Тень отца

Детали бомбы с радиоуправляемым взрывателем обнаружили на днище машины. Устройство сработало при открывании двери, водитель погиб. Отец задержался в салоне, это его спасло. Владлен уехал с переговоров чуть раньше. По его словам, чтобы заскочить в супермаркет и купить подарки жене и детям. Взрыв он увидел с дороги, когда подъезжал к стоянке.

Уже через пару часов после случившегося команда отца — Эрнест, Казимир, сильно выпивший дядя Саша Марков — собрались в переговорной в московском офисе. Марков бросался в бой:

— Румянцев, залупа конская! Да я это блядво, глисту парашную голыми руками порву! Я ж их за Егора в асфальт закатаю!

На глазах Александра Николаевича сверкали пьяные слезы. Эрнест, как всегда, сохранял спокойствие.

— Организуем оперативный штаб. Надо принять план действий. Какие будут соображения?

— Утром я вылетаю в Стамбул, — сказал Максим.

Пьяный Марков возразил неожиданно трезво:

— А смысл? Там есть кому дежурить на кушетке в коридоре!

— Мы ничем не поможем, — поддержал Маркова Казимир. — Там помогают врачи. Нельзя рисковать, ты — второй на очереди.

— Я ничего не боюсь, — заявил Максим, хотя его подташнивало при мысли о том, что его в целом вызывающее теплые чувства и удовлетворяющее необходимым требованиям тело может быть разорвано в клочья или, еще хуже, искалечено взрывом.

— А я боюсь, — дядя Саша хлопнул по столу ладонью. — И за Егора, и за тебя. Даже не возражай! К тебе приставим охрану, а полечу я.

Казимир Петрович согласился:

— Охрану усилим. Главное сейчас — понять, кто это сделал. Потому что они захотят довести до конца.

— Мне лично все понятно! — вскинулся Марков, отхлебывая виски из стакана. — Эта гниль подзалупная, Глебушка! Я ж ему звонил, он радостный, как Петросян. Сука, тварина! Отпетушить и угандошить обоих, вместе с Курышевым!

Маркова успокоили. Эрнест начертил на листке бумаги схему, в которой обозначались сразу несколько сил, заинтересованных в устранении отца. Первым в списке стоял Глеб Румянцев, бывший вице-президент холдинга, за ним — Феликс Курышев, тоже отставленный от принятия важных решений и способный на неадекватные действия.

Мог быть причастен и Владимир Львович. Иногда Максим готов был поверить, что внезапная гибель Ларисы в автомобильной катастрофе не обошлась без участия тестя. В его кругу убийство служило рядовым инструментом конкурентной борьбы. На последней пресс-конференции отец дал понять, что располагает важной информацией относительно неких влиятельных лиц, и тесть мог принять это на свой счет.

Марьяну, согласившись, вычеркнули из списка. Она ненавидела отца, но вряд ли была способна спланировать и осуществить акцию со взрывным устройством.

По словам Эрнеста, была еще одна влиятельная сила, имеющая и мотивы, и ресурсы для покушения. В Лондоне отец занимался финансовыми операциями, не связанными с интересами холдинга. Всех подробностей юрист не знал, но мог предполагать, что дело касается наследства погибшего на Сицилии Майкла Коваля. Здесь были замешаны бизнес-партнеры двух покойных русских олигархов. Эрнест знал, что интерес к выморочным капиталам Коваля проявляет и Владлен Василевский, связанный с Департаментом экономической безопасности ФСБ. Марков тоже находил странным, что Василевский оказался в другой машине, хотя он должен был уехать со встречи вместе с отцом.

После двухчасового обсуждения было решено: дядя Саша Марков летит в Стамбул, чтобы прояснить детали покушения на месте, остальные делят сферы ответственности. Казимир должен связаться с Осипенко, который работал когда-то начальником службы безопасности у деда, а теперь вернулся в Следственный комитет. Марков обещал подключить к расследованию свои ресурсы. Эрнест садился готовить справку о встречах отца в Лондоне. Максим поехал к тестю.

Помощник сообщил, что у Владимира Львовича есть только полчаса между заседаниями и что Максима ждут на Охотном Ряду, ему заказан пропуск. Пожилая секретарша встретила его в приемной и проводила в депутатскую столовую. Максим не ожидал, что разговор состоится за обедом, в окружении жующих челюстей и сальных губ, но тесть не предложил ему выбора. Владимир Львович осторожно ел суп, брезгливо осматривая содержимое каждой ложки.

— Если бы ты был моим сыном, — сказал он, тщательно пережевывая разваренные овощи, — я бы дал несколько советов, полезных в данных обстоятельствах. Но ты сын своего отца, а Георгий имел… имеет свой взгляд на события.

— Отец в реанимации, и я собираюсь принимать решения самостоятельно, — возразил Максим.

— Но ты же пришел ко мне? — пожал плечами Владимир Львович. — Возьми что-нибудь. Котлеты, компот. Суп отвратительный.

— Спасибо, я пообедал. Я пришел узнать, что вы думаете об этом. Если вы что-то знаете.

Владимир Львович задумчиво жевал:

— Я знаю то же, что и ты.

Максим смотрел в его одутловатое больное лицо, пытаясь залезть ему в голову и понять, почему он так равнодушен к происходящему, хотя покушение на отца уже обрушило акции компании и возбудило кредиторов. Возможно, политик знал о подготовке взрыва, возможно, одобрил его или даже сам дал поручение. Подперев щеку рукой, тесть со скукой заговорил:

— Собственно, если тебе интересно мое мнение, я могу сказать, что думаю. Твоему отцу оформили пропуск в морг, а ты бежишь к чужому дяде и спрашиваешь, что тебе делать.

Максим заставил себя проглотить унижение. Тесть всегда соблюдал с ним дистанцию, как с посторонним и малознакомым человеком. Но теперь эта холодность приобрела почти демонстративный характер.

— Если бы я с уверенностью знал, кто это сделал…

Владимир Львович перебил его:

— Ты не хочешь открыть салон педикюра?

Максим расшифровал его иносказание: «Или действуй, или ищи себе другое занятие».

— Я не думаю, что в жизни только две альтернативы, — сдерживая раздражение, произнес Максим. — Или салон педикюра, или убивать всех, кто мне не нравится.

Тесть отставил тарелку, промокнул салфеткой рот:

— Хочешь убивать тех, кто тебе нравится?

Максим не стал делать вид, что ему смешно. Он чувствовал себя так скверно, как, наверное, никогда раньше. Почему-то только сейчас он отчетливо понял, что отец и в самом деле может умереть, оставив его один на один со всеми проблемами мира.

— Спасибо, что уделили время, — сказал он тестю, поднимаясь из-за стола.

— Дешевый зехер, — пробормотал Владимир Львович.

— Что?

— Дешевый понт, — повторил тесть и тоже поднялся.

Вместе они вышли из столовой. На ходу политик говорил, не глядя на Максима.

— Запомни, пока ты — никто. Просто сын Измайлова, хороший парень, у которого есть влиятельные друзья. Они готовы заплатить за тебя в ресторане. И предложить тебе начать политическую карьеру. Они уже обещали сделать тебя президентом? По крайней мере, вице-спикером Госдумы?

Максим вспомнил разговор с Юрием Минаевичем.

— Сейчас речь не обо мне, — возразил он.

— Нет, речь о тебе. Ты приехал покорять Москву и до сих пор ждешь, что золотые яблоки так и будут сыпаться с неба. Но здесь за все нужно платить. Когда тебя гасят лицом об стол, ты можешь сделать две вещи. Остаться хорошим парнем и открыть салон педикюра. Или надо отвечать по понятиям.

Возвращаясь в офис, Максим тяжело обдумывал слова тестя. Владимир Львович так просто толкал его к преступлению, словно предлагал посильнее ударить по теннисному мячу. Максим представлял волнистую челку и сочные губы Глеба Румянцева, ямочку на круглом подбородке. Тот был любовником Ларисы, Максим всегда вспоминал об этом с легким отвращением, как будто, лежа в постели, прикасался к чужому нечистоплотному телу. Конечно, Глеб был способен организовать покушение в другой стране, чтобы спрятать концы, запутать и затянуть расследование. Причин к устранению отца у него было вполне достаточно.

Если завтра Глеба застрелят на выходе из ресторана, а Курышев провалится на снегоходе под лед, можно будет представить все эти случаи как цепь покушений на верхушку холдинга. Марков или Владлен Василевский наверняка знали, где взять специалистов для такой работы. Но сама идея убийства не нравилась Максиму. Пугала не рациональной опасностью попасть в тюрьму или стать жертвой шантажа, скорее глубинным трепетом перед смертью. Внутренним чутьем он понимал, что, отняв чужую жизнь, навечно поселит в своей душе сосущего червя возмездия. Но тесть был прав. Если ничего не предпринять, отца снова попытаются убить. А после и самого его прихлопнут, как досадливую муху.

Сравнивая себя с отцом, Максим думал, что тому наверняка приходилось физически устранять врагов и конкурентов, хотя он не знал ни одного подтвержденного случая. Даже с семьей Сирожей, которые упекли его в тюрьму и отняли бо́льшую часть бизнеса, отец разошелся бескровно. Феодальный мир отца, где при всей жесткости нравов ценились преданность, дружба и верность, отличался от мира Румянцевых, Курышевых и Владимира Львовича. Понятия чести не имели хождения в обществе, где властвовали деньги, подлость и опережающий удар. Максим пока не знал, готов ли перейти границу между этими двумя мирами. Но разрешить гамлетовскую дилемму — убить или не убить — он должен был сам. Помочь тут не мог ни Саша Марков, ни Василевский, ни тесть, ни Бог.

В офисе Максим включил телефон, увидел пару десятков пропущенных звонков и сообщений. Секретарша, взятая на место прежней нерасторопной дочки начальника финотдела, распечатала для него стопку писем. Красивая длинноногая брюнетка, она чем-то напоминала Катю, модель, с которой Максим встречался до женитьбы и, возможно, встречался бы до сих пор, если бы она не переспала со всеми его приятелями.

— Анжела, — он перекатил ее имя во рту, словно раскусывая приторно-сладкий леденец. Ангелина, Снежана, Карина, Кристина — вычурные имена почему-то всегда доставались женщинам глупеньким и тщеславным. — Зайдите ко мне в кабинет.

Пока она зачитывала письма, Максим разглядывал ее всю, с ног до головы, представляя, как подходит к ней сзади, проводит ладонью по ее гладким волосам. Можно было пригласить ее в ресторан. Или просто снять номер в гостинице. Или прямо сейчас отвести ее в тесную гардеробную, обнять, нашарить грудь под блузкой. Он видел, что грудь у нее маленькая и уже немного обвислая, наверняка с черными сосками. Он давно не занимался сексом с женой, так и не завел любовницы, и сейчас тяжелое возбуждение поднималось от колен до живота. Он не знал, есть ли у Анжелы муж, дети. Собственно, он ничего не хотел о ней знать. Хотел только обнять ее и почувствовать влажное тепло внутри ее тела.

Думать о том, что отца положат в гроб и закопают в землю, было слишком тягостно, и Максим гнал от себя эти мысли. Но смерть словно держала его за шиворот и трясла как щенка, требуя ответа на свои вопросы.

— Что им ответить, Максим Георгиевич? — спросила Анжела.

«Анжела, я не люблю свою жену, у меня давно не было женщины. Мой отец умирает. Мой тесть хочет, чтобы я стал убийцей. Мне трудно и страшно. Помоги мне. Обними, пожалей меня», — произнес он мысленно, и ему сделалось стыдно за то, что он расклеился, как баба.

Трахнуть секретаршу ему хотелось просто в отместку за унижение, только что пережитое в депутатской столовой. Он отпустил ее, заметив, что в уголках накрашенного рта изобразилось разочарование.

Эрнест прислал список фондов, к которым имел отношение Коваль. Максим взял распечатки с собой. Выйдя из кабинета, он спустился на второй этаж и зашел в отдел кадров. Начальница вскочила при его появлении, не слишком убедительно изображая сочувствие.

— Максим Георгиевич, какое страшное несчастье! Мы все потрясены.

— Я по другому вопросу, — он увидел, как жадное любопытство на лице служащей скисает в простоквашу. — Замените мне секретаршу. Не надо больше присылать фотомоделей, найдите профессионального человека постарше.

Начальница кивнула понимающе.

Казимир Петрович, как и обещал, приставил к Максиму охрану, вооруженным людям выписывали пропуска. Дожидаясь, пока они закончат, Максим позвонил жене. Кристина плакала — ей сообщила о случившемся Галина, жена Юрия Минаевича. Слухи по Москве распространялись быстро.

 

Богомол

Марьяна ни минуты не винила себя в том, что произошло с Георгием. Она помнила шаманку, костер, иглу и куклу без лица, которая представлялась ей то Измайловым, то его любовником, которого она теперь ненавидела привычно, уже без всяких самооправданий. Однако в действенность заклинаний она отказывалась верить. Мысль о собственной смерти пугала ее, и связь магического ритуала с реальными событиями она отвергла сразу, как уже было с колдуньей и каплями крови в кофейной чашке.

Причиной покушения стал, конечно, передел московской корпорации, гигантской многоступенчатой пирамиды, построенной для высасывания прибыли из госбюджета. Георгий отодвинул от кормушки некоторых приближенных высокопоставленной семьи. В свое время так же поступили компаньоны с ней и с компанией ее отца, и Марьяна хорошо понимала, почему Измайлова решили устранить.

Она снова вела мысленные диалоги с покойным отцом, и в последнее время они становились все горячее, а голос, звучащий в ее голове, все отчетливее и громче. Отец подтверждал, что в случившемся нет и не может быть ее вины. Она была верна мужу, готова была делить с ним радость и горе, жила его заботами, терпела измены и обиды. Освободившись из тюрьмы, Георгий заставил ее поверить, что готов начать все заново. Ей казалось, он хочет того же, что и она, — забыть прошлое, все простить друг другу и попытаться построить отношения на основе прежней дружбы. Но уже через две недели он бросил ее и помчался на Сицилию, думая только о заднице своего любовника, как наркоман, который срывается после лечения.

Марьяна больше не хотела прощать живого, но еще могла простить умирающего. Сразу после звонка Максима, отложив все дела, она заказала билет в Стамбул. Она знала, что встретит в госпитале компаньонов Измайлова, которые всегда относились к ней с неприязнью, а с ними — развратную дрянь, погубившую всю ее жизнь. Но теперь она была готова вступить в открытую схватку. Даже бывшая жена у постели раненого имела больше прав, чем все любовники вместе взятые.

Первым, кого Марьяна увидела в коридоре турецкой клиники, был самый преданный из друзей Георгия, насмешливый и злой Александр Марков. Как и ожидалось, он был нетрезв и не выказал радости при встрече.

— Чего ты здесь забыла?

— То же самое могу спросить у тебя.

Пока ждали врача, Марков отпускал на ее счет свои обычные издевательские шуточки:

— Выглядишь как будто тебя осы покусали. Что у вас, баб, за мода такая, превращать свою рожу в жопу младенца? Не боишься — теперь Бог не узнает, как в том анекдоте?

Марьяна отворачивалась, отмахивалась рукой от перегара. Она не понимала, как он может вести себя так безобразно, когда состояние Измайлова, по его же словам, оставалось критическим. Но Марков всегда отличался самым циническим взглядом на вещи.

Наконец их пригласили в кабинет. Там уже находился друг Георгия Владлен Василевский, крупный, еще не старый и привлекательный мужчина, похожий на известного актера. Возле окна маячила долговязая фигура любовника мужа. Удлиненными пропорциями тела, высокой шеей, угловатыми движениями он весь напоминал гигантского богомола. Обернувшись, он встретился с Марьяной взглядом и быстро отвел глаза, травянисто-зеленые, как у насекомого.

Пожилой усталый хирург с короткой щеткой усов сел за стол, сцепив худощавые руки. В клинике работал русский врач, он переводил слова турка. Георгий получил тяжелые осколочные ранения в области груди, требовалась повторная операция, возможно, не одна. В легких образовались инфильтраты и очаги воспаления. Состояние могло ухудшиться в любой момент.

Марьяна чувствовала головокружение — ей было трудно говорить и слушать про болезни, всегда переносила их на себя. Любовник мужа равнодушно смотрел в окно или изучал свои замшевые кроссовки. Марьяна обратила внимание на то, как неуместно модно он пострижен, как бросается в глаза логотип дорогой итальянской марки на его замшевой куртке. Он словно явился в больничный кабинет после ночи в гей-клубе. Утомленный вид и синева вокруг глаз подтверждали ее догадку.

Когда врач сказал, что родственники могут увидеть раненого, Марьяна заявила свои права:

— Я жена. Я приехала для того, чтобы решать все необходимые вопросы. Прошу больше никого не пускать к мужу.

— Ты бывшая жена! — заорал Марков. — Нашлась тут, командовать она будет!

— Иди, проспись! — крикнула в ответ Марьяна. — Ты понимаешь, где ты находишься? Георгий умирает!

— Доминируй, властвуй, унижай! — смеялся ей в лицо пьяный Марков.

Богомол смотрел на нее бешеными глазами, раздувая ноздри:

— Почему вы здесь распоряжаетесь? Зачем вы вообще приехали?

Они обращались друг к другу впервые в жизни, но Марьяна поняла, с какой силой он ненавидит ее, и ужаснулась этой нечеловеческой злобе: «Господи, за что? Что я ему сделала?»

— Я приехала к своему мужу, — твердо отчеканила она. — А кто ты такой и зачем ты здесь, я не знаю и знать не хочу!

Тот сделал шаг вперед, но Владлен удержал его, что-то сказал негромко, но внушительно. Марьяна поблагодарила своего защитника взглядом. Пожилой хирург поднялся и махнул рукой, показывая, что могут идти все вместе.

В коридоре Марьяна старалась держаться как можно дальше от любовника мужа, кожей ощущая его тягостное присутствие. Она не стала заходить с ним в лифт, чтобы случайно не соприкоснуться, дождалась другой очереди. Все отчетливее она понимала, что для безопасности Георгия просто обязана убрать из больницы это неприятное всем существо.

В реанимационную палату их не допустили, подвели к стеклянному окну в стене. Георгий лежал на кровати без движения, только шевелилась приоткрытая нижняя челюсть, словно ему не хватало воздуха. Дыхательные трубки тянулись к аппарату с кислородом, верхняя часть груди и плечи были опутаны проводами, датчики соединялись с приборами. Его бледный лоб и синеватые щеки покрывала испарина, глаза запали, губы запеклись коричневой пленкой. На руках и лице было множество царапин и мелких ран от осколков.

— Держится, боец! — воскликнул Марков, тут же достал из кармана фляжку и отхлебнул, распространяя вокруг сивушный запах.

Юродствуя, он протянул фляжку Марьяне, затем Василевскому. Но выпить согласился только богомол. «Не удивлюсь, если он уже спит с Марковым или с кем-то еще», — она уже обдумывала, как будет рассказывать новости подруге Свете.

— Эгей! Мы тут! — размахивал руками Марков.

— Хватит паясничать, ты не в борделе! — осадила его Марьяна и перекрестилась быстрым движением.

Было очевидно, что Георгий не перенесет повторной операции. Еще в самолете Марьяна твердо решила сделать все от нее зависящее, чтобы спасти бывшего мужа. Она оплатит любое, самое дорогое лечение, будет требовать от врачей невозможного, закажет молебен в церкви, сама будет молиться, пока остается хотя бы крошечный шанс. Но теперь приходилось смириться с тем, что положение безнадежно. Ее душу насквозь пронизывала скорбь, она мысленно примеряла черное платье.

В эту минуту раненый открыл глаза. Марьяна приникла к окну, отталкивая Маркова. Георгий уставился в ее лицо, шевельнул губами, словно пытался в чем-то упрекнуть. Она ощутила приступ страха, ей почудилось, что Измайлов знает про колдовство и про шаманку. Но взгляд его начал тускнеть, веки тяжело опустились. Врач сказал, что пора уходить. Марьяна хрипло кашлянула, пытаясь удержать рыдание. Владлен приобнял ее, дружески погладил по плечу.

Она успела заметить, что у двери в палату сидит полицейский. В вестибюле клиники спросила Василевского:

— Ты в курсе, как идет расследование? Они, собственно, хоть что-то расследуют?

Марков догнал их.

— Слушай, а это не твоих рук дело? — он оскалился прокуренными желтыми зубами. — Или, может, твои друзья Сирожи? По «Альмагесту» так и не помирились.

— Какой бред! Это дело тянется почти пять лет.

— И что? Там оценка в сорок миллионов. Нашлепают поддельных доверенностей и рассуют по своим помойкам.

— А может, это ты и сделал? Ты везде соучредитель, а будешь первым лицом.

Марков повертел пальцем у виска. Василевский одобрительно усмехался. Марьяне самой понравилось, как спокойно она поставила на место партнера и собутыльника Измайлова. Неспешно она двинулась к выходу. Марков зашел вперед и встал перед ней, преграждая путь.

— Проще нет — голому в бане поссать да чужие бабки посчитать!

Владлен отстранил его, растопырив крепкую пятерню с обручальным кольцом:

— Ладно, Сашка! Что ты прицепился к женщине? Лучше давайте решать, что делать. Мне сказали, тут есть более лучшая частная клиника. Советуют перевозить Георгия сейчас и там уже делать вторую операцию.

Марьяна взглянула на Владлена, который всей своей позой выражал спокойствие и уверенность, и поняла, что может добиться всего, чего хотела. Перевезти Измайлова в другую клинику, обеспечить частную охрану. А полицейские пусть расследуют покушение. Марьяна будет посещать мужа каждый день, выслушивать отчеты врачей, передавать медсестре конверт с денежной купюрой.

— Я хочу пообедать, — сказала она. — А потом давай съездим в эту клинику. Я должна сама убедиться, поговорить с врачами.

Владлен ободряюще улыбнулся:

— Тут рядом заведение отличное. Чорпа, люля-кебаб. Я приглашаю.

Марьяна кивнула:

— И ты мне расскажешь, что здесь произошло, во всех подробностях.

Пьяный Марков увязался за ними, но Василевский убедил его сесть в такси и ехать в гостиницу. В ресторанном туалете, припудривая лицо у зеркала, Марьяна думала: «Тело нужно перевезти в Петербург. Отпеть в Спасо-Преображенском соборе».

В своем воображении она уже рисовала ряды черных машин у церкви, траурную процессию, венки. Глаза в зеркале блестели, ей было немного стыдно своих мыслей, но удержаться было трудно. Она представила, как стоит среди цветов и свечей у богатого лакированного гроба — в строгом платье черного крепа, в туфлях от Шанель, с вуалью на лице. Как принимает соболезнования, пожимая руки. Рядом с ней Максим, и Василевский, и, может быть, Левон, о расставании с которым она уже сожалела. Это было справедливо — остаться безутешной вдовой, а не брошенной женой. Дать другим пример терпения и всепрощения.

И, конечно, на похоронах не будет и духа этой распутной дряни. Марьяна этого не допустит. Пусть ищет новую постель и кошелек. Пускай отправляется плясать в гей-клуб.

 

Жатва

Отца готовили к повторной операции, состояние врачи называли стабильно тяжелым. Вечером Максим собирался вылететь в Стамбул, но днем Кристину увезли на «скорой» в отделение Центральной клинической больницы.

— Сколько у меня времени? — спросил он девушку-диспетчера, звонившую из клиники.

— Доктор сказал, что успеете, — ответила та бодрым, улыбающимся голоском.

Кристина сама не захотела рожать за границей, хотя эта возможность не раз обсуждалась на семейном совете. Но Максим не мог надолго бросить работу, а он хотел присутствовать при родах. Он знал, что, если не почувствует себя хотя бы пассивным участником таинства, этот ребенок станет для него досадной помехой, комком орущей биоплазмы, какими представлялись все чужие младенцы.

Отец как-то признался, что почувствовал человеческий интерес к нему, Максиму, в три или четыре года, когда у них стал получаться осмысленный диалог. Но Максим почему-то был уверен, что, если не полюбит девочку сразу, не сможет полюбить уже никогда. А нелюбовь к ребенку аннигилирует смысл его семейной жизни, пока еще намеченный пунктиром.

Максим читал и слышал от врачей, что рождение ребенка — тяжелый физиологический процесс, но женщины несколько тысячелетий справлялись с этим самостоятельно, а современные медицинские технологии позволяли облегчить нагрузку. Все же он готовился поддерживать Кристину в случае необходимости. Она боялась боли, особенно долгих мучений, о которых рассказывали старшие подруги.

В приемной родового отделения пахло лекарствами и отглаженной одеждой, этот запах беспокоил, словно здесь накопилась тревога многих людей. Максима попросили надеть стерильный хирургический костюм: брюки, халат, шапочку и белые туфли без задников. В зеркале он выглядел как актер, наряженный для съемок в немецком порно-фильме. Его позвали. Он удивился, увидев Кристину, — та шла по коридору в сопровождении санитарки. На ней был халат поверх сорочки. Без косметики, со стянутыми в узел волосами, она казалась худенькой, некрасивой пятнадцатилетней девочкой.

— Мне нужно двигаться, — пояснила она, испуганно улыбаясь. — Ребеночек пока не хочет выходить.

Максим увидел на ее руке большой синяк, след от укола. Ему захотелось обнять ее, прижать к себе, но по коридору торопливо шла крупная женщина-врач в белом халате. Она строго посмотрела на Максима:

— Вы кто? Отец? Ждите здесь.

По ее лицу Максим понял — что-то идет не так.

Он вернулся в комнату, где оставил свою одежду. Сел на кушетку. В соседнем кабинете, словно в пыточной, лязгали железом о железо. Словно в подтверждение его догадки из-за стены послышался полный страдания крик. Он вскочил и несколько секунд стоял, не зная, что делать, — броситься на помощь жене, вызвать администратора, главного врача? Усилием воли он заставил себя успокоиться, снова сел.

Крик больше не повторялся, и он подумал с надеждой, что все уже кончилось. Он ждал, что сейчас ему вынесут младенца, завернутого в пеленки, но вышел врач в белоснежном халате поверх такой же, как у него, зеленой хирургической пижамы. Следом появилась та же крупная тетка с плохо прокрашенными волосами. Максим отметил озабоченность их лиц.

— Вы муж? Очень хорошо, — сказал врач. — У вашей жены отсутствие родовой деятельности. Шейка матки спазмирована, раскрытие не происходит. Вы знаете, что у плода подозревают патологию развития сердца?

— Нет, — сказал Максим.

Врач смотрел на него пару секунд:

— Ваш семейный доктор не рассказывал вам об этих рисках? Распространенная патология, ее дает резус-конфликт. У вас положительный резус-фактор, а у вашей жены отрицательный.

Максим не стал объяснять, что не видел смысла обсуждать с врачами беременность жены, а все недомогания считал обычными для ее состояния. Но то, что Кристина скрывала от него возможные опасности, сейчас казалось ему страшной глупостью с ее стороны.

— То есть мой ребенок — инвалид? — уточнил он сразу.

Тетка в белом халате достала сигарету, открыла окно, закурила.

— Мы объясняли вашей жене. Есть подозрение, что у ребенка отсутствует перегородка между желудочками сердца. Вы понимаете меня? Это значит, плод нежизнеспособен вне утробы.

— Я не понимаю. Вы говорите, ребенок может родиться инвалидом? И что? Я должен принять какое-то решение? Или он уже умер?

— Сердечные тоны прослушиваются, — проговорил врач.

— Вам вместе с женой нужно решать, — сказала тетка, выпуская струю дыма. — Рожать ребенка через кесарево сечение или ждать, пока у вашей жены упадет давление, а потом освободить ее от плода.

Максим с трудом понимал, чего от него хотят. Он видел, что и врач, и акушерка пытаются переложить на него свою ответственность. Наверняка потребуется подписать какие-то бумаги. А после? Он вспомнил страшный крик Кристины. Может, дело серьезнее, чем он предполагает? «Глупости, миллионы женщин рожают без всяких врачей и больниц», — вскинулся он про себя. Но в душе разрасталось недоброе предчувствие. На секунду он представил, что с ним произойдет, если умрет отец, погибнет их ребенок и они останутся вдвоем с Кристиной. Жизнь его будет ползти, как собака с искалеченными лапами, с перебитыми суставами и хребтом.

— Я могу видеть жену? — спросил он врача.

Маленькая фигурка лежала, скорчившись на боку, вся обложенная зелеными салфетками. К ее руке тянулась капельница. На ее бледном сосредоточенном личике читалась какая-то напряженная мысль. Увидев Максима, она приподняла голову:

— Скажи им, пусть делают операцию. Прошу вас, делайте операцию! Я не хочу, чтобы она умерла!

— Еще раз предупреждаю, — очень спокойно сказал врач. — При вашем высоком давлении это опасно. Я не могу взять на себя такой риск.

— Я все подпишу! — воскликнула Кристина, по ее лицу потекли слезы. — Максим, они хотят убить нашу дочку!

Максим подошел, склонился к ней, погладил ее голову, чувствуя исходящий ото лба горячечный жар. В эту минуту он почувствовал, что у него нет никого роднее этой глупой беззащитной дурочки, что ее жизнь и счастье — необходимое условие его существования.

— Прошу тебя, пусть не будет ребенка. Будет другой. Здоровый.

— Нет, нет, — она мотала головой. — Это наша дочка! Она жива! Я ее чувствую, вот, положи руку.

Она прижала ладонь Максима к своему животу. Акушерка поторопила Максима:

— Асфиксия плода четыре часа. Надо принимать решение.

Вместе с врачом они снова вышли в переговорную.

— Объясните, почему она не может родить? — потребовал Максим.

— У вашей жены отсутствие родовой деятельности, — начала раздражаться акушерка. — Она не может родить самостоятельно. Так бывает. Нужно делать кесарево, разрезать матку и вынимать ребенка. Под общим наркозом.

— Наркоз при высоком давлении крайне опасен, — добавил врач. — Есть риск для роженицы. И под вопросом жизнеспособность плода.

— Вы уверены, что ребенок умрет?

— Если вы прямо сейчас не примете решение, умрет в утробе.

— Мне нужно позвонить, — сказал Максим. — Ее отцу. Вы же знаете, кто ее отец?

Акушерка фыркнула, врач устало вздохнул:

— Да, мы знаем. Мы знаем всех наших пациентов. У всех есть отцы, и матери, и дети.

— Не нужно нам угрожать!

Максим набрал номер тестя, телефон не отвечал. Он позвонил помощнику. Выяснилось, что нет никакой возможности связаться с Владимиром Львовичем прямо сейчас, он на встрече в министерстве. Максим вышел в коридор, ему навстречу попалась беременная женщина с букетом белых лилий. Он открыл дверь в предродовое отделение.

— Ты правда так хочешь родить? — спросил он Кристину. — Ты уверена, что справишься?

Она слабо улыбнулась:

— Я люблю тебя. Я люблю нашу девочку.

— Я тоже тебя люблю, — сказал он, и это было правдой.

Тесть наконец позвонил. Через десять минут в родильное отделение явился главный врач клиники, пожилой армянин. Он пришел в сопровождении двух красивых молодых помощниц. Взял Максима за руку, подвел к окну:

— Слушай меня. С твоей женой все будет хорошо. Не волнуйся. Договорились?

От него приятно пахло одеколоном, стерильной свежестью. Но теперь все запахи перебивал болотистый, кладбищенский аромат белых лилий.

Оставшись один, меряя комнату шагами, Максим пытался вспомнить какую-нибудь молитву и чувствовал себя при этом нелепо, но никакой другой помощи его сознание не предлагало. В голове мешались обрывки фраз Андрея Котова, цитаты из Библии. Он стал молиться своими словами.

— Господи, или как тебя называть… Если ты есть. Сделай так, чтобы она осталась жива. Чтобы она не страдала. Я готов страдать за нее. Я готов умереть, если тебе необходимо, чтобы кто-то непременно умер. Не отнимай их у меня. Не отнимай отца, не отнимай жену. Я знаю притчу Иова, я смиряюсь перед тобой. Не испытывай на мне своего могущества — у тебя есть миллиарды других подопытных. Я верю, что ты можешь раздавить меня, как личинку, но я прошу — не делай этого.

Дежурная медсестра зашла и сказала, что он может ехать домой, что операция может занять два или три часа. Сообразив, что присутствовать при родах он уже не сможет, Максим снял хирургическую пижаму, надел свой костюм. Но все же остался сидеть в уже опротивевшей ему приемной с офисными шкафами и клеенчатой кушеткой.

Аглая позвонила, всхлипывая в трубку:

— Максим, что с Кристинкой? Что у вас происходит?

— Ей делают операцию, — ответил он. — Я позвоню, когда все закончится.

Он успел выпить три или четыре чашки кофе из автомата, прочесть в телефоне статью о перспективах нефтяного рынка, почти не понимая смысла слов. Звонила Галина с ободряющими словами, Глаша через каждые десять минут кидала сообщения: «Ну как?»

Акушерка вошла в комнату. Это была как будто другая женщина. Она стала круглее и ниже ростом, лицо у нее сделалось мягкое, с ямочками на щеках, с лучами морщинок. И даже грубый от курения голос зазвучал бархатисто и ласково:

— Поздравляю вас, Максим Георгиевич. У вас родилась дочь. Сорок семь сантиметров, три килограмма двести граммов.

— Что с ней? — спросил Максим.

— Девочка здорова, — сказала акушерка. — Мама пока в реанимации. Можете ехать домой. Отдыхайте.

— Спасибо, — сказал он.

Женщина посмотрела вопросительно, и Максим вспомнил, что приготовил для врачей конверт с деньгами. Она с улыбкой взяла конверт и проводила его к выходу из отделения.

 

Мания

Эти два дня Игорь жил словно под водой. Он смутно помнил, как они ехали в машине Василевского вслед за желтым автомобилем скорой помощи. Помнил режущий глаза белый свет в больничном коридоре. Он сидел на стуле, пересчитывая квадраты кафеля на полу, сбиваясь со счета и начиная заново, пока врачи не вышли из операционной.

Он не поехал в отель, остался ждать на клеенчатом диване в нижнем холле. Снова был день, часы ожидания. Ему пару раз звонил Леша-Алекс, Китти прислала длинное письмо, наполовину состоящее из восклицательных знаков, после этого он выключил телефон. Вечером прилетел Марков. Игорь помнил, что на плече Александра Николаевича наконец расплакался от горя и усталости и медсестра дала ему таблетку успокоительного. Когда он вернулся в гостиницу, Марина накапала в стакан валерьянки. Он уснул как мертвый и проснулся, когда горничная открыла номер. Вошел Владлен, принесли чай.

Игорь не понимал, чего от него хотят, ему казалось, Георгий где-то рядом. Ночью кто-то ходил по комнате, ложился с ним в постель. Его заставили умыться, выпить мятного чая, и только тогда он вспомнил взрыв на стоянке, крики чаек и лужу крови на полу машины.

Марина пыталась заставить его позавтракать, но Игорь не мог ничего есть. Он немного пришел в себя только по дороге в госпиталь. Почему-то ему представлялось, что Георгий, в больничной пижаме, с повязкой на голове, встретит их какой-нибудь насмешливой фразой, все заулыбаются и кошмар закончится. Они сядут вокруг его постели, и Марков скажет: «Дружище, так не делают, больше нас не пугай».

Но Георгий по-прежнему лежал в реанимационной палате и дышал с помощью аппарата искусственной вентиляции легких. Он потерял много крови, из тела вынули пятнадцать осколков. Особенно серьезно пострадала грудная клетка. Пожилой усатый хирург говорил по-турецки, русский врач переводил: состояние тяжелое, предстоит еще не одна операция, родным нужно приготовиться к худшему. Это значило, что Георгий может умереть.

Зачем-то приехала его бывшая жена, стала распоряжаться в кабинете хирурга. Марков пытался с ней спорить, Игорь тоже не хотел, чтобы чужая женщина вымещала на них все накопившиеся обиды. Но не пускать ее было нельзя.

Наконец разрешили увидеть Георгия, и только тогда Игорь осознал, что все это происходит на самом деле. Измайлов лежал, как щупальцами опутанный трубками и проводами, по лицу разливалась смертельная бледность. Игорь мысленно позвал его: «Я здесь, рядом. Прошу тебя, не умирай!» Тот открыл глаза, с явным усилием что-то осознать повернул зрачки. Но мутный невидящий взгляд скользнул по стеклу, задержался на лице бывшей жены, и затем он тяжело опустил веки, так и не посмотрев в сторону Игоря.

Врач что-то говорил, Марьяна с кем-то спорила в коридоре. Спустившись вниз по сумрачной пожарной лестнице, Игорь сел на корточки в темноте у какой-то наглухо запертой железной двери. Кажется, он плакал, бился затылком о дверь. Ему хотелось в сумраке отчаяния соединиться с Георгием, взять себе его боль, удушье, ледяной пот на лбу. И в какой-то момент он явственно услышал голос в своей голове: «Держи меня. Не отпускай».

В нижнем холле ждали Марина и Ади. Они сказали, что Василевский уехал с Марьяной, но поручил им позаботиться об Игоре.

— Ты сам заболеешь, если ничего не будешь есть, — заявила Марина. — И очень глупо сидеть тут, как прикованный. Ты этим не поможешь. Мы едем на площадь, ты с нами. Даже не возражай!

Игорь неохотно сел в машину, понимая, что она права. Они опять оказались на площади Султан-Ахмет. Вокруг шумел, источал ароматы, наваливался всей своей красотой немыслимый Стамбул. На время Игорь запретил себе думать о том, что Георгий умирает в больнице. Он решил забыть взрыв на стоянке, полицейских, врачей. Представил, что все еще продолжается прогулка по городу с Ади и Мариной и Георгий, закончив переговоры, скоро присоединится к ним. Может, если забыть про смерть, то смерть забудет про тебя. Ведь к тем, кто задумывался о смерти, она приходила по первому зову.

В открытом кафе на площади сидела сухонькая, очень древняя старушка с костлявыми руками и голубыми кудряшками на маленькой голове. Завидев Ади, она заулыбалась, показывая ряд белых вставных зубов, всегда придающих старикам хищный вид.

Марина радостно обняла старушку, Ади представил:

— Эдита Михайловна, моя двоюродная тетя. Наша семья живет в Израиле.

— Я давно никуда не ездила. Но захотела еще раз увидеть Истанбул. И я, конечно, не жалею. Здесь все по-прежнему, как много лет назад.

Узловатые пальцы старушки были унизаны алмазными кольцами. В глаза бросался массивный медальон, висевший на коричневой сморщенной шее.

— Как здесь красиво и погода чудесная! — восхищалась Марина, поглядывая на медальон.

День и в самом деле был прекрасный. В густой и свежей листве чирикали птицы, ветер приносил запах моря. На месте римского ипподрома, как плохо забитые гвозди, торчали из земли острия египетских обелисков. Туристы шли бесконечным потоком, задерживались у змеиной колонны, поворачивали к мечети.

— Вы были в Айя-София? — спрашивала старуха.

— Да, и на рынке, и в Голубой мечети, и в Цистерне, — торопилась ответить Марина.

Они пили крепкий и сладкий чай по-турецки из стеклянных стаканчиков. Игорь постепенно приходил в себя. Георгий жив, значит, его спасут. Он сильный, у его друзей есть деньги, чтобы оплатить самых лучших врачей. Владлен сказал, что скоро приедет Максим. Все будет хорошо, просто не может быть иначе.

— Истанбул мистический город, — говорила Эдита Михайловна. — Здесь пересекаются два мира, земной и незримый. В точке пересечения стоят два храма. Айя-София, земная мудрость, и древнее святилище Мании, богини мрака и безумия.

Ее певучая, с оттенком южного говора речь то замедлялась, то дробно подпрыгивала.

— Да, Ади нам все рассказал! — весело кивала Марина. — Он так много знает! Я бы никогда не смогла прочитать так много книг.

Принимать заказ пришел хозяин заведения, Ади заговорил с ним по-турецки.

— Ты должен обязательно поесть, — обратилась Марина к Игорю. — А то уже синяки под глазами.

— Конечно, он покушает. Молодой мужчина не может долго голодать, — улыбалась старуха. — Заказывайте все, что захочется. Я угощаю вас сегодня.

«Кто эта старуха? Зачем она здесь? Неужели он спит с ней?» — Игорь смотрел, как Ади заботливо подливает ей чай. Экскурсовод сказал, что она его двоюродная тетя, но Майкл тоже при посторонних называл Игоря своим племянником или приемным сыном. Игорь снова ощутил что-то вроде суеверного холодка, в последнее время он слишком часто вспоминал Майкла Коваля.

Официант принес горячие лепешки, баклажаны с овощной начинкой. Игорь и в самом деле почувствовал голод, очень острый, до тошноты. Он разорвал лепешку руками и начал есть с животным удовольствием, на несколько минут забыв о приличиях. Старушка весело кивала.

Владлен пришел, когда они уже заканчивали обедать. Крупный, загорелый, с бритой головой и светло-рыжими глазами, он был бы совсем похож на турка, если б не белый льняной костюм, каких не носили местные мужчины. Марина преувеличенно радостно бросилась к нему на шею, чмокнула в губы. Он потрепал девушку по заду, шутливо укусил за грудь.

— Ты будешь кушать? — спросила Владлена Марина. — Здесь так вкусно!

Он покачал головой, похлопал Игоря по плечу:

— Вот это правильно, жуй-глотай, а то ходишь как ушибленный. Выкарабкается твой Измайлов. Крепкий мужик. И концы найдем, накажем… Я подключил свои ресурсы.

— Я лично не знакома с Георгием Максимовичем, но слышала, что он незаурядный человек, — сказала Эдита Михайловна.

— Да, он такой веселый, остроумный! — Марина взяла Игоря за руку. — Он обязательно поправится! Не грусти!

Владлен сел, заказал себе кофе, продолжая говорить:

— Понятно, врагов у него хватало. Нормальный мужик всегда имеет врагов. Но полиция считает, что работали профи международного уровня. Взрывчатка изготовлена в Америке. Механизм собран по-армейски. Случайность его спасла. Мне правда непонятно, кто теперь взрывает? Сейчас не девяностые годы. Когда хотят убить реально, стреляют в голову. А еще проще устроить несчастный случай. Вон сколько народу на машинах бьется, из окон падает.

Эдита Михайловна хвасталась перед Мариной своим украшением:

— Это огненный коралл, ему девять тысяч лет. Кораллы появились из капель крови Медузы, упавших в море.

Она сняла медальон и передала по кругу. Марина пристально разглядывала украшение, Владлен просто взвесил на руке, отдал Игорю. На камне было вырезано красивое лицо, спящее или мертвое. Веки опущены, крылышки на висках печально поникли, и змеи, обвивавшие голову, казались стеблями увядших цветов. Игорь поймал себя на том, что снова вспоминает Майкла, тот любил такие вещи.

— Неужели правда девять тысяч лет? — вздыхала Марина.

— Кто мне мешает так думать? — Эдита Михайловна смеялась, и ее голос звучал неожиданно молодо и мелодично.

— Медуза была девушкой с очень красивыми волосами, — начал рассказывать Ади. — Она решила состязаться в красоте с Афиной и победила. Но к ней воспылал любовью бог морей Посейдон. Девушка бросилась в храм Афины, ища защиты, но ревнивая богиня не защитила ее. Посейдон, превратившись в коня, овладел несчастной Медузой прямо в святилище. И мстительная Афина превратила ее прекрасные волосы в клубок безобразных змей.

— Жаль, теперь люди не верят в легенды, — проговорила Эдита Михайловна. — Все европейцы превратились в конторских служащих. Они не живут, а занимаются калькуляцией. Все у них по расчету — женитьба, дети, домашний бюджет, генетический код, устройство мироздания. Мы, восточные люди, не верим в цифры. Мы фаталисты и мистики.

— А я верю в цифры! — смеялся Василевский. — И чем они крупней, тем лучше!

— Ты, деточка, веришь в нули, — возразила Эдита Михайловна.

Марина накручивала на пальцы кончики своих гладких русых волос:

— Владик, теперь ты знаешь, какой подарок я хочу.

Было странно слышать, как Василевского кто-то называет деточкой и Владиком.

— Кораллы подходят знакам воды, — сказал Ади. — Остальным нельзя носить их долго.

— Да, перед лицом смерти все прочее меркнет, — вздохнул Владлен, любуясь облаками, минаретами, свежей весенней зеленью.

— К смерти тоже можно привыкнуть, — сказала старуха. — Даже к своей собственной.

— Эдита Михайловна пережила Ленинградскую блокаду, — почтительно пояснил Ади.

— Я слишком много видела в жизни, — усмехнулась она. — Сталина, Хрущева, Кеннеди. Марию Каллас. И Голду Мейер. Я помню их всех.

Игорь подумал, что лучше умереть молодым, чем дожить до такой дряхлой старости. Вспомнил, что запретил себе думать о смерти.

— У меня было четыре сына, — продолжала Эдита Михайловна. — Никого из них уже нет в живых.

— У Эдиты Михайловны восемь внуков и шестнадцать правнуков, — Ади словно пытался ее утешить.

— Я хочу сказать, человек может пережить любое горе. Есть только две силы, которым невозможно сопротивляться.

— Деньги и власть! — засмеялся Василевский.

Марина шлепнула его по руке:

— Любовь и красота!

Старуха молча улыбалась.

Игорь подумал, что с удовольствием поглощает овощи с бараниной, пьет чай и глазеет на туристов, забыв, что Измайлов задыхается в кислородной маске. Он вспомнил голос: «Не отпускай меня» — и понял, что должен держать эту нитку, чтобы вернуть Георгия из лабиринта загробных миров.

Когда Ади подкатил для старушки инвалидное кресло и все поднялись из-за стола, Игорь сказал Владлену:

— Я поеду в госпиталь.

Эдита Михайловна настояла на том, чтобы заплатить за ужин и дала официанту платиновую кредитную карту. Василевский отсчитывал чаевые. Игорь заметил, как он выбирает самые ветхие купюры из пачки турецких лир.

— Погоди, — остановил он Игоря.

Ади помог Эдите Михайловне сесть в кресло и привычно взялся за ручки. Марина фотографировала вывеску ресторана. Они двинулись через площадь.

— Я не говорил, чтоб тебя не расстраивать. В общем, Марьяна перевозит Георгия в другую клинику.

Игорь споткнулся о выступающий камень мостовой:

— Зачем его перевозить? Там же нормальная больница. Ему же нужно делать операцию!

Владлен пожал плечами:

— Ну, так она решила. В той клинке оборудование посовременнее, врачи с научной степенью. Охрана, безопасность.

Игорь догадался, почему тот смотрит в сторону:

— Меня туда не пустят?

Василевский цыкнул зубом:

— Боюсь, что так. Она уже написала кучу заявлений… Я уговаривал, но сам понимаешь. Максим ее поддержал.

От обиды и бессилия Игорь до крови прикусил губу. Чужая женщина теперь принимала решения, от которых зависела жизнь Георгия. Можно было догадаться, что она будет мстить. Владлен взглянул на часы:

— Так что… Поехали-ка с нами. Я катер заказал большой, даже спальня есть.

Игорю не понравилось, как Владлен произнес эти слова. Чем дальше, тем больше он чувствовал упрямое недоверие к этому человеку с крепким затылком и ржавчиной на фалангах толстых пальцев. Василевский был одновременно твердым и скользким, как намыленный камень. Но когда Владлен достал сигарету, Игорь попросил:

— Дайте мне тоже.

— Ты же вроде не куришь? — Василевский протянул ему пачку. — Тогда уж хлебни.

Из внутреннего кармана пиджака он вынул фляжку в кожаной оплетке.

— Что это?

— Сыворотка правды! — Василевский рассмеялся собственной шутке. — Да пей, не бойся. Хороший коньяк.

Игорь закурил и сделал глоток из фляжки.

Катер стоял у причала, темнокожий матрос с белым шрамом от уха до толстогубого рта сбежал по трапу, помог Ади сложить и перенести кресло. Игорь сам не понял, как оказался на пристани, он собирался вернуться, поймать такси. Но Марина повисла на шее, повторяя: «Мы тебя не отпустим», а Владлен взял за плечо и, словно в шутку, с силой подтолкнул его вперед, шлепнул по заду. Игорь обернулся и встретился с желто-рыжим наглым взглядом. Ади вел под руку Эдиту Михайловну. Матрос уже отвязывал швартовые.

Можно было еще соскочить на причал, но Игорь не хотел показывать, что испугался Владлена и его насмешливого взгляда. «Ерунда, что он мне сделает. Покатаемся и вернемся», — мелькнуло в голове.

Через пару минут они оказались на открытой воде. Владлен с Мариной пошли осматривать каюты, темнокожий матрос пронес куда-то большой, украшенный грубоватой чеканкой кальян. Игорь встал на открытой палубе у кормы, глядя на воду и удаляющийся берег. Двигатель шумел, пахло соляркой, он чувствовал тошноту.

Палуба качалась под ногами. Где-то в отдалении назойливо, однообразно, на две или три ноты звенел дребезжащий старческий голос. «Он жалуется, просит или поет?» Запоздало Игорь понял, что звон слышится в его голове. Он мысленно обратился к Георгию: «Я держу тебя. Не уходи».

Эдита Михайловна вскарабкалась по ступенькам и встала рядом, вцепившись в перила, поглядывая на Игоря черными птичьими глазами. Бриллианты в ее кольцах сверкали огненными вспышками.

— Ты еще красивей, чем я представляла, — сказала старуха. — Можно понять, почему Миша тебя прятал от всех, даже от меня. Ты догадался, кто я?

Игорь понял, почему, глядя на нее, все время вспоминал Майкла Коваля.

— Я нарочно приехала в Стамбул, чтоб на тебя посмотреть. Скажи, как умер мой сын?

— Меня там не было, — проговорил Игорь. — Я нашел его уже в бассейне.

Катер сбавил ход, шум двигателя сделался тише. Эдита Михайловна улыбалась, закрываясь костлявой рукой от солнца:

— Деточка, но зачем же ты забрал его бумаги из сейфа?

Тем летом, почти два года назад, Игорь сам втянул Георгия в это опасное приключение. Они вскрыли сейф, Измайлов забрал компьютерный диск и синюю тетрадь с записями Майкла. Им хотелось хоть так отплатить мертвецу, который причинил им столько зла. Что сделал Измайлов с бумагами, Игорь никогда не спрашивал.

— Я ничего про это не знаю, — проговорил он через силу. — Наверное, бумаги забрали те, кто его убил.

— Тогда почему доллары со счета моего сына ушли в панамский траст Измайлова?

Не нужно отвечать ей. Нужно спуститься в каюту, лечь на диван. Игорю становилось все хуже, перед глазами вертелись цветные круги. Катер начал поворачивать. Он чуть не упал, но успел сжать локтем металлический поручень.

— Извините, я ничего не знаю про счета, про бизнес. Я ничем не могу вам помочь.

— Какой милый, вежливый мальчик!

Василевский бодро взбежал по ступеням трапа.

— Так что, Эдита Михайловна? Каким двум вещам нельзя сопротивляться?

Она продолжала улыбаться:

— Ты сам знаешь, золотце. Это жадность и зависть.

Владлен натужно усмехнулся, искоса взглянул на Игоря, и тому стало страшно. Зачем приехала старуха? Почему они заставили его сесть на катер? Чтобы убить и бросить тело в воду?

— Да, ты знаешь, — сказал Василевский, — у Максима жена умерла. Галина только что звонила. Какие-то проблемы с сердцем. Родила хорошую девочку, а на другой день умерла в больнице.

Чувствуя, как по лицу разливается бледность, Игорь опустился на доски палубы. Владлен подхватил его под мышки.

— Э, чего ты, парень? Морская болезнь?

Игоря стошнило на лестнице. В тесной каюте Ади и Владлен уложили его на кровать. Черный матрос курил кальян, в колбе булькала вода. Улыбаясь розовыми деснами, негр протянул Игорю железный мундштук.

— Нельзя отказываться, — пояснил Ади. — Это подарок богини безумия.

Игорь сделал глоток горячего дыма и почувствовал, что теряет сознание.

Он шагал по мелководью, по теплому морю. Георгий шел рядом — живой, здоровый, голый, с насмешливыми глазами, с золотистыми песчинками на подбородке. Пляж окружали изумрудные холмы, а выше, на скалах, сверкали хрусталем башни города бессмертных, где круглый год цветет миндаль, и ветки сгибаются под тяжестью яблок, и люди вечно молоды и прекрасны. Георгий направлялся туда.

Но Игорь знал, что башни на скалах — пристань мертвых. Там человек мог жить лишь снами и прошлым. Город сверкал, манил, звал, и был один только способ заглушить этот зов. Игорь обнял Георгия, прижал к себе, заставил почувствовать дрожь своего тела. Стал бесстыдным и податливым, позволил его горячей плоти втолкнуться, проникнуть в себя, вскрикнул от боли. Волна подхватила их, завертела в водовороте, и башни заколдованного города скрылись в тумане. Но Игорь потерял Георгия в воде и теперь должен был найти.

Он снова спускался по лестнице вниз, в темноту, в подземный храм. По колено в воде стоял наряженный в белое, как арабский жених, Василевский. Здесь был и Владимир Львович со своей плосколицей Снегурочкой. Под ее платьем, под белой шелковой тканью виднелись острые холмики груди. Они танцевали, кружились на деревянном помосте.

Над водой звучала музыка, приторно-сладкий голос кастрата выкликал из Аида свою любовь: «Эуредиче, Эуредиче». Майкл редко включал эту арию, но Игорь помнил каждый раз.

Под музыку из черной воды поднимались головы мертвых. Здесь был Борис, Эльдар, два бритоголовых бандита. Жена Максима, блондинка с маленьким усталым личиком. Взмахивал руками тренер по плаванию, о котором Игорь не вспоминал уже много лет. И одноглазый Леонид Игнатьевич с расколотым черепом, без половины лица. И человек, похожий на отчима, на дядю Витю.

Майкл Коваль тоже был здесь. Он повел Игоря к жертвеннику между двух голов медузы. Глядя в опрокинутые лики изваяний, Игорь почувствовал жуть и закричал.

Эдита Михайловна сыпала в воду пепел из урны. Старуха хотела отнять тело Игоря, чтобы вселиться в него и жить еще несколько десятилетий. Владлен склонился над ним, Игорь видел очень близко пористую кожу на носу, волоски, морщины и выпуклости на его лице. Веревки опутали руки и ноги, Игорь голый лежал на камне, а Майкл острым ножом вскрывал его внутренности. Шептал над ухом: «Еще немного, дорогой мой мальчик, потерпи всего одну минутку». Он чувствовал саднящую, все нарастающую боль.

Мертвые окружали, склонялись над ним, он вмерз, как в лед, в бесконечность боли.

— Ты умрешь, — шелестел белоглазый Майкл Коваль. — И он тоже умрет. Мы возьмем его к себе.

Игорь зажмурился, силясь проснуться, выбраться из вязкого кошмара. «Прошу тебя, не умирай! — крикнул он громко, чтобы Георгий услышал. — Я держу тебя! Я с тобой!»

Он очнулся от холода.

Заледенели ноги, тело сотрясала дрожь. В голове над левым виском пульсировала боль, такая резкая, что он не сразу смог открыть глаза. Чайки кричали пронзительно где-то рядом, прямо над ним.

Когда он смог наконец приподняться, то увидел море, обломки камней, бетонные блоки волнореза. Он лежал на песке, на припортовом участке пляжа, замусоренном и безлюдном. Желтая пена лопалась пузырями, по кромке прибоя скакала маленькая птица. Невдалеке у деревянного причала покачивались пустые рыбачьи лодки.

Он не знал, какой сейчас день, сколько времени — часов на руке не было, из карманов куртки исчезли бумажник и паспорт. Нужно было встать, идти. С трудом поднимаясь, он почувствовал боль в колене, нога почти отнялась. На песке валялись шприцы с остатками крови внутри. Собрав все силы, Игорь двинулся в ту сторону, откуда доносился стук трамвая.

Сильно хромая, он долго шел вдоль каменной стены, пока она не закончилась невысокой изгородью. Он раздвинул кусты и оказался на трамвайных путях. Память была пуста, он с трудом вспоминал, что это Стамбул, что ему нужно ехать в гостиницу, а потом — в больницу к Георгию. В кармане брюк обнаружился электронный ключ от номера и мятая купюра. Кое-как отряхнув от песка одежду, он сел в трамвай.

Память возвращалась, пульсируя спазмами. Пещера с колоннами, медуза, черная вода и мертвецы. Мучительный бред. Но он вспомнил еще, что лежал в пустой белой комнате и говорил. Ему задавали вопросы, он отвечал. Он терял сознание и снова приходил в себя. Его спрашивали про деньги, про миллионы долларов, про какие-то счета, про синюю тетрадку с записями. Называли имена, которые он слышал в первый раз. Он понимал, что его напоили или подмешали наркотик, но кто и зачем это сделал, он не помнил. Наконец он увидел в окне трамвая корпус гостиницы.

В холле его встретил Винсент:

— Где ты был? Я тебя везде ищу. Что с тобой случилось?

Опираясь на его плечо, Игорь смог дойти до лифта. Они поднялись в номер, Игорь сел на пол. Винсент принес ему воды:

— Скажи мне, что случилось? Измайлов умер?

Глотая ледяную воду, снова чувствуя озноб, Игорь мотнул головой:

— Нет, он не умер и не умрет.

— Его все равно убьют эти люди, — сказал репортер. — Не сейчас, значит, в следующий раз. Это очень серьезно.

— Ты знаешь, кто эти люди?

— Это связано с делами Майкла Коваля. Большие деньги. Мне рассказал один человек, банковский аналитик. К нему обращались за консультацией.

Винсент сел на пол напротив Игоря и положил ему руки на плечи. На его румяном лице с рыжеватыми бровями и ресницами отражался детский испуг.

— Я знаю, тебе угрожает опасность. Тебе нельзя оставаться здесь, нельзя возвращаться в Москву.

— Прости, я очень устал, — произнес Игорь, опираясь тяжелым затылком о стену.

Винсент взял его за руку:

— Послушай меня. Лондон стал как Алжир или Пакистан, но в Дублине еще можно жить. Я хочу тебя спасти. Мы уедем отсюда. Ты можешь работать моделью, я это устрою. Или учиться, можно получить стипендию.

«Надо уснуть, — думал Игорь. — Нет, спать нельзя». Он продолжал держать Георгия, тянуть к себе невидимую нитку.

— У нас теперь разрешены гей-браки, — Винсент облизнул пересохшие губы. — Я предлагаю тебе свою руку и сердце. Это серьезно, я не шучу.

Игорь закрыл глаза:

— Скажи, каким двум вещам человек не может сопротивляться?

— Когда проявляют насилие. Заключают в тюремную камеру, — сказал ирландец. — Тоталитарное государство.

— Деточка, мы никогда не поймем друг друга. Уйди, дай мне поспать.

Винсент помолчал, поднялся с пола. «Fuck you!» — услышал Игорь перед тем, как хлопнула дверь.

 

Алхимия

Московская квартира наполнилась гулким ощущением огромной пустоты. Максим вытирался ее полотенцем, в обнимку с ее плюшевым медведем спал на простынях, которые еще сохраняли запах Кристины. Он стал иначе слышать и чувствовать мир. Чтобы не слышать внутри себя пустоту, он лелеял боль, погружался в нее; словно прибрежные камешки, мысленно перебирал воспоминания.

Он казнил себя за холодность к жене в первые месяцы, когда ее близость была не так приятна, как ему бы хотелось, когда она казалась ему чужой и незначительной. Он винил себя в том, что слишком мало знал о ней, не догадывался о болезни сердца, не подразумевал в ней душевной сложности. Он до сих пор задавался вопросом, почему она сделала выбор в пользу ребенка, чем был оправдан этот поступок? Они почти ни разу не говорили по душам, и он сожалел об этом. Как и о том, что не смог исполнить просьбу Ларисы и уберечь ее дочь от страдания. Теперь все, что было связано с Кристиной, и грустное и радостное, вспоминалось как навсегда утраченное счастье. Хотелось застыть в этой янтарной смоле, окаменеть в ней навечно.

Девочка оставалась в больнице, ей занималась Глаша. Сиделка, грудное молоко — у дочери было все необходимое. Клиника выставила счет, Эрнест предлагал начать врачебное разбирательство, но Максим отказался подавать иск. Откуда-то у него взялась привычка все время мыть и разглядывать свои руки. На правой ладони у него появилась глубокая черта, пересекающая привычные линии.

Из какого-то суеверия Владимир Львович никогда не бывал на похоронах, не приехал и в этот раз. Чтобы не привлекать внимания журналистов, Кристину похоронили быстро и тайно на поселковом кладбище недалеко от резиденции. Присутствовали только близкие — Аглая, ее тетка Алена, Юрий Минаевич с женой и дочерью, несколько охранников. На следующий день Максим вылетел в Стамбул вместе с Эрнестом.

Чтобы отвлечь его, Карпцов захватил целую стопку отчетов. Адвокат хотел обсудить вопросы по новым условиям размещения и арбитражным делам. Расследование взрыва на парковке ожидаемо застряло на месте, у турецкой полиции не было внятных версий. Марков и Василевский подозревали всех, но явно склонялись к обвинению Феликса и Глеба Румянцева. Отец развязал войну, ее холодный ветер мог забрать еще не одну жертву.

Марьяна все это время была возле отца и одна принимала решения. Она каждый день принимала отчеты врачей и затем рассылала их партнерам, она выслушивала вердикты консилиума и консультировалась с профильными специалистами в Петербурге и Москве. Только теперь Максим сообразил, что не должен был позволять ей этого. Забрав все полномочия в свои руки, она отстранила от участия в судьбе отца и Маркова, который запил по приезде в Стамбул, и, конечно, Игоря. Эрнест первый заговорил об этом.

— Мне кажется, Марьяна сейчас производит много лишней суеты. Я все же приветствую рациональный подход.

— Она все же что-то делает. Я сомневаюсь, что от других там больше пользы.

— Ты об Игоре? — догадался Эрнест. — Кстати, он совсем не глуп и не так прост. И, в сущности, неплохой парень. Скрытный, но не двуличный. Просто есть люди, которые вечно цепляют простуду, а к этому липнут неприятности. Затрудняюсь найти причины. Отсутствие иммунитета, разве что так. Но он не озлобился, не ожесточился. Даже напротив, меняется в лучшую сторону.

— У них какая-то больная связь, — сказал Максим. — Я никогда этого не понимал.

— Наверное, в личных вопросах не требуется понимания третьих лиц.

Эрнест выражался дипломатично, Максим не спорил.

— Лично я уже готов принять его в семью. Причем в любой роли — племянника, мачехи, слабоумного брата, с которым нас разлучили в детстве. Лишь бы это помогло.

Клиника, в которую поместили отца, располагалась в современном многоэтажном здании, рядом с корпусами медицинского университета.

— Прими соболезнования. Мне очень жаль, что так случилось с твоей женой, — сказала Марьяна, встречая их у стойки регистратуры, под электронным табло. Максим с чувством неловкости заметил, как тщательно она причесана и накрашена, как подобрана сумочка к туфлям.

— Здесь тоже все плохо. Вчера был в сознании, съел чашку бульона. А сегодня резкое ухудшение. Развился абсцесс в легких, — Марьяна близко заглянула ему в глаза. — Он умирает, Максим.

Молитв и просьб никто не исполнил, чуда не случилось, в небесах зияла лишь пустота. Максим понимал, что должен принять неизбежный ход вещей.

Отделение, где лежал отец, находилось под усиленной охраной. Пока Эрнест занимался оформлением пропусков, Марьяна со свойственной ей педантичностью пересказывала врачебные отчеты. Отца оперировали дважды, три раза делали переливание крови. После извлечения осколков в легких образовался очаг воспаления. Раны чистили под местным наркозом, проводили комплексную терапию, применяли новейшие препараты.

Максим спросил:

— А где Игорь?

— Зачем он тебе? Он здесь не появляется. Я запретила его пускать.

— Ты хочешь сказать, что не пускала его все это время?

Ее приукрашенное косметикой и операциями лицо на секунду обрело прежние заостренные черты.

— Конечно, ему здесь не место. От этого человека все наши проблемы. Он проститутка и наркоман, он переспал со всеми, с кем только можно. Я тебе запрещаю ему звонить!

Пока Максим искал в телефоне номер, подошел Эрнест.

— Марков едет, в пробке застрял. А Игорь здесь, в кафетерии за углом.

— Нужно его как-то позвать.

— Думаю, будет правильно, если ты сам это сделаешь.

Марьяна вскипела, уже не стесняясь посетителей и персонала клиники.

— Я не пущу его! — кричала она. — Ты слышишь? Я не позволю!

Не обращая внимания на ее выкрики, Максим прошел через холл, повернул за угол, думая о том, что рассудок Марьяны помутился от горя, поэтому она совсем не боялась показаться бесчувственной, поэтому оделась и накрасилась так тщательно. Она торопила смерть отца, хотя все эти годы так жадно хотела его заполучить, потому что не могла больше выносить мучительного ожидания. Открывая дверь кафе, Максим чувствовал, что и сам он не совсем здоров; больше всего он боялся расплакаться на людях, сорваться в истерику.

Игорь сидел за столиком, опустив плечи, вытянув в проход свои длинные ноги в грязных замшевых кедах. Он тоже выглядел усталым и больным.

Максим подошел, парень быстро вскинул на него воспаленные глаза, узнал и поднялся с места. Сейчас он был совсем не похож на того манерного юношу-альфонса, каким запомнился Максиму по их первой встрече. Тот вечер сохранился в памяти очень ярко: отец, Таня в белом платье, резкий звук саксофона, белые и черные квадраты плитки на полу. Тогда за одним столом с ними Максим испытывал чувство неловкости, как будто ему пришлось застать отца в неприглядном виде или за непристойным занятием. Теперь все изменилось. Враги стали товарищами по несчастью.

— Пойдем, — сказал Максим.

Чтобы оформить пропуск для Игоря, требовалось разрешение главного врача. К тому же парень умудрился потерять документы и вместо паспорта мог предъявить только справку из консульства. Пока Эрнест вел переговоры, Марьяна заняла оборону у стойки регистратуры. Мешая русские, немецкие и английские слова, она требовала, чтобы администраторы звонили в полицию, угрожала подать на клинику в суд и уволить весь персонал. Охранник пытался уладить инцидент, Игорь вышел курить на улицу. Приехал Марков и неожиданно сцепился с Марьяной. Распространяя сильный запах коньячного спирта, он заорал от двери через весь холл:

— Не ссы мне в уши, жена тут нашлась! Во-первых, ты бывшая, во-вторых, ты ведьма! Я из-за тебя в тюрьме потные носки полгода нюхал! Дристал зеленым на параше!

— Это не ваше дело, зачем вы лезете! — огрызалась Марьяна, перейдя с Марковым на «вы».

Усатые, исполненные достоинства турецкие уборщики в униформе с явным неодобрением поглядывали на кричащую женщину. Качали головами в сторону мужчин, которые не могут навести порядок в своей семье.

Эрнест наконец достиг успеха, вышел с медсестрой и пропусками. Они надели бахилы и одноразовые халаты, вместе с Марковым поднялись в отделение. Александр Николаевич продолжал на чем свет ругать Марьяну, смаргивая слезы, наплывающие от коньяка, от злости, от безнадежности.

— У них, как в преферансе, не умеешь сажать играющего, сажай вистующего! — вспоминал он месяцы, проведенные в камере. — Всех порядочных людей пересажали! Теперь взрывать начали! Суки конченые, твари, гандоны!

Плохо говорящий по-английски охранник задержал Маркова, резонно решив, что он-то и есть тот нарушитель спокойствия, которого запретила пускать в отделение жена пациента. Дядя Саша остался в коридоре, Максим вместе с Игорем и Эрнестом зашел в палату.

Отец лежал на кровати, узкой и длинной, как погребальная ладья. Его не брили, и бородка придавала ему сходство с викингом, готовым отправиться в свое последнее путешествие. Глаза его были закрыты, от ноздрей тянулись трубки к аппарату искусственного дыхания, приборы монотонно гудели. Отец был неподвижен, только руки, вытянутые вдоль тела, едва заметно подрагивали, словно искали шест, чтоб оттолкнуться от берега.

Пожилая сиделка, сложив руки и понурив голову, стояла у аппаратов, которые считывали пульс, сопровождая таинство умирания назойливым писком. Максим не знал, что делать, — подойти, взять его за руку? Сказать что-то важное? Он не успел попрощаться с Кристиной и не знал, как должен прощаться с отцом. Но Игорь сразу шагнул к постели, сел на пол и прижал руку отца к своему лицу.

— Нельзя, нельзя! — сиделка бросилась к парню, Эрнест остановил ее.

— Уже все можно.

Женщина сдалась, присела на стул в углу комнаты. Эрнест политично отошел к дверям. Максиму было трудно смотреть в бескровное лицо с восковыми заострившимися чертами, так сильно напоминающее маленькое личико мертвой Кристины. Он не хотел помнить отца таким. Властный и злой или веселый, насмешливый, добродушный, он всегда был полон сил и страсти. Он любил жизнь, и казалось, она отвечает ему взаимностью. «Думаю словами из некролога», — оборвал себя Максим.

Игорь продолжал сидеть на полу, прижимаясь щекой к ладони отца. Закрыв глаза, парень раскачивался, и сквозь прерывистый писк кардиомонитора Максим слышал, как он что-то горячо, самозабвенно шепчет, то ли утешая себя, то ли выкликая отца из небытия.

Так продолжалось несколько минут. Сиделка встала, показывая, что время свидания окончено. Максим окликнул Игоря. Парень поднял невидящие глаза.

— Пора, пойдем.

— Нет, нам не пора, — сказал он как-то слишком отчетливо.

И вдруг стало происходить невозможное. Изменился звук приборов, отец пошевелился, хрипло вздохнул и медленно поднял руку. Его пальцы коснулись волос Игоря, затем он открыл глаза.

Взгляд, которым он обвел комнату, был неожиданно осмысленным. Максим знал — из книг, из фильмов, что в последние минуты умирающий обретает ясность сознания.

— Где Марков?

— В коридоре, — сказал Максим.

— А Владлен?

— Доктора, — тихо шепнул Эрнест сиделке.

Медсестра метнулась к приборам, нажала кнопку вызова.

— Марьяна тоже тут?

— В регистратуре.

— Больше не пускайте ее ко мне. Я хочу спать.

Отец снова закрыл глаза, но лицо его порозовело и уже не казалось мертвым. Быстро вошел врач, с ним два санитара. Максим взял Игоря за плечо, тот в беспамятстве схватился за железную скобу кровати. Парень дрожал всем телом, Эрнест помог расцепить его пальцы. Медсестра распахнула дверь, они вышли.

Марков спал, развалившись на диване возле лифтов, запрокинув голову, открыв рот. Марьяна маятником ходила по коридору.

— Можно тебя на минуту? — обратилась она к Максиму, нервно перебирая пуговицы на своем жакете оливкового цвета. — Учти, я тебе этого не забуду! Зачем ты разрешил ему войти?

Не глядя по сторонам, как сомнамбула, Игорь направился к лифтам.

— Он его вытащил. Ты видел это? — проговорил Максим, обращаясь к Эрнесту.

— Видел, — кивнул Карпцов.

— Ты знаешь, как я его ненавижу! — тетка пыталась поймать Максима за руку, удержать его внимание. — Зачем ты делаешь мне назло?

— Ты видел? Как он это сделал? — повторял Максим. — Почему у него получилось?

Он чувствовал радостное возбуждение и вместе с тем растерянность и обиду из-за того, что сам он не смог совершить чудо, о котором просил для Кристины.

Эрнест принес два стаканчика воды из кулера, один отдал Максиму:

— Не будем делать поспешных выводов. Подождем, что скажут врачи.

— Зачем ты разрешил ему войти? — упрямо добивалась ответа Марьяна.

— Ты успокоишься, наконец? — не выдержал Максим. — Ты просто помешалась на нем.

— Нет, не я, а ты! Не удивлюсь, если ты сам начнешь с ним спать! — крикнула тетка.

Разбудив Маркова, они с Эрнестом спустились вниз, сели в том самом кафе, где Максим нашел Игоря. Довольно точно Карпцов пересказал Александру Николаевичу все происшедшее. Марков позвонил врачу, передал трубку Максиму.

— Вскрылся абсцесс, — сообщил русский доктор. — Обнадеживать вас не буду, но есть положительная динамика.

Максим все еще не мог справиться потрясением. Он убеждал себя, что это совпадение, что кризис мог произойти в любую минуту. Врачи предупреждали, что состояние отца могло резко ухудшиться или стать лучше внезапно. Но было нечестно не верить в чудо, произошедшее на его глазах. Воскресение. Талифа куми.

Все, что человек может противопоставить миру, его щит, и меч, и символ веры — не деньги, не амбиции, не сила, только любовь. В этом оправдание жизни, даже самой простой. Максим допил горький, без молока и без сахара кофе. Позвонил Глаше, чтобы узнать, как себя чувствует девочка.

 

Кукольный дом

Когда Марьяне было двенадцать лет, она стала сама с собой играть в принцессу. Сказки, романы Дюма и Мориса Дрюона будоражили фантазию, помогали составить детальный план обустройства собственного королевства. Марьяна поместила личные владения в дальней части парка, там, где потом разбили теннисный корт. Все необходимое для сказочной жизни помещалось в небольшой коробке. Замок с башнями, лошади, кареты, кукольная посуда для приема гостей. Иногда королевство перемещалось под парту или на заднее сиденье машины.

В замке ей прислуживали куклы и оловянные солдаты — горничные, лакеи, конюхи, пажи. Когда с устройством быта было закончено, к принцессе стали свататься женихи, похожие на известных певцов, артистов или мальчиков из параллельного класса. Но она отказывала всем, храня верность своему единственному принцу. Он был тайком вырезан из заграничного журнала, принадлежавшего сестре Веронике, и наклеен на плотный картон. Принц был такой же красивый, как один мальчик из чужого класса, но не такой задавака; он был смелый и добрый. Он был ее повторением, половинкой ее души.

Марьяна узнала его, когда увидела жениха старшей сестры. По ошибке судьбы или благодаря коварному колдовству Вероника забрала у нее настоящего принца, как и всегда отнимала все самое лучшее.

Вероника была старше ее на шесть лет и куда больше походила на юную королевну. Голубоглазая, с пышными светлыми волосами, с изящной фигуркой, она была любимицей в доме. Сестра училась кое-как, но занималась музыкой, играла в театральном кружке, танцевала. Назло ей Марьяна стала первой ученицей, особенно по точным предметам, а вместо музыкальной школы стала ходить в планетарий. Вероника красиво каталась на коньках в обшитой мехом курточке, и Марьяна отказалась заниматься фигурным катанием, выбрала легкую атлетику и теннис.

Вероника всегда улыбалась, поэтому многим казалось, что она веселая и добрая девочка. Только Марьяна знала, что на самом деле сестра — капризная и злая дура. Веронику любили, баловали, жалели, не замечая младшей сестры, бледной худышки с волосами мышиного цвета. И Марьяна ожесточилась, замкнулась в себе. Зависть к сестре терзала ее маленькую душу острыми крючьями, пока однажды отец не посадил ее к себе на колени и не шепнул на ухо, что настоящая принцесса и наследница королевства — это она.

Когда у Марьяны началось подростковое созревание, Вероника превратилась в накрашенную женщину с большой грудью и крепкими ляжками. Она скандалила на весь дом, когда Марьяна надевала ее вещи или тайком пользовалась ее румянами, помадой и лаком для волос. Марьяне не разрешали краситься, ее одевала мать по своему вкусу, а Вероника уже покупала себе обтягивающие джинсы, туфли на каблуках, сетчатые колготки. Она поступила в институт, стала курить, ходить по ресторанам и возвращаться за полночь или оставаться на ночь у подруг. Мужчины встречали ее у подъезда с цветами, звонили домой. Были сцены с криками и слезами, отец запирал ее в комнате. Вероника била вазы и фарфоровые статуэтки, пьяная выпрыгивала из окна. И наконец мать сообщила новость — сестра выходит замуж.

Свадьбу Марьяна помнила до сих пор. У невесты было все, о чем так мечтала младшая сестра: лошади, кареты, слуги, нарядные гости. Сказочное платье с расшитым шлейфом, длинная фата и, главное, прекрасный принц. Марьяне казалось, что и жениха сестра купила себе в каком-то дорогом запретном магазине, куда не пускали детей. Принц поднимал ее на руки, танцевал с ней вальс, вместе с ней «на счастье» разбивал бокал о каменный пол беседки. Вероника улыбалась ему покорно и счастливо, мать обнимала, называя его сыночком, и даже недоверчивый отец подарил молодым ключи от новой квартиры. Только Марьяна поняла, что принц принесет только горе их семье, ведь он женился по ошибке. Она проплакала полночи из-за того, что сестра захватила ее королевство и все то, что по праву должно было принадлежать ей одной.

Потом обида забылась. Замок, лошади и кукольная посуда затерялись на пути ко взрослой жизни. Вероника, уже беременная Максимом, некрасивая, скучная, приезжала к ним и жаловалась, что у Георгия сложный характер, что он проводит много времени со своими друзьями, изменяет ей, бросает ее одну. Они разошлись через несколько лет. Вероника стала пить, устраивала скандалы в публичных местах, заводила романы с нищими альфонсами, шоферами и тренерами по фитнесу. Но Георгий уже стал членом семьи, он вел бизнес с отцом, приезжал повидаться с Максимом. Его любила мать, и Марьяна постепенно узнавала его сложный характер, насмешливый ум, а также список дурных привычек. И все же ни один мужчина не мог с ним соперничать. Для Марьяны он все эти годы оставался прекрасным принцем, которого околдовала злая фея. Он не замечал ее, свою настоящую принцессу.

В один тяжелый год умерла мать и разбилась Вероника: пьяная села за руль и не справилась с управлением. Георгий стал чаще бывать у них, пытался наладить отношения с подрастающим сыном. Марьяна много работала, в ее жизни появились другие мужчины, отец делал попытки выдать ее замуж за сыновей своих компаньонов, но ей не хотелось такого брака. Она все еще ждала свою любовь.

Казалось, ожидания сбылись после смерти отца. Чары разрушились. Это была уже другая сказка, мудрая и грустная — о том, как женщина всю жизнь ждала возлюбленного и он вернулся к ней, поседевший, израненный в житейских схватках. Но добро и любовь наконец побеждали. Георгий начал узнавать ее, открыл для себя ее большое любящее сердце.

Она готова была дать ему гораздо больше, чем любая из женщин. Дружбу, уважение, помощь в горе и общую радость на двоих. Настоящую любовь и преданность.

Теперь Марьяна понимала — сказок не бывает. Георгий слишком привык к порочной жизни, ему быстро прискучила ее тихая нежность. Он не смог оценить ее жертв. Даже на свадьбе, которую праздновали богаче и роскошнее, чем у сестры, Марьяна не чувствовала долгожданного удовлетворения. Уже тогда она поняла, что не сможет заполучить своего принца целиком, присвоить навсегда.

Если бы сейчас Измайлов умер, красивая сказка могла бы осуществиться. Принцы погибают в бою, а принцессам остается неизбывная нежная грусть. Но Георгий выздоравливал, его окружала свита оруженосцев, с ним оставался наследник. А место Марьяны по злой насмешке судьбы заняла даже не другая женщина, а развратная дрянь мужского пола, самозванец.

С детства она привыкла идти к поставленной цели, не жалея на это времени и труда. Отец учил ее не бояться усилий, не пасовать перед трудностями. Но теперь ее надежды окончательно рухнули, она проиграла. Методики самосовершенствования, пластическая хирургия, колдовские заговоры и волшебные зелья, шаманки и святые старцы — ничто не могло ей помочь. Против нее встала неодолимая сила судьбы.

Марьяна не пролила ни одной слезинки, когда Георгий умирал, но долго рыдала в подушку, когда он пришел в себя после операции и попросил больше не пускать ее в клинику. Обида была такой жестокой, что ей впервые в жизни всерьез захотелось покончить с собой. Она хотела умереть назло ему, неблагодарному эгоисту, которому она была готова посвятить свою жизнь, а он отбросил этот дар, словно смятую салфетку.

Собирая вещи в гостинице, Марьяна почти всерьез обдумывала способы самоубийства — веревка, таблетки, прыжок из окна. Но любая смерть казалась грязной и страшной. И, главное, она не была уверена, что для Георгия и эта жертва будет иметь хоть какое-то значение. Она видела, как равнодушно переносит смерть жены Максим, похожий на отца характером.

И все же, когда самолет проходил через зону турбулентности, она поймала себя на мысли, что ждет крушения. На минуту ей захотелось, чтобы отказали двигатели, чтобы лайнер потерял управление, рухнул в воду. Чтобы высшая сила, лишившая ее надежды, вместе с погибшей жизнью уничтожила и ее саму.

Но самолет благополучно приземлился в Пулково. Обнаружив, что ее никто не встречает, Марьяна позвонила опоздавшему водителю и сорвала на нем свою досаду. В Петербурге шел дождь, словно город оплакивал ее одиночество. Впереди было еще одно грустное лето, а за ним холодная осень и полуслепая, простудная, бесконечная зима.

 

Война и мир

Георгий возвращался из дальнего похода, который отнял много сил. Как младенец, он заново учился садиться, держать чашку, продевать ноги в шлепанцы. Правое легкое превратилось в лоскутную игольницу и при каждом глубоком вздохе ощетинивалось стальными остриями. Но боль эта стала привычной и даже радовала, она была лучше тяжелого беспамятства. Боль означала жизнь.

Утром, после завтрака и перевязки, когда сиделка открывала окно, он лежал в постели и слушал шум города. Разглядывал комнату, залитую весенним солнцем, свои руки на простыне. Мысли его двигались медленно, он не чувствовал привычного беспокойства о текущих делах, только ощущение полноты жизни.

Его палату охранял вооруженный полицейский, считалось, что попытку покушения могут повторить. Но почему-то Георгий был уверен, что этого не случится, что он не умрет. Даже когда, впервые поднявшись с постели, он подошел к окну и увидел уходящую вниз высоту в пятнадцать этажей, он не почувствовал близкой опасности. Больше того, сейчас ему казалось, что он не умрет никогда, что смерти нет. По крайней мере, той смерти, какой она представляется из тесной раковины человеческого сознания.

Он перебирал в памяти видения, которые являлись ему в беспамятстве, — белые башни крепости, потоки кипящей лавы, огненный камнепад. Бледный конь в серых яблоках, как в трупных пятнах, прискакал со стороны пожара. Но оседлал ли он тощую спину, Георгий не помнил. Ему казалось, что мертвый конь и белый город явились ему в секунду взрыва.

Организатором взрыва мог быть Глеб Румянцев, отстраненный от руководства холдинга. Георгий обсуждал это с приехавшим из Петербурга Осипенко, бывшим главным по безопасности. Пару месяцев назад Глебом плотно занялась прокуратура, Георгий отчасти содействовал этому. У банка, которым он руководил, была отозвана лицензия, вскрылся коррупционный скандал с многочисленными нарушениями по госконтрактам на строительство павильонов метро в разных районах Москвы. У Румянцева было от силы две недели на то, чтобы поехать кататься на лыжах в Куршавель, а там собрать пресс-конференцию и объявить себя жертвой политического преследования.

Георгий понимал, что рано или поздно и ему придется решать сходную проблему. Но пока он послушно исполнял все больничные предписания. Перевязки, упражнения, физиотерапия. Отдых, прием препаратов. Организм восстанавливался быстро, после выписки врачи рекомендовали горный воздух, козье молоко. Можно было для начала поехать в Бурсу или в Измир. А после, например, в Новую Зеландию.

Но Володя, похоже, не намерен был его отпускать. Политик организовал видеоконференцию со своими врачами, сам регулярно звонил по защищенной от прослушки спутниковой связи, предлагал прислать чудодейственные секретные таблетки из кремлевских лабораторий.

— Что показывает вскрытие? — спрашивал он всякий раз. — Какие прогнозы?

— Больной пошел на поправку. Но не дошел, — шутил в ответ Георгий.

Владимир Львович первый сообщил Георгию новость:

— Ты слышал, Румянцев уехал из страны? Я с ним еще не говорил. Но, кажется, у него хороший плацдарм в Канаде. Когда ты вернешься? Нам трудно действовать без тебя.

— Я инвалид, Володя, я пока действую от постели до уборной.

— Это большой прогресс. Мне обещали, ты уже через неделю сможешь бегать стометровку. За тобой хорошо ухаживают? Ты в безопасности?

Георгий вспомнил присказку сокамерника:

— Полная безопасность, Володя, бывает только в гробу.

— Хорошо, что ты начал шутить.

Он уже собирался попрощаться, но как будто вспомнил еще одно незначительное событие.

— Да, вчера в резиденции, в охотничьем домике, взорвался газовый баллон. Никто не пострадал. Только Феликс потерял руку и глаз.

Георгий вспомнил расшитые валенки, избу с деревянными лавками, чай из самовара.

— Охотничий домик — это там, где Масленицу жгли?

— Да. Кстати, все забываю спросить — это ты выпустил волка из клетки?

— Что с ним стало?

— Если ты спрашиваешь про Феликса, он в больнице. Если про волка — ничего не могу сказать. Егеря искали, но так и не нашли.

Георгий почти не сомневался, что и к отъезду Румянцева, и к несчастному случаю с Курышевым причастен Максим. Око за око, взрыв за взрыв. Он был рад, что Феликс выжил. Ему не хотелось, чтобы сын брал на себя тяжесть вины за чужую смерть, парню и так сейчас было нелегко.

С Владимиром Львовичем они не обсуждали несчастье, произошедшее с его дочерью. Политик принял соболезнования сухо. Он никогда не бывал на похоронах и на этот раз не сделал исключения. Но Максим глубоко переживал смерть жены, хотя и старался не показывать виду. Для сына это было первое взрослое горе, Георгию тоже было жаль эту никому не сделавшую зла молодую женщину. Иногда ему казалось, что череда смертей в семье политика как-то связана с возмездием, родовым проклятием семьи. Впрочем, семья и есть непрерывная цепь смертей и рождений. Теперь он и сам стал дедом, а гибель маленькой Кристины сближала их с сыном, который по-своему повторял его судьбу.

Теперь он мог философски размышлять о том, как много сил и времени человек отдает удовлетворению амбиций, кормлению червя тщеславия. Школа с медалью, красный диплом университета, женитьба на богатой наследнице, первые большие деньги — его собственная биография была составлена из золотых кирпичей честолюбия. Но подлинный смысл жизни проявлялся всегда помимо вычерченных схем. Ночной парк, мокрые после дождя качели — он забыл лицо и даже имя того парня, но помнил горячую вспышку в груди. Смыслом были наполнены минуты, когда после первого в жизни бандитского «наезда» он вернулся домой и сел на пол в детской помогать двухлетнему Максиму строить дворец из кубиков. И когда смотрел на утренний город с балкона только что расселенной коммуналки на Мытнинской набережной, где еще предстояло сделать ремонт.

Близость Игоря, живой источник силы, тоже была оправданием жизни с их первой встречи и до нынешнего дня. С ним Георгий чувствовал себя тем, кем был на самом деле. Не президентом и консультантом чего бы то ни было, не партнером и конкурентом, не представителем финансовой элиты или песчинкой в человеческом муравейнике. Не все еще завидным женихом или стареющим геем. Но частью главной движущей силы мироздания, любимым и любящим.

Ему казалось, что в беспамятстве он ощущал присутствие Игоря рядом. Только начав вставать с постели, он узнал, что Марьяна не пускала парня в отделение, и тот просиживал часами в больничном вестибюле или в соседнем кафе. Марков говорил, все эти дни тот бродил как ушибленный, не ел и не пил, умудрился где-то потерять паспорт и бумажник.

Игорь зашел в палату, засунув два апельсина под футболку. Похудевший, с синевой под глазами, он ничего не рассказывал про себя, только отшучивался. Его юмор, и раньше странноватый, обретал макабрический задор.

— Может, пока ты лежишь, я себе грудь сделаю? Здесь, говорят, первоклассные специалисты.

— Я не в первый раз это слышу, — заметил Георгий.

— Да, у меня навязчивая идея.

— Ты же знаешь, меня больше интригуют другие полушария.

— Мой мозг?

Он сел на кровать в ногах Георгия, стал чистить апельсин. С короткой стрижкой — говорил, что из-за жары, — он снова сделался похож на подростка, вчера окончившего школу. Шея высоко поднималась над воротом полинявшей футболки, нежной тенью обозначилась впадина ключиц. В нем появилось что-то новое, что настораживало Георгия и возбуждало любопытство. Размышляя о том, что другой всегда непроницаем и понять его рассудком невозможно, как ни бейся об эту стену, Георгий брал из его рук дольки апельсина и отправлял в рот. Сок брызгал в небо.

— Я взял билет с открытой датой, — сказал он.

Эрнест оформил ему в консульстве свидетельство на въезд, но парню нужно было лететь в Петербург, чтобы восстановить документы, проставить шенгенскую визу.

— Когда вернешься?

— В четверг или в пятницу. Постараюсь все успеть за четыре дня.

Горный воздух, козье молоко, термальные источники — врачи предлагали Георгию Максимовичу несколько программ реабилитации, но Игорь входил необходимым условием в любой пакет. Хотелось отправиться к морю или к озеру, на не слишком жаркое побережье. Лежать под соснами на пляже, решать шахматные задачи. По утрам возле бассейна глазеть, как Игорь голышом выходит из воды. Подумав об этом, Георгий ощутил, как недавно проснувшийся член наливается возбуждением.

Игорь поднялся, выбросил в ведро кожуру, вымыл руки под краном:

— Хочешь, сделаю тебе массаж ступней?

Сиделка вышла, но могла возвратиться в любую минуту.

— Хочу, — сказал Георгий. — Только начни сразу повыше. И закрой дверь.

Тот сморгнул, усмехнулся. Повернул защелку.

Все, что он делал, было чертовски приятно. Георгий закрыл глаза, отдаваясь умелым и сильным прикосновениям. Вспомнил крик Марьяны: «Развратная дрянь!» До лица добрался горячий солнечный луч. Вдалеке шумел портовый город, всхлипывали чайки. Боль ушла, жизнь снова наполнялась смыслом и радостью.

Георгий видел рентгеновский снимок своего черепа и грудной клетки. Ребра, позвоночник, кости рук и плечевого пояса казались сложной и прочной конструкцией, которая может выдержать серьезную нагрузку. Крепкие корни зубов глубоко сидели в челюстях. Легкие дышали, член вставал. Он знал, что еще поборется за свою жизнь, за свои деньги и за близких, которых он приручил и за которых был в ответе.

Другой человек непроницаем, но сила глубокого чувства иногда разрывает оболочку души, соединяя две жизни в общий поток. Любовь и есть космическое сознание, по крайней мере, первый шаг к нему.

«Ласковая вечность», — он слышал голос в своей голове. Возможно, это было обещанием, а может быть, свидетельством уже свершившегося. Небесный циркуль вновь чертил орбиту предназначенной ему судьбы, отодвигая срок последнего сражения.

 

Луна в скорпионе

В Стамбуле цвели поля тюльпанов, в Петербурге только сошел снег. В аэропорту Игоря встретил Эрнест, сразу отвез в центральный паспортный стол, проводил по кабинетам. Срочное оформление всех документов занимало три или четыре дня, к этому сроку должны были перевыпустить и кредитные карты.

На две ночи Игорь остался в гостях у Карпцова. Рассудительная и доброжелательная, как и сам адвокат, жена Эрнеста кормила их ужином. Двое умненьких, загорелых мальчишек занимались с матерью английским, обсуждали школьные дела. Девочка в джинсовом комбинезоне вслух читала книжку про морских чудовищ. По утрам красивые и веселые, как из рекламного ролика, дети ели кукурузные хлопья с молоком, на ночь мама и папа целовали их в кроватках. Это была чужая, слишком уж благополучная жизнь. С Игорем были вежливы и добры, но он чувствовал себя скованно в этой квартире, напоминавшей учебный класс с магнитными досками и картами на стенах.

На третий день он попросил у Эрнеста ключи от своей квартиры, предупредил, что переночует у себя. Нужно было оплатить счета, списать показания счетчиков. Коробка с ключами от его новостройки, дачи Георгия и квартиры на Мытнинской хранилась в офисе адвоката. В банк и визовый центр забирать паспорт Игорь поехал сам.

Сейчас уже было трудно понять, откуда в нем взялась сила пережить эти семь дней, пока Измайлов лежал, опутанный проводами капельниц. Почему сердце не разорвалось сразу, когда он увидел на стоянке куски асфальта, труп водителя и кровь, стекающую с порогов машины. Смерть Георгия обрушила бы весь его мир не в переносном, а в самом прямом смысле, потому что она бы означала несправедливость и бессмысленность всего устройства жизни. Смириться с этим Игорь не мог. Каждый день он вставал, завтракал и обедал, разговаривал с официантами в кафе, смотрел телевизор, одновременно удерживая Георгия над черной дырой небытия. Когда приехал Максим, Измайлов уже уходил от них по каменистой дороге, усаженной кипарисами и пиниями. Георгий шел не оборачиваясь, в звенящей тишине, под неподвижным небом. Игорь не знал, как у него получилось докричаться, задержать его, заставить повернуть назад. Но это произошло, и теперь тот поправлялся даже быстрее, чем ожидали врачи.

Из Стамбула они собирались переехать в Бурсу, в санаторий с термальным лечением. Потом Измайлов хотел отправиться путешествовать — в Новую Зеландию, на Галапагосы, на остров Пасхи. Пока он не собирался возвращаться в Москву.

Утром в четверг Игорь получил документы, забронировал билет на пятницу, собрал рюкзак. Оставалась еще пара дел в Петербурге. Он решил заехать к Бяшке, который жил теперь в отдаленном спальном районе у своего давнишнего любовника Геннадия.

В Стамбуле Игорь часто вспоминал подземный замкнутый Петербург. Двигаясь вглубь земли в белом коленчатом брюхе тоннеля, он размышлял о людях и чувствах, которые все эти годы, словно пальцы скульптора, лепили его характер. Вспыльчивая нежность матери, суровость дяди Вити, болезненная страсть Майкла Коваля. Георгий, который взял его, как берут яблоко с тарелки. Теперь он должен был найти внутри этого слепка себя настоящего.

Он хотел разобраться со своими страхами и снами. Хотел избавиться от мертвых голосов, манящих и пугающих. Душа города знала его мысли, серым ласковым слизнем ложилась на грудь.

Он не сразу нашел нужный дом среди однотипных панельных многоэтажек. Усатый Геннадий несколько лет назад купил «двушку» с готовой отделкой и до сих пор выплачивал кредит. Он затеял готовить обед для гостя, хлопотал на кухне в переднике, время от времени появлялся в дверях. Бяшка в обрезанных джинсовых шортах валялся на диване, курил.

— Когда подтвердил анализ, стало даже проще. Знаешь, сколько клиентов с положительным статусом? Есть сообщества в интернете. Просто кидаешь фото, пишешь: «Люблю сперму, люблю трахаться без гондона». И к тебе приходят на страницу сотни извращенцев, которые готовы слить тебе в зад. Даже один Герой Советского Союза. Так что проблем просто нет. Пока живут на свете старики, которые любят парней и анальный секс, я без работы не останусь. Может, я кого-то заразил. Мне насрать, как ты понимаешь. Все взрослые люди, последствия известны. И какая разница, от чего сдохнуть? Моего одноклассника в шахте завалило. А сколько гибнет в автокатастрофах, а на войне? Я понял одно, смысл жизни человек ищет, когда он сытый. Голодному главное пожрать.

Он щурился, отгонял рукой дым. Игорь видел, что он и в самом деле привык к своему положению и отчасти примирился. После больницы он завязал с наркотой и выглядел неплохо, даже поправился, оброс жирком. Портили его только следы от фурункулов на щеках.

— Еще один бонус. У меня раньше были планы, суета, стремления. А теперь я стала домашняя, спокойная хабаль. Думаю, я много получил от жизни. Конечно, не как некоторые. Но я тебе не завидую. Раньше завидовал, а теперь отпустило. Ты тоже сдохнешь рано или поздно. Может, еще раньше меня. А может, проживешь сто лет. Станешь как мои клиенты. Дряхлый гнойный паралитик, который сам себе вставляет дилдо за неимением желающих присунуть даже за большие бабки. А я останусь в твоей памяти вечно молодым, вечно пьяным.

Они повспоминали прошлое, совместные приключения. Филипп все еще сидел в следственном изоляторе, Китаец все так же болтался по клубам, сводя клиентов с мальчишками. Не говорили только про тот вечер в Москве, когда Бяшка подложил Игорю в карман наркоту.

— А Геннадий, он тоже?..

— Полтора года, как и я, — кивнул Бяшка. — Вместе на процедуры ездим. Даже трахаемся иногда. От скуки.

Бяшка что-то вспомнил, оживился:

— Ты же на Комендани жил с отчимом? Как его фамилия?

— Виктор Гусев, — сказал Игорь.

— Я так и понял, что это он. В новостях показывали.

Он подсел к компьютеру, нашел заметку на новостном портале. Всего пять-шесть строк про изготовителей детской порнографии, арестованных на частной квартире. Игорь узнал на фото затылок отчима, толстенькую Гулю с короткой шеей, обвислые щеки седого дядьки, которого видел в квартире дяди Вити.

— Тебе, наверное, тоже надо дать показания. Ты же типа жертва.

Геннадий, слышавший разговор, вошел в комнату, вытирая полотенцем руки:

— Игорь, я думаю, вам нужно обратиться в полицию. Напрасно вы не сделали этого раньше. Можно было бы предотвратить последующие преступления. По вине таких отщепенцев, как ваш отчим, в обществе думают, что все геи охотятся за маленькими мальчиками.

— Ага, поучи мою бабушку писать в баночку, — Бяшка выпустил струю дыма из угла рта.

— Санечка, ну разве я не прав?

— Слушай, тут не Фейсбук, чтобы устраивать дискуссии. Давай уже на китчен, киндер, кирхе.

Когда Геннадий вернулся в кухню, Бяшка вяло полюбопытствовал:

— Так и чего теперь твой Измайлов? Инвалидность первой группы?

— Посмотрим, — сказал Игорь, отводя глаза.

— Судьба нас дрочит, как хочет, — тот подытожил разговор.

Геннадий приготовил борщ и разогрел покупные шницели, но Игорю расхотелось есть, он стал прощаться. Они сфотографировались вместе, Бяшка выложил снимок в интернет. Игорь посмотрел расписание электричек. Оставил Бяшке немного денег.

Владлен перезвонил в начале пятого. Ему понравилась идея поехать на дачу к Измайлову. За эти дни в Стамбуле Игорь успел узнать его характер. Бывший боксер, он любил «грязные» приемы — исподтишка, чтоб не заметил арбитр, бить головой в лицо, коленом по яйцам. Это была успешная тактика, вдобавок доставлявшая ему удовольствие.

Василевский вел свое расследование и убедительно доказывал, что взрыв на стоянке был устроен по заказу Эдиты Михайловны. По его словам, полоумная старуха, мать Коваля, все это время пыталась доискаться, кто убил ее сына, выпотрошил сейф и куда ушли деньги с его счетов. Узнав, что к делу причастен Измайлов, она сложила два плюс два, решив, что и убийство Майкла заказал Игорь с бывшим любовником.

Но Владлен не мог внятно объяснить, что произошло в ту ночь на катере. По его версии выходило, что они пили коньяк, курили кальян с гашишем, а после Игорь отправился вместе с Адамом, любовником старухи, в ночной клуб. «Чего ты там делал, каких нашел приключений на жопу, тут я в полном неведении. И кто тебя притащил утром на пляж, как ты говоришь, или как ты сам туда притащился, сообщить не могу».

Через пару дней Игорь на всякий случай сдал кровь в платной лаборатории. Ничего опасного не обнаружили.

Игорь не рассказывал Владлену, что помнит про белую комнату и вопросы о счетах Коваля, которые ему задавали. Не рассказывал и про медузу, и о призраках из глубин подземного храма. Он знал, что мертвецов, которые цеплялись, висли на его плечах, он удерживал сам. В последние дни он стал понимать, что должен отпустить их. Мать, Бориса, Майкла Коваля, Леонида Игнатьевича с расколотым надвое черепом. Дать им покой. Не носить их с собой до скончания дней. Не винить мертвых, не ждать от них ответа. Понял, что должен любить и ненавидеть живых.

Он сошел на станции, когда уже начало темнеть. Дачу на побережье Финского залива купили родители Измайлова, деревянный дом с верандой был построен еще раньше, в тридцатые годы. Измайлов сделал внутри кое-какой ремонт, установил забор с автоматическими воротами, но после смерти матери бывал здесь редко. Последний раз Игорь приезжал сюда вместе с ним прошлым летом. Участок успел зарасти кустарником, под соснами лежал ковер из пожелтевших иголок. Лезли в окна сухие почерневшие стебли какой-то высокой травы, но вдоль дорожки уже пробивалась свежая зелень.

В заброшенном доме пахло затхлостью, мышами. Игорь разжег печь, вспоминая время, когда дядя Витя снимал для них дачу на лето. Отчим научил его раскладывать в печке тонкие лучинки для растопки, регулировать тягу заслонкой.

Для городского парня он не так уж мало умел делать руками. Например, колоть дрова, варить уху на костре, копать себе могилу. Сервировать на двоих романтический ужин. Нож справа, вилка слева, свадебные салфетки с розовыми сердечками, бутылка вина. Он выложил на одноразовые тарелки ветчину, сыр, куриные крылышки, купленные в супермаркете у метро. Вымыл зелень, нарезал овощи и хлеб.

Владлен приехал около десяти вечера. Он по-хозяйски осматривался, мерил шагами участок, похлопывал своей тяжелой, короткопалой лапой сосновые стволы.

— Место-то хорошее, земля тут «золотая». А дом надо под снос. Он чей, Измайлова или Козыревых?

Игорь пил вишневый сок, опершись плечом о дерево.

— Измайлова. Его родителей. Они тут похоронены недалеко.

— Завтра проедем по окрестностям, — пообещал Владлен.

Он привез бутылку виски, но выпил немного. У него были проблемы с потенцией. Как и Майкл, он любил добавить к сексу немного насилия. Ему нравилось слушать про то, как отчим трахал Игоря в детстве, как Майкл Коваль пристегивал его ремнями к спинке чугунной кровати. Но больше всего он любил, когда Игорь сравнивал их с Георгием. Слушая, Владлен смеялся, называл его грубыми словами, шлепал по заду. Возбуждался. Игорь чувствовал, что крепко поймал его на секс, хотя Василевский хвастался своими любовницами и пристрастием к женскому полу.

— Под старость лет заделался глиномесом, — смеялся он, крепкими зубами разгрызая куриные кости. — Это ты из меня сделал пидора! Гладкий, сладкий. Чего у тебя, борода совсем не растет?

Игорь улыбался в ответ:

— Лазерная эпиляция.

— Ты такая шлюха! — хохотал Владлен. — Ты готовься, я тебя сейчас порву как тузик грелку.

Василевский считал, что Игорь боится остаться без денежного покровителя. Любил приговаривать: «Не ссы, найдем тебе мужика». В Стамбуле, в гостиничном номере, оба раза они занимались сексом при включенном телевизоре, и сейчас Владлен поставил на тумбочку телефон, нашел канал «Россия 24». Пока дикторы сообщали о паводках и лесных пожарах, он ощупывал Игоря, брал в рот его член, кусал соски. Рассказывал, как будет его трахать.

Когда у него наконец встал, Игорь развел колени и спросил, глядя ему в лицо:

— Ты ведь знаешь, кто взорвал Измайлова?

Василевский шутливо придавил локтем его шею:

— Ты, сучка, не лезь в мужские дела.

Он снова просил рассказать про Георгия и про кушетку с ремнями, которую держал в подвале Майкл Коваль, сам пытался привязать Игоря, без конца повторяя: «Хочешь этого, шлюха? Нравится тебе?» «Нравится. Хочу», — отвечал ему Игорь.

С перерывом на новости и закуски они занимались сексом до двух часов ночи. Василевский так и не кончил, но вымотался и начал засыпать. Игорь подбросил в печку пару поленьев, пошел в ванную. В прихожей ощупал одежду Владлена. Крикнул:

— А ты кто по знаку зодиака?

— Огненный Тигр, — ответил тот хвастливо. — И Водолей. Гремучая смесь.

Игорь знал, что Владлен приедет с оружием. Рука сама нашла холодную рукоятку в кармане его куртки. Осмотрев пистолет, Игорь взвел курок.

Василевский смотрел в экран телефона, лежа на боку, расслабив живот, покрытый седой растительностью, почесывая колено. Но Игорь ненавидел его так сильно, что лег бы с ним в постель, даже если бы он был в сто раз безобразнее. Он зевнул, Игорь навалился сверху, прижал к его груди подушку. Тот все понял, дернулся, но не успел его сбросить. Игорь нажал на курок.

Еще какое-то время он сидел наедине с мертвецом, глядя в темноту, прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри. Что-то вспыхнуло и ушло. Не было страха. Кажется, выстрел был негромкий, только обожгло руку. Один глаз Владлена был прикрыт, второй смотрел с недоумением.

— А я Скорпион, — сказал Игорь. — Вот такая я шлюха.

Сразу после взрыва на стоянке Василевский просил администратора вскрыть сейф в их номере, Игорь узнал об этом от портье. Владлен забрал ноутбук Измайлова, что-то искал в его вещах. Когда Марина уехала, Игорь пришел к нему ночью и, пока он был в ванной, прочел переписку в его телефоне. Тот даже не позаботился удалить сообщения. «14:20. Товар доставлен». И ответ Владлена: «17:50. Товар принят».

Пуля застряла внутри, где-то в распухшем горле. Под соском вокруг раны чернел кровоподтек. Вместе с простыней Игорь стащил Владлена с кровати. Взял из кладовки старое одеяло, завернул в него труп, связал бельевой веревкой и поволок к машине. Узел получился большой и тяжелый, но Игорь смог затянуть его в багажник. Бросил туда же одежду Василевского. Вспомнил, что нужно выдернуть из машины видеорегистратор. Отцепил провода, вернулся в дом и бросил камеру в печку.

Он собрал в мусорный пакет бумажные тарелки и остатки еды. Заправил постель. На всякий случай, где мог, стер отпечатки пальцев, свои и Владлена. Нашел бутылку жидкости для розжига. Навесил обратно замки.

План был простой — двигаться в сторону Лосева, где у Василевского была дача. По дороге на какой-нибудь свалке выбросить мешок с мусором. Километров через сорок повернуть на грунтовую дорогу, найти безлюдное место, съехать в кусты. Облить салон горючей жидкостью, сунуть тряпку в бензобак. Смять и поджечь два куска газеты, бросить в салон и в багажник. Пешком через лес вернуться на трассу, сесть на автобус до станции. По его расчетам он должен был попасть в аэропорт за час до начала регистрации на рейс.

Пистолет он вытер и, завернув в полотенце, выбросил из окна машины, проезжая по мосту над какой-то речкой. Туда же полетел купленный в подземном переходе ворованный телефон, с которого он звонил Василевскому.

Есть только одна сила, которой человек не может сопротивляться. Не зависть, не жадность, не похоть и даже не любовь. Это судьба.

Игорь включил в машине радио и узнал, что Луна в Скорпионе оказывает благоприятное влияние на людей творческих профессий, а Сатурн в знаке Льва помогает исполнению самых неожиданных дел.