

Гай. Но ведь станков нет.

Руководящее лицо. А у меня денег нет. Вы сюда приходите, как бояре. Вы забываете, что тратите народные деньги. Вы не считаетесь с государственными планами. Вы думаете, что государство — это золотоносная жила. Мы будем беспощадно преследовать таких господ, которые думают, что государство — золотоносная жила.

Гай. Это мы — бояре? Это я — боярин? Спасибо, товарищ!

Руководящее лицо. Слушай, Гай, иди домой. Ничего не поможет.

Гай. Не уйду.

Руководящее лицо. Гай, я тебя по-человечески прошу — иди отсюда.

Гай. Незачем тогда оставлять меня директором.

Руководящее лицо. Гай, я же знаю, что ты выйдешь из положения. Деньги портят человека, товарищ Гай. Когда хозяйственник получает деньги, в нем угасает творческий импульс. Зачем нам тогда Гай, если ему надо давать деньги, деньги, деньги? Каждый дурак с деньгами пустит завод. Взял деньги, купил станки, пустил завод. При чем здесь партия и рабочий класс?.. Иди домой, Гай, мне стыдно за тебя!

Гай. Пойми…

Руководящее лицо. Понимаю.

Гай. Рассуди…

Руководящее лицо. Рассудил.

Гай. Войди…

Руководящее лицо. Вхожу.

Гай. Н-нет… тогда я завод не пущу…

Руководящее лицо. Отнимем партбилет, выгоним из партии…

Гай. Тогда нате, чем отнимать, чем выгонять меня из партии за то, что я не могу пробить лбом стены!

Руководящее лицо (встает, молча нахлобучивает картуз, идет). Я не видел этого, Гай. Я не слыхал твоих слов. Я стрелял за такие слова… Я не хочу видеть! (Ушел.)

Гай (один). Друзья мои, что это?.. Я тоже стрелял за такие слова. (Спрятал партбилет.) Вот куда зашло, друзья мои!

ЗАНАВЕС