Бюро путешествий

Заканчивался затяжной слякотный ноябрь, и после дня рождения сразу два потерянных человека вынырнули из водоворота жизни Игоря. Фиона вернулась в Москву из Германии — она писала, что будет поступать в аспирантуру, а если не получится, выйдет замуж. Одновременно объявился Шурик Баранов по прозвищу Бяшка, обозленный на скаредных немцев и бестолковых итальянцев, на пуэрториканских сутенеров и узбекских трансвеститов, отбивающих у русских проституток хлеб, на обнаглевших негров и америкосов, которые перестали платить, но продолжали требовать для себя красную ковровую дорожку к лимузину. Приятель решил попытать счастья в Москве, в этом новом Вавилоне предприимчивых людей. Посреди недели, когда Георгий улетел в Ханты-Мансийск, Игорь назначил встречу двум искателям приключений, которые еще не были знакомы друг с другом.

Фиону он забрал на машине от метро «Динамо». Ее лоб и шея от корней волос золотились смуглым загаром, пальцы с обкусанными ногтями были унизаны восточными кольцами, но в остальном она не изменилась. Все так же кусала заусенцы, жадно курила и листала на планшете фотографии из Камбоджи, где жила полгода с очередным героем своей любовной одиссеи.

Бяшка ждал их в центре, у Маяковки. Он тоже курил, втягивая щеки, подергивая плечами и по-воробьиному попрыгивая в короткой клеенчатой куртке и тесных джинсах с нашлепками на заднице. Выглядел он скверно: кое-как замазанная простудная язва на верхней губе, сумрачный взгляд. Нацистская прическа — бритый затылок, обесцвеченный ежик волос надо лбом — придавала его курносой физиономии клоунский вид.

Фиона была настроена на приключения. Ей хотелось попасть в подпольное казино или в закрытый гей-клуб, погрузиться в опасную ночную жизнь Москвы. Прагматичный Бяшка интересовался ресторанами, где ужинают министры и депутаты. Игорь не успел пообедать и предложил для начала посидеть в итальянской траттории, где он бывал с Георгием. Там готовили быстро и вкусно и нередко можно было встретить какую-нибудь знаменитость.

Компания не внушила доверия официанту, тот хотел дать им столик возле кухни, но Игорь настоял, чтобы их посадили у окна. Пока Фиона листала меню, Бяшка цепко оглядывался по сторонам, словно изюм из булки выколупывая потенциальных жертв из десятка жующих и болтающих посетителей. Под его взглядом начал нервно двигать стулом плотный весельчак в красном джемпере, заторопились с оплатой два юноши в узких брючках, в конторских очках.

Когда в поисках уборной Бяшка два раза обошел зал, вихляя бедрами и заглядывая в лица, Игорь понял, что встреча с бывшими друзьями вряд ли закончится добром.

— А твой друг, он что, настоящий проститут? — Фиона сделала большие глаза. — Или так, придуривается?

— Спроси у него сама, — предложил Игорь.

— В гальюне пахнет шоколадом! — громко объявил Бяшка по возвращении. — Они тут что, шоколадом срут? Хотя с такими бабками я бы тоже ссал одним шампанским. Ценник тут заряженный.

— Я же угощаю, чего ты дергаешься?

Бяшка сощурился, обжигая Игоря холодным пламенем известково-серых глаз:

— А я вообще не дергаюсь, мне жизнь дала свои уроки. Я лизал седые жопы в привокзальном сортире и чувствовал только легкое земляничное послевкусие.

Фиона ревниво бросилась догонять поезд богемных откровений:

— Мы с Дезмондом тоже трахались за деньги с одним классным чуваком. Он даже порно снимал, где мы втроем.

— В рот мне ноги! — картинно изумился Бяшка. — А Дэзмонд — это кто?

— Это я, — пояснил Игорь.

Те летние дни в Париже с Фионой он помнил обрывками: жалобный зной арабских мелодий, запах гашиша и терпкий, с маслянистой пленкой черный чай. Рыбье тело Фионы на графитовых простынях, волнообразное движение округлых мускулов полуживотного-полумужчины. И чувство приближения неизбежного, как поворот секундной стрелки.

Бяшка зевнул:

— И почему ты Дезмонд?

— Потому что он, как и я, полуэльф, — пояснила Фиона. — Мы космические сущности, дети любви, посланные в этот мир. Все хотят заняться сексом с полуэльфами.

Официант принес напитки. Сделав большой глоток из своего стакана, Бяшка полюбопытствовал:

— У тебя мужик-то есть, космическая сущность?

— Субъективный вопрос, — Фиона слизнула сахар с кромки стакана. — Когда любишь мужчину, кажется, что он рыцарь Ланселот в сияющих доспехах. Но потом ты узнаешь его ближе. Происходит разочарование. Мужчина сам по себе не дает женщине счастья. Все это розовые очки наивных людей. Любовь, как вспышка света, ослепляет, но не может согреть.

Это хрупкое, сокровенно женское существо навсегда осталось незавершенным, как смазанная фотография. Двух-трех штрихов недоставало, чтоб назвать ее красивой, довольно острый ум не поспевал за бешеным галопом воображения, чувствительность не порождала доброты, а практицизм разменивался в мелочах. Бяшка, напротив, казался созревшим, готовым упасть с дерева плодом. Кожа его щек сделалась пористой и грубой, на подбородке завивались невыбритые волоски. Он продолжал всегдашний конферанс, но за насмешкой проступала смертельная усталость. Игорь заметил, что ему не сидится на месте. Он подергивал плечами, перекладывал приборы на столе и морщился так, словно чувствовал неприятный запах.

— Любовь — это когда у него стоит хоть раз в неделю, — Бяшка повысил голос так, чтобы его модуляции мог услышать молодящийся толстяк в красном джемпере. — И совокупный годовой доход отвечает моим растущим запросам. А согреться я могу и на курортах Крыма, это несущественный вопрос.

Фиона облизнула свои сухие ненакрашенные губы:

— Не все измеряется деньгами.

— А чем…? — он выплюнул крепкое словцо. — Так во мне их столько побывало, если поставить один на один, хватит построить Вавилонскую башню. Или мост через Керченский пролив.

— Просто ты пока не нашел своего предназначения. Хочешь, я предскажу тебе будущее? Мы, полуэльфы, можем входить в информационное поле вселенной.

Фиона хотела взять его руку, Бяшка отдернулся:

— Я и без тебя знаю, что будущее наступит. На мое лицо!..

Официантка вынесла тяжелые полуметровые тарелки — стейк, украшенный иероглифами соуса и тонкими стеблями дикого лука. Фиона достала из сумки планшет и начала фотографировать еду, интерьеры, себя вместе с Игорем. Бяшка охотно позировал, развалившись на стуле, делая совиные глаза, закусывая нижнюю губу. К еде он почти не притронулся.

— Я не жру все это молекулярное дерьмо. Это для блондинок с накладными сиськами.

— Да нормально здесь готовят, — возразил было Игорь.

— Просто таким лохам, как я, не дано понять всю тонкость вашего изысканного вкуса?..

Игорь заглянул в его сумрачные глаза и понял, что Бяшка торчит на наркотиках, давно и уже привычно. Это была неприятная догадка.

— Ты в Питер заезжал? — спросил Игорь, отводя взгляд. — Видел кого-нибудь?

— Кого, например?

— Ну, Китайца, Филиппа. Как у них дела?

— Без балды, тебя колышет, как дела у Китайца? Спешу обрадовать, все глисты всё в той же жопе. Чего не скажешь про Филипповну.

— А что с ней?

— Прославилась в международной прессе, объявлен сбор гуманитарной помощи. Можешь поучаствовать, кстати, поделиться нетрудовыми доходами.

— Кто прославился? — заинтересовалась Фиона.

— Да есть у нас одна подруга с колбаской в трусах. Клиенту кокос везла, десять граммов в сердце. Свинтили у клуба, стукнул кто-то из своих. Она ж по паспорту мужик, а вставные сисяры и прочий декор Уголовный кодекс не учитывает. Зэки, понятно, устроили сеанс патриотизма. Нам не дано предугадать, кому и где придется дать… Менты пока ее держат в одиночке, но после суда по-любому пойдет на зону.

Фиона приоткрыла рот от удивления:

— Он что, транссексуал? Это же очень плохо?

— Понятно, лучше б он был жидомасон. Хотя эта подлая тварина вылезет из любой бездонной жопы. Подсуетилась, западной прессе дала интервью как жертва кровавого режима. Правозащитники уже спасают ее анус от разрыва. А в зоне нашакалит теплое местечко при кухне. Или будет паханом у петухов.

Недоверчиво поглядывая на Игоря, Фиона слушала живописный рассказ. Клиент в красном джемпере расплатился и вышел, и Бяшка тут же соскучился, поник, с тоской оглядывая полупустой зал. Фиона вспомнила было, как в Барселоне целую неделю жила у трансвеститов, начала подробно разбирать их психологические проблемы, но желчная ухмылка приятеля заставила ее замолчать. Когда принесли десерт, сама собой возникла идея поехать «денсить» в какое-нибудь ночное заведение.

— Только без темы, не в петушатню, — настаивал Бяшка. — Нам надо место, где реально бывают жирные гуси на бабках. Ну, высший свет.

На вялые возражения Игоря Фиона мотала головой:

— Дезмонд, ты же не праздновал день рождения! Так взорви этот мир! Пойми, через пару лет будет поздно. После двадцати пяти даже полуэльфы начинают жить обывательскими интересами.

— И косметичка превращается в аптечку, — желчно пошутил Бяшка.

Игорь с удовольствием улегся бы сейчас на обывательский диван перед двухметровой плазмой, но все же решил быть гостеприимным до конца. Пока они в плотном потоке машин выбирались через Сухаревку и Пресню к Третьему кольцу, Бяшка дразнил Фиону. Он расписывал обычаи какого-то подпольного круизинг-клуба, где проливалось столько спермы и слюны, что ботинки прилипали к полу, где танцоры отсасывали прямо у сцены, а после оргий в «темной комнате» уборщицы находили на полу зубы, ошметки внутренностей, а однажды даже ухо с серьгой. Фиона взвизгивала от восторга и упрашивала приятеля провести ее в это заведение, куда не допускали женщин.

— Я оденусь как парень. Смотри, у меня грудь совсем маленькая! — в виде доказательства она задирала футболку. — Мне говорили, что я голая похожа на тайского трансика.

Бяшка щипал ее соски, они даже поцеловались пару раз на заднем сидении. Игорь смеялся вместе с ними, но больше не ощущал той волны лучезарного безумия, которая когда-то несла их, как щепки по бурной реке. Он все отчетливее понимал, что их дороги с прежними друзьями разошлись. Осталось показать им бар на шестидесятом этаже небоскреба Москва-сити и выпить на прощание гаванского рома.

Когда Игорь оставил машину на парковке и повел их по цементной слякоти мимо забора и строительных вагончиков к бизнес-центру, из сумрака вынырнул мелкий вертлявый мальчишка с личиком утопленника. Хромая, он побежал за Фионой, причитая:

— Тетя, мелочь, купите! Покушать, дайте, покушать, мелочь, пожалуйста!

Фиона достала кошелек, монеты посыпалась на асфальт. Мальчишка крысой бросился ей под ноги, схватил комок мелких купюр, перекатился к забору. Бяшка заорал вслед попрошайке:

— Иди работай на вокзал! Там вздрочь вакансий!

Сцена эта была отвлеченно неприятной, как поедание одного насекомого другим. Игорь, торопясь стряхнуть впечатление, поднялся по ступенькам к раздвижным дверям бизнес-центра.

Он уже привык к этому московскому эффекту перехода из одного мира в другой, но Фиона и Бяшка притихли, оглядывая мраморные стены, вазы с цветами и золоченые светильники. В холле звучала тихая музыка, в воздухе разливался запах цветущего луга. Их остановил было охранник, но Игорь сказал ему нужные слова. Место было недешевое, но публика тут собиралась разношерстная. И романтические пары, и туристы с проститутками, и модные компании, которые заезжали на «препати», разогреться перед ночными приключениями и посмотреть с высоты на сияющую огнями, бесконечную, вечно бессонную Москву.

Отдельным аттракционом был скоростной лифт с экраном во всю стену. Там крутили рекламу бюро путешествий. По стене струились водопады, за живописными горами открывалось море — Фиона даже схватилась за металлический поручень, у нее закружилась голова.

В вестибюле Бяшка глазел по сторонам с детским изумлением, но, выйдя из лифта, вернулся к прежней мизантропии. Стряхнул с плеч куртку, зло выдохнул в лицо причесанного гардеробщика:

— Чего пялимся? Лютых валютных давно не видал?

И обратился к двум проходящим мимо иностранцам:

— Здорово, пацаны! Из Сибири есть кто?

Интуристы переглянулись испуганно, повернули к лестнице. Игорь одернул приятеля.

— Слушай, заканчивай концерт. Тут везде секьюрити, просто выведут, и все.

— Когда я захочу устроить концерт, твои дристаные секьюрити засунут языки в свои дырки, — заявил тот, но успокоился на некоторое время.

Бар был заполнен, среди искусственных березок ужинали пары, шумные компании заняли диваны и центральные столы. Сели у стойки, Игорь заказал ром. Фиона, схватив планшет, бросилась к панорамному окну делать селфи. Бяшка, глядя ей вслед, шмыгнул носом.

— Подруга у тебя… Прямо морская звезда.

— Почему? — Игорь усмехнулся, удивляясь всегдашней меткости его определений.

— Тоже живет без мозгов. Ее давно из дурки выпустили?

Было странно вспоминать, что когда-то их с Бяшкой связывала нежность, и общая боль, и горячая близость. Теперь лицо приятеля было покрыто буроватыми пятнами, словно изнутри гниющее яблоко. Глаза под воспаленными веками отвечали на прямой взгляд колючим, неприязненным взглядом.

— Слышь, давно хотел спросить. Правда, что Китаец рассказывал? Когда тебя держали бандиты, ну, хотели получить с Измайлова бабло, ты как будто застрелил вора в законе? А Измайлов отвалил прокуратуре, чтоб закрыли дело?

— Это Китаец рассказывал? — уточнил Игорь, удивляясь своему внутреннему спокойствию.

— Эта старая жаба, она ж на подсосе у ментов. Чего, не знал? База клиентов, на каждого папочка с компроматом. Он про Измайлова много чего знает, как я понял.

— Ты больше верь ему.

— Так и чего там было?

Игорь прямо посмотрел в лицо Бяшки, читая в его взгляде хорошо скрываемый холодный интерес:

— Измайлов заплатил, меня освободили, вот и все.

— И ты уехал с Ковалем.

— Ну да.

У стойки замешкался мужчина лет пятидесяти с залысинами надо лбом, похожий на артиста или фокусника. Бяшка сунулся к нему с сигаретой:

— Мужчина, не поделитесь с нами огнем Прометея?

Лысый обернулся, присмотрелся к Бяшке и дернул шеей с такой брезгливостью, что даже Игорю сделалось не по себе.

— Не стояк, так и скажи! — заорал Бяшка ему вслед. Слова приглушила музыка, и фокусник сделал вид, что не услышал.

Игорь заказал еще рома, взглянув на часы.

— Тухлый расклад, Манекенщица, чего ты тут ловишь? Или со своим привык? У Измайлова, кстати, как с этим делом, функционал? Ему сколько лет уже, полтинник?

— Если тебе интересно, Измайлов трахается лучше всех, кто у меня был в жизни. У нас все хорошо. Квартира здесь, в соседнем доме, на тридцатом этаже. Извини, пригласить не могу, апартаменты от правительства, пропускной режим, камеры везде. Зато удобно — фермерские продукты привозят, свой буфет. Уборщицы, повара. В цоколе спортзал с бассейном, ведем здоровый образ жизни. У меня тоже своя фирма, занимаюсь дизайном интерьеров.

Игорь отхлебнул рома, выдерживая стылый взгляд приятеля:

— Что еще тебе рассказать?

— Ты все-таки стал такой же сукой, как мы все.

— Жизнь тоже мне дала свои уроки.

Игорь спросил у бармена счет, оглядывая зал в поисках Фионы. Та направлялась к стойке, уже не одна. С ней была девица в черном кружевном платье и парень с длинной челкой, выкрашенной в розовый цвет. Игорь с удивлением узнал в нем Лешу-Алекса из модельного агентства. Парня, похоже, ничему не научила опасная встреча с гомофобами — в сиреневой рубашке, расстегнутой до пупа, в туфлях на платформе и расклешенных книзу брюках, он был похож на персонажа комиксов или героя вечеринки в стиле ретро.

Фиона рассеянно взяла со стойки и выпила чужой коктейль.

— Дезмонд, а я не верила, что ты правда ходил по подиуму.

— Он даже сейчас неплохо выглядит, — Леша с показной радостью чмокнул Игоря в щеку. — Чувствуешь силу момента? Мы встретились на небесах!

Девица в черных кружевах вместо приветствия подняла локоть — у нее в рукаве копошился суетливый довольно крупный зверек.

— Много слышала о тебе! Я — Персефона. А это мой крыс, его зовут Юра. В честь Юрия Гагарина.

— На меня вчера упала штора, — сообщил Леша, как важную новость. — Мы живем в пятизвездочном отеле. Я начал открывать окно, и меня ушибло палкой. Как думаешь, можно потребовать с них компенсацию за моральный ущерб?

— Кто тебя поселил-то в пятизвездочный отель? — поинтересовался Бяшка.

Леша вскинул подбородок.

— Я сам себя поселил. Я достаточно зарабатываю, чтобы жить как мне хочется. И почему вас это, собственно, интересует?

Вместо ответа Бяшка разразился каркающим смехом. Чьи-то теплые нежные пальцы закрыли Игорю глаза. Это была Китти. Красивая, веселая, нарядная, в крахмальной юбке колокольчиком, с атласной лентой в волосах.

— Игорюша, ты — символ гламура, икона стиля! Меня подруга тащит — гляди, понтовый красавчик в лоферах! Я смотрю и кого я вижу! Где ты стрижешься, солнце? Я скажу своему норвегу! А как Измайлов? Его тут нет случайно? Вы ведь вместе до сих пор?

— А вы что тут делаете? — спросил с улыбкой Игорь. Он вдруг почувствовал, что рад видеть и нелепого Алекса, и Катю.

— Мой фирмач башляет, у него день рождения! Представь, на автомобильной выставке познакомилась с норвегом. То есть он норвежец, но я так называю — варяг, норвег. Хочет жениться, просто сходит по мне с ума!

— У Игоря тоже недавно был день рождения, — ревниво напомнила Фиона.

— Точно, солнце, я совсем забыла!

Китти взяла в ладошки лицо Игоря и сочно поцеловала в губы. Не дав опомниться, потащила в другой конец зала. Вслед за ними Леша, Фиона, девушка с крысой и Бяшка переместились на полукруглый кожаный диван.

— Это мой Гуннар, норвег.

— Гутбрэнар, норвежец, — упрямо, видимо, не в первый раз поправил Катю порядочно пьяный иностранец с лицом резинового пупса, льняными волосами и огромными красными ручищами. — Катия, где ты была?

Легкой бабочкой Китти уселась на колени к жениху. Две незнакомые девушки и парень в очках с модной бородкой смотрели на вновь прибывших с интересом. Девица в черных кружевах поила крысу вином из бокала.

— Выпьем за Катия! — норвежец пытался перекричать общий гвалт. — She is so fucking beautiful… Я хочу жениться на Катия! Горько!

— Сладко! — заорал Леха.

— Где сладко, в Норвегии, что ли? — оскалился Бяшка. — Богатым козлам, понятно, везде марципан. А без денег или вешайся, или освобождай табуретку.

Норвежец растерянно улыбался:

— Как вешайся? Зачем?

Он чем-то напомнил Игорю Винсента.

— Да в Норвегии клево! Я в Осло видела мужика в женском платье, он просто покупал продукты в магазине! — упрямо возразила девица с крысой в рукаве. — На него никто не пялился! Даже не смотрели!

— Может, это была некрасивая женщина? — не без яда предположила Фиона.

— Нет, это был красивый мужик!

Норвежец, как рассказала Китти, работал в автомобильной компании и жил на Кутузовском в служебной квартире. Он звал ехать к нему в гости прямо сейчас. Игорь решил использовать момент, чтобы незаметно уйти. Он нарочно задержался у дверей, пропуская остальных вперед, но его маневр заметил Леша.

— Почему ты не хочешь ехать к Гутбрэнару? — удивилась девица с крысой в рукаве. — Я с ним трахалась, нормальный чувак!

Алекс заявил:

— Он не хочет ехать из-за меня. Боится, что я его соблазню!

— Может, это ты боишься? — уточнила девица с крысой.

В лифте Леша вежливо спросил, где Игорь подцепил такого друга с генитальным герпесом на губе и надписью на лбу: «Платите и берите».

— Думаешь, у тебя на лбу другое написано? — не удержался Игорь.

— Думаю, другое, — ответил тот, высокомерно вскидывая бровь.

— Ты его романтизируешь, — возразила девица, перекладывая сонную крысу из рукава в карман. — Обычный мудак с недолеченной простудой.

— Фиона мне скорее понравилась, — Алекс решил смягчить свою резкость. — Она догадалась, что я полуэльф.

— Ты все же выбирай, с кем хочешь остаться. С нами, вампирами, или с эльфами, — обиделась его спутница.

Вся компания направилась к стоянке такси мимо забора и строительных вагончиков. Игорь решил попрощаться с ними на площади, под фонарями. Бяшка окликнул его.

— Воеводин! Я у тебя в машине телефон забыл!

— У тебя машина? — чему-то обрадовалась девушка с крысой. — Так поедем все вместе!

— Такси! Я заказал такси! — кричал Гутбрэнар.

— Мы не поместимся! — настойчиво убеждал девичий звонкий голос. — Мы все не поместимся в одно такси!

Игорь вместе с Бяшкой направился к парковке, где стоял его «лексус». Вся компания зачем-то двинулась за ними. Игорь открыл двери, включил свет, кивнул Бяшке:

— Ищи свой телефон.

Приятель ловким движением выхватил ключи из его рук и заорал на всю стоянку:

— Девки, едем! Покатаю!

Девушки с визгом полезли в салон, за ними сунулся и Гутбрэнар, обшаривая руками свалку коленок и задов. Фиона делала фотографии. Бяшка хохотал, показывая дырки на месте выпавших зубов, дразня Игоря, позванивая связкой ключей, то отбегая, то приближаясь.

— Шантрапэ, гугильмэ, догони, догони!

Леша, кажется, первым крикнул «полиция!», указывая на машину, повернувшую из-за угла.

— Шухер, полиция! — пьяно заорала одна из девиц.

Норвежец вынырнул из месива тел, присел, как ослепленный фарами лось, внезапно сорвался с места и бросился бежать в сторону забора. Полы его пальто раздуло ветром, словно парус. Двое полицейских выскочили из машины и кинулись ему наперерез.

— Дебил, зачем он убегает!? — растерянно воскликнула Китти. — Мы же ничего не нарушали!

— Викинги, наверное, тоже быстро бегали, — задумчиво заметил Леша.

Игорь с тревогой наблюдал, как полицейские заламывают норвежцу локти, защелкивают за спиной наручники.

— На, возьми, — Бяшка приобнял Игоря сзади и сунул ему в карман связку ключей. — На хера мне сдался «лексус» с битой фарой.

Толстый полицейский ощупывал одежду норвежца, худой направился в их сторону.

— Мы не торгуем наркотиками! — заорал вдруг Бяшка истошно и хрипло. — Мы просто идем из клуба! У нас ничего нет!

— Игорь, он тебе что-то сунул в карман! — воскликнул Леша. — Он тебе подложил наркоту!

Полицейский рванулся к ним, взвыла сирена, но Игорь успел вывернуть карман, выронив на асфальт ключи и запаянный целлофановый шарик с белым порошком, а Леша отфутболил опасную улику куда-то под машины. Игоря ударили по спине дубинкой, бросили на землю. Он расцарапал щеку об асфальт, но не ощутил боли. Все его существо заполнил ползучий, липкий страх.

Год назад Георгий постарался, чтобы уголовное дело было закрыто в связи со смертью подозреваемого. Игорь с адвокатом ездил в Следственный комитет, давал показания. Рассказывал, как Майкл Коваль застрелил вора в законе Леонида Игнатьевича, а после вытер пистолет и дал ему в руки. Эта полуправда казалась убедительной, тем более что на оружии не было других отпечатков пальцев. Только мертвый Майкл да незнакомый человек с татуировкой в виде солнца на руке мог опровергнуть его показания. Игорь считал, что заплатил за тот выстрел достаточно. Два года жизни с Ковалем, ночные кошмары, разлука с Георгием. Но сейчас наполовину съеденный червями Леонид Игнатьевич снова оскалился из могилы изувеченным черепом. Помрачение страха заставляло лихорадочно перебирать в уме каждую фразу их разговора с Бяшкой. Что знал Китаец? Что, если дело не закрыто, а Игорь все еще в розыске? Что сделает Измайлов, если его посадят в тюрьму?

Его начали грубо обыскивать. На руках защелкнулись наручники. Он слышал голос Фионы.

— Не трогайте их! Мы ничего не сделали! У меня папа правозащитник, я звоню в прокуратуру!

С визгом тормозов к стоянке подъезжал второй полицейский наряд. Игоря встряхнули, поднимая на ноги. Он увидел, как Лешу и норвежца волокут к задней двери джипа, и сам через минуту оказался рядом с ними в тесной камере автозака. Растерянные девушки жались в кучку возле «лексуса». Бяшка исчез.

От испуга норвежец постарел лет на десять. Обвисли щеки, под растрепанными волосами обнажилась плешь.

— Вы не могли бы объяснить, зачем вам понадобилось куда-то бежать? — подчеркнуто вежливо поинтересовался Леша.

— Мой коллег был ограблен полиция, — жалобно оправдывался викинг. — У него взяли деньги, кредитные карты, галстук от Сен-Лорана.

Игорь снова вспомнил Винсента, на котором никогда не видел галстука. Леша покривился презрительно:

— О майн гот!

В отделении полиции их усадили на стулья возле стены, велели ждать. Дежурный за обычным офисным столом допрашивал помятого мужичка в вязаной шапке. Звонил телефон, работали компьютеры, люди с автоматами на груди обыденно проходили через комнату. Мужичок оправдывался.

— Не трогал я его, товарищ лейтенант, у меня и сил таких нету! У меня два легкие — сквозной туберкулез.

Женщина-лейтенант сняла наручники с норвежца. Леша потребовал, чтобы ему предоставили адвоката и право на телефонный звонок, он собирался сообщить информагентствам о случае полицейского произвола в отношении лиц нетрадиционной ориентации. Норвежец дрожал как осиновый лист. По его лицу Игорь видел, что он готов отдать все свои деньги, галстук и даже ботинки, только чтобы снова оказаться на московской улице, среди безоружных людей.

Игорь и сам отдал бы десять лет жизни, чтобы вернуть время на пару часов назад. Встреча с Бяшкой и Фионой была ошибкой; ради пустого хвастовства он обернулся в прошлое и был наказан за праздное любопытство.

— Нам не зачитали наши права! — пожаловался Леша, оказавшись у стола дежурного. — За что мы арестованы? Мы просто отмечали день рождения!

— Давно наркотиками торгуете? — обыденно поинтересовался полицейский, листая его паспорт.

— Мы ничем не торгуем! Я приехал из Санкт-Петербурга на кинопробы. Там билеты на поезд и карточка из гостиницы. И пропуск на «Мосфильм»!

— А вы, Игорь Николаевич, — дежурный раскрыл бумажник с водительским удостоверением Игоря и документами на машину, — откуда приехали?

У Игоря вспотели ладони и кожа головы под волосами. Его благополучная реальность лопнула в одну секунду, как вакуумная лампа. Память услужливо хранила подробности обстановки нищей комнаты с коврами на стенах и ситцевыми занавесками. Вор в законе Леонид Игнатьевич лежал на дощатом полу с расколотым черепом. Оглохший от выстрела, Игорь снова сжимал обеими руками липкий пистолет. В лицо ему словно бросили горсть горячих червей. Они ползли, стекали по щекам, по шее. Он кричал, пытаясь стряхнуть их, но Майкл Коваль, другой мертвец, крепко держал его за плечи.

— Он тоже модель, он живет здесь, в Москве, — услышал Игорь голос Леши. — С мужчиной.

— Прямо так?

— Кажется, статью за гомосексуализм отменили еще при советской власти? Вы не боитесь, что я позвоню в международные газеты по случаю нарушения наших прав?

Полицейские, проходившие мимо открытой двери, весело загоготали, но дежурный спокойно и внимательно разглядывал розовую челку Леши, его тонкую шею с выступающим кадыком.

— Посиди и подумай над своим поведением! — крикнула из коридора охрипшая женщина, раздался плач ребенка. Игорь уже не понимал, где проходит граница реальности и тайного ужаса его души.

Женщина в форме вошла, села за соседний стол, включила компьютер. Дежурный обратился к ней, подвигая документы:

— Наташ, глянь этого по базе…

Она открыла паспорт Леши. Игорь попытался успокоить себя, перебирая все разумные доводы, какие приходили в голову. Георгий все уладил, дело закрыто, он целый год живет в Москве, оплачивает штрафы и налоги. У него ботинки за пятьсот евро, машина, своя фирма и подчиненные. Но почему-то он явственно представил, как через минуту женщина-полицейский посмотрит ему в лицо и как поползут наверх ее короткие рыжеватые брови. То, что Игорь Воеводин, банкирская шлюха, чушкан и пидор, подозреваемый в убийстве криминального авторитета, торговал наркотиками в баре, никого не удивит.

Пузатый дядька в армейском свитере вошел, махнул рукой на вскочившего лейтенанта. Сразу стало понятно, что он здесь начальник, важный полицейский чин. Насмешливо, добродушно он оглядел Игоря, усмехнулся на Леху и, приобняв дежурного, наклонился, заглянул в протокол. Произнес несколько отрывистых фраз.

Его слова имели магическое действие. Игорю с Лешей разрешили забрать со стола телефоны и документы. Автоматчик завел в комнату очередного ханурика, опухшего от водки, лейтенант начал печатать новый протокол. Через несколько минут женщина-лейтенант вывела их по коридору к выходу, распахнула бронированную дверь.

Меньше всего Игорь ожидал увидеть на улице Максима Измайлова. Хмурый, заспанный, тот стоял возле своей машины и смотрел куда-то в сторону с усталым раздражением, успевшим перезреть и почти угаснуть, но готовым от малейшей искры разгореться вновь. Игорь не раз видел это выражение на лице Георгия, и сходство сына с отцом впервые вызвало в его душе благодарное чувство. Неподалеку Игорь заметил Китти в помятом платье и двух ее подруг. Леша направился к ним, победно вскинув кулак:

— Я потребовал прекратить преследовать людей за сексуальную ориентацию! Они нас выпустили, чтобы не иметь проблем с западной прессой. Даже протокол не стали заводить!

Максим открыл перед Игорем дверцу машины. Китти рванулась было к ним, что-то крикнула, но младший Измайлов уже сел за руль и с силой захлопнул дверь. Они ехали в полном молчании. Наконец, Максим взорвался:

— Ты ведь не идиот? Кажется, можно было сделать выводы?!

— Например? — уточнил Игорь.

— Это Москва, здесь как в низовьях Амазонки! Здесь все жрут всех! И ты — эффективный рычаг воздействия!

Игорь почему-то вспомнил Азария Марковича, который обвинял его в «неэффективности».

— Тебе Катя позвонила?

— Да! Ты понимаешь, что в другой раз влипнешь так, что не помогут никакие деньги!? Я просто не хочу, чтобы твои проблемы стали проблемой отца!

— Ты тоже рычаг воздействия.

Максим покосился на него внимательно и быстро:

— Это разные вещи.

Только сейчас Игорь начал приходить в себя. Он сообразил, что Максим использовал свои связи, чтоб вытащить его из отделения полиции. Ему стало легко и весело, как будто в груди его заплясал маленький божок в венке из виноградных листьев, как на мозаике в кабинете Георгия. Сейчас он понимал, что пережил что-то вроде белой горячки, беспричинный психоз, путешествие в глубину подсознания. Но, может быть, сын Измайлова и в самом деле вытащил его из неприятностей.

— Конечно, разные вещи. Но все равно спасибо, что помог.

Максим быстрым движением ослабил шарф на горле:

— Слушай, мне-то все равно, где и с кем ты шляешься. И отцу я, конечно, ничего не расскажу. Но в другой раз думай своей головой. Я понятно выражаюсь?

Они уже подъехали к дому. Приглашать его подняться было глупо, двусмысленно. Игорь просто протянул руку.

— Я твой должник.

После секундного колебания Максим пожал его ладонь. Рука была горячей и сухой, как у Георгия.

«Лексус» стоял на месте. Выйдя из машины, Игорь на всякий случай прозвенел брелком сигнализации, замки открылись и защелкнулись. В лифте он проверил телефон и обнаружил сообщение от Георгия: «Куда пропал, заяц?» Он зашел в квартиру и сразу перезвонил. На языке вертелась острота авторства Бяшки про мужчину с капустой и морковкой, но провоцировать Измайлова в этих сложных обстоятельствах он поостерегся.

— Встречался с друзьями, день рождения отмечали. Катя Соломатина приехала, сидели в баре, там шумно. Не слышал телефон.

— Ясно. Что-то ты подозрительно трезвый.

— Ты же знаешь, я напиваюсь только с тобой, — Игорь щелкнул кнопкой электрического чайника. — Позвони по Скайпу, я соскучился. Сейчас включу ноутбук.

 

Древо жизни

Небо застыло над городом, скамейки мокли под моросящим дождем. Но Максим отчетливо помнил, что, проезжая в машине, видел ее сидящей в сквере. По своей привычке взбивая пальцами прическу, она о чем-то некрасиво шумно спорила с продавщицей мороженого. Он не подошел — застыдился ее дурных манер, вечной привычки перебивать собеседника. Но теперь это все не имело значения. Он просто хотел найти ее в чужом провинциальном городке. Она не могла, не успела уйти далеко. Он стоял посреди сквера и, не обращая внимания на редких прохожих, звал сначала вполголоса, затем все громче и громче, переходя на крик:

— Мама! Мама!!!

От боли в груди Максим проснулся. Он лежал в абсолютно незнакомой комнате, на чужой постели, и потребовалось усилие, чтобы вспомнить, как вчера он не стал беспокоить жену и лег в гостевой, потому что его кабинет уже начали перестраивать в детскую. Суббота. Его ждал семейный завтрак, подробный отчет жены о проявлениях ее беременности. Наверняка накопились и бытовые вопросы, с которыми она не могла справиться самостоятельно. Тут же он услышал легкие шаги по коридору, Кристина поскреблась и заглянула в дверь.

Она была одета по-домашнему, в розовый спортивный костюмчик, но уже причесана и накрашена. Беременность она переносила не слишком хорошо, и в последние недели с ее мордочки не сходила жалобная гримаска.

— Не спишь? — она решилась присесть с ним рядом на постель, а решившись, тут же скользнула к нему под одеяло. — Я соскучилась.

Максим осторожно обнял ее. Притронулся к живой округлости, внутри которой, как в алхимической лаборатории, днем и ночью варился сгусток будущего, которое навечно свяжет их друг с другом. Она прижалась, по-детски уложила маленькую голову на сложенные ладошки:

— Ты не будешь сердиться? Я про Глашу…

— Что?

— Она снова пришла и просит денег.

Максим какое-то время лежал, закрыв глаза, припоминая детали пасмурного сна — наглухо закрытые окна домов, кирпичный гравий дорожек сквера. Во сне мать была удивительно похожа на Татьяну — женщину, которая когда-то предала его. Он с благодарностью думал, что Кристина слишком глупа и проста, чтоб совершить осознанное предательство. Аглая была другой. Неглупой, но слишком требовательной к близким, чрезмерно доверчивой к чужим.

Максим навел справки и узнал, что сестра жены регулярно посещает религиозные собрания в общине «Древо жизни». Основатель секты Андрей Котов, бывший одноклассник Максима, уже несколько лет занимался «духовными практиками» — путешествовал по курортам Индии, Малайзии и Таиланда в компании богатых скучающих дур. Он избавлял от лишнего веса, толковал сновидения, высвобождал сексуальную энергию через отречение от суеты материального мира, и этот бизнес приносил немалый доход.

В школе о феноменальной памяти Котова ходили легенды. Он мог прочесть и тут же слово в слово повторить две-три страницы самого сложного текста. В младших классах он щеголял способностями из чистого тщеславия, в старших демонстрировал на спор, за деньги. Голова его была набита цитатами из Библии и русских классиков. Обучаясь на философском, он всыпал в это варево добрую порцию Канта, Ницше и французских структуралистов. Теперь, как понял Максим из рекламных листовок секты, приятель основательно взялся за Конфуция и Карлоса Кастанеду. Грибные трипы под соусом расхожей морали неотразимо действовали на дочерей топ-менеджеров и разведенных жен владельцев корпораций.

Предприимчивость Котова вызывала даже некоторое восхищение, ведь применить его талант к добыванию денег было не так просто. Финансовая и прочая разведка давно использовала технические средства, там больше не требовались навыки мгновенного запоминания данных. А научная карьера, видимо, не показалась бывшему другу достаточно привлекательной. Не он первый наживался на человеческом невежестве, Максиму не нравилось лишь то, что одноклассник пытался поживиться за счет его семьи.

С этими мыслями Максим рывком поднялся с постели:

— Аглая здесь? Скажи, пусть ждет. Я с ней поговорю.

Когда он вышел к завтраку, сестры сидели за столом. Стриженая, одетая в серый балахон Аглая встретила его тяжелым, неприязненным взглядом. Кристина пила из трубочки молочный коктейль, она, кажется, успела поправить макияж и подвить локоны вокруг лица. Дождавшись, пока горничная расставит чашки и выйдет, Максим прямо спросил Глашу:

— Тебе нужны деньги? Зачем?

— Хочу купить машину, — ответила она с вызовом.

— Будешь менять машины каждые два месяца?

— Кажется, я могу это себе позволить? — она смотрела на Максима в упор.

Кристина повернулась к сестре:

— Ты не знаешь, как трудно достаются деньги! Раньше работала мама, а теперь Максим. Он в офисе сидит по двенадцать часов! А ты хочешь только бездумно тратить?

— Да, я хочу тратить! — Аглая сразу перешла на агрессивный тон. — Это мои деньги! Почему я должна все время выпрашивать — у вас, у дяди Феликса? Я такая же наследница! И как будто ты не тратишь! На твои побрякушки можно было оплатить сто операций для больных детей!

— Ты оплачиваешь операции больных детей? — поинтересовался Максим спокойно.

— Какая тебе разница, на что я трачу свои деньги?

Максим налил себе кофе:

— Кстати, давно пора это обсудить. Тебе перечисляют достаточное содержание, ты каждый месяц снимаешь со счета наличные. При этом ходишь в индийских тряпках и присылаешь мне в офис счета за такси. Кто ездит на твоей машине? Кому уходят пять тысяч евро?

— Тебе предоставить чеки?

— Почему бы нет?

Вместо ответа Аглая схватила стакан и выплеснула остатки молочного коктейля на пол между Максимом и Кристиной. Жена испуганно вскрикнула, весь ее костюмчик был забрызган белыми пузырями.

— Не разговаривай со мной как с малолеткой! Это деньги моих родителей, я трачу их, куда хочу! Могу просто выбросить в унитаз! Я тоже, между прочим, могу выйти замуж и родить ребенка! Я женщина и я хочу быть счастливой!..

Кристина отступила к окну, оберегая руками живот:

— Глаша, ты думаешь, родить ребенка так просто?

— Прекрати орать, — проговорил Максим. — С тобой будут разговаривать как со взрослой, когда ты повзрослеешь. А пока что твой отец и я будем решать, давать тебе деньги или нет. И не рассчитывай, что я посажу себе на шею альфонса вроде вашего дяди Феликса.

— А сам-то кто? — заорала Аглая. — Ты что, женился по любви? Я не такая дура, как Кристинка! Я долго молчала, но теперь я все скажу!

Она обратила пылающее лицо к сестре:

— Ты думаешь, твой муж такой хороший? Что все тебе завидуют? Да все знали, что он спал с нашей мамой! Она вас и сосватала!

Оглянувшись на Максима, Кристина открыла рот:

— Что она говорит?

— И со мной он тоже трахался! На вашей свадьбе!

Кристина всхлипнула, зажмурилась, зажала ладошками уши:

— Максим, не слушай ее! У нее рак мозга! У нее рак мозга! — повторяла она в ужасе, как самое страшное, что может случиться.

— А у тебя мозг рака! — крикнула Аглая.

Максим обнял жену, Кристина прижалась к нему дрожа. Можно было ожидать, что рано или поздно Аглая расскажет ей о том, что произошло тогда на свадьбе. Он был не первым и не последним человеком в мире, которому оральный секс мог стоить испорченных выходных. Он даже не чувствовал злости — Глаша, словно провинившийся ребенок, напрашивалась на трепку, чтобы заставить взрослых обращать на нее внимание.

— Давай-ка ты заткнешься, — он посмотрел на Аглаю, стараясь подражать холодному бешенству во взгляде отца, которым тот умел остановить любой спор. — Твоя сестра ждет ребенка.

— Ну конечно, у вас же будет ляля! — вспыхнула Глаша. — Вам же ничего не скажи, вас надо носить на руках! Да вы уже достали всех со своими родами!

Она выскочила из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь. К ним заглянула встревоженная горничная.

— Валерьянки, Анна Михайловна, — попросил ее Максим.

Кристина рыдала горько, навзрыд, сотрясаясь всем телом.

— Ну что ты, Буратино, — успокаивал он ее, не замечая, как обидное прозвище превратилось в ласкательное. Ее было страшно жаль — худенькую, глупую, беременную.

Она покорно выпила лекарство, вернула Максиму стакан:

— Зачем Глаша врет? Как ей не стыдно?

Максим заглянул ей в лицо и сейчас только до конца поверил, что она и в самом деле ни о чем не догадывалась. Это казалось невозможным, Лариса почти не скрывала их связи, о ней знали все. Но теперь приходилось признать, что его знания о мире уж слишком расходятся с представлениями его наивной маленькой жены.

— Ну что ты, кнопка? — он улыбнулся, пальцем надавливая ее нос, как утешают ребенка. — Хватит плакать.

— Почему Глаша такая злая? Может, она правда влюблена в тебя? — Кристина моргала мокрыми ресницами, и Максим поцеловал ее глаза, ощущая, как она успокаивается, замирает в его руках.

— Не говори глупости. Просто ей хотелось сделать тебе больно. Нервы расшатаны, болтается без дела. Нужно спасать ее из секты. Я этим займусь.

Община братства «Древо жизни» занимала большой дом в ближнем Подмосковье. Пейзаж наводил уныние. У дороги виднелись остовы обгорелых деревянных построек, но ряды бетонных типовых коттеджей все ближе надвигались на мертвую деревню.

Чтоб паломники издалека видели знак, кто-то обвязал ветки сухой яблони разноцветными тряпицами. Во дворе под яблоней играли дети, женщина неумело стирала белье в тазу. В доме пахло приторным восточным курением и анашой, звенели подвешенные к притолокам жестяные трубочки, «музыка ветра». Котов вышел к Максиму босиком, в длинной шелковой хламиде, с колокольчиком в руках. Приятель отрастил бородку и волосы до плеч, глаза у него были веселые и шальные.

Максим не знал ответа на вопрос, почему его друзья и отчасти он сам, выросшие в обеспеченных любящих семьях, получившие добротное образование, разными путями, но одинаково быстро оказались в хлеву неисцелимого скотства. Увидев Котова, он сразу понял, что приятель в чем-то превзошел их всех.

— Благословляю тебя, сын мой, — он поднял колокольчик к лицу Максима и начал звонить. Женщины, сидевшие в комнате, склонили головы.

— Кончай балаган, — потребовал Максим. — Я по делу.

Женщины притихли. Котов улыбался:

— Сказано простить им, ибо не ведают, что творят!

— Мы можем поговорить без посторонних?

Андрей оглядел Максима все с тем же веселым любопытством. Сделал приглашающий жест. Обратился к блеклой, преждевременно увядшей женщине в платке, каких можно встретить среди церковных прислужниц:

— Люда, принеси чай в мою спальню. Только завари свежий, с чабрецом.

Пол и стены спальни были завешаны индийскими коврами, посреди возвышалось просторное ложе. Котов разлегся на подушках, Максим огляделся в поисках стула. Видимо, адептам учителя полагалось сидеть на полу. Андрей крикнул:

— Люда, табуретку!

— Я коротко, — сказал Максим. — У тебя в секте бывает Аглая, сестра моей жены. Сделай так, чтобы она здесь больше не появлялась. Наложи на нее какую-нибудь епитимью, придумай способ. И мы останемся друзьями.

— Не удивлен, увидев тебя, — Котов откинулся на подушках, почесывая босую пятку. — Знай, всякий идущий ко мне исполняет волю высших сил.

Максим почувствовал досаду, но все же не мог удержаться усмешки:

— Значит, ты не очень удивишься, если я врежу тебе по роже?

— Выслушай слово истины, сын мой, — он возвел очи к потолку. — Я, как и ты, предавался порокам, жаждал богатства и развратной жизни. Но однажды я ощутил в себе божественный свет… Знаешь, когда это произошло?

— Когда ты понял, что больше не хочешь работать в офисе?

— Это был мой день рождения. Ночь отчаяния, когда я был разбит и одинок. Я звонил своим друзьям, но никто из них не ответил на мой призыв. И я понял, что нет во всем мире души, готовой протянуть мне руку помощи. Мой мозг был истощен алкоголем и наркотиками, я ненавидел людей. Зависть к чужому богатству терзала меня, и я решил свести счеты с жизнью. Да, сын мой, я стоял на пороге смерти. Тогда мне явился сам Люцифер.

Он замолчал, сверля Максима черными иглами своих зрачков.

— Вполне предсказуемо, если жрать грибы и трамадол.

— Мне явился Люцифер, — невозмутимо повторил Котов. — Ангел света. И он открыл мне истину, которую я должен нести миру.

Его рука оставила в покое пятку и взялась за бороду.

— Людские книги наполнены ложью. В них говорится, что Бог, создавший этот мир, добр и милосерден. Но мы оглядываемся и видим, что мир есть зло. Нас учат, что Дьявол — прародитель зла, при этом нам говорят, что и Дьявол создан Богом.

Котов закрыл глаза, раскачиваясь, входя в проповеднический транс.

— Истина же в том, сын мой, что Бог не знает различий добра и зла. Бог руководствуется лишь целесообразностью. Он заселил землю жестокими и бессмысленными тварями. Вкус дымящейся крови, запах убийства для Бога так же приятны, как и лунные танцы обнаженных девственниц. Он бессмертен, но свои создания он обрек на смерть. Он окружил себя жестокими помощниками, духами целесообразности. Но однажды один из них — ангел света, восстал против своего властелина. Люцифер разделил добро и зло, он создал людей и дал им моральный закон, которого не знают бессмысленные твари. За это он был изгнан из числа покорных духов… Люцифер сошел на землю в образе Будды, Магомета и Христа. Подобный Сыну Человеческому, опоясанный золотым поясом, глава его и волосы белы, как белая волна, как снег. И очи его, как пламень огненный, и ноги его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос его, как шум вод многих.

Голос Котова вдохновенно вибрировал, но рука продолжала спокойно пощипывать бородку, и глаза были трезвые и злые. Максим брезгливо поморщился:

— Я задавал себе вопрос: кто из нас четверых быстрее превратится в конченного ублюдка? Добрынин, у которого дырка от бублика вместо души, Радик, который убивает шлюх… ты или я?

— К какому же выводу ты пришел, сын мой?

— Похоже, ты — фаворит гонки.

Котов благолепно сложил холеные руки:

— Я всего лишь грешник, идущий к свету. Но ты можешь стать моим апостолом.

Максим сделал шаг вперед и, наклонившись, намотал на руку снизку бус, висящих у него на груди:

— Можешь лить это дерьмо в уши своим курицам, но мою семью ты оставишь в покое! Или будешь вкушать слово истины в следственном изоляторе.

Котов не моргнул и глазом — он, похоже, не боялся уже ничего. Он широко улыбнулся Максиму, внезапно запрокинув голову, заверещал:

— Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный. Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний! Мне было откровение об истинном Боге!.. Я есть добро и свет! На мне благословение Кармапы!

На зов сбежались женщины, появились и двое мужчин. Максим чувствовал страшное искушение врезать фальшивому проповеднику по зубам, но понимал, что Котов только этого и ждет. Подняв руки, он отступил:

— Хорошо, я тебя не трогаю. Но ты меня услышал.

Садясь в машину, Максим подумал, что напрасно сам поехал в общину. Теперь он понимал, что вопрос следует решать радикально. Нужно запереть Глашу в доме тестя, пусть тот ищет ей мужа или какое-то занятие. А благословенного Кармапой Котова следует со всей его компанией отправить обратно на Тибет, у юристов наверняка найдутся убедительные доводы.

Блондинка на джипе опасно подрезала его машину, и он поймал себя на том, что с раздражением размышляет о женской природе. Что приводило их в секту? Мелкое тщеславие, ограниченность ума, суеверия, жажда иллюзий? Если бы хоть одна женщина взглянула на себя мужскими глазами, она бы получила хороший психологический пинок под зад. Впрочем, требовалось признать, что женская фантомная картина мира, оплаченная рекламщиками косметических компаний и алчными голливудскими продюсерами, была не хуже и не лучше мужской. Зависеть от каждого движения собственного члена, подчиняться его воле, переживать его бессилие как катастрофу было столь же унизительно и неразумно. Миром, возможно, и правил Люцифер, но человеком по-прежнему правила глупость.

Размышления Максима прервал звонок с незнакомого номера.

— Привет, — сказала Таня. — Неужели я наконец нашла твой правильный телефон?!

Он сразу узнал голос женщины, которая когда-то была ему дорога, но не почувствовал ни радости, ни волнения.

— Ну рассказывай, как живешь? Что нового? Я слышала, ты женился?

— Да, я женился, — ответил Максим.

— А я снова в Москве. Не хочешь встретиться? — спросила она после паузы.

— Зачем?

— Не знаю… Зачем люди встречаются? Просто. Хотела тебя увидеть.

Он слышал по голосу, что она выпила. Представил ее прежнюю — с золотым пушком на щеках, с глубокой ложбинкой в вырезе платья, со спущенной лямкой кружевного бюстгальтера. Почему-то вспомнил Аглаю и сообразил, как много общего у этих двух, казалось бы, несхожих женщин.

— У меня был трудный период, Максим, — голос Татьяны растекался патокой. — Я пробую начать новую жизнь.

Он понял, что сейчас может назвать любой адрес, любое время, и она выбежит, поймает такси и приедет к нему. А приехав, сделает все, чего он захочет. Тут же он ощутил скуку.

Он не хотел ее. Не хотел слушать о чужих жизненных трудностях, изучая женскую грудь применительно к теории социального дарвинизма. Как не хотел больше слышать про шлюх, которых убивает Радик. Война убивала всех без разбора.

— Извини, — сказал он. — Я сейчас занят. Я как-нибудь сам тебе перезвоню.

— Да пошел ты, козел! — харкнул в трубку хриплый голос Люцифера.

Взглянув на часы, Максим набрал Кристину:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — жена обрадовалась. — Немного полежала, но теперь готовим обед с Анной Михайловной. Глаша так и не звонила!

— Давай сходим в кино, Буратино? — предложил он. — Хочешь?

— Хочу, хочу! — Максим почти увидел, как она подскакивает в своих мохнатых тапочках. — Ты заедешь? Посмотреть, какое расписание в Барвихе?

— Сам посмотрю. Ты собирайся быстрее, я скоро буду на Рублях.

Максим поймал себя на том, что называет Рублево-Успенское шоссе совсем по-московски, как старожил. Он привык к Москве, к своему дому, к жене и к будущему ребенку. Он не хотел спать с другой женщиной, как не хотел пользоваться чужой зубной щеткой. Татьяна, а за ней Добрынин, Радик, Котов, их совместные приключения отправлялись в прошлое, на периферию памяти. За поворотом Максима ждала новая жизнь, которая обещала быть счастливее и проще прежней. Он дождался зеленого светофора и повернул.

 

Репортер

Декабрь заразил Москву лихорадкой новогодних праздников. Машины встали в пробки, улицы заполнила беспокойная, веселая толпа с коробками и свертками. Всюду мелькали красные шапки Санта-Клаусов, елочный дождь, болотные огоньки. Мужчины несли домой обвязанные мешками елки, словно охотничью добычу. В доме-башне приходилось подолгу ждать лифтов, на нулевом этаже выгружали из багажников коробки с бутылками и едой.

Праздничная суета заставляла Игоря острее чувствовать зябкое одиночество. Весь месяц Измайлов до поздней ночи работал и часто ложился спать на диване в кабинете. Он был раздражен и взвинчен, отпускал язвительные замечания по любому поводу. Пару раз из-за двери он ругал кого-то по телефону — никогда прежде Игорь не слышал от него такой грубой, унизительной брани. Они уже давно не занимались сексом.

Игорь устал от старания не замечать его срывов, от своего молчания и вечной готовности делать все, что он скажет. Оставалось только считать дни до отпуска и надеяться, что теплое море исцелит отношения, которые без видимой причины сделались тягостными для них обоих.

Игорь и сам пытался отвлечься работой, заказов хватало, и не все шло гладко, но ожидание праздника чувствовалось повсюду. Потолки офисного центра вибрировали от музыки и криков — открылся сезон корпоративных праздников. В редакции журнала на пятом этаже тоже намечалась вечеринка. Зарубежных сотрудников распускали по домам, чтобы они могли встретить Рождество в семейном кругу. Игорь узнал об этом от маленькой рыжеволосой Лизы, которая дружила с его администраторами и часто заглядывала к ним на кухню.

Вечером в четверг она явилась звать Игоря в редакцию, где уже начали провожать уходящий год. После ее настойчивых уговоров он согласился подняться. По четвергам Измайлов занимался йогой и возвращался домой не раньше десяти.

Лиза сказала, что Винсент тоже улетает на каникулы в Дублин. После того осеннего похмельного утра он несколько раз заходил в офис, звал на концерты, приносил новые диски, предлагал «просто дружбу». Но Игорь избегал его, отговаривался занятостью и даже перестал обедать в офисном кафе. Пару раз они встречались у лифтов, и по взгляду Винсента, по электрическому току случайных прикосновений Игорь слишком хорошо понимал, что никакой дружбы у них не выйдет, и если они останутся наедине, все закончится тем занятием, для которого в русском языке есть меткое и грубое слово.

Правда, в редакции, куда Игорь поднялся вместе с Лизой и ее подругами, ирландца он не увидел. Руководители уже разъехались, семейные сотрудники торопились домой. В главном зале, тесно заставленном компьютерными столами, был погашен свет, но в комнатке за стеклянной дверью еще работали фотографы. Всего человек двадцать собралось в кухне, где Игорь не был до этого вечера. Там на стене висел плакат с поздравлениями от иностранных владельцев компании. Изможденный, с длинными зубами и бледными деснами Свен Миксер и низенький, полнокровный Ханс Блендер с щеткой усов над верхней губой улыбались с плаката, помахивая ладонями.

Лиза представила Игоря своим коллегам. Он попал под обстрел излишне радостных приветствий и любопытных девичьих взглядов. Как всегда на таких вечеринках, девушки выглядели наряднее и смелее мужчин. Они веселились самоотверженно и шумно. Одна из них, в зеленом платье с откровенным декольте, в красной шляпке, приколотой к волосам (гном, как про себя окрестил ее Игорь), перекрикивая голоса, рассказывала неприличные анекдоты. Ее бойкая соперница заставляла бородатого сисадмина изображать Санта-Клауса и петь с ней вместе рождественскую песенку.

Игорь сел у края стола, ему передали пластиковую тарелку с салатом оливье, налили водки, хотя он несколько раз повторил, что пить не будет, что он за рулем. Он невольно слушал разговор трех модно одетых журналисток.

— Мой мне соски, наверное, скоро открутит, — жаловалась та, у которой волосы были выкрашены синими прядями. — Как будто это радио ему. И еще лезет пальцами туда, а пальцы у него примерно как наждачная бумага. Один раз даже пытался засунуть свою противную ступню!

— Значит, не у меня одной такой! — смеялась другая, в очках, с короткой стрижкой.

— Девочки, они все животные. Мой тоже постоянно сует мне палец в задницу, — третья весело глянула на Игоря. — Я говорю ему: ты, наверное, латентный гей!

Винсент явился через несколько минут, веселый и пьяный, — он вместе с пузатым фотографом бегал в супермаркет за водкой для компании и бутылкой виски для себя. По случаю вечеринки он нарядился в клетчатые брюки и бирюзовый джемпер с треугольным вырезом, уложил свои непослушные вихры. Игорь заметил, как по лицу рыженькой Лизы скользнула гримаска разочарования, когда он уселся напротив Игоря и сразу начал задираться:

— Что мы пьем? Джус? О, какой правый, безгрешный человек! Может, ты старообрядец? У тебя такой консервативный стиль в одежде.

— Просто не хочу бросать машину, чтобы завтра не возвращаться, — пожал плечами Игорь, невольно заглядевшись на впадину ключиц и высокую крепкую шею в вырезе его свитера.

— А что ты будешь делать завтра? — пытал его Винсент, закинув руки за голову и вытянув ноги под столом так, что его подошвы коснулись ботинок Игоря. — Почему нельзя вернуться? Кто-то будет сердиться? С кем ты встречаешь Новый год?

Одна из журналисток повернулась к ним и громко спросила:

— Девочки, как вы думаете, почему все красивые парни — сплошные геи?

— Это не толерантный вопрос! — бойко отозвался Винс. — Я бы расценил его как sexual harassment.

Игорь дожевал бутерброд и поднялся. Винсент попробовал подставить ему подножку, глядя снизу вверх своими синими, в цвет джемпера, нахальными глазами. Лиза обняла Игоря, пожелала много денег в Новом году.

Он миновал пустой редакционный коридор, вышел к стойке охраны. Теперь он жалел, что поддался на уговоры и оказался в компании, где ему никто не был рад. Он чувствовал в горле отрыжку несвежей рыбы и приторно сладкого сока. Винсент влетел за ним в лифт, в узкий промежуток закрывающихся дверей. По лицу парня текла кровь.

В студии никого уже не было, менеджеры ушли. Винсент зажал рассеченную бровь салфеткой, Игорь отыскал в глубине кухонного шкафчика аптечку. Ирландец уселся в кресло в его кабинете. Пояснил, что выбежал следом за ним, хотел попрощаться, но ударился лицом о стеклянную дверь. Обычно она была распахнута.

— Я знаю, это ты закрыл дверь, чтоб я ударился в темноте. Ты ненавидишь меня, я знаю.

Он крутился в кресле, поджимая длинные ноги.

— Всегда хотел почувствовать себя начальником. Сидеть в кожаном кресле и отдавать приказы.

Игорь смочил вату перекисью водорода, вытер кровь с его лица. Рана оказалась небольшой, вокруг вспухал синяк. Журналист морщился, продолжая пьяно улыбаться. Когда Игорь заклеил пластырем ранку, Винсент прижался щекой к его животу:

— Как нежно. Ты все так делаешь?

В горле застрял комок, Игорь не мог сглотнуть. Он уже знал, что сейчас Винсент соскользнет с кресла и опустится перед ним на колени. Они оба задыхались от возбуждения. Игорь сделал шаг назад, но парень обхватил его бедра:

— Я тебя не отпущу!

Тогда Игорь просто закрыл глаза и позволил ему расстегнуть на себе брюки. Вздрогнул, чувствуя горячую мягкость его рта и языка. Винсент отсасывал со знанием дела, то убыстряя, то замедляя ритм, и сама ситуация риска — незапертая дверь — раскачивала маятник удовольствия и тревоги. В окно смотрел ночной город, вспыхивали красными огнями башни строительных кранов. Игорь сжал затылок Винсента, и он остановился, снизу поднял глаза, молочно-блестящие в сумраке. Спросил почему-то по-английски:

— Wonna fuck me?

Игорь тоже ответил по-английски, принимая правила игры:

— I will close the door.

Пока он запирал дверь и доставал презервативы из пачки, хранившейся в корешке офисного файла с образцами паркетной доски (свидетельство давнего умысла и подготовки преступления), журналист стянул джемпер, спустил до колен свои клоунские клетчатые брюки. Грудь была белой и безволосой, розовые соски набухли, в паху курчавились густые рыжеватые волосы. Член его, как маленький дирижабль, покачивался над тяжелой, крупной мошонкой.

Они долго целовались в полутьме, сплетаясь руками, вжимаясь друг в друга животами и членами. От него пахло одеколоном и сладковатым, пряным потом; рот Игоря наполнился мятной слюной. Потом Винсент повернулся спиной и, опершись ладонями о стол, подставил ему белые круглые ягодицы. Игорь вошел в него почти без усилия и начал трахать, сперва осторожно, потом уже плавно и быстро, подхватывая встречное движение, пока тот не издал хриплый горловой звук, похожий на припев ирландской песни.

«Просто секс, ничего не значит», — повторял про себя Игорь, кусая Винсента за мочку уха, чувствуя горечь на языке.

— О боже мой, какая сказка, — сказал по-русски Винсент. Игорь наконец отпустил себя и кончил, содрогаясь всеми мускулами паха и живота.

Несколько секунд они стояли, соединившись телами, восстанавливая дыхание. «Просто секс», — напомнил себе Игорь, но тут же почувствовал, как из сердцевины его души, словно из яблока, падает куда-то в желудок червь сомнения и вины.

Винсент подтянул модные трусы с широкой резинкой, не спеша застегивать ремень на брюках и надевать джемпер, словно рассчитывал на продолжение. Он улыбался румяными губами сладостно и томно, как девица с дешевой рекламы нижнего белья.

— Ты знаешь, какой ты красивый, когда трахаешься? — он добавил несколько смачных слов. — Ты просто королева. Diamond Queen of anal penetration. Повезло твоему… Is my love. Измайлов.

Игорь хлопнул по выключателю, тот зажмурился от яркого света, пьяно потряс головой:

— Зачем?..

— Откуда ты знаешь про Измайлова?

— Ничего сложного. Я репортер. Ангелина, бильд-редактор, нашла тебя. Вот.

Он тут же достал телефон и показал на экране портрет Игоря с журнальной обложки. Это была та самая фотосессия, после которой Игоря назвали «самым многообещающим мужским лицом» Санкт-Петербурга. С улыбкой Винсент полюбовался изображением:

— Ты зря ушел из модельного бизнеса. Сейчас бы на тебя кончали все гламурные девки Москвы.

В свете офисных ламп все было по-другому. Бледные руки Винсента покрылись гусиными цыпками. Помятое лицо с нашлепкой пластыря кривилось пьяной дурашливой ухмылкой. Игорь взглянул на часы. Георгий заканчивал тренировку. Нужно было успеть умыться, выключить компьютер, закрыть кабинет.

— У тебя чертовски любопытное прошлое, — с улыбкой заявил Винсент, продолжавший сидеть на столе и болтать ногой в стоптанном ботинке. — Ты мне как-нибудь расскажешь?

— Для репортажа? — спросил Игорь, собирая бумаги, пытаясь вспомнить, куда положил телефон.

— Ты обиделся? На что? Тебе не понравилось?

Знакомая мелодия играла где-то за стеной. Игорь не сразу понял, что это телефон, но успел добежать до кухни.

— Я внизу, — сказал Георгий. — Просят, чтобы ты позвонил на стойку. Не хотят пускать меня без пропуска.

— Да, сейчас, — ответил Игорь. — То есть я уже спускаюсь. Подожди две минуты…

Винсент смотрел на него с жадным любопытством. Игорь схватил с вешалки куртку, выдернул из двери ключи. Он чувствовал ужас при мысли, что Георгий может подняться. Винсент натянул джемпер, начал неторопливо застегивать брюки.

— Мне нужно закрыть дверь, — сказал Игорь почти со злостью.

— Ты так его боишься? — он поднял руки. — Все, все, я ухожу! Может, хоть поцелуешь?..

Игорь оттолкнул его почти грубо. Лифт снова застрял наверху, быстрее было спуститься по лестнице. Винсент крикнул ему вслед, склонившись между пролетами:

— Ты разбил мне сердце! Bon noel!..

Георгий сидел на диване в нижнем холле. Он поднял на Игоря глаза и сразу все понял.

Они обменялись парой дежурных фраз, вышли к стоянке. Пока Игорь щеткой обметал с машины снег, тот закурил. Игорь давно уже не видел его с сигаретой. Игорю тоже захотелось курить, но он не решился попросить пару затяжек. Он еще ощущал во рту мятный вкус жвачки, слышал пряный запах Винсента.

В окнах редакции горел свет, мелькали тени, и, кажется, кто-то стоял у окна. Заметив, куда он смотрит, Георгий тоже поднял глаза. Отвернулся, щелчком отбросил окурок.

В машине Игорь включил радио, но молчать было невозможно, и он стал рассказывать про вечеринку в редакции, про то, как журналистки спорили — гей он или просто метросексуал. Он вдруг решил, что напрасно нервничает. Георгий не ясновидящий, он может только догадываться. Значит, нужно просто взять себя в руки и постараться держаться естественно.

— Так ты с журналистками трахаешься? Или с кем? — спросил Георгий после паузы.

В эту секунду Игорь понял, что Георгий тоже слышит запах мятной жвачки, резкого чужого одеколона и спермы, которую Винсент размазал по его животу. Улик было достаточно. Одежда, кожа, руки и волосы пропитались пряным запахом секса.

— Со всеми подряд, — он проглотил проволочный комок в горле. — Конечно, я трахаюсь со всеми подряд, ты разве не знал?

Телефон зазвонил в кармане Игоря. Со стороны Винсента это было довольно подло, но ожидаемо. Георгий скрипнул зубами.

— Ну? И что же ты не берешь трубку? Там, наверное, беспокоятся — как твой болван, ничего не заметил? Ха-ха, мы опять ему наставили рога.

Игорь понял, что сейчас должен врать — убежденно, отчаянно. Иначе наступит самое плохое, что только можно было представить.

— Не надо срывать на мне свою злость, я не виноват, что у тебя неприятности на работе! — он пытался как можно убедительнее изобразить возмущение. — Ни с кем я не трахался! Ко мне лезли девки, пьяные, там в соседних офисах везде корпоративы! Ты думаешь, мне просто живется? Ко мне все время клеятся какие-то Лизы, Маши, Кати… Я же не могу всем объяснять, что я живу с ревнивым мужиком! Которого я люблю больше всего на свете! Я живой человек. Ты бы сам попробовал работать в женском коллективе!

— Не работай, — проговорил Георгий устало.

— Я не об этом, мне все нравится! Просто не надо ревновать меня к фонарному столбу!.. Между прочим, ты сам до сих пор не развелся с женой.

Марков позвонил Георгию, отвлек каким-то вопросом. Они начали подробно обсуждать остатки по счетам, закрытые депозиты. Игорь потихоньку отключил в кармане телефон, чтобы стереть из памяти входящие звонки. Позже нужно было стереть и номер Винсента.

Дома, в ванной, он торопливо умылся, вытер мокрым полотенцем живот. Высохшая сперма неприятно стягивала кожу. Георгий сказал, что не будет ужинать, снова кому-то звонил, ушел к себе в кабинет. Вернулся в кухню, взял из холодильника початую бутылку вина.

Игорь не решался смотреть ему в глаза, боялся снова услышать его злой, ненавидящий голос. Но он заговорил спокойно, обыденным тоном:

— Я понимаю, тебе хочется разнообразия. Может, ты привык, чтобы тебя связывали, душили. Трахали резиновой елдой, как делал твой Майкл Коваль, извращенец и психопат. Или тебя привлекает секс втроем, или вчетвером. С журналистами, с кинозвездами. Просто с кем-нибудь, кто моложе меня. Я не вижу здесь никаких проблем. Москва — город большой, ты легко найдешь любые варианты. Можешь собрать свои вещи прямо сейчас. И отправиться к тому, кто тебе звонил.

Игорь почувствовал слезы обиды, подступающие к глазам.

— Это звонила менеджер, Катя, насчет заказа. Там проблема с реставраторами, — проговорил он, постепенно подчиняя себе дрожащий голос. — Старинные вещи в современном интерьере… Зачем ты так? У меня нет никого, кроме тебя. Я не вру!

Георгий достал бокал, хлопнул дверцей шкафа. Он выглядел сейчас бесконечно усталым и равнодушным ко всему.

— У тебя кровь на рубашке. Только не надо ничего объяснять.

Он налил в бокал вина и вышел.

Игорь стащил, скомкал, бросил в ведро пропахшую потом и спермой рубашку. Встал под душ в гостевой ванной, выдавил пасту на зубную щетку.

Когда он, голый, вошел в кабинет, Георгий раздраженно обернулся, хотел сказать что-то резкое. Но, скользнув взглядом по его телу, откинулся в кресле. Кровь стучала в висках. Игорь увидел на экране компьютера за его спиной покерный стол. Крупье открывал прикуп.

— У тебя фулл-хаус, — сказал он.

Георгий Максимович протянул назад руку и выключил монитор:

— Между прочим, с женой я развелся.

 

Заговор чувств

После официального развода с Измайловым Марьяна переехала к Левону. Ей было бы удобнее остаться у себя на Конногвардейском, но Левон настаивал: мужчина должен принять женщину в свой дом.

Она перевезла вещи в его квартиру в новостройке на Московском проспекте, еще не до конца отделанную, но не торопилась принимать участие в покупке мебели или разбирать коробки, занявшие половину гостиной. Она спала с ним в одной постели, иногда готовила завтрак или ужин, уволила одну и наняла другую приходящую уборщицу, но по-прежнему чувствовала себя здесь временной обитательницей — словно в гостях или в отеле.

Вместо обустройства нового жилища она решила заняться продажей дома в Озерном. Домашний очаг, родовое гнездо, которое с размахом и любовью строил ее отец для будущих детей и внуков, превратилось в обременительную собственность, заниматься которой не хотел ни Максим, ни его новая семья, ни сама Марьяна. Содержать дом и участок было хлопотно и накладно, а воспоминания о прежнем счастье — такой спустя пять лет после смерти отца казалась та большая, сложная, наполненная тревогами и ожиданиями жизнь — только мучили ее.

С отцом она по-прежнему вела мысленный диалог, но чувствовала, как отдаляется, исчезает среди множества теней, населяющих безвозвратные долины. Иногда Марьяна и сама хотела оказаться там — среди дорогих ей и любящих ее людей. Но в декабре, промозглом и мглистом, весь Петербург превращался в долину теней, и она все больше времени проводила в Озерном. Оставалась ночевать в пустом доме, разбирала вещи, бумаги отца, свои детские дневники и студенческие тетради. Часто доводила себя до слез щемящей грустью об утраченных навсегда возможностях. Сейчас ее до глубины души трогала наивность замкнутой девочки, безнадежно влюбленной в мужа старшей сестры, и целомудренная страсть молодой женщины, которой так хотелось нежности и тепла, которая так боялась поверить, что она достойна любви и счастья. Марьяна отдавалась жалости к себе, как отдаются тайному любовнику, с горечью в груди, со сладкими слезами.

Ей хотелось верить, что Георгий не лгал ей, когда делал признания, обнимал, ложился с ней в постель. Он ждал от нее покоя, домашнего тепла, товарищества и поддержки. Марьяна вспоминала, как сблизила их смерть ее отца, работа и общее дело. Дружбу, сходный взгляд на вещи легко принять за влюбленность. Но возможно, эта душевная близость и была настоящей человеческой любовью. Марьяна ждала, что со временем их взаимная приязнь станет нерасторжимой. Они бы сделались роднее и ближе, искреннее и проще друг с другом. Георгий научился бы дорожить этим чувством, как и она.

Все это было возможно, если бы не грубая физиологичная страсть, которой Марьяна не могла простить Измайлову. Они могли быть счастливы, если бы ее тихой любви не заслонил развращенный с детства гомосексуал, до сих пор внушавший ей необоримую гадливость. Под привлекательной оболочкой в нем скрывалась нравственная гниль, заразная душевная болезнь. Не только сама она, многие говорили об этом.

Эти люди, как болотные пузыри, рождались на отравленной почве нищеты, в спальных районах больших городов, в убогих деревнях и поселках, где спивались поколения их предков. Происхождение и генетический отбор лишали их морального закона, которым руководствовались в других социальных слоях. Насилие, инцест, животный разврат, беспробудное пьянство и убийство друг друга — все, что вызывало возмущение цивилизованного человека, было для них обыденностью жизни. С этого дна можно было подняться разве что на уровень обслуги, домашней или сексуальной.

Ради удовлетворения похоти Георгий вытащил погибшего мальчишку из его среды и теперь расплачивался семейным неблагополучием, осуждением коллег и партнеров. Но то, что общество перестало отторгать подобные союзы, возмущало Марьяну до глубины души. Любой преступник должен нести наказание, а Георгий был наказан недостаточно. Он больше ничего не скрывал, даже выставлял напоказ неприглядные подробности гомосексуальной связи, подавая пример другим мужчинам своего круга.

Марьяна знала, что молодой любовник, хитрый и цепкий, удерживал Георгия путем манипуляций, обмана, шантажа. История его сожительства с больным и некрасивым Майклом Ковалем доказывала, что ради денег и комфорта он готов терпеть любое унижение. Измайлов, в сущности, тоже был жертвой его интриг. Только недавно Марьяна осознала, что было ее ошибкой. Она боролась с Георгием, вместо того чтобы бороться за него.

Конечно, она понимала, что кому-то ее рассуждения могут показаться старомодными. Гей-браки заключались повсюду, однополые союзы входили в моду и в юридическую практику многих стран. Но их противники находили поддержку у всех мировых религий. Великие учения осуждали порок и блуд, предостерегали от соблазна внешней красотой, в которой проявляется звериная и дьявольская сущность. Эту тему часто обсуждали на форуме брошенных жен, мужья которых были уличены в гомосексуализме.

Левону не нравились ее отлучки, он хмурился, когда заставал ее за чтением Библии или эзотерических книг, которые давала ей Светлана. Подруга, психолог, а с недавних пор и практикующий астролог Света вернулась в жизнь Марьяны как-то незаметно и снова сделалась необходимой. Однажды, разложив перед Марьяной звездные карты, она заявила, что Измайлов должен непременно вернуться в ее жизнь.

Учитель Светланы, знаменитый маг и психотерапевт, разработал «действенную медитацию», способную вернуть любимого человека. Пошаговая методика разделялась на этапы.

— Во-первых, нужно понять, что твое состояние тебя разрушает. Эта боль уничтожает твою личность. И если ты не можешь переключиться, значит, ты должна его вернуть, — поясняла Света. — Во-вторых, нужно осознать, что над возвращением счастья надо работать. Любой жизненный сценарий, даже самый болезненный, нужно принимать как урок, из которого необходимо сделать выводы. Наша задача — перевести историю с Измайловым из негатива в позитив.

Цель методики была проста и заключалась в том, чтобы найти гармонию с миром, заново полюбить себя, а затем вернуть дружбу Измайлова. Возобновить товарищеское общение, снова стать для него приятным собеседником, преданным партнером. Заставить его пожалеть об упущенных возможностях. И постепенно сделаться незаменимой. Марьяна дала себя уговорить и согласилась опробовать методику. Слова подруги возвращали надежду на счастье. Не то уцененное, с распродажи, с чужого плеча домашнее благополучие, которым окружил ее Левон, но счастье подлинное, чистой воды и весомой каратности, которого она заслуживала.

Рассуждения учителя Светланы о новом духовном уровне, энергетических полях и трансформации воли вселенной Марьяна пропускала мимо ушей. Ее волновало одно — обещание превратить ее из растоптанной жертвы в любимую и любящую женщину. Она была готова заплатить за это любую цену. И платила Светлане за ее сеансы, понимая, что усилия специалиста должны достойно вознаграждаться для того, чтобы он эффективнее работал на результат. Левона они пока рассматривали как «временный вариант», плотву «на безрыбье». Света за глаза называла его Вини Пухом и дедушкой Лениным, вышучивая его привычку продевать большие пальцы в проймы жилета. Левон в свою очередь подсмеивался над Светой, астрологией и прочим «шаманством», считая лучшим лекарством от депрессии баню, водку и домашние пельмени.

По своей толстокожести Левон не чувствовал ее охлаждения, он был по-прежнему весел, добродушен, предупредителен. Он не подозревал, что во время секса Марьяна, закрыв глаза, представляет на его месте Георгия, который бережно и любовно проникает в ее разгоряченную ласками плоть. Однажды вечером Левон достал из шкафа спрятанную корзинку орхидей, а из кармана — бриллиантовое кольцо и предложил Марьяне пожениться до Нового года, чтобы совместить медовый месяц и рождественский отпуск.

Марьяна сказала «да», но наутро позвонила Светлане. Та посоветовала не торопиться со свадьбой:

— Отложи, придумай что-нибудь, сошлись на дела. Я вижу, у тебя с Левоном нет кармической связи, он не твой человек. Делай медитацию, осталось пятнадцать занятий. Если к февралю ничего не изменится, тогда будем рассматривать текущее положение. Синица и так у тебя в руках.

Она верила подруге, потому что хотела верить. Но, оставаясь наедине со своими мыслями, Марьяна слишком отчетливо понимала, что не вернет Георгия, пока не снято заклятье похоти, пока он во власти своего порочного влечения. По рекомендации подруги каждый день она начинала с мысленного обращения к нему: «Доброе утро, любимый! Почувствуй мою заботу, прими мою нежность, поверь в мою любовь». Но от себя всякий раз добавляла: «Не верь этой твари, не люби его, освободись от него навсегда».

 

Вилла мистерий

В новогодние праздники Георгий позволил себе передышку. Был Париж, походы по магазинам, ужин с праздничной программой. Потом двухнедельный отпуск у теплого моря с каждодневной выпивкой и послеобеденным сном в шезлонге у бассейна. Но после опять навалилась Москва.

Утверждая новые проекты, Георгий снова убедился в том, как мало значит слово Владимира Львовича и как быстро тот меняет решения. Глеб Румянцев и Феликс блокировали его предложения одно за другим, и политик неожиданно поддержал их. Прокурорская проверка, которую должны были прекратить через пару недель, продолжалась, захватывая все новые сегменты холдинга. Георгий уже не исключал, что эта история закончится для него тюремным сроком или отъездом из страны.

Только недавно Георгий начал осознавать, что авторитет Володи не подкреплен ничем, кроме страсти рабов к лакейству. Он и сам пока не мог побороть постыдный метафизический трепет перед властью — главным содержимым души политика, пустотелой, как высохшее яйцо. Разрушить магию могла лишь потеря могущества, политик был насажен на этот стержень, как кольцо на палец. Но Владимир Львович цепко держался за власть, хотя был болен, истощен душой и равнодушен к жизни. Иногда старинный друг представлялся Георгию Максимовичу посланцем инопланетной расы, возможно, бессмертной или паразитирующей на смертном человеческом теле. Володя даже как-то приснился ему в виде огромного желеобразного червя.

Кольцо всевластия ковали для хозяина услужливые гномы. Став одним из них, Георгий словно начал отдавать червю часть своей мужской силы. Он вдруг ощутил, что начинает стареть. Однажды ночью в лондонской гостинице, после тяжелых переговоров с отвратительным, пожилым и очень влиятельным американским финансистом, на него обрушилось осознание, что сам он уже очень скоро и неизбежно сделается стариком. Он лежал в темноте и представлял, как его послушное сильное тело согнется, иссохнет мышцами и разбухнет животом. Он начнет терять волосы и зубы, и собственная память будет играть с ним в детские игры.

Его охватил душащий ужас перед будущим инвалидом, который готовился пожрать его силу, разум, а затем и право на жизнь. Дальнейшее путешествие души, в которое он готов был верить, не отменяло этой данности. Телесная немощь означала потерю себя, уничтожение той личности, которой он привычно был, с этим нельзя было сделать ничего, и осознание этой беспомощности превращало человека в крысу под опрокинутым ведром.

Арзамасский ужас продолжался по ночам и в Москве, в эти минуты даже близость Игоря становилась источником раздражения. Мальчик лежал рядом — юный, бессмертный, и Георгий вспоминал тот вечер, когда черт его дернул заехать в офисный центр. Парень выскочил к нему горячий и растрепанный, от него за два метра разило сексом. Узнать, с кем он трахается на стороне, не представляло труда, но это бы значило конец их отношений. Георгий осознавал, что не вправе винить Игоря за то, что его тянет к таким же молодым и полным жизни. Но рассуждения не отменяли установленных правил, носить рога Георгий не хотел. Оба знали, что в следующий раз Игорю придется собрать вещи и уйти.

Поэтому, получив с курьером два приглашения на праздник Масленицы, Георгий выбросил картонную открытку на имя Игоря Воеводина в корзину. Но после был звонок из приемной Владимира Львовича. В офис Игоря тоже прислали приглашение, и парень из одного упрямства заявил, что хочет наконец увидеть роскошный загородный дворец, о котором он читал в интернете.

— И что там пишут?

— Поместье, две сотни человек прислуги, в ливреях и на лошадях, как опричники при царях. А еще там полк охраны в нацистской форме, все блондины с голубыми глазами. В доме унитазы из золота и бани, как у римских императоров. Там устраивают оргии, на которых выступают Филипп Киркоров и Дима Билан. За это им дали ордена Андрея Первозванного.

— Звучит заманчиво, — согласился Георгий.

— Значит, решили?

День был ясный, морозный. Георгий Максимович сам сел за руль. Поехал не привычной дорогой, а через кольцевую, пропустил нужный съезд, по навигатору нашел дорогу к заповеднику и только километров через двадцать понял, что ошибся поворотом.

Пустынный проселок лежал через лес, запорошенный снегом, сказочно красивый. Нужно было возвращаться, но машина словно почувствовала его растерянность — мотор заглох внезапно, без всякой причины. Ключ поворачивался в зажигании, но двигатель молчал.

Георгий вышел, заглянул под капот, сам не зная зачем, разве что полюбоваться на логотип, украшающий защитную панель. Он вспомнил свою первую машину, «девятку», где можно было выкрутить свечи зажигания и почистить контакты перочинным ножом. Как оживить заупрямившийся «мерседес», он не представлял даже в теории.

Игорь ни о чем не спрашивал. Он тоже вышел из машины и теперь стоял у обочины, отхлебывая сладкую газировку из банки, смотрел на деревья. Георгий сообразил, что, пока они ехали лесной дорогой, расчищенной то ли пару часов, то ли пару дней назад, им не попалось ни одной встречной машины. Их окружала чуткая тишина, припорошенные снегом ели словно подкрадывались ближе. Из леса раздавался то ли скрип, то ли плач какой-то птицы.

— Придется, наверное, звонить в аварийную службу. Не хватало еще тут замерзнуть…

Запрокинув голову, мальчик допил газировку:

— А кто важнее, член консультативного совета по инвестиционной политике или председатель инвестиционного комитета?

— Смотря какой совет, — пожал плечами Георгий. — Почему ты спрашиваешь?

— У тебя на визитке написано. Там, в машине.

— С форума, наверное. У меня этих должностей целая простыня.

Георгию захотелось курить, но сигарет не было. «Зачем, куда я его тащу, — подумал он внезапно, глядя, как Игорь настраивает навигатор в телефоне. — Зачем исполняю чужую недобрую волю?»

— Нам надо на Чигасово или на Иславское?

— А, вот мы куда заехали, — Георгий понял, что сделал небольшой крюк. — А давай вернемся? Если отсюда налево, к Ильинскому мосту, по дороге будет шашлычная. Столы деревянные, кормят вкусно. По шашлыку — и домой.

Игорь поставил пустую банку на снег:

— А что, у твоего политика, там не кормят?

«Еще как. Обратно лезет», — Георгий выругался про себя и сел за руль. Машина завелась так же неожиданно. Они развернулись на дороге и уже минут через двадцать подъезжали к первому посту охраны.

На ступени барского крыльца навстречу им высыпали ряженые, кто в наизнанку вывернутом овечьем тулупе, кто в цветастой юбке и с соломенной бородой. Похабные рты, размалеванные гримом, вразнобой заорали встречальную:

— К нам приехал, к нам приехал Георгий Максимыч дорогой!

Придворный шут Семенков, обвязанный поверх штанов цыганской шалью, в кое-как нахлобученном черном парике, тряс бубном:

— Эх, барыня, барыня, барыня-сударыня, какая барыня ни будь, все равно ее е…!

Георгий узнал козла отпущения, номинального директора сомнительных фирм, который вечно ходил под следствием и раза три отбывал сроки за чужие хищения. Он, кажется, приходился родственником Масе, покойному финансисту семьи. Плясал среди ряженых и высоченный угрюмый толстяк, первый телохранитель Владимира Львовича, бывший гимнаст, когда-то поражавший красотой рельефных мускулов.

Семенков бросился к Игорю:

— Позолоти ручку, красавица, всю судьбу скажу! Муж у тебя богатый, видный, да больно гордый!

Игорь брезгливо отстранился от бренчащего бубна, оглянулся на Георгия. «Сам напросился», — ответил Георгий взглядом, но, сделав шаг вперед, раздвинул ряженых, освободил дорогу.

— Хобяка, черт веревочный! Ты где опять пропадал? — затрубил над их головами иерихонский глас.

Дебелая сестра хозяина Алена возвышалась на верхних ступенях лестницы, как статуя Свободы над Гудзоном. Наряд ее пошел бы скорее Хеллоуину, чем доброй Масленице. С торчащей мочалкой бороды, в китайском колпаке, в собольей женской шубе и с дворницкой метлой вместо посоха, она изображала не то Деда Мороза, не то Вия из украинской сказки.

— Не целуй, простыла! Фуфел под носом вскочил! — Алена замахала на Георгия руками, выставила из бороды криво накрашенный глаз. — А это кто? Твой?

— Игорь, это Алена Львовна, она тут хозяйка и главный человек, — представил Георгий.

— Пери, гурия, цветок страсти! — взвыл пляшущий вокруг Игоря Семенков.

— А ты не бухыкай, — оттолкнула шута Алена и поманила Игоря пальцем. — Водку пьешь, гурия?

— Смотря с кем, — задиристо ответил мальчик.

— Со мной-то выпьешь, куда ты денешься!

— Алена Львовна, не спаивай мне парня. Он меня обратно повезет.

Алена сделала разворот всем килем в сторону Георгия:

— Сложный ты человек, Измайлов. Эгоист! Но вот люблю я тебя, безсоромная баба…

Забыв о своей простуде, она обхватила Георгия ручищами. Ряженые закудахтали, застучали скалками и разделочными досками, прихваченными с кухни.

Два великолепных дога выскочили на крыльцо, затесались в гущу ряженых, радостно облаивая скалки, бубен и дикие рожи. Георгий, Игорь, а за ними вся процессия вошли в дом. Посреди холла все еще стояла наряженная ель; два парня в черной униформе, с серьезными лицами ангелов Мемлинга, наблюдали за ужимками ряженых.

— Стих, стих! Мальчик должен прочесть стих! — кричал Семенков. Кто-то уже тащил золоченое, обитое бархатом кресло.

— Читай стих! Читай стих! — вопили ряженые, стуча по доскам скалками.

Георгий придержал Семенкова за плечо, сдернул парик с его маленькой плешивой головы:

— Раз мальчик должен, пускай читает.

Смекалистые ангелы-охранники переглянулись, подхватили Семенкова под мышки, помогли Георгию водрузить его на кресло.

— Да, я тоже был мальчик в поисках бога! — стареющий шут взмахнул руками, удерживая равновесие.

Игорь переводил по кругу тяжелый потемневший взгляд — на юродствующего Семенкова, на великаншу Алену, на золотоволосых ангелов и размалеванных бесов с козлиными харями. Георгий отдавал себе отчет, что напрасно привез парня в змеиное логово, но после той истории в офисном центре его не покидало желание провести с ним какое-нибудь воспитательное мероприятие.

— Сусальным золотом горят / В лесах рождественские елки! / В кустах игрушечные волки / Глазами страшными глядят!..

Герман, личный охранник Володи, враз превратившийся из тоненького, как стебелек, подростка в матерого, начавшего жиреть придворного лакея с оловянными глазами, подскочил к Георгию:

— Владимир Львович вас ждет.

— О, вещая моя печаль, / О, тихая моя свобода…

— Побудь здесь, я недолго, — обратился Георгий к Игорю, повернулся к Алене. — Присмотришь за парнем? Водки не давай, он буянит во хмелю.

— Да не съедим твою гурию! Иди, иди к нему, — Алена показала наверх взмахом бороды. — А после у нас блины, народные гулянья! Тройки с бубенцами и сани, как у Михалкова. Масленицу будем жечь.

— И неживого небосвода / Всегда смеющийся хрусталь!

Володя лежал на кровати наряженный, как покойник, — в смокинге, лаковых туфлях, с гримом на лице. Он прятал озябшие руки под покрывалом из мягких шкурок. Не сразу открыл глаза.

— Представь себе, сегодня слушал «Реквием». Казалось бы, страшно затасканная вещь, а приходит новый дирижер и… Словно реставратор отмыл картину от слоев вульгарного опереточного исполнения. Пушкин, конечно, извратил непосредственное восприятие. Тут ведь не про собственную смерть, а про высокую трагедию. Чума, апокалипсис, гора черепов и триумф войны. Вот что я называю космическим сознанием. Придвинь кресло.

— А что ты думаешь о войне? — спросил Георгий, усаживаясь. Второй год вокруг говорили только об этом. Удержится ли пожар на лоскутах украинской карты или начнет расползаться, пожирая соседние территории?

Володя сбросил на пол меховое одеяло:

— Я думаю, мир неизбежно вернется к идеям коммунизма. Как ни странно это сейчас звучит. А война — такая же иллюзия, как и все прочее в человеческой жизни. Всего лишь один из видов смерти, которой никто не избежит. Один вздох вселенной, и мы разлетимся по ветру, как семена одуванчика.

— Образно, — кивнул Георгий. — Меня, признаться, больше волнуют земные материи. В частности, финансовая проверка. Ты в курсе, что они теперь трясут и банк?

В спальню бесшумно вошла азиатская девочка с тугими косами на затылке. Георгий никак не мог отделаться от несколько неприязненного любопытства к этому существу, искалеченному природой. Всякий раз глядя в лицо с опущенными утолщенными веками, с обкусанными губами и смуглым румянцем на щеках, он ловил себя на том, что мысленно заглядывает полудевочке под юбку и воображение послушно рисует ему маленькие сдвоенные половые органы — наполовину женские, наполовину мужские.

— Я могу организовать тебе встречу с людьми, которые принимают решения, — предложил Володя.

— То есть ты сам не можешь это решить? — вскинулся Георгий, чувствуя досаду.

— Разве я обещал?

Он снял пиджак. Девочка достала из шкафа аппарат для измерения давления, деловито села на кровать. Володя не глядя протянул ей руку. Георгий едва сдерживал зреющее внутри бешенство. Конечно, обещал и, конечно, будет это отрицать.

— Говори прямо, — потребовал Георгий уже без церемоний, — ты устраняешься и предлагаешь мне одному решать проблему?

Он прикрыл глаза, на лице появилась тень желчного недовольства.

— Ты не один. Поговори с Глебом, с Феликсом. У них тоже есть влияние.

Георгий засмеялся:

— Отлично! Ты мне поручаешь закрыть счета в офшорах, Глеб с Феликсом возражают, и ты поддерживаешь. Я готовлю инвестпроекты, их блокируют. Хочешь, чтобы Глеб с Феликсом все развалили, распилили, слили активы в помойку? Я не возражаю. Но я не буду ждать, пока прокурорские намотают мне срок. Мне тоже на все наплевать. Поеду жить на Каймановы острова.

На одутловатом, прозрачно-бледном лице человека-медузы изобразилось что-то вроде любопытства. Он разглядывал Георгия, словно букашку, которая заползла к нему на палец и пытается укусить. Девочка аккуратно записывала в блокнот показания прибора.

— Ты знаешь, что с шиншиллы сдирают шкурку живьем? Для лучшего качества меха.

Еще пару месяцев назад Георгий стерпел бы его иносказания, сидел бы и молчал, стараясь не выдать своего липкого страха. Но теперь он даже почувствовал облегчение; по крайней мере, Володя прямо давал понять, что церемониться с ним больше не будут.

— Пойду блинов поем.

Он поднялся и вышел, хлопнув дверью.

К обеду были допущены не все. Часть ряженых отправилась в столовую для персонала, остальным пришлось привести себя в пристойный вид. Появились новоприбывшие: муж Алены Феликс Курышев, пресс-секретарь Володи и еще пара его приближенных.

Стол был накрыт в парадном зале. Царский обед — крахмальные скатерти, черная икра на серебре, стопки румяных блинов, хрустальные лебеди. Игорь, оставленный в сомнительной компании, пока что держал удар. Он, кажется, уже выпил водки, которую разносили на чеканных подносах, и лицо его горело изнутри. Огонь этот яростно высвечивал лепную красоту его лица, и когда Володя вошел в зал, он, как пиявка, присосался взглядом к мальчику.

«Ну что, ты этого хотел? — мысленно спросил его Георгий. — Унитазы из золота и бани, как у римских императоров?»

Здороваясь поочередно с гостями, Володя протянул Игорю ладонь — тыльной стороной, словно для поцелуя или для того, чтобы уцепить за брючный ремень. Их руки задержались вместе на несколько секунд дольше, чем следовало, и Георгий почувствовал беспомощность и злость. Игорь старательно делал вид, что ничего не замечает.

За столом тоже спорили о войне.

— Они воюют за свою территориальную целостность, а мы — за какой-то мифический русский мир, — рассуждал рыночник и либерал Глеб Румянцев. — Я не верю ни в какую дружбу народов, особенно на нашем участке суши. Нас нигде не любят, нигде не ждут. Лезем в чужой огород, а когда бьют по морде, поднимаем крик о правах мирного населения.

— Допустим, крик о правах населения всегда значил ничего, — бубнил из-под вечно сгорбленного плеча номинальный директор. — Эту аларму поднимают со времен завоевания гроба Господня.

Феликс сидел развалившись, нагло поглядывал на Георгия, облизывая с пальцев сметану.

— Украина, гей-браки, сколько можно все это мусолить? У нас своих проблем хватает. По мне, так хоть бы они все перебили друг друга. За свою дурость надо платить.

Собаки носились вокруг стола. Алена время от времени ловила их и целовала в морды, бросала куски ветчины в розовые пасти.

— Люди не умеют любить. Только собаки, — жаловалась она Георгию.

Володя задумчиво жевал, брезгливо осматривая каждый кусок и время от времени впиваясь глазами в Игоря, словно хотел пригвоздить, как бабочку, иголкой. Игорь сидел с прямой спиной и опущенными ресницами. Георгий подмигивал Алене, смеялся над шутками, сам отпускал иронические замечания, но икра не лезла в горло, ледяная водка обжигала.

— А блины-то хороши! Как на поминках, — забавлял хозяина Семенков.

— Масленица и есть поминки, праздник почитания предков, — пояснил образованный пиарщик Володи.

— Все это насчет плодородия. Мертвые лежат в земле и могут способствовать богатому урожаю.

Алена шумно вздохнула:

— Испортили праздник. Блин — символ солнца. А теперь каких-то мертвых кормить.

— Говорят тебе, плодородие! — грубо перебил жену Феликс.

— Совершенно верно, — кивнул пиарщик. — На Масленицу были игрища парней и девок, целовальный обряд. Когда дочку или жену хозяина могли целовать все гости.

— Пусть меня целуют все гости, особенно некоторые, — заскулил Семенков, раскисший от жирной еды и водки. — Я превращусь из жабы в принцессу!

Глеб Румянцев, презиравший Семенкова избыточно и демонстративно, поморщился:

— Может, тебе лучше поступить карликом в цирк?

На другом конце стола шел нескончаемый разговор о деньгах.

— Когда таки рухнет этот проклятый доллар? — жаловался кособокий директор. — Мне десять лет обещают, я вкладываю свои деньги в рубли и жду краха американской экономики. Когда уже это случится?

Расслышав реплику, Володя проговорил:

— Ты будешь ныть про доллар, даже когда труба Гавриила выдавит тебя из задницы гигантской улитки.

За столом на секунду повисло молчание, только Семенков затрясся в приступе шакальего смеха:

— Ха-ха, гигантская улитка! Мы все в заднице гигантской улитки! Ха-ха! Хозяин деспотирует, как фараон Хеопс!

Официанты подносили новые блюда и тарелки, но есть уже никому не хотелось.

— Психичка, выпей воды! — крикнула Алена Семенкову, который продолжал сотрясаться от пьяного смеха. Она поднялась из-за стола, роняя на пол салфетку, опрокидывая стул. Пошатываясь, обняла сидящего Георгия:

— А мы с Жорой по коньячку… По коню, по коньячишку… Дальше в лес, шире ноги. Пойдем, родной?

Володя поднялся вслед за сестрой. Он снова бесцеремонно уставился на Игоря.

— Мне сказали, у вас гулянья? Снежная крепость? Я тоже поеду.

Сгущались сумерки, от дальних сараев тянуло костром. Снег, схваченный морозом, поблескивал алмазными гранями. Подали к крыльцу запряженные тройкой, укрытые коврами и меховыми шкурами сани. Полудевочка в сафьяновых сапожках, в белой норковой шубке и в расшитом жемчугом кокошнике вышла на крыльцо вместе с Владимиром Львовичем. «Как Федька Басманов», — подумал Георгий, хотя миловидное личико ничем не напоминало размалеванную маску. Он сам не понимал, почему существо это, безгласное и ласковое, как одомашненный зверек, вызывает у него такую неприязнь.

Пьяная толпа ряженых окружила хозяина, выплясывая перед ним, выкрикивая частушки. Игорь инстинктивно прижался к Георгию. Тот не смог удержаться от желчной иронии:

— Ну что, посмотрел на золотые унитазы?

Парень вскинул подбородок:

— Тут обычные.

— Золотой унитаз у Вовки в спальне! — крикнула Алена.

Подъехали два лимузина, обвитые гирляндами лампочек, к ним бросились гогочущие ряженые.

— Пустите старика Похабыча! — лез вперед Семенков. — Можно мне с Игорьком, можно мне?!

— Тебе в психиатрию, — несильно оттолкнула его Алена. Шут упал и покатился по ступеням, теряя бубен и парик, веселя хозяев и гостей.

Не глядя на упавшего, Володя прошел к саням. На ходу велел услужающему Герману:

— Освободи два места.

Щеголевато, с разворотом подъехал на снегоходе Феликс Курышев. В мотоциклетном шлеме, в куртке из питона, в ковбойских сапогах, он был похож на сутенера из комикса про инопланетное будущее.

— Георгий! — выкликнул он. — Прокатимся?

От лошадей тянуло деревенским теплым паром. Георгий обернулся — Игорь был уже возле саней. Володя подал ему руку, и мальчик, не оглядываясь, легко запрыгнул на подножку, уселся на крытую ковром скамейку. Кучер бросил им в ноги медвежью полость.

«Какого черта ты делаешь?» — Георгий выругался про себя. Он понимал, что Игорь хочет выместить обиду, вызвать ревность, доказать свою значимость. Но все же парень мог сообразить, что здесь не место для сведения счетов, что игра эта может плохо закончиться для них обоих.

Феликс ждал, и Георгию пришлось спуститься с крыльца и устроиться на снегоходе за его спиной, плотнее запахнув пальто.

— Держись, я с разгоном, — Курышев обернулся через плечо и принял с места, взметая снежные фонтаны.

Сани тронулись, звеня бубенцами. Снегоход обогнал их на дороге, повернул в открытое поле, к берегу пруда. Курышев все прибавлял скорость. Георгий вцепился в скобу сиденья — руки без перчаток озябли. Он закрывал шарфом подбородок, но ледяная крошка секла глаза и щеки. Не хватало еще слечь с воспалением легких.

На открытом пространстве Феликс начал выделывать виражи, огибая кусты и кочки. Георгий пару раз чуть не слетел с седла. Ощутил уже нешуточный страх сломать шею или попасть ногой под полозья снегохода. Он крикнул:

— Давай потише!

Тот не ответил. Георгий окончательно уверился, что трюки эти не просто бахвальство, что Феликс и правда готов покалечить его всерьез. Курышев правил на озеро, но у березовой рощицы ему пришлось сбавить скорость, и Георгий с облегчением вывалился из седла в пышный сугроб.

Муж Алены остановился метров через сто, заглушил мотор. Растирая уши, Георгий поднялся, ожидая, пока он подойдет.

— Ну, что скажешь?

— Хорошо в лесу, — Георгий растирал озябшие уши. — Свежий воздух.

Помолчав секунду, Феликс пошел напролом:

— Думаешь, самый умный? А мы все — бараны? Мутишь чего-то с Володей без нас, за нашей спиной. Сливаешь активы на свои приватные счета?

Георгий прямо посмотрел ему в лицо с тем холодным бешенством, которое, он знал, отрезвляюще действует на людей.

— Каждый мой шаг согласован с Володей.

— Да Володе посрать на все, его уже черви жрут! Ему посрать, что мы теряем миллионы, на его век хватит!

— На твой тоже, — проговорил Георгий, потирая руки, мысленно взвешивая, куда бить — в челюсть или в корпус.

— Кому нужна эта легализация? — визгливо заорал Курышев. — Мася крутил понятные схемы, все катилось как на лыжах! Под кого ты режешь бизнес, под своего сынка? А Глеб, а я с Аленой?.. Кого ты решил натянуть? Я пятнадцать лет ишачу на семью! А ты пришел, такой красивый, на все готовое!..

В эту минуту Георгий Максимович понял, что Феликс не опасен. Его жрали черви мелких пороков, он кипел изнутри мелкой житейской завистью, которую разожгли в нем советчики, Румянцев и третий эшелон команды Ларисы. Им нужно было пропихнуть в совет своего дурака, послушное ничтожество.

— Ты же умный человек, Феликс, — Георгий решил действовать грубой лестью. — Румянцев хочет стравить нас с тобой, чтобы вернуть себе полный контроль. Скажи прямо, чего ты хочешь? Кабинет с двадцатилетней секретаршей? Золотую табличку на дверь, красивую должность? Изволь, хоть сегодня. Или ты хочешь определять стратегию? Тогда давай сядем — ты, я, Максим, Володя. Передам тебе всю черную бухгалтерию, мне эти проводки осточертели, как тебе твоя жена. А сам поеду в Баден-Баден.

— Из-за твоей бухгалтерии мы каждый день теряем миллионы! — повторил Феликс с раздражением, но без прежнего пыла. Георгий кое-как отряхнул снег с пальто:

— Ладно, обсудим это с Володей. Я пошел, у меня уже яйца к ширинке примерзли.

Он повернулся к Феликсу спиной и направился к дороге. Снег, набравшийся в туфли, таял. Он шагал словно в ледяной воде.

— Ты пожалеешь! — крикнул Курышев ему вслед. Было понятно, что этот холеный, балованный дурак с бараньими глазами не успокоится, пока не расшибет лоб об ворота. «Убить его, что ли? — стуча от холода зубами, спросил себя Георгий. — Или Румянцева?»

Сани, звеня колокольчиками, поворачивали из-за опушки. Кучер настегивал, лошади мотали хвостами. Игорь в накинутой на плечи медвежьей шкуре сидел по правую руку от Володи, полудевочка в кокошнике устроилась в ногах хозяина, положив голову ему на колено. По знаку Володи кучер придержал коней.

— А Феликс? — спросил политик с некоторым любопытством.

— Под лед провалился.

— Шутишь?

— Шучу.

Усевшись в сани, Георгий развязал шнурки, вытряхнул из туфель снег и ледяную воду.

— Ты как-то не по погоде оделся, — заметил Володя. — Здесь не Стамбул.

В очередной раз он давал понять, как обманчива сонная медлительность человека-медузы. Политик уже откуда-то знал, что Георгий обсуждал с парой турецких компаний инфраструктурные проекты вокруг трубы. Вечно казавшийся рассеянным, он цепко держал в уме все нужные цифры, имена, подробности. Похоже, в обмен на прочие радости жизни он получил от кого-то дар видеть людей насквозь.

С досадой Георгий заметил, что Игорь продолжает свои глупые игры. Как ни в чем не бывало, он глазел по сторонам, делал фотографии на телефон. «Ты что творишь?» — спросил его Георгий взглядом, прибавив крепкое слово. Тот молча, упрямо сжал губы. Володя, конечно, заметил и это.

Сани подъезжали к охотничьему хозяйству. Ряженые в лимузинах и охрана добрались короткой дорогой, Семенков уже встречал хозяина частушками и звоном бубна. Возле рубленой избы накрывали столы, официанты несли кипящие самовары, водку, связки баранок. Неподалеку, за домом, достраивали снежную крепость из ледяных кирпичей. Молодые охранники, хохоча, тащили на горку безобразное чучело Масленицы.

Володя, ряженые, а с ними Игорь отправились осматривать подворье, зверинец, страусов и волка, недавно пойманного в капкан. Злой замерзший Георгий остался отогреваться чаем в избе, сунув ноги в принесенные кем-то сувенирные валенки, расшитые золотой тесьмой.

Глеб Румянцев зашел в избу, тоже налил себе чая. Феликс, очевидно, успел пересказать ему их разговор в лесу.

— Ты ведешь себя неправильно, — глядя на Георгия из-под густых бровей, заявил Глеб. — Так не делается. Ты здесь в гостях.

Он стоял перед ним, расставив ноги, — коренастый, плотный, с волнистыми темно-русыми кудрями, которыми он, очевидно, гордился. Георгий остался сидеть:

— Кажется, я в гостях не у тебя.

— Я говорю — здесь, в Москве, ты в гостях. Здесь так не разговаривают с людьми.

Георгий пожал плечами:

— Если тебе что-то нужно от меня, говори прямо. Какого черта подсылать этого пуделя?

Глеб покраснел:

— Ты много о себе понимаешь. Я вижу все твои дела. Думаешь, Володя тебя прикроет? Володи скоро не будет… Тебя взяли шестеркой, счетоводом вместо Маси, а ты хочешь наживаться, как равный партнер?

Георгий Максимович ощутил в желудке тяжелый слизистый ком омерзения к себе; к тому, во что он превратился за последние несколько месяцев. Он прикрыл глаза, чувствуя, как пульсируют жилы на шее. Успел подумать мельком, что главная причина любой войны — это чувство униженного достоинства. Война спасает от позора.

— Ты должен… — начал было Глеб, но Георгий порывисто встал, выплеснул под ноги Румянцеву остатки чая и выругался коротким, грубым матом.

— Там и рассказывай, чего кто должен. Ты, кусок жеваного мяса.

Румянцев побелел, глаза полезли на лоб. После озноба Георгия бросило в пот, он толкнул плечом тугую дверь, вышел на воздух.

Похолодало. Хрустальный череп луны висел над елками. На горе, под фонарем, шла битва за снежный городок. Лакей в бархатном кафтане, в шапке с лисьей опушкой бежал со всех ног, тащил к столам поднос с пирогами, укрытый рушником. Из карманов фартука торчали бутылки.

Георгий задержал халдея, глотнул прямо из горлышка холодной, обдирающей глотку хреновухи. Взял пирог, надкусил, надорвал зубами.

В поле, у снежной крепости, стоял гвалт: звук ударов, радостные вопли, звон бубенцов. Снежки летели, рассыпаясь, сверкали радужно под фонарем. Ряженые мутузили друг друга, Семенков выкрикивал: «Ату его! Бей! Добивай!» Георгий увидел Игоря, взбегающего на горку, и стройного охранника в черной униформе. Парни столкнулись, опрокинулись в снег. Володя наблюдал за битвой, сидя в санях.

От сараев крепко пахло звериным духом. Облезлый волк с покалеченной лапой, с узкой щучьей мордой, метался в тесной клетке. Георгий просунул ему кусок пирога, но зверь не стал даже обнюхивать подачку.

— Иллюзия, говоришь, космическое сознание? — спросил Георгий воображаемого собеседника. — Врешь. Жить хочешь, сладко жрать и трахаться… А вдруг там никакая не улитка, а сам Иисус Христос? И бултых тебя в горящую смолу. На триллион чертовых лет.

Георгий сделал хороший глоток из бутылки. Оглядывая двор, увидел рядом с дровницей воткнутый в колоду топор. Сообразил, что сторож вместе с охранниками отправился глазеть на снежный бой.

Колун увесисто лег в руку, обрадовал глаз жирным блеском. Георгий вернулся к волку и двумя ударами сбил с клетки замок.

— Сдохнешь с голоду. Зато на свободе…

Волк все понял сразу, но недоверие к людям засело в нем крепко. Он продолжал юлить по клетке, поджав больную лапу. Наконец, ринулся всем тощим телом, всем духом на дверь и соскочил на снег. Как пьяный, петляя, волоча ногу, обежал сарай. Через пару минут Георгий увидел в поле черную движущуюся точку.

Игорь, совсем мальчишка, с голой шеей и мокрым от снега румяным лицом, с торчащим из-под куртки подолом рубахи, сражался в команде охранников-ангелов. Они давно овладели крепостью, изваляв пьяных чертей в снегу, но пестрая толпа ряженых все лезла на стены, принимая град снежков и ударов.

— Эй! — позвал Георгий.

Мальчик услышал. Пошатнулся от случайного тычка товарища. Медленно, нехотя, съехал вниз по снежной горе.

— Ну что? Ты ему уже сделал массаж ступней?

Глаза парня стали льдисто-зелеными, губы скривились надменно:

— А что, я должен был?

Страшно захотелось взять его за шиворот и отшлепать, как щенка. И тут же поиметь, жестко и грубо, ткнув лицом в колючий снег. Георгий шагнул вперед, но валенки поехали по насту, прихваченному морозцем, он успел только взмахнуть руками.

Лежать на снегу было хорошо. Он закрыл глаза, забыв об Игоре, о Володе, представляя, что он — волк, отдыхающий в поле после бешеной гонки. Дрогнув ноздрями, он почувствовал запах дыма. На горке, под чучелом Масленицы, разводили большой костер.

— Волк, волк! — выкрикнул хриплый испуганный голос. — Волк убежал!

Охранники бросились к сараям. Подобрав мокрые юбки, метались ряженые, теряя маски и бороды. Лошади, всхрапывая, метнулись, проскакали мимо, звеня бубенцами. Игорь склонился над Георгием, потянул за руку. Не удержавшись, тоже уселся на снег:

— Измайлов, ты что, пьяный? Ты же пьяный, как чучело…

— Не критикуй меня, — отчеканил Георгий и поднял руку, взял Игоря за шарф. Из разбитой в кармане бутылки подтекал теплый, согревающий поясницу эликсир. Он притянул мальчика к себе и припал к его рту, сладко, глубоко пропихивая язык и чувствуя, как Игорь отвечает ему с коротким стоном.

 

Сахарный кремль

Промозглый март сыпал метелями, Москва ворочалась в снежных одеялах, обнимая лапами драгоценный ларец — обманно сверкающий Кремль. Петр на скрипучем корабле и семь сталинских высоток, словно окаменелые великаны, сторожили ее сон. Садовым кольцом кружила хоровод лихая нечисть — домовые, водяные, упыри и вурдалаки, заморские тролли и горные шайтаны. Встречались и люди, утратившие человеческую природу, с пустым сквозняком вместо глаз.

Отец теперь вел открытую войну с Глебом Румянцевым, которого он скинул с места в совете директоров. Была отозвана лицензия у румянцевского банка, в одну неделю отец заместил соратников Ларисы своей командой. Теперь зарубежных партнеров вел Марков, в министерские комиссии включились Чугунков и Эрнест, за все госпроекты отвечали новые люди. Максим был назначен вице-президентом вместо Феликса Курышева. Отец шел напролом, торопясь перекроить структуру холдинга под себя.

Как ни странно, Владимир Львович поддержал все перестановки. Тестя занимала эта схватка, он с любопытством наблюдал за новым положением фигур на шахматной доске. Видимо, своим азартом отец заразил и его.

Даже Марков и Казимир казались обескураженными этой новой жестокой силой. Отец давил команду Румянцева открыто, наглым натиском, как дворовый хулиган, но эта стратегия работала успешно. И Максиму неожиданно понравилось вместе с ним идти вперед «по беспределу». Лязгая железными когтями, Москва учила ремеслу вероломства, и Максим запоминал урок. Жить стало интересно и весело, только домашняя обстановка тяготила его.

Кристина тяжело переносила беременность. Новый год они встречали вдвоем в Париже, и всю неделю Максим чувствовал себя заложником ситуации. Ее тошнило в самолете и в гостиничном номере, она то плакала и упрекала его, то ластилась и требовала нежности. В музее она скучала, в толпе ей становилось нехорошо, зато она могла часами примерять туфли и кофточки в торговых галереях. Бо́льшую часть купленных сувениров она оставила в гостиничном номере.

Дома не стало лучше, но у проблемы появилось решение. Максим взял привычку подниматься рано и возвращаться домой после девяти, окончательно перебрался в гостевую спальню. Кристина проходила обследования, в коридорах клиники встречала новых подруг, с которыми теперь часами обсуждала диеты для разных периодов кормления и гигиену новорожденных. Все же он продолжал выслушивать ее отчеты о самочувствии, изображать внимание к всегда преувеличенным недомоганиям, разрешать вопросы, с которыми не справлялся ее маленький негибкий ум. Максим даже удивлялся собственному терпению. Но что будет, когда ребенок появится на свет и добавит к нервным припадкам жены нескончаемый крик, детские болезни, грязные памперсы и отрыжку?

В марте ее невроз совершил новый виток. Она снова стала наряжаться, чуть не каждый день покупала Максиму подарки, вставала по утрам, чтобы приготовить завтрак. Он часто ловил на себе ее взгляд, полный беспокойства. Иногда тревога прорывалась наружу. Она спрашивала: «Я очень некрасивая с животом? Ты меня больше не любишь? Ты ведь не бросишь меня?» Он утешал ее как мог, она успокаивалась, оставляла его в покое, но через пару дней все повторялось заново.

В начале марта из секретариата тестя пришло официальное приглашение на гала-концерт для Фонда попечителей и спонсоров Императорского театра, и Кристина страшно обрадовалась, стала готовиться к будущему празднику. Она объяснила Максиму, что этот вечер, как придворный бал, и приглашение в ложу означают повышение статуса, приобщение к верхушке правящей элиты. Что все ее подруги хотят попасть на гала-концерт, но счастье выпадает только избранным. Она заказала платье, в назначенный день парикмахер три часа завивал ее волосы и накладывал макияж. Ей снова было нехорошо, но к нужному времени она собралась и, худенькая, нарядная, с огромным животом, прикрытым кружевной пелеринкой, опираясь на руку Максима, вышла к машине.

Театр взяла в оцепление вооруженная охрана, опора и символ верховной власти. Водитель предъявил пропуск, Максиму пришлось показать приглашение. За оцеплением собралась небольшая толпа зевак. Они смотрели, как подъезжают к парадному входу сверкающие черным лаком автомобили, как летними бабочками выпархивают на снег нарядные женщины на шатких каблуках, как мужчины взбегают по лестнице моложавой пружинистой походкой. Ожидая своей очереди, Максим думал, что до последних дней существования человечества, даже за минуту до ядерного взрыва, зеваки будут смотреть из-за плеч охранников на то, как женщины в мехах и мужчины с кожистыми затылками упругой и твердой походкой хозяев поднимаются по ступеням дворцов.

Кристина нервными движениями снова и снова припудривала пятна на лице, обращала к нему полные тревоги глаза:

— Я очень плохо выгляжу? Мне не надо было ехать?

— Раз уж поехала, возьми себя в руки, — потребовал он. — Ты выглядишь абсолютно нормально для женщины на последнем месяце беременности.

На ее глаза навернулись слезы:

— Почему ты стал такой злой?

Он промолчал, скрипнув зубами, но все же заставил себя протянуть руку и сжать ее холодную влажную ладошку — нельзя было позволить ей затеять домашнюю сцену на глазах чужих людей.

— Прости. Ты правда выглядишь хорошо.

Служители в ливреях, в белых перчатках встречали гостей у гардероба и провожали в фойе. Архаичная фурнитура обнажала суставы сословного скелета общества. Здесь, в оперном театре, принципы демократии не действовали никогда и власть открыто получала желаемые почести. Театральные лакеи исполняли свои роли убедительно, как и важные господа. Старозаветные чиновники и даже либеральные журналисты, в небольшом количестве допущенные в фойе, внезапно обретали светский лоск, вельможные манеры, а прислуга сгибалась в поклонах, принимая меховые накидки дам. Максима будоражила причастность к избранным, посвящение в тайный орден сильных мира.

Женщины окружили Кристину, и Максим с облегчением отдал ее, повеселевшую, с сияющими глазками, на попечение Галины, жены Юрия Минаевича. Муж тоже был здесь. В смокинге и подпиравшем багровую шею воротничке, он еще больше напоминал выходца из преисподней.

Подошел и Владлен Василевский. С бритым черепом, в черной бабочке над воротником крахмальной сорочки, он словно готовился к пробам на роль в экранизации «Крестного отца». Мужчины повели Максима по кругам олимпа.

— Видишь тот, лысый? Судится со всеми тремя бывшими женами. А моделька с большими титьками — его новая. Я бы вдул!

— Долговязый, банковская группа. Спортсмен. Никто не знает, кого он трахает. Говорят, кладет с собой в постель биатлонную винтовку.

— А вон стоит пузатый, с платком в кармашке, — косил выпуклым глазом Юрий Минаевич. — Сожрал два металлургических завода. А репутация — такую полезно иметь, когда тебя с общего режима в «крытку» переводят.

Василевский кивал в сторону окон:

— Спонсоры партии, о них хорошо или ничего.

Максим спросил про старика, который выглядел так, будто уже умер, но колдун оживил его, чтобы он мог еще немного приподняться на падении нефтяных акций.

— Это был уважаемый человек, занимался разработками на шельфе. А потом его заставили компанию продать, стал просто богатый еврей. Без влияния.

— В чем ошибка избирателя? Он думает, что главное в жизни — это бабло. Думает, добуду душистый лимон и получу ключи от рая. Этим простой народ и отличается от тех, кто принимает решения за него. Надо четко понимать, деньги почти ничего не значат. Главное в жизни — это люди и отношения.

— Так что смотри и делай выводы. Здесь все, кто крутит шестеренки.

Женщины в изысканных нарядах громко обсуждали деликатные темы:

— Господи, девственность можно восстановить элементарно! Иди к Бакирхановой. У меня подруга три раза выходила замуж, и каждый раз девочкой. Заодно сделаешь лазерную коррекцию половых губ.

— Я не ношу бриллианты. Ты что, не понимаешь? Девушка моего возраста в бриллиантах — это вульгарно. Мои камни — изумруд и александрит.

— Мужчину надо подстегивать, чтоб он не начал тебя угнетать. Надо держать его в тонусе. Я использую свечи и шелковое белье.

Максим смотрел по сторонам, узнавал депутатов, предпринимателей, руководителей телеканалов. Хозяин железных дорог хохотал над шутками министра, алюминиевый магнат делал селфи с двумя губастыми моделями. В буфете ультра-либеральные прозападные журналисты, объединившись с идейными противниками, проталкивались к фуршетным столам.

— У нас же как, украл в России — вложил за бугром. И пока царствует эта философия, мы так и будем для Запада точкой отсоса, — привычно рассуждал Василевский, на разные лады поворачивая пару банальных идей. — При этом учти, наши паразиты еще вреднее западников. Во-первых, их больше. Во-вторых, они идейные. Глобализация им дороже матери, отца и красного словца. Если человек на своей родине только зарабатывает, а сбережения его в швейцарском банке, бизнес на Кайманах, а вся его семья живет в Провансе или в Эр-Рияде — куда он будет рваться телом и душой? Поэтому господа вроде вашего Глеба Румянцева и убеждают друг друга, что народ у нас — генетический мусор, что экономика наша разорвана в клочья и все поросло крапивой от Амура до Днепра.

Юрий Минаевич поддакивал:

— Главное, мы начали это осознавать. Америка семьдесят лет внедряла нам свою идеологию. Лучше мертвый, чем красный. У них же кровь зеленая. Баксы, грины, бабло.

— Во-во, и кровь, и плоть, национальная идея. Но России сегодня дается шанс повернуть историю на сто восемьдесят градусов. Потому что к русским прививка золотом не прижилась. Сейчас вот это стало понятно, буквально вчера.

Оба были в курсе финансовых решений отца и в целом одобряли их.

— Все понимают, куда он крутит руль. Легализация и возвращение активов в реальный сектор. Это многим не нравится.

— Офшорный карман штука заманчивая, много можно спрятать. Только карман-то чужой.

— Вон британцы уже начали счета контролировать, завтра недвижимость, потом еще какие-нибудь санкции введут.

— Так что цени и содействуй. И тестя уважай, он человек мудрый, он мыслит стратегически.

Максим не возражал. Он знал, что Юрий Минаевич связан с секретным отделом, который собирает компромат на крупный бизнес, а Василевский помогает отцу на уровне силовиков разруливать вопросы с зарубежными хозяевами кипрских банков и трастовых фондов. «Опасный, но полезный», — говорил про Владлена отец.

Неожиданно Максим увидел Марьяну. Она приехала с пузатым московским чиновником, давним приятелем деда. Кажется, пару лет назад у нее был роман с этим Саловым. В белом костюме, на высоких шпильках, она выглядела довольно эффектно, но трудно было привыкнуть к переменам в ее внешности, к пухлым губам и высоким скулам. Она к тому же высветлила волосы и стала казаться моложе, но Максим не мог отделаться от чувства, будто на ее прежнее лицо натянули силиконовую маску.

Держалась она все так же неуверенно, а без главного качества природной красавицы — привычки быть красивой — все ухищрения хирургов были напрасны. Она улыбалась с такой натужной веселостью, что Максиму захотелось подойти и спросить, какие антидепрессанты она принимает, чтобы посоветовать жене. Впрочем, злых мыслей и злых речей хватало вокруг и без него.

Юрий Минаевич и Василевский обсуждали важную тему.

— …Поэтому люди большой политики, по-настоящему влиятельные, предпочитают держаться в тени. Боятся контактов. Боятся сказать что-то лишнее. Тут каждое слово может повернуть события.

— Это как наркота, сядешь и не слезешь, — улыбался Юрий Минаевич. — Политика сжирает людей быстрей, чем героин.

Подошел Глеб Румянцев в ярко-желтом галстуке. Его волнистые темно-русые волосы были искусно уложены на косой пробор. Он сунул руку Василевскому, обнялся с Юрием Минаевичем и едва кивнул Максиму. Глеб открыто декларировал либеральные взгляды и примыкал к той части элиты, которая с пафосом обличала преступления верховной власти, не брезгуя набивать карманы за ее счет.

— Юся, вот скажи мне, почему в наших министерствах сидят клинические идиоты? Откуда их берут?

— Это те, кого не взяли в бизнес, — хохотнул Владлен.

— Без шуток, с людьми невозможно разговаривать, они не работают, они «решальщики». Почему этой страной вечно правят подонки, алкоголики и трусы?

Юрий Минаевич широко улыбался редко поставленными, но крепкими и очень белыми зубами:

— Ты, Глебушка, еще молодой, не видел жизни. Вот поехал бы в Вашингтон или в Брюссель, на тамошних подонков посмотрел. Слыхал, один американский сенатор до смерти забил свою собаку?

Владлен присвистнул:

— Вот оно, торжество либерализма. Мало им гей-браков!

— Чушь какая! — возмутился Румянцев. — Какая еще собака? При чем тут либерализм?

Владлен и Юрий Минаевич виртуозно изобразили недоумение.

— Как чушь? Я сам читал, в «Файненшиал таймс»!

— Такого не прощают, — прищелкнул языком Василевский. — Лучше бы он разбомбил пару сирийских городов или финансировал террористов ИГИЛ. А еще лучше — поставлял боеголовки на Украину. Всем бы это понравилось. А с собакой… Он политический труп.

Глеб покривился и отошел от них, сопровождаемый бодрым хохотом. Максим повернул голову.

По красной ковровой дорожке двигалась процессия во главе с Владимиром Львовичем. Его сопровождали помощники, советники, охрана. Отец был в составе свиты. Он поглядывал из-под бровей, на ходу пожимал руки, сверкал алмазной булавкой в галстуке. Максим не сразу понял, что молодой мужчина рядом с отцом — это Игорь. Видимо, чтобы казаться солиднее, парень надел тяжеловатые очки в английском стиле, но все равно выглядел слишком заметным среди блеклых деловитых помощников. Высокий, стройный, в узком костюме, он шел чуть позади отца, шаг в шаг повторяя его движения. Оруженосец при полковнике.

Максим не говорил об этом и никак не показывал, но его отношение к личной жизни отца изменилось за последние месяцы. Причиной был не столько Игорь и все с ним связанное, сколько отвлеченные вопросы, которые Максим начал задавать сам себе. Почему биологическая связь детей и родителей, братьев и сестер считается священной без дополнительных условий, а близость, не скрепленная кровными узами, требует одобрения общества? И отчего нередко случайный, часто бездетный союз мужчины и женщины, который так же легко заключить, как и расторгнуть, по-прежнему овеян неким священным ореолом даже без необязательных религиозных обрядов? Почему право на гражданское партнерство с юридическими последствиями имеет только пара мужчина-женщина? И почему гомосексуализм уже тысячелетия остается все тем же пугалом традиционалистов? Ведь все прочие принципы морали совершенствовались вместе с развитием общества.

Отец с Игорем задержались возле компании долговязого биатлониста, процессия тестя проследовала в ложу. Марьяна переменилась в лице, она словно откусила лимон и еле сдерживалась, чтобы не выплюнуть кислую мякоть.

— Ну, как тебе московский бомонд? — поинтересовался у Максима Юрий Минаевич.

— Честно? Похоже на новую экранизацию «Крестного отца».

— Второе место, — Владлен цыкнул зубом. — По американским опросам «Крестный отец» вечно на втором месте. На первом раньше держался «Гражданин Кейн», а теперь «Тутси».

— Фильм про то, как лицемерная американская сучка испортила жизнь хорошему парню, никогда не получит у них первое место.

Подошла Кристина, взяла Максима под руку. Он понял причину ее тревоги. Дурочке казалось, что он со старшими мужчинами обсуждает высоченных, тощих, размалеванных шалав с едва прикрытыми грудями и задницами. Эта компания чьих-то жен или дочек остановилась неподалеку.

— Завидую твоему отцу, — крякнул Владлен. — В нашем возрасте люди остывают, а он только-только разгорелся.

— Как разгорелся? — поморгала глазами Кристина.

— Тебе, кнопка, знать не обязательно, — приобнял ее Владлен, потрепал по животу. — Когда счастливое событие?

— Не надо считать меня глупой, я все понимаю, — обиделась жена. — Я знаю, что Георгий Максимович живет со своим молодым человеком. Я просто раньше никогда его не видела. Но я считаю, что каждый имеет право на счастье.

— Мне тут внук объяснил, что такое страсть, — засмеялся Юрий Минаевич. — Это когда любят то, что ниже головы.

— А выше головы — это уже брачный венец! — хохотнул Василевский.

Их шутки заставляли Максима в очередной раз ощутить свою чужеродность этому типу крепких зубастых мужчин схожего темперамента. Ему одинаково неприятно было наблюдать и за сворой блюдолизов вокруг тестя, и за чванством чиновных нуворишей, нефтяных гельминтов, как называл их отец. Дети и внуки торгашей и шлюх сами женились на шлюхах, а лакействующие при власти журналисты отмывали от грязи их простыни и капиталы. Максим ощущал к ним нечто вроде сословной брезгливости.

В этом чувстве не было бахвальства, ради которого покупаются дутые титулы и фальшивые предки. В семье хранился альбом с пожухлыми фотокарточками, но имена нарядных дам и бравых офицеров канули в прошлое — прабабка по отцовской линии всю жизнь из страха скрывала свое дворянское происхождение. Аристократия ушла на дно истории вместе со шляпами и веерами, золотыми пуговицами мундиров, с оборотами речи и образом мыслей. Его, Максима, корни уходили в землю не так далеко. Он был наследником промышленной и военной элиты советских времен с ее служебными «Волгами», трехкомнатными дворцами и дачами на шести сотках. С ее чувством собственного достоинства и уважением к труду.

— А не надо рифмовать патриотизм с идиотизмом! — уже спорил с кем-то Василевский. Ему отвечали:

— Так нету другой рифмы!

Слушая Владлена, Максим мысленно соглашался с тем, что демократия в американском изводе — понятие исключительно лицемерное. Политическая власть не должна зависеть от денег спонсоров и беспринципности продажных журналистов. Власть должна опираться на право рода и крови, на ответственность за свою семью, свой полк, свой завод и свою страну. Не было хуже времен в истории, чем те, когда власть падала из рук сенаторов и всадников и катилась под ноги черни.

Он увидел отца рядом с Марьяной, тот коротко и хмуро отвечал на ее реплики; судя по всему, разговор был неприятен обоим. Игорь стоял у витрины с театральными костюмами, делая вид, что разглядывает шитье. Максим решил, что будет правильно подойти и поздороваться, подвел к нему Кристину:

— Вы, кажется, не знакомы? Это Игорь. Это моя жена.

У парня был колючий и настороженный взгляд, но когда Кристина протянула руку и улыбнулась, в его глазах мелькнуло что-то вроде благодарности. Отец подошел пружинящей походкой, вчетвером они направились к ложам. В оркестровой яме разыгрывались музыканты. Максим вспомнил, что собирался подумать о причинах вечного притяжения театра и власти. Эротика и сила, хрупкость и могущество. Он смотрел на тестя, который вошел в царскую ложу, опустился в кресло и тут же утомленно и брезгливо прикрыл глаза.

Власть имела свойство перекраивать внутреннюю суть человека так же, как балет ломает тело. Власть, как и актерство, — не профессия, которую можно переменить, не личный выбор, скорее предназначение. Маска, навсегда приросшая к лицу.

Максим заглянул в программку гала-концерта и узнал, что кроме адажио, фуэте, отрывков и арий будет исполнен хор Прокофьева «Вставайте, люди русские». Кристина встала с места. Она улыбалась, но по ее лицу Максим понял, что ей снова нехорошо. Под звуки увертюры они вышли из зала, за ними в фойе выскочила и жена Юрия Минаевича.

Из туалета Кристина вернулась бледная, с мокрым и жалким личиком — ее снова тошнило.

— Нет-нет, я поеду, а ты оставайся, — лепетала она. — Я же вижу, тебе интересно. Тебе это нужно по работе. Я поеду домой с тетей Галей, она мне поможет.

Галина толкала Максима к дверям:

— Иди, иди! Я все равно эту оперу не воспринимаю, только мучаюсь сижу. Мы на вашем водителе, а тебя муж отвезет.

Так получилось, что из театра Максим поехал с Юрием Минаевичем. Они повернули к Боровицкому холму, и Максим смотрел в окно на заснеженные стены красного кирпича. От них веяло тоской и жутью, кровавым бунтом, казнями, пытками и юродством. Кремленаград, сердце страны. Застенки дворцов, купола монастырских храмов. Тут же и кладбище, и гранитный зиккурат.

Земля здесь была пропитана кровью гуще, крепче и веселее, чем в трехсотлетнем призраке-Петербурге. Над имперской столицей кружили призраки немецких царей, здесь же, в Московии, скалился из-под смоляной бороды опричник, полутатарин-полуславянин. Дикое степное душегубство с присвистом мело поземку по кривым московским переулкам. Спасская башня одета была в леса. Ходили слухи, что там готовят подземные ходы и укрепления для снайперов.

Когда Максим уже выходил из машины, Юрий Минаевич задержал его, снял с плеча пушинку:

— Пока не забыл, хотел тебя предупредить. Подружески, по-отечески. В Питере дело расследуют. О пропавших проститутках. Вроде есть компания, золотая молодежь. Парни вроде тебя. Цепляют плечевых на трассе и везут куда-нибудь в глухое место. А трупы топят или бросают на рельсы. Я знаю, ты-то сам в такое дерьмо не вляпаешься. Но так, на всякий случай… в общем, подумай. Насчет своих друзей. У тебя совсем другие перспективы. Ты как, уже вступил в партию?

— В какую? — спросил Максим.

Юрий Минаевич широко улыбнулся:

— Мне нравится, что ты парень с юмором. Бизнес у тебя идет, но я бы пораскинул и насчет политики. Если что, обеспечим поддержку.

— Спасибо, — проговорил Максим.

— И начет Владлена, да и всех прочих. Не теряй бдительности. Тут враз откусят голову. Москва.

 

Бубен верхнего мира

Злая кислота обиды разъедала ее изнутри, и Марьяна погружалась в депрессию. Медитации, тибетская гимнастика, сеансы психотерапии и позитивной визуализации, вчера еще так увлекавшие ее, сегодня представлялись бессмысленной тратой времени. Ей так и не удалось обрести покой и душевное равновесие, усилия полюбить себя разбились о жестокую реальность. Надежда на возвращение дружбы Измайлова, не говоря уже о чем-то большем, рухнула в одну минуту после их короткого разговора в театре.

Марьяна готовилась к этой встрече два с лишним месяца. Вместе с подругой Светой они предусмотрели каждую мелочь. Составить новый гардероб помогали стилисты, тоже порекомендованные Светланой. Впервые в жизни Марьяна радикально покрасила волосы, превратившись в блондинку. Стоило труда привыкнуть к новому облику и прическе, но в конце концов она стала нравиться себе.

Днем она провела несколько часов у косметолога, ее костюм, укладка, туфли, макияж — все выглядело безупречно. Но когда она подошла к Георгию и произнесла шутливое приветствие с отрепетированной улыбкой, в ту же секунду стало ясно, что все ее усилия бессмысленны. Стратегия, навязанная ей Светланой, была изначально обречена на провал.

Красивая или безобразная, счастливая или обреченная страдать всю жизнь, она вызывала у Георгия только досаду и скуку. Он не хотел слышать от нее ни ободряющих комплиментов, ни дружеских шуток, ни задевающих самолюбие колкостей. Когда ценой огромного усилия она заставила себя выговорить фразу, до этого казавшуюся уместной, остроумной, даже блестящей, он холодно окинул ее взглядом и отвернулся. Из одного упрямства, готовая провалиться сквозь землю от стыда, она снова подошла к нему возле фуршетного стола и прямо предложила встретиться на неделе, пока она будет в Москве. Он сказал:

— Все вопросы можешь задать юристам. Я не вижу смысла нам с тобой встречаться и что бы то ни было обсуждать.

Там же, в фойе с наборным паркетом и бархатными шторами, она явственно осознала, что Георгий болен безнадежно. Извращенная страсть поглотила его целиком, окончательно разрушив тот шаткий мостик, по которому он еще мог вернуться к норме. Света была уверена, что он не решится привести с собой любовника, но подруга ошибалась. Высокомерный, бесстыжий, красивый и молодой манекенщик был рядом с Измайловым. На нем был хороший костюм, туфли и очки, которые любому лицу придавали видимость интеллекта. Но весь этот маскарад не мог скрыть его подлинной сущности.

Каким образом в обществе, где шумно осуждались и даже преследовались сексуальные отклонения, где вводились законы, ограничивающие пропаганду этого зла, где церковь объединилась с государством в борьбе за нравственные традиции, гомосексуалы могли почти открыто предаваться пороку и проникать повсюду, включая церковь и верховную власть? Марьяна мучительно размышляла над этим вопросом. Лицемерные речи, одобрительные голосования, наличие жен и детей не мешало властной элите открыто практиковать разврат.

Она читала в интернете про сомнительные молодежные союзы с нацистским душком, про закрытые полувоенные интернаты, опекаемые видным политиком, другом Измайлова и тестем Максима. Там проходили тайные оргии педофилов, и Владимир Львович сам участвовал в них вместе с другими видными персонами этого круга. Все попытки расследовать эти истории натыкались на жесткий отпор. Бывший советник политика был осужден за растление, но не отсидел и половины срока.

«Конечно, — размышляла она, — общество, в котором возможны подобные вещи, заражено глубоким нравственным тлением. И церковь с ее архаичными предписаниями ничего не может исправить. Церковь сама поддерживает порочный круг, осуждая простых обывателей и закрывая глаза на преступления властей предержащих. К тому же порочные связи всегда были основой круговой поруки людей при власти. Действенным средством шантажа».

Но мысли эти никак не уменьшали боль ее личной драмы. Марьяна истекала ненавистью к Измайлову, его любовнику, судьбе, которая растоптала все ее надежды.

В гостиничном номере она рыдала, избивая кулаками подушку. После звонила Левону, тот, как обычно, пытался шутить. Наговорив ему обидных вещей, она бросила трубку. Она привыкла быть к нему жестокой, а его снисходительность вызывала только большее раздражение.

В Петербург она возвращалась совершенно разбитой. Ждала, что Левон встретит ее на вокзале, как всегда, с букетом орхидей, но он не приехал, телефон не отвечал. В его квартире на кухонном столе она нашла записку. Он писал, что уезжает на две недели к матери, извинялся за причиненные ей огорчения и предлагал признать, что у них ничего не получилось. Марьяна уложила вещи и напоследок набрала на телефоне длинное сообщение, в котором беспощадно перечислила все его недостатки и все причины, по которым она его бросает.

Через несколько дней она узнала от общих знакомых, что мать Левона умерла, но не стала звонить ему с соболезнованиями. После всего, что произошло, это казалось ей лицемерием.

Она осталась наедине со своей огромной болью, и только Света поддерживала ее, убеждала не падать духом:

— Левон не твой человек. Хорошо, с Измайловым возникли сложности, но это не конец света. Есть и другие мужчины, нужно переключиться на них.

Марьяна наговорила резких слов и ей. Уехав в Озерное, почти неделю она лежала на диване лицом к стене, пила таблетки, отказывалась от еды. Она хотела умереть, чтобы Георгий наконец почувствовал себя виноватым перед ней. Но все же, окончательно измучив себя, однажды утром она встала и решила встретиться с подругой.

— Я звонила своему учителю в Канаду, — сказала Света. — Он говорит, здесь у нас, в области, появилась очень сильная шаманка, которая провидит будущее и помогает в любовных делах.

— Два раза, — сказала Марьяна. — Два раза я делала любовный приворот. Ходила к одной колдунье, отдала большие деньги. Ничего не помогло. Все это глупости и шарлатанство.

— Я тоже не верю современным колдунам, — согласилась Светлана. — Они тупо делают бизнес на чужом несчастье. Но эта шаманка использует древние практики. Нельзя отрицать их воздействия на тонкий мир. Давай попробуем? Хуже не будет.

«И в самом деле, не будет», — согласилась Марьяна, глядя в зеркало на свое измученное, враз постаревшее лицо. Терять ей было уже нечего, и она разрешила подруге назначить день и время встречи.

Шаманка жила в отдаленной деревне, в кирпичном доме с железной крышей, с уборной во дворе — такие строили зажиточные цыгане. На ворота изнутри бросались с лаем две кавказские овчарки. Муж или сын шаманки, хмурый татарин в ватнике, посадил собак на цепь и проводил Марьяну с подругой на веранду, пропахшую вареной капустой, лежалой одеждой и немытым человеческим телом.

Низенькая кривоногая ведьма с высокими скулами и сухой, как пергамент, кожей не потрудилась даже переодеть засаленный цветастый халат. Она принимала посетителей в большой комнате, заставленной всяким хламом. Ковры на стенах, плюшевые кресла и вся мещанская обстановка гостиной мешали поверить в то, что хозяйка может быть проводником высшей истины. Но Марьяна все же дала усадить себя за стол, покрытый затертой клеенкой, и позволила шаманке взять себя за руку.

— Бабы дуры, сами себе портят, — шаманка сверлила Марьяну недобрым взглядом сквозь узкие щелочки век. — Одна говорит, привяжи ко мне мужика. Я прогнала, она пошла к старухе. Старуха сделала. Теперь мужик сидит, как мертвый, смотрит на нее. Высох весь, с работы ушел, денег не стало. Другую муж бросил. Она пошла и сделала, чтоб он все время имел ее в мыслях. Он к ней теперь каждый день ходит. Кроет дурными словами, бьет. Не может забыть. Сделать все можно. А кто знает, чем оно обернется?

Ведьма бормотала себе под нос, Марьяна едва разбирала слова.

— Еще обереги ставят. От этого в семье родятся одни девочки. Чтобы мальчик родился, надо чтоб мужчина покой потерял.

Шаманка опустила голову, бормотание ее слышалось теперь безъязыким птичьим клекотом. Внезапно вздрогнув всем телом, она силой сжала руки Марьяны:

— Ты сделала! Кровь, черная вода! Расскажи, куда ходила, какой был заговор.

Марьяна в растерянности оглянулась на Свету. Шаманка вскинула сухую руку, прогнала подругу:

— Уйди! Уйди, не про тебя речь!

Света выскочила из комнаты, а Марьяна, запинаясь, стала рассказывать, как полтора года назад своими руками приготовила и подмешала в кофе мужу приворотное зелье, рецепт которого дала ей колдунья, похожая на сытого упыря. Она вспомнила, как незаметно высыпала стекло на банный коврик, чтобы добыть несколько капель его крови. Как читала над кофейной чашкой молитву, произнося слова в обратном порядке.

Шаманка смотрела осуждающе, цокала языком. Марьяна оправдывалась тем, что зелье не подействовало. В тот день у вокзала на Георгия напали, поранили ножом, ударили по голове. Нож прошел по ребру, муж всего пару дней полежал в больнице. И больше не вернулся к ней.

— Дурное зелье! Скажи спасибо, что ногти у тебя не выпали. И умереть могла, черное обратно бьет.

Шаманка привстала, провела руками над головой Марьяны:

— Колдовство не ушло. Тут, над тобой висит. Упадет — умрешь.

Во рту шаманки поблескивали золотые коронки. Марьяна испугалась, дыхание сдавило, сердце колотилось в горле. Физически она ощутила тяжесть, давящую на затылок, отдающую болью в позвоночнике.

— Сбросить надо колдовство, с тебя на другого. На того, кого ненавидишь. Тогда освободишься, начнешь жить заново.

Марьяна была согласна на все.

Светлана посовещалась с ведьмой, назначили стоимость обряда. Сумма оказалась не слишком значительной, но прежде чем отдать деньги, Марьяна потребовала объяснить, в чем будет состоять ритуал исцеления.

— Я вызову духов, — пояснила шаманка. — Они заберут колдовство и отнесут к твоим врагам. Им будет плохо. А тебе хорошо.

Муж шаманки принес чай, тарелку дешевых пряников. Марьяна побрезговала пить из выщербленной, плохо вымытой чашки. Света выпила. На улице стемнело, снег сделался сиреневым, местами черным. Во дворе, где лаяли собаки, тот же татарин развел костер, поставил прямо на снег табурет для Марьяны.

Происходящее напоминало дурной театр. Шаманка надела безрукавку из лисьего меха, головной убор, сплетенный из обрезков шерсти, птичьих перьев и волос, то ли конских, то ли человеческих. Она сунула в руки Марьяны большую иглу и тряпичную куклу без лица.

— Смотри в огонь. Думай о своих врагах. Женщину коли иглой в глаза, в живот и груди. Мужчину коли в глаза и в срамное место. Повторяй: «Жах елгын, жах елгын».

— Что это значит? — спросила Марьяна.

— Тебе не надо знать.

Когда шаманка начала свой танец, Марьяна почувствовала, как чужая воля подняла ее руку и вонзила иглу в голову куклы. В отблесках огня она видела лицо бывшего мужа, холодное и неприязненное. И другое, ненавистное ей лицо, похожее на мраморного идола. Губы идола кривились надменной усмешкой. Шаманка прыгала вокруг костра, звенела бубном, то вскрикивала, то бормотала невнятные молитвы на чужом языке. Под это бормотанье Марьяна погружалась в гипнотическую дрему. И колола иголкой куклу — в пах, в живот, в пустое лицо.

— Волк, — закричала шаманка. — Волк!

Марьяну вновь охватил бездонный ужас, табурет зашатался под ней, она упала на колени. Наконец, бубен умолк.

— Духи сделали. Кто-то из вашей семьи умрет, — прохрипела шаманка и распласталась на снегу возле костра.

Татарин подошел к Марьяне, грубо взял куклу у нее из рук:

— Платите и уходите.

Светлана торопливо отдала ему приготовленные деньги. Они вышли за ворота. Света села за руль.

Собаки, сидевшие тихо во время ритуала, снова начали лаять и рваться с цепи. Марьяне казалось, она слышит их лай, даже когда машина далеко отъехала от села.

 

Огненный тигр

Ночью из окна такси Георгий Максимович успел увидеть многоэтажки вдоль трассы да темные припортовые улочки района Султан-Ахмет. Но утром в гостиничном номере поднял штору и застыл перед открывшейся ему картиной. Жестянки ржавых сухогрузов покачивались на молочно-голубой воде залива. Стамбул покрывал холмы, словно вытертый до основы измятый шелковый ковер, пронизанный штопальными иглами минаретов. Медленный рассвет раскалял купола, ветер трепал белье на балконах и сдувал туман с Босфора, словно остужал имбирный чай.

Георгий сразу пожалел, что этот город, потертый и расхлябанный, как расшитые бисером туфли, по какой-то причине оставался на обочине его путешествий. Казалось, бывшая столица мира обесценила былую славу, превратилась в дешевый рынок ширпотреба. Но прошлого не избыть ни человеку, ни городу. Тень огромного, хоть и обветшалого величия окутывала купола и минареты, клубилась над Галатским мостом. На секунду изнутри грудной клетки Георгий ощутил, что путь его не случайно прочерчен через Стамбул.

Володя в последний момент включил его консультантом в межправительственную делегацию переговорщиков — продвигали инфраструктурные проекты вокруг газового путепровода. Что и когда из намеченного состоится, пока было неясно, но «застолбить участки» хотелось всем. Глобальные экономические векторы сдвигались к югу, вопрос был лишь в том, как быстро будет развиваться процесс.

Личное состояние Георгия за полтора московских года приблизилось к той планке, которую он в молодости наметил как вершину. Теперь эта сумма уже не казалась столь значимой и в координатах мировой инфляции, и по его собственным меркам. Но с изменением масштаба цифр он стал иначе смотреть на многие вещи. Он согласовал с Володей новую структуру холдинга, обеспечивающую легальный ход финансовых потоков. Марков, Эрнест, Казимир держали рубеж обороны. Максим учился принимать решения сам. Вдобавок Георгий наконец придумал, как вытряхнуть в свой карман пару миллионов с номерных счетов Майкла Коваля.

Когда-то деньги означали для него власть над обстоятельствами, теперь служили залогом будущей свободы. Важно было знать, что он сможет, бросив все, уехать в любую точку мира, залечь на дно. При желании заняться каким-нибудь приятным и не особо хлопотным бизнесом, например перепродажей антиквариата. Или просто начать путешествовать, меняя страны и города. Деньги хранились в надежных акциях, на номерных счетах, в паевых фондах, и даже потеряв половину, он мог сохранить привычный уровень дохода. На случай своей внезапной смерти он позаботился о будущем близких ему людей.

Но пока шла война. Последние недели в Москве Георгий чувствовал себя как лобстер на тарелке неумелого едока. Его защитный панцирь пытались разломать и раздробить любым способом. Выемки документов, допросы, прямые угрозы, шантаж и подкуп преданных ему людей, прослушка телефонов, взлом компьютеров — Глеб Румянцев вел обстрел по всем позициям. Георгий бил в ответ. Устроил пресс-конференцию, слил журналистам порцию компромата. Дал понять, что может рассказать гораздо больше — с прицелом на Володю и прочих тяжеловесов. Война сделалась обыденностью, привычным пунктом в ежедневнике.

Конфликт на Украине тоже увяз во лжи и взаимных обвинениях. Это ощущалось в разговорах, журнальных статьях, в голосе новостных обозревателей. После первого ожога боль стала притупляться, на смену негодованию пришла усталость, за ней равнодушие. Запах смерти так быстро сделался привычным, словно всегда сопровождал житейскую суету.

Благовоспитанные турки проявляли необычайное упрямство в переговорах, но принимали делегацию широко, радушно. Ответственные лица хлопотали, обсуждали условия контрактов, получали секретные инструкции из Москвы, Берлина, Тель-Авива. Георгий же просто ждал исхода, заразившись восточной неспешностью, с любопытством антрополога наблюдая, как достопочтенные проходимцы всех мастей со всех концов света пытаются деловито облапошить друг друга, рассуждая о дружбе, взаимовыручке, законах рынка и прочих высоких материях. Для него эти несколько дней в Стамбуле выдались нежданной передышкой.

Официальные лица держались особняком, и большую часть свободного времени Георгий проводил с Василевским, который приехал курировать финансовые интересы силового ведомства. Ужинали, курили кальян, парились в бане. Владлен зазвал Георгия в тайский массажный салон, оказавшийся весьма фешенебельным борделем. Они даже заказали в кабинет красивого молоденького транссексуала по прозвищу Азиатский Сапфир, в котором не было уже ничего мужского, кроме пипки величиной с мизинец. Хозяйка утверждала, что парню двадцать два и он уже десятый год в бизнесе, хотя тот едва доставал Георгию до подмышки. Взгляд у Сапфира был цепкий, тяжелый, скучающий. Из любопытства Георгий посмотрел, как тот раздевается, изгибаясь всем своим гладеньким безволосым тельцем, но не стал принимать участия в дальнейших приключениях, вернулся в ресторан, а затем в свой номер.

За завтраком Василевский жадно пил воду и озвучивал конспирологические теории, которые причудливо переплетались в его голове. Заглянув на задний двор большой политики, Георгий охотно готов был поверить и в масонский заговор элит, и в тайное мировое правительство евреев-финансистов, которые веками сражаются с другим кланом влиятельных евреев, и даже в то, что планетой управляют инопланетяне-рептилоиды. Поэтому он не возражал действительному государственному советнику Российской Федерации третьего класса и авантюристу по-своему не менее яркому, чем покойный агент четырех разведок Майкл Коваль.

— Айя-София — это же был самый затратный мировой суперпроект на то время. И долгострой с прогрессивно растущим бюджетом, — просвещал его Владлен, поливая медом овсяную кашу. — Однако строили, ибо понимали, что политическое влияние важнее всего. Когда ты правитель мира, у тебя безграничный кредит. Можешь взимать с провинций дань, или вместо денег нарезать зеленой бумаги, или… Да что пожелаешь! Надо помнить уроки Византии, это наши корни.

— Что-то в девяностые, когда мы с Сашкой на моей даче отстреливались от рэкетиров, про традиции и корни никто не вспоминал. Или это и есть наши традиции — утюг на живот и паяльник в задницу?

— А ты не смейся! — Василевский морщил крепкий выпуклый лоб. — Вот девяностые и показали, что значит расшатать устои. Заговор элит — опаснейшая шутка. Как и сегодня, между прочим. Мы, прогрессивные консерваторы, бьемся за развитие независимого финансового центра. И твой Володя, кстати, четко уловил движение. А либералам не нужна сильная страна, они боятся народа, как бес молитвы. Главная проблема в том, что, несмотря на парады и хоругви, «чикагские мальчики» по-прежнему рулят финансами, лижут подошвы МВФ. Кстати, не знал, что у тебя есть дача.

— Есть, еще от родителей, за Зеленогорском. Кстати, тут вся риторика нашего времени, — заметил Георгий. — Патриотизм — дело хорошее, но человек-то слаб. Кто будет строить фельдшерский пункт в деревне Окуловка, когда можно устроить себе, любимому дачку на заливе? Или виллу на Лазурном Берегу?

— Я буду! — Василевский выпучил глаза. — Нет, лучше! Я не дам строить виллу тому, кто должен строить больницу. А еще лучше, чтоб дом на Вятке считался круче виллы на Лазурке. Помяни мое слово, западники скоро будут драться за российские инвестпортфели. Остальной мир поделен, а наша земля непаханая. У нас под ногами золото лежит.

Георгий отхлебнул чая, глядя по сторонам:

— Можно и не пахать. Есть еще вариант все отнять и поделить заново. Самый эффективный метод ведения бизнеса.

— Это ты про Володю? — Василевский блеснул глазами. — Говорят, ты про него много чего знаешь? Старые дела, скелеты на чердаке?

Георгий поднял брови, изображая недоумение:

— О чем ты говоришь? Володя — друг простых людей и гордость нации.

Василевский натужно рассмеялся.

За соседним столом завтракали живущие в том же отеле официальные делегаты; кажется, прислушивались к их разговору. Нахальные турецкие чайки подлетали к окнам и стучали клювами в стекло, требуя свою долю прибыли.

Чайки нравились Георгию. Как и Стамбул, вышедший встречать новый мировой порядок в заплатанном халате. Позевывая, хозяин словно пояснял своим ученым гостям, что он весьма интересуется инновациями и прогрессом, но пока еще никто не разубедил его в том, что мир стоит на трех черепахах, имя которым — гордыня, алчность и похоть.

Игорь прилетел пятичасовым рейсом. Договорились, что после завершения переговоров они вдвоем останутся в Стамбуле еще на пару дней. Георгий собирался переехать в другую гостиницу, подальше от Владлена и делегатов, поближе к минаретам и фонтанам. Но выяснилось, что найти адекватную замену не так просто, лучшие номера забронированы, к тому же Игорь успел посмотреть на сайте отеля фотографии бассейна и турецких бань.

Прежде равнодушный к одежде, в последний год парень начал следить за модой. Ему шли все эти тесные пиджаки, узкие брюки, повязанные итальянским узлом шарфы. Но голый он был так хорош, что Георгий после короткого бурного секса не хотел отпускать его, снова целовал, гладил, рассматривал изгибы мышц и сухожилий, снова возбуждался, ощущая под своей ладонью горячее биение его мужской плоти. Полоса обид и подозрений прошла, близость их опять сделалась безумной и разнузданной. Поводя лопатками, парень жаловался:

— Дядечка, вы меня уже совсем, — он добавлял непристойное слово.

— Ничего, я доплачу, — говорил Георгий, опрокидывая его на спину.

— Ага, все вы обещаете, а потом из вас и десять баксов не выжмешь.

Приходил и стучал в дверь Василевский. К нему тоже приехала любовница Марина, они собирались гулять по городу, пойти в ночной клуб. «Не открывай, — шептал Игорь, знаками показывая, что не хочет вылезать из постели. — Давай никуда не пойдем».

Они все же спустились в халатах на нулевой этаж, к бассейну. В мужской раздевалке Георгий едва отделался от медоточиво любезного финансового аналитика, который тянулся к Игорю взглядом и всем телом, словно младенец к витрине кондитерской.

В бане потели и отдувались официальные лица, которые успели осточертеть Георгию за четыре дня переговоров. На них с Игорем поглядывали с осуждением. Было свое удовольствие в том, чтобы прямо встречаться с завистливым взглядом очередного блюстителя корней и традиций. Обыватель, даже голый, всегда импотент, лицемер и ханжа, рассуждал Георгий при невольном созерцании чужих пупков и распаренных ступней.

Немолодые, непривлекательные, ожиревшие или узкогрудые, в полуголом виде мужчины и женщины разных племен выглядели в большинстве своем неаппетитно. Европейская привычка к совместному принятию гигиенических процедур явно не шла на пользу укреплению семьи. Эти благочинные оргии лишали тело эротизма. Легитимная нагота теряла свой сакральный смысл в угоду медицинскому или научно-исследовательскому.

Сам Георгий пока без отвращения смотрел на себя в плавках: загар, побритая грудь, прямая спина. С началом финансовой войны он как-то забыл думать о приближающейся немощи. Напротив, те десять — пятнадцать лет активной жизни, которые были у него в запасе, казались бесконечно долгим сроком.

В бассейне довольно бодро, в одном темпе с Игорем, он одолел стометровку, дал себе отдохнуть на спине, понырял и поднялся по никелированной лестнице прежде, чем начал уставать. Мальчик остался на своей дорожке, и какое-то время Георгий наблюдал, как он взметает брызги, мерно взмахивая длинными руками.

В соляной пещере, оккупированной супружеской четой почтенных немцев, с которыми он пару раз завтракал за одним столом, Георгий сам засмотрелся на долговязого парня в голубых плавках. Прислушиваясь к болтовне старухи, тот весьма откровенно улыбался в ответ, и вся теория новой европейской сексуальности летела к черту. Нагота молодого стройного тела и здесь, среди обезличенных общей некрасивостью тел, волновала и притягивала взгляд.

Homo sapiens за три-четыре тысячелетия присвоил сексуальной связи слишком много побочных смыслов. При помощи искусства и религии человек переместил простое, приятное и необходимое занятие в область столь сложных коммуникаций, что постепенно запутался в этой паутине, как муха. В самом прогрессивном обществе секс по-прежнему оставался закрытой темой для обсуждения. Вокруг секса разрослась идеология унижения и доминирования, он стал пищей для тщеславия и политического шантажа. Насколько проще стало бы существование, если бы люди могли отказаться от оценочных категорий в области сексуального. В конце концов высокая мораль ничего общего не имела с заглядыванием под чужие простыни.

Георгий даже усмехнулся про себя: «У тебя вагон проблем, а в голове одна ебля». В баре он заказал апельсинового сока, и, словно по заказу, перед ним вырос старик с обвислым животом, с налипшими на плоское темя волосами и складчатым, дряблым, как скисшее тесто, лицом.

— Георгий Максимович, рад лицезреть. Пришел погреть свой ревматизм, а тут знакомое лицо. Приятное место, вы не находите?

Это был известный в Петербурге сводник по прозвищу Китаец. Он поставлял клиентам юношей всех возрастов и цветов кожи, путешествовал в поисках заказов и товара. Старик без предисловий развернул свою лавочку:

— У меня для вас чудесный гид по местным достопримечательностям. Молодой атлет, голубые глаза, прекрасные параметры… Имеются и прочие оригинальные решения.

Игорь заглянул в бар.

— О, так вы со своим самоваром? Как Адриан с прекрасным Антиноем, — Китаец изобразил что-то вроде воздушного поцелуя. — Сколь благородное постоянство!

— Я в номер, — сказал мальчик, и лицо его приобрело то замкнутое и хмурое выражение, которого Георгий так не любил.

— Уже? Не зайдешь в хамам? Там хорошо.

— Не хочется, — ответил он коротко.

— Ладно, я с тобой, — решил Георгий.

В лифте Игорь косился в сторону, в номере занялся выкладыванием вещей из чемодана.

— Эй, — окликнул Георгий, — что опять? Если ты думаешь, что я заказывал у Китайца новых парней, ты весьма переоцениваешь мои возможности.

— Финансовые?

Георгий подошел и взял его за подбородок:

— Игорь, я люблю тебя страстно, как тигр. Я уже давно не трахаю никого, кроме тебя. Но если я узнаю, что ты мне наставляешь рога с каким-нибудь заказчиком, я убью его штопором. А тебя посажу в мешок и сброшу с Литейного моста, под которым глубина составляет двадцать два с половиной метра.

— А если не с заказчиком? — спросил он, нервно улыбаясь.

— Я не шучу.

Они снова оказались в постели, потом вышли поужинать в ресторане неподалеку, погода стояла чудесная. На фоне глубокого темного неба светились острия минаретов. Стамбул окружал их цветами и зеленью. На завтра было назначено подписание протокола о намерениях с турецкими партнерами, во второй половине дня всей компанией, с Владленом и Мариной, собирались покататься на катере по Босфору. Возвратившись в номер, сразу легли. Георгий провалился в сон, как в теплую воду.

Утром в дверь постучали. Сквозь занавески струился бледный, еще сумеречный свет. В полусне Георгий протянул руку, чтоб удостовериться, что Игорь здесь, рядом, не растворился в мороке, не взят живым на небеса. Что весь он, горячий, отзывчивый, пахнущий медовым яблоком, принадлежит ему.

Но за дверью их сторожил карлик в безрукавке из лисьего меха, похожий одновременно на карту таро и на трансвестита по прозвищу Азиатский Сапфир. На его обнаженных руках переплетались сложные узоры татуировки — цветы, животные, готические буквы. Девиз древних алхимиков «Solve et Coagula». На калмыцком лице застыло выражение злой надменной силы. Он поднес к губам изогнутый рог. «Что это? — спросил Георгий во сне. — Предупреждение? Тайный знак?»

Поднявшись с постели, пару минут он отчетливо помнил плоское лицо блуждающего духа, серебряный рог, лисью безрукавку. Впрочем, это, кажется, была тигриная шкура. Затем сон вылетел из головы.

Игорь повернулся в постели, сбрасывая простыню. Георгий наклонился к нему:

— Я уехал.

— Не уходи, — пробормотал мальчик сонно.

Василевский стукнул в дверь: «Ты готов? Жду внизу!»

— Я вернусь часа через три, — сказал Георгий, не думая о том, что расстояния от точки «а» до точки «б» в древнем городе измеряются не километрами, а волей судьбы.

 

Blow up

Сквозь дремоту Игорь слышал шум воды в ванной. Голос Василевского позвал из коридора: «Ты готов?»

— Я уехал, — произнес Георгий.

Игорь хотел задержать его, обнять на прощанье, но снова провалился в сон, в котором он видел, как Георгий превращается в морское животное. Его рот и легкие наполнялись соленой влагой, взгляд стекленел. Синяя кровь напитывала дорогое сукно костюма, белоснежный ворот сорочки. Игорь хотел окликнуть его, но голос не слушался, липкий язык прирос к небу. Настойчиво звонил телефон. Солнце успело прожарить комнату и постель. Марина, любовница Василевского, которая прилетела к Владлену вчера, требовала, чтоб Игорь немедленно вставал и шел в ресторан на завтрак. Для них была заказана экскурсия по городу, прогулка на катере по Босфору. Мужчины обещали вернуться к пяти часам.

Ветер шевелил занавеску. Морская даль на горизонте сливалась с небом. Игорь чувствовал жаркую истому и легкость внутри своего тела, с которым Георгий вчера управлялся, как с отбивной на разделочной доске, — мял, шлепал, поворачивал. Вспоминая об этом, Игорь закусил губу, сдерживая улыбку. Тут же вспомнилось неприятное — две вчерашние встречи, Равиль Маисович и Винсент.

С января ирландец не оставлял его в покое — звонил, поджидал у лифтов, пытался объясниться. Игорь наконец поговорил с ним откровенно, как советовали психологи в книжках. «Ты симпатичный парень, но у нас ничего не будет. Я не хочу ради случайного секса разрушить отношения, которые для меня важнее всего». Но журналист не хотел верить, что он и в самом деле любит мужчину, который старше на двадцать семь лет. «Ты живешь с ним из-за денег, я это понимаю. Но почему нельзя брать его деньги, а трахаться со мной?»

Они встретились вчера в душевой у бассейна. Винсент был в голубых плавках. Даже мокрые его волосы топорщились надо лбом. За полминуты он рассказал, что выбил у начальства командировку, что в Стамбуле тоже есть гей-клубы и в прошлый раз он познакомился здесь с красивым местным парнем, владельцем сувенирного бизнеса. Правда, наутро Иса почему-то потребовал оплатить его услуги, угрожая устроить скандал. При этом Винсент улыбался и разглядывал Игоря так откровенно, что Китаец, наблюдавший за ними из джакузи, конечно, обо всем догадался. Похоже, ирландец собирался всерьез испортить ему эти два дня в Стамбуле, а может, и все ближайшее будущее. Когда вчера Георгий сжал его щеки и пригрозил утопить под Литейным мостом, Игорь почувствовал, как душа уходит в пятки. «Измайлов не должен никогда узнать про Винсента», — решил он твердо.

В подтверждение всех опасений ирландец поджидал его в гостиничном коридоре.

— Я назначил интервью с твоим Измайловым! — сообщил он радостно. — Хочу узнать его как человека. Собираю материал для книги.

— Что? Какой еще книги?

— О русской мафии в Европе. Это горячая тема! Березовский, Литвиненко. За десять лет в Британии загадочно погибли несколько очень богатых людей. Ты тоже должен рассказать про Майкла Коваля, которого убили на Сицилии. Что там произошло?

Игорь смотрел в его улыбающееся лицо и не верил, что он говорит всерьез.

— Ты идиот?

По-детски капризно Винсент надул румяные губы:

— Почему? Такую книгу можно хорошо продать. Сегодня людям интересно знать больше о вашей России. Особенно если это гей-тема, убийства и мафия.

— Послушай меня. Если ты только попробуешь что-то рассказать Измайлову, — он пытался найти способ напугать ирландца, — я тебе просто сломаю нос.

— А я тебе, — возразил Винсент. — Я тоже дрался в колледже и всегда побеждал.

Игорь нажал кнопку лифта. Вспомнил, как ирландец с разбитой бровью вбежал за ним в лифт, — почему-то вся история Винсента была как-то связана с подъемом и спуском. И в этот раз Винсент шагнул за ним в зеркальную кабину, протянул руку, чтобы взять за плечо. Игорь отстранился.

— Слушай, правда, оставь меня в покое. Я говорил, у нас ничего не получится. Или ты просто хочешь испортить мне жизнь?

— Но я тебя люблю, — Винсент моргал рыжими ресницами.

— А я тебя нет!

— Je t’aime… Moi non plus! — крикнул ему в спину журналист.

Время завтрака заканчивалось, официанты убирали посуду, но Игорь успел налить себе кофе и сделать пару тостов с ветчиной. Славянская красавица Марина, с гладкими русыми волосами, с вишневыми губами и чуть толстоватым носом, читала путеводитель по Стамбулу.

— Ты знал, что Айя-София — самый большой храм христианского мира до постройки римского Святого Петра? Собор стоит на разломе тектонических плит, и рядом с ним нередко случались землетрясения и пожары.

Игорь рассеянно слушал, жевал и думал, как решить проблему Винсента. Рассказать обо всем Измайлову? Покаяться и обещать, что больше никогда?.. Он вспомнил голос, выражение лица Георгия: «Можешь собрать свои вещи». Чистосердечное признание отменялось. Игорь так погрузился в размышления, что не заметил, как за их столик уселся Китаец:

— А где же наш шлемоблещущий Гектор? Отправился к полям финансовых сражений? Кушайте, птенчики. Приятно смотреть, как молодежь подкрепляется завтраком после ночных утех.

Марина взглядом спросила Игоря, кто этот толстый старик с крашеными волосами и женской брошкой на кофте. Игорь вспомнил Китайца голым. Именно так должна выглядеть жаба, вставшая на задние лапы. Он решил не пытаться быть вежливым.

— Вас, кажется, никто не приглашал.

— Все зовут дядюшку Равиля, когда от него что-то нужно. Если нечего кушать и негде ночевать. А когда Равиль поможет цветику наладить личную жизнь, все забывают старика. Такой уж вы неблагодарный меленький народец. Но я не обижаюсь. Что это, путеводитель? — без тени смущения Равиль Маисович взял из рук Марины книжку. — Вы уже открыли для себя жемчужину Босфора? Могу посоветовать чудного экскурсовода. Он знает все притоны, где можно раздобыть любое волшебство.

— Спасибо, мы не употребляем наркотики, — Марина отняла свою книжку.

— Деточка, кто говорит про наркотики? В Стамбуле колдовством напоен воздух, — Равиль Маисович подмигнул набрякшим веком и узкой прорезью глаза. — Этот город не так-то прост. Он менял хозяев, имя и веру, но здесь никогда не переводилось золото.

Марина повернулась к Игорю:

— Пойдем уже, здесь чайки так орут.

— Это перед дождем, дорогуша. А ты погоди, цветочек… Есть разговор.

Пожав плечиками, девушка отправилась в номер. Равиль Маисович сморщился всеми складками желтого лица, изображая печаль:

— У нас несчастье, ландыш мой. Шурик попал в больницу.

— Что с ним?

— Ты ведь знаешь, осенью он ограбил Геннадия, вынес из квартиры все ценные вещи. Как благородный человек, Геннадий не стал заявлять, но было еще несколько случаев.

Китаец начал рассказывать, как Бяшка украл в гостях ноутбук и золотые украшения, как его уличили в попытке продажи краденого.

— И что вы от меня хотите? — спросил Игорь хмуро. Все, что случилось с приятелем, было вполне ожидаемо.

— Вы все мои милые цветики, я о каждом помню и беспокоюсь. У кого-то все хорошо, а у кого-то трудная жизнь, — Китаец впился глазами в Игоря. — Ты ведь встречался с Бяшей в Москве? Он говорил, что у него обнаружили вирус? Да-да, тот самый. Геннадий тоже болен. Я просто хотел тебя предупредить.

Игорь ощутил холодок внизу живота, как прикосновение костлявой руки:

— Если ему нужна помощь, пусть сам позвонит и попросит.

— Послушай, золотце, пока ты молод и здоров, у тебя всегда найдутся благодетели. Но в грязной общественной больнице ты остаешься один на один с печальной перспективой. Как результат — уныние, депрессия, суицидальные попытки. Геннадий готов опустить руки. А у тебя хороший богатый мужчина, майн либхен. Нужно беречь его нервы.

— При чем здесь Измайлов? У меня нет СПИДа, я не трахался с Бяшкой.

Игорь поднялся. Китаец уцепился подагрическими пальцами за его рукав:

— Постой, розан мой. Я же познакомился с твоим великолепным другом. Этот Винсент отлично говорит по-русски. Он пишет книгу, ты знаешь об этом? Про бедного Майкла Коваля. Думаю, я мог бы ему помочь. Впрочем, Георгий Максимович, конечно, знает об этом больше.

Игорь разозлился всерьез:

— Не надо мне угрожать, как в глупом детективе! Плевал я на вашего Винсента, я его почти не знаю.

— Конечно, цветочек. И все же не стоит расстраивать Георгия. Зачем ему знать, что ты почти не знаешь такого молодого, роскошного парня, с которым ты проводишь время на джазовых концертах.

Игорь повернулся и пошел к лестнице.

— Поговорим после, золотце! — крикнул вслед ему Китаец.

В номере Игорь включил электрическую зубную щетку. Он злился на себя за то, что остался в ресторане с Китайцем, что не решился грубо послать его и уйти. Угрозы старика не пугали его, он был уверен, что Георгий не станет слушать Равиля. Но Винсент мог наделать глупостей, да и новости про Бяшку действовали угнетающе.

Он слишком хорошо знал это чувство, когда из жизни уходит смысл и человек начинает разрушать себя любым доступным способом. Это случилось с матерью, когда она перестала сопротивляться воле дяди Вити, и раковая опухоль спасла ее от казни, назначенной самой себе. Теперь это происходило с Бяшкой. Даже после подставы с наркотиками Игорь все еще сохранял привязанность к приятелю, иногда вспоминая, как делил с ним постель и засохшую пиццу, как вместе они мечтали о будущем. Теперь для одного из них это будущее стремительно катилось в могилу.

Щетка ударилась о зубы, повредила десну. Марина постучала в двери номера. С ней был молодой мужчина с рыжими, крепко вьющимися волосами — экскурсовод, присланный сопровождать их по достопримечательностям Стамбула. Его звали Ади.

Звонил Владлен, сообщил, что они с Георгием немного задержатся. Не было смысла сидеть в отеле, втроем с Мариной и Ади они отправились гулять по городу. В трамвае экскурсовод рассказал о себе:

— Я русский, хотя наполовину еврей, на четверть ассириец, мы жили в Армении, а теперь живем в Израиле. Но я считаю себя русским. Хотите скажу почему?

— Скажи почему? — улыбалась Марина.

— Русские такие же, как библейские евреи. Господь испытывает нас, посылает страшные беды. Русских разбросало по всему миру, и везде нас любят, или ненавидят, или боятся. От нас все время чего-то ждут. Я знаю, и сейчас многие ждут, что русские спасут человечество.

— От кого?

— Конечно, от Америки.

Ади чем-то напоминал парижского художника Кемаля. У него был слишком крупный нос, ржавая щетина покрывала украшенные оспинами щеки. Но сложен он был как для рекламы спортивной одежды — прямые плечи, узкая талия и веселые крепкие ягодицы, привлекавшие взгляды прохожих. Марина слушала его болтовню и улыбалась сочными вишневыми губами.

Глядя на них, Игорь ощущал витающее в воздухе возбуждение. На старом рынке, среди гортанного клекота торговцев, в столбах света, душистого от летучих пряностей, он вспоминал Георгия. Когда все в жизни складывалось слишком хорошо, за поворотом ждал, как правило, прямой удар в челюсть. «Нет, не в этот раз, — говорил он себе. — Если не ждать неприятностей, то ничего и не случится».

Марина купила шелковый платок и коробку обсыпанных сахарной пудрой кубиков рахат-лукума. Болтая с Ади, Марина на ходу ела сласти, смеялась невпопад, запрокидывала голову. Чувствуя себя третьим лишним, Игорь брел за ними по пыльным улочкам, прячась в тени домов от жгучего солнца, проталкиваясь в толпе туристов.

Он начал уставать от жары и недосыпа, заныло больное колено, хотелось вернуться в гостиницу, лечь в постель. Но Марина и Ади тащили его по улицам и площадям и наконец заставили войти в собор Айя-София, о котором читали в путеводителе за завтраком.

Внутри было прохладно, но похоронная роскошь колонн и мозаик наводила скуку. Ади рассказывал историю храма. Игорь смотрел в лицо бога, безмятежное, как солнечный луч, и снова вспоминал Георгия. Что если Винсент расскажет ему, как они трахались в кабинете? Ну нет, он не сошел с ума, чтобы решиться на такое. И все же на всякий случай надо было придумать легенду. А еще лучше просто «пойти в жестокий отказ».

Из одного музея Ади повел их в другой, подземный. Это было самое странное место из всех, какие Игорь видел в своей жизни. Каменные ряды колонн уходили в сумрак, как в бесконечность. Арки сводчатого потолка отражались в темной глади воды, покрывавшей весь пол пещеры, словно антрацитовый паркет. Казалось, под ногами дышит бездонная тьма.

— Цистерна базилика, — сказал Ади. — Древнеримское водохранилище.

Между колоннами от входа до противоположной стены тянулся деревянный помост. Вместе с другими туристами они пошли по мосткам над водой.

— На самом деле никто не знает, когда здесь появился этот храм. Возможно, римляне только перестроили капище древних греков или этрусков.

Марина то и дело останавливалась, делала фотографии, просила фотографировать ее, призывно изгибаясь над перилами. Ади послушно щелкал фотоаппаратом, продолжая давать пояснения:

— У этрусков была своя религиозная система, культ мертвых. Они считали, что у человека не одна душа, а целых три. После смерти та душа, которая находится в печени, растворяется в протоматерии подземного мира. Другая душа, та, что расположена в голове, переходит в небесный мир и затем перерождается в другого человека. А третья душа, живущая в сердце, остается на земле. Она продолжается в потомках, или в деяниях человека, или в памяти любивших его людей.

Слушая экскурсовода, Игорь трогал колонны, разглядывал медлительных рыб в черной воде.

Вместе с Ади и Мариной они оказались в конце деревянных мостков, на небольшой каменной площадке, лежавшей почти вровень с водой. Здесь колонны опирались на огромные каменные головы. Одна была уложена на бок, другая поставлена затылком вниз. Безмятежные лица изваяний смотрели в пустоту, волосы клубились каменными змеями.

— Медуза, Менвра или Мания, богиня безумия и справедливого возмездия, — Ади почтительно коснулся лба медузы. — Кстати, скоро первое мая, праздник подземных богов. В их честь устраивали игры, пиры и священные обряды.

— Это праздник солидарности трудящихся! — весело возразила Марина.

Ади быстро взглянул на Игоря:

— А чтобы умилостивить силы природы, приносили в жертву мальчиков.

Плоское лицо медузы напомнило Игорю черноволосую Гулю, подругу дяди Вити. Она была похожа и на переодетого девочкой подростка, которого Игорь видел в резиденции Владимира Львовича.

Заглянув в пустые зрачки изваяния, Игорь словно на секунду провалился в другую реальность. Он лежал в степи, на остывающей земле, глядя в ночное небо, и черное небо смотрело в него тысячью глаз, и зверь жалобно выл над ним, и метелки ковыля раскачивались под ветром. А после, прикованный железным ошейником к цепи, он глотал солоноватую ржавую воду, и палуба корабля сверкала рыбьей чешуей, а надсмотрщик в кожаном переднике вскидывал над спинами гребцов змеиный хвост кнута. Мускулистый, голый, блестящий от пота Георгий сидел на соседней скамье.

Игорь ощутил, что все это правда, что жизнь — бесконечный круговорот, и они с Георгием связаны прочнее и крепче, чем кажется. Но почему-то от этой мысли стало холодно внутри.

— Вот ужас! Сфотографируй нас рядом с этой головой, — попросила Игоря Марина и прильнула к Ади. Парень неловко обнял ее за плечо.

Георгий позвонил, когда они в трамвае возвращались в гостиницу:

— Как вы там? Я заканчиваю. Дождь собирается. Может, все придется отменить. Подождите нас в холле, внизу.

В гостиничном холле они заказали напитки из бара — кампари и воду со льдом. Носильщик перевозил на тележке баулы из дорогой лоснящейся кожи. Старухи в бриллиантовых серьгах сидели в ряд на бархатном диване. Одна держала на коленях сумку, другая — кофейную чашку, третья — толстую пожилую собаку. Возле стойки низенький господин в кашне и золоченых очках, близоруко щурясь, заполнял анкету. Человечек этот был так похож на Майкла Коваля, что Игорь вздрогнул про себя — может, он приехал, чтоб потребовать уплаты по счетам?

Десна немного распухла, Игорь чувствовал во рту металлический вкус крови. Марина громко хохотала, болтая с Ади. Через стекло Игорь увидел, как носильщик закурил возле урны. Ему тоже захотелось курить.

Он вышел на улицу. Начал накрапывать дождь.

Игорь решил больше не думать про Винсента и ничего не бояться. Измайлов мог злиться, ревновать, изменять ему или искать обидные мотивы его поступков, но их близость всегда была важнее. Время останавливалось, когда они целовались на снегу под ледяной крепостью или когда вчера ночью Георгий распинал его на постели.

Машина поворачивала на стоянку, Игорь взглянул на часы — 17:45. Вспыхнул фейерверк, по земле прошла дрожь. Он успел подумать: «Какому кретину пришло в голову взрывать петарды у гостиницы?» В ту же секунду он услышал пронзительный крик и побежал в сторону взрыва.

Под ботинками хрустели куски пластика, он увидел развороченный асфальт, осколки стекла и оторванную дверь «мерседеса». На водительском сиденье кто-то оставил приготовленный для прачечной ком грязной одежды. Но среди складок виднелась человеческая кисть. В сознании Игоря начала проявляться страшная догадка. Он шагнул к вмятой в салон пассажирской двери. Марина, подбежавшая к машине, кинулась к нему:

— Игорь, не смотри туда! Не смотри, пожалуйста!

Но Игорь уже заглянул через разбитое стекло в салон.

После он не мог вспомнить, что было дальше. Он словно перестал существовать. Кажется, он бился, кричал, рвался к взорванной машине, но Василевский и водитель крепко держали его за руки, а он не понимал, почему его не пускают к Георгию. Это были самые страшные минуты в его жизни.

Потом он очнулся в машине Владлена. Лил сильный дождь, вспыхивал маячок на крыше скорой помощи. Сверкали вспышкой фотокамеры журналистов; кажется, там был Винсент. Полицейский в фуражке с козырьком разматывал катушку с желтой лентой, огораживая место взрыва. Игорь пил воду со вкусом лекарства, зубы стучали о стакан. Марина гладила его по волосам и повторяла:

— Успокойся, прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо.

Чайки беспокойно кружили над взорванной машиной и кричали:

— Ничего! Ничего! Больше не будет ничего.

Игорь закрывал глаза и видел трех старух, сидящих посреди гостиничного холла. Их сморщенные, накрашенные, словно окровавленные губы не переставали шевелиться.