ПРОЛОГ

Перед занавесом представитель театра с газетой в руках.

Представитель театра. Жесткая действительность. Сухие факты. Мы читаем газетный очерк. (Читает.) «За горой Таганай, между сопками, над прудом, как на пятаке, расположен главный город Южного Урала — Златоуст. Там давным-давно ходил Пугачев с башкирцами, с чувашами, с поволжским людом, одним словом, громить и жечь пушечные заводы царицы Екатерины. Так что, ежели мы с вами назовем Златоуст старинным рабочим городом, нас за это историки не упрекнут в ошибке. От крепостных плавильщиков, кузнецов, слесарей, от крепостного народа и до сей поры, от поколения к поколению передается высокий опыт златоустовских мастеров. Над выплавкой, закалкой, проковкой какой-нибудь стали работали прадеды и правнуки их, может быть, через полстолетия открывали секрет мастерства. Поэтому на весь мир златоустовские мастера сделали единственную булатную сталь. Это страшный металл, который может быть крепким, как рельсы, острым, как бритва, и изгибающимся, как пружина. А теперь, в наши дни, когда выйдешь на Александровскую сопку и оттуда поглядишь вниз, на горный рабочий город, то вот что представится тебе. Какая-то библейская речушка, которую называют рекой „Ай“, образует пруд, как осколок зеркала, отражающего облака, солнце и синие уральские леса. А потом на запад — плотина, мост, музейная доменная печь, какую еще жег Пугачев, и сизый дым металлургических заводов. Иногда, в особенности по ночам, полыхает пламя, густое, красное, как кумач, и туда на гору, далеко на простор, долетает гул адовой работы доменных и мартеновских печей. А вокруг — веером по пригорью, как-то трогательно-близко к заводам — расположились люди под своими кровлями. Так вот сидишь на сопке вдали от города и видишь, как на самом деле нарисована жизнь. Ты видишь своими глазами, что самое существенное для людей — это печи, пламя, станки, металлы, завод. Ты вдруг начинаешь понимать, что тут начало и конец всему, и если однажды в стране остынут ее печи, то возникнут ужас, голод, мор. И дальше и выше ты видишь, что люди, хозяйствующие у печей, по единственно справедливому праву, по великому праву, утверждают, что владыкой мира будет труд. И теперь, в наши дни, высокое мастерство златоустовских пролетариев обрело иное содержание. Простые вещи теперь не так просты, как можно думать о них. И в примерах простых дел Златоустовского или какого-нибудь другого завода вы без особого труда раскроете международные проблемы и поймете, что от этих простых заводских дел очень недалеко стоят сложные планы дипломатических комбинаций, действия шпионов, предателей, классовых врагов, проповеди римского папы или работа генеральных штабов буржуазных государств… интервенция. Потомки крепостных златоустовских мастеров стали теперь в авангарде диктатуры пролетариата. И вот так стоишь на вышине сопки, вдали от старинного горного города металлистов, и думаешь: кто знает, может, это пламя какой-то плавильной печи отражается заревом в Париже?.. Кто знает? А так все воистину просто. За горой Таганай, между сопками, над прудом расположен главный город Южного Урала — Златоуст».

 

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Сквер, скамейки. На скамейке сидит Рудаков. Он задумался. В руках трость. Сидит согнувшись, глядя в какую-то точку гравия. Одет дорого и просто. Летнее светлое пальто. Вдруг встает со скамейки порывисто, но идет спокойно-лениво, прогуливается, насвистывает. Взглянул на часы, снова сел. Идут Екатерина Петровна и переводчица.

Екатерина Петровна. Рудаков! Рудаков! А вот и мы! То есть я. То есть мы вместе. То есть Рудаков! У меня адски бурное настроение. Брому! Брому! Я должна пить бром. Представьте себе — вы!

Рудаков. Я.

Екатерина Петровна. Вы! Глебка… (Переводчице.) Мой муж, инженер Глеб Орестович, приходит домой и начинает хохотать, как громкоговоритель. Он кричит: «Катя! Петька-то, Петька Рудаков, дружок по институту, Петро Рудаков приехал к нам главным уполномоченным из Москвы. Обед! Самый пышный обед!» И дальше… Представьте себе, я купаюсь и вдруг вижу ее… Извиняюсь! Познакомьтесь: Паяцова. Женя Паяцова — в ореоле иностранного окружения. Подруга по гимназии, восемь лет рядом сидели, переводчица, языки… ах, чорт возьми! Мы целуемся, я плачу, она меня знакомит с иностранцами… Такие совпадения бывают раз в жизни. Вы… она… Нет, я должна пить бром.

Переводчица. Катя, пойдем. (Рудакову.) Простите — старые подруги, воспоминания, юность, грозы… Катя, пойдем!

Екатерина Петровна. Рудаков! Вы не забывайте старых друзей. В любое время обедать, ужинать, завтракать… Ждем! (Воздушный поцелуй.). Да приходите сегодня.

Рудаков. Нет, сейчас у меня совещание — доклад вашим властям.

Екатерина Петровна. Перед докладом вы организуете плавное течение мыслей?

Рудаков. Организую плавное течение.

Переводчица. Гражданин, вы какую-то бумажку потеряли.

Рудаков. Спасибо. Пустяк.

Но как только женщины скрылись, Рудаков быстро поднял со скамейки нечто, покачал головой — это не пустяк. Издали слышен иностранный говор, смех. Рудаков сел, принял прежнюю позу. Глядит в одну точку. Никто из прошедших здесь иностранцев не взглянул на Рудакова, и сам Рудаков не поднял головы. Но вот от группы отделился один, замедлил шаг, закурил, подошел к Рудакову, не здороваясь, взял его под руку. Тихо разговаривая, они идут по аллее в глубину сцены. Повернулись, идут обратно.

Гипс (с легким акцентом, но свободно говорит по-русски. Беззаботен и ласков, с долей наглости).

Да… Поэт горной природы. Уважаю горы, горные города и в особенности горную промышленность. Мне нравится походка русских женщин и крымское вино… О, чорт возьми! Мистер Рудаков, как дела?

Рудаков. Не блестяще, но не плохо.

Гипс (хохочет). Сказка про белого бычка… А мы говорим просто: стальной концерн ДВМ хочет знать, что будет дальше. Мы платим, надеюсь. Но мы говорим удивительно просто. Что есть топор? Кусок стали. Мы говорим дальше: что есть сталь? Сталь — это металлургическая проблема страны.

Они остановились. Рудаков передал Гипсу пакет, затем бумагу, которую Гипс пробегает глазами. Затем подает Гипсу телеграмму. Тот читает ее.

Уже сделка подписана? Наши топоры сейчас грузят в Россию? Пока забираю свои слова в карман. (Хохочет. Вдруг перестал смеяться.)

Мгновенно оба повернулись и разошлись в разные стороны. Явился Степан с гармонией. Играет, покусывая губы.

Степан. Дураки мы все, близорукого характера! Такие клещи потерять! Знал бы я, какой обормот, какой аполитичный элемент, какой сукин сын спер эти клещи, я б ему… Нет в нас культурного ума — факт. Мозги — как студень в котле. Котел! Такие клещи потерять! (Посмотрел в зрительный зал, туда, сюда, плюнул и ушел.)

 

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

Мартеновский цех. Евдоким, Анка.

Евдоким (догоняя Анку, пугает). Я — тигра морская!.. Испужал? Ага!.. Анютка, ты брось по лесам плутать. Медведь спортит. С одной кержачкой медведь полтора года жил, и родилось у них дитё — половина зверь, половина человек, а говорит на японском языке.

Анка. Завел… алкоголик!

Евдоким. Анюта, не спорю, две профессии имею. Первая профессия — кузнец, вторая профессия — пьяница. И по обеим профессиям я ударник. Я… вот видишь, я… ну посмотри же ты на меня умильными глазами! Я из себя телосложенный мужчина?

Анка. Собак пугать.

Евдоким. Не скажи. Я, брат, был приговорен к ордену Красного Знамени, но не выдержал…

Анка. Запил?

Евдоким. Воспитание такое. Эх, Анюта, да ежели бы Евдоким не пил, то женился бы он на тебе, родила бы ты двенадцать пролетариев, работали бы они на заводе, приносили бы нам полторы тысячи в месяц, я бы сидел и пельмени варил, а ты бы в очереди за водкой стояла. Не жизнь, Анюта, а социализм на полный ход!

Анка. Дурак! При социализме водки не будет.

Евдоким. Ну, это еще посмотрим!

Анка. Евдоким!

Евдоким. Ну?

Анка. Ты, наверно, ничего еще не слыхал… оттого и дурачишься.

Евдоким. А ты что слыхала?

Анка. Я, друг, и слыхала и видала. Ступай-ка в цех сейчас.

Евдоким. У меня к Степану дело есть.

Анка. В цех иди. Тебя Баргузин спрашивал… Иди, медведь! (Толкает.) Иди. Тебя там выдвигают.

Евдоким. Выдвигают?.. Куда?.. (Встал.) Винной лавкой заведовать?

Анка. А, чорт! Нешуточные дела начинаются… Нешуточные, понял? Ты человек или баран?

Евдоким. Человек… Ну, какая ты сердитая!.. Пойду. Пошел. (Ушел.)

Анка. Как же это так?.. Вот — он… Что ему? Бросит и уйдет с завода. Бросит и уйдет пчел разводить? Да? Медом торговать? Да?

Проходит Степан.

Степка! Степашка!

Степан (остановился). Ну?

Анка. Ты что же никогда не ходишь в кино? Ну?

Степан. Ну?

Анка. А я вчера была, картину смотрела из монгольской жизни, «Потомок Чингис-хана». Хороша! Степан, ну?.. Я… вчера у вас дома была. Ты что, спал?

Степан. Ничего.

Анка. Да я спрашиваю — ты спал?

Степан. А тебе какое дело?

Анка. Ты посмотри на себя: ты чистый мертвец.

Степан. Мертвец? Не может быть!

Анка. Значит, ты и ту и эту ночи не спал? И опять ты молчишь, как утюг. Именно, ты утюг, а не человек. Ты думаешь, если ты здесь умрешь, то я отравлюсь?

Степан. Зачем?

Анка. О чем ты думаешь сейчас? Куда ты смотришь?

Степан (в сторону, куда-то вверх кричит, жестикулируя). Облом! Давай медь!.. Облом, сукин сын!.. (Анке.) Иди сюда. Кваша ко мне опять идет, сейчас технический разговор будет.

Анка. Я шла тебе сказать…

Степан. Ну?

Анка. Цех наш становится.

Степан. Зачем?

Анка. Паника. Ты понимаешь? Слух какой-то… Точильщики берут расчет.

Степан. Не верь слухам. Иди.

Анка. Дурак ты, Степан, вот что!

Степан. Ага. Иди…

Анка плюнула.

До свиданья!.. (Пошел.) Облом, сукин сын. (Делает знаки.) Э-э!.. О-о!..

Идет Кваша.

Кваша (стал перед Степаном, выразительно жестикулирует, явно ругаясь про себя). Что?

Степан. Не знаю.

Кваша. Как?

Степан. Не знаю.

Кваша. Сукин ты сын! Разве тебя надо убивать?! Тебя надо жарить на примусе! Вот, вот — таланты, гении… Азия! Левша какой нашелся! (Подходит.) Тебе учиться надо, сукин ты сын!(Отошел.) Он клещи сделал, в кислотных ванных работать… клещи, которые не подвергаются окислению. Взял и сварил кислотоупорную сталь, нержавеющую сталь. Ты понимаешь хоть как-нибудь, что ты сделал, нахальный подлец? За тебя, за дурака, миллионы рублей в любой стране заплатят. Ты же дал металл, всеми качествами превосходящий золото. Неужели ты никак ничего не понимаешь! (Сел.) Как ты варил эту сталь?

Степан. Да варил я ее, дьявола… в тигле сам варил. А как варил — не помню.

Кваша. Где эти клещи?

Степан. Какой-то охломон спер.

Кваша. Сам ты охломон!

Вошли Знаменский и Глеб Орестович.

Знаменский. Привет! Глеб Орестович. Здравствуйте, сталевар! Как плавка?

Кваша. Он сам не знает, что варит… Ты расскажи, как было дело.

Степан. Ну, чего ты ругаешься, товарищ Кваша? Вроде я виноват или вредитель… Ну, хорошо, ну, при чем я?.. Приходит ко мне Дрызгун: «Так и так… Свари, — говорит, — мне, Степка, сталь какую-нибудь такую, чтоб ее кислоты не могли взять, а то, — говорит, — в ваннах клещи рвутся. Что ни день — подавай новые». Я говорю: «Пару пива поставишь?» — «Поставлю. Идет?» — «Заметано!» Ну, я, между прочим, помарковал. Дело вроде на интерес. Ну, значит, как говорится, составил шихту… (Смотрит на Квашу.) Ну, чего вы меня ругаете? Сварил ее, дьявола! Действительно… клещи — во! На большой палец. Дрызгун мне пару пива поставил, а клещи сперли. Дрызгун опять ко мне приступает: «Так и так… сперли, гады. Свари». Я говорю: «Пару пива поставишь?..»

Кваша. Видите?

Степан. Ну, второй раз мне уже не подвезло. Ни черта не получилось, и Дрызгун тоже на меня осерчал.

Знаменский. И пару пива не поставил?

Степан. Нет. Не поставил.

Кваша. Пару пива ему поставил Дрызгун!.. За пару пива мировое открытие сделал! Сек бы я тебя розгами.

Степан. Чего вы на меня наступаете?.. Ну, ладно… ну, сварим… Мой отец только по-церковно-славянски царя Давида нараспев умел читать, а булатные стали варил какие! Сварим ее, в Америку занимать не пойдем.

Знаменский. Америка не владеет этим секретом.

Степан. Америка?.. Не может быть.

Глеб Орестович (подходит). Вот что, сталевар… Мы образуем тройку. Я (указывает на Знаменского), товарищ Знаменский, вы — химик, термист, практик-мастер. Вы согласны?

Степан. Это даже здорово.

Глеб Орестович. Мы не можем так это дело оставить. Никон Владимирович, вы химик, ваше знание языков…

Знаменский. Кое-что даст, конечно, английская литература, но… после выплавки соберемся в лаборатории. Начнем систематическую работу. Вы… Степан, верите в успех этой выплавки?

Степан. Вроде верю, вроде не верю.

Знаменский. Будем смотреть… Во всяком случае, я готов работать. (Ушел.)

Кваша (отходя с Глебом Орестовичем). Какой анализ вчерашних слитков?

Глеб Орестович. Абсурд! Вот… (Вынул записную книжку.) Посмотрите, что вышло… Но есть идея… Хром дает себя знать. Видите?

Они, усевшись, тихо разговаривают, рассматривая записки. Вбегает плавильщик Облом.

Облом (Степану). Мастер… Пом-маешь? (Делает жест, точно забрасывает в печь шихту.) Пом-маешь? (Изображает, как он сквозь очки следит за плавкой.) Пом-маешь? (Дал знак, чтоб закрыли печь.) Пом-маешь? Стою… (Показывает, что он закурил.) Пом-маешь? Не впервой… и бум-трам! Душу, сердце… Пом-маешь?

Степан (очень спокойно). Не может быть.

Облом. Факт.

Степан (подошел). Сгорел?

Облом. Пом-маешь? (Показал, что печь сгорела.)

Степан. Раскрыл свой паяльник… Пом-маешь?.. (Пошел.) Обязьяна сибирская! Угробил!

Облом (горестно). Загнал. (Пьет воду из бака.)

Степан идет в одну сторону. Облом — в другую.

(Кричит сверху.) Э-э!.. (Опять пьет воду.) Вот пом-маешь… (Ушел.)

Идет директор с топором в руках, за ним Баргузин, Хрусталев.

Директор. Ну, хозяева, сели… На, товарищ технорук, пощупай… Сели. (Подает Кваше топор.) Получили с испытания. Москва сообщает, после испытания подписан генеральный договор со стальным концерном ДВМ. Так-то, металлурги! Иностранная зависимость. Топора путного сделать не умеем, а хорохоримся. Сковородки делать будем или урильники.

Кваша. Глеб Орестович, что же это значит?

Глеб Орестович. Такой же вопрос я вам могу задать.

Кваша (директору). Заграничные образцы прислали?

Директор. Вам в кабинет сложили.

Кваша. Надо посмотреть.

Директор. Идите, посмотрите.

Глеб Орестович. Необходимо тщательное изучение.

Директор. Изучайте.

Кваша. Невероятно!

Глеб Орестович. Но факт.

Кваша. Факт.

Кваша и Глеб Орестович идут. Кваша рассматривает топор. Директор, Хрусталев, Баргузин поднимаются вверх, в комнату заводской редакции, где работает редактор Давид. Он беседует с Рудаковым.

Наверху.

Рудаков. А в заключение моей беседы для вашей заводской газеты я бы сказал так, просто и ясно, чтобы рабочий-читатель понял мою мысль. Ну, что ж! Постигла нас неудача с топором. Мы теперь вынуждены для рубки наших лесов выписывать продукцию концерна ДВМ. Тяжело. Дорого. Невыгодно. Знаем. Но своей продукции нет. Возникает вопрос: что же делать? На этот вопрос я отвечаю… И вот тут, товарищ, надо осторожно написать, чтобы сразу не пугать людей. Примерно так: здесь будут необходимы сложные и крупные мероприятия, может быть, капитальные строительства… не знаю. Во всяком случае, мы во имя общих наших задач должны будем жертвовать частными интересами этого завода. Вот и все.

Хрусталев. Ну?

Директор. Как здорово нам заграница-то по морде дала! А? Помню, на Алтае вот так же нас Колчак двинул. Я вам скажу, и бил же, по морде, по морде… Молодец!

Давид. Кто?

Директор. Колчак. Выучил! А то мы тоже хорохорились. На знамя буквы нашили: «Шестая часть земли». А какая там, к чорту, шестая, ежели вся завоеванная территория была только под ногами!

Хрусталев. Что же будет, директор?

Директор. Урильники делать надо, урильники. Ходовой товар. Стальные урильники для ответственных работников, вроде нас с тобой.

Внизу.

Женщины несут на носилках землю.

Первая женщина. Им что! И весь завод спалят.

Вторая женщина. Спалят.

Первая женщина. Сукины дети!

Вторая женщина. Не сукины дети, а вредители.

Первая женщина. Факт.

Ушли. Идут мартеновцы. Возбуждены.

Голоса. Говорю гадам: «Смотрите, гады!», но не слушают, гадовые души!

— Остановят цех!

— А ты думал…

— Пожгут электропечи, а потом за мартен возьмутся.

Имагужа. Бульно никураша… Бульно никураша. Зачим мастир Аблум себе брал планка давать? Зачим, говорю, Аблум выдвигалка даешь? Давай мине выдвигался. Аблум — дурак-башка. Ему выдвигалка дает, рабочий разговор ни делает. Бульно никураша. Директор звать давай, на участок сажать, тюрьму сажать, сукин сын, подлюка!

Ушли. Наверху.

Директор (просматривая записи беседы с Рудаковым). Рано, товарищи, рано такие вещи опубликовывать. Панику на заводе поднять легко, а вот тушить ее кому?

Баргузин. Не сдаемся! Партколлектив в таком духе и резолюцию вынес. Не сдаемся!

Директор. Спланировать останов завода…

Рудаков. При чем здесь партколлектив? При чем здесь «спланировать»? Моя задача весьма проста — найти выход из создавшегося положения. Что же, мы предлагали вам производить такую продукцию, которая не удовлетворяет потребителя? Поэтому я рекомендую не бросаться словами относительно планирования. Сами говорите — сели. А я не уеду отсюда до тех пор, пока не проведу намеченных мероприятий, ибо не имею права уехать. Поэтому не рано опубликовывать мою беседу. Я не привык работать за спиной у общественности, тайком от рабочих. (Встал.)

Директор. Так. Дуете, значит, под гору? Дуйте.

Рудаков вышел.

Хрусталев. А мы, значит, на гору.

Директор. Ну вот, треугольник, видели?.. Дела! С одной стороны, я Рудакову ничего не могу возразить. Человек с головой, дело понимает.,

Баргузин. Вот тебе прямая директива, директор, — молчи. Пускай он шурует, составляет планы, приказывает, а ты молчи. Отношение с ним не обостряй, но втихомолку мы будем делать свое.

Директор. Саботаж?

Баргузин. Плевать!.. (Горячо.) Формально он прав, а по существу, что тебе твое чутье говорит? Что нам ударники скажут по существу? Нам воевать надо. Я сегодня ночью войну обдумал… Нет. Воевать будем за свой топор, за свои металл, за свою индустрию. Газетка твоя плохо зовется. Называй ее так: «В бой». Нет. Не «В бой» — «В атаку». «В атаку». Как смотришь, директор? Посидели — хватит. Массу мобилизуем, директор, до чернорабочего доведем боевые задачи, ярость подымем — прямо, конкретно, против концерна ДВМ. В чем дело? А?! Оборона. Чем не тезис?

Директор (Хрусталеву). Ну, завком, наваливаться надо… Переходи жить в свой кабинет.

Баргузин (директору). Сегодня, в десять ночи, бюро в расширенном составе и с привлечением ударников. Пошли!.. Давид, ты эту беседу не печатай.

Хрусталев. Набери, пошли корректурку… поволынь.

Баргузин. Без моего разрешения не печатай. (Уходит.)

Звонит телефон.

Давид. Редакция… А чорт, не слышно!.. (Дует в трубку.) Ну, редакция… Ну, здесь… Да.(Директору.) Петр Семенович, в мартеновский цех вас экстренно зовут. Какой-то кричит… Плавка…

Хрусталев. Плавка?.. Сейчас должны были закончить третью плавку… Так и есть, двенадцать с четвертью. Наверно, получили нержавеющую. Ах, чорт те возьми!

Директор (выходя). Нержавеющая?.. Подняли бы завод. Думаешь, выплавили? Баргузин!

Появляется Баргузин.

Баргузин. Тебя ищут. Экстренно. Что-то есть…

Директор, Баргузин, Хрусталев спускаются вниз, где уже человек двадцать рабочих и работниц окружили Степана и Облома.

Имагужа. Зачим Аблум выдвигалка давал? Печка каюк, шихта путал, казел варил, убытка давал, ты отвечать будешь.

Рабочий седой. Вредительство и есть, как желаете. Какие могут быть опыты, когда печь сожгли?

Рабочий рябой. Анжинера тоже!

Вторая работница. Черти сопливые!

Шум. Крики толпы.

Рабочий седой. Как это так?!

Степан. Ну… ну, чего вы бузу трете? Я сжег — я отвечаю.

Первая работница. Чем? Портками?

Имагужа. Тюрьму надо, суд давай! Шутка играешь. Моя двадцать лет плавка делал, моя твоя чистый вода водить будет. Аблум, сукин сын, зачим спина мастир стоишь? Стой, морда здесь!

Шум.

Директор. Что за шум? Что такое? О чем митинг, мартен? Как дела, мастер?

Степан. Угробили.

Директор. Козел?

Степан. Хуже.

Директор. А?

Степан. Первую электропечь сожгли.

Облом (выскочил). Пом-маешь, Петр Семеныч? Я, пом-маешь…

Степан. Катись! Я виноват.

Директор. Тридцать тысяч убытка. Две недели из строя вон. (Рабочим.) А вы что? Ага… Ну, сожгли — значит, сгорело. Так, дядя Федор?

Рабочий седой. Сгорело, конечно, так надо глядеть.

Директор. А с кем ты у нас свод-то в мартеновской сжег? С Демой плавили, помню. Ты, мастер, опыты переноси на вторую. А вас, ребята, очень я прошу всячески помогать опытам. Знаете, какую сталь плавим?

Рабочий седой. Мало что с Демкой! Не моя вина в том была.

Рабочий рябой. Опытов на копейку, а убытков…

Первая работница. И цех спалят.

Рабочий седой. Не знаем мы, каки-таки опыты.

Вторая работница. Да прекратить, и все тут.

Рабочий рябой. Кому надо эту сталь?..

Рабочий седой. Простой стали нехватает.

Шум.

Баргузин. А ну, дай-ка…

Первая работница. И давать нечего.

Рабочий рябой (Баргузину). Нет, ты скажи — кому?

Баргузин. Что — кому? Что — кому?

Рабочий рябой (Баргузину). Нет, ты скажи — кому?

Баргузин. Тебе.

Шум.

Дай сказать-то… Ну, товарищи, это мура. Чорт вас знает, где у вас память! Не я ли с вами вот тут подробно все обсудил? Толковали, толковали! Дали обязательство всем цехом поддержать опыты? Дали.

Рабочий рябой. Печи жгут.

Баргузин. Первая неполадка, а вы — караул! Какие же мы, к чорту, тогда большевики?.. Вот что: шум во время работы подымать нечего. Вы хотите взять свою резолюцию обратно? Ну?.. Эх, друзья, вдумчивей думать надо… Неужели мне вас агитировать?

Директор. Окупятся убытки. Верное слово. Очень прошу, бросьте вы это самое… неверие, как говорится. А?.. А ты что, Имагужа?

Имагужа. О, зачим Аблум выдвигалка давал, зачим Имагужа молод считают? Имагужа пять штук детей делал. Одна штука на практика работает.

Директор. Пять штук? Сам?.. Мастер!

Смех.

Ты, Степан, бери его в плавильщики… Но неграмотен ты, Имагужа.

Имагужа (выхватил из кармана газету, прочитал). Га-зе-т… (Понюхал газету.) Си-во-днишний.

Смех.

Директор. Конечно, ребятки! Поволынили — хватит. Плавь, Степан, я отвечать буду. На места, народ, на места!.. (Шлепнул вторую работницу пониже спины. Та, отходя, оглянулась.)

Вторая работница. Не играй.

Расходятся. К директору и Баргузину подошел Кваша.

Директор. Ну, техрук, седохом и плакахом…

Кваша. На электростанции авария?

Директор. Ясно. Плавильщик электропечь сжег.

Кваша. Сукины дети! Какую?

Баргузин. Опытную.

Кваша. По нержавеющей?

Баргузин. Да.

Кваша. И там, и здесь, и кругом. (Отходит, ругается.)

Директор. Воевать будем, старик… (Кому-то грозится.) Мы вам дадим знать про нас, про лесных дураков, про древлян!

Прибежал секретарь, за ним идут иностранцы, человек семь.

Секретарь (торопясь). Петр Семенович, они, эти иностранцы-туристы, желают сейчас осмотреть наше производство.

Директор. Нашли время!.. А где ж у них переводчик?

Секретарь. С ними Знаменский говорил, а на каком языке — не знаю.

Директор. Отшить их надо..

Кваша. Терпеть не могу этих гостей с Запада! За анекдотами ездят — ла-рюсс!

Директор. Гм… Как же сказать-то?.. Сэры, мистеры, катитесь колбасой, не до вас тут! Так, что ли?

Секретарь. Неудобно. Товарищ Кваша, вы владеете английским языком, вы проведите их…

Кваша. Я владею тремя языками: русским, английским и матерным. Так гони ты их к…(Уходит.)

Гипс (кланяется Кваше). Ол-райт!

Переводчица. Я, конечно, могу перевести, но…

Директор. Не надо. Ладно. (Секретарю.) Зови Знаменского… пусть ведет. (Уходит влево.)

ЗАНАВЕС