Эпизод первый

Иностранный пароход. Директор советских заводов Григорий Гай и директор американских заводов мистер Генри .

Генри. Этот человек сам себе завидует… Вы слышите, этот человек сам себе завидует! И — не завидует мне… Я бы хотел посмотреть на тебя через лупу. Он даже декламирует о своей родине, которая похожа на беременную корову. Большевики, оказывается, умеют декламировать. Скоро они будут составлять мировую поэзию… Послушайте, дайте мне выпить шампанского! Я очень боюсь: когда большевики будут составлять мировую поэзию, мне уже не дадут шампанского… Тяжелая американская шутка? Вы тоже четырнадцать лет шутите, и от ваших шуток колики стоят в желудке земли. Слушай, Гарри, Григо… Григо… Григорий, я не удивляюсь, что ты большевик. Мы с тобой были два эмигранта из двух городов. Выгнал меня Лондон. Петербург тебя выгнал. У нас с тобой была виселица. Не удивляюсь.

Подали вино.

Пролетарии… Бунтовщики… Смешно! Слава богу, что мы уже не пролетарии. Мне не важно, что ты большевик. Я понимаю: революция, Маркс, социализм… Но ты же ведь миллионер, ты президент колоссальных предприятий, ты распоряжался у нас миллионами долларов, ты босс, хозяин, и я тебя люблю.

Около ходит неизвестный в странной военной форме . Послушал, ушел.

Но не надо быть дураком. Ты меня приводишь в бессонницу. Он нам сдал колоссальные заказы. Не удивляюсь… Он нас обжулил на четыре миллиона. Не удивляюсь. Почему эти четыре миллиона не должны лежать в твоем кармане? Скажи своей жене, что директор «Говард-компани», тоже бывший рабочий, тоже социалист и марксист, удивляется… Мы не перевариваем вас только за то, что вы закрываете свой карман. Вы говорите, что вы материалисты. Вы врете! Вы идеалисты. Высший материализм — мой карман. Я начинаю делаться страстным…

Опять появился неизвестный.

Чего вы ищете? Монету? Она не брошена. Здесь говорят деловые люди. Гуд найт!

Неизвестный уходит.

(Гаю.) Я становлюсь актером. Я разыгрываю греческое представление о жизни двух факелов, которые греют головы и желудки людей. Ты талантлив, и я талантлив. Живописная картина. Рембрандт! Представь себе синие автобусы…

Гай. Я ездил на них. Это старые похоронные кобылы, а не машины.

Генри. Это мои кобылы. Я представитель общества синих кобыл, моих синих автобусов. Ты делаешь дела со всем миром. Я делаю дела со всем миром. Зачем мне синие клячи? Это шутка моего кармана. На наших заводах занято сто двадцать тысяч рабочих. В один из дней мне приходит в голову уволить пять тысяч. Шутка! Нажим кнопки, фраза секретарю: «Не пора ли нам проветрить мастерские от большевиков?» — и ты сейчас увидишь, как можно заработать даже на слове «большевик». Пять тысяч человек уезжают от нас искать дела и хлеба. Но мы же с тобой статистики. Уезжают их жены, их дети, их старики и чемоданы на моих синих автобусах… Ты уже понял меня? Ага! А мы по всем штатам Америки в ее газетах даем объявление, что «Говард-компани» требуются рабочие всех специальностей. Тогда рабочие всех специальностей едут в наш город. Они едут на наших синих автобусах в наш город. Ибо только на синих автобусах можно получить прямой и дешевый билет в наш город. Они едут тысячами, десятками тысяч, днем и ночью на моих синих автобусах… Их приезжают сто тысяч. И девяносто пять тысяч отправляют обратно. Сколько долларов, ты думаешь, даст мне каждая такая операция?

Гай. Завидую, но не знаю.

Генри. Я получаю полмиллиона долларов за три такие операции в год. Учись! Ты еще молодой. У тебя социалистическое предприятие. Не удивляюсь. У вас Днепрострой. Не удивляюсь. Но научитесь вы по-деловому управлять социалистическими предприятиями, как управляет Генри, директор «Говард-компани», твой друг, поставщик и коллега.

Гай. Да… Надо запомнить твой метод, надо предложить использовать твои способы советскому правительству.

Генри. И опять ты наивен! Зачем об этом говорить вашему правительству? Ваш президент тоже захочет иметь свои автобусы в Москве, а потом в провинции. Он тоже захочет зарабатывать. Ты сам учись управлять своими социалистическими предприятиями. Прекрати разговоры, что ты завидуешь себе! Нажим кнопки — и полмиллиона долларов, миллион золотых рублей. Я теперь у тебя спрашиваю: ты завидуешь себе или мне?

Гай. Конечно, тебе. Куда нам до вас! Я ошеломлен… Я запишу все это. Вот так надо управлять социалистическими предприятиями.

Генри. Я устал… то есть, я нынче откровенен… Этот военный — он тоже русский — свел меня с женщиной, у которой бедра… Ты подожди, он сделает тебе тоже бедра. Посиди. Запиши мои мысли. Не будь дураком… Я ушел. Я перед бедрами был с тобой откровенен. (Уходит.)

Музыка.

Гай (рассматривает бумаги в портфеле). А, вот она… Генри, нежный друг, чтоб тебя черти побрали! (Читает.) «На добрую память моему другу». (Рвет фото.) Нигде мне не бывает так трудно, как в Америке, знаю я их насквозь, сериями и поодиночке. А волны как сугробы в Сибири. Далеко до Советского Союза… (Поет.)

Мои ребята в Гамбурге сидят, торгуются. Надо им телеграфировать, чтобы приехали в порт. Жену надо известить… Кругом соскучился! А у меня теперь, по всей арифметике, должен сын родиться. (Мысленно считает.) Ну да… А ежели не сын, а какая-нибудь Майя?.. Сойдет и Майя,

(Собирается писать.) Девчонка тоже ничего… Расти долго будет. Мальчики как-то скорей растут. (Пишет.) «Гамбург. Штрассе… штрассе». Так. «Подготовьте информации о состоянии наших заказов…».

Перед Гаем стоит служащий парохода .

Йес?

Служащий. Радиограмма.

Гай. Йес. (Принял радиограмму, дописал свои, сдал, оплатил.)

Служащий поклонился, ушел.

Фу ты, какая пошла у нас исполнительность! Даже на океане директора информируют, а то по месяцу ответа ждал. (Вскрыл депешу, читает раз, другой и третий.) Максим… (Подумал.) Сняли… (Читает.) «Третьего дня тебя сняли. Собран материал. Готовься. Максим». Вот тебе и раз! Это у нас бывает. Уезжают начальниками, а приезжают свободными гражданами. Надо полагать, друзья у меня завелись. Какая-нибудь сволочь орудовала… Грустно все это… нехорошо…

Около Гая стоит неизвестный .

Неизвестный. Смею спросить — соотечественник?.. Впрочем, что ж спрашивать! Я слыхал, как вы задушевно пели нашу далекую песенку и как с русской нежностью сказали: «Далеко до Советского Союза…» Вам грустно? У нас с вами нет ни дам, ни гидов, мы — листья осенние, которые гонит сквозной ветер по планете. Я полгода не слыхал русской речи, я полгода не видел русских глаз.

Гай. Какие же глаза вы, сударь, видели?

Неизвестный. Японские, сударь, японские глаза. Поговорите со мной. Я узнал в вас военного, старого служаку. Многие теперь спились. Погибли… А старые русские дубы держатся. Вы, видно, делаете неплохие дела. Я тоже, сударь, отлично обеспечен. Я ничего не хочу знать о вас. Подступила к груди горечь, и до слез захотелось смотреть в наши русские глаза, и, как у нас на Волге, под Жигулями, сидеть в ресторане парохода «Кавказ и Меркурий», и говорить русские нерасторопные фразы — ни о чем и обо всем, о лягушках и Ницше. Пойдемте в ресторан, сударь. Вы один… вам грустно.

Гай. Слушайте, дайте ухо.

Неизвестный. Слушаюсь.

Гай. Иди ты к… (Тихо, на ухо.)

Неизвестный. Большевик! Скот! Зверь! (Уходит.)

Гай. Дал телеграммы, а подадут ли мне теперь машину на вокзал?.. Может, в квартире живет другой директор?.. Может, и жена ушла?..

Музыка, волны, ветер.

Уезжают директорами, а приезжают свободными гражданами.

 

Эпизод второй

Управление делами директора. Стол с телефонами, над столом колокол. Начальник Кондаков и курьер Зуб .

Кондаков (у телефона). Гараж?.. Алё, станция!.. Опять станция?.. Я тыщу раз прошу гараж!.. Какой гараж? Автомобильный… Кройте без номера. В чем дело? Это говорит дежурный по заводу, Кондаков… Город? Ну так и скажите! Чего же вы нервничаете? (Положил трубку.)

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Кондаков. Наставили телефонов, как у римского папы. Какой тут внутренний, черт его знает… Алё! Откуда говорят?.. (Быстро.) Извиняюсь. (Бросил трубку.) Попал в ГПУ… Ну хорошо, это — городской, это — особого назначения, а это какой? Вертушки, автоматы! Культура, прокисай она совсем! Алё!.. Завод? Слава богу!.. Дайте гараж… Кто говорит? Махорушкин?.. Это говорит Кондаков… Какой Кондаков? Начальник литейной мастерской. Ну то-то. Пошли там телегу на вокзал. Гай приезжает. К поезду… Да, фордика, говорю, пошли… Какой там лимузин! Фордика… Да. (Положил трубку на стол. Забыл.)

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Кондаков (достал семечки, грызет). Вот, Зуб, жизнь человеческая! Опасно жить на свете… Ты, Зуб, этого Гая видел?

Зуб. Угу.

Кондаков. Какой он из себя?

Зуб. Вроде так…

Кондаков. Да-а… (Запел.)

Вбегает Серафима .

Серафима. Слушайте, това… Фу! То у вас занято, то вы трубку снимаете!

Кондаков. А вам какое дело?

Серафима. Скорей пошлите автомобиль за врачом и на квартиру к товарищу Андрону.

Кондаков. А что такое с председателем завкома?

Серафима. Не знаю. Тридцать девять.

Кондаков. Трубка на столе лежала. Эх, прокисай ты! Станция не ответит… Зуб, беги в гараж. От моего имени — автомобиль для товарища Андрона. (Серафиме). Не беспокойтесь. У меня третьего дня вскакивает на плече что-то такое, как волоцкий орех… (Зевнул.)

Серафима и Зуб уходят.

Так про что, бишь, я говорил?.. (Напевает.)

И все это мы у Америки учимся. Телефонов наставили — заблудишься. Ответственных людей дежурить сажают, а порядку нет. Гай… управлял — и науправлял. Ежели по жене судить, то молокосос. Увидим завтра… Товарищ Елкин наказывал мне какой-то вопросик подработать, и никак не вспомню, не то по прорывам, не то по достижениям. Справлюсь завтра… Не забыть бы завтра на главный вход вывеску заказать в малярной. Литейная имени… имени… вот черт, какого имени — забыл! Завтра узнаю… Хоть бы лото давали! В лото бы сам с собой играл. До утра в памятник обратишься. (Поет.)

(Пошел, закрыл на ключ дверь, снял со стола телефоны, поставил на пол, положил под голову бумаги и лишь хотел прилечь, как над столом зазвенел колокол. Хохочет.) Любопытство! Вместо петухов… полночь отбивает… Какого черта, в самом деле! Может, что-нибудь испортилось? (Шарит по стенам.) Никогда я этого колокола не видел… Ах, прокисай ты совсем! Ведь он так меня со света сживет. Вот неприятность какая! (Наблюдает.) Ты хитер, а мы еще хитрее! (Нашел обрывки шпагата, связал, встал на стол и, привязав одним концом язык колокола, другой укрепил на ножке стола. Веревка дергается.) Побаловался — и хватит. Ну-ну, дрыгайся! Понапридумали культуры, а она портится. В Америке он бьет, когда надо, на обед — так на обед, а у нас он в обед молчать будет, а в полночь разыграется. На фасон бьем. Вот за это вас и снимают, товарищи. Мало снимать! Из партии гнать надо! (Устраивается спать. Только прилег — стук в дверь.) На черта я дверь замкнул! Ходили бы сами по себе. Сейчас! (Открывает.)

Входят Гай и Зуб .

Гай. Так, говоришь, Андрон заболел?

Зуб. Вроде так.

Гай. В город за доктором послали. А наши доктора где?

3уб. В расходе.

Гай (пишет записку). Ну, расскажи, товарищ Зуб.

Кондаков (Зубу). Он и есть?

Зуб (кивнул Кондакову). Эх, те-те, те-те…

Гай. Квартиру Максима знаешь? Снеси ему. Буди. Не важно!

Зуб уходит.

К чему же это ты, товарищ, на пол телефоны составил? (Увидел веревку.) Это зачем?

Кондаков. Испортился, что ли. Жизни не дает.

Гай. Давно он тебе жизни не дает?

Кондаков. Минут десять.

Гай (взял телефон). Пожарную команду… Говорит дежурный по заводу. В заводе пожар: получили сигнал по системе. Трубки расплавились.

Кондаков. Ах, прокисай ты сов… Кто же располагал?

Гай. Ты кто?

Кондаков. Начальник литейной.

Гай. Плохой начальник. Дурак, а не начальник!

Кондаков. Извиняюсь, посторонние не имеют права оскорблять.

Гай. Если бы ты не был дурак, то я бы тебя отправил в ГПУ. Умный человек, прежде чем взять на свою ответственность завод, узнал бы свои обязанности… (Смотрит на веревку.) До сих пор льется вода… Заводской человек. Стыдно!.. Иди домой спать!

Кондаков. Не оскорблять! Это, знаете, я поставлю вопрос на райкоме… (Вдруг.) Позвольте, кто вы такой?

Гай. Начальник строительства. Григорий Гай.

Кондаков. Бывший, товарищ, бывший!

Гай. Пока я не сдал завода, я настоящий начальник, и я тебя снял с дежурства.

Кондаков. Произвол… Конечно… пожалуйста. (Идет.) Не зря я голосовал против вас, товарищ Гай, не жалею — попал в точку.

Гай. Попал? Поздравляю!

Кондаков уходит.

Из какого музея они таких набрали? (Звонит.) Дайте квартиру Гая. Номер… (подумал) тридцать… (Послушал.) Странно! Приехал — жена домой не пускает.

Врывается Максим, за ним — Зуб.

Максим. Гриша! Душа!.. (Обнял Гая, поцеловал.) Зуб, иди, я за тебя буду.

3уб. Я вам, товарищ Гай, хотел сказать…

Гай. Говори!

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Гай. Все в порядке, Зуб. Поедешь со мной работать?

Зуб. Со всей душой, но только товарищ Белковский… Эх, те-те, те-те… Товарищ Белковский, товарищ Белковский! Эх! (Ушел. Вернулся.) Подлюга товарищ Белковский! И везде на собраниях скажу — подлюга! (Уходит.)

Гай. Максим, к чему он?

Максим. Тут, брат, пошел такой диалектический материализм, что ты мог прямо ехать в ЦКК.

Гай. Приказ обо мне подписан?

Максим. Нет.

Гай. Так какого же черта?

Максим. Бросьте ваш темперамент! Вы до сих пор были начальником. Так. А Белковский был вашим заместителем. Так. За неделю до вашего приезда… Белковский приехал временно исполняющим обязанности. Зачем такой приказ, если ты возвращаешься через неделю? Это — с одной стороны. С другой стороны — дело о твоей работе передано в ЦКК. С третьей стороны — бюро райкома, при особом мнении Андрона, постановило требовать обновления хозяйственного руководства. А в-четвертых — все собаки знают, что Гай снят. Мне Андрон намекнул: «Максим, предупреди, мол, парня. Телеграфируй — тебе удобнее».

Гай. Андрон? Почему Андрон?.. Уж кого я бил больше всех, так это профсоюзников. У меня Андрон два месяца в правом уклоне ходил, еле выпутался… Максим, мы все-таки коммунисты!..

Максим. Мне, понимаешь, никто не верит, что я коммунист. В Сталинграде работал, был комсомолец, третий год в партии, а все считают комсомольцем и в бесклассовое общество переведут комсомольцем. Я вечный комсомолец.

Гай. Мы все-таки коммунисты, Максим, мы прошли революционную школу, мы кое-что понимаем. Я допускаю, что Белковскому самому захотелось пустить завод, допускаю, что он затеял грязные интриги, но дело не в Белковском.

Максим. Нет, в Белковском. Ух, это гад! Он теперь до меня добирается. Дает явно невыполнимое задание. Я отказываюсь. Он берет трубку и звонит Елкину: «Алло, Сеня! Это говорит Николай. Наш Максим опять у нас не хочет работать… Сеня, поговори с нашим мальчиком…» Буквально говорю, как стенографистка. Я раз хотел ему морду набить, но этика не позволила.

Гай. Неужели за восемь месяцев Колька Белковский так испортился?

Максим. Не испортился, а раскрылся. Аппарат… (указал на столы) вот это… весь в лучах его очарования. Ксения Ионовна разве… она ж в тебя влюблена. Страдает баба. Просто жалко девушку!

Гай. Не так. Не то.

Максим. Скажешь — не влюблена? Я письмо написал, обратно отдала.

Гай. Не дурачься! Здесь что-то поважнее, чем Белковский, а вы не умеете подняться выше мышиной возни. (Подумал.) Конечно, и корысть…

Максим. Гриша, умоляю, поднимайся, поднимайся выше меня! Разве я тебя один за этим сюда ждал? А ты на меня кричишь.

Гай. Вечный ты комсомолец. Скажи вот что… Как ведет себя жена?

Максим. Я с ней — гуд-бай. Не разговариваю.

Гай. Я у тебя спрашиваю — как она себя ведет?

Максим. В какой плоскости?

Гай. Ну как, по-твоему, о чем я спрашиваю?

Максим. Подумаешь, экзамен! Она, директор, ваш непримиримый и принципиальный противник… а по-моему — предатель.

Гай. Вот куда повернуло! Картина проясняется… Я вот что, Максимка… я, видишь ли… Я, видишь ли, сюда попал оттого, что у меня дом взаперти. Позвонил отсюда — не отвечают. Разве еще попробовать? (Взял трубку.)

Максим. Можешь не звонить. Ее дома нет.

Гай. Где же она в такое для нее время?..

Максим. Она сегодня поехала с бригадой по топливу. Дрова…

Гай. Дрова? Не понимаю. Ты разве ничего не видел?

Максим. Видел. Сегодня не видел. Она на грузовике поехала…

Гай (подумал о жене, ребенке, которого он ждал). Максимка…

Максим. Я…

Гай. Помолчи-ка ты, брат! Ты не уходи, а… Я, брат, пойду в кабинет, что ли, а… На грузовике — и ничего? Если поехала на грузовике, значит, ничего… Надо, брат, подумать… а только ты не уходи… (Уходит.)

Максим. Что это Григория так качнуло? Крепился, крепился — и качнуло.

 

Эпизод третий

Кабинет дирекции. Утро. Гай и Ксения Ионовна .

Гай (продолжает). Да-да… Как только Белковский приедет, просите его ко мне. Одеколону у нас тут какого-нибудь нет, Ксения Ионовна?

Ксения Ионовна. У меня есть, но душистый. Ничего?

Гай. Все равно. Мне надо фасад протереть.

Ксения Ионовна. А платочек у вас есть?

Гай. Есть! (Вынул платок, посмотрел.) Ну дайте и платок.

Ксения Ионовна. Сейчас, Григорий Григорьевич. (Уходит.)

Гай (шумно). Фу, чертова работа! (Напевает.)

Постой! С какого года я в партии? Примкнул в девятьсот пятнадцатом, вступил в девятьсот семнадцатом.

Входит Ксения Ионовна, поставила на стол одеколон, подала платок и зеркальце.

Правильно. (Взял зеркало.) По роже подумаешь — пил неделю… Теперь несите ваш платок стирать.

Ксения Ионовна. Где же будет сидеть Белковский? Он уже вчера ваш несгораемый шкаф открыл. В бумагах рылся… Я его боюсь! Как человек, он ярко выраженный злодей, ломброзовский тип. Как хотите… Ногти кусает. Нехорошо!

Гай. Да, это более или менее опасно.

Ксения Ионовна. Я не знаю, Григорий Григорьевич, почему вы принимаете меня за дурочку. Только я веду управление делами и вижу, как все ваши распоряжения ставятся вверх ногами. Помните пятьдесят импортных станков? Их нет. Помните крановые устройства? Их нет. А воду до сих пор по наружным трубам подают. А, да что, лишь бы наоборот! Лишь бы не так, как вы говорили!.. Я ведь все заседания веду… а вы смеетесь.

Гай. Нет станков? Как же их нет?.. Этого, Ксения Ионовна, не может быть. Клянитесь — не поверю.

Ксения Ионовна. Подождите — поверите. Я все помню, что вы говорили. Я теперь здесь не останусь ни одного часа! (Слезы.) Из меня сделали бессловесную куклу. Мне не позволяют даже дать фактическую справку на заседании. Я хотела предъявить ваши письма из Америки о станках, но меня Белковский вежливо выгнал с заседания. Может быть, я беспартийная советская барышня, но я сюда мобилизована как лучшая ударница, и для них не бессловесный холуй.

Гай утирает лицо перед зеркалом. Ксения Ионовна плачет. Входит Элла Пеппер , она в валенках и треухе.

Пеппер (возбужденно). Неверно, неверно, невер… Ах, товарищ Гай! Уже на работе? Что это за сцена на работе? Слезы, зеркальце, одеколон… Ты, может быть, будешь пудриться, Григорий, так я выйду.

Гай (оглядывая жену). Спасибо, Ксения Ионовна. Пока не пускайте к нам никого.

Ксения Ионовна. Только я повторяю — я для них не останусь советским холуем! (Уходит.)

Гай. Элла, что случилось? Ребенка нет? Не будет?

Пеппер. И что из этого? Ну не будет.

Гай. Что-нибудь произошло? Тебе запретили врачи?

Пеппер. Чтобы сразу покончить этот супружеский разговор, сообщаю, что я сделала аборт.

Гай. Это как же?.. А я…

Пеппер. А он? Тебе хотелось качать люльку. Ты об этом писал из Америки. Из-за твоих сентиментальностей я бы не хотела превращаться в мать семейства. Вот она — пожалуйста! Она тебе может родить десять штук. Мне пока двадцать один год, я член партии. Ты в мои годы не думал о люльках.

Гай. Восемь месяцев назад ты рассуждала не так.

Пеппер. И с этим надо сразу покончить. Тогда я считала тебя авторитетным учителем, а потом поняла, что ты…

Гай. …неавторитетный учитель?

Пеппер. По-моему, плохой учитель. Людей надо проверять по их делам, а не по тому, какое инстинктивное чувство тебя к ним влечет.

Гай. И ты уже проверила?

Пеппер. Проверила… Но дальше, Григорий. Может быть, тебя устраивают трагедии, а меня — никак. Я решила изменить наш образ жизни.

Гай. Это я вижу. Муж не видел жены почти год, а она…

Пеппер. …уезжает с бригадой, потому что проблема топлива для жены важней, чем поцелуи мужа. У нас в больницах нет дров.

Гай. Значит, ни черта не умеете работать! Значит, гнать вас надо отсюда в шею! И я буду вас гнать отсюда, не считаясь ни с женами, ни с друзьями!

Пеппер. Товарищ Гай, кого ты будешь гнать? Опомнись! Неужели тебя не информировали?

Гай. Тебя буду гнать за твои дурацкие мысли, Белковского немедленно выгоню за шарлатанство, разоблачу елкиных… Буду бить направо и налево! Так и передай своим друзьям.

Пеппер. Чтобы бить направо и налево, надо самому находиться на центральной линии.

Гай. Не думаю, чтобы генеральная линия партии уже искривилась.

Пеппер. Ты меня возмущаешь своим самомнением!

Гай. Хорошо. Оставим. Чего надо?

Пеппер. Ах так?

Гай. Я спрашиваю, Пеппер: чего тебе надо?

Пеппер. Ничего… (Идет.) Ничего. (Уходит.)

Гай. Вот, брат, разговор какой… Вот тебе и Элла! Элка, Элка! На скверном пути бабенка… Дурак ты, Гришка! Разве можно так говорить с детьми? Дурак!

Вбегает Ксения Ионовна .

Ксения Ионовна. Белковский идет. Когда сказала о вас, он закусил губу.

Гай. У меня воды нет. Пусть принесут.

Ксения Ионовна взяла графин, уходит.

Белковский… Как бы это очень спокойно? Очень спокойно…

Входит Белковский .

Белковский. Ну, здравствуй, Григорий!

Гай. Здравствуй, Николай!

Белковский. Здравствуй, Гриша!

Гай. Здравствуй, Коля!

Белковский. Если тебе уже рассказали что-нибудь про меня, не верь, Гриша! Тебе могли рассказать ничтожные пустяки.

Гай. Пока не верю… Стараюсь не верить.

Белковский. Не верь! Они не могли сказать тебе, что я скажу, Гриша. Я подлец! Я пресмыкающаяся тварь!

Гай. Ну, это более или менее сильно.

Белковский. Гриша, прости! Вот (вынул бумажник) мое заявление в ЦКК… Я сам поеду с тобой в Москву и сам скажу, что я склочник, что я подлец. Они поймут. Все мы люди. Разве знаешь, что бродит в тебе? Разве всегда имеешь волю сопротивляться темным силам твоего эгоистического начала? Я сам раскаиваюсь. Я открываю сам все и обещаю: никогда… Григорий, ты можешь простить меня? Чтобы опять товарищи… честно… искренне… вместе… Конечно, мы не гимназисты…

Гай. Вот верно.

Белковский. Когда я после тебя получил всю власть над этим огромным делом, у меня возникла мысль: а почему же не я начальник? Понимаешь, что это за мысль! Тут уже хочется показать, что я не хуже его, смотрите — вот орудую, и плохого ничего сам в себе не заподозришь. Просто соревнование. Но соревнование это корыстно, злокачественно, подло. А ты уж пошел. В тебе бунтуют страсти. Корысть развертывается в стихию. Злокачественность владеет всеми твоими делами. И когда-нибудь, в минуту просвета, ты увидишь свое лицо в зеркале — то вытягивающееся от забот, то лоснящееся от радости, горделивое и лакейское, грозное и трусливое лицо карьериста. Вот все, что я хотел тебе сказать.

Гай. Запутался, а?

Белковский. Запутался.

Гай. Перепугался, а?

Белковский. Перепугался.

Гай. Верю, Николай! Становлюсь на твое место и оттого верю. Говорить тут не о чем. Ты не комсомолец, тебе самому все ясно. Давай руку, брат! Честно так честно, товарищи так товарищи.

Пожимают друг другу руку. Входит Ксения Ионовна . Уронила графин, а затем бросила стакан.

Белковский. Что с вами?

Ксения Ионовна. Посуду бью. К счастью… Товарищ Гай, там уже скопилась очередь к вам.

Входит Максим , огляделся, свистнул.

Гай. Давайте людей по-одному.

Входит Зуб с веником, поглядел на Белковского.

Зуб. Эх, те-те-те… (Вытирает воду.)

Ксения Ионовна (в дверях). Начальник механического, пожалуйста! (Выходит.)

Входит начальник механического — Софья .

Гай. Тетя Соня, не узнаю, до чего ты ярко выглядишь!

Софья. А ты… какой кавалер из Парижа! Духами пахнет… «Запах моей бабушки»?

Белковский (Гаю). Нам надо увидеться вдвоем.

Гай. Я приеду обедать к тебе.

Белковский. Прекрасно, мой друг. (Уходит.)

Гай. Ну, тетя Соня, рассказывай, как дела.

Софья. Все благополучно, барин. Только ножичек поломали, ножичек…

Гай. Имение сгорело у барина, и ножичек поломали. Знаю сказку.

Софья. Ножичек, только ножичек… а так все — слава тебе господи… Верно, Максимка? У тебя почему нос злой?

Максим. Не знаю. Интуиция.

Софья. Ну, станки привез? Пятьдесят станков?

Гай. Нет, не привез.

Софья. Тогда иди и пускай механический сам. Может, вы в производстве больше меня понимаете… Может, меня, дуру, недоучили, я около станка никогда не стояла… Может, у меня ногти маникюрные, как у твоего друга…

Гай. Не убивай хоть ты меня, тетя Соня! Что вы меня в гроб вгоняете? Пожалейте вашего бывшего директора!

Софья. Ты мне, как какой-нибудь бродяга, во сне снился.

Гай. Ну вот видишь! А ты ругаешься.

Софья. Не вообще снился, а по поводу станков… Поймите же кто-нибудь, что мы обманываем Советское правительство, что без этих станков мы не завод, а выставка иностранного оборудования! Могу я молчать, если… Дай папироску.

Гай. Знаю, напутали. Искать поздно. Вместо пятидесяти станков первой очереди тебе прислали станки второй очереди. Знаю. Кто напутал? Я…

Максим. Неправда!

Софья. Врешь.

Гай. В ЦК с меня спрашивают, а не с Зуба.

Софья. Тогда вот что… Тогда, Гай, сматывайся отсюда как можно скорее. Я заводской человек. С девок во время войны попала на завод и до сих пор хожу заводским человеком. Беги отсюда, Гай, не стоит бороться. Снимают? Ставь магарыч тем, кто тебя снимает.

Гай. Тоже знаю. У меня тут была беседа с Белковским, и я все понял.

Максим. Струсил, гад, струсил, струсил!

Гай. Чтобы давать клички людям, надо более или менее знать людей вообще… Белковский искренне говорил со мной.

Софья. А что струсил — сказал?

Гай. Сказал. Так и сказал: «Я струсил». Надо же кое-что понимать, люди добрые! Думаете, мне очень нужно бороться за это кресло? Без высоких разговоров просто скажем: ну кто-то докажет, что я плохо строю, ну снимут, ну выговор… Больше ведь ничего не будет. Ничего больше нет. Другой раз подумаешь: сняли бы, высекли бы, только бы пустили к станку! Я же квалифицированный мастер по точной механике. Я у тебя в цеху, Соня, шутя заработаю полтыщи. Ты мне сама дашь лучший паек и квартиру. Я был когда-то охотником, изучал жизнь птиц, я писал очерки, и эти записки печатали в Америке на английском языке. Что вы думаете: я — партбилет на двух ногах с резолюцией вместо головы? А я буду бороться, и ружье мое так и останется на стене у меня перед глазами. Я должен оставаться на заводе. Я должен распутать все узлы. Я… и никто другой.

В дверях Елкин с портфелем.

Елкин. Здравствуй, Гай!

В ответ молчание.

Не узнаешь, что ли, секретаря своей парторганизации? Что же ты, Гай? Нам давно надо с тобой ехать в обком. А оттуда нам с тобой надо ехать в Москву. Я уже и билет тебе заказал.

Гай. С каких пор наши секретари парткомов покупают билеты директорам? Благодарю, любезный человек, товарищ Елкин!

Елкин (садится). Я бы попросил товарищей оставить нас наедине.

Гай. Сидите, товарищи. Не важно.

Елкин. То есть как это — не важно? Это очень важно — прежде всего для тебя.

Софья. Что же мы, с улицы? Не свои?

Гай. Вообще, Елкин, вы здесь поступаете так, будто меня нет. Ты приходишь ко мне и выгоняешь моих друзей. Опомнитесь, «господа» хорошие!

Елкин. Подумаешь, какой ты у нас вежливый! У американцев, что ли, научился?

Гай. Вежливости прежде всего учатся у самих себя.

Максим. Уходить, что ли?

Елкин. Пожалуйста, пожалуйста! Если товарищ Гай так хочет, мы можем побеседовать с ним и при вас.

Гай. Валяй.

Елкин (вынул папку). У тебя кое-что неясно в, личном деле. Ну, я по должности… Ты, конечно, понимаешь?

Гай. Материалы, что ли, какие-нибудь добыли?

Елкин. Материалы получились сами, с Украины, например. У тебя было дело по взяткам… по взяточничеству. (Читает бумагу.) Официальный документ. Может, это не ты? Может, однофамилец?

Гай. Взятки?

Елкин. Я не верю. Может твой однофамилец? Тогда оставим.

Гай. Взяточничество? Было такое. Я давал взятки. По телеграмме Ленина я тогда в Москву топливо гнал и разрешил своим ребятишкам раздать сцепщикам — кому пару сапог, кому полушубок. А Чека…

Елкин. …была на страже.

Гай. Я, брат, тогда считал, что лучше дюжину стрелочников развращу, а топливо…

Елкин. Мне важно знать, товарищ Гай, было такое дело?

Гай. Было.

Елкин. Гай, я об этом спросил не для чего-нибудь такого. На основании таких вот дел мы составляем характеристику работников.

Максим. Уйти, что ли?

Гай. Сиди. Учись. Человеком будешь.

Елкин. А с какого года ты состоишь в партии? Тут у тебя написано — «примкнул».

Гай. Примкнул в девятьсот пятнадцатом. Вступил в девятьсот семнадцатом.

Елкин. «Примкнул»… А откуда примкнул? Эсером был?

Гай. Я был околопартийным добровольцем.

Елкин. Очень неясное место в биографии. Очень! В Америку бежал? Зачем бежал? Непонятно.

Гай. Бежал с чужим паспортом во время войны через Японию. Масленщиком.

Елкин. Зачем бежал?

Гай. От преследований охранки.

Елкин. Ты не волнуйся, Гай, вопрос стоит серьезно.

Гай. Исчерпано. Едем в обком. Едем в ЦКК. Ты уж билет заказал? Едем! (Максиму и Софье). Я уезжаю, товарищи. В обкоме ждут. Прощайте, друзья!.. Я не сержусь, Сеня. Ты голову свою в портфеле носишь.

Гай и Елкин уходят.

Максим. Видала?

Софья. Видала.

Максим. Ну?

Софья. «Ну», «ну»!.. Вот тебе и «ну»!

Входит Зуб .

Зуб. Ослобоняйте кабинет, товарищи. Велено на неделю запереть. Эх, те-те, те-те.

 

Эпизод четвертый

Коридор высокого хозяйственного учреждения. Здесь встречаются большие люди советской промышленности, командиры пятилетки — «миллионщики».

Первый (торжественно). Тише, товарищи, Гай идет прямо из Контрольной комиссии. (Приветствует знаками.) Ну, Гришка, вылупили?

Второй. А похудел, земляк! Под глазами оазисы. Скучал?

Гай. Уже и здесь слыхали? Пошли бы туда да повеселились.

Второй. Мы, брат, ходили. Походите вы. Мы, брат, свое получили по всем лимитам.

Гай. Тебя тоже в ЦКК звали?

Второй. Позвали.

Гай. И как?

Второй. Сняли.

Гай. За что?

Второй. «Правду» читай.

Первый. Чем кончилось дело, Гриша? Очень попало?

Гай. Не так, чтобы очень, но здорово. Главное — за то, чего никак не мог предполагать, шлепнули по башке — и выскочил как из бани.

Второй. А в чем дело?

Гай. «Правду» читай.

Второй. Да, брат, чистилище суровое. У-ух, какое суровое! Мало того, что с тебя все соскребут, да еще покажут — на, подлец, смотри!

Первый. Тише, товарищи, нефть плывет… Нефтяному королю почет и уважение!

Появился третий .

Третий. Шути, шути, советский Форд! Читали мы, какие вы Форды. Что ж ты, Степа, машины без колес выпускаешь? Это все одно, что мужик без штанов.

Первый. Был бы мужик, а штаны найдутся.

Гай. Ну, это бывает часто наоборот.

Третий (отзывая первого). Степан, ты мне десяток машин не можешь устроить? Черт с ними, что без колес! Мы колеса найдем. Деньги — моментально.

Первый. Слышите, товарищи, они у меня уже покупают машины без колес! Пожалуйста, за наличный расчет. Нет, я тебе, Иван Гаврилович, принципиально ни одной машины не дам. Помнишь заседание в СТО? Я тебя, как райскую деву, просил: «Ваня Гаврилович, друг, милая душа, не лезь сегодня со своей внеочередной заявкой. Ты старый гигант, тебе найдут деньги, а я гигант молодой, меня еще за руку надо водить». А ты полез. И меня урезали.

Второй. Государственные интересы превыше всего.

Первый. И у меня тоже государственные интересы.

Третий. А, Гай… Здорово! Болел, что ли? Или дела плохи?

Гай. Болел.

Третий. Понятно. Ты, Гай, не смущайся. У меня было семь выговоров, а потом орденом наградили.

Гай. Ты мне тоже советуешь добиться семи выговоров?

Третий. Без них лучше. А с другой стороны — полезно. Вон спроси у Васи. (Второму.) Как дела, Вася?

Второй. Сняли.

Поспешно входит четвертый .

Четвертый. Как металл? Как металл? Дают?

Первый. Становись в очередь. Первым будешь.

Четвертый. Я серьезно спрашиваю, товарищи… Вам хорошо смеяться, а я сюда на самолете прилетел. У меня прорыв.

Гай. Как птица летел. Бедный! Пойди к хозяину. Скажи: «За что же я жизнью рисковал?» Может, кило стали он тебе даст со стола.

Четвертый. Но я пятьсот восемнадцать! Я пятьсот восемнадцать! Обо мне есть особое постановление.

Из дверей кабинета выходит пятый . Услыхал слово «постановление».

Пятый. Я тоже пятьсот восемнадцать. Обо мне тоже есть особое постановление.

Четвертый (пятому). Как металл? Вы по металлу были?

Пятый. Были и могли не быть. И вам советую не быть. Впрочем, если любите сильные ощущения, — пожалуйста.

Третий незаметно уходит в кабинет.

Четвертый. А с нас требуют.

Пятый. Требуют и будут требовать. Скажу вам по секрету: ищите металл у себя на заводе, ну и вокруг. Мобилизация внутренних средств. Слыхали?

Четвертый. У меня ничего нет.

Пятый. У меня тоже.

Гай (пятому). Тоже миллионщики! Ревут и стонут.

Первый. А ты давно стонал? Американец! Форсишь!

Гай. Милый, я же расстраиваюсь. Сейчас тоже плакаться пойду к хозяину.

Четвертый. Как осточертели мне эти Днепрострои, эти Магнитострои, эти сверхударные киты! Все поедают, все лучшее им! А мы… Где внутренние ресурсы? У меня за пазухой? В кармане? На голове?

Второй. А ты прикрой Днепрострой. Напиши в ЦК, что металла на кастрюльки не хватает. Поймут.

Четвертый. Острите у себя дома. Мне не до острот, когда не знаю, что делать, не знаю, куда идти.

Первый (вдруг). А где нефть? Там? (Четвертому.) Правильно, правильно, товарищ! Уже без очереди пролез, уже обрабатывает, уже получает деньги, уже получил… Вот он! Смотрите!

Третий выходит из кабинета.

Эх, Иван Гаврилович! Да разве тебя устыдишь… Получил? Да?

Третий. Получил. Взашей получил… Да, крутые деньги! До свиданья, короли! (Уходит.)

Гай (подошел к дверям). Э-эх, все равно ничего не выйдет! (Второму.) Вася, пожелай счастья с легкой руки.

Второй. Нашел легкую руку, когда меня сняли!

Гай. А надо идти, надо. (Уходит.)

Четвертый. Нет, я добьюсь! Я не могу вернуться. Я пойду.

Пятый (нежно, эпически). Поедем, друг, на места. На местах мы солидней, а люди добрей. В одном месте полвагона украдешь, в другом месте выпросишь, а в третьем месте на бога возьмешь. Не одной Москвой строятся гиганты. Поедем, друг, на места. (Взял под руку четвертого.) Я знаю один заводик в уезде. Обитель… (Шепчет.)

Уходят.

Первый (вслед). «И пошли они, солнцем палимы…».

Второй (про себя). Сняли…

 

Эпизод пятый

Кабинет высокого хозяйственного учреждения.

Руководящее лицо и Гай .

Руководящее лицо. Очень рад тебя видеть, товарищ Гай. Очень! Садись, пожалуйста. От всего сердца поздравляю тебя! Что такое один выговор! Какой порядочный хозяйственник у нас не имеет выговора?

Гай. У меня выговор не по хозяйственной линии.

Руководящее лицо. А ты думаешь, я не знаю, по какой линии? Зачем тебе говорить, что ты устал? У нас есть такой сорт работников: как только начинаются трудности, так они устали. Зачем тебе казаться такого сорта работником?

Гай. Жалею. Ладно.

Руководящее лицо. Мы тебе будем оказывать решительное содействие. Если тебе будет мешать профсоюзный работник — пусть это будет уважаемый товарищ, хороший товарищ, — отнимем партийный билет, выгоним из партии. Если тебе будет мешать партийный работник — пусть это будет старый товарищ, уважаемый товарищ, — отнимем партийный билет, выгоним из партии. Если товарищ Гай, очень уважаемый товарищ, хороший товарищ, нам не пустит завод по плану, отнимем партийный билет, выгоним из партии. А теперь говори, что тебе надо?

Гай. Денег… в золоте…

Руководящее лицо. Денег не дам.

Гай. Но… послушай…

Руководящее лицо. Не желаю слушать! Ты думаешь, я не знал, что ты ко мне придешь? Знал. И вот. (Подал бумагу.) Все, что вы просили, мы дали. Правительство и партия с большим почетом оставляют тебя на командном посту, но это не значит, что мы тебе откроем казну — бери, сколько хочешь. Это нехороший прием — сразу просить денег.

Гай. Мне же немного надо. Триста пятьдесят тысяч рублей.

Руководящее лицо. С каких это пор, уважаемые товарищи, триста пятьдесят тысяч рублей для вас стало немного? А? Миллионеры! Ротшильды! Меня бьют, как турецкий барабан, за каждую сотню рублей. Я тоже получаю выговоры, я тоже имею железный контроль. Почему тебе понадобились триста пятьдесят тысяч? Куда ты дел деньги?

Гай. С тобой сейчас нельзя говорить. Ты не станешь слушать.

Руководящее лицо. Нет, я очень внимательно послушаю. Куда ты дел деньги?

Гай. Ошибочно…

Руководящее лицо. Ага, ошибочно! За «ошибочно» знаешь что бывает?

Гай. Знаю. Но не знаю, кто ошибся — мы или твой аппарат. Или в ином месте. Мы же деловые люди, некогда сейчас искать, кто перепутал номера, кто ошибся в телеграммах. Пятьдесят станков, которые мне нужны во вторую очередь, пришли сейчас. Деньги не выброшены, преступления нет, но пятидесяти станков на первую очередь пуска завода у меня нет. Завод не пойдет.

Руководящее лицо. Нет, пойдет.

Гай. Я под суд пойду, но завод не пойдет.

Руководящее лицо. Ты под суд не пойдешь, а завод пойдет.

Гай. Но ведь станков нет.

Руководящее лицо. А у меня денег нет. Вы сюда приходите, как бояре. Вы забываете, что тратите народные деньги. Вы не считаетесь с государственными планами. Вы думаете, что государство — это золотоносная жила. Мы будем беспощадно преследовать таких господ, которые думают, что государство — золотоносная жила.

Гай. Это мы — бояре? Это я — боярин? Спасибо, товарищ!

Руководящее лицо. Слушай, Гай, иди домой. Ничего не поможет.

Гай. Не уйду.

Руководящее лицо. Гай, я тебя по-человечески прошу — иди отсюда.

Гай. Незачем тогда оставлять меня директором.

Руководящее лицо. Гай, я же знаю, что ты выйдешь из положения. Деньги портят человека, товарищ Гай. Когда хозяйственник получает деньги, в нем гаснет творческий импульс. Зачем нам тогда Гай, если ему давать деньги, деньги, деньги? Каждый дурак с деньгами пустит завод. Взял деньги, купил станки, пустил завод. При чем здесь партия и рабочий класс?.. Иди домой, Гай, мне стыдно за тебя!

Гай. Пойми…

Руководящее лицо. Понимаю.

Гай. Рассуди…

Руководящее лицо. Рассудил.

Гай. Войди…

Руководящее лицо. Вхожу.

Гай. Н-нет… тогда я завод не пущу…

Руководящее лицо. Отнимем партбилет, выгоним из партии…

Гай (вынул, кладет на стол партбилет). Тогда нате, чем отнимать, чем выгонять меня из партии за то, что я не могу пробить лбом стены!

Руководящее лицо (встает, молча нахлобучивает картуз, идет). Я не видел этого, Гай. Я не слыхал твоих слов. Я стрелял за такие слова… Я не хочу видеть! (Уходит.)

Гай (один). Друзья мои, что это?.. Я тоже стрелял за такие слова. (Спрятал партбилет.) Вот куда зашло, друзья мои!

Занавес

 

Эпизод первый

Комната руководства заводской парторганизации. Елкин и Пеппер .

Елкин. Ты, Пеппер, в моих глазах поднялась на невиданную высоту. Категорически приветствую таких жен коммунистов! На данном отрезке времени жены являются узким местом в раскрытии оппортунизма своих мужей. Но они — жены — должны брать пример с тебя, которая мужественно помогает партии бороться со своим мужем, который остается оппортунистом на практике. Я боялся, что ты при личном свидании не дашь должного отпора Гаю, но ты дала ему должный отпор.

Пеппер. Я-то непримирима. А где находится товарищ Белковский до сих пор? Почему он уехал в Москву, не согласовав вопроса с тобой?

Елкин. Все согласовано, не беспокойся. Белковского позвали, и он уехал.

Пеппер. А почему тебя не позвали?

Елкин. Значит, нет надобности. Им и без меня все ясно. Как же ты поступишь? Гая снимут. А ты?

Молчание.

В такой момент бросишь работу и опять поедешь за Гаем?

Пеппер. При чем здесь Гай? Что значит «опять поедешь за Гаем»? Я самостоятельный человек и подчиняюсь воле партии. Не тебе, не Гаю, а партии. Кончено. Говори, зачем вызвал?

Елкин. У Демьяна Бедного, кажется, какой-то юбилей… и его надо бы поздравить.

Пеппер. Юбилей прошел. Опоздали.

Елкин. Слушай, Пеппер, ты больше меня имеешь времени читать газеты. Следи, пожалуйста, за всякими юбилеями, торжествами. Вот был юбилей нашего дорогого товарища Сольца, а мы как воды в рот набрали. Мне стыдно вспомнить этот факт! Что нам, трудно составить телеграмму?

Пеппер. Ой, Елкин, я знаю, Сольц не любит таких телеграмм.

Елкин. Нельзя так рассуждать, товарищи, мы не можем поддаваться таким настроениям. Что значит «не любит»?

Пеппер. Проворонили. Дальше.

Елкин. О таких мелочах я должен заботиться и напоминать вам тысячу раз. Следи, пожалуйста, за газетами. Академию наук тоже иногда нужно поздравлять.

Входит Кондаков .

Кондаков. Не оставлю я этого дела и докажу, кто дурак.

Елкин. Иди, товарищ Пеппер, и следи, пожалуйста, за торжественными происшествиями. Это же пульс жизни, а мы плетемся в хвосте, и нас никогда не видно в центральной прессе.

Пеппер уходит.

Сядь, Кондаков… Ты дискредитировался, значит, сиди и слушай мои указания. Ты, Кондаков, залил водой народное добро с определенным убытком государству. Ты это понимаешь? Я тебя могу развенчать и передать прокурору. Ты это понимаешь? Я не развенчаю тебя и не отдам под суд. Ты понимаешь — почему? Нет, Кондаков, ты ничего не понимаешь. Тебя спасает си-туа-ция! Молчи, Кондаков, если я опираюсь на тебя. Вот мне сегодня утром пришла в голову идейка, а тебе никаких идей утром в голову не приходит… У тебя, знаешь, в литейном прорыв за прорывом, и надо спасать положение. Пришла мне в голову такая идейка, а тебе, повторяю, не пришла. Ты читаешь литературу, Кондаков? Нет, ты не читаешь литературы. Теперь у нас писатели в моде. Думаю же я у тебя в литейном какого-нибудь знаменитого писателя выбрать почетным литейщиком. Вот, например, приезжал к нам из Лондона пролетписатель Бернард… как его… фамилия? Бернард… Бернард Шои… Шои… Зови Пеппер, она еще не ушла.

Кондаков (у двери). Товарищ Пеппер, вас сюда просят.

Входит Пеппер .

Пеппер. Ну?

Елкин. Ты, Пеппер, больше меня имеешь времени за всякими писателями следить. Есть такой писатель Бернард Шои?

Пеппер. Бернард Шоу.

Елкин. Во! Бернард Шоу. Он старый партиец?

Пеппер. Нет, Елкин, совсем нет.

Елкин. Ну, может быть, кандидат партии?

Пеппер. Да нет же! Это не то, о чем ты думаешь.

Елкин. Не то?.. А то ведь как хорошо закруглялось: Бернард Шоу — почетный литейщик у Кондакова. Мировой масштаб! Нет, я не отступлюсь! Есть еще писатель, на мой слух такая чудная фамилия — Андрей Барборос.

Пеппер. Что ты, Елкин! Нет такого писателя.

Елкин. Ну вот, вы мне говорите — нет, а я сам его портреты в газетах видал. С усами.

Кондаков. Барбос? Нехорошо.

Елкин. Молчи, Кондаков! Не Барбос, а… может быть, Барбарис… Я же его не крестил.

Пеппер. Анри Барбюс?

Елкин. Во! Иди, Пеппер, делай свои дела. Спасибо!..

Пеппер уходит.

Так вот, Кондаков, надо в твоих мастерских Барбюса выбрать почетным человеком. Литейщиком. Не стоит? Вагранщиком. Нехорошо? Формовщиком. Хорошо? Товарищ Барбюс у нас будет почетным формовщиком. Вот это марка! Ни у кого нет Барбюса, а у нас есть. Шлепнем телеграмму. Приедет, не приедет — не важно. Зато в газетах напечатают. Расчетную книжечку сам составь, сам веди удержания по займам, на культнужды, в союз и так далее, а ему посылай расписываться. Надо же хоть теперь подымать завод. Это же политическое дело. Про нас ничего в газетах не печатают.

Кондаков. Барбюса сегодня можем протащить. Как раз общее собрание о браке. В текущих делах поставить или выделить?

Елкин. Не умеете вы мыслить на должной высоте! В связи с браком и надо выбирать товарища Барбюса.

Кондаков. Значит, Барбюса увязать с браком? Хорошо, увяжем.

Елкин. Этот вопрос надо проработать со всей серьезностью. Брось все свои дела. Сядь, углубись, почитай что-нибудь…

Вдруг вбегает человек в шубе, в одних чулках, падает на стул. Это Андрон .

Андрон. Почему вы мне не сообщили, что Гай приехал? Зачем от меня скрыли, что он в Москву уехал? Я член бюро или меня уже вывели? Может быть, Кондакова посадят вместо меня членом бюро? Кондаков полезет, он годится. Душно как! (Сбросил шубу, остался в одном белье). Не хороните всех сразу. Земли не хватит.

Елкин. Кондаков, ты свободен. Иди и почитай, углубись.

Кондаков уходит.

Товарищ Андрон, ты болен, тебя положили в больницу, а ты пришел в партийный комитет. Нехорошо, товарищ Андрон, так ставить вопрос, тем более что в одном белье. У нас принципиальные разногласия по практическим вопросам, а ты с температурой шельмуешь Кондакова. Кондаков — хороший парень, а ты недисциплинированный товарищ, если убежал из больницы дискредитировать мою линию.

Андрон. Мне Гая нужно.

Елкин. Почему ты ушел из больницы?

Андрон. Мне Гая надо. Уже нету? Уже нету? Уже добились? Уже ликуете? А я в больницу не пойду! Меня в женскую палату положили. Не могу я один с бабами жить.

Елкин. Взрослый ты или дитя? Сам знаешь, мест у нас нет, положили пока в гинекологическое, где свободнее.

Андрон. Там одни бабы… Они черт те что говорят!

Елкин. А ты отвернись. Ты больной.

Андрон. Они ногами ботают… Песни поют… Мы, говорят, тебя в бабу омолодим… А одна курицей кричит. Я Гаю скажу, как она по твоему наущению курицей у меня перед глазами ногами ботает.

Входят врач и сиделки .

Сиделка. Вот он, летун. Я в окно видела.

Врач. Кладите на носилки.

Андрон. Гай вам не даст зажимать самокритику!.. Доктор, что ты со мной делаешь?.. Опять к бабам? Они ногами ботают.

Врач. Товарищ Андрон, мы тебя женим на молодой. Накройте. У него около сорока. Ах, беда, беда! Убегает. Гая ищет.

Елкин. Что у него?

Врач. Брюшняк. (Уходит в сопровождении сиделок.)

Елкин. До чего доведут Андрона его заблуждения! Заблуждался бы интеллигент, а то ведь природный рабочий.

Входит Белковский , он с дороги.

С поезда? Да? Здравствуй! Садись! Ждем!

Белковский. С поезда.

Елкин. Рассказывай.

Молчание.

Может, чаю? Или что?

Белковский. Подлец я, Сеня, перед тобой! Жалкий трус и негодяй!

Елкин. Что ты, Коля, тоже болен?

Белковский. Круглый я подлец! Мочалка, дерьмо!.. Когда я застрелюсь? Когда я уничтожу это сердце, которое ниже всякой критики? Я плакал один в мягком вагоне. Что я сделал? Я за твоей спиной раскрыл объятия Гаю под напором встречи с ним. А там я сказал, что я и ты… то есть не ты, а я… Одним словом, Гая оставили, мне предупреждение, а тебе…

Елкин. Извините, Коля! Извините, Николай… как вас?.. Простите меня, мы — с глазу на глаз. Основной уничтожающий материал был ваш.

Белковский. И ваш, Семен Петрович, и ваш.

Елкин. Нашего, Коля, было двадцать пять процентов.

Белковский. Дели пополам. На какого черта теперь хвост сушишь?

Елкин. Хорошо. Но как же ты мог отступить? Не понимаю! Может, ты, Коля, так сказать, в борьбе немного преувеличил?

Белковский. Дели пополам… Так крепко начать, так крепко развить энергию — и сразу в бездну… Подлец я перед тобой! Ничего не знаю. Мне тяжело… На, читай. Я болен. Промучился трое суток. Прости меня, Сеня. (Уходит.)

Елкин (вскрыл пакет, читает). А… Это не шутка… (Читает.) «Утрачена принципиальная большевистская линия». Точка. Принципиальная? Тысячу раз читал, намеками выспрашивал у старших товарищей на партийных конференциях, словари покупал — и ни за что не мог понять, что это такое принципиальная линия. Измучился! Принципиальная? Не знаю… Режь — не знаю! (Читает.) «Строгий выговор…». И мне строгий выговор. (Читает.) «…за подмену хозяйственного руководства и за склочничество и… руководство не насаждает здоровых методов соревнования…». Я не организую соревнования? Когда только третьего дня… Вы вспомните, что было третьего дня у монтажников. Я сам выступил с докладом. Я всех зажег…

Пока он говорит, над ним возникает пантомима — сцена у монтажников.

Бригадир Иван Граммофонов клялся…

Бригадир Иван Граммофонов пантомимически клянется.

Его сейчас же снял фотограф местной газеты…

Фотограф при вспышке магния снимает клянущегося Ивана Граммофонова.

Какой был подъем!

Машут руки, летят шапки.

Пели…

Участники пантомимы поют революционную песню. А на сцене уже нет Елкина, нет обстановки его кабинета. Пантомима переключается в новую картину — в один из цехов завода. Лежит Иван Граммофонов , лежат бригадиры правильными рядами.

Граммофонов (запевает).

(Рассматривает газету.) Неприятная вышла физиономия! Глаза косые и лоб длинный. Не нравится!.. На Урале меня снимали в профиль. Выразительнее получилось. В Ленинграде хороший снимок был. Брови круглые. Но в Туле, подлецы, напечатали на позор потомству. Тогда и жена от меня ушла.

Первый бригадир. Сколько раз твою карточку в газетах печатали?

Граммофонов. Пять раз. В альбомы клеим. У кого трудовой список, а мы ударными карточками за себя отвечаем. Шестой раз теперь напечатали. Как до дюжины дойду — во ВЦИК пошлю в обмен на орден.

Вася. Человек на хозяйственный расчет перешел. Красивая жизнь!

Второй бригадир. Что же мы теперь будем делать, хлопцы?

Входит работница Лида .

Лида. Красавчики ударные! Натрепались?

Вася. Натрепались. Факт.

Лида. До того много обязательств на себя понабрали, что ноги вас не держат. Сели?

Вася. Сели. Факт.

Лида. Штаны синие получили?

Вася. Получили. Факт.

Лида. Пайки получаете?

Вася. Получаем. Факт.

Лида. Жулики вы, а не ударники! Жизнь положу для вашего разоблачения! Так и помните!

Голос (сверху). Даем!

Граммофонов. Берем!

Лида. Вы посмотрите, вот артисты! Вознеслись, как архангелы. Может быть, они какие-нибудь фокусники или они пьяные?.. Нет, они не пьяные, а двусмысленные гады! Вот что.

Наверху происходит невидимая для зрителя работа. Бригадиры спустились.

Граммофонов. Вот за что нас в газетах печатают.

Вася. Ты, тетя, не туда попала. Мы есть самые надежные подпорки социализма.

Лида. Может быть, вы и подпорки, я не спорю, но все равно вы трепачи. (Уходит.)

Вася. Вредная баба! И зачем баб к строительству социализма подпускают? Везде они кляузничают.

Граммофонов. Пускай! Я человек бронированный. Захочу — оклеюсь своими портретами, возьми меня!

Вася. Замри, Граммофонов! Главный инженер идет, господин Ладыгин, фигура двадцатого века.

Входит Ладыгин .

Ладыгин. Ну, друг, когда же ты нам краны установишь?

Граммофонов. Так считаю, через месяц.

Ладыгин. Батя!

Смех.

Опытный человек — считать не умеешь. Я же знаю, что не раньше чем через семьдесят дней.

Граммофонов. Ну, через семьдесят дней.

Ладыгин. А врешь…

Граммофонов. Да уж так у нас тут повелось. Мне приказывают, я и вру.

Ладыгин. Надо говорить точно.

Граммофонов. Слушаю-с!

Ладыгин уходит.

И черт с тобой!

Вася. Замри, Граммофонов! Монаенков идет. Красиво жить с нашими руководителями.

Входит Монаенков .

Монаенков. Ну, ребята, когда же мы краны установим?

Граммофонов. Так считаю, через семьдесят дней.

Монаенков. Дружище!

Смех.

Опытный человек — считать не умеешь. Я же знаю, что через пятнадцать дней.

Граммофонов. Ну, через пятнадцать дней.

Монаенков. А врешь…

Граммофонов. Да уж так у нас тут повелось. Мне приказывают, я и вру.

Монаенков. Надо говорить точно.

Граммофонов. Слушаю-с!

Монаенков уходит.

Ну, и черт с тобой.

Вася. Одни за Елкина, другие против Елкина. Белковский против Гая, а Гай против всех

Граммофонов. И каждый бюрократ призывает в свидетели пролетариат. Вы говорите — я трепач. А это не трепачи? У них и учимся. А они — у Елкиных. Цепочка, дети, цепочка!

Входит Софья .

Софья. Граммофонов.

Граммофонов. Я Иван Граммофонов.

Софья. Что у тебя за политика? Главному механику обещал устройство через пятнадцать дней, главному инженеру — через семьдесят. Граммофонов, ты меня не запутаешь! Что вы здесь клоунов разыгрываете?

Граммофонов. Дорогая Софья Андреевна! Разве это клоуны? Это рабочий класс.

Софья. Граммофонов, надоело.

Граммофонов. А нам не надоело? Один руководитель доказывает, что ты самые великие темпы выдерживаешь, другой руководитель доказывает, что никаких темпов не выдержишь. Пускай с ним черт спорит! Думаешь, мы бедные или рыжие, ничего не знаем? У вас там наверху драка, у вас там за чины волынка идет, а мы, думаешь, вас будем подпирать! Пришли, спросили, и обоим стрепался, и обои ушли довольные. А если ты спросишь, скажем прямо: через двадцать дней. (Глянул в сторону.) Дети, пошли!

Идут.

Думай, Софья Андреевна. Мое дело детское. Сегодня здесь, а завтра в Сибири. А тебе хозяйствовать.

Софья. Мелкое политиканство идет по заводу, корыстное, ничтожное, ядовитое…

 

Эпизод второй

Кабинет Гая. Гай , Монаенков , Ладыгин .

Гай. Коротко, друзья. (Монаенкову.) Вещай, Володя.

Монаенков. Крановые устройства будут готовы через пятнадцать дней.

Гай. Это думает главный механик. А что думает главный инженер?

Ладыгин. Главный инженер думает, что крановые устройства будут готовы через семьдесят дней.

Гай. Вот это подсчитали! Душа радуется! Братцы, вы, может, пойдете подумаете?

Монаенков. Я проверил у монтажников.

Ладыгин. Я тоже проверил у монтажников.

Гай. Картина из жизни царя Соломона! А от меня требуют деловых ответов. А мои помощники не желают серьезно разговаривать. Милые, куда это годится!

Ладыгин. Здесь хотели бы пустить картонный завод, Григорий Григорьевич. Я не знаю, во имя чего это делается, но за картонный завод я отвечать не буду. Я здесь с полной мотивацией прошу освободить меня от моих обязанностей. (Положил заявление, уходит.)

Монаенков. А я член партии. Я вижу, куда ведет политика так называемой мерной поступи в технике. Я тоже вполне обоснованно требую освободить меня от работы. (Подал заявление и уходит.)

Гай. Надо бить, надо взнуздывать… Понятные жесты.

Звонок телефона.

(Берет трубку.) Да, Гай… Что?.. Зачем к нам приезжает Барбюс?.. Доклад делать в литейном о браке? Что вы мне ерунду порете!.. Ну, Барбюс… Зачем Барбюса с браком увязывать? Какой дурак это выдумал?.. Так и скажите, что дурак. (Бросил трубку. Звонит.)

Входит Ксения Ионовна .

Эти заявления читать некогда. Белковский все еще у нас болен? Давайте телеграммы.

Ксения Ионовна. Тяжелое у меня настроение!

Гай. А мне два помощника бросили заявления, и третий дипломатически болен.

Ксения Ионовна. Корреспонденция ужасная!

Гай (берет пачку депеш, читает тихо). «За февраль перевели пять миллионов, в марте переведем три миллиона». Спасибо! А мне нужно…

Ксения Ионовна. …семь миллионов.

Гай. Деньги портят человека. «Мариупольский ждет денег, нам сталь не отливают. Труба». Действительно, дело труба!.. «Пароход «Ньютон» не прибыл из Филадельфии из-за штормов на экваторе. Терпит бедствие. Точка. Наш груз три тысячи тонн в четырех нижних трюмах…». Отнимем партийный билет, выгоним из партии… «Инженер Шифрин связан болезнью жены, выехать не может». Приедет! «Третий раз требуем уплатить пятьсот тысяч за рельсы…». Требуйте! «Нарком разрешил передать нам три паровоза. Тюшкин…». Молодец Тюшкин! «Ваш уполномоченный сошел с ума, примите меры…». Отправьте на его место Тюшкина. «Приготовьте квартиру с ванной американскому металлургу с семьей. Чикаго. Гриль…». Опять с семьей? Что они — женам, что ли, не изменяют? «Ленинград токарей больше не даст категорически. Лапшин…». Ну и дурак! Надо написать, как токарей в Ленинграде украсть. «Гамбург станки второй очереди обратно не принимает. Точка. Фирма лопнула. Точка. Разрешите новый заказ триста пятьдесят тысяч золотом. Убиенко…». Убиенко? Ах ты, Убиенко, Убиенко! Убил ты меня, Убиенко!.. (Отложил телеграммы.)

Звонок телефона.

Да… Ну Гай, да… Ну? Опять про Барбюса?.. Ну?.. Почетный формовщик? Какой формовщик Барбюс?.. Убирайтесь вы от меня к черту с формовщиками! (Бросил трубку.) Ксения Ионовна, напишите такую телеграмму в Чикаго, в нашу контору, инженеру… Как его фамилия? Тот, что перед отъездом женился?

Ксения Ионовна. Фукс?

Гай. Правильно, Фуксу… «Выезжайте немедленно, категорически!..» Посильней. Подпись — Гай.

Входит Серафима .

Серафима (в слезах). Товарищ Гай, меня зовут Серафима… Не знаете?..

Гай. Не знаю.

Серафима. Товарищ Андрон, мой муж, умирает…

Ксения Ионовна. Господи!

Серафима. …от сырой воды. Берегла — и не уследила. Хватил речной и умирает. Всю ночь сгорает на подушке, до утра сидела. Вас искал, когда вы приехали, из больницы убежал… Истерзал меня! Он вот вам составлял письмо на бумажках и погнал меня… Весь уже белый, а погнал… Нате, наверное, надо. (Уронила). Соберите сами… Так же глаза не накроешь…

Гай (поперхнулся). Не плачьте хоть вы, Ксения Ионовна.

Ксения Ионовна. Я не плачу…

Серафима. Я ничего… Только Андрон-то Петро… Андрон умрет… (Пошла к выходу, остановилась.) А кто его отравил? Ты мне мужа не подымешь с подушки, а воду ты не мог нам дать? Скажешь — не мог? А он тебе письмо составлял перед смертью. А ты теперь стоишь, когда ты здоровый. (Уходит.)

Ксения Ионовна. Григорий Григорьевич, я так не могу! (Убегает.)

Гай (собрал с пола листки). Как же мог?.. Вот какая у вас линия… Какая беспринципная, корыстная линия!.. (Читает.) «Они строят деревянные рамы, деревянные стены. Они даже не понимают и даже думают, что они…». Черт с ними, Андрон, что они думают! Но это удар… Теперь я понял: «Снимают? Ставь магарыч тем, кто тебя снимает». Теперь я понимаю: у меня нет завода.

Вбегает Максим .

Максим. Гай, пойдем на завод! Надо сегодня пойти на завод.

Гай. Андрону плохо. Говорят, умирает.

Максим. Ну, товарищи, это безобразие!.. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что ты, Гай, один остался. Ты один, а против тебя сомкнутый фронт Елкиных, Кондаковых, Володей Монаенковых, Белковских!..

Гай. Тише. Не кричи. Пойдем к Андрону. Парень один. Я его не видел.

Входит Ксения Ионовна .

Ксения Ионовна. Вас ждут женщины. Целая очередь!

Гай. Завтра.

Ксения Ионовна. Они требуют, кричат…

Гай. Скажите им, что у меня друг умирает. Брат мой умирает… Пусть поймут.

 

Эпизод третий

Огромные рамы, уходящие в высоту. Плотники делают оконные переплеты. Гай , Максим .

Максим. Вот что я тебе хочу показать по дороге.

Гай. Крупно взято! Андрон мне пишет правду, как было доказано, что я расточитель. Было доказано, что этот завод воздвигнут из кленовых стен, подешевле. Стекло и клен в русском стиле. Сами отказались от германских рам. Экономия.

Максим. За это — судить.

Гай. Круто взято… Это удар, Максимка. Говоря по совести, завода ведь нет. Мои доверенные люди доказали чуть ли не от моего имени, что германских рам не надо. У-у, какая механика! Ехать, доказывать обратное — затевать целый процесс. Я должен раскрыть корысть, ничтожество, я должен доказать беспринципность, холуйство… Максим, сообразим-ка с тобой на свободе… А что, если ничего не доказывать, не греметь? Давай работать. Может быть, без единого слова мы с тобой докажем беспринципность и холуйство. Все в порядке! Станков нет. Завода нет. Германских рам нет. Завода нет. (Рабочим.) Кто здесь у вас старший?

Старший плотник. Я здесь, Григорий Григорьевич.

Гай. Здорово, дружище! Останови эту работу. Совсем, навсегда.

Старший плотник (восторженно). Кончай лавочку, народ! Фу-у! Ну, не могу выразить, до чего я рад. Это фундаментально хорошо!

Гай (отвел старшего плотника в сторону, тихо, властно, свирепо). Кто тебе разрешил это безобразие?

Старший плотник. Белковский, а за ним — товарищ Елкин.

Гай. И ты не протестовал?

Старший плотник. Протестовал, как пулемет, а они по плечу хлопают.

Гай. Ты член партии — и не знаешь, куда идти?

Старший плотник. Ходил, протестовал, а товарищ Елкин пригрозил оппортунизмом высшей меры.

Гай. Овечки вы…

Максим. Ну, пропал Дружкин! Он теперь его будет крыть от души до бога и от бога обратно… Подумайте, как тут работать, товарищи, вы же не маленькие! Ну можно ли такие окна делать из дерева? Их же перекрутит, перекосит, перекоробит, переломает. Это же будет у вас не гигант, а гигантский курятник… Товарищи, надо понимать, почему такие вещи происходят! Надо такие вещи раскрывать везде, каждый день и ночь. Я не могу говорить от волнения! Я, по молодости лет, могу сейчас действовать только физически…

Входит Пеппер .

Вот еще «Коммунистический манифест» в кавычках. Не могу я спокойно смотреть на нее! Не могу!.. Я вперед пошел, Гай. (Уходит.)

Пеппер. Товарищ Гай!

Гай. Он самый, товарищ Гай.

Пеппер. Тебе, товарищ Гай, надо подписать эти телеграммы.

Гай. Ишь ты, какая спешка! Давай, подпишу. (Читает.) Нет, я этого не подпишу. Академию наук вызываем на соревнование? Нет, не подпишу.

Пеппер. Почему?

Гай. Просто мне не нравится Академия наук.

Пеппер. Я серьезно говорю, Гай.

Гай. Я тоже. Вызывали бы Совнарком на соревнование. Чего же стесняться?

Пеппер. Здесь не над чем смеяться. Это принципиальный вопрос, товарищ Гай. Почему мы, такой громадный коллектив всесоюзного значения, не можем вызвать ученых на соревнование?

Гай. Вот-вот! Вызовите астрономов на соревнование, чтобы они вам в ударном порядке открывали новые планеты.

Пеппер. Эти шуточки мы знаем. Это старые оппортунистические шуточки. Это барское пренебрежение к соцсоревнованию. Вот что это значит!

Гай. Что вы треплетесь, друзья мои? Выдумали Барбюса с браком увязывать!

Пеппер. Да, Барбюса. В литейном прорывы. Потом, о нас ничего в газетах не пишут.

Гай. В литейном начальник дурак, которого надо выгнать вон. Вы можете выбрать все Политбюро почетными литейщиками, но умнее от этого не станете.

Пеппер. Кондаков — член партии, товарищ Гай.

Гай. Откуда взялось это умиление к каждому члену партии? Ты думаешь, нет коммунистов дураков? Сколько угодно!

Пеппер. Я, Гай, все время наблюдаю за тобой…

Гай. Елкин поручил?

Пеппер. …я наблюдаю за тобой и все больше убеждаюсь, что ты лжешь, ты маскируешься, а в подлиннике, в оригинале — ты оппортунист.

Гай. Оппортунистов надо разоблачать.

Пеппер. Я, может быть, и твоя жена, но все равно буду разоблачать тебя даже в прессе.

Гай. Итак, дорогая «может быть, жена», вот тебе моя рука, вот тебе мой поклон. Живи, как выдумала.

Пеппер. Я поступаю, как настоящая коммунистка, а ты ренегат!

Гай. Делайте себя необыкновенными людьми, придумывайте себе социалистические эдемы, а я живу на моей грешной земле. Элла была мне хорошей женой, я отдыхал с Эллой, — вдруг она стала ханжой. Ханжество я ненавижу!

Пеппер. «Женой», «женой», «женой»!

Гай. Хорошо. Я назову тебя «спутник коммуниста». Вещи от этого не изменяются.

Пеппер. Он отдыхал… Он отдыхал с женой. Вот ведь что возмутительно!

Гай. А на черта мне нужна женщина, с которой нельзя отдыхать? От таких жен бегут, как от проказы. Таких жен надо изъять из обращения. Привет и поклон… Скучно! Надоело! Стыдно!

Пеппер. Вам стыдно, когда ваши жены принципиально выступают против вас! Вам скучно, когда ваши жены перестают быть игрушками! Да, товарищ Гай?

Гай. А ребенка я тебе никогда не прощу! Никто не заставит простить, никто не вырвет чувства природы… Иди, товарищ Пеппер. Надоело! Иди выбирать Барбюса почетным литейщиком. (Уходит.)

Пеппер. А ведь жаль Гая. Очень жаль! Он мог быть неплохим членом партии.

 

Эпизод четвертый

Кабинет Гая. Гай один.

Гай. А ведь до Андрона я так и не добрался. Слетятся на тебя со всех сторон, как грачи на…

Входит Максим .

Максим. Что же ты, Гай?

Гай. В заводе застрял. (Ирония.) Любовался.

Максим. Выяснил?

Гай. Все в порядке. Приходи вечером коньяк пить.

Максим. У меня уже голова болит. Ты шутишь, а мне не смешно.

Гай. Слабая голова. Мало били… Не болей, сын, пустим завод до срока, поедем с тобой на курорты… У-ух!.. Пройдем по парку — и все женщины, как жито, полягут перед нами! А пока я Ладыгина решил снять с поста главного инженера.

Максим. Правильно. Ватная фигура.

Гай. А потом Софью переставить с механического в иное место.

Максим. Софью Андреевну? Ты уже заблудился.

Гай. А инженера Монаенкова назначу главным инженером.

Максим. С ума сошел! Товарищ директор впал в бешенство?.. Гриша, я становлюсь на колени! Я буду бить стекла! Дайте мне пушку… Ты что?

Гай. Ты плохо играешь в шахматы. Для нас это необходимый спорт. Я меняю фигуры.

Максим. Монаенкова, который ходит под Елкиным, который… Нет. Это самоубийство! И Софью снять? Лучшего товарища, прекрасного производственника, который… Нет, это полное самоубийство.

Гай. Не бесись. Не поможет.

Максим. Тогда и меня с ними.

Гай. И до тебя доберусь. Всему свой час.

Входит Елкин .

Елкин. Доброго здоровья, товарищ Гай! Здравствуй, Максим!

Гай. Здорово, товарищ!

Елкин. Совещались или текущее?

Гай. О курортах мечтаем.

Елкин. Случается, конечно…

Гай. Еще бы!

Елкин. Ну-с, товарищи, мы, может быть, прямо поговорим, вчистую?

Гай. Говори.

Елкин. Не выйдет, товарищи, такая работа. Конечно, это твое дело, Гай, называть меня дураком по телефону…

Гай. Не помню.

Елкин. Сегодня было. Плохо помнишь.

Гай. А-а… Ну, я не знал, что это ты выдумал Барбюса с браком увязывать.

Елкин. Не я, а масса.

Гай. Не думаю, чтобы масса была менее остроумна, чем мы с тобой.

Елкин. Хорошо. Может быть, масса в моем руководстве не нуждается — это увидят со стороны.

Гай. Вполне резонно. Со стороны виднее.

Елкин. Хорошо. Но я, конечно, тоже обязан у тебя спросить: почему ты прекратил основные работы сооружения рам в стенках? Объясни мне, пожалуйста: умно или остроумно останавливать стройку, когда мы часы считаем?

Гай. Я ничего не останавливал.

Елкин. Как? Я слепой? По твоему приказу везде остановили работу.

Гай. Я ничего не останавливал. Я не позволю делать из строительства обман и из пятилетки мираж.

Елкин. Когда же мы, в таком случае, отпразднуем пуск?

Гай. Когда будем иметь право праздновать. Трогательные вы люди! Я плачу от вас. Мне вас жаль. Мне хочется вас сечь по методу старинного воспитания. Но я спокоен за вас и за партию: в партии есть люди, которые вас высекут. Поэтому давай поговорим о делах. Сколько лет Монаенкову?

Елкин. Тридцать два года.

Гай. В каком институте он учился?

Елкин. В Томском.

Гай. Когда кончил?

Елкин. Лет пять назад.

Гай. Сколько лет в партии?

Елкин. Третий год.

Гай. Я его назначаю главным моим заместителем. Он тут мне хамит. Это хорошо… Максим, вызывай его.

Максим. Не вызову.

Гай. Вот, тоже хамит. Хорошие ребята! Дельное хамство дороже бездельной услуги.

Максим демонстративно уходит.

Елкин. Ну, вот видишь, Гай, мы можем сработаться.

Гай. Я еще пока не заявил, что не могу с тобой сработаться.

Елкин. Брось, Григорий, ты готов меня на огне изжарить.

Гай. Что же я — людоед? Не понимаю, откуда это у вас человекобоязнь, неприязнь, звериная одичалость… Ходите и долбите: «А он меня съест».

Елкин. Гай, я делаю последнюю попытку к примирению. Ты вот сам берешь Монаенкова, за которого я подымаю две руки. Ты помирись со мной, Гай.

Гай. Я могу тебя любить, ты мог спасти мне жизнь, быть моим братом, но, Елкин, мы с тобой стоим на таких постах, когда принципы сметают сердечность.

Елкин. Опять принципиальная линия? Конечно, я за…

Гай. Что «за»?

Елкин. За принципиальную линию. Я тоже, знаешь, в этих вопросах подкован на все четыре ноги. Но ты помирись со мной, Гай. Самое главное — поскорее спустить этот завод.

Гай. «Спустить»? Это верно. Это главное.

Елкин. Газеты напишут на весь мир: «Новая победа». Это же политическое дело… Мы с тобой наедине. Зачем ты прямо стараешься отказаться от ордена? Зачем ты опять тормозишь пуск?

Гай. Видишь ли, я хочу пустить завод, а не спустить. Нет, приятель, мы с тобой об этом серьезно поговорим в другом месте.

Елкин. Эге… (Встал.) Ага… Травите, жарьте, ешьте!..

Гай. Наоборот. Ты замечательный парень и еще здорово здесь поработаешь…

Елкин стремительно уходит.

Сейчас в областком поедет. Звонки будут. Весело!

Входит Ксения Ионовна .

Ксения Ионовна. Я не могу! Ставьте часовых. Они сами ворвутся.

Гай. Кто — они?

Ксения Ионовна. Женщины.

Гай. Давайте женщин.

Входят жены .

Брюнетка. Теперь мы вас не отпустим! Садитесь и слушайте.

Гай. Очень рад, очень счастлив. Но, простите, я не имею счастья знать, кто вы такие?

Рыжеволосая. Мы — несчастные жены.

Гай. Вот. Уже трогательно. Вы — несчастные жены. Я — несчастный муж. Все к счастью. Может, вы объясните, какое это имеет отношение к моему строительству?

Брюнетка. Это имеет отношение не только к вашему заводу, но и к вашему социализму!

Гай. Вот как! Тогда докладывайте.

Брюнетка. Да-да! Вы не шутите! Итак… Нет, я буду говорить последней. Мне при всех неудобно.

Рыжеволосая. Странно! А мне удобно?

Пожилая. Я тоже подожду.

Плачущая. И я первая не хочу.

Гай. Что же вы будете делать? Очередь наоборот. Все хотят быть последними.

Брюнетка. Я останусь, а они выйдут.

Остальные. Пожалуйста, мы уступаем вам…

— Господи, до чего женщины пошли наглые!..

Все, кроме брюнетки , ушли.

Брюнетка (решительно). Я — жена инженера Столбова.

Гай. Очень рад.

Брюнетка. А я не очень рада, и благодаря вам. Где мой муж?

Гай. В Берлине.

Брюнетка. Сколько времени?

Гай. Месяца четыре, наверное… Может быть, больше…

Брюнетка. Спасибо вам за эти четыре месяца! Он ровно год за границей. Вы развели меня с мужем. Он там женился. Я знаю.

Гай. Столбов там скучает по вас. Бледный… Я его видел в Гамбурге.

Брюнетка. Я звонила ему из Москвы по телефону и, конечно, вечером его дома не нашла.

Гай. Работа. Вы же понимаете! Работа…

Брюнетка. Мы знаем, что это за работа! Я позвонила ему на другой день утром и спрашиваю у него: «Где ты был вчера вечером?» А он отвечает, что меня плохо слышно. Ему все хорошо слышно, а где был вечером, ему не слышно. За такие вещи бьют калошей по физиономии, товарищ Гай!

Гай. Меня — калошей?.. За что?

Брюнетка. Не вас, а Столбова. Я требую, чтобы вы немедленно вернули его сюда! Он развратился в этой проклятой Европе!

Гай. Немедленно не могу. Месяца через три — да.

Брюнетка. А я требую подписать эту телеграмму! Я уже составила текст от вашего имени.

Гай. Ничего не подпишу. Столбов изучает…

Брюнетка. А я говорю, он развращается в этой Европе! И, наконец, какое вы имеете право разбивать чужой брак?

Гай. Поверьте…

Брюнетка. Не верю! Вы моральный садист!

Гай. Мадам, что вы говорите!

Брюнетка. И говорить не желаю! Если вы заставляете меня умереть, то я тоже буду беспощадна к вам! Я каждый день всякими способами буду напоминать вам о себе и — не бойтесь! — своего добьюсь очень быстро. Я только пришла предупредить вас. До скорого свидания! (Уходит.)

Гай. Бедный Столбов! Грозная сила. Она, пожалуй, меня изобьет.

Входит пожилая .

У вас тоже муж в Берлине?

Пожилая. У меня не в Берлине, а по Уралу мыкается. Что же вы, в самом деле, с моим Леонтием Афанасьевичем делаете? У него природная грыжа и желудок больной. Будто уж некого больше другого послать? Уж меня на смех подымают. Где муж? Металл добывает. Всю зиму металл добывает, с таким здоровьем. Дайте послабление… Мы люди пожилые, оба ревматизмом страдаем. Сами судите, кто его там разотрет? Не собачьи же у него ноги, а пожилые. И грыжа, и желудок, и ревматизм, и лета уюта просят. Мы не против пятилетки, но дайте послабление.

Гай. Приму во внимание… Записываю… Обязательно. Даю слово.

Пожилая. Уж пожалуйста! Дети без отца меня одолевают. За шесть месяцев только неделю дома все вместе чай пили. Девчонка мазаться стала. По телефону валеты звонят, Марейку требуют… Ругаюсь, а они в трубку хохочут.

Гай. Вызовем обратно. Обещаю.

Пожилая. Будем благодарны. Только допустите его ко двору.

Гай. Допущу, допущу.

Пожилая (идет. Остановилась). Хотела вам сказать, да нехорошо, как вы все-таки чужой мужчина. (Уходит.)

Гай. Надо старику дать отдых. Но старик — хороший жулик. Из-под земли выкапывает. Надо дать старику через месяц отдых.

Входит плачущая .

Плачущая. Наконец, я обязана вам тоже сказать, что я…

Гай. Садитесь, гражданка.

Плачущая. …что вы… и что я…

Гай. Неужели и у вас муж в командировке?

Плачущая. …что я… что он… (Заплакала и ничего не может сказать.)

Гай. Пейте воду. Помогает.

Плачущая. …что он… (Опять плачет.)

Гай. Что он? Кто он? Где он?

Плачущая плачет.

Ну ладно… Год, что ли, вы его не видели?

Плачущая хотела сказать и показала все пальцы руки.

Пять?..

Плачущая показала другую руку.

Десять лет? Не может быть!

Плачущая. Me… ме… (Плачет.)

Гай. Ме… месяцев? Десять месяцев? Да, это трогательно. Но как его фамилия?

Плачущая (вдруг без слез). Колоколкин. (И опять заплакала).

Гай. Ну не умер же мастер Колоколкин. Обучается в Америке и так далее.

Плачущая (взяла со стола письмо). Не… не… (Плачет.)

Гай. Позвольте!.. А ведь письма-то были! (Хочет достать письмо из ящика и отстраняет плачущую.) Мадам, подвиньтесь… Слышите?.. Гражданка… минуту… (Осторожно поднимает плачущую со стула). Вот вам от мужа. Вы Колоколкина? Вам?

Плачущая (с плачем разорвала конверт, вынула фото, расхохоталась, поцеловала снимок мужа, затем поцеловала Гая и вдруг заплакала). И все-таки я вас терпеть не могу, товарищ Гай. Да-с. (Уходит.)

Входит рыжеволосая .

Рыжеволосая. Вы думаете, что я вульгарная женщина? Вы глубоко ошибаетесь!

Гай. Ничего не думаю.

Рыжеволосая. Поймите меня, как мужчина мужчину.

Гай. Попытаюсь.

Рыжеволосая. Командируйте меня в Америку.

Гай. Об этом надо подумать.

Рыжеволосая. Плюньте на бюрократизм!

Гай. С удовольствием.

Рыжеволосая. Будьте оригинальны. Раскройте свое сердце. Поймите меня, как женщина женщину… Вы шесть месяцев гоняли моего мужа по Германии, и он что-то такое там покупал. Вы два месяца его держали в Англии, и он опять вам покупал. Вам мало гонять его восемь месяцев. Вы на год и два месяца прогнали его в Америку учиться делать что-то такое для вас… Умоляю вас, ради бога, умоляю, позвоните, пусть войдет сюда кто-нибудь, а то я вам, гражданин Гай, смажу по физиономии! Я вам волосы выдеру! Ухо откушу! Я вас… (Вскочила, закачалась, упала в обморок.)

Гай звонит. Входит Ксения Ионовна .

Гай. Дайте воды… чего-нибудь…

Ксения Ионовна. Зуб!

Входит Зуб .

Зуб. Эх, те-те, те-те… Сомлела дамочка, а хохотала… Эх! (Гаю.) Обижаются на вас дамочки. Пожалеть надо. Люди… Эх!.. (Поднимает рыжеволосую.)

Ксения Ионовна натирает виски рыжеволосой платком.

Рыжеволосая (очнулась, встала, пошла одна; с порога). Простите. Мне очень не смешно… (Уходит.)

Гай (Зубу). А мне смешно. А я не млею. Иди ты, воздыхатель… (Не видит — вошла Наташа). Довольно!.. Никого не принимаю. Меня нет. К черту это!.. Не буду думать…

Наташа. Вас нет, но я есть.

Гай. Еще? Опять?.. Ах, Наташа! Дорогой гость!

Зуб и Ксения Ионовна уходят.

Садитесь. С тех пор как был на вашей свадьбе, наверное, не видал вас. Фукс поручил мне вас, и я хранитель верности, я ваш евнух. (Усмехнулся.) У вас независимое лицо. Вы уже отреклись от мужа?

Наташа. Не я отреклась от него, а он от меня.

Гай. Наташа! Только не устраивайте этого… Они тут меня перепугали до истерики… Фукс сегодня вызван из Америки. Без него у меня крах.

Наташа. Фукс не вернется из Америки. Вот его письмо ко мне. У него нашлись свои дяди и тети. Он теперь богат. Вот письмо. Просит понять… Месяц мы прожили. Он уехал — и сбежал. Я должна его понять.

Гай. Понять нетрудно, но простить нельзя… Скучновато, черт! Голова трещит… Вы понимаете, что для меня этот инженер? Вы помните, как мы его берегли?

Наташа. Он здесь пишет вам лично.

Гай. Не надо, не читайте.

Наташа. Да. Я-то пришла к вам просить устроить меня на работу. Я работала у Фукса. Я немного выше, чем чертежник. Все это знают. Только я не хочу вернуться обратно в вашу лабораторию.

Гай. Идите туда, где вам будет лучше.

Наташа. Спасибо. Дайте мне записку к Софье Андреевне.

Гай. Я ей сам скажу… Печально живем, друзья! Я тоже теперь один.

Наташа. Как? Я только что видела Эллу…

Гай. Это не Элла. Это противоположность Эллы. Меня не радует то, что я вижу близкого мне человека, который выдумал самого себя… Впрочем, не о том теперь речь. Ваш муж сбежал, и его уже заменить некем.

Наташа. А что такое?

Гай. Станки… проклятые станки, которые он бы мне переделал. Он единственный был у меня… Эта мысль пришла мне сегодня в голову, как спасенье, и вот вам… Ну что делать! А денег не дадут. (Он говорит это уже не Наташе).

Наташа (тихо идет. Остановилась). Григорий Григорьевич, заходите. Бабенки наши меня не любят, а так ничего. Правда, буду рада.

Гай. Ухаживать еще начну.

Наташа. Ну, ухаживайте.

Гай. Разве мы можем ухаживать, когда станки… станки… (Взял трубку.) Кабинет Монаенкова.

Наташа. До свидания! (Уходит.)

Гай (не бросая трубки). Непременно приду и ухаживать буду… Алло. А, Володя?.. Нет. Это я не за тобой буду ухаживать. Тут у меня дело. Жду.

Входит Ксения Ионовна .

Ксения Ионовна. Там ровно десять человек.

Гай. Одного Монаенкова, Ксения Ионовна. Скорее Монаенкова! Давайте скорее закончим этот день. Давайте поедем в кино, где Дурашкин в борщ прыгает.

Ксения Ионовна. Дурашкина уже двадцать пять лет не показывают.

Гай. Ну Веру Холодную.

Ксения Ионовна. Как вы остаромодились!.. Зову Монаенкова. У него такое лицо, точно застрелиться решил. (Уходит.)

Гай (поет.)

Входит Монаенков .

Товарищ Монаенков, езжай сегодня в Москву. Дурака, брат, валять нечего! Можешь нос поворачивать во все стороны. Я прошу тебя стать моим первым помощником. Земля под ногами горит. Ты дрался с моими старомодными чудаками. Ты был прав. Ты со своей энергией зашел левее партии — ты стал неправ. Мне нужен сильный, напористый, новый строитель. Я видел в тебе такого. Бери мандат, езжай в Москву. Требуй снова деньги на станки. Ты грамотный человек. Видишь же, что тут пошло… Ну, будем выяснять ясное или займемся делами?

Монаенков. Я, Григорий Григорьевич, решил отсюда бежать дезертиром. Меня кошмары стали преследовать. Я несколько раз хотел с вами наедине поговорить, но я думал, что вы мне не верите… не любите меня…

Гай. Вот она, язва: любит, не любит, плюнет, поцелует… Людишки. Личности. Себялюбие. Корысть. Вражда. Борьба… Брось, Владимир! Молодой человек. Грамотный… Партия не потерпит, уничтожит. Сейчас ехать надо. Работать!

Монаенков. Еду, Григорий Григорьевич.

Гай. Без денег ты у меня ближе чем на версту к площадке не подходи.

Монаенков. А если откажут?

Гай. Не может быть! Только налами. Мне уже обещано — не мог ждать. Так и сказано: «Гай, присылай человека, можем».

Монаенков. Ежели так…

Гай. Но жми. Плачь, ходи по пяти раз в день.

Монаенков. Еду.

Гай. Вали!

Монаенков уходит.

Грехи!

Входит Ксения Ионовна .

Ксения Ионовна. Я позвонила. Вам принесут обед домой… Еще телеграмма, которую надо прочитать. И бумаги.

Гай. Не желаю! Пусть читает Белковский.

Ксения Ионовна. Он болен.

Гай. Отошлите ему на квартиру. Ничего не читаю! Идемте с вами в кино, в лес, на Оку… Я хочу смотреть на звезды, гладить руку женщины, молчать… Чего вы смотрите, точно я очумел? Кто имеет право делать из меня чумного, если я хочу того, чего хотят все здоровые люди? Гай — ответственный работник? Гай не может пойти к Ксении Ионовне и целоваться. А конторщик Тишкин может?.. Возражаете? Говорите, что я использую служебное положение, что я вас унижаю, что я развратен?.. Мне неудобно, невозможно, стыдно! Что обо мне скажут?.. Ах-ах!..

Ксения Ионовна. Я вас люблю, Григорий Григорьевич…

Гай. Вот видите, до чего я дошел, что не знаю, как ответить… Я слышу, как мне в мозг проникают капли стыда. Ты, коммунист, сиди в келье автомобиля!.. Пойдемте, Ксения, бродить по вечеру… Даже из такого дня выхожу живым. Я жив, друзья мои, я жив!

Занавес

 

Эпизод первый

Спальня Гая. Беспорядок. На столе бутылка. Гай полураздет. Ночь.

Гай. Ну, вставай… Чего ты все лежишь? Вставай! Долго я тебя буду просить? Что мне, руки у тебя целовать?

С кровати подымается Максим .

Максим. Лежу и думаю. Купил к весне белые штаны — и те тушью залил. Пропадает молодость!

Гай. Да! В Москве, на Варварке, дергает меня за рукав кто-то и кричит: «Ну, здоров, сор». Отчего сор? А это — друг. Хохочет. Сор, говорит, — это старый ответственный работник. Вникни. Ядовито! Постареем, сдадут нас в богадельню для почетных строителей социализма, и ни один подлец «спасибо» не скажет.

Максим. Директор… (смотрит на часы) гуд найт? Как ты думаешь? Завтра в шесть на завод…

Гай. Я думаю… новый человек, а пью… Одна писательша, молодая, у нас что-то такое сочиняет, дала просмотреть. Я там про себя вычитал, будто я тип новой человеческой формации или интеллектуальности. Ученая писательша, в очках… Вот бы ей сказать: приходи вечером коньяк пить! Они же думают, что новый человек — это такой барбос, которому не бывает ни грустно, ни весело, вместо сердца у него подметки из синтетической резины… Впрочем, я ничего не знаю о новом человеке. Я сор… Вот что, разыщи мне в книжках «Анну Каренину» и уходи спать.

Стук в дверь: раз, другой. Входит Софья .

Софья (долго смотрит на Гая, подняла с пола полотенце). Чисто русский вид. Спой, Гай… Запой, а я послушаю.

Максим уходит.

Гай. Не ругайся… Такое дело, тетя Соня. По ночам один, при лампе, я пью коньяк и засыпаю. Просплю два часа, спущу ноги, а они трезвые, и опять не хочу спать… Мой друг, мне страшно! Я спаиваю себя, и никто об этом не знает.

Софья. Бабу тебе надо. Весна. Ясно. Чего тут петь стихи? Найди себе бабу.

Гай. Неуживчивый я… Отчего я такой неуживчивый? С Эллой не мог ужиться. Не могу видеть выдуманных баб!.. Нашел другую. Ты ее знаешь… Ксения Ионовна. А эта чересчур естественна, одна мать-природа, нежная, как пух. Хозяйка. В пышках с медом утону… Чего ты бутылки воруешь?.. Ладно. Воруй. Спасибо, что печешься. А то я один…

Софья (сняла жакет). Милый Гриша! Давай, я с тобой поговорю нежно. Дай-ка лицо твое поближе… Вот тебе, детка! Вот тебе, птенец! (Бьет Гая по щекам.)

Гай. Ты это шутишь…

Софья. Никак нет! (Снова бьет.)

Гай (хохочет). Никогда… нигде… нигде на земле не били… Слушай, мне обидно… Директора бьют… По морде бьют и не извиняются. Пожалуйста, повежливее…

Софья. У тебя бессонница?

Гай. Страшная!

Софья. Тебе тяжело. Ты слаб. Устал. Лично живешь безрадостно. Холодная постель, полотенце на полу, тарелка разбитая. Но зачем ты, умный человек, себя раздра… Ну, как это вы, мужики, говорите?.. Раздра… раздракониваешь? «Я одинок…». Коммунисты не бывают одиноки. Я тоже рвусь, но я не одинока. Высшая наша дружба — партия. Не понимаешь — уходи из партии. Ты для нее конченый человек.

Гай. Соня, кому говоришь? Мне?

Софья. Какая, однако, выдержка! Он пьет, и никто не знает. Я сама не вижу, как он развивает планы своих действий, как он зверски хватает дело… а ты коньячишко один дуешь… Нет, пить ты у меня брось! А от бессонницы вылечим. Ишь, нашел средство! У всех вас одно средство.

Гай. Верно, но не дерись. Все-таки неудобно. Щеки горят. Как мальчишка без штанов.

Софья. Я тебя вылечу. Ты у меня без коньяка спать будешь как мертвый.

Стук в дверь.

Гай. Кто там?.. Монаенков? Входи.

Входит Монаенков .

Как дела? Получил деньги?

Монаенков. Стыдно сознаться…

Гай. Ну, все ясно. Сказали, чтобы оборачивались сами? Знаю. Что делать? Пусть в меня бочку брому вольют, а я не смогу заснуть ни сегодня, ни завтра. И я понимаю человека. Ему мне нечего дать. Я не один. Страна в напряжении. Ну что мне делать?.. Я пойду. Не могу я сидеть один. До свиданья, Монаенков! Завтра утром займемся водой.

Монаенков. Черт его знает, за что и браться теперь!

Гай. Монаенков, ты брось линять!.. Я в Наркомате пословицу слыхал: «Не единой Москвой строятся гиганты…» Завтра займемся водой…

Монаенков. Линяй не линяй, а пускать нечего. (Уходит.)

Гай. Да, пускать нечего, оттого я и спать не могу… Вот ты теперь замолчала, а то дралась… Посидела бы ты ка моем месте, керосин бы запила… Дал я тебе распоряжение по станкам? Дал. Указал, над чем следует голову ломать? Указал. Ну что? Подобрали народ? Что это в самом деле — деньги, деньги, деньги! А мы что — сидеть? Готовое оборудование принимать? А если блокада?

Софья. Работаю и по ночам коньяк не пью… Оденься. Иди. Иди в гости к Наташе. Знаю, что она — по тебе козырь. Поухаживай.

Звонит телефон.

Гай (у телефона). Да… В гости иду к приятельнице… Факт… Деньги? Деньги лежат в Наркомфине… Привет нам с тобой прислали… Чего же тут заседать, станки на заседании не делаются. Целую. (Положил трубку.) Белковский тоже… (иронически) болеет.

Софья. Оденься, пойди пройдись. Поухаживай… Понимаем же мы! Дай, я тебя обниму, Гай. Ты — как слиток хорошего металла. Только жаль, если дашь трещину под молотом. (Обняла).

Гай. Эх, тетя Соня!.. Милая ты тетя Соня!

 

Эпизод второй

Управление делами директора. Утро. Ксения Ионовна прохаживается. Сидит Зуб .

Зуб. Эх, те-те, те-те… Доехали! Лучше уж выйти со стыда. (Уходит.)

Ксения Ионовна. А я не выйду. Мне не стыдно. (Встала). Противно и грязно! Могу же я не прийти на работу? Заболела я и… вот и все… вот и все… (Надела шапку, выходя, столкнулась с Белковским.)

Белковский. Здравствуйте. Где Гай?

Ксения Ионовна. Не знаю. Кажется, у себя.

Белковский. Вы его видели?

Ксения Ионовна. Нет, не видела. Впрочем… Вам нужен Гай? Он у себя в кабинете, с какой-то женщиной, до начала занятий и раньше… всю ночь… Я лгу? Постучитесь.

Белковский. С женщиной? Вчера он мне сказал по телефону, что идет к приятельнице. (Подошел, постучал.)

Голос женщины. Минуту!

Белковский. Извиняюсь! (Про себя.) Бывает.

Ксения Ионовна. Убедились?

Белковский. Ну какое мне дело, право… Я уйду. Уйти?

Входит Пеппер , у нее в руке подснежники. Она хорошо одета.

Пеппер. Вот уже весна. Свежие цветы.

Белковский. Кому? Мне?

Пеппер. Не вам. (Ксении Ионовне). Директор еще один?

Ксения Ионовна. Нет, вдвоем.

Пеппер. Кто у него? (Обоим.) Что вы переглядываетесь? У меня не могут быть цветы? Наивно.

Белковский. Элла, идите сюда.

Отходят.

Не ставьте себя в положение… (Дальше шепчет.)

Пеппер выслушала, подошла к двери, стучит, и тот же женский голос отвечает: «Сейчас». Пеппер порвала цветы, бросила на пол. Стоит. Дверь открылась. Выходит Наташа . У нее растрепанные волосы, усталое лицо. Она оправляет костюм, идет пошатываясь.

Наташа. Поздравьте нас… Да-да… Теперь уж можно.

Пеппер. Теперь можно?

Наташа. Конечно. (Уходит.)

Выходит Гай , в руке у него галстук.

Гай. Где Зуб? Почему воды нигде нет? (Уходит.)

Пеппер. Ну что ж… Так легче. Сомнения кончены. (Открывает дверь.)

Из кабинета Гая выходят Вася , Граммофонов , бригадиры , Софья . В руках у них чертежи, детали станка. Они идут устало.

Граммофонов. Эх, цветочки, а на полу… (Глянул на Пеппер и умолк.)

Софья. А мы всю ночь с директором изобретали. Теперь поздравьте нас. Теперь уж можно. Станки приспособили, товарищ Белковский. Проживем и без золота. Ну, марш опять до обеда!

Вся группа уходит. Трое стоят молча.

Пеппер. Что же это такое? (Бросилась к двери.) Что это такое? Кто здесь мерзавец?

 

Эпизод третий

Кабинет высокого хозяйственного учреждения. Руководящее лицо , торопясь, надевает шинель, картуз. Звонок телефона.

Руководящее лицо. Алло! Сегодня не принимаю… А-а… Извини, пожалуйста, не узнал… Тороплюсь… Еду. Уже надел пальто. (Вынул из кармана маленькую записную книжку, выписал что-то из книжки на отдельный лист бумаги, бумагу положил в портфель. Уходит.)

Некоторое время на сцене пусто. Стремительно входит один из хозяйственников .

Хозяйственник (взгляд на вешалку). Вот живем, черт тебя подери! Попрощаться по-человечески не успели… А главное, чтоб он не забыл про… про… про то, что я уж сам забыл. (Присел, хочет писать.) Забыл! Экскаваторы, генераторы, буровые машины, турбины… Экскаваторы, генераторы, инкубаторы… На черта мне инкубаторы! Что я, птичник?.. Забыл! В поезде вспомню… Протелеграфирую. (Встал.) Ну, до свиданья! Всего хорошего! Спасибо! (Уходит.)

Некоторое время тихо. Затем начинается перезвон телефонов. Два неизвестных лица ворвались в кабинет с бумагами, развели руками и удалились. Стремительно входят Гай и Руководящее лицо .

Руководящее лицо. Опять ты преследуешь меня? Опять ты пользуешься моим хорошим характером?

Гай. Да, характер у тебя мягкий. Руководящее лицо. Не волнуйся, Гай. Садись, пожалуйста. Скажи что-нибудь интересное. Гай. Мы, хозяйственники, уже не знаем, где у нас больше трудностей: там — у нас, внизу, или здесь — у вас, наверху?

Руководящее лицо. Мы тоже не знаем, Гай, где больше трудностей. Тебе сейчас надо для наружных рабочих пять тысяч пар сапог. Ты уже ухитрился получить у моего заместителя записку на две тысячи пар. Я знаю, у тебя есть приятели в Кожтресте. А мне сейчас надо пятьсот тысяч пар сапог. Мне ночью в постель подают молнии Урала, Донбасса, днепропетровских строительств. Мне сейчас надо двадцать пять миллионов метров мануфактуры отдать заводам наших окраин. Мне завтра надо сто пятьдесят миллионов в чистом золоте — оплатить заказы кровеносных сосудов государства. Мне надо алюминия в сорок пять Воробьевых гор. Мне надо сейчас ехать и кроить до полуночи. Меня ждут, требуют, ругают за неаккуратность, а ты пользуешься моим хорошим характером и на лестнице бросаешься на меня, как тигр, Гай. Мне не нравится твой вид.

Звонок телефона.

Наговорились. (Встал, остановился.) Гай, трудно?

Гай. Трудно.

Руководящее лицо. Станки?

Гай. Станки.

Руководящее лицо. Такой ты у нас стал несчастный. Ничего не мог придумать?

Гай. Ничего не мог.

Руководящее лицо. Ты жулик, Гай!

Гай. Слово даю.

Руководящее лицо. Кто верит слову? Я по твоему носу вижу, что ты уже станки переделал. Ты куда смотришь? Думаешь, я твоему слову верю? Гай, ты упал духом… Трудно работать с бездушными бюрократами! Ничего не понимают бюрократы в социалистическом строительстве. Тридцать лет в партии и ничего не понимают в строительстве социализма. У них просишь денег, а они не дают. Наговорились, Гай. Пиши.

Гай. Кому писать?

Руководящее лицо. Мне. Быстро, Гай. Зачем пришел, про то пиши. Полную сумму.

Гай (пишет стремительно, говоря в то же время). Никогда не забуду. Ну и спасибо… Вот так спасибо!! Благодарю!

Руководящее лицо (накладывает резолюцию). За то, что Гай хороший работник, за то, что дерешься за завод, как тигр… Мы знаем, как ты строишь. Мы видим. Не надо падать духом, Гай.

Гай. Не надо. Откровенно. Благодарю.

Руководящее лицо. Ты думаешь, я сегодня добрый? Коллегия нашла для тебя денег. Но я проверю тебя, Гай. У тебя там твои помощники напутали со стеклянными стенами. Тебе нужен заграничный металл для рам? Я слыхал. Больше ни копейки не получишь. А срок? Смотри, плохо тебе будет, Гай, не пощадим!

Гай. Спасибо, спасибо! (Уходит.)

Руководящее лицо. Меня беспокоит Гай, а? Не нравится мне Гай. Он стареет у нас, а?.. Может быть, он стал ошибаться? Надо запомнить. (Вынул из глубины кармана книжечку.) Может, ему надо дать отдых?.. (Засыпая.) Может, я тоже ошибся сейчас, а? Не надо было давать денег… И мне надо дать отдых… Может, кто-нибудь запомнит, что мне надо дать отдых, а?..

 

Эпизод четвертый

На площадке завода. Белковский и Елкин .

Белковский. Прямо с поезда он поехал в областной комитет. В Москве получил поддержку и расправляет когти. Но, Сеня, я только тебе одному могу сообщить одну вещь: Гай будет раскрыт. Клянусь тебе своей жизнью! Центр посылает комиссию для обследования. Слушай, на заграничные рамы Гай деньги получил обманом. Он сам мне сказал, что пришлось пойти на обман. Деньги ассигнованы на станки, а станки он переделал. Станки работают. Сеня, это авантюра! Он орден зарабатывает на подлогах.

Елкин. Да не налезай ты на меня! Я, понимаешь, линию стратегическую потерял.

Белковский. Ребенку понятна его игра. Не ты ли говорил, что надо спешить во что бы то ни стало? Он вилял. А теперь сам провозглашает новые темпы и добился твоего удаления, чтобы все заслуги присвоить себе. Во мне все кипит, когда я думаю о его «бескорыстии»! Почему Гай лучше меня или тебя? Чем достойней лгун, интриган, предатель, честолюбец и пьяница?

Из-под земли, из люка, выходит Андрон .

Елкин. Ну, товарищ Андрон, когда ты будешь у меня дела принимать?

Андрон. Успеется.

Белковский. Как водопровод, товарищ Андрон?

Андрон. Успеется.

Елкин. Товарищ Андрон, я веду массовую работу, коллектив разлагается. Надо бить в набат.

Андрон. Успеется. (Постоял, подумал, ушел.)

Елкин. Видишь? Нет, меня сняли, но я — на заводе, я обязан… Мы обязаны бить в набат!

Входят Ладыгин , Наташа , Монаенков .

Ладыгин. Вот кстати Белковский, Елкин. Все в сборе, тем лучше. Мы письменно слагаем с себя ответственность за станки.

Белковский. Что случилось?

Ладыгин. Кто распустил сказку, что станки работают? Станки нельзя монтировать, пока помещение не имеет стекол. Нам дали срок пуска, но… вот заявление. Американцы отказались отвечать за оборудование.

Белковский. А начальника нет на строительстве. Он поехал в областком счеты сводить с товарищами.

Елкин. Мы обязаны бить в набат. Ничего же нет! Завод без окон, без дверей. Станков нет, рам нет, стекла нет…

Входят Гай , Софья , Пеппер , Ксения Ионовна , Максим . Гай идет медленно. За ним — Ксения Ионовна.

Гай. Есть. Все есть. (Ксении Ионовне). Белковский отвечает за расквартирование водопроводчиков и землемеров. Ксения Ионовна, записывайте.

Белковский незаметно уходит.

Из «Водоканала» персонально отвечает инженер Вострецов при помощнике Зильберте. За…

Максим. Григорий, надо собрать актив. Люди растерялись. Паника.

Гай. …за прокладку труб и водосбор — Максиму…

Максим. Я тебе говорю!

Гай. А я говорю: Максиму объявляется строгий выговор за опоздание со сдачей порученных работ… Ксения Ионовна, записывайте! Максим одновременно отвечает за подготовку и приемку германских железных рам. Ему предлагаю немедленно связаться с нашим агентом на станции Негорелое, обменявшись молниями, и ответ сообщить мне к пяти часам.

Максим глянул на часы, махнул рукой, исчез.

Инженер Ладыгин при помощнике конструктора Наталье Фукс…

Наташа. Я не Фукс, я просто Петрова.

Гай. …при помощнике «просто Петровой» с момента получения приказа монтирует станки.

Ладыгин. Я принес заявление…

Гай. Работа производится в три смены…

Ладыгин. Дайте тогда брезент…

Гай. …под брезентами.

Наташа. Это другое дело!

Наташа и Ладыгин уходят.

Гай. Ксения Ионовна, записывайте! Софья Андреевна отвечает за электросварку и к одиннадцати часам ночи сдает мне план.

Софья уходит.

Пеппер отвечает за культурно-бытовое обслуживание завода на все время пуска, а также за все амбулатории, детские ясли, сады и прочее.

Пеппер уходит.

Товарищ Елкин, Семен Петрович, по своей специальности стекольщика… стекольщика… немедленно связывается с подшефными нам частями и на самолете вылетает в город Гусь-Хрустальный за получением бемского стекла.

Елкин уходит.

(Оглянулся, хохочет.) Всех разогнал! (Монаенкову.) Тебе это нравится? Дальше, Володя, управляй непосредственно сам.

Монаенков. Где ты достал денег на рамы?

Гай. Украл с заранее обдуманным намерением.

Монаенков. Шутки!

Гай. Хороши шутки, ежели под суд придется идти. После разберем. Ты сопи и строй. Строй и сопи. Монаенков. Меня, товарищ Гай, здесь твоим холуем зовут.

Ксения Ионовна. Я могу идти печатать приказы?

Гай. Да-да. Я по телефону дам вам продолжение. Это оперативный план.

Ксения Ионовна. Понятно. (Уходит.)

Монаенков. Меня подлецом считают, Григорий Григорьевич.

Гай. А ты плачешь? Читай Шекспира в выходные дни. У нас шекспировские герои кругом… Вот идет герой. Имя, отчество и фамилия — Андрон. Человека из больницы бросают в пекло. Шутка — сейчас взять партийное руководство? Человек умирал от тифа, а о нем кричат…

Входит Андрон .

Андрон. …подсидел товарища.

Монаенков запел, ушел.

Гай. Ну, отец, холодно?

Андрон. Обойдется.

Гай. Кусают сбоку?

Андрон. Обвыкнется.

Гай. Елкина питомцы горлопанят?

Андрон. Остынут.

Гай. Люблю точные выражения! А ведь завод-то пускаем, старик!

Входит Наташа , за ней — работницы .

Наташа. Дайте заявить.

Гай. Заявляйте.

Наташа. У меня будет конфликт. У меня женщины не в порядке.

Гай. Родят коллективно, что ли?

Входит Лида , за ней — еще пять человек.

Лида. Нет, не родить, товарищ Гай, мы хотим, а мы обижены! Почему нас Граммофонов с лица земли стирает? Его товарищ Елкин защищает, а он нас стирает. Граммофоновцам и паек, и столовая, и синие штаны по твердой цене, и портреты в газетах, и приветствия, и рай на том свете, а нам — одни замечания!

Молодая (говорит басом). Вечная борьба мужчины против женщины.

Первая. Нам не надо синих штанов, в своих обойдемся, но не делайте из нас уравниловку.

Вторая. Мы обезличены до последней нитки!

Софья. Они не хотят пробовать новые станки. И правы.

Андрон. А этого Музыкантова можно посмотреть? Иди, директор. Это по моей части.

Гай уходит. Входят Граммофонов с бригадой и Вася .

Граммофонов. В чем дело? Мы здесь. (Бригаде). Дети, покажитесь! Мы — налицо. Мы глоткой не берем. Мы можем, кстати, предъявить одну папочку. (Подал свой альбом.) Материал для Кремля.

Андрон (рассматривая альбом). Один… два… три… шесть. Где? Так. Урал. Ленинград… Так… Тула. И числа записаны.

Граммофонов. Честь по чести. Товарищ Елкин этот альбомчик рассматривал.

Андрон. Плохо рассматривал. Я эту папку у себя оставлю, пока ты у нас не кончишь работать. А пока мы не решим, надо ли тебя отпускать, ты у нас эту папочку не получишь.

В бригаде Граммофонова хохот.

Граммофонов. Товарищ Андрон, клянусь!..

Андрон. Довольно играться! Здесь номер не прошел. Брось! Хороший рабочий, металлист. Стыдно!

Вася (хохочет, вскочил). Теперь скажу: Иван Граммофонов — ударный летун. Торжественно клянусь. Работает как грузовик, для портрета в газете. Печатают его карточку, он кладет ее в альбом и едет на другой конец необъятной страны за новой карточкой. Так шесть карточек настряпал. Дюжину нашлепает — поедет к Калинину орден просить.

Андрон. Ну вот, я ж тебя понял.

Граммофонов. Значит, надо кончать. Открыл человек наконец… Значит, надо приходить в сознание… Говорила мне жена: «Ваня, не занимайся рабочим карьеризмом». До Тулы она только дотянула, а в Туле от меня ушла. И карьера не вышла, и жену потерял. Только мы не ложные ударники! Мы, дорогой товарищ Андрон, работаем волшебно… Дети, пошли!

Лида (вслед). А мы… мы тоже умеем. Дети, пошли!

 

Эпизод пятый

Другая часть площадки. Пустые цементные бочки, взрытая земля, дощатые переходы. В сторонке сидят Елкин , Белковский и говорят, говорят, говорят… Их фигуры перечеркиваются деловыми проходами монтажников, инженеров, плотников, техников, водопроводчиков, а они говорят сосредоточенно, вдумчиво, долго. Двор живет в музыке размеренной деловой жизни. Солнце так же неутомимо, как Белковский и Елкин. Сцена идет пантомимически-музыкально. Вошедший Зуб смотрит на Белковского и Елкина. Музыка выключается.

Зуб. Эх, те-те, те-те…

Входит Ксения Ионовна .

Ксения Ионовна. Зуб, где Григорий Григорьевич? Я третий час ищу директора. То он на электростанции, то с Андроном запирается, то он где-то под землей в камерах, то на крыше… Зуб, вы напали на след?

Зуб. Директор приказал мне его вроде как бы не видеть. Я за это жалованье получаю. (Уходит.)

Ксения Ионовна. Ну что я буду делать? А его требуют. Вы знаете, кто приехал? Сам.

Белковский. Сам? А где же он?

Ксения Ионовна. Здесь, у нас.

Елкин быстро уходит. Вбегает Максим .

Максим. Где Гай? Я волнуюсь! Ну почему я волнуюсь? Хозяйственник я или не хозяйственник? Значит, я еще не хозяйственник, если волнуюсь… Где Гай?

Белковский. Сам приехал?

Максим. Он.

Белковский. Где он?

Максим. Везде. Он везде сам ходит… Я его у монтажников видел. Курит, хохочет и ругается… Вот он сюда идет… Где Гай теперь?

Ксения Ионовна. Зуб знает. Ну, я, кажется, пытать его начну! (Уходит.)

Белковский (задерживая Максима). А ты знаешь, ты Гая не предупреждай. Это ему как бы сюрприз.

Максим (взрываясь). Бросьте вы! Спасибо вам за такие сюрпризы!.. Ну чего я волнуюсь? Черт его знает, до чего я молодой! (Уходит.)

Белковский приосанился, ждет. Входит Андрон .

Андрон. Ты в Москву донос писал?

Белковский. Какой донос?

Андрон. Донос за твоей подписью.

Входит Руководящее лицо . Оглядел Белковского, Андрона. Закуривает.

Белковский. Отстань, не время!

Андрон. Это почему тебя так мнет? (Огляделся, увидел Руководящее лицо.) Ты тоже с комиссией по заявлению сюда приехал?

Руководящее лицо. Тоже приехал.

Андрон. Ты член партии?

Руководящее лицо. Да, член партии.

Андрон. Заявление имели от товарища Белковского?

Руководящее лицо. От товарища Белковского.

Андрон. Что же ты брешешь мне, Белковский? Где же так коммунисты поступают? А ты, товарищ, зайди к нам в партийный комитет.

Руководящее лицо. А ты секретарь парткома?

Андрон. Ага… А ты?

Руководящее лицо. А я… Не узнаешь?..

Андрон (подошел, взглянул). А-а-а… Ну, тогда обойдется. Я спокоен за советское строительство. Здравствуйте!

Руководящее лицо. Здравствуйте! Идите работайте. Я сам увижу что надо.

Андрон. Это верно. Работы по горло. (Уходит.)

Белковский. Вот вам тип. Видите?

Руководящее лицо. Вижу.

Белковский. Я есть Белковский.

Руководящее лицо. Вижу.

Белковский. Теперь убедились, что вас Гай обманул? Станки переконструированы. Золота не требовалось. Он сам все это обдумал и подготовил и взял деньги, а каким образом — объяснять мне излишне.

Руководящее лицо. Излишне. Я сам разберусь. Иди, пожалуйста, от меня. Ты очень стараешься. Ты вспотел. Это нехорошо, когда до пота стараются ошельмовать товарища. Иди! У меня есть свои глаза. (Уходит.)

Белковский. Что он говорит? Что же он мне наговорил? Меня вычеркивают? Перечеркнули, как ошибочную букву? Я ошибка? Меня сотрут? (Вынул револьвер, решительно поднес к виску.) Никого нет… Никого нет… (Нажал курок.) И никого нет… (Истерически.) И никого нет около меня.

Входит Елкин .

Елкин. Ну, стреляйся. В чем дело? Я могу отвернуться.

Входит Пеппер .

Белковский. Так ты говоришь теперь, когда проигрался.

Елкин. Я не играл, ты брось! Я признаю свои ошибки. Я дурацки работал — суть подменил формой. Стал партийным чиновником. Меня сняли — надо снять. А ты, Коля, подлец! Ты ждешь, что я отниму у тебя револьвер? Ни за что!

Пеппер. Может быть, вы оба мне что-нибудь скажете? Я бы хотела теперь послушать таких авторитетных товарищей… Почему вы уходите от меня? Вы отняли у меня лучшего друга, мужа, вы сделали из меня нравственного урода. Пусть партия вас судит как хочет, а для меня, для вчерашней комсомолки, вы мерзавцы, переступившие через мою жизнь!

Через сцену быстро идут Гай , Ксения Ионовна , Зуб , Максим .

Ксения Ионовна (Гаю). Я категорически заявляю: или вы освободите меня от секретарских обязанностей или не прячьтесь от меня по заводу!

Белковский (останавливая Гая). Гриша, я снова подлец! Я под влиянием корысти и злобы!..

Гай. Послушай! Дай мне твое ухо…

Белковский. Ухо?.. Да, слушаю.

Гай. Иди ты от меня… (Говорит шепотом в ухо.)

Пеппер. Товарищ Гай, родной товарищ Гай, пять слов тебе…

Гай. Некогда! (Остановился.) Ты вытравила в себе все человеческие чувства, ты партийная мумия, а не друг мой, не жена.

Пеппер. Григорий, это уже не так. Я тебе расскажу.

Гай. Но теперь это меня не касается. Теперь до этого мне нет дела. (Уходит.)

Пеппер. Кому же я расскажу, что это не так? Поймите же, что это не так!

Занавес