Фиеста

Во Дворец бракосочетания на Чистых прудах Максим прибыл с отцом и Марьяной. Его немногочисленные гости – Марков, Чугунков, Андрей Добрынин и новый компаньон отца Владлен Василевский со своей женой и десятилетней внучкой – уже ждали на месте, в зале для фуршетов, где были подготовлены легкие закуски и напитки. За десять минут до начала подъехал парадный кортеж невесты. Ее сопровождали мать, сестра, Аркадий Борисович, выполнявший роль посажёного отца, три или четыре подруги в одинаковых нарядах – пленительно стройные райские гурии, неотличимые одна от другой.

В платье от знаменитого лондонского модельера, в газовом облаке фаты, бледненькая от волнения, Кристина была так хороша, что Максим ощутил прилив мальчишеского самодовольства.

Он ловил взгляды случайных зевак, подмечал, как Добрынин прячет досаду за усмешкой, и с удовольствием изображал счастливчика, избранника судьбы. Кристина подала дрожащую ручку, и он повел ее по лестнице в главный зал.

Сейчас казалась далекой и странной нынешняя ночь, когда он лежал в постели и, накрыв голову подушкой, думал, что совершает непоправимое, что отдает свою жизнь и свободу неведомой силе, не знающей жалости и милосердия. Теперь он видел вокруг лица друзей и чувствовал, как собственное его лицо становится строгим и взрослым, напоминая черты отца. На вопросы регистратора он ответил твердо, легко надел кольцо на палец Кристины, и его собственный палец скользнул в золотой обруч, сразу придавший руке значительность. Целуя жену, он поймал ее простодушный и радостный взгляд, а после всех формальностей подхватил ее на руки, словно драгоценную добычу, и, сопровождаемый одобрительными возгласами гостей, перенес через порог банкетного зала.

После церемонии их ждали в резиденции Владимира Львовича, где Максим до этого побывал лишь однажды. Там, в домашней церкви, был назначен обряд венчания, для которого прибыл из Лавры важный духовный иерарх. Торжества завершались банкетом для родственников и гостей. Наутро они с Кристиной летели в Венецию.

Принимая поздравления, Максим старался сохранять независимый вид, хотя это было непросто, ведь сегодня многое происходило с ним впервые. Впервые, пожимая руки, он чувствовал на безымянном пальце кольцо, впервые он видел слезы счастья на глазах своей жены, которая обнималась с матерью и подружками, впервые к нему бросались фотокорреспонденты, караулившие молодых у выхода из дворца.

К радости гостей и журналистов, букет невесты из белых роз и веток эвкалипта поймала Аглая, показав фотокамерам розовый язык. Обнимая кого-то из новых родственников, Марьяна подвернула и, кажется, сломала каблук. Отец, о котором Максим тоже думал этим утром и на лице которого время от времени ловил мрачную тень, расцеловал Кристину с деликатной нежностью, и та наконец дала волю слезам. Она долго и сладко рыдала на плече матери в лимузине, по дороге в имение, пока Аглая насмешливо переглядывалась с Максимом, отщипывая от букета зеленые листки, пахнущие аптекой, микстурой, осенней простудой.

Глядя, как Лариса спокойно и деловито поправляет на лице дочери испорченный макияж, Максим чувствовал, что его по-прежнему тянет к этой женщине с железным сердцем, и сожалел о том, что им пришлось прекратить беззаконную связь.

– Статистика говорит, что в бедных семьях родители больше любят девочек, а в богатых – мальчиков, – говорила Аглая, нахально оглядывая Максима. – А вы кого хотите?

– Родители всех детей любят одинаково, – возразила Лариса.

– Как можно любить одинаково разных людей?

– Ты поймешь, когда сама станешь мамой.

– А если я решу посвятить свою жизнь науке? Или уйду в монастырь?

– Не говори ерунды, – осадила сестру Кристина и обратила к Максиму напудренное, раскисшее от рыданий лицо. – Я больше не буду плакать, зая, честно-пречестно. Ну хочешь, поругай меня? Просто я очень-очень рада! А ты рад?

Он протянул руку и поправил ее волосы, выбившиеся из-под фаты. Кристина улыбнулась радостно и благодарно.

Салон машины, словно модный магазин, был наполнен солнечным светом, цветочными запахами, воздушным колыханием легких тканей. Это был женский мир, с которым раньше Максим соприкасался случайно и на короткое время, но теперь должен был принять в свою жизнь. Он понимал, что не любит свою невесту и вряд ли полюбит жену. Даже мысль о том, что он будет первым мужчиной, с которым она ляжет в постель, не разжигала в нем вожделения. «Человек, не знающий, что делать с самим собой, не может отвечать за жизнь другого», – думал он этой ночью, ворочаясь в непривычно мягкой гостиничной постели. Но теперь, при свете дня, он твердо знал, что справится и не даст повода к нареканиям. Просто со временем эта чужая девушка должна стать частью его жизни, как это происходит с женатыми людьми. Вполне возможно, он даже сделает ее счастливой и сам будет счастлив с ней. По крайней мере, настолько, насколько он способен испытывать счастье.

Кристина не сдержала обещания. Она разрыдалась снова, обнимая своего отца, встретившего молодых в небольшой домовой церкви, и немного поплакала после венчания, которое прошло торжественно и чинно.

Обещанный дождь, которого все опасались, прошел стороной, и столы для банкета все же накрыли в саду. Полосатые палатки, круглые стулья с ажурными спинками, ростбиф и сливовый пудинг в меню напоминали об официальных праздниках в английском университетском городке, где Максим провел два довольно скучных года. Впрочем, тут же подавали блины с икрой, осетрину и водку в запотевших рюмках, и площадка для танцев была построена вокруг трехметровой клумбы, изображавшей герб России, так что никто не мог упрекнуть хозяев в отсутствии патриотических чувств.

На небольшой сцене у цветника расположились пианист за белым роялем, две скрипачки и виолончелист. Обслуживали гостей официанты из депутатского ресторана и молодые парни из корпуса охраны Владимира Львовича, «палицкие дружинники». Максим уже знал, что курсантов в эту полувоенную организацию, которую Лариса причисляла к благотворительным проектам мужа, набирают в спецшколах и детских домах. В поселке Палицы для них был построен закрытый лагерь, и там готовили кадры для охраны руководителей партии, подмосковной и сочинской резиденций.

Вопрос подбора персонала для семьи Кристина начала обсуждать почти сразу после первых поздравлений. К ним за стол посадили «молодежь» – подруг невесты, Добрынина, сыновей крестного министра, – и девушки охотно поддержали тему. Одна из них пожаловалась, что ее матери катастрофически не везет с прислугой, и бесконечные собеседования, отсмотр кухарок и садовников, приемы на работу и увольнения довели несчастную женщину до депрессии. Вторая полагалась на кадровые агентства, третья приводила примеры недобросовестной работы рекрутеров, даже в Европе, где тоже стало не просто найти домашний персонал. «Самый ужас, если появятся дети, – предупреждала Кристину первая. – Найти нормальную няню просто невозможно, мучаются все».

Кристина понимала всю меру ответственности, которая с этого дня ложилась на ее хрупкие плечики.

– Если муж функционирующий предприниматель, или политик, или на должности в правительстве, он не может заниматься еще и домашними делами, он от этого сойдет сума! – повторяла она уроки домоводства для состоятельных девиц. – В бизнесе, как на войне, тылы должны быть прикрыты. И если мужчине придется после работы переключаться на управление домашним персоналом, он просто не сможет полноценно выполнять свои задачи.

Сыновья министра, застенчивые и толстощекие, налегали на закуски и не вмешивались в разговор. Добрынин тоже помалкивал, но время от времени посылал затуманенные взгляды подругам невесты, чьи пухлые губки и точеные носики были вырезаны по тому же лекалу, что и черты Кристины.

– Обслуга – это же не просто рабочий персонал, – продолжала она свою лекцию. – Это живые люди, которые готовят тебе еду, стирают белье и все остальное. Ведь роботов для дома пока что не придумали! Главное, соблюдать с ними свой авторитет и ровный тон общения, даже если тебя что-то дико раздражает.

– Ой, это так сложно с нашими людьми! – качала увитой цветами головкой одна из подружек. – Они тебе улыбаются в глаза, а за спиной завидуют, обворовывают, да еще обсуждают хозяев с кем попало.

– Все равно, нельзя срываться. Это матрица. Никогда нельзя показывать, что они люди второго сорта, потому что тогда они тебя возненавидят и всегда найдут способ отомстить.

Стараясь удерживать рекомендуемый ровный тон, Максим проговорил:

– Думаю, пока нас только двое, нам не потребуется много обслуги.

Кристина посмотрела на него ясным, ничего не выражающим взглядом.

– Милый, но я же не собираюсь сидеть сложа руки. Я привыкла заниматься делом. Просто у мужа своя работа, а у жены – своя. Женщина создает условия для выживания мужчины.

– Мужчине нужно не так много, – заметил Максим, вспомнив студенческую жизнь в кампусе и путешествия по Мексике с Юджином.

– Но я не мужчина, я должна поддерживать планку привычного комфорта! И вообще, я думаю, что это просто обязанность жены – дать семье женское начало в противовес мужскому началу мужа. Мне пока не интересно делать бизнес или идти в политику. Я собираюсь целиком посвятить себя дому и семье. Мне кажется, ты должен быть рад, что у тебя такая несовременная жена.

Тетка Кристины Алена Львовна, крупная женщина с красным, как отбивная котлета, лицом, подошла к их столу и обхватила невесту мощными руками, чмокнула в макушку. Максим пытался уклониться, но тоже получил мокрый поцелуй в висок.

– Горько! – крикнула Алена, и гости за соседними столами подняли бокалы.

Максим поцеловал Кристину, отпил вина.

Именно так много лет назад он представлял свою женитьбу. Красавица невеста на пять-шесть лет моложе, цветы, высокие гости, банкет в английском вкусе, классическая музыка. Осуществленные фантазии разочаровывали, но об этом предупреждал еще ирландский острослов, рассуждая о сбывшихся или не сбывшихся надеждах.

Сверкая крупными бриллиантами, Алена подсела к столу и начала что-то пьяно втолковывать племяннице.

– Нервничаешь? – спросил Добрынин, когда они вдвоем с Максимом пошли посмотреть на поле для гольфа. – Да ладно, я бы сам очковал. Ты, главное, мозг не загружай. Не важно, сколько денег, любой бабе одно надо: чтоб ей впендюривали как минимум два раза в неделю, а поначалу лучше каждый день. Самое забавное, что именно от этого они влюбляются как кошки. Чем ты спокойнее, тем больше они заводятся.

– Уж как-нибудь разберусь, – заверил друга Максим.

– Кстати, Жирный на тебя круто в обиде, что его не позвали. Но я поддерживаю, пусть сперва научится основам этикета. Кстати, ты не против, если я прощупаю сестренку? Как ее, Глаша, что ли?

– Почему я должен быть против? – пожал плечами Максим, чувствуя при этом что-то вроде укола ревности. – Хотя, как я понял, ты ее не особо заинтересовал.

– Заметь, то, что женщина говорит, и то, чего она действительно хочет, – это две большие разницы. Кстати, мать у них вообще роскошная, выглядит на тридцать лет. Как думаешь, если ей предложить немного праздника и романтизма?..

Максим выдавил из себя усмешку.

– Да иди ты… к Айболиту.

– Может, по вискарю? – спросил Добрынин. – Принести?

– Давай, – согласился Максим, хотя не собирался пить. Он чувствовал, что хотя бы несколько минут должен побыть один, и пошел мимо столиков к дому.

Лариса, Аркадий Борисович и муж Алены Феликс что-то весело и увлеченно обсуждали. Марьяна настороженно оглядывала гостей и хозяев, отец вертел в руках рюмку. В который раз Максим отметил, что в волосах отца прибавилось седины, и складки возле губ сделались глубже, тогда как Владимир Львович в последние месяцы заметно помолодел. Приближенные проговаривались, что он прошел оздоровительный курс в какой-то швейцарской клинике, сделал подтяжку лица и готовил новую предвыборную программу.

Отец кивнул Максиму, подошел.

– Ну как ты? Счастлив? Прогуляемся?

– Да, все отлично.

– Ну, я рад.

– Тебе, похоже, не особенно нравится? – спросил Максим, примеряясь к его неспешному и твердому шагу.

– Главное, чтобы нравилось тебе.

– Я справлюсь.

Возле небольшого пруда, где плавали два лебедя с подрезанными крыльями, отец остановился.

– Впрочем, для полноценной биографии нужно хотя бы раз жениться на красивой блондинке.

– Она красит волосы, – зачем-то сказал Максим, который сам узнал это, только когда в первый раз увидел Кристину раздетой.

– Значит, она блондинка в глубине души, со всеми вытекающими последствиями.

Максим невольно вспомнил о матери, природные темно-русые волосы которой постепенно сделались ореховыми, затем золотистыми, а в последний год ее жизни белыми и жесткими, как проволока.

– Какие же последствия меня, по-твоему, ожидают?

– Просто будь к ней немного снисходительнее, – произнес отец, помолчав. – В своих ошибках всегда виноваты мы сами, не нужно искать причину в других.

Максима позвали – повара готовились вынести торт, нужно было снова позировать для свадебного альбома, глотать опротивевшее шампанское, целовать молодую жену.

Только часа через полтора он улучил минуту, чтобы подняться в апартаменты новобрачных на втором этаже, зайти в ванную комнату и умыть разгоряченное лицо.

Когда кто-то тихо постучал в дверь, он решил, что это Кристина, но с удивлением обнаружил на пороге Аглаю.

– Ну что, жених, решил сбежать через окно? – спросила она насмешливо. – Можно войти?

Она оглядела пышную атласную постель с тюлевым пологом, походя оторвала от подушки розовый бант, прикрепила к волосам. Уселась на кровать и, продолжая улыбаться, скинула с плеч бретельки платья.

Максим растерялся. Глядя на обнажившиеся тяжелые белые округлые полушария, он попытался сглотнуть сухим горлом, но вместо этого издал какой-то нелепый звук. Его поразило, какой распутной и зрелой казалась ее грудь в сравнении с еще детским лицом. Улыбаясь, она потянулась вперед, взяла его за руки, и он почувствовал ладонями тепло и мягкость чуть влажной на ощупь плоти.

– Неужели настоящие? – спросил он, ощущая наплыв яростного возбуждения.

– А что, не похоже?

– Одевайся и уходи, – потребовал он, отнимая руки.

Но она обхватила его, прижалась, не отпуская. Платье съехало вниз, обнажая ее до пояса.

– Ты же сам хочешь… Можешь делать со мной все.

– Мне не нравятся эти игры, – возразил он, чувствуя, что больше не может сопротивляться ее натиску.

– А мне нравятся.

Она поцеловала его. Рот, такой живой в сравнении с толстыми, словно вареники, губами Кристины, впивался торопливо, горячо и сладко. Максим сжал ее грудь, расстегнул брюки, усадил ее на подлокотник кресла. Она предупредила:

– Я никогда этого не делала. Только видела в Интернете. Хочу, чтобы ты был первым.

И тут же обхватила его член губами.

Поначалу он пытался двигаться осторожно, но затем, чувствуя, что в уплату за это странное лишение невинности должен наградить ее неким откровением, позволил себе сделать то, чем и сам никогда не занимался на практике. Сжав ее затылок, он несколько раз втолкнулся глубоко и сильно и больше не отпускал ее, насаживаясь все яростнее и быстрее, не давая ей вырваться, не слушая мычания и хрипов. В этот момент он ни о чем не думал и не стал бы останавливаться, даже если в комнату вошли все гости, что были на свадьбе. Розовые занавески и банты мелькали перед его глазами, как вагоны проносящегося поезда. Содрогаясь всем телом, он кончил ей в рот. Достал платок.

Было странно видеть, как она, откинувшись в кресле, расставив колени и развалив по сторонам тяжелые груди, вытирает мокрое лицо. Движения ее были ленивыми и медлительными, и он почувствовал, что сделал все правильно; что именно такого откровения она и ждала.

– Неплохо для первого раза, – проговорил он, чувствуя, что в этот момент беззастенчиво копирует отца.

– Наверное, ужасно быть проституткой, – заявила Аглая и усмехнулась через силу. – Но мне кажется, у меня бы получалось.

Максим помог ей надеть бретельки, застегнул бюстгальтер, почти равнодушно, как шнуровал бы школьные ботинки младшей сестре. Сказал:

– Тебе надо умыться. Я сейчас посмотрю, чтобы никого не было в коридоре.

– Мне все равно, – возразила она.

– А мне нет, – проговорил он тоном, не терпящим возражений.

Оркестр уже ушел с эстрады, включили электронную музыку. Подружки невесты танцевали, вскидывая руки и радостно взвизгивая, как привыкли делать в ночных клубах и на своих закрытых вечеринках. Кристина тоже отплясывала с ними, задрав подол платья. Максим подошел.

– Где ты был? – спросила жена.

«Трахал твою сестру», – хотел было ответить он, но вспомнил, что Кристина не понимает шуток.

Утром после завтрака Максим застал на террасе Владимира Львовича. Тот сидел за накрытым крахмальной скатертью столом, крошил хлеб и бросал воробьям. Он сделал знак, и Максим подошел, сел напротив.

Птицы чирикали, налетали друг на друга, дрались за крошки.

– Видишь, вон тот, бойкий, с куцым хвостом. Я его давно заметил. Самый драчливый. И получает больше остальных. Смотри, какой кусок заглотил. Но хитрому тоже удается урвать. Видишь, этот нацелился, а другой поднырнул под него и утащил. А тот догнал и вырвал… Похоже на модель жизни.

Максим промолчал. Тесть поднял на него тусклые, несвежие глаза.

– Ты очень похож на своего отца, молодой. Сейчас покажется абсурдом, но мы и в самом деле верили, что на обломках самовластья напишут наши имена. Я сам был убежден, что из руин недостроенного коммунизма волшебным образом поднимется новое государство, где лев ляжет с ягненком… Где будет и свободное предпринимательство, и социальная справедливость, такой гибрид демократической Америки, ленинских идеалов, России девятьсот тринадцатого года… Верили, что рынок все отрегулирует, даст людям свободу. Это было волшебное чувство. Мы не могли знать, что все закончится тем же, с чего началось… На самом деле изменить ничего нельзя. Не будет другой жизни, счастливой жизни. Не будет другой страны. Только эта, всегда одна и та же.

Максим подумал, что, может быть, понимает это лучше, чем кто-либо другой.

Лариса подошла к ним, поставила перед мужем чашку с травяным чаем. Спросила с кроткой улыбкой:

– У вас все хорошо?

– Да, – ответил Владимир Львович и прикрыл глаза.

 

Ведьма

Марьяне представлялось, что ее московский быт отличается аскетической простотой, но сборы и перевозка вещей, с которыми не хотелось расставаться, отняли довольно много времени. И до сих пор, спустя месяц после того, как была распакована прибывшая с грузовой машиной мебель, разобраны коробки с посудой и одеждой, она никак не могла привыкнуть к новому порядку и вечно искала какую-то нужную мелочь в гардеробной или в комоде среди белья.

Георгий постепенно разбирал и перевозил на Мытнинскую семейный архив, какую-то мебель из квартиры своей покойной матери, и по негласной договоренности они пока обосновались на Конногвардейском, хотя там давно пора было затевать ремонт. Максим с молодой женой решили поселиться в Озерном, и Марьяна хвалила себя, что не позволила продать отцовский дом. Об отце она вспоминала все также часто, хотя постепенно боль утраты стерлась за остротой другой боли.

Приятели и доброхоты, вновь окружившие ее по приезде, не замедлили сообщить об очередном романе ее мужа, в котором оскорбительно было все – открытая беззастенчивость, неприличный разрыв в возрасте и умственном развитии, уровень которого читался по лицу нового любовника даже на профессиональных снимках. Но главное – внешнее сходство нынешнего с бывшим. Как ни старалась, Марьяна не могла усмотреть в этой истории хоть что-то кроме распущенности, и ее недавняя готовность к прощению вновь наталкивалась на непреодолимый внутренний протест.

Георгий же всячески давал ей понять, что намерен и дальше жить так, как считает нужным, что его устраивает это положение вещей, а ее терпение и молчание являются естественным условием семейного согласия. Он снова взял с ней тот снисходительно-дружеский тон, который когда-то покорил ее, а теперь вызывал только раздражение. И если наедине она как-то сносила его вечную насмешливость, то бывать вместе на людях становилось настоящей мукой. Она не знала, почему он все еще ложится с ней в постель – то ли из жалости, то ли из чувства противоречия, но даже в темноте, не видя его лица, чувствовала, что он представляет на ее месте другое, ненавистное ей тело, и в эти минуты ее душевный разлад становился почти невыносимым.

Не добавила гармонии в их отношения и свадьба Максима, когда новые родственники почти демонстративно выказали Марьяне свое пренебрежение. Все, что она слышала об этой семье от Салова и других, было в той или иной мере чудовищно, но Георгий прекрасно с ними ладил, словно бы не замечая их непорядочности, чванства и дурновкусия. И Максим, которого, как ей казалось, спасала до времени наследственная козыревская брезгливость, был заражен уже теми же болезнями.

Сама же Марьяна успела проникнуться отвращением к показной роскоши и плоской демагогии, призванной оправдать неандертальское свинство московской элиты. Поэтому она так и не завела подруг ни среди скучных терпеливых «старых» жен, ни в кругу вульгарных «новых». Раз от раза ей все неприятнее было слушать рассуждения друзей Салова о том, что деньги – легальный механизм социальной сегрегации в демократическом обществе, где в теории все имеют равные права, но главные радости жизни вкушают только избранные. Салов не рассуждал, но нахватывал себе и своему семейству демократических свобод на сейчас и впрок, чтобы «все как у людей» – омары и спаржа, винный погреб, бриллианты в ушах жены и в бархатном мешочке в сейфе, коллекция авангардной живописи.

Воспитанная в уважении к созидательному труду, Марьяна быстро узнала цену людям у власти. Невежественные, самодовольные, хитрые, смекалистые, но не умные, они придумали такую схему круговой поруки, которая работала только на извлечение их личной прибыли. Как обычные уголовники, связанные соучастием в убийстве, они все были замешаны в систему безостановочной перекачки государственных денег на свои заграничные счета. Для обозначения воровства подбирались латинские термины и эвфемизмы, но Марьяну уже не могли обмануть значительные лица и научные слова. Страшно было понимать, что все сферы жизни втянуты в эту систему, отбрасывающую, как шлак, профессиональных и честных людей. Новые хозяева не хотели и уже не умели строить ничего, кроме коррупционных схем. И все надежды на демократию, свободный рынок, саморегулирующуюся экономику разбились о реальность человеческих свойств.

Иногда Марьяна думала что, может быть, в характере Георгия ее привлекало это главное сходство с отцом – созидательное отношение к жизни. В нем тоже был талант творца; он не приспосабливался к жизни, а строил собственный мир, существующий по тем законам, которые ему представлялись справедливыми. С ранней юности Марьяна знала, что покорится только мужчине, наделенному волей и амбициями вождя или полководца. И Георгий из всех, кого она встречала в жизни, больше других соответствовал этому образу. Тем горше было понимать, что ни леди Гамильтон при Нельсоне, ни Жозефиной при Наполеоне она не стала.

При этом она всей кожей ощущала ужас, думая, что может снова все потерять. Любовь была столпом, подпирающим свод мироздания, и без Георгия мир мог рухнуть, похоронив ее под обломками. Она не любила детей, а при мысли о том, что в ее организме на девять месяцев поселится инородное тело, заранее ощущала дурноту, словно при ней описывали неприглядные признаки болезни. Но когда-то Георгий хотел от нее ребенка, и в последние полгода ей все чаще на ум приходил тот способ привязать к себе мужчину, которым пользуются большинство женщин.

В медицинском центре, который порекомендовала подруга Света, ей подробно рассказали о дорогой, но действенной методике экстракорпорального оплодотворения. Заботливая медсестра поставила ширму и помогла ей лечь. Хрупкая женщина-врач с проворными руками действовала нежно и ловко, и Марьяна почти не испытала неприятных ощущений, которыми всегда сопровождались подобные процедуры. Поэтому, когда речь зашла о необходимости обследовать и Георгия, ей было не так тяжело было признаться, что с этим могут возникнуть сложности.

– Мы пока не обсуждали это с мужем. То есть я уверена, что он хочет ребенка, но не знаю, станет ли он проходить обследование.

– Сколько лет вы в браке? – спросила доктор.

– Около трех лет. Но раньше я не готова была иметь детей. Я перестала предохраняться два месяца назад. В любом случае я хотела больше узнать про искусственное оплодотворение. Мне сказали, что ваш центр также предоставляет услуги подбора суррогатных матерей.

Врачиха смотрела на нее, сощурив глаза.

– Почему вы считаете, что не сможете самостоятельно родить?

– Просто я хотела бы рассмотреть все варианты. Мы с мужем достаточно обеспеченные люди. Но в нашей семье есть сложности. Мне бы не хотелось об этом говорить.

Женщина кивнула, но взгляд ее стал неприятным и цепким.

– Понимаю. После сорока лет сексуальная активность мужчины несколько снижается, но это вполне нормально.

Вдруг решив идти до конца, Марьяна заявила:

– Мой муж проявляет большую активность, но в основном с другими мужчинами. Он гомосексуалист. А мне тридцать семь лет, я на грани критического возраста. Раньше я не хотела детей, потому что не люблю младенцев и считаю, что совсем не обязательно увеличивать и без того чрезмерную популяцию человечества. Но я хочу сохранить свою семью. Я не могу остаться одна. Мы с мужем собирались развестись, но теперь решили снова быть вместе. И я подумала, что ребенок может спасти наш брак.

Врачиха выслушала ее с показным бесстрастием.

– Вы обращались к семейному психологу? – спросила она, снова что-то записывая в карте.

«В конце концов, это ее работа, – подумала Марьяна. – Горничная моет унитазы, гинеколог разбирает грязное семейное белье».

– Муж не выносит никаких психологов. Считает их шарлатанами. Вам, вероятно, кажется, что я говорю странные вещи. Но я и в самом деле не понимаю, почему женщине навязывается этот… так называемый долг перед природой. Мне всегда была неприятна мысль, что мое тело должно стать инкубатором для какой-то неизвестной рассады. Но, возможно, если я смогу забеременеть, я буду чувствовать это по-другому.

– Возможно, – кивнула доктор, делая какой-то знак медсестре.

– Не думайте, я никого не обвиняю. Я заранее знала, что он предпочитает мужчин. Он держался первое время, но потом все снова началось, и отношения были ужасные. Но теперь я учусь принимать неизбежное. Мы давно знаем друг друга. Я не должна его потерять, иначе все было зря. – Марьяна чувствовала, что сбивается с мысли, но продолжала говорить. – Когда боль причиняет человек, которого любишь, не знаю, как вам объяснить… я ощущаю лавину агрессии. Мне хочется закричать ему в лицо… Хочется ударить, оскорбить, любым способом привлечь к себе внимание, чтобы он тоже почувствовал боль! Пусть он тоже страдает! Я готова терпеть что угодно, только не безразличие. Мне нужно знать, что он не уйдет. Ребенок – это моя гарантия… Как вы думаете, я смогу полюбить этого ребенка? Или все бесполезно?

Краем глаза Марьяна заметила, что медсестра открыла шкафчик и капает лекарство в пластиковую рюмку. Запах валерьянки заставил ее очнуться. Она поднялась со стула, снова села.

– Выпейте, пожалуйста, – проговорила медсестра, но Марьяна отстранила ее руку.

– Спасибо, это не обязательно. Со мной все хорошо.

Докторша смотрела на нее внимательным и одновременно безразличным взглядом.

– Я все же посоветовала бы вам и мужу записаться к нашему семейному психологу. Это очень хороший специалист. Ко мне приходите через две недели.

С направлениями на анализ крови и ультразвуковое обследование Марьяна вышла из кабинета. Нужно было где-то расписаться, заплатить, назначить дату следующего приема. Машинально выполняя необходимое, она чувствовала, что разговор с врачом словно снял с ее души защитную пленку, первый слой луковицы, под которой таилась нестерпимая душевная боль.

Она думала, что эта вялая докторша, или невзрачная медсестра, или приемщица в регистратуре с жирной кожей и безвкусным макияжем имеют право любить и требовать ответной любви, какими бы жалкими ни были их избранники, тогда как она, Марьяна, должна вечно чувствовать, как душу ее точит никогда не насыщающийся червь ревности. И даже если бы она в отместку изменила мужу, это бы ни на секунду не залечило боли.

По дороге домой она попросила водителя остановиться у храма. Это был недавно отреставрированный, богато украшенный собор, в каких она раньше любила бывать. Величественное убранство всегда помогало душе приподняться над обыденностью, почувствовать просветление и легкие слезы, но теперь она не могла даже молиться. Глядя, как местный батюшка крестит голову какой-то нарядной женщины в кашемировом шарфе и читает над ней благословение, она вспомнила себя и удивилась – почему прежде она всем своим существом ощущала очистительную силу веры, а теперь так равнодушна и холодна? Почему сейчас церковные ритуалы кажутся ей фальшивыми, лики икон – слащавыми, а молодой священник усмехается в бороду так, словно смеется на ней?

За считанные недели рядом с Георгием она не только не обрела счастья, но, в бессилии быть любимой, словно вся превратилась в открытую рану. И сила боли, которую она сейчас испытывала, давала ей право ненавидеть, предавать, причинять боль другим.

Проходя мимо нищих у церковных ворот, она решила не подавать, даже не задумалась, есть ли в бумажнике мелкие деньги. Она ясно, как никогда, осознавала, что не обязана жалеть этих полулюдей, которые стоят на паперти, вместо того чтобы работать, рожают детей, чтобы вырастить из них таких же попрошаек; что она не виновата в том, что мир устроен именно так. И когда к ней потянулась обваренная, обмотанная тряпьем клешня, она намеренно не уклонилась, задев сумкой пластиковый стаканчик с гремящими медяками. Деньги рассыпались ей под ноги, нищенка крикнула вслед: «У, ведьма!» – и тогда Марьяна вспомнила колдунью, которая однажды уже помогла ей выместить обиду на том, кто был во всем виноват.

В жилой квартире, где принимала клиентов ясновидящая, почти ничего не изменилось, но сама женщина за прошедшее с их последней встречи время стала еще жирнее и румянее, словно налилась соками выпитых жизней. Марьяна предварительно позвонила, чтоб назначить день и время, но сейчас казалось, что колдунья и без предупреждения ждала ее. Ворожея не задавала вопросов, не прикасалась к лежащим на столе картам, а просто молча разглядывала Марьяну из-под тяжелых густо накрашенных век. Взгляд этот лез в душу так же неприятно, как медицинские инструменты проникали в отверстия плоти.

– Я обращаюсь к вам, потому что у меня больше нет сил, – сразу призналась Марьяна. – Во мне что-то умирает, и это очень больно. Я хотела добиться любви, проявить понимание и доброту, но теперь чувствую, что все напрасно. Если я недостаточно хорошая и меня не за что любить, так пусть я буду такой плохой, чтобы он меня ненавидел.

– У вас была какая-то травма в детстве? – спросила ясновидящая. – Вас отвергали родители?

– И мать, и отец очень любили меня и воспитывали так, чтобы я стала порядочным человеком. Но недавно я сделала открытие, что порядочность не вписывается в жесткие законы этого мира. Для всех остальных нормально лгать, перекручивать черное на белое, делать подлости, лишь бы хорошо выглядеть в глазах окружающих. А моя честность делает меня беззащитной перед теми, кто толкает в спину, а потом улыбается в лицо. Но я больше не могу себе позволить быть доброй, иначе меня просто разрушат. Я должна что-то сделать. Мой муж…

– Да, я помню, – колдунья наконец взяла в руки колоду, – ваш муж интересный мужчина. Его тотем сокол. Он красивый человек и сохранит привлекательность до глубокой старости. У него стремительный ум, твердая воля. Чужой диктат для него неприемлем… Но я уже говорила, он не будет вашим. На его пути другая сила.

– Но есть же какой-то заговор на любовь? Или как там это называется? Вы же рекламируете свои невероятные возможности!

– Можно сделать любовный приворот, но это не гарантия, что вас полюбят. Просто человек будет ощущать зависимость от вас, все время будет рядом, как привязанный, и, если имеется потенциал, тогда возникают чувства. Но заставить полюбить никто не может. Тем более в вашем случае, когда кармические петли завязаны на другой объект.

– Ну так распутайте эти петли! Ведь есть какое-то средство? Я заплачу сколько нужно. Я готова на все.

Какое-то время ворожея смотрела в карты, затем уперлась взглядом в лицо Марьяны.

– Есть один сильный заговор… на кровь. Но этот мужчина принадлежит другой силе. Если я заставлю его быть рядом с вами, это принесет ему встречу со смертью. Такие игры стоят очень дорого.

– Мне не нужно, чтобы Георгий умер, – возразила Марьяна. – Я хочу, чтобы он меня полюбил.

– Вы хотите изменить судьбу, – сказала гадалка. – От этого наступят последствия, которых ни вы, ни я не можем предвидеть. Слышали, наверное, сказки, где темный лес, чудеса, леший с кикиморой. Вот и ваша жизнь может превратиться в темный лес. Будет страшно, я предупреждаю.

– Может, вы считаете меня ненормальной, но для меня уже нет пути назад. Этот человек принес мне столько боли, что я не могу просто так уйти с его дороги, чтобы он был счастлив, а я страдала. Пусть лучше будет темный лес и для него, и для меня, по справедливости. Я ничего уже не боюсь.

Колдунья медленно скривила жирные накрашенные губы, то ли в усмешке, то ли с отвращением, и отложила карты в сторону.

– Сначала надо заплатить. А потом я расскажу, что нужно делать.

 

Шаги командора

По возвращении из Сочи в Петербург Георгий Максимович уже почти месяц пребывал в непривычном состоянии апатии. Он словно застыл на пороге неизвестной будущей судьбы, не решаясь ни шагнуть вперед, ни отступить. И даже столь важные события, как свадьба сына, возвращение жены, первый подступ к дарохранительницам цифр, пухлым папкам Яши Майста, не могли заставить его встряхнуться.

Уже приняв решение, согласившись, что цена вероломства достаточно высока, что Володя с его окружением предоставляют своим врагам множество поводов для самооправдания, он все еще не мог примерить на себя роль двойного агента. Он ясно понимал, что помимо добычи сведений и отправки шифровок рано или поздно от него потребуется какое-то крупное предательство, подпись на доносе, свидетельство в суде. И назначенная ему партия Яго, опереточного негодяя, покрытого жирным налетом продажности, за версту отдавала балаганом. Дурно пахло и от режиссера этого спектакля, который одну за другой, как кегли в боулинге, выбивал из-под Георгия душевные подпорки. Кажется, даже в тюрьме он не чувствовал такого одиночества и ожесточения на судьбу. Пользуясь его растерянностью, в жизнь его со щенячьей бесцеремонностью влез Леха, он же Алекс.

Маленький кривляка с запудренными прыщами, раздражающе болтливый и невежественный, был мало пригоден к любому употреблению. Разговаривать с ним было затруднительно, слушать он не умел. Сюжеты голливудских блокбастеров в его пересказе теряли последние признаки смысла, он не мог ответить на простые вопросы из школьной программы, хотя и писал графоманские стихи. В постели его острые локти и коленки безошибочно находили на теле Георгия болевые точки, а уж о достижении синхронности в любовных ритмах не шло и речи. Оставалось признать, что в этих отношениях Георгий ищет не удовольствий, а чего-то другого. Возможно, искупления вины, которая спустя два года по-прежнему саднила.

Леха рабски следовал самым нелепым причудам моды. Все деньги, которые зарабатывал и получал от родителей, он тратил на технические новинки и одежду известных марок, чтобы выглядеть как инопланетный муравей, подчеркивая все недостатки и скрывая достоинства своей слишком тощей, длинной фигуры. Пренебрегая опасностью атрофии среднего уха, он жил в потоке раздражающе однообразной электронной музыки, которая постоянно звучала в его наушниках. Загадочным образом он умел отличать друг от друга производителей назойливых шумов. Один из этих молодежных кумиров как раз собирался посетить с гастролями Петербург, и Леха исподволь начал внушать Георгию мысль, что они непременно должны попасть на концерт звезды. Затем эта идея трансформировалась в необходимость арендовать вип-ложу, куда можно будет пригласить его друзей и подружек. Постепенно проект принял характер навязчивой цели, для воплощения которой парнишка был готов на любые жертвы.

Георгий почти помимо воли испытывал к нему насмешливую нежность, и, спекулируя на чувствах, в конце концов тот добился желаемого. Ложа была заказана, и Леха устроил что-то вроде конкурса среди своих знакомых, отбирая гостей для вечеринки. Георгий так и не узнал, по какому принципу шел отбор.

В день концерта Георгий встречался с Василевским и Марковым, чтоб обсудить организационные вопросы по строительному проекту. В этом деле Георгий окончательно решил передать свои полномочия Марьяне. Она соскучилась по живой работе и с радостью приняла предложение. Василевский был не против, и только Марков активно возражал, не столько в интересах дела, сколько по причине личной неприязни к виновнице прежних бед. Несмотря на взаимную привязанность, в их отношениях с Сашей все чаще возникали трения, как происходит со школьными друзьями, когда один взрослеет раньше другого. Саша хотел возобновить их молодое мушкетерское братство, начать с нуля и постепенно идти к вершине, где все будет «по-прежнему». Но для Георгия это «по-прежнему» звучало безнадежно. Возвращаться к прошлому он не хотел. Тюремный опыт дисциплинировал его, потеря привычного социального статуса заставила по-новому взглянуть на мир, личная драма ожесточила. Он слишком дорого заплатил за новые доспехи и, кажется, уже слышал отдаленный боевой призыв.

С партнерами он расстался около восьми часов вечера. После нервных и довольно бессмысленных споров с ровесниками перспектива закончить день в компании молодых, красивых и покладистых казалась не такой уж нелепой, и он велел водителю поворачивать в сторону концертного зала. Набирая его в пятый или в шестой раз, Леша сообщил, что разогревающая группа уже ушла со сцены, начался антракт, и он должен успеть как раз к началу выступления звезды. Его гости уже прикончили бутылку коньяка, входившую в стоимость аренды ложи, взяли недорогого шампанского и фруктов. Георгий разрешил добавить к заказу бутылку виски и лед. В ложу он вошел, когда в коридорах уже вовсю звучал битловский бит и бархатный вокал британского панк-рокера свидетельствовал в том, что мода год за годом вращается вокруг невидимой оси, как виниловая пластинка.

Картина, представшая перед ним, удивила и позабавила. Длинноногие девочки-модели с бокальчиками в руках чинно сидели на высоких табуретах у застекленного окна. Сам Леха с густобровым приятелем, имени которого Георгий так и не запомнил, прыгали и корчились под музыку снаружи, на огороженном перилами балкончике. Другие два подростка жарко целовались в углу клеенчатого дивана. Из-за стриженых голов и обтянутых джинсами коленок Георгий принял их за мальчишек, но, когда влюбленные разомкнули объятия, оказалось, что это девушки. Без всякого смущения они уставились на Георгия. Дверь, ведущая на балкон, распахнулась, впуская поток электронного шума, и Леха, стремительный, как рысь, кинулся Георгию на шею.

– Ну-ну, – прикрикнул тот, высвобождаясь из кольца цепких рук, – это что за высадка десанта…

Ответом ему были захлебывающиеся возгласы восторга: формат, улет, человечер, колбаса.

Бармен принес бутылку виски и счет за все выпитое и съеденное, который Георгию тут же пришлось оплатить. Гости вернулись к прерванным занятиям: на диване продолжили целоваться, сидящие на высоких стульях потянулись друг к другу, перешептываясь и прикрывая узкими ладонями смешки. Леха потащил Георгия на балкон. Отсюда открывался вид на амфитеатр зрительного зала и отдаленную сцену, где в хлопьях концертного дыма метались едва различимые фигуры. Музыка звучала здесь слишком громко, и через несколько минут Георгий вернулся в аквариум, где стеклянная стена приглушала децибелы. Он кинул в стакан льда, налил себе виски.

– А вам нравятся панки? – спросила одна из девочек, осмелев, и другие тут же потянулись к нему и встали вокруг. – Между прочим, Македон уже три раза из психушки сбегал.

– Да, он законченный алкаш и нарик! – с гордостью подтвердила другая. – А еще все время журналистов избивает. Над ним и сейчас судебное дело.

– А еще он женат на супермодели, – авторитетно заявила третья.

– Что ж, веские причины для симпатии, – ответил Георгий дружелюбно. – Это он выступает?

– Ну да! Вот это самый классный сэмпл!

Самая смелая, курносая, с волосами природного рыжеватого золота, с нежными веснушками на щеках и длинных предплечьях, закружилась в шаманском танце у стеклянной стены. Стеснительные остались на местах, бойкие тоже взялись приплясывать, и даже две подружки на диване бросили наконец свое занятие и присоединились к танцующим.

Георгий сел за стол, не без интереса оглядывая их, как падишах, принимающий пополнение в гарем. Отобранные из сотен ровесниц по жестким модельным стандартам, сейчас они казались особой породой, инопланетной расой, которая тысячелетия назад рассеялась среди туземцев, забыв свою родину, обычаи, язык. Но теперь они снова были вместе, и, может быть, заговор модных домов и глянцевых журналов был нужен только для того, чтоб избранные могли вновь обрести потерянную Атлантиду.

Еще он подумал, что не только тщеславие и чувство вседозволенности заставляют разбогатевших туземцев тянуться к юным, бестелесным, бесполым. Люди его круга, как и сам он, носили на себе слишком много плоти – этого материального свидетельства достатка. Ангельские лица и прозрачные тела были живым обещанием рая, осязаемым ключом от вечности. Игорь тоже принадлежал к этой пленительной расе. Но вспоминать о нем Георгий себе запретил.

Леха, словно чувствуя неладное, вернулся в ложу и, раздвинув круг танцующих девочек, почти закричал:

– Ненавижу эти дешевые эмоции! Танцевать сначала научитесь, дискотека восьмидесятых!

Думая о том, что события восьмидесятых для всей этой компании столь же далеки, как сражения войны двенадцатого года, Георгий Максимович налил себе еще стакан.

– Нет, я совершенно не мнительный, – заметил Леха, усаживаясь рядом с ним, – мне просто не нравятся всякие интриги.

– На дискотеке восьмидесятых, между прочим, прикольно! – заявила смелая девушка. – Мы еще по таблетке съели. Зажигали как чумовые!

Леха поморщился.

– Там все аляповато, как ты любишь! А я себя там чувствую скандально с моей аристократической внешностью. Разве что под наркотиками, тогда, конечно, все равно.

– А у меня парень каждое лето грибы собирает, он знает места, – похвасталась темноволосая подружка. – В то воскресенье поехали на дачу, сварили молоко с травой, еще добавили грибы, так очень прикольно было. У меня такой приход, эффекты разные. Звуки… что-то типа эмбиента.

– В грибах ЛСД содержится, – авторитетно заявил молчавший до этого приятель Лехи. – Открывает уровни сознания. Это очень древний процесс…

– Да, еще тогда же тоже прикол был! – перебила любительница грибов. – Как будто у меня в голове дождь пошел… И главное, думаю, так и надо! Реально тогда прикололись.

– Твой парень без денег и ужасно нудный, вам только остается вместе есть грибы, – пригвоздил подружку Леха.

– А я считаю, в жизни нужно попробовать все! – счастливым голосом воскликнула рыжая, и эта фраза, как всегда, подразумевала наркотики и съемки в порно, но отнюдь не управление доильным аппаратом или парашютный спорт.

Когда кто-то из девочек предложил поехать после концерта в клуб, эта идея повисла в воздухе. Но, охваченные желанием продолжить веселье, они вскоре вернулись к ее обсуждению, поглядывая на Георгия. Он понимал, что здесь ему назначена роль кассира, но был готов принять этот факт философски. Ему нравилось чувствовать ток их бездумной энергии; с ними он чувствовал себя легким и бессмысленным, как стрекоза, висящая над водопадом.

– Ну, в клуб так в клуб, – согласился он, и девочки завизжали, а Леха начал что-то шептать ему на ухо, но он отмахнулся, не разбирая слов.

Только в такси, где они оказались вдвоем, выяснилось, что Леша приревновал его к рыжей приятельнице.

– Я сделал так, что она с нами не едет. Есть люди, которые меня утомляют, а некоторые просто бесят. Вся эта гиперактивность по поводу и без, на мой взгляд. Я вообще думаю, что у подобных женщин наблюдается полное отсутствие интеллектуальных способностей.

Георгий потрепал его тощей коленке.

– А тебе не кажется, что твои интеллектуальные способности тоже не вполне соответствуют занимаемой должности?

– Я, между прочим, весеннюю сессию сдал на одни пятерки и четверки, – обиделся тот, заставляя Георгия вспомнить, что парнишка учится в каком-то институте на платном отделении.

– И еще тебя надо хоть немного откормить, мне неуютно чувствовать себя гестаповцем в Бухенвальде.

– А что такое Бухенвальде? Нет, ну правда. – Не дожидаясь ответа, Леха вскинул бровь. – Между прочим, худые всегда в тренде. Когда ты вот так просвечиваешь, тебя все хотят. Я это понял еще в детстве, на пороге циничной жизни с ее продажными ценностями.

Чтобы заставить наконец замолчать, Георгий Максимович поцеловал его в губы, отдающие вкусом дешевого вина.

– Приехали, – сухо объявил таксист, на минуту заставляя Георгия устыдиться своего легкомыслия и нетрезвого вида.

Расплатившись, они вышли из машины. Заметно поредевшая компания девушек, возглавляемая густобровым другом Лехи, поджидала у входа.

Георгий Максимович уже не помнил, когда в последний раз бывал в гей-клубе – кажется, в Испании или в Амстердаме. В любой точке земного шара подобные заведения напоминали шумный, грязноватый, небезопасный невольничий рынок. Но отечественные заведения давали наблюдателю нравов даже чрезмерно калорийную пищу. Тектонический разрез болезней общества подавался здесь на блюдце с голубой каемкой, в виде куска прослоенного кремом торта.

Леха сразу потащил Георгия по лестнице на хоры второго этажа, к свободным столикам. Отсюда можно было с относительным комфортом наблюдать танцующую молодежь, разглядывать полуголых стриптизеров на тумбах возле сцены и скромных завсегдатаев у барной стойки.

Делая заказ, Георгий передавал свои пожелания Леше, а тот уже кричал на ухо официанту, измученному духотой, грохотом музыки и человеческой толкотней. Место было, что называется, демократичное; среди публики мелькали и свежие лица студентов, и унылые лысины. С некоторым удивлением Георгий отметил, как много за столиками и на танцполе молодых привлекательных девушек, хотя, приглядевшись, обнаружил среди них пару-тройку поддельных экземпляров.

– Главное, не ходи без меня в туалет, – заботливо предупредил Алекс, – там делают отвратительные вещи.

– А если с тобой, то можно будет поучаствовать?

– Нет, я ненавижу все эти взгляды и глотательные движения. – Из-за того, что приходилось кричать, его голос срывался на фальцет. – Я не могу просто так быть с человеком, мне надо чувствовать грибы.

– Опять грибы? – удивился Георгий.

– Любовь! – закричал он прямо в ухо.

Девушки отправились танцевать, Леха остался с Георгием. Они выпили виски. На время музыка сделалась не такой громкой, и Георгию снова пришлось слушать подростковые откровения:

– Ты, конечно, очень умный. Но ты не знаешь, что с этим делать. А я как всегда – надо влюбиться в того, кто собирает вокруг себя проблемы.

– Влюбляться в меня не надо, – проговорил Георгий. – Я просто стареющий пьяница. Я ничего не могу тебе дать.

– Но тебе же со мной хорошо? – возразил Леха, как обычно разрушая логику предшествующей мысли. – И вообще, надо было раньше предупреждать, пока я не представил на всеобщее обозрение природу моего чувства.

– Лучше иди потанцуй с девочками. Ты же хочешь, я вижу.

– А ты?

– За меня не волнуйся.

Леха с готовностью вскочил, исчез в толпе.

Провожая его взглядом, Георгий вдруг заметил знакомое лицо. Взгромоздив оплывшее жиром тело на хрупкий барный табурет, у стойки восседал известный в городе сутенер по прозвищу Китаец. Рядом с ним, опершись локтями о столешницу, лениво покуривал парень-проститутка с махновским чубом, в короткой джинсовой жилетке, выставляющей на обозрение голую грудь, плечи, живот. Он, кажется, уже давно пристально изучал Георгия, сощурив серые глаза. Можно было отвернуться, не заметить приветственный кивок, но Георгий ответил, и Китаец тут же направился к его столу в сопровождении махновца.

Внизу, на сцене, вот-вот должно было начаться ежевечернее представление, и музыка на время стихла. Георгий не предложил им сесть, но не удержался от насмешливого приветствия:

– Любезный работорговец… вижу, ваш бизнес процветает.

– Куда там! Хлопоты, расходы и черная неблагодарность. Все, что я получаю от этих цветочков, – посетовал сутенер. – Но жаловаться грех, они такие милые и славные. Много новеньких… Когда я с молодыми, мне по-прежнему сорок пять.

Парень с махновским чубом был молод, но его вызывающий костюм, пустой козий взгляд, развинченные движения выдавали отнюдь не новичка, а скорее старожила китайской оранжереи. Однако, в подтверждение своих слов, сутенер скользил пальцами по его плечу так бережно, что в этом жесте читалась не только старческая похоть, но и отеческая нежность, благодарность за прикосновение к чужой юности. Георгий невольно подумал, что и сам он уже скоро, через десять-пятнадцать лет, станет таким же мешком изношенной плоти, пускающим бессильные слюни вслед каждому смазливому мальчишке. Если, конечно, ему повезет до этого дожить.

– Поднимите мне веки. – Чубатый жрец любви прямо и нагло уставился на Георгия. – Вы что, правда, тот самый Измайлов?

– Георгий Максимович, этот кляйне блюме давно мечтает с вами познакомиться. Позвольте представить, лучший друг вашего Игорька. Они как-то снимали квартирку на двоих. Ах, сколько там пролетело чудесных мгновений… Да, мой ландыш?

– Шурик. – Парень протянул потную ладошку, и Георгию пришлось ее пожать.

– Кстати, как там наш малыш? – цепко наблюдая за реакцией Георгия, спросил парнишку Китаец. – Справился с потерей? Когда он тебе последний раз звонил?

– Может, пару дней, – пожал плечами Шурик, одновременно сбрасывая руку сутенера. – Что ему сделается? Он же красивый, сука, охуевший. Создан для поклонений и шикарной жизни. Это мы тут стахановки-забойщицы, мантулим по тарифной сетке. А там Женева, Канны, Париж. Подцепил какого-то жирного хохла, вывез себя на Лазурный Берег. Говорит, в казино пять тысяч евро проебал… Потом араба склеил, помоложе. Но теперь вроде снова на Сицилию вернулся, где они с Ковалем жили. Может, еще наследство получит…

Похоже, он знал, о чем говорит, – недавно Георгию доложили, что Игорь сейчас на Сицилии, дает показания в полиции. Глядя на общедоступного Шурика, Георгий подумал, что, может, за эти два года Игорь тоже превратился в молоденькую потасканную блядь с пустыми глазами; эта догадка причиняла боль.

– Малыш заслужил немного благодарности, – голос Китайца растекался липкой патокой. – Aut bene, aut nihil… Но, между нами, Коваль был трудный пациент, с особыми причудами. Вы понимаете, о чем я?..

– Нет, – отрезал Георгий. – И не желаю понимать. Всего хорошего.

Слова его заглушила музыка – на сцене начиналось шоу. Леша в сопровождении своего девичьего гарема вернулся к столу. При виде Шурика его лицо сделалось надменным. Китаец склонился к Георгию так низко, что тот почувствовал тошнотворный запах из его рта.

– Приятного вечера, рад был освежить знакомство… Я здесь до закрытия. На случай, если захочется чего-то новенького…

Георгий не отвечал.

Непрошеные гости отошли, Леха подбоченился с ревнивым видом.

– Ты ужасный и неисправимый! Значит, стоит тебя оставить только на минуту…

Шурик вернулся, протягивая бокал с недопитой кока-колой.

– Отстала от вагона, налейте самогона!

– И что это значит? – открыто нахмурился Леха.

– Овечка Долли? Кстати, похож. Если в темной комнате со спины… Плесните колдовства заслуженным героям тыла.

Одна из девочек взяла со стола запотевшую бутылку и налила ему виски. Георгий поднял руку, подзывая официанта, чтобы расплатиться.

– Я домой, – сказал он, обращаясь к Лехе. – Ты, если хочешь, оставайся.

Тот испуганно заморгал.

– Нет, я как ты. Мне тоже уже ничего здесь не нравится.

Леша снимал квартиру-студию на четырнадцатом этаже высотного дома, и Георгий бывал там два или три раза. Он старался не встречаться с болтливым любовником на своей территории; не только из-за Марьяны, но чтобы не приручать к себе. И сейчас они поехали в съемную квартирку. Леша разложил диван, и они занялись сексом.

Георгий Максимович рассчитывал, что отвлечется с ним от ненужных размышлений. Он сразу взялся за дело, по возможности обезопасив себя от вездесущих коленей и локтей. Но его нечуткий партнер, как обычно, проявлял излишнее рвение, картинно закусывал губы, издавал назойливые и неубедительные стоны. Чувствуя, что безнадежно остывает, Георгий стиснул веки, представляя на его месте Игоря. И тут же почувствовал такой приступ тоски, что отпустил мальчишку, не закончив начатого. Закурил.

– Отдохнем немного.

Леша принес два стакана клюквенного морса. Полезные ягоды регулярно доставляла из Псковской области его заботливая мама, обеспечивая сына витаминами, домашними консервами, вязаными вещами – частицами родного дома, которые тот по обыкновению молодости презирал и расточал.

– Между прочим, кто-то вынуждает подозревать худшее, – заявил Леха, вытянувшись на постели в позе обнаженной махи. – Что у тебя может быть общего с этим… явно не положительным героем? Я считаю, что подобные люди – паразиты общества. Немыслящий планктон.

– А ты – мыслящий планктон?

Леха решил не замечать насмешки.

– Просто это знакомство абсолютно не вяжется с твоим образом.

– С моим образом рыбы, всплывшей кверху брюхом.

– А я правда на него похож? Ну, на твоего бывшего? – спросил Леша после паузы.

Разглядывая его длинное тощее тело с обтянутыми кожей ребрышками, с избыточными мужскими причиндалами, с густой растительностью в паху, Георгий извлек из памяти образ другого, совершенного в каждом изгибе, стройного, но не угловатого, с медовой кожей, светлым пухом на руках и голенях, с мягкими колечками волос на лобке; представил и беззащитное горло, и прозрачную на просвет мочку уха, и живой ток крови сквозь дышащую плоть.

– Нет.

– Ты говоришь как будто не со мной, как будто эхо, – заявил парнишка с неожиданной горечью. – Иногда мне кажется, что ты со мной только ради ностальгии.

Георгий взял его за подбородок.

– Глупости. Я с тобой только ради секса.

Они уснули, обнявшись, и во сне Георгий вновь оказался в накуренной жаркой преисподней ночного клуба. Он узнавал знакомые лица. Здесь были Китаец, Леха, общедоступный Шурик, Саша Марков, Владлен и даже Владимир Львович. Высоко над толпой он увидел Игоря. Тот стоял на тумбе для стриптиза и делал ритмичные танцевальные движения руками и ногами, как заведенный автомат, с отсутствующим лицом. В обтягивающих белых джинсах, с выкрашенными в белый цвет волосами и подмалеванными веками он был мучительно чужим, каким кажется иногда только самый близкий человек. Георгий ощущал головокружение. Огни вокруг сцены, блики рюмок над стойкой, бледные лица танцующих словно мчались в стремительном хороводе…

Разбудил его громкий звон колоколов. В первую секунду он не мог понять, что делает в незнакомой комнате, на чужой кровати. Потом увидел рядом растерянного Лешу. Продолжительный колокольный звонок в дверь повторился.

– Кто это может быть? Твои родители?

Парнишка глянул испуганно, натянул трусы, вылетел в коридор. На всякий случай Георгий тоже начал одеваться. Через минуту Леша вернулся, лицо его выражало недоумение и страх.

– Это к тебе…

Мелькнула мысль, что произошло непоправимое – несчастье с Максимом, с Марковым, с Марьяной. С Игорем?.. Застегивая рубашку, Георгий вышел в прихожую и увидел в дверях двух крепких парней в сером камуфляже, с дубинками на поясе. Один показал раскрытое удостоверение.

– Измайлов Георгий Максимович? Вот постановление доставить вас в Следственный комитет. Собирайтесь.

Уже в машине, куда его сопроводили румяные сержанты, Георгий припомнил телефонный разговор с неким следователем Демьяновым из областной прокуратуры. Тот просил его подъехать и «просто побеседовать» начет какого-то дела об уводе средств из госбюджета. «Просто беседовать» Георгий отказался, просил прислать повестку, затем уехал в Сочи. Теперь же он держал в руках требование о доставке его в Следственный комитет как свидетеля «в связи с неявкой на допрос».

– А что так рано? – спросил Георгий. – У моего адвоката маленький ребенок, теперь придется их будить в семь утра.

– Да мы и в пять утра, бывает, приезжаем. Обвиняемого застать или кто от свидетельских уклоняется, – охотно пояснил сержант. – Такая работа.

– Я даже не знаю, о чем речь. Я, кажется, ни от чего не уклоняюсь.

– Тогда зачем адвокату звонить? – пожал плечами второй. – Поговорите со следователем, тогда уже решите. Может, там просто формальности какие-то.

Георгий понимал, что вряд ли ради формальностей его стали бы вытаскивать из чужого дома, где он оказался почти случайно, еще вечером не предполагая там быть. Тайные соглядатаи явно хотели показать широту своих возможностей. Он все же позвонил Эрнесту. Тот обещал подъехать в течение часа; советовал Георгию пока не отвечать ни на какие вопросы.

В кафкианских коридорах Следственного комитета, где затхлый воздух физически ощущался сгустком бессильного отчаяния и служебного равнодушия сотен прежних посетителей и обитателей, Георгий вспомнил тюрьму. Ему снова пришлось взбираться по серым лестницам, чисто вымытым, но словно хранящим память о сотнях тысяч плевков и брошенных окурков; пришлось ждать в томительном бездействии у неплотно закрытых дверей, за которыми вершители его судьбы вели абсурдно житейские, необязательные разговоры.

Он не побрился, успел только умыть холодной водой лицо и теперь чувствовал, что хранит на себе уязвимые запахи ночи, вкус мальчишеской слюны и солоноватой кожи. В тюрьме он много думал о природе унижения, важной шестеренки в механизме человеческого сообщества и главного рычага российского тюремного устройства. Поначалу англизированный европеец, каким ему нравилось быть и казаться, негодовал в бессилии чувства попранного достоинства. Но вскоре пробудившаяся сила русской (или татарской?) крови заставила взглянуть на вещи сквозь другую оптику. Цивилизованный джентльмен, он же рабовладелец и колонизатор, не в состоянии был принять унижение бытом. Это опускало его с вершины социальной иерархии к основанию, лишало благородства, превращало в раба. Русский человек, думал Георгий, может принять унижение как плату за новое понимание мира. Смирение, которого ему пожелал когда-то Коваль, не только утешало, но и придавало мужества. Потому что главной победой, которую он должен был одержать, была победа не столько над врагами, сколько над собой.

Наконец его пригласили в кабинет – стандартное офисное помещение, оклеенное светлыми обоями «под покраску», перегороженное тремя столами, по которым высились холмы и оползни конторских папок. Атмосфера здесь была совершенно прозаической, как, впрочем, почти повсюду, где одни люди решают судьбу других.

Следователь Демьянов оказался щеголеватым, хорошо откормленным блондином лет тридцати. Он не без интереса оглядел Георгия, неторопливо пролистал его паспорт, начал заполнять протокол. Его коллега за соседним столом быстро стучал по клавишам компьютера; из приоткрытого окна слышался утренний гомон воробьев. Георгий ждал, устроившись на жестком неудобном стуле, вплотную придвинутом к столу Демьянова. Тот наконец снизошел до пояснений.

– Мне сказали, вы уже связались с адвокатом? Это не обязательно, вы же просто свидетель. Я теперь веду дела старшего следователя Зуева и хочу разобраться с убийством этого, – он заглянул в бумаги, – Сафонова, вора в законе.

– Все, что я знал по этому делу, я уже сообщил.

– Просто хочу вместе разобраться, – настаивал Демьянов. – Как я понял, два года назад бандой Сафонова было совершено похищение вашего знакомого Игоря Воеводина с целью выкупа. К заложнику применяли насилие и причинение вреда здоровью, предположительно средней тяжести. Для совершения выкупа вы передали деньги в сумме триста пятьдесят тысяч долларов США некоему Михаилу Ковалю, чтобы он выступил посредником в сделке. При невыясненных обстоятельствах Сафонов и два его подельника были убиты выстрелами из оружия импортного производства. Но деньги не были вам возвращены, и похищенный Воеводин оказался за рубежом, по предварительной версии – в Аргентине.

Георгий, которого неприятным образом гипнотизировала его казенная безграмотная речь, предложил:

– Давайте дождемся адвоката.

– Мы же пока просто разговариваем, – пожал плечами Демьянов. – Я вот хотел понять, зачем вы передали деньги Ковалю. Вы что, так ему доверяли?

– Нет. У меня не было выбора.

– Ну да, я читал ваши показания. Он заявил, что имеет связи с похитителями… А вам не приходило в голову, что Коваль мог сам организовать это похищение? А потом присвоить деньги и расправиться с сообщниками?

– Приходило, – ответил Георгий, который продолжал винить себя, что слишком поздно догадался об этом.

Затем он вспомнил свой сон, закончившийся, кажется, тем, что они с Игорем в постели играли в необычайной красоты стеклянные шахматы. Георгий жадно хотел коснуться его рукой или губами, но от обнаженного тела шел столь сильный жар, словно мальчик был сделан из расплавленного серебра.

Демьянов уставил на него водянистые, неприятно пустые глаза.

– Вы знаете, что Коваль недавно был убит?

– Я в это время был в тюрьме.

– Но у вас прямой мотив.

Георгий видел, что перед ним человек неумный, заурядный, мелкий взяточник и карьерист, которому не особенно интересна его работа. В других обстоятельствах он бы решил, что допрос и в самом деле вызван требованиями бюрократической отчетности, которую Демьянов наверняка вел аккуратно. Но для этого не было нужды в семь утра вытаскивать свидетеля из чужой постели.

– Вы разбираетесь в оружии, Георгий Максимович? – нарушил паузу Демьянов.

– Нет. Никогда этим особенно не интересовался.

– Я спрашиваю потому, что оружие, найденное на месте преступления, необычное, редко попадается в уголовных делах. – Демьянов достал из своих папок листок, исписанный мелким плотным почерком, и заглянул в него, как в шпаргалку. – Зуев составил обобщенную картину. По данным баллистической экспертизы, один из бандитов был убит выстрелом в левую часть головы, с очень близкого расстояния, второй ранен выстрелом в правую часть груди и затем убит выстрелом в сердце, весьма точным. Оба предположительно застрелены из короткоствольного оружия серии «Глок», которое не было найдено. А Сафонов убит из пистолета китайского производства, именно на этом оружии обнаружены отпечатки подозреваемого Игоря Воеводина.

Георгий молчал, безуспешно пытаясь прочесть на заурядном, как вареная картофелина, лице ответы на свои вопросы.

– Отпечатки только его, оружие кто-то предварительно вытер, – продолжал Демьянов.

– Очевидно, это сделал тот, кто хотел увести следствие по ложному пути.

Демьянов смотрел на Георгия выжидающе и вопросительно. Парень за соседним столом перестал печатать и произнес:

– Следствие разберется.

– Разберемся, – согласился Демьянов. – Если появятся новые факты.

– С другой стороны, факты есть понятие относительное, – возразил второй следователь, снова начавший печатать. – Зависит, как их рассмотреть.

Георгию вдруг пришло в голову, что он напрасно доискивается тайных причин. Обычно размеры и способ передачи взяток обсуждались через адвокатов, но этот Демьянов, видимо, решил не усложнять себе задачу и действовать напрямую.

Второй следователь, рыжеватый парень лет двадцати пяти, достал из принтера несколько листков бумаги и протянул Георгию.

– Вот, посмотрите, тут как раз московские коллеги прислали запрос по Ковалю. Они там расследуют махинации с закупками лекарств. Слышали, наверное, за полгода уведены из бюджета триста миллионов. Одного из акционеров убили… Коваль там подвизался консультантом.

– Вы ведь тоже специалист по этим… как называется? Финансовым платформам, – заметил Демьянов.

– Мне нравится считать себя специалистом по всему сразу, – ответил Георгий. Он не притронулся к бумагам, и молодому следователю пришлось положить их на стол.

– Вообще, этот Коваль много кого консультировал. И нефтяной бизнес, и лес, и антиквариат. И все время рядом трупы. Наводит на разные мысли.

Георгий, решивший все же дождаться Эрнеста, не отвечал. Демьянов начал нетерпеливо постукивать пальцами по ящику стола.

– А вы как думаете?

– Никак.

– Странно, – удивился Демьянов. – А у меня тут информация, что вы в Италию визу запросили. И билеты приобрели. Я вот как раз решил вас вызвать, пока вы не уехали.

– Не вижу связи.

– А мне кажется, связь тут есть. Может, это вы заказали Коваля? У вас к нему и денежные счеты, и личные. Мы же все равно узнаем правду, а отказ от сотрудничества только усугубит вашу вину.

Георгий давно уже ощущал усталую неприязнь к этой комнате, похожей на все комнаты для допросов, в которых ему пришлось побывать, к этим людям, которые вторгались в его жизнь с хамской бесцеремонностью.

– Я не очень понимаю, что именно вас интересует. Убийство Сафонова, смерть Коваля? Махинации с лекарствами? Мои планы на отпуск?

Демьянов переложил бумаги в папке.

– Нам интересно все, что способствует восстановлению законности.

– И все, что поможет закрыть данное дело, – прибавил второй дознаватель.

– И чего вы хотите от меня? – прямо спросил Георгий.

– С одной стороны, если убийство Сафонова организовал и выполнил Коваль, есть основания переквалифицировать обвиняемого Воеводина в свидетеля. С другой стороны, оснований пока недостаточно. А может, это все же он убил?

– Хоть монету бросай, орел или решка? – добавил второй следователь.

Это был уже не намек, а прямое коммерческое предложение. Демьянов, кажется, даже взял отрывной листок, чтоб обозначить сумму, но тут, постучав, в комнату вошел Эрнест, и на лице обоих следователей изобразилась скука.

Формальности допроса в присутствии адвоката заняли не больше пятнадцати минут. Прощаясь, Демьянов протянул Георгию визитку.

– Если еще что-то вспомните, тут мой мобильный.

Эрнест поставил диагноз, как только они вышли из кабинета:

– Денег хотят товарищи и братья по шахматам.

– Неизвестно за что.

– Я позвоню Панибрату, выясним, откуда идет инициатива. Кстати, ты будешь смеяться, но Коваль прислал тебе письмо через своего поверенного. Я вчера получил конверт международной почтой.

– Письмо? – изумился Георгий.

Они сели в машину Эрнеста, тот открыл портфель.

– Да, ты значился в его посмертных распоряжениях. Наверное, что-то личное. Держи.

Георгий вскрыл конверт и по дороге на Мытнинскую два раза перечитал распечатанное на принтере и подписанное скупым росчерком послание с того света.

Уважаемый Георгий Максимович!

Вы, очевидно, удивлены тем, что читаете это письмо. Оно попадет к Вам в руки только в случае моей смерти, так что воспринимайте его как рукопись, найденную в бутылке. Это не попытка оправданий, я не считаю, что перед Вами в чем-то виноват. Просто мне хочется разъяснить некоторые моменты. В частности, я хочу донести до Вас причины, по которым я поступал именно так, а не иначе.

Для этого важно понять, что значил для меня Игорь. Я увидел его случайно, на открытии художественной выставки, и с первого взгляда был убежден, что он создан для меня, как высокопарно это ни звучит. Через несколько дней я нашел способ встретиться. Я не обманывал его, был достаточно откровенен, не скрывал своих намерений. Было непросто произвести на него впечатление, Вы уже испортили его легкими деньгами и легким отношением к жизни. Должен признать, Вы имели на него большое влияние. Но тогда я не стремился соперничать с Вами, я желал только обладать им единолично и безраздельно. Я не торопил события. Дал ему время привыкнуть ко мне.

Наша первая ночь вознаградила все мои ожидания. Его тело стало для меня настоящим откровением. Опытность в нем непостижимо сочетается с застенчивостью. Этим я, видимо, тоже обязан Вам. Хотя позже я и сам научил его многим изысканным приемам, так что все его будущие любовники останутся в долгу передо мной.

В молодости я вел весьма беспорядочную жизнь и даже сейчас иногда позволяю себе встречи на стороне как опыт возвращения с небес на землю. Но чувства такого высокого качества я не испытывал с кем-либо еще. Интимная близость и общение с ним до сих пор приносят мне самые сильные эмоции. Рядом с ним я слишком счастлив, как будто надеваю розовые очки, и в этом состояла моя ошибка.

Мир несправедлив. Вы получили его даром, не прилагая никаких усилий, не совершая жертв. Я же был готов на любую жертву.

Думаю, для Вас не будет лишним узнать, что я принимал некоторое участие в мероприятиях, которые в дальнейшем привели к неблагоприятному для Вас финалу и заключению в тюрьму. В силу обстоятельств в моих руках оказались важные свидетельства, которые затем попали к заинтересованным участникам дела. Да, я хотел отомстить, но вместе с тем стремился к восстановлению нарушенной Вами справедливости.

К сожалению, тогда я совершил несколько непростительных ошибок, позволив ситуации выйти из-под контроля. Те дни, когда Игорь находился в руках неуправляемых людей, стали настоящим испытанием для меня. Соглашаясь выплатить выкуп, Вы руководствовались рыцарством и присущей Вам игрой в благородство. Для меня же это был вопрос дальнейшего существования – без Игоря я не представлял дальнейшую жизнь.

Вы должны знать, что большая часть собранной Вами суммы ушла по назначению: на улаживание проблемы и выплату принятых в таких случаях компенсаций. Понадобилось также оплатить дальнейшую безопасность Игоря, и это стоило недешево. Я не буду даже упоминать размер счетов, потраченных на его лечение.

Мне пришлось испытать настоящий шок, когда я увидел его обезображенное лицо и тело. И тогда и сейчас я виню себя, что стал невольной причиной его страданий. Я живу с этим грузом на совести до сих пор.

Игорь знает, что я спас его жизнь и был рядом все это время, чем и заслужил его уважение и благодарность. Нам через многое пришлось пройти вместе. Полгода он лежал в больнице, перенес несколько сложных операций и период тяжелой психологической реабилитации. Его лицо сильно повреждено, он потерял несколько зубов, испытывает проблемы с позвоночником и другие последствия жестокого обращения. Но в моих глазах он остается таким же прекрасным, как был раньше. Его болезнь сблизила нас больше, чем счастливые моменты. Я ни к чему не принуждал его и не удерживал – он первый сделал шаг навстречу. Он понимает, что я – единственный человек в мире, для которого всегда была важна не его физическая красота, а душевное содержание. Мы много путешествуем, жили в Латинской Америке, затем переехали в Италию. Климат здесь более благоприятный, у нас комфортабельный дом с бассейном. Знакомые и соседи считают его моим приемным сыном. Я позаботился о том, чтобы после моей смерти он не нуждался и был в безопасности.

К сожалению, я не могу предотвратить Ваших попыток увидеться с Игорем после моей кончины. Но я призываю Вас хорошо все обдумать. Он не может вернуться в Россию, так как обвиняется в убийстве уголовного авторитета, а в криминальном сообществе, о котором идет речь, действуют звериные понятия. Пока я жив, нас защищают определенные силы, заинтересованные в сохранении стабильности. Но после моей смерти его безопасность никто не может гарантировать. Если он попадет в поле зрения соответствующих лиц, это станет поводом для самых непредсказуемых действий. Безусловно, такие действия затронут и Вас – человека, которому есть что терять, у Вас семья и сын.

Я не пытаюсь угрожать, всего лишь предостерегаю от необдуманных поступков. Этим Вы можете навредить Игорю, который и так уже перенес достаточно страданий по Вашей вине. Теперь Вы можете стать причиной его гибели.

Надеюсь, Ваше здоровье не слишком пострадало в тюрьме и Вы по-прежнему имеете все необходимое, чтобы наслаждаться жизнью. Думаю, вокруг найдется достаточно привлекательных объектов, куда можно обратить свой взгляд. Если Вам хочется, чтобы я выступил в роли просителя, я готов и на это. Мертвец умоляет Вас исполнить его последнюю волю: оставьте Игоря в покое, не ворошите прошлое! Он очень изменился и внешне и внутренне. Он имеет серьезные психологические проблемы. Жестоко заставлять его вспоминать то, что он с неимоверным трудом забыл. Я уверен, что при всех своих недостатках Вы – порядочный человек и не можете не прислушаться к моим доводам.

Сейчас я вижу, что мое письмо получилось несколько длинным и запутанным, но я должен был изложить свои мысли. Нам есть за что не любить друг друга, но это чувство никогда не мешало мне уважать Ваши деловые и личностные качества.

Хочу пожелать Вам мира в душе и в дальнейшей жизни, в которой Вам больше не нужно опасаться встречи со мной.

Майкл Коваль

 

Поцелуй земли

Только на Сицилии, во время допроса у карабинеров в каком-то важном управлении, Игорь узнал, что Майкл умер своей смертью, от кровоизлияния в мозг. Мертвое тело бросили в бассейн уже потом; следов насилия, кроме кляпа во рту и веревок, полиция не нашла.

Меликян сдержал обещание. Он помогал Игорю отвечать на вопросы следователей, поддерживал, подбадривал. Переводчица Винченца и местный адвокат тоже не скрывали своей доброжелательности.

Понимая лишь отдельные слова итальянской речи, Игорь все же успел догадаться, что его выставляют пленником, фактически рабом сексуального маньяка. Коваль же, по версии защиты, пал жертвой собственных опасных пристрастий, как режиссер Пазолини. В доказательство приводились видеозаписи и приспособления для секса, найденные в доме. Все это производило нужное впечатление на полицейских.

Было ясно, что следователи не горят желанием поднимать финансовые и политические связи Майкла, чтоб не наживать служебных неприятностей. Версия со случайными грабителями стала основной, поэтому Игоря оставили на свободе и даже позволили забрать из опечатанного дома личные вещи. Оставалось только дождаться полицейского суда, подтверждающего отсутствие в его действиях состава преступления. От этого решения зависело, в каком статусе он будет проходить по делу – в качестве свидетеля или обвиняемого.

На это время они с Меликяном поселились поблизости к полицейскому управлению, в небольшой квартире с кухней. Сергей Атанесович занял комнату с двуспальной кроватью, а Игорь – детскую, где стоял раскладной диван. Вместе они завтракали и ужинали, Меликян научил Игоря готовить яичницу с помидорами и жареный сыр, регулярно угощал анекдотами от «армянского радио». Как-то за ужином он сообщил, что скоро на Сицилию должен прибыть Азарий Слезник, давний друг и компаньон Коваля, тоже коллекционер и любитель балета.

Игоря мало интересовал приезд Азария Марковича, он тут же забыл о нем. И когда рано утром сквозь сон почувствовал, как на его постель кто-то садится, он решил сначала, что это мертвый старик, нередко навещавший его ночами.

Но движение воздуха в комнате, плотская материальность тела и приторный запах туалетной воды свидетельствовали, что новый посетитель не принадлежал к миру призраков. Отдернув руку, которую сжимали холодные пальцы, Игорь сел в постели и узнал Азария Марковича.

– Что ты сделал с волосами? – удивился тот брюзгливо.

«Тебе-то какое дело?» – подумал Игорь, но вслух сказал:

– Так сейчас модно. Сколько времени?

– Десять утра. Я прилетел, как только смог. Какая ужасная смерть… по вине негодяев, грабителей. До сих пор не могу поверить, мы дружили тридцать лет.

– Мне надо одеться, – произнес Игорь.

Какое-то время Азарий выжидающе смотрел ему в лицо, потом поднялся.

– Что ж… Сергей уже готовит завтрак. Мы тебя ждем.

Меликян жарил яичницу с луком и беконом. Азарий Маркович неудобно сидел на стуле, всем видом показывая, что в этой кухне и в этой компании ему не по себе. Одет он был слишком нарядно и не по возрасту – в долгополый лайковый пиджак, в узкие брюки из какого-то блестящего материала. Шею закрывал шелковый шарф-фуляр. С его лица, из-за омолаживающих уколов напоминавшего восковую маску, не сходило выражение легкого удивления и брюзгливости.

– Багаж я оставил в отеле. «Хилтон» – это же хороший отель?

– А чего бы ему быть плохим? – пожал плечами Меликян.

– Странно, что там довольно дешево.

– А на Сицилии все дешево. И вкусно. Коваль же не зря тут окопался.

– Бедный Миша, он предчувствовал скорый конец, – снова вздохнул Азарий, придирчиво разглядывая Игоря, словно решал, как приспособить к делу бесполезную вещь. – Буквально месяц назад он взял с меня слово лично выполнить его распоряжения. Конечно обещал сделать все, что смогу.

Игорь достал из холодильника сыр, йогурт, молоко. Разлил кофе. Азарий сделал глоток, поморщился и отставил чашку, ничего не сказав.

– Так ты надолго? – спросил его Меликян.

– По крайней мере, на две недели. Сегодня открытие фестиваля, я должен сказать речь в его память. Ты пойдешь?

– Это без меня, – отмахнулся Меликян, жирно поливая яичницу кетчупом. – Игорь с тобой сходит, он любит классическую музыку.

– Не люблю, – возразил Игорь, вспомнив, что как раз в июле начинались концерты «Русских сезонов в Палермо», фестиваля, которым занимались Чистяковы и Майкл.

Никак не отвечая на реплику Игоря, Азарий Маркович повернулся к Меликяну.

– Со мной приехала Джудит. Мы хотим арендовать машину на это время, объехать остров. Миша рассказывал, здесь можно что-то посмотреть. Какие-то храмы, римская вилла, фермы, где можно купить местные продукты. Все это интересно.

– На кладбище, наверное, тоже хочешь съездить? – спросил Меликян.

Азарий поджал губы.

– Его уже похоронили? Если честно сказать, я не люблю могилы.

Было не очень понятно, зачем Азарий приехал к ним и почему держится так надменно. От Майкла Игорь знал, что Слезник как-то связан с нефтяным бизнесом, а попутно занимается организацией балетного фестиваля в Буэнос-Айресе и ведет дела благотворительного фонда, одним из попечителей которого числился и Коваль. Кажется, у них была и какая-то совместная оффшорная компания, об этом говорил итальянский адвокат.

– Так что там у вас сегодня? Концерт-банкет? – спросил Меликян, выкладывая яичницу на тарелки.

– Мне буквально половину, – покривился Азарий. – Я не ем жареного… Если тебе интересно, да, после церемонии открытия будет ужин, кажется, в каком-то хорошем ресторане. Я остановился в «Хилтоне», у меня там бонусная программа. Был очень тяжелый перелет, в Мадриде задержка рейса, духота… Нас обещали заселить в гостиницу после двенадцати, я хочу поспать хотя бы час, если смогу, привести себя в порядок. Говорят, театр очень большой, но акустика приличная. – Он посмотрел на Игоря. – Ты был в театре Массимо?

– Да, был. – Игорь вспомнил два или три скучных вечера, которые они провели в компании Лиды и Оксаны Вениаминовны. – В принципе, красиво. Там снимали третью серию «Крестного отца». Но я не очень все это люблю.

Подбритые брови Азария полезли вверх.

– Миша буквально жил этим фестивалем. Организаторы хотят почтить его память, люди рассчитывали выразить тебе соболезнования. Впрочем, как желаешь, я не привык кого-то просить… Хотя, кажется, ты сам заинтересован, чтобы узнать его последние распоряжения. Бедный Миша оставил для тебя письмо…

– Да куда он денется, – успокоил Азария Меликян. – Пойдет с тобой, себя покажет, людей посмотрит.

Спрашивать, почему Слезник не отдаст ему письмо Майкла прямо сейчас, было глупо. Игорь видел, что нужен Азарию для какой-то цели, и тот нарочно изображает равнодушие. Он сказал:

– Хорошо, я пойду.

– Одолжений не нужно. Если все это так неинтересно…

– Да интересно ему, что ты прицепился? – встал на сторону Игоря Меликян. – У него и одежда есть, не ударит в грязь лицом.

Азарий прожевал кусочек сыра, взглянул на часы.

– Сколько будет стоить такси отсюда до гостиницы? Ты можешь позвонить и заказать?

Договорились, что вечером Игорь встретится с ним и другими гостями в отеле, откуда они поедут в театр. Эта перспектива не слишком-то улыбалась Игорю, и Азарий Маркович в этот раз показался еще неприятнее, чем прежде, но Меликян убедил его, что Слезник располагает важной информацией, и эти сведения необходимо добыть.

– Старая лиса, ищет лаз в курятник. И ты будь хитрее, найди общий язык, попробуй из него побольше вытянуть. Нос задирать любой умеет, а ты учись быть человеком компромисса. Главное, не воображай, что всем так нужен твой драгоценный зад, есть и другие ценности.

Игорь не спорил с ним, хотя и понимал, что вряд ли сможет найти общий язык с Азарием, который почти не скрывал своих намерений. Ему пришло в голову, что это по просьбе Слезника Меликян заставил его сдать анализы на ВИЧ сразу по приезде на Сицилию.

Но все же он решил пойти в театр и даже подготовился к вечерней встрече, чтобы чувствовать себя увереннее, – нашел среди еще не разобранных вещей пошитый на заказ в Милане черный костюм, подходящий галстук, туфли. Ему всегда казалось, что в пиджаке он выглядит, как офисный менеджер, но Меликян одобрил его внешний вид, вызвал такси и даже пытался торговаться с водителем при помощи двух-трех недавно заученных итальянских фраз.

Азарий Маркович остановился в дорогом отеле на главной улице города. Он ждал Игоря в фойе, утопая в мягком кресле, сжимая в холеных пальцах крохотную чашку. Одет он был еще наряднее, чем днем. Шелковый шейный платок украшала булавка с бутылочно-зеленым камнем, на мизинце поблескивал старинный перстень. Окинув Игоря придирчивым взглядом, он указал место напротив.

– Все еще не понимаю, зачем ты обезобразил себя этой стрижкой. Ну, не суть важно. Удачный костюм, у Миши, конечно, был вкус. Мне скорее нравится Палермо, и отель достаточно приличный. Жаль, что поводом для нашей встречи стало неприятное событие… Впрочем, не обязательно все время упоминать об этом, будем тактичны в отношении моих друзей. Это очень образованные люди, представители американской элиты, из Чикаго. Тебе будет полезно с ними познакомиться, хотя бы в целях воспитания культуры.

– Вы говорили про письмо Майкла, – напомнил Игорь.

– Да, действительно. – Слезник уставился на него немигающими глазами. – Все это наверху, в номере. Сейчас у нас нет времени подниматься. Но после ужина мы сможем вернуться сюда.

– Там что-то важное?

– Мне кажется, важна любая память о человеке, который фактически заменил тебе отца. Или я не прав?

«Почему-то всех, кто заменяет мне отца, больше всего интересует та штука, которой делаются дети», – сказал бы на месте Игоря Бяшка, но Азарий Маркович вряд ли был способен оценить такое чувство юмора. Отставив пустую чашку, Слезник взглянул на свои золотые, отделанные эмалью, часы.

– Странно, где Джудит? Я не намерен опаздывать.

Но Джудит в вечернем платье уже выходила из лифта.

Это была коренастая, толстая американка с мужской стрижкой и грубым голосом. Всегда непосредственная, она не сдерживала эмоций – внезапно заливалась оглушительным смехом или вдруг покрывалась багровыми пятнами от обиды, часто без всякого повода. При виде Игоря ее лицо вспыхнуло краской смущения. В такси она что-то пробормотала на ухо Азарию.

– Джудит говорит, ты очень возмужал, – заявил тот, повышая голос. – Конечно, ты уже не тинейджер. Кажется, тебе уже двадцать три года?

Игорь не стал отвечать. В ноябре, еще в Буэнос-Айресе, Азарий и Джудит были на вечернике по случаю его дня рождения, и оба прекрасно знали, сколько ему лет. Он тоже знал, что Азарию за пятьдесят, а Джудит сорок восемь, что больше года она провела в психиатрической клинике после несчастливого романа с танцовщицей из варьете, а Слезник несколько лет жил с молодым студентом-медиком, пока тот учился на дантиста, и даже после его женитьбы поддерживал с ним дружескую связь.

– Нет, ему двадцать лет, но он выглядит старше, – сказала Джудит, прикрывая меховой горжеткой свой некрасивый улыбающийся рот.

– Да, гораздо старше, – согласился Азарий. – Но по-прежнему моложе нас с тобой.

В холле театра их ожидали супруги Леон и Валери, ровесники Азария, сухопарые и загорелые американцы. Валери придерживала у шеи норковое манто, сверкая большим, с полногтя, бриллиантом. Они пожали Игорю руку, выразили соболезнования. Майкла они помнили как прекрасного человека и тонкого ценителя прекрасного. Джудит, когда-то изучавшая русский язык, переводила их слова.

В фойе первого яруса, у входа в ложи, гостей встречали Чистяковы. Увидев Игоря, Оксана Вениаминовна помрачнела, но справилась с собой и даже вполне любезно обратилась к нему после того, как дружески обнялась, соприкасаясь щеками, с Валери, Леоном и Азарием. Лида, видимо, не посвященная в подробности истории с Виталиком, была приветлива, как и раньше.

– Мы все так расстроились из-за милого дяди Майкла, – вздохнула она. – Потом эти полицейские допросы, жуть! Представляю, как оно тебе. Но жизнь продолжается, точно? Тебя Азарий Маркович привез?

– Нет, я сам, – ответил Игорь, хотя это было неправдой.

Он чувствовал унизительную скованность из-за того, что и Чистяковы, и американские старики, и другие гости, которых сейчас знакомили друг с другом, считают, что он уже стал любовником Азария. Это подтвердил и полноватый мужчина во фраке, с кудрями до плеч, который долго тряс руку Игоря, а потом сказал:

– Позвольте выразить соболезнования. Господин Коваль много сделал для нашего фестиваля. Без его поддержки мы бы не выплыли! Надеюсь, Азарий Маркович возьмет его место в оргкомитете… Он с вами не делился планами?

Важные знаменитости, улыбчивые консульские работники, деловитые мужчины в смокингах, неземные балерины, старухи в мехах, дважды, трижды отраженные зеркалами, обнимались, жали руки, восклицали нечто радостно-фальшивое, собирались в живописные группы, словно, не дожидаясь начала спектакля, собрались разыграть свое представление. Официанты разносили шампанское, Игорь выпил два бокала подряд. Он продолжал испытывать неловкость, но одновременно наблюдал и думал. Зачем Майкл, Азарий и все эти высокомерные богачи тратили деньги и время, собираясь здесь? Майкл любил музыку, но деньги он любил больше. Он не раз упоминал в разговорах, что не участвует в проектах с прибылью меньше сорока процентов и никогда не рискует своими вложениями. Вероятно, и Азарий занимался фестивалем балета не только для того, чтобы знакомиться с молодыми солистами.

Ответов на эти вопросы у Игоря не было, как не было и особой надежды на то, что Майкл что-то ему завещал. Он даже не решил, поедет ли с Азарием в гостиницу, чтобы узнать о распоряжениях Коваля, – по крайней мере, уж точно не будет ради этого с ним спать. Он чувствовал себя потерянным и одиноким, как на вокзале, и время от времени ловил цепкие взгляды пожилых мужчин и женщин, которые приглядывались к нему, как к забытому на перроне чемодану.

Роскошное убранство театрального зала, тяжелый бархат расшитого занавеса и вся атмосфера волнующего ожидания на время отвлекли его от тревожных мыслей. Он несколько раз бывал в опере с Майклом и чаще всего скучал, но сейчас невольно ощутил волшебное обаяние театра. Обрывки музыки из оркестровой ямы, шум голосов внизу, как ропот моря, колебания горячего воздуха, блеск украшений, запахи вина и духов от входящих в ложу женщин – обещание праздника невольно будоражило нервы.

– Игорь, дорогой мой, твое место здесь! – Азарий помахал ему программкой, показывая окружающим, что у потерянной вещи объявился новый хозяин.

– Стравинский – мой самый любимый композитор, – проворковала Джудит, неловко выворачивая спину, чтобы вновь взглянуть на Игоря и залиться краской.

– Композиторы с иудейской кровью лучше всего выражают русскую душу, – заявил глубокомысленно Азарий и перегнулся через кресло, чтобы повторить эти слова по-английски для Леона и Валери.

Чтобы не участвовать в их разговоре, Игорь пока не садился, а смотрел вниз, на музыкантов в оркестровой яме, на публику, которая рассаживалась в партере. Он пересчитал ряды, разобрал славянскую вязь на протянутом вдоль сцены полотнище: «Весна священная. Картины языческой Руси» – и вдруг заметил в дверях человека, удивительно похожего на Георгия Максимовича. Тот на секунду остановился, осматриваясь, и быстро прошел в левую часть зала, которая была не видна с места Игоря.

Вспоминая острый профиль и движения незнакомца, Игорь понял, что ошибся, соблазненный мимолетным сходством. Однако, слушая официальные речи итальянского директора фестиваля и русских партнеров, он никак не мог успокоить нервную тревогу, которая вскоре отозвалась в резких звуках музыки. Свет погас, на сцену вышли танцовщики и балерины в белых трусах поверх телесных трико, а он все пытался мысленно сравнить два отпечатка памяти, давнишний и сегодняшний. Музыка возбуждала его. Представляя лицо Георгия, его глаза, нос, насмешливую складку губ, в какой-то момент он начал уставать от собственных усилий, и тогда вместе с легким сквозняком между портьерами скользнула тень, и он явственно почувствовал, как Майкл Коваль встал за его спиной и положил невидимые руки на плечи.

После спектакля особые гости фестиваля, а среди них Азарий Маркович, Джудит и американские супруги, были приглашены на банкет в ресторан пятизвездочного отеля по соседству с театром. Во дворе старинного здания под полосатыми тентами разливали вино и коктейли, разносили блюда с закусками. Говорили речи, пару раз упомянули имя Майкла, и Азарий сказал подходящие к случаю высокопарные слова. Затем Оксана Вениаминовна, которая обхаживала Слезника и его богатых друзей, усадила их за круглый столик в углу террасы. Начали о балете: «Потрясающе. Смело. Неожиданно. Даже не представить, что хореограф из Молдавии».

– Он давно живет и работает в Берлине, – сообщил Азарий. – Я видел десятки постановок «Весны священной», начиная с Брониславы… Кстати, мальчиком я был с ней знаком, она работала до глубокой старости. Но поменять мужские и женские партии, кажется, никто не пробовал. Любопытное впечатление, особенно этот молодой солист.

Затем Оксана Вениаминовна попыталась перевести разговор на финансовые трудности и предстоящую ротацию оргкомитета фестиваля, но Азарий не поддержал тему. Он заявил, что никогда не говорит о бизнесе за едой, к тому же сейчас озабочен устройством запутанных дел покойного друга.

– Он оставил завещание? – с провинциальной прямотой спросила Чистякова.

– Да, он готовился к уходу, – сухо сообщил Азарий. – Кое-что достанется его племянникам, остальное друзьями и компаньонам. Определенную сумму он выделил для матери.

– Его мать еще жива? – удивилась Лида.

– Она много лет содержится в санатории в Хамат-Тадер, на лечебных источниках. Они мало общались в последнее время, но примерно раз в год Миша ее навещал.

Игорь тоже ничего не знал о матери Коваля и в эту минуту подумал, что даже после смерти тот не откроет всех своих тайн.

– А Игорь? Ему, конечно, как сыну, достанется дом и что-то из предприятий? – поинтересовалась наивная Лида.

– Майкл оставил некоторые распоряжения и на его счет. – Азарий сделал строгое лицо, показывая, что не намерен делиться подробностями.

Джудит перевела слова Леона:

– Важнее всего сохранить коллекцию.

– Ужасно, если такая коллекция распылится, – поддержала Валери.

Азарий устало прикрыл веки.

– Я намерен сохранить коллекцию любой ценой, это моя святая обязанность. Конечно, хотелось бы сделать памятную выставку. Возможно, и здесь, в Палермо.

– Прекрасная мысль! Мы непременно должны это организовать! – обрадовалась Оксана Вениаминовна. – Вы знаете, он гостил у нас за день до трагедии. Может, если бы он послушал меня и остался, все повернулось бы иначе. Для меня это шок. Какой-то кошмарный сон!..

Игорь, раздраженный этим лицемерным славословием, спросил ее:

– А почему на фестиваль не приехал Виталик? И ваш муж? Я бы хотел их увидеть.

– Мужа задержали дела, но он непременно будет на гала-концерте. А Виталик, наш сын, поехал навестить свою девушку, дочь партнеров моего супруга по линии «Рособоронэкспорта», – ответила Чистякова, нервно поправляя волосы, обращаясь в основном к Азарию.

– Правда ли, что Коваль работал на русскую разведку? – совершенно неожиданно поинтересовалась сухопарая Валери.

Игорь понял ее вопрос без перевода. Он был уверен, что Азарий Маркович снова уйдет от ответа, но тот выдержал паузу и заговорил, разглядывая оливку в бокале с мартини:

– Миша всю жизнь играл. В детстве в мушкетеров, в юности на валютной бирже, потом с законом. С партнерами по бизнесу разыгрывал разведчика, с разведчиками – коммерсанта… Он любил рисковать. Я долго был уверен, что его болезнь – это тоже какой-то розыгрыш. В сущности, он был неисправимым романтиком…

Поначалу это утверждение показалось нелепым, но по размышлении Игорь готов был с ним согласиться. Сексуальные игрушки, которые Коваль привозил из каждой поездки, в полиции изучали с брезгливостью и недоумением, Меликян насмешничал над причудами покойника, но Игорь знал, что патологии в привычках Майкла было столько же, сколько актерства, желания примерить на себя чужую роль. И хотя сам он тяготился ритуалами их искусственной близости, но подчинялся всегда добровольно, зная, что Майкл не перейдет установленных границ. Он по-прежнему не испытывал скорби по умершему, но теперь испытывал чувство вины – эту холодность души.

– А чем болел дядя Майкл? – спросила простушка Лида.

– Дети в подвале играли в больницу, отрезали Маше одну ягодицу, – брякнул Игорь, сам не зная зачем, и Лида рассмеялась, а старшая Чистякова изобразила негодование.

Разговор вернулся к русскому балету. Леон что-то говорил про Дягилева, Чистяковы жаловались на затраты, а Игорь пил сухой мартини и курил, разглядывая гостей, переходящих от стола к столу. Он все отчетливее понимал, что должен уйти прямо сейчас, что ни за какие деньги не сможет перебороть отвращения к Азарию Марковичу, а если сможет, навсегда потеряет уважение к себе. Сейчас ему стыдно было вспоминать поездку к Вальтеру, курортный роман с Борисом – Азарий заставил его по-новому взглянуть на эти вещи. Здесь, среди богатых стариков и старух, он слишком ясно понимал, что больше не хочет продавать свою свободу. В который раз он подумал, что должен все же решиться и позвонить Георгию, рассказать ему все, что знает. Он даже составил первую фразу: «Привет, не беспокойся, у меня к тебе просто деловой разговор…»

Потом Чистяковы увели Слезника к другим столам, а Игорь перебрался под тенты и выпил пунша. Там его нашла Оксана Вениаминовна и отвела в сторону, чтобы торопливо и строго отчитать.

– Не хотела поднимать эту тему, но ты начал первый. Мы подтвердили твое алиби, хотя муж говорит, что ты можешь быть причастен. Но это уже дело полиции. Главное, не пытайся встретиться с Виталием, у него есть девушка, ему не нужны неприятности… Мне нужно знать, когда ты собираешься уехать с Азарием в Аргентину?

– С чего вы взяли, что я куда-то с ним поеду? – разозлился Игорь.

– Для тебя это был бы самый лучший выход.

– Разберусь сам, о'кей? – ответил он резко, и Чистякова повернулась на месте и решительно направилась к группе женщин в меховых накидках.

Игорь выпил еще и потянулся к новому коктейлю, но Азарий встал перед ним.

– Уже поздно. Я со всеми попрощался и вызвал такси. Идем, ты выпил лишнего.

Чувствуя неприятное, беспокойное опьянение, Игорь зачем-то последовал за ним.

Машина ожидала на парковке, водитель открыл перед ними дверь. Азарий сел, Игорь сейчас только вспомнил, что не собирался никуда с ним ехать. Он оглянулся в замешательстве.

В нескольких метрах от них, у входа в отель, стоял Измайлов и, зажав в зубах сигарету, смотрел прищуренным волчьим взглядом. Его глаза светились в темноте насмешливой злостью.

Игорь сел в такси, плохо понимая, с кем и зачем куда-то едет. Машина тронулась с места.

– Необходимо понять одну вещь, – тут же начал Азарий Маркович, – чтобы так себя вести, ты ровным счетом ничего из себя не представляешь. Молодость и наружность – это все, что ты можешь предложить. В Европе за это платят слегка дороже, чем в Таиланде, но нигде не платят много. Ты должен отчетливо уяснить, что на сегодня ты полный ноль. Ты абсолютно неэффективен. Ты упустил все свои шансы. Ты очень много куришь, при этом не имеешь денег, чтобы купить себе пачку сигарет… Да, ты можешь рассчитывать, что мужчины, как я сегодня, будут платить за твои сигареты, но проституция сразу закроет тебе двери в порядочное общество. Ты сейчас был в этом ресторане, ел деликатесы и пил хорошее вино только благодаря мне. Ты должен понимать, что в данный момент Азарий Слезник – твой единственный шанс. Я могу многое для тебя сделать. Если, конечно, захочу. Если ты меня убедишь, зачем я должен тебе помогать…

Игорь слушал его, едва разбирая смысл слов, и ничего не отвечал. Приняв молчание за выражение покорности, Азарий переменил тон.

– Я совершенно искренний человек и не скрываю своих намерений. Я готов на расходы, но для начала между нами должно быть понимание. Мы оба потрясены смертью Миши, все это выбивает из колеи. Вполне логично, что два близких ему человека решили поддержать друг друга… К слову, я собирался второпях, забыл половину необходимых вещей, но в отеле предоставляют все необходимое. Даже, представь себе, презервативы.

– Что? – переспросил Игорь.

– Не нужно изображать наивность, ты прекрасно понимаешь все, что я имею в виду.

Азарий хотел коснуться его руки, и тут стало понятно, что нужно делать. Таксист притормозил у светофора, и, поймав изумленный взгляд Слезника, Игорь выскочил из машины.

Прошло всего несколько минут, они успели проехать два или три квартала, но за это время Георгий мог вернуться в отель, скрыться в переулках, отправиться в аэропорт. Страх снова потерять его среди чужого мира заставил Игоря сосредоточиться только на одном. Еще не зная, что скажет и сделает, когда они встретятся лицом к лицу, он побежал, огибая прохожих и высаженные вдоль проспекта пальмы, все прибавляя скорость.

Измайлов стоял на том же месте, сунув руки в карманы брюк, издалека наблюдая за ним. Игорь замедлил движение и тут же почувствовал горячую боль в колене и под ребрами. За несколько метров от входа в отель он остановился, согнулся, глотая воздух открытым ртом. С этого расстояния они молча разглядывали друг друга.

– Куришь много? – спросил Георгий негромко, но Игорь расслышал.

Компания мужчин в смокингах и женщин в разноцветных коктейльных платьях спустилась с террасы. Оживленно переговариваясь, они заняли тротуар перед входом. Тогда Георгий кивнул и направился к стеклянным раздвижным дверям. Игорь последовал за ним.

В лифте, куда вслед за ними вошли две пожилые немки, Измайлов продолжал разглядывать его со злым, насмешливым прищуром.

– Как же твой кавалер?

– Он не кавалер, – ответил Игорь, пропуская женщин к выходу.

– А кто? Клиент? Помоложе-то не нашел?

Уже вдвоем они поехали выше, на восьмой этаж.

– Вот, нашел, – ответил Игорь с вызовом.

Измайлов цыкнул зубом, словно собирался сплюнуть.

– И сколько берешь?

– А что, думаешь, не хватит?

Тот стиснул челюсти, нехорошо усмехаясь, играя желваками на скулах, но не ответил. Лифт остановился, они вышли.

Бордовый ковер в коридоре приглушал звук шагов, зеркала в бронзовых рамах мерцали, словно годами перебирали в памяти отражения давно исчезнувших постояльцев.

Георгий открыл дверь в номер, прошел вперед, достал из холодильника бутылку минеральной воды, разлил по стаканам и снова оглядел Игоря пристальным, оценивающим взглядом.

– Ладно хоть без силиконовых сисек. И не в костюме горничной.

– Может, просто в химчистке?

Измайлов издал короткий хриплый звук, похожий одновременно и на сдавленный смех, и на возглас отвращения, шагнул вперед. Обняв, Игорь уткнулся ему в плечо, и тот стиснул ладонями его голову, прижался подбородком, губами и ноздрями к его затылку.

В эту секунду оболочка чувств сделалась проницаемой, между ними не было никаких преград. Два года Игорь ждал и боялся этой встречи, представляя Измайлова чужим, равнодушным, неприязненно-насмешливым. Но теперь он ясно ощущал, что их близость – простая и необходимая для жизни вещь и что Георгий тоже чувствует это всем своим телом и всей душой.

Еще там, у входа в отель, Игорь понял, что Измайлов изменился не только внешне, что и внутри сделался жестче и злее. Но вкус его губ, запах кожи и властная твердость плоти – все было прежним и принадлежало Игорю, как сам он принадлежал Измайлову, с первого раза и навсегда.

В постели Георгий жадно разглядывал его, трогал и гладил лицо, грудь, живот. Игорь тоже ласкал его, отдаваясь, принимая в себя, с дрожью нетерпения, как насыщаются после долгого голода. От их любовной страсти рождалась какая-то новая сила. Волшебная магия, сказала бы Фиона.

Не нужно было разговаривать, слова только мешали, но в самый жаркий момент Георгий выдохнул ему в ухо:

– Будешь шляться – размажу по стенке…

И еще:

– Уф, какой ты стал.

Больница, Байя-Бланка, Коваль, Борис, Азарий Маркович – все события этих двух лет рухнули, как в пропасть. Теперь Игорь ярко помнил только тот вечер, когда стоял на крыше «Альмагеста» и смотрел на звезды, готовый выполнить все, чего захочет от него этот чужой и уже неотделимо близкий человек. Сейчас ему казалось, он заранее знал, что Измайлов причинит ему боль, принесет несчастье, растопчет, прогонит, но сам не сможет уйти, и однажды они будут счастливы друг другом так глубоко, что за это можно заплатить любую цену.

Утром позвонил Меликян.

– Ты что выкаблучиваешь? Я думал, ты с Азарием, а он говорит, ты его покинул. Где ты находишься?

Георгий, который лежал рядом, подперев голову локтем, с интересом наблюдал за Игорем, ожидая, что тот ответит.

– Какая разница? Просто встретил друзей.

– Каких еще друзей? – рассердился Меликян. – Нам показания завтра давать! Дуй домой, и чтобы быстро!

– Я перезвоню, – ответил Игорь и выключил телефон.

– Меликян? – спросил Георгий.

– Да. Ты знаешь? Что ты вообще здесь делаешь?

Тот приподнял простыню, разглядывая колени Игоря.

– Не так уж страшно. Коваль описал, что ты вообще неходячий инвалид.

– А, ты поэтому решил меня ему отдать? Чтобы на лекарства не тратиться?

Измайлов поднялся, накинул халат.

– Я тебя не отдавал. Ты сам уехал. И кажется, прекрасно жил с ним два года.

Игорь взял сигареты с его тумбочки.

– Ты сам знаешь, почему я с ним уехал.

– Не знаю, – возразил Георгий. – И ты многого не знаешь. Но сейчас мы это не будем обсуждать. Мы пойдем завтракать. А потом куда-нибудь на пляж. В такую жару надо к морю.

– Дашь мне шорты и майку?

– Не уверен. Придется уж как есть… в одеждах вавилонских. Красивый и охуевший, как было верно подмечено.

– Ты так и не сказал, зачем приехал, – напомнил Игорь.

В эту минуту зазвонил телефонный аппарат на журнальном столике, Измайлов поднял трубку. Даже на расстоянии Игорь узнал нервный голос Меликяна, который что-то сбивчиво объяснял.

– Скажи, что меня здесь нет! Я не хочу с ним разговаривать, – наполовину шепотом, наполовину жестами потребовал Игорь.

– Он здесь, но не хочет разговаривать, – заявил Измайлов. – Сейчас мы собираемся позавтракать. Будем в ресторане на террасе.

– Что ему надо? – спросил Игорь, когда тот повесил трубку на рычаг.

– Обсудить, что с тобой делать дальше. Кстати, с чего это он так озабочен? Тоже втыкает свой штырек в зарядное устройство?

Игорь улыбнулся, не столько словам, сколько ощущению счастья, которое плескалось внутри, плавилось в воздухе солнечным золотом.

– Теперь так называется?.. А что ты хочешь со мной делать дальше?

– Ну, примерно то же, что и в предыдущей серии. Если, конечно, выдержу конкуренцию с таким количеством желающих…

Продолжая улыбаться, Игорь протянул руку, глядя, как солнце просвечивает сквозь кожу. Георгий нагнулся и губами взял его за палец. В этом его движении было столько нежности, что Игорь растаял в ней, как в теплой пене. Злой, исхудавший, недоверчивый Георгий обнимал его осторожно, словно боялся повредить. Теперь уже неторопливо, расчетливо они изучали друг друга губами, пальцами, соприкосновением плоти, горячими отверстиями тел. И то новое, что они узнавали друг в друге, было словно уже знакомым, ожидаемым и дорогим.

Завтракали на той же террасе, по которой Игорь вчера, вечность назад, слонялся, накачиваясь сухим мартини. Укладывая ветчину на тост с мягким сыром, Георгий расспрашивал:

– Значит, решил построить счастье с этим… как его, Азарием? А Вальтер чем не угодил? Ничем не хуже Коваля, по крайней мере, кажется, здоров.

Игорь знал, что ответить, придумал еще несколько дней назад, после рассказа Бяшки о встрече с Измайловым в гей-клубе. Он запомнил насмешливые и желчные слова приятеля и повторил их сейчас:

– А ты, говорят, завел себе страуса-эмо. Изучаешь скелетов? Это он тебе с утра сообщения шлет?

– Ты, я вижу, в курсе событий.

– Событие будет, когда я этой анорексичке ноги переломаю, – сказал Игорь, зная, что они оба больше не захотят никого другого, пока что-то не изменится в мире или в них самих.

Георгий хмыкнул.

– Да ты грозен.

– Ты меня еще плохо знаешь.

Оглядывая дворик с фонтаном, неспешно пережевывая сэндвич, Георгий задал еще один вопрос:

– Признавайся, ты имеешь отношение к смерти Коваля? Заметь, я буду только рад.

– Нет, – сказал Игорь, залпом допивая второй стакан сока, – хотя, если честно, он напрашивался.

– Знаешь, кто его ограбил?

– Нет. Но я знаю одну вещь, скажу потом.

По расчетам Игоря, Меликян должен был как раз появиться в ресторане, и он отдал официанту тарелку с остатками овощей.

– Ну, я пойду. Как-нибудь созвонимся, повторим?

– Я не против, – невозмутимо подыграл Георгий, – запиши телефон.

– Просто не хочу сейчас объясняться с Меликяном. У меня завтра допрос, потом полицейский суд… Он все сам расскажет. Пойду пока куплю себе зубную щетку и шорты.

– Деньги есть?

– Хватит.

– Хорошо, буду здесь или в номере. Смотри, и правда не пропади – из-под земли добуду.

Игорь вышел на улицу, где все теперь казалось другим: небо, яркое и высокое, как бывает во сне, ухмылки каменных масок над чашей фонтана, нарядные умытые цветы.

Голуби вспорхнули из-под ног. Он повернул в боковую улочку и сразу увидел магазин спортивных товаров. Там нашлось все, что ему было нужно, – джинсовые шорты, футболка, шлепанцы и защитный крем для Георгия, еще не привыкшего к солнцу.

Игорю тоже нужно было время, чтобы освоиться с новыми звуками и красками мира, который снова наполнился смыслом. Он думал о том, как расскажет Измайлову о своей жизни с Майклом; о том, что может услышать в ответ. Уверенность, что все неприятности теперь должны закончиться, не покидала его со вчерашнего вечера. Он вышел из магазина, насвистывая, закинув за спину пиджак. Тело было легким и быстрым, но он двигался не спеша и не сразу понял, зачем человеческая тень приблизилась и не отставала от его шагов.

Боковым зрением он поймал очертания спортивной фигуры, обтянутое джинсовой тканью колено. Он рванулся в сторону и увидел бульдожью улыбку Эльдара, парижского спринтера. В этот раз спортсмен оказался проворнее – крепко поймал его за локоть и сунул под мышку нож.

– Тихо, не рыпайся.

Борис Калтаков, косолапый, в стоптанных сандалиях, в полосатой тенниске, уже выскакивал из машины.

– Попался, который кусался.

Они пригнули Игоря, схватив за голову, впихнули в салон. Пожилой водитель в полотняной кепке выкрутил руль, отъезжая.

На заднем сиденье тесного «пежо», плотно зажатый между Борисом и Эльдаром, Игорь ощутил приступ паники. Трое физически крепких и, видимо, вооруженных мужчин куда-то везли его по залитому солнцем полуденному Палермо, и он явственно чувствовал, что после короткой эйфории вновь погружается в дурной кошмар, где властвует старик без половины лица.

Они выехали за черту города. Возле развилки железнодорожных путей, за стеной нежилых ремонтных ангаров, машина остановилась. Крепко взяв за плечо, Эльдар повел Игоря по насыпи к заброшенным гаражам. Двое других, Борис и водитель, шли следом.

Вокруг не было ни души, хотя, видимо, по ночам ряды бетонных ангаров служили пристанищем для бродяг – на заборе висело рваное одеяло, вокруг печки, сложенной из обломков кирпича, были рассыпаны свежие угли. Игорь подумал, что в этом глухом тупике никто не услышит ни крика, ни выстрела. Он чувствовал, как дергается мускул щеки, и готовился, если будет нужно, побороться за жизнь.

Его завели за угол, Эльдар придержал сзади за локти, а Борис приблизил потное, перекошенное лицо к его лицу.

– Ну что, колобок? И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Чего побрился-то? В целях маскировки? – Он коротко ударил Игоря кулаком под ребра. – Это за все хорошее, как я за тобой по заправке метался… Хотел на голом хуе выехать? – Он ударил снова. – А это за темные ночи в Париже…

– Зачем приехал Измайлов? Что ему нужно? – спросил Эльдар.

– Я не знаю, – ответил Игорь, отдышавшись.

– Где бумаги Коваля? Такая синяя тетрадка?.. Измайлов тебя спрашивал? Где железный сейф?

– Какой сейф?!

Игорь лягнул Эльдара и чуть было не вывернулся из его железных рук, но пожилой водитель подхватил его поперек туловища. Борис пнул ногой по левому больному колену, въехал кулаком в пах.

– Вот такой. Вспомнил?

Скрипнув зубами от боли, Игорь согнулся, закашлялся.

– Давай по-хорошему, – предложил Эльдар. – Мы знаем, что в доме есть второй сейф. Где он? Скажешь, мы сразу тебя отпустим.

– Я ничего не знаю про его дела, – как уже затверженный урок, прохрипел Игорь. – Я просто с ним трахался, и все…

Борис нагнулся, зашипел, выворачивая толстые губы:

– Так само, як свинья пид дуба. Желуди жру, а откуда вони потрапляють – бог звистку!

Было странно вспоминать, что чуть меньше месяца назад они с Борисом пили вино из одного стакана, целовались, смеялись одним и тем же шуткам, ложились вместе в постель. Теперь он видел, что Калтаков – служитель чужой враждебной силы, бога денег, который делал человека бессмысленной личинкой. Власти этого бога подчинялся и мертвый вор в законе Леонид Игнатьевич, и Азарий, и Майкл. Но Игорь уже твердо знал, что над силами зла есть другая власть – та, что пронизывает солнечным светом.

Он постарался придать нахальства охрипшему голосу.

– Еще кто тут свинья, по яйцам бить… Которые сам лизал…

Эльдар смазал его ладонью по лицу.

– Сейчас ты у меня лизать будешь!.. Что надо Измайлову? Он спрашивал про сейф, про Коваля?

– Измайлов ничего не знает.

Калтаков отозвался дробным, тявкающим смехом.

– Ну да, он тебя ебать приехал, ближе не нашел!

Глядя в коричневую жижу глаз Бориса, Игорь подумал, что Георгию тоже грозит опасность и что Коваль еще не отпустил их, и, может быть, все происходящее сейчас – это месть мертвеца.

Эльдар профессиональным движением заломил его руку за спину и начал выворачивать. Борис вертел нож перед его глазами.

– Где бумаги? Где сейф? Лучше скажи, мы все равно найдем!

– Не знаю, – хрипел Игорь, стараясь устоять на ногах. Боль была почти невыносимой, но упрямство заставляло его держаться до конца.

Борис прижал лезвие к его скуле.

– А если я тебе глаз вырежу?

– Смотри, покалечим! – пообещал Эльдар.

Плечевой сустав хрустнул, Игорь заорал от боли.

– Ладно, хватит, – остановил пытку пожилой шофер. – Принеси лопату.

«Зачем лопату?» – чуть было не вырвалось у Игоря. Небо, жаркое и синее, простиралось высоко над ним, оливы шелестели пыльными листьями, оркестр кузнечиков в траве звучал веселым гимном лету, и жизнь была огромным, драгоценным даром, который он едва успел пригубить.

Борис сунул ему в руки лопату с залоснившимся черенком и прилипшими комками глины.

– Ты убил вора в законе, – проговорил пожилой человек, и по его тону вдруг стало понятно, что именно он главный в этой компании. – Теперь мы хозяева твоей жизни. Копай себе могилу.

Игорь хотел сказать, что Леонид Игнатьевич умер не по его вине, что это Майкл вложил ему в руки пистолет, но, заглянув в обыденно безжалостные глаза незнакомца, понял, что от него ждут других слов. Эльдар и Борис встали с двух сторон, на их лицах читалось нетерпение. Игорь не собирался защищать имущество Коваля, но почему-то был уверен, что, как только скажет им про сейф, сразу получит удар ножом в живот или в горло.

Распрямившись, преодолевая боль в плечевом суставе, он воткнул лопату в землю и начал копать.

Солнце подошло к зениту и остановилось в небе, задержав движение времени. Пот тек по лицу, заливая глаза, колено горело, и руку сводило болью, но он продолжал сосредоточенно всаживать лезвие в землю, упираться ногой, поднимать и отбрасывать сухие комья. Он заставил себя не думать о людях, стоявших рядом, и представлял, что работает в саду, готовит участок для посадки молодых лимонов. Попутно он вспоминал, что не оставил Георгию своего телефонного номера и не успел сказать самого главного.

Резкий звук заставил его поднять голову. Компания на мотоциклах направлялась прямо к гаражам. Смуглые от загара и пыли парни, девушки с развевающимися из-под шлемов волосами, подъехав, остановились метрах в пятидесяти, молча обменявшись взглядами, повернули назад.

– В полицию позвонят, – сказал Эльдар.

– Да им насрать, – возразил Борис, но шофер в полотняной кепке смотрел вслед мотоциклистам хмуро и настороженно.

– Поехали отсюда, – сказал он.

– А этот?

– Я говорил, он ничего не знает. Лопату забери.

Эльдар взял из рук Игоря лопату, а Борис поднял с земли пиджак Игоря, ощупал карманы, достал деньги, телефон и сломанные солнечные очки, отбросил их в сторону. Сейчас только Игорь заметил, что на его шее болтается медальон с римской монетой.

– Подними, – велел пожилой водитель, – не надо мусорить. Отдай ему телефон и деньги. А ты, – обратился он к Игорю, сверля его черными точками глубоко посаженных глаз, – если звякнешь в полицию или Измайлову, будешь покойник. Кишки выпущу, мне это как почесаться.

Борис нехотя сунул обратно в карман пиджака телефон и мелочь, поднял очки и напоследок ткнул Игоря кулаком в живот. Но тот не почувствовал боли. Он уже терял сознание и через секунду повалился на землю, головой в тень.

Во сне он бежал, задыхаясь, по лесной тропе, отводя от лица зеленые ветки. Перед ним открылось горное озеро. Он шагнул на камни, встал на колени и опустил лицо в воду, ловя губами живую прохладу. Очнувшись, понял, что кто-то льет ему на лицо воду из пластиковой бутылки. Это была женщина в красной юбке, в лакированных туфлях.

Он сел, в недоумении оглядываясь вокруг. Синьора все повторяла: «Cosa e'successo? Sei stato aggredito? Vuoi chiamare 1 a polizia?» – но он не мог ответить. Наконец она помогла ему подняться. Он увидел машину, припаркованную на обочине.

– Sto bene. – Наконец он выудил из памяти нужные слова. – Delia città… Hilton Hotel.

– Meglio in ospedale о dalla polizia, – возразила женщина, еще молодая и миловидная.

Он покачал головой.

– Но оспедале, но полиция. Прего, «Хилтон». У меня есть деньги, я заплачу…

Только в машине, где работал кондиционер и звучала негромкая музыка, он наконец пришел в себя. Обнаружил возле ног пакет с вещами, купленными в спортивном магазине. Синьора посматривала на него с сочувствием, время от времени вновь принимаясь убеждать ехать в госпиталь, но Игорь отказывался, благодарил. Он хотел сказать: «Меня все время спасают добрые волшебницы», – но не вспомнил, как это будет по-итальянски. Происходящее с ним и в самом деле казалось волшебством – мир словно разрушился и воссоздал себя заново только для того, чтобы переписать его судьбу. Семена бесстрашия, раньше лишь дремавшие в его душе, стремительно прорастали.

Зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, Игорь с удивлением понял, что с момента, когда он расстался с Георгием, прошло всего чуть больше часа.

– Решил пройтись по магазинам? – спросил Измайлов. Игорь сообразил, что номер ему дал Меликян.

– Еду в «Хилтон».

– А что там? – поинтересовался Георгий, как будто спрашивал о погоде.

– Азарий Маркович. С которым я был вчера.

Тот помолчал несколько секунд.

– Жаль. А мы тут с Сергеем ждем тебя. Ну, я тогда на пляж, поваляюсь с книжкой.

– Приезжай за мной, – попросил Игорь. – Только один. Пожалуйста. Двести двенадцатый номер.

Георгий кашлянул.

– Ну, допустим… Как я погляжу, с тобой не заскучаешь.

– Я же не расписание поездов.

Машина уже подъезжала к отелю.

– Ты уверен, что тебе здесь помогут? – спросила синьора, глядя на него с какой-то грустью. – Откуда ты? Словения, Польша?

– Россия, – сказал он и, наклонившись, поцеловал ее в губы. Он загадал, что если сделает это, то сможет победить своих призраков, как смог победить страх.

Застегнув пиджак, сунув под мышку пакет с вещами, Игорь прошел мимо группы болтливых китайцев через холл гостиницы, нашел уборную. Запершись в кабинке, снял рубашку и осмотрел себя. На груди и на ребрах вспухли синяки, сильно болело плечо, ладони горели от непривычной работы, но серьезных повреждений он не обнаружил. А после того, как умыл лицо и переоделся в чистое, он даже понравился себе в зеркале. Вид у него сделался решительный и опасный, как у киногероя, жизнь которого полна приключений. Впрочем, теперь с ним все и было именно так. В школе, пока его одноклассники поджигали дверь кабинета химии, угоняли машины, делали первый укол героина, он растрачивал весь запас безрассудства в противоборстве с отчимом. Пришло время наверстать упущенное, и он был к этому готов.

В разговоре с Чистяковыми и с Валери Азарий несколько раз повторил, что ему не случайно достался двести двенадцатый номер, потому что единица символизирует присущий ему крайний индивидуализм, а двойка – это число судьбы. Игорь постучал в его дверь, чувствуя себя посланником той самой судьбы. Осведомившись: «Кто там?» – после небольшой задержки Азарий открыл.

Он был в гостиничном халате, со следами косметического крема на лице. Оглядывая Игоря, он вопросительно поднял бровь.

– Не сомневался, что ты вернешься. Мне бы следовало закрыть перед тобой дверь. Выглядишь ужасно.

– Мне уйти?

Азарий быстро сморгнул, и на секунду его чувства и мысли обнажились, как будто в голове у него была установлена телепатическая аппартура. Игорь ясно увидел, что последние две недели Слезник только и представлял, как любовник умершего друга, танцуя, снимает с себя одежду, а потом засовывает ему в рот свой крепкий молодой член.

Дверь в смежную с гостиной спальню была распахнута; там, в темноте, белели простыни на двуспальной кровати, и эта раскрытая кровать так волновала Азария Марковича, что голос его звучал растерянно, хотя он и пытался подбирать обидные слова.

– Ты не находишь отвратительным провести ночь с одним мужчиной, а утром явиться к другому? Все это просто нелепо. Миша хотел, чтобы я позаботился о тебе, и я был готов на расходы… Хотел взять тебя в Буэнос-Айрес, помочь с работой и жильем. Но ты, очевидно, не собираешься умнеть. Ты не думал, в какое положение меня ставишь? И этот господин Измайлов… Зная, как к этому отнесется его жена…

– Налейте мне выпить, – потребовал Игорь. – Лучше пива.

– У меня нет пива. – Азарий заложил руки за пояс халата и снова напустил на себя надменность. – Честно говоря, я был лучшего мнения о тебе. Я готов рассматривать тебя, предположим, как архитектурное явление или скульптуру, от которой не ждут душевной чистоплотности. Но есть физиологические моменты…

– Вы знаете Бориса Калтакова? – спросил Игорь.

– Нет, кто это? – Азарий все же достал из бара два бокала и початую бутылку вина.

– А Меликян? Что ему нужно? Зачем он мне помогает?

– Потому что я ему за это плачу. Я собирался о тебе позаботиться, если бы ты вел себя умнее…

– Коваль мне что-нибудь завещал? – напрямую спросил Игорь.

Азарий явно почувствовал себя увереннее. Он присел на мягкий подлокотник дивана, заложив ногу на ногу, демонстрируя стройные лодыжки и узкие ступни, видимо предмет особой гордости.

– Конечно, никто не рассчитывал, что ты будешь кидаться в его могилу, как Серж Лифарь, но все же ты должен иметь уважение к памяти близкого тебе человека. К тому же это не совсем завещание, просто некоторые… советы. Есть письмо, адресованное тебе. Если я найду в его чемодане…

Игорь подошел к нему вплотную и, глядя в остекленевшие глаза, восторгаясь собственным хулиганством, проговорил:

– Но за это красивый мальчик сначала должен сделать тебе чмок-чмок?

Азарий громко сглотнул. В этот момент в дверь постучали.

– Кто там?! – вскинулся Слезник.

– Наверное, из ресторана, – заявил Игорь беспечно. – Я заказал шампанского и фруктов.

Азарий выкатил глаза, быстро направился к двери.

Игорь представил, как было бы здорово, если бы Измайлов сейчас вошел и, взяв Азария за ворот халата, втолкнул в ванную, окунул головой в унитаз. Но Георгий не проявил геройства, на его лице изображалась только хмурая усталость.

– Что вам нужно? – спросил Азарий, повышая голос.

Георгий вопросительно огляделся, задержал взгляд на разобранной постели, на двух бокалах для вина.

– Привет, ты быстро, – сказал Игорь.

– Тут какой-то заговор? Что вы хотите от меня? – вскинулся Азарий. – Я сейчас позову охрану.

– Что мы хотим от него? – Георгий вопросительно смотрел на Игоря.

– Он сам знает. Где письмо?

Азарий старался скрыть испуг, но по лицу его разлилась бледность, руки дрожали. На всякий случай Игорь прошел за ним в спальню, чтобы проследить, как тот достает из чемодана кожаную папку с документами. Георгий тем временем откупорил бутылку, понюхал пробку, налил вино в бокал. Предложил Игорю:

– Выпьешь?

– Наливай, – кивнул тот.

Папка оказалась в руках Георгия. Он с растущим интересом начал просматривать бумаги. Игорь выпил вина, стараясь успокоить судорогу лицевого нерва.

– Берите письмо и уходите! – взмолился Слезник.

– Вино – кислятина, – заметил на это Измайлов. – Не понимаю, что ты в нем нашел.

– У меня ничего с ним не было! – возразил Игорь. – Он только вчера приехал, можешь проверить.

– Тогда что ты делаешь в его номере?

– Хотел посмотреть завещание.

– Это? – Георгий вынул из папки конверт. – Кстати, Коваль увел со счетов моих заказчиков крупную сумму, которая ему не принадлежала. Деньги надо вернуть.

– У меня нет никаких денег, я не отвечаю за чужие ошибки! – Азарий вмиг словно излечился от немоты. – У меня легальный бизнес, я не имел касательства к его аферам! Его доля переходит в собственность фонда!..

– А если хорошо подумать?

– У него были другие вложения и номерные счета в Женеве, ищите там!

Халат Азария Марковича распахнулся, под ним обнаружились панталоны с кружевными оборками. Эта странная деталь туалета заставила Георгия удивленно вскинуть бровь.

– Вечно собираешь вокруг себя больных извращенцев.

– Сам-то, – пожал плечами Игорь. – Кто мечтал про силиконовые сиськи?

– Думаю, нам пора. Или ты хочешь остаться?

Вместо ответа Игорь сделал еще один хулиганский жест, на который бы еще вчера не решился. Он шагнул к перепуганному Азарию, оттянул резинку батистовых панталон.

– Да нет, вряд ли. Размерчик неподходящий.

Через минуту они вышли на улицу, сели в машину. Игорь хотел прочесть письмо Майкла и вскрыл конверт, скрепленный печатью нотариуса, но руки дрожали, и буквы прыгали перед глазами. Он почувствовал, как боль в ушибленном колене волнами расходится по всему телу, отзываясь в плече и в надкостнице.

– Твой хромоногий друг оказался весьма сентиментален, – проговорил Георгий с недоброй усмешкой. – Даже мне написал. Как-нибудь расскажу.

«Если будет это "как-нибудь"», – испытывая странное предчувствие, подумал Игорь. Спросил:

– Куда мы едем?

– Собирались на пляж.

– Тогда поворачивай направо, на Трапани. Только купи мне, пожалуйста, воды. Или лучше энергетический напиток, с кофеином. Если не трудно.

Пока Измайлов был в магазине, Игорь нашел в автомобильной аптечке упаковку обезболивающего, разжевал и проглотил две таблетки.

– Помимо прочего, приятное местечко эта Сицилия, – заметил Георгий, возвращаясь к машине с бутылкой воды и с двумя стаканчиками мороженого. – Есть свой шарм.

– Здесь куча всяких древностей, – стараясь казаться бодрым, поддержал тему Игорь. – Раньше тут жили циклопы и листригоны типа людоедов. Ну, еще Сцилла и Харибда. А в Эриче, где наш дом, было древнее святилище Венеры.

Георгий промолчал, глядя вперед, на дорогу, и Игорь почувствовал, как между ними растет отчуждение. Нужно было многое рассказать – как он лежал в больнице, как тяжело ему было с Майклом, как он уехал с острова, а потом вернулся с Меликяном.

И главное, о том, что произошло сегодня, про Бориса и всю компанию, которая охотилась за деньгами Коваля. Но Игорь не знал, как начать разговор, требовавший стольких душевных сил. Электронные часы на панели показывали начало четвертого, и казалось, что время, весь этот день длившееся бесконечно долго, вдруг понеслось вскачь.

Потом ему пришло в голову, что Борис и Эльдар могут следить за ними. Возле Партинико он попросил Георгия свернуть с главной дороги. Рядом с какой-то деревушкой, на безлюдном участке трассы Измайлов остановил машину.

– Не понравилось мороженое?

– Нет, просто зуб болит.

– Значит, на елдаки резиновые Коваль денег не жалел, а на стоматолога пожадничал? – произнес Георгий с ожесточением. Можно было только догадываться, что еще рассказал ему Меликян. Но Игорь почему-то захотел вступиться за Майкла.

– Да нет, он не жадничал. Даже наоборот. Просто у меня штифты в челюсти, реагируют на холодное и горячее.

Как вчера, в лифте, на скулах Измайлова обозначились желваки. Игорь понял, что через минуту они уже не смогут избежать ссоры, взаимных упреков и неизбежной неприязни друг к другу, поэтому откладывать задуманное больше нельзя.

– В доме есть второй сейф, – сказал он. – Больше никто не знал, даже слуги. В библиотеке. Там надо снять книги и нажать внизу панели, тогда полка откроется.

Георгий смотрел недоверчиво и мрачно.

– И что там?

– Не знаю. Были какие-то бумаги, жесткий диск. Еще синяя тетрадка с записями, там разные цифры и имена. Но, может, Майкл все уже забрал.

– Вскрыть сейф не так-то просто.

– Там замок сломан, дверца не закрывается.

Спокойно и неторопливо, как герой какого-нибудь французского, снятого еще на черно-белой пленке, детектива, Георгий закурил сигарету. Игорь увидел на его лице выражение, которое хорошо помнил и любил, хотя не смог бы описать. Это выражение было признаком пробудившегося охотничьего азарта.

– И что ты предлагаешь?

– Ворота опечатали, но можно пролезть через изгородь, со стороны террасы. Я знаю как.

– А соседи?

– Мы далеко от поселка, там дорога кончается, и два соседних дома нежилые. Но лучше это сделать днем, ночью с дороги могут свет увидеть.

– Далеко ехать? – спросил Георгий, поворачивая ключ зажигания.

– Отсюда километров пятьдесят.

Дорога шла по скалистой возвышенности, и гладь залива в окружении зеленых холмов напоминала о тех гаванях, где бросали якорь парусники сказочных царей и полководцев. Боль отпустила, и, глядя на мирный пейзаж за окном машины, Игорь чувствовал непривычный душевный покой.

Но Георгий, видимо, продолжал обдумывать возможные последствия авантюры.

– Клады, сокровища – все это соблазнительно, но слишком рискованно. Потом, наверняка сейф уже очистили до нас.

– Если ты боишься, не о чем говорить, – поддразнил его Игорь.

Тот проглотил наживку.

– Я ничего не боюсь. Только на тебе висит уголовное дело, это все может плохо закончиться. Давай-ка ты мне расскажешь, где и что искать, и я пойду один.

Игорь покачал головой.

– Нет.

Он не мог объяснить Измайлову, что хотел попасть в дом не только из-за сейфа. Эту потребность он ощутил, когда вместе с полицейскими и Меликяном забирал вещи из своей комнаты. Тогда уже, наблюдая, как женщина из муниципальной полиции опечатывает входную дверь, он сообразил, где можно отогнуть сетку изгороди, как попасть в дом через подвальное окно.

– А сигнализация? – спросил Георгий.

– Не успели поставить.

– Ты хоть понимаешь, чем это грозит? – снова нахмурился Измайлов. – Я-то ладно, отсижу пару лет в итальянской тюрьме, считай, на курорте. А тебя загрузят по полной, как «боинг.».

– Ну и я отсижу, не маленький, – возразил Игорь. – Не такая уж я размазня.

Он мог бы похвастаться, как не струсил перед Борисом и его подельниками, как молчал до конца и копал себе могилу, но сейчас нужно было сосредоточиться на главном.

Георгий закурил новую сигарету.

– Я не говорил, что ты размазня. Просто никакие деньги этого не стоят.

– Дело не в деньгах.

– А в чем?

– Просто мы должны это сделать.

Свернув на тридцать четвертое шоссе, не доезжая до Вальдериче, они пообедали в траттории на заправке. Георгий рассказывал о тюрьме, о своих сокамерниках, один из которых, украинец, получал сытные передачи от жены и от любовницы, но «сидел на баулах», то есть не делился «гревом». По ночам он поедал сало и копченую колбасу, за что получил прозвище Кишкоблуд. Другой же, правоверный еврей, вдобавок язвенник, соблюдавший предписанные интервалы между приемами мясной и молочной пищи, не переносил запаха свинины и, чтобы досадить хохлу, всякий раз, заслышав чавканье, начинал бубнить молитвы, чем вызывал бурный гнев обычно мирного турка-месхитинца, который на воле промышлял продажей липовых векселей и депутатских мест в Госдуме.

Нарисованная им картина тюремной жизни больше напоминала сборник анекдотов. Было странно слышать от него, любителя французских вин и английской моды, про штопаные носки, перловую кашу и суп из рыбных консервов, который зэки называли братской могилой. Но рассказывал он просто и забавно. За эти минуты беспечности Игорь был благодарен ему всей душой.

Машину оставили у сарая на ответвлении дорожного серпантина и пошли по еле видной тропинке вдоль осыпавшейся каменной изгороди, мимо заброшенных участков. Пробраться в сад оказалось даже проще, чем Игорь предполагал. Солнце клонилось к закату, вокруг стояла нежная, хрупкая тишина. Игорь почувствовал эту тишину и внутри себя, как будто вдохнул ее вместе с полынным воздухом.

Дом, попасть в который тоже не составило труда, встретил их запахами моря, летних трав, смолы от нагретых досок. Покинутый людьми, он словно превращался в объект природы, в часть зарастающего сада, и уже принял новых жильцов – муравьев и ящериц.

Георгий прошелся по комнатам, оглядываясь. Заглянул в спальню Майкла, остановился на пороге.

– Это его половина, я жил наверху, – объяснил Игорь. – Вот этот сейф был вскрыт, а второй они не нашли.

– Со вкусом устроились, – заметил Георгий Максимович желчно.

В библиотеке, освещенной мягким предзакатным светом, Игорь снял с полки два тяжелых тома с золочеными обрезами, нашел углубление, в котором был спрятан рычаг пружины. Георгий помог ему отодвинуть секцию шкафа. Несколько секунд они молча разглядывали старинный сейф с эмалевой инкрустацией и бронзовым декором; Игорь слышал собственный учащенный пульс. Он потянул за ручку, и прохладная лакированная дверца бесшумно открылась.

Содержимое было на месте. На верхней полке сейфа лежали папки с документами, внизу – выносной диск компьютера, две пачки евро в банковской упаковке и продолговатый, обтянутый сафьяном футляр, который Коваль, видимо, привез из последней своей поездки; по крайней мере, открывая сейф в последний раз, Игорь не заметил ничего подобного.

– Интересно, откуда ты знаешь про этот сейф? – спросил Георгий, который, видимо, давно уже обдумывал этот вопрос.

– Просто догадался. Случайно подсмотрел. Коваль не знал, что я знаю.

Георгий взял шкатулку, повертел, разбираясь с крохотной защелкой.

– Вот и сокровища. Как думаешь, Фаберже?

– Он покупал разные вещи на аукционах.

– Коллекционер, – процедил Измайлов сквозь зубы и добавил крепкое ругательство. – Странно, что его раньше никто не нахлобучил.

Разглядывая женские украшения с блестящими камнями, Игорь вдруг почувствовал эрекцию и понял, что Измайлов возбужден не меньше. Их руки соприкоснулись и замерли. Но внутренний голос подсказывал, что сейчас нельзя поддаваться соблазну, что это грозит им обоим каким-то еще неизведанным наказанием.

– Это мы оставим здесь, – сказал Георгий. – И деньги тоже. Нужно взять только документы.

Игорь принес из кухни пакет, в него сложили папки. Синюю тетрадку с записями Измайлов сунул во внутренний карман пиджака.

– Возвращайся к машине, – сказал Игорь, когда они закрыли сейф и задвинули обратно книжные полки. – Хочу еще взять пару вещей. Я догоню.

– Ты уверен? – спросил Георгий.

– Да, – кивнул Игорь.

Солнце уже опустилось к самой кромке моря, томный зудящий звук в траве сделался глуше, приблизив шум прибоя. Уже с трудом превозмогая боль в колене, Игорь подошел к пересохшему бассейну, опустился в плетеное кресло и вынул из кармана конверт. Майкл писал:

Любимый мой мальчик!

Если ты держишь в руках эти листки, значит, меня уже нет среди живых. Не знаю, будет ли у нас возможность попрощаться наедине – моя болезнь часто преподносит горькие сюрпризы. Поэтому я решил обратиться к тебе с этих страниц.

Верю, что ты опечален моим уходом, и надеюсь, что не дал повода вспоминать меня с упреком. Знаю, что когда-нибудь время приблизит нас друг к другу, и ты сможешь понять, что значит любить без надежды на взаимность. Я не питаю иллюзий и трезво понимаю, что мое чувство к тебе так и осталось безответным. Большее, на что я мог надеяться, – не вызывать неприязни или отвращения; по крайней мере, я делал все от меня зависящее.

Ты наполнил финал моей жизни смыслом, и я бесконечно благодарен тебе за это. Да, я много страдал, но был и очень счастлив рядом с тобой. И не только в минуты наслаждения, но даже во время наших quarrels, когда мы оба говорили лишнее.

Я не люблю сентиментальности, но наедине я часто сравнивал тебя с цветком, потому что ты так же красив и так же беззащитен перед ударами судьбы. Ты не можешь жить без опеки. У меня тяжело на сердце, когда я думаю, что должен буду оставить тебя одного. По счастью, я могу рассчитывать на своих друзей.

Мне больно об этом думать, но все же представляется вполне вероятным, что после моей смерти ты захочешь построить новые отношения. Будь благоразумен в выборе – ты плохо знаешь жизнь, легко доверяешься посторонним людям, тебя могут обмануть и больно ранить. По этой же причине я не хочу оставлять тебе каких-то значительных денежных сумм. Ты не умеешь распоряжаться деньгами и легко станешь жертвой мошенников. Поэтому я советую тебе довериться человеку зрелому, материально обеспеченному, который сможет предоставить тебе привычный комфорт.

Это письмо тебе передаст Азарий Слезник. Ты знаешь его, он порядочный человек, можешь целиком ему довериться. Скажу сразу – мне бы хотелось, чтобы ты вместе с ним вернулся в Аргентину. Это красивая и дешевая страна, подходящая для спокойной жизни. Азарий Маркович предоставит тебе возможность устроиться в нашем старом доме в Байя-Бланка или же в Буэнос-Айресе. Я инвестировал некоторую сумму, что позволит тебе раз в полгода получать небольшие проценты. Со временем размер выплат увеличится. Но эти дивиденды ты сможешь получать только через Азария. Он поможет тебе организовать самостоятельную жизнь и разумно контролировать расходы, а также найдет подходящую работу, если выплаты окажутся недостаточными.

Так я хочу оградить тебя от соблазна вернуться в Петербург. Я знаю, что ты скучаешь по друзьям и по родному городу, но это не причина подвергать себя риску.

Помни, что ты всегда можешь обратиться за советом и поддержкой к любому из наших прежних знакомых – к Чистяковым, к Сергею Меликяну, к Алексу Шиферу в Майами.

Главное, от чего я хочу тебя предостеречь, – это возвращение к прежним ошибкам. Человек, предавший однажды, всегда сделает это снова. Будь осторожен, цени свою молодость и красоту, не доверяй пустым обещаниям.

Хочу, чтобы ты знал, дорогой мой мальчик, что я любил тебя с той минуты, когда увидел в первый раз, и все сильнее с каждым днем. Я благодарен судьбе за то, что она подарила мне счастье обладать тобой, пусть даже заплатив за это непомерную цену.

Храни тебя Бог, и будь счастлив.

Вечно твой Майкл

Солнце садилось, и вода сверкала расплавленным золотом. Прикрыв рукой глаза, Игорь смотрел на море и вспоминал, как еще в Буэнос-Айресе, на хэллоуин, который праздновали дома у Джудит, Майкл нарядился drug-queen. Как ни странно, в кольчуге из стразов, в шнурованных ботинках на платформе и в шлеме из серебристой чешуи он не казался ни смешным, ни жалким. Этот наряд странным образом придал его заурядному облику величие.

Игорь закрыл глаза и явственно ощутил чье-то присутствие рядом с собой. Кто-то незримый в серебряных доспехах встал позади и положил руку ему на голову.

Игорь попытался стряхнуть морок, резко поднялся, но тут же перед его глазами завертелись яркие точки, поплыли огненные круги.

Некто в серебряном одеянии помог ему взлететь, и с высоты в несколько метров Игорь увидел себя, лежащего на краю бассейна. Глаза его были открыты, но неподвижны, и пятно крови вокруг головы медленно растекалось по голубой кафельной плитке.

– Все хорошо, мой милый мальчик. Ты умираешь, – проговорил Майкл. – Ты навсегда останешься здесь со мной.

– Нет, нет! – изо всех сил крикнул Игорь, но не услышал собственного голоса.

 

Воин света

Часы полдневного зноя казались пока не слишком обременительной платой за свежесть утренних бризов, за великолепные сумерки и душистые, томные средиземноморские вечера. Остров, который древние считали совершенной моделью мира, за день словно перемещался из умеренного климата в африканские тропики, встречая ночь на Ближнем Востоке. Земля Сицилии крепким узлом соединяла нити цивилизаций, как нарождающихся, так и давно забытых, отдавала дань исступлению мрачных суеверий так же, как и отважному свободомыслию, кичилась и вековой провинциальностью, и былым величием; привычно зажиточная, дорожила свидетельствами упадка.

Постепенно привыкая к жаре и прекрасным ландшафтам, на четвертый день в Палермо Георгий Максимович чувствовал себя героем анекдота, который отпуск на морском курорте проводит за игрой в преферанс. Он так и не побывал на пляже, только пару раз искупался в гостиничном бассейне, часами просиживая над бумагами и файлами Майкла Коваля. Меньше чем за двое суток ему нужно было хотя бы наскоро разобраться в структуре чужого бизнеса, описать активы и прикинуть возможности их изъятия и дележа.

Сложность заключалось в том, что слишком многое отвлекало его от работы, требовавшей подсказок интуиции и, следовательно, большой сосредоточенности. Вдобавок он все явственнее ощущал за собой слежку. Рассеянный человек, три часа назад кого-то ожидавший в вестибюле клиники, садился за соседний столик в кафе, мотоцикл с одним и тем же номером, управляемый то стариком, то молодой женщиной, парковался неподалеку от его машины. По крайней мере два раза во время его отлучек был обследован гостиничный номер. В других обстоятельствах он просто не придал бы значения многим мелочам, но теперь даже соскользнувшая с вешалки рубашка свидетельствовала об осторожном вторжении.

Игорь эти два дня оставался в клинике. Врачи диагностировали легкое сотрясение мозга, ушибы мягких тканей в области груди и сильное нервное истощение. От укола успокоительного мальчик проспал больше пятнадцати часов и не сразу вспомнил, где и почему оказался, – только недоверчиво смотрел на Георгия, прижимая его руку к своей щеке.

Жизнь разрушила все умозрительные конструкции. Георгий чувствовал, что любовь, которую в жертву спокойствию он вырезал из себя, как опухоль, не только никуда не исчезла, но неисцелимо разрослась метастазами, став частью его кровеносной системы. В этом чувстве, как в фокусе линзы, сходились все главные движения души – и дружеская теплота, и жалость, и чувство вины, и отнятая у Максима отцовская нежность, и плотская страсть.

Сидя у постели спящего, вглядываясь в черты повзрослевшего, бледного под загаром лица, скульптурно вылепленного солнцем, Георгий Максимович ощущал то равновесие человека и мира, которое называют счастьем. Это ощущение, раньше знакомое лишь по мгновенным вспышкам, теперь он пропускал сквозь себя, как электрический ток.

Но всякий раз движение зрачков под веками или нервная судорога приоткрытых губ возвращали его к реальности, а затем и к мысли, что он снова стал беззащитен перед судьбой, которая может взять его за горло в любую минуту.

Он знал, что не только в сознании, но и в мышечной памяти уже закрепился страх, пережитый в тот момент, когда он увидел возле плетеного кресла белеющую в сумерках футболку, подошву неловко подвернутой ступни.

Он почти не помнил, как дотащил Игоря к машине, взвалив на спину, словно раненого товарища, но минута, когда мальчик наконец пришел в себя, ясно отпечаталась в сознании. Тогда Игоря стошнило, и, помогая ему вытирать испачканную одежду, Георгий обнаружил, что его живот, еще утром загорелый и гладкий, словно разрисован кровоподтеками. Их появление можно было приписать мистическим причинам, учитывая загадочный обморок и первый вопрос, который Игорь задал, очнувшись. Но из его путаных признаний выяснилось, что в охоте за деньгами Коваля участвует еще одна сила, представленная тремя персонажами – проходимцем Борисом Калтаковым, с которым Игорь связался по глупости и от отчаяния, неким пожилым делегатом преступного сообщества в парусиновой кепке, а также спортсменом по кличке Эльдар.

Их вмешательство грозило серьезными последствиями, и Георгий, против всех договоренностей, вынужден был позвонить Владлену. Он собирался везти Игоря в ближайшую больницу, но Василевский убедил его вернуться в Палермо, в частный госпиталь, где имелись «свои» говорящие по-русски врачи и хорошо охраняемые палаты.

– Он у тебя смышленый, как я понял, лишнего не сболтнет. Главное, поставь ему задачу. Я сам буду в пятницу, решим, что дальше. Ты, главное, действуй благоразумно, держи спокойствие.

Подавая пример выдержки, Владлен не расспрашивал о результатах «расследования по Ковалю», если не считать фразы: «Ну, как оно там?» Совет же «держать спокойствие» вспомнился Георгию еще не раз за эти дни. Сделав для себя нужные копии, он собирался положить добытые на вилле бумаги в банковскую ячейку, но в последний момент сообразил, какими юридическими последствиями это может грозить. Предполагая слежку, содержимое жесткого диска он скинул на свой ноутбук, зашифровал и защитил паролем, часть документов спрятал под сиденье взятой напрокат машины, а самые важные носил с собой.

Уже наутро он перестал понимать, как они с Игорем решились забраться в дом Коваля. Когда Василевский журил его за «самодеятельность», Георгий ссылался на странное помрачение рассудка и почти не лукавил. Ночью, по дороге из Эриче в Палермо, он был готов поверить, что воля мертвеца способна управлять живыми; по крайней мере, власть Майкла Коваля над Игорем продолжалась, словно злое заклятие. Слушая сбивчивый, затуманенный лихорадкой рассказ, Георгий не мог не видеть, что судьба снова разыгрывала свои парадоксы: последние два года вдали друг от друга они оба жили в постоянном психическом напряжении. Только для Георгия испытанием воли стала неволя, а для Игоря – больная привязанность психопата.

Но теперь, в клинике, во время их недолгих встреч, мальчик обнаруживал даже больший, чем прежде, запас душевого здоровья. У него можно было поучиться мудрости без ожесточения принимать несправедливость жизни. По-прежнему замкнутый и молчаливый, он давал почувствовать, что целиком доверился Георгию и примет любое его решение. Дело было за малым – понять, чего, собственно, хочет от жизни Георгий Измайлов, что он намерен делать дальше и под знамена какой власти ему придется встать.

Василевский собирался прилететь вечером, но уже в одиннадцать утра звонил из гостиничного номера в Палермо. Сразу пояснил:

– Поменял билет. Думаю, схвачу лишний денек курортной жизни. К тому же с эффектной дамой. Где тут ближайший пляж? Присоединишься?

– Если не нарушу твоих планов, – ответил Георгий, и Владлен хохотнул в трубку:

– За что и люблю, деликатный, как всегда.

Он нашел Василевского в открытом кафе на взморье. В шортах до колен, в бейсболке, сдвинутой на затылок, партнер уже выглядел как заправский отдыхающий. Он деловито сдувал пену с пивного бокала, по-хозяйски, с прищуром, оглядывая пляж и морскую даль. Рядом сидела женщина лет тридцати, миловидное лицо которой портил скошенный подбородок и брезгливо опущенные уголки рта.

– Вот Маргарита Валентиновна, советник по культуре, прошу любить и жаловать, – церемонно представил Василевский. – Ну что, по пиву? Жаль, раков нет, зато креветки тут важнецкие.

– Между прочим, я знала вашего покойного друга, – заявила женщина, разделывая фисташки тонкими пальцами с кровавым маникюром. – Он помогал нам в организации нескольких мероприятий. В основном с фестивалем «Русские сезоны», как раз на днях открыли. Не скажу, что слишком приятный человек, но, по крайней мере, выполнял обещания.

– Точно, фестиваль, ты же был? – вспомнил Владлен. – И как там? Я не очень насчет всей этой оперы, но детвору учил для общей культуры. Дочку на скрипке, сына на фортепьяно.

Георгий до сих пор не нащупал основы души Василевского и не испытывал к нему ничего похожего на дружескую теплоту. И все же новый партнер внушал симпатию и нечто противоположное той скованности, которую Георгий постоянно чувствовал в присутствии Владимира Львовича и его ближайшего окружения.

– Фестиваль интересный, я был на открытии, надеюсь что-то увидеть еще, – ответил Георгий, тоже заказав себе пива и местную закуску. – Но Коваль отродясь не был моим другом, скорее наоборот.

– Не опрометчиво ли в этом признаваться? – спросила Маргарита, голосом и взглядом изображая кого-то вроде пресыщенной благами мира царицы Клеопатры.

– Не признаюсь, но уточняю, – проговорил Георгий, и та изобразила кислую усмешку.

– Дела у нас сдвигаются понемногу, – бодро сообщил Владлен. – Проект подписан, мощности вроде дают. Пробили финансирование под школу и детский сад, первый транш должен быть до конца года… Жена твоя что-то мало внимания уделяет, никак не может найти себе ни секретаршу, ни зама толкового. Зато Сашка молодец, подметки рвет. Привет тебе передавал.

Напоминание о жене неприятно царапнуло. Владлен, кажется, с удовольствием поймал на лице Георгия отражение досады.

– Как вам наша Сицилия? – спросила Маргарита. – Вы любите жару? Многие предпочитают приезжать не в сезон, а весной или осенью.

– Сицилия хороша, жару переношу нормально, но что-то никто почти не купается, – заметил Георгий.

– Тут берег скалистый, острые камни, а потом сразу глубоко. Лучше спускаться вон там.

Она указала на вырубленные в камне ступеньки, ведущие к воде.

– Окунемся? – предложил Владлен.

Маргарита покачала головой.

– Я вас подожду.

– Ну, как-то неудобно тебя бросать… Не заскучаешь?

Брезгливый рот еще больше изогнулся, придавая женщине сходство с глубоководной рыбой.

– Я никогда не скучаю. Если что, можно с официантом поболтать.

Георгий с Василевским спустились к воде, пошли вдоль пляжа. Владлен сказал:

– Марго умная баба и полезная. Если думаешь своему парню делать документы на въезд обратно, надо через нее. Придется заплатить, но зато все будет чисто.

Георгий не ответил, решив сначала понять, насколько хорошо осведомлен Василевский о его делах. Он думал о подкупленных горничных, о жучках и видеокамерах в гостиничном номере и о том, что сам Владлен умел найти место для важного разговора. Оставив одежду на песке, они спустились по скользким ступеням, вошли в воду. Ухнув от удовольствия, Владлен нырнул, поплыл вперед саженками. Георгий последовал за ним.

– В общем, узнал про этих уриманов, – заговорил Владлен, отдыхая на спине. – Шантрапа, мелкая блоть. Их тут много рыщет, каждая муха пыжится стать вертолетом… Но и от мелочи бывают неприятности. Главный у них ходил в подручных одного вора в законе, отбывал за ограбление ювелирного. Второй – мастер спорта, тоже сидел по малолетке. А этот Боря Калтаков вообще отдельный овощ, брачный аферист, работает по вдовам. Представляется другом мужа или партнером по бизнесу, предлагает помощь и таким образом входит в доверие. А дальше узнает у женщины все слабые места, как ее лучше прижать, какие еще есть наследники. Тоже талант в своем роде – далеко не красавец, зато берет на обаяние. В общем, там и мошенничество, и подделка документов, и ювелирка, и по антиквариату, жены часто не особо разбираются. Иногда запугивает, но больше добровольно, пользуется слабостями. Кстати, Коваля вроде Калтаков лично знал.

– Может, они его и тряхнули?

– Мокрухи за ними нет, но копнуть не мешает… Что, до того камня?

– Давай.

Владлен нырнул, Георгий тоже оттолкнулся от дна и погрузился в воду, горьковатую и острую на вкус, как крепкий рассол. Энергично работая локтями, Владлен сперва ушел вперед, но Георгий вскоре догнал его, и небольшой скалы, выступающей из воды, они коснулись почти одновременно.

– Что в сейфе-то нашел? Есть с чем работать? – спросил, отфыркиваясь, Владлен.

– Есть, – кивнул Георгий, успокаивая дыхание.

– А подробности?

– Хвосты номерных счетов, кое-какая информация по фондам и паям в оффшорах. Этот Азарий, похоже, намерен хапнуть главные куски. Можно его прижать или поторговаться.

– Добре. Значит, сядем глянем.

Еще час назад Георгий упорно размышлял, как ему следует поступить с наследством Коваля, и, пожимая руку Василевскому, не был уверен ни в чем. Но теперь он вдруг решил сбросить карты. Сокровища заманчиво сверкали из глубины пещеры, но бог знает, какие невидимые змеи спали на этом золоте.

– Мне нужно вернуть два транша, которые Коваль увел налево у моего работодателя, с остальным делай как знаешь, – проговорил он, с размаху выбрасывая в море ракушку, найденную в углублении скалы. – Отдам тебе все документы, а вы уж разбирайтесь сами.

Владлен глянул на него, наклонив голову набок, вытряхивая воду из уха.

– Ну что, к берегу?

Они поплыли обратно, уже не соперничая. Когда под их ногами сквозь толщу прозрачной воды показалось дно, Василевский вдруг начал один из тех задушевных разговоров, в которых он не столько исповедовался, сколько вызывал на откровенность собеседника.

– Был у меня случай, лет десять назад, еще в Москве, когда преподавал в Университете экономики. Одна там девочка-студентка из Литвы, чудесная, нежная, влюбилась в меня, знаешь, как с девчонками бывает. Мы тогда с Ленкой, женой, замечательно жили, Аришка только в школу пошла. Но мужик, как известно, – свинья, и сыт, а мало. В общем… Никому не рассказывал, учти этот факт! Был у нее брат-близнец, или двойняшка, как там называется. Похожий на сестру, только совсем уж красавец – глаза такие, ух! В общем, оба веселые, молодые. И я как-то приехал к ней с бутылкой коньяка хорошего… А там этот брат. – Усмешка смыла с лица Владлена мечтательное выражение, как волна смывает отпечаток на песке. – Так вот, скажу, в ту ночь был самый горячий секс за всю мою жизнь, а я много чего в жизни перепробовал. Как сейчас помню, Эван его звали, Ваня по-нашему. Утром ушел от них и больше решил не ходить. Думаю, начну экспериментировать, и затянет. А в тридцать семь лет как-то поздно менять свои привычки ретросексуала.

– Бывает и такое, – сказал Георгий, ожидая неизбежного резюме.

– Я это к чему? Что я тебя отлично понимаю. Такие вещи, хоть и считается, что вроде как на втором плане, на самом деле очень много значат. Постельные успехи, они на все занятия распространяются. И неуспехи тоже, ты же не будешь возражать?

Они вышли на берег, и Георгий спросил:

– Тебя интересуют мои постельные успехи?

– Меня интересует, чтобы ты занялся делами Коваля, – сказал Владлен. – Ты самый лучший кандидат, я больше никому не могу это доверить. Помощь обеспечу, если надо, и со стороны конторы, людей найду, если с кем-то там поговорить… Благословение получено. Но заниматься будешь ты.

– А если откажусь?

Василевский развел руками:

– Зачем тебе отказываться? Получишь свой процент, не обидим. Тридцать тебе, десять мне, двадцать хорошим людям, сорок вернем родному государству. В рамках программы по борьбе с коррупцией. Учти, там тоже люди понимающие, криво не насадят. И с парнем твоим решим проблему. Думаю, пора ему к здешним следователям. Пусть расскажет о нападении, чего требовали, чем угрожали. Придумай, почему сразу не обратились. Испугался, провалы в памяти, все бывает. Пусть опишет этих залетных: приметы, внешность, имена. Тут коллеги работают быстро. Насчет того старого дела, что на нем висит, будет сложнее, но тоже есть варианты решения.

Сообщение было предельно внятным. Глядя в морскую даль, Георгий, глубоко затягиваясь, раскуривал сигарету, намокшую в руках.

– Мой номер в отеле тут пару раз обшарили, твои люди? И по улицам водят, достаточно профессионально.

Владлен удивился или же изобразил удивление.

– Мне зачем? Я тебе полностью доверяю. Может, эта шантрапа? Или твой работодатель, у него ресурсы есть. А ты уверен?

– Нет, больше интуиция.

– Сейчас вообще странное время началось, – одеваясь, сказал Владлен. – Страх в людях появился. Заместители на начальников компроматы несут, начальники на заместителей. Реальные дела пошли, не везде откупишься. Видно, сверху потряхивает систему, высокие головы полетели. Государевы опричники тоже не зря свой хлебушек едят.

– С Древнего Рима человек не менялся, как воровали, так и будут, хоть на кол сажай, – проговорил Георгий.

– Ну, а как же Иосиф Виссарионович? Он хоть на время, а перевоспитал. У меня дед с бабкой были рьяными сталинистами, отца назвали в честь хозяина.

Они уже возвращались к столу, где их ждала Маргарита. Георгий припомнил подходящую к случаю историю:

– Мне в тюрьме рассказывал один авторитет, что он в свое время решил открыть в Воркуте музей памяти жертв ГУЛАГа. И никому это было не надо, ни местной администрации, ни федералам, только свои же братки к нему подтянулись. А когда его осудили на пять лет, дело заглохло. Но потом вроде как нашелся иностранный грант, и теперь волонтеры из Европы ездят этот музей достраивать на добровольных началах. Из этого он сделал вывод: в России за добрые дела берутся или бандиты-разбойники, или западные волонтеры.

– Не согласен, – возразил Владлен. – Конечно, народ у нас обозленный, ничему уже не верит, сколько лапши ему навешали за эти годы, чтоб под флагом демократии разграбить страну. Но сейчас зашевелилось сознание. Люди же видят ситуацию. Видят, как всякая шваль на нефти жиреет, на ржавых трубах и бабкиных пенсиях. Так что демократия – это, конечно, хорошо, но пора бы гайки и закрутить.

– Как сказал Тургенев, если б провалилась Россия, не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве. Всем нормальным людям нужно уезжать из этой страны, – категорично заявила Маргарита. – Вы видите, что там происходит? Владлен, конечно, приспособится, он везде пригодится. И вы для него лакомый кусок, извращенец и содомит, вас можно крепко держать за яйца.

Она смотрела на Георгия со спокойным равнодушием, словно пророчица сивилла, закончившая очередной сеанс. Владлен засмеялся.

– Ну нет, мы Жору не отпустим! Кто страну-то будет поднимать?

– Никто уже ничего не поднимет, – поправляя бретельку лифчика, заявила Марго. – Надо жить для себя, сколько нам осталось. Берите пример с Майкла Коваля. Три-четыре миллиона на счете, домик у моря, молодой племянник или кто он там с красивым телом… И вокруг европейская цивилизация. В жизни важно только то, что можно взять руками, вы уж должны это понимать.

– Коваль плохо кончил, – напомнил Владлен.

– Просто надо жить тихо и соизмерять свои возможности.

– Для этого нужно стать Буддой, – проговорил Георгий, вспомнив отчего-то больничную палату с клеенчатыми шторами и освещенное солнцем лицо.

– Это как вам угодно, – покривилась Маргарита.

– Зачем нам Будда? Чем хуже святой Георгий, воин света? – усмехаясь, сказал Владлен и подозвал официанта, чтобы расплатиться.

Пообедать они заехали в гостиницу к Георгию, тот нарисовал для Владлена кое-какие схемы, передал на хранение часть бумаг. Игорь не звонил, но Георгий знал, что мальчик ждет его, поэтому, расставшись с Василевским, сразу поехал в клинику.

Еще из больничного коридора он узнал возбужденный раскатистый голос врача; стука в дверь, очевидно, не услышали. Картина, которую он застал, как жаром из печки, дохнула в сердце ревностью: голый до пояса Игорь лежит на кушетке, толстые, поросшие рыжим волосом пальцы шарят по его животу, на столе две кофейные чашки (медицинский спирт?).

Доктор вскинул породистую голову с ветхозаветным лбом, распрямился, почти не скрывая разочарования.

– Ну что, идем на поправку, отечность спала, через недельку можно на пляж. – Прощаясь, напутствовал: – Не перегреваться, спиртного не употреблять, в излишествах воздерживаться. Колено мазать, регулярно согревающий компресс. И уж постарайтесь избегать дальнейших встреч с боксерами, бегать быстро не получится…

Было понятно, что врач не слишком верит в нападение уличных хулиганов. Поймав его неприязненный взгляд, Георгий вдруг сообразил, что синяки на теле и разбитую голову Игоря эскулап вполне мог приписать гневливости старшего друга, которому младший то и дело доставляет поводы для ревности.

Игорь слушал наставления, опустив ресницы, на щеках его играл румянец, и Георгий явственно представил, как толстые пальцы врача становятся все смелее, ощупывают, лезут, проникают в потайные закоулки мальчишеского тела.

Когда вышли в коридор, тяжеловесно съязвил, сам не зная, где взял это нелепое сравнение:

– Роль ледяной девы явно не в твоем репертуаре.

Но тут же безоговорочно понял, что бредит, что краска на бледном лице вызвана радостью встречи, что отравлять эту минуту глупо и стыдно. Вспомнил, как два года назад забирал его, тоже коротко стриженного, сосредоточенного на своих каких-то мыслях, из клиники под Петербургом. Только теперь тот заметно прихрамывал, словно Коваль поставил на нем свое клеймо.

– Что? – переспросил Игорь.

– Просто вспомнил Байрона – тоже был бледный, загадочный и хромал… Как ты себя чувствуешь?

Игорь пожал плечами.

– Нормально, если не считать, что ночью какая-то жирная гусеница поселилась в моей голове и сожрала весь мозг.

– Значит, надо пополнить запасы протеина.

– Можно сказать, чего я хочу? – спросил Игорь, открывая дверь машины. – Поесть у китайцев, рядом с вокзалом. Тебе, наверное, не понравится, но там правда вкусно.

– Почему бы нет? Показывай дорогу.

Сомнительного вида ресторанчик, куда захотел поехать Игорь, был, очевидно, средоточием каких-то важных для него воспоминаний, но Георгий твердо решил не заводить разговоров о прошлом и как можно реже упоминать имя Коваля, чтобы не чувствовать присутствие третьего за столом. Им принесли полные тарелки коричневого риса с проросшими зернами, блюдо мясистых креветок и мелких жареных кальмаров, графин сливового вина.

Глядя, как Игорь ловко управляется с палочками для еды, Георгий подумал, как мало знает сидящего перед ним молодого мужчину, мысли и чувства которого когда-то были полностью ему открыты. Приторный вкус вина заставил его вспомнить другого юношу, который не понимал значения слова «сладострастие», путая его с любовью к шоколаду и кремовым пирожным. На дисплее телефона отображались двадцать два пропущенных звонка от Лехи.

– Что ты делал сегодня? – спросил Игорь.

– В первый раз за все это время выбрался на пляж. Здесь неподалеку.

– Здесь пляжи плохие, надо было ехать в Монделло. Можно завтра, если хочешь.

– Завтра я договорился встретиться с Меликяном, обсудить твои дела. Надо подумать, что ты расскажешь следователям про этого Бориса и компанию.

– Я уже виделся с Меликяном, – ответил Игорь. – Он приходил.

– Он что, нашел тебя в больнице?

– Нет, я сам позвонил.

Георгий почувствовал себя по-дурацки, он снова представил толстые пальцы врача.

– Зачем?

– Сказал ему, что в библиотеке есть второй сейф. Просто интересно, что они будут делать. А потом позвонил нашей переводчице, она тоже приходила, вместе со следователем. Я рассказал… Ну, как мне угрожали и все такое.

– Почему не посоветовался со мной? Ты понимаешь, что все это может плохо закончиться?

– Все уже сто раз могло плохо закончиться, – ответил Игорь, и Георгий подумал, что на это нечего возразить.

То, что Игорь, по его словам, сообщил следователям, отвечало планам Василевского, и все же Георгий ощущал досаду на него за рискованную самостоятельность и на себя за то, что никак не мог найти в разговоре с ним правильный тон. Он то вспоминал предостережения Маргариты, то мысленно возвращался к сцене, которую застал в кабинете врача. Воображение наделяло случайный эпизод все новыми подробностями, и наконец от долго сдерживаемого возбуждения он почувствовал, как сводит мышцы спины.

Уже в гостинице, поднимаясь в номер, Георгий взглянул на телефон. Три новых пропущенных звонка от ходячего недоразумения по имени Леша повернули его досаду в новое русло. Он хотел прижать к себе Игоря, почувствовать его запах и вкус, но тот спросил будничным тоном:

– Я пойду в душ?

– Конечно, – ответил Георгий и тут же, при нем, набрал петербургский номер.

– Что ты не отвечаешь?! – закричал в трубку Леха. – Я психую, думал, с тобой что-то случилось, собрался уже брать билет, выезжать тебя спасать!

– Я был занят. Кажется, мы договорились, что я сам позвоню…

– Понятно, чем ты там занят! – воскликнул Леха с драматическим пафосом. – Мне все про него рассказали, он заядлый авантюрист! Он очень опасный человек! Ты должен немедленно все это прекратить, иначе доведешь себя до паранойи!

Пронзительный голос звенел в ухе. Игорь, видимо, слышал каждое слово, но продолжал спокойно раздеваться, и в эту секунду Георгий почти уверился, что тот успел переспать и с врачом, и с Меликяном, и с похожим на марабу Азарием Слезником, который в девяностые познакомил Коваля с кремлевскими любителями балетных фуэте, а потом с ним на пару вывозил алмазы с разоренных месторождений.

– Я же красивее его! И намного моложе! – восклицал в отчаянии Леха. – Чем я хуже?! Если ты не ценишь себя, это не значит, что можно не ценить настоящую любовь! У меня одухотворенный внутренний мир! А он просто использует других людей в своих корыстных целях!

– У тебя какая-то каша в голове, я не понял ни слова. Завтра позвоню, – сказал Георгий и выключил трубку.

Игорь стоял перед ним голый и смотрел болотными глазами из-под ресниц. Георгий протянул руку и погладил пожелтевший синяк на его животе.

– Сильно болит?

– Нет почти. Поцелуй меня.

Георгий обнял его, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и тоже начал раздеваться, дергая пуговицы, путаясь в рукавах рубашки. Игорь опустился на колени и расстегнул ремень на его брюках. Сосредоточенный, как олимпиец перед спортивным снарядом, он коснулся его плоти приоткрытыми губами, целиком принял ее в себя, и дальше началось нечто столь фантастически приятное, что Георгий забыл и Лешу, и Василевского, и собственное имя. Стиснув веки, он с дрожью погрузился в какое-то ведьмино варево, горячее и шевелящееся тысячами языков. Со стоном наслаждения он начал подниматься над гостиничным полом, словно буддийский монах.

– Стой, стой, – сказал он, отталкивая Игоря. – Ты просто фея Моргана. Но столь стремительное просветление не входит в мои планы.

– Тогда основное блюдо, – хмыкнул тот и улегся на край постели.

Георгий вошел в него осторожно, стараясь не причинить боли, и начал двигаться, чувствуя одновременно счастье и необъяснимую печаль. Все это было похоже на занятие алхимией, только огонь горел внутри. Движения Игоря были сладостно-нежными, а стоны – развратными, как у тайского мальчишки-трансвестита, но запрокинутое лицо с закушенной губой, с вылепленными золотистым светом скулами хранило печать каких-то тайных знаний, как маска бога. Георгий снова представил его с врачом и тут же устыдился этой фантазии, тело его свело судорогой от новой попытки сдержаться, он прошептал:

– Ты сейчас похож на маленького Будду.

– Да, – ответил Игорь, простыней вытирая пот с лица и груди.

– А теперь можешь орать.

Георгий отпустил себя, и Игорь, втянув воздух сквозь зубы, помог ему втолкнуться сильнее и глубже, они понеслись вскачь, и, содрогаясь в такт толчков горячего вещества, чувствуя, как глаза закатываются под веки, Георгий вознесся к небесным сферам, словно одурманенный опием брахман.

В комнате совсем стемнело, когда Георгий вдруг поймал себя на том, что уже бесконечно долго мнет ладонь Игоря и гладит голову, лежащую на его плече, без единой мысли в собственной голове. Как в далеком детстве, в автобусе, по дороге в музыкальную школу на улице Чайковского, когда он с тревогой осознал, что уже двадцать минут совсем ни о чем не думает, просто смотрит в окно. Почему-то тогда, в десятилетнем возрасте, он испугался этого состояния, усмотрев в нем первые признаки утраты умственных способностей. Должно было пройти тридцать семь лет, наполненных напряжением ума и воли, для того чтобы в молчании он вновь обрел согласие с миром, получив безмолвные ответы на все вопросы, заданные с тех пор.

– Там было что-то важное, в сейфе? – спросил Игорь, закуривая сигарету.

Запоздало вспомнив про осторожность, Георгий ограничился общими словами.

– Пока не знаю, нужно разобраться. И насчет тебя я сегодня кое с кем встречался… Надо будет подать заявление в консульство, а потом, наверное, ехать в Рим. Чтобы оформить тебе паспорт, визу и все прочее.

Игорь молчал. Георгий взял его за подбородок.

– Ночи здесь, конечно, фантастические. Думаю – а может, остаться? Подделаем завещание Коваля и будем жить на этой вилле. Что еще нужно море, солнце, свежий воздух, еда замечательная, секс тоже. Говоришь, здесь и зимой тепло?

– Ты не сможешь, – произнес Игорь негромко.

– И что делать?

Мальчик передернул плечами, сел на постели.

– Не знаю. Майкл говорил, мне нельзя возвращаться в Россию.

«Черт с вами, получайте», – решил Георгий, мысленно обращаясь к камерам и подслушивающим устройствам.

– Все будет нормально, я решу этот вопрос. Если ты, конечно, хочешь поехать со мной.

– Я с тобой поеду куда угодно, – сказал Игорь. – Хотя раньше думал, что никогда не смогу тебя простить.

Прикурив новую сигарету, он поднялся и открыл окно. Вместе с шумом улицы в комнату проникла музыка, звуки отдаленного праздника на соседней площади. Георгий подошел, прижался лицом к его затылку.

– Ты должен знать, что Коваль поучаствовал в той истории два года назад. Фактически организовал твое похищение. Я больше всего боялся, что тебя убьют, и он меня убедил, что сможет все устроить. Мы собрали и передали ему выкуп. В результате он присвоил деньги и увез тебя в Аргентину. А я оказался в тюрьме.

Игорь повернулся и, не отрываясь, смотрел ему в глаза; в сумраке его белки светились, как у бронзовой статуи.

– Это правда?

– Твой Коваль написал мне прощальное письмо, похвастался напоследок… В общем, мы все уладим с твоим возвращением. Я надеюсь.

Георгий хотел, чтобы его слова звучали убедительно, хотя сам постепенно склонялся к мысли, что Игорю вообще пока не следует возвращаться в Петербург. Нельзя было доверять Василевскому и полагаться на влияние Володи, он слишком многих раздражал, и афера, в которую он поневоле впутался, вновь могла сделать его заложником чужих финансовых интересов.

Игорь молча отошел от окна и сел на кровать. Георгий чувствовал, с каким напряжением тот обдумывает услышанное. Сейчас вид у него был такой растерянный и одинокий, что захотелось немедленно и любым способом заставить его улыбнуться.

– Еще Коваль написал, что у тебя нет зубов, проблемы с позвоночником, желудком и лицом, то есть однозначно первая группа инвалидности. При этом в постели ты вытворяешь какие-то чудеса, которым он тебя и научил. Впрочем, по последнему пункту приходится признать: даешь ты фантастически классно.

– А если бы у меня правда были проблемы с лицом и с позвоночником? – спросил Игорь.

– Вопрос провокационный, отвечать не буду. Всегда будут какие-то проблемы… На то и жизнь. Нужно наслаждаться текущим моментом.

– А ты наслаждаешься?

– Просто термоядерная реакция, – признался Георгий. – Ты развратный стал, как азиатская гейша. А с виду невеста графа де Ла Фер. Признавайся, что у тебя там с Ароном Моисеевичем, или как там этого врача, который тебя лапал без всякого зазрения?

– Когда это? – проговорил Игорь, и в звуке хрипловатого голоса наконец послышалась улыбка.

– А когда я вас застал.

– Я же ничего не говорю, когда тебе всякие по двадцать раз звонят и устраивают сцены. Хотя мне есть что сказать.

Вместо ответа Георгий нагнулся и поцеловал его в живот, думая в эту минуту, что, если с Игорем случится что-то плохое, он будет обвинять себя всю жизнь, до самого конца, как если собственного ребенка обварить кипятком.

Он проснулся от странного звука и не сразу сообразил, что это звонок гостиничного телефонного аппарата. Сквозь шторы пробивался свет, но было еще очень рано; Игорь спал без подушки, от его тела шел сладкий жар. Георгий не помнил, как все закончилось, – кажется, они снова занимались сексом, а после провалились в сон. Он снял трубку и, узнав голос сына, тут же понял, что случилось что-то важное.

– У тебя трубка не отвечает, я звоню через портье. Извини, что разбудил. Ночью Аркадий Борисович и Лариса попали в аварию. Я только что приехал из больницы. Ларисы больше нет.

– Просто не верится, – сказал Георгий, еще не понимая, как должен реагировать на эту новость. – Прими мои соболезнования. И Кристине передай, пожалуйста…

– Владимир Львович просил, чтобы ты позвонил ему.

– Да, конечно. Я постараюсь вылететь как можно скорее.

– Спасибо, – сказал Максим, и Георгию показалось, что сын едва сдерживает слезы.

Игорь сидел на постели, глядя испуганно и вопросительно. Георгий раздвинул шторы, распахнул окно. Рассветное небо сияло розовым золотом, птицы гомонили в ветвях, мелодично ударил колокол – в соседней церкви звонили к заутрене. «Воин света», – вспомнил он слова Владлена.

– Ты уезжаешь? – спросил Игорь.

– Ничего, – ободрил Георгий. – Мы победим.

 

Грамматика любви

Измайлов уехал, оставив Игоря на попечение Маргариты Валентиновны. Его поселили в апартаментах при Русском совете, на одном этаже с консульскими гостями из нефтяного города-побратима, выдали пропуск, чтобы свободно входить и выходить в течение дня. На ночь ворота закрывали, но первые двое суток Игорь оставался в номере, спускаясь только в кафе на первом этаже, где его кормили по талонам.

Георгий часто звонил, и было здорово ощущать его заботу, отвечать на нее всей своей нежностью. Меликян спешно улетел в Штаты, но скоро на Сицилию должен был приехать поверенный Измайлова Эрнест Карпцов, которого Игорь хорошо помнил еще по прежней, петербургской жизни.

Совсем неожиданно в Италию приехал Бяшка. Когда они разговаривали в последний раз, тот оформлял шенгенскую визу и, по его словам, уже нашел бюджетный рейс из Финляндии в Милан, откуда можно было добраться до Сицилии за сто евро. Приятель давно хотел прилететь сначала в Буэнос-Айрес, затем в Палермо, но всякий раз поездка откладывалась, и не было причин верить, что теперь он исполнит задуманное. Игорь искренне удивился, узнав, что уже несколько дней тот живет в Катании у любовника, которого выцепил по Интернету. В подтверждение своих слов приятель показал по видеосвязи город и море с балкона, себя на этом балконе и, мельком, лысоватого мужчину, который что-то жарил у плиты. Спросил:

– Ну, как тебе соискатель? Не смотри, что ботаник, он в койке настоящий орангутанг. В общем, завидуй молча.

Оказывается, Бяшка давно готовил список кандидатов на «усыновление» себя в Италии; двое из них жили в Палермо. Договорились, что завтра же утром он приедет в столицу, а Игорь встретит его на автовокзале.

С утра было облачно, и, хотя к полудню город снова накрыла жара, в тени домов держалась зыбкая прохлада. Бяшка выкрасил волосы в лилово-рыжий цвет, на нем была майка с портретом Леди Гага и разукрашенные заклепками штаны, но выражение слегка опухшего, обгоревшего под итальянским солнцем лица плохо сочеталось с праздничным нарядом. Игорь был рад его видеть и чувствовал, что приятель тоже испытывает радость, хотя и скрывает ее за кислой ухмылкой.

– Ну и чего, теперь так и будешь хромать? – спросил Бяшка с ходу. – Ты какой-то взрослый стал. Понятно, мир тоже не молодеет. Это у тебя очки такие или диадема?

Игорь все еще носил в кармане ключ от квартиры, где жил с Меликяном. Плата была внесена за месяц вперед, и, даже если Сергей Атанесович сообщил хозяевам о своем отъезде, пользоваться жильем можно было еще как минимум неделю. Все имущество приятеля составлял новенький чемодан на колесах, сиреневый, под цвет волос, но тот сразу заявил, что не собирается возвращаться в Россию.

Впрочем, сам Игорь был немногим богаче – коробки с его туфлями и костюмами так и стояли на полу возле шкафа.

В кухне обнаружился изрядный запас макарон, томатного соуса, замороженных морепродуктов и овощей, оставалось добавить к этому выпивку. Бяшка вызвался приготовить пасту, Игорь пошел в супермаркет, а когда вернулся, по квартире уже плыл аромат специй и томленого чеснока. Привычно зажав в зубах сигарету, приятель подмигнул:

– Ну что, Манекенщица, как в старые добрые времена?

– Когда они были добрые?

Тот снял с полки два стакана.

– Смотрел мультфильм про Шрека? Главное в жизни – найти такого же урода, как ты.

Когда грязные тарелки отправились в раковину, а литровая бутылка виски опустела наполовину, Бяшка признался, что собирается начать в Европе новую жизнь, «без водки и блядства». Он хотел найти себе постоянного партнера, постарше и с деньгами, для чего и вступил в переписку с «соискателями».

– Жалко, без языка особо не разбежишься, одни экспаты, икебану им в рот, – сокрушался он, плюхаясь на диван с бокалом в одной руке и сигаретой в другой. – Я же провел артподготовку, еще в Милане встретил там один меня в аэропорту. Думал, переночую в домашних условиях. А он, главное, снял какой-то хостел с ванной в коридоре, и с порога… Мол, для начала я должен ему хорошо отсосать. Кроме того, он любит, когда ему лижут яйца. Ну и дальше по волнам своей фантазии: «Хочу видеть твое лицо, когда мой член будет входить в тебя. Потом ты ляжешь на спину и поднимешь ноги». И прочее в том же патологическом ключе. Я сразу говорю – а ничего, что эти услуги платные? Надулся как жаба, слюной брызжет: «Я думал, ты порядочный! Я не сплю с проститутками!» Ну и вали, говорю, отсюда, кенгуру плешивое.

– И что, ушел? – смеялся Игорь.

– Да нет, сторговались как-то. Мусолил меня часа три, наверное… Этот, в Катании, хоть не такой отстой. По крайней мере, домой к себе привез. Тоже, конечно, в уши ссал. Мне, говорит, не нравится, что у тебя не стоит. Типа, я что, тебя не возбуждаю? Я говорю, это от стеснительности. А сам думаю, швабра бы тебя вылечила… Потом вроде у нас наладилось. На пляж меня возил, город показывал. Готовил тоже вкусно… Ну, на халяву и хлорка творог.

Слушать его было смешно и неловко, хотя Игорю совсем недавно приходилось исполнять почти те же прихоти и отвечать на столь же тягостные вопросы. Но Майкл заморозил его душу, усыпил, как лягушку, а Георгий оживил, словно мертвую царевну поцелуем. Теперь он твердо знал, что его судьба изменится, потому что чувствовал перемену в самом себе.

– Да, наши тебе приветы шлют, Филиппина подарок сунула, потом гляну в чемодане. Я тебе рассказывал, что с ней было? – перескочил на другую тему Бяшка. – Ловила она машину из клуба, села к чуркобесу, подсел еще один. В общем, завезли в лесополосу, говорят, снимай золото, сейчас тебя штырить будем. Она не растерялась – мол, такие мальчики, я только рада, вышла и давай, одному сумкой в табло, другого каблуком. Те не ожидали, что у бабы такой поставленный удар. Правда, потом, когда бежала к шоссе, ногу вывихнула… Да, одного пацана у нас реально черные пытали, таксисты. Нашли в кошельке кредитки и начали пин-коды выбивать. В общем, страна на таком этапе экономических реформ, который проще называется кердык.

– Измайлов тоже говорит, что у нас не все благополучно. И что мне пока лучше не возвращаться.

– Измайлов говорит? – Бяшка насмешливо округлил глаза, крепко затянулся и выпустил дым из ноздрей. – А ты сам чего думаешь?

– Пока я тут, подписка о невыезде. Но он обещал все решить.

– И что он сделает? Придет с отрядом эльфов?

Игорь подумал, что эльфы и в самом деле помогают людям в самый неожиданный момент.

– Нет, приятно, конечно, знать, что кто-то в этом прогнившем мире еще ждет высадки звездного десанта, – пожал плечами Бяшка. – Алекс или как там его, два мосла и кружка крови… Тоже, наверное, надеется, что Измайлов покажет ему небо в стразах Сваровски.

– Можно понять, – ответил Игорь.

Они выпили. Пристально разглядывая его, приятель спросил:

– Даже интересно, я тоже стал такой неузнаваемый? Вроде не так много времени прошло.

– Нет, ты почти не изменился, – возразил Игорь не совсем искренне. Он видел перемену в Бяшке, слова которого высекали искры злости на весь мир, а губы с приподнятыми уголками то и дело складывались в старческую желчную гримасу.

– А ты стал какой-то малахольный. Как будто спишь на ходу или тебя здесь нет. А может, это я сплю, и ты мне приснился. Странная эта Сицилия.

– Как там Китаец, Филипп? – спросил Игорь, меняя тему.

– Чего им сделается? Филька, как обычно, спит с брошенным, носит ношеное. Всем жалуется, что композитор ему миллионов не завещал. Китаец в том же бизнесе, торгует свежим мясом. Катаракту ему удалили. Ихтиандра помнишь, такой ушастый, стал теперь гей-активист, ходит с плакатами, борется там за что-то, по телевизору его снимают… Мужика себе нашел в Голландии.

– А ты еще с кем тут будешь встречаться? Есть хоть выбор?

– Найдем. Тем более пока мне в теории девятнадцать, а на практике двадцать четыре, моя физиология возбуждает вполне ажиотажный спрос. Где говно, там и мухи…

– Давай выпьем, что ли, за твою удачу, – предложил Игорь.

Бяшка опрокинул в рот виски, помолчал.

– Знаешь, что я думаю? А ты хотел бы… ну, как все? Чтоб у тебя не было мудака отчима с липкими ручонками, у меня – этого Саши в седьмом классе. А вместо этого школьная там любовь, первый поцелуй, женитьба, детишки.

– Так только в кино бывает, – проговорил Игорь. – В жизни все прозаичнее.

– Ага, тоже посмотришь на этих натуралов… Харю пивом залить, на футболе поорать, бабе своей по репе настучать. Может, это мы как раз последние романтики. Ты, по крайней мере, точно.

– А хочешь, я тебя с одной девчонкой познакомлю? – предложил Игорь. – Она немного странная, но с ней весело. Тоже болтается по Европе, ищет приключений. Принцесса Фиона. Вы с ней найдете общий язык.

– Да я вообще готов пересмотреть свои взгляды на жизнь. Чем больше узнаешь мужиков, тем больше задумываешься, – признался Бяшка. – Вот почему, например, все рыщут, как добыть денег? Потому что они думают, что за деньги можно купить все остальное. Ну, счастье. Чтобы все завидовали… На самом-то деле все просто хотят… тепла, что ли? Кажется, что, если будет много денег, тогда тебя будут любить. Все хотят любви. Даже эта сука Филиппина. Даже Китаец, наверное. Даже твой Коваль.

– Сегодня сорок дней с его смерти, – усмехаясь от неловкости, проговорил Игорь. – Я иногда чувствую, что он здесь, рядом. Не хочет меня отпускать… Просто, наверное, самовнушение.

– Вообще, мог бы тебе деньжат оставить, кому теперь все его миллионы? А ты пожил бы как человек, – заметил Бяшка, разрушая логику предшествующей мысли.

– Я знал, что он не оставит.

– Хотя тоже, посмотришь на богатых, вид какой-то у них затравленный. И мужики, и бабы. Идет такая вся ухоженная, в ДольчеТабанна, волосы отглаженные утюгом, а морда лица – как будто ее бьют и не кормят. Или, бывает, мужик вроде лапает тебя, а сам смотрит, будто ты ему тысячу баксов должен и два года не отдаешь. Может, они уже в реале заживо горят в аду, как в World of Warcraft? Ты про это думал?

– Это сложный вопрос.

Уже уставший от сложностей Бяшка сощурил пристальные серые глаза, потянулся по-кошачьи. Улитка пупка выглянула из-под задравшейся футболки.

– У меня один вопрос: вам анал или отсос? Чего, Манекенщица, трахаться-то будем?

Два дня назад, договариваясь с приятелем о встрече, Игорь не сомневался, что все, как обычно, закончится пьянкой и сексом. Но сейчас ему больше не хотелось пить. Было уже не важно, кто из них переменился – он сам или Шурик Баранов. Оба понимали, что прежняя близость между ними уже невозможна. Он сказал:

– Я тебя очень рад видеть, правда. Но мне… нужно в консульскую гостиницу вернуться, я уже скоро пойду. Там просто двери закрывают…

Приятель кисло ухмыльнулся.

– Ладно, дальше не объясняй. Не лезьте пальцами и яйцами в соль…

В эту минуту мобильный телефон запрыгал на столе – звонил Меликян. Игорь решил было, что соседи донесли хозяевам про вторжение в квартиру, но голос Сергея Атанесовича звучал слишком уж нервно для такого повода.

– В общем, Игорь, мне тут пришлось уехать в Штаты… Раз там Измайлов, тебе помогут. Насчет Азария забудь, сам бы с ним на одном поле не сел. Но я всегда был на твоей стороне. Ты же парень умный, неболтливый, вот и не болтай, и все будет в мармеладе…

– Вы о чем? – спросил Игорь.

– Не надо дурочку включать, – вдруг разозлился Меликян. – Я, кажется, ясно выражаюсь. Не называй фамилий, особенно мою. Учти, еще есть довод, что все проблемы начались как раз тогда, когда твой Монте-Кристо вышел из тюрьмы…

Игорь почувствовал растерянность.

– При чем здесь Георгий?

– Ну что ты переспрашиваешь? Ты же сам ему слил информацию по Ковалю, счета и трансферы. Ты, больше некому! Значит, знал! И сейчас знаешь… Лучше задумайся, что он далеко, а плохие парни всегда рядом.

Он повесил трубку. Бяшка поднял опорожненную бутылку.

– Ну чего? Сгонять кабанчиком за второй?

– Мне надо в гостиницу, – сказал Игорь, поднимаясь. – Извини.

Георгий позвонил, когда он только подходил к консульскому зданию.

– С тобой все в порядке? Где ты?

– Ходил в кафе… Сейчас возвращаюсь.

– Твоего Борю Калтакова с подельником сегодня нашли на пляже, у одного пять дырок в брюхе, второй с развороченной башкой.

Игорь ощутил холод внизу живота, ему стало по-настоящему страшно.

– Откуда ты знаешь?

– Не задавай глупых вопросов – оборвал его Георгий. – Тебе, наверное, придется дать показания, может, будет опознание… Главное, не паникуй, скоро приедет Карпцов. Ты знаешь, что говорить.

– Да, знаю, – ответил Игорь, вспомнив предостережение Меликяна. Затем ему в голову пришла фантастическая, но совершенно отчетливая мысль, что это Коваль убил Бориса и, может быть, притянет еще не одну смерть.

Наутро Игорю позвонила Маргарита – нужно было ехать в полицию. По дороге она рассказала, что карабинеры нашли филиппинских слуг.

– Они бежали через Кипр в Манилу. Дали показания и вроде подтверждают, что тебя в тот день не было в доме. Говорят, Коваль принимал каких-то высокопоставленных гостей… В общем, для тебя все это хорошо.

Теперь расследование вел другой детектив. Игорь сообразил, что было этому причиной: если Майкл умер почти естественной смертью, то теперь в деле появились два криминальных трупа. Ему пришлось рассказать, как он познакомился с Борисом в Женеве, как они снова встретились на Сицилии. Он описал старика в кепке, указал примерно место, где его заставили копать себе могилу. После трехчасового допроса его повезли на полицейской машине в морг.

Процедура опознания прошла быстро и оказалась не такой тягостной, как он ожидал. Только через час, когда Маргарита уже везла его по жаркому городу в гостиницу, Игорь понял, что в его памяти навсегда отпечатается этот день: гулкий коридор, застоявшийся больничный запах, белый свет в комнате, где вдоль стен, словно в камере хранения ручного багажа, пронумерованные, были сложены тела-чемоданы, еще недавно полные мыслей, чувств, воспоминаний, тепла.

Матово-белый, сально блестящий Борис был пустым и съеденным изнутри, словно мягкая оболочка гигантского муравьиного яйца. Туша Эльдара, напротив, казалась тяжелой, мясной, ее словно приготовили для разделки. Закрывая глаза, Игорь видел их и невольно думал о том, что сам когда-нибудь так же будет лежать под мерцающим холодом ламп дневного света, и кто-то брезгливо отдернется, коснувшись его ледяной руки.

Маргарита молчала, утомленная допросом, Игорь смотрел в окно. Из глубины его сознания вдруг начали всплывать слова фантазерки Фионы. Она говорила, что многие люди умирают задолго до смерти – демоны тьмы выпивают их души и вселяются в их тела. Есть и другие люди, эльфы света, полубоги; только они могут спасти мир от гибели. Между светом и тьмой идет извечная борьба, и в конце времен свет должен победить. Но человеческое стадо, живущее по указке демонов, уничтожает светлых – преследует, сжигает на кострах, мешает реализовать свои возможности. По теории Фионы, полубогом мог стать любой человек, открытый миру, искренний в мыслях и чувствах, задающий вопросы, стремящийся понять тайны бытия.

Фиона говорила и о том, что движение останавливается только в земных условиях, а в космосе длится бесконечно. И что сознание, как и все вещи в мире, не может появиться ниоткуда и уйти в никуда. Значит, есть источник творческой энергии, к которому человек возвращается после земной жизни, и смерти нет. Только одна вещь может появиться и исчезнуть бесследно – деньги, потому что это главное оружие демонов в их борьбе за мировое господство.

Вспоминая голову Майкла на своем животе, стылые глаза Бориса, Азария Марковича и Меликяна, Игорь готов был поверить, что всем заправляют ходячие мертвецы, и встретить человека с живой душой, «такого же урода, как ты сам», равноценно выигрышу в лотерею.

Но все же мир был сложнее любых теорий. Нить каждой человеческой судьбы тянулась одновременно и в ад, и в небо, и минутами Борис вспоминался ему хохочущим и по-мальчишески беззаботным, а Майкл таким нежным, каким может быть только человек, жадно тоскующий по утраченной чистоте.

Маргарита подвезла его к дверям гостиницы, потрепала по голове, посоветовала больше не шататься по улицам допоздна. Дождавшись, пока ее машина скроется за углом, Игорь пошел к автобусной остановке. Он давно уже думал об этом, но только сейчас решил, что должен поехать на кладбище и попрощаться с Майклом, с камнями и скалами Сицилии, с ее горячей землей. Он не знал никаких молитв, но хотел зайти в церковь и там попросить бывшего любовника, чтобы тот навсегда отпустил его и не помнил зла. Ему хотелось вспомнить и простить всех своих мертвецов.

В автобусе ехали дети – болтливые девочки, толстый мальчишка, отупелый от жары. Глядя в их лица, свежие и живые, Игорь вдруг испытал щемящую жалость при мысли о том, что мертвые никогда больше не увидят мир человеческими глазами. Вспоминая Бориса, он думал уже не о всемирном заговоре, а лишь о том, что половой член, переменивший столько же собственных имен, сколько его хозяин – занятий, теперь превратился в окоченелую сосульку, а скоро станет комком слизи или щепоткой пепла, развеянной в прах.

Люди в автобусе, те, кого Фиона называла человеческим стадом, не были ни демонами, ни богами. Наверное, каждый из них хотел бы быть умнее, красивее, счастливее, чем сейчас. Но слабые души людей не могли противостоять искушениям мира. Игорь знал, что все их оружие – щит, меч и якорь, на котором держались их жизни, – это любовь. Любовь служила оправданием самой незначительной судьбы и даровала прощение за многие ошибки. Игорь чувствовал это всем сердцем, и теперь, как еще никогда прежде, ему хотелось жить. Он подумал, что Бяшка, не знавший греха уныния, посмеялся бы над его сумбурными мыслями, но, может быть, втайне согласился бы с ним. И он дал себе слово позвонить Фионе и попросить ее присмотреть за приятелем.

Битва с ночными демонами еще не закончилась, но Игорю казалось, что он избавился от страха перед ними. Он с радостью думал о том, что скоро увидит Георгия, обнимет, скажет какие-то случайные слова.

Среди вещей, которые ему предъявили в полиции, был медальон с римской монетой – его нашли на теле убитого. Но Игорь не стал заявлять свои права на профиль императора и фигурку гения перед жертвенником. Он больше не хотел касаться золота мертвецов.

 

Ecce homo

Максим, наверное, уже навсегда запомнил ощущение сокрушительного удара в грудь, прямо в сердце, когда ему сообщили, что Лариса попала в аварию и в очень тяжелом состоянии доставлена в реанимацию. Кристина сразу начала плакать и, пока они добирались в больницу, настолько обессилела от слез, что помощь потребовалась ей самой. Напоив успокоительным, ее уложили на диванчик в комнате ожидания, а Максим остался с Аглаей, которая явилась откуда-то с вечерники, в нелепом готическом наряде. Она была испуганной и притихшей, как провинившаяся маленькая девочка, но ее черное шуршащее платье со шлейфом, мрачный макияж и шляпка с траурными перьями производили впечатление злой неуместной шутки.

Через час в больницу приехала жена Аркадия Борисовича, тучная, заплаканная старуха с черными крашеными волосами, в драгоценностях и в собольей накидке. Максим подумал было, что она приготовилась давать интервью перед камерами, но потом сообразил, что простая деревенская женщина так истово верила в силу золота, камней, богатства, что и сейчас пыталась в этом магическом круге укрыться от беды. Сын ее был за границей, а беременной дочери она не хотела звонить среди ночи с плохими новостями, зато привезла с собой богомольную родственницу, приживалку в глухом платке, которая сразу расставила на больничном подоконнике иконы.

Владимир Львович не приехал, но прислал начальника службы безопасности с охраной и психолога, бывшую гувернантку девочек. Немолодой полковник чувствовал неуместность своего присутствия среди плачущих женщин, но не уезжал, а маялся, расхаживая по больничному коридору, то и дело отправляя кого-то из своих вооруженных бойцов разменивать монеты для кофейного автомата.

Когда к ним вышел отглаженный, выбритый, похожий на английского дворецкого врач, Максим по одному его взгляду понял, что все кончено. Он не слушал и не понимал смысла слов, чувствуя только, что не может поверить в смерть такой живой, родной, любимой женщины, которая была для него и матерью, и любовницей, и другом.

Кристине сделали укол успокоительного, жену Аркадия Борисовича отпаивали корвалолом, и только Аглая держалась и даже нашла какие-то слова сочувствия для Максима, который уже не мог скрывать своего потрясения. Затем медсестра повела их по больничным коридорам в палату.

Лариса лежала в белоснежном головном уборе из бинтов и ваты наподобие голландских крахмальных чепцов с портретов Рогира ван дер Вейдена. Нос ее заострился, губы побелели, но лицо было еще живым, и Максима вдруг охватила уверенность, что, если сейчас он поднимет на руки невесомое тело, вдохнет весь жар своей любви в холодные губы, она вздрогнет и откроет глаза. Но Кристина уже падала на кровать, стаскивая простыню, под которой, казалось, не было ничего, кроме комьев кровавой марли, Аглая вместе с женщиной-психологом оттаскивала и била сестру по щекам, а сам Максим чувствовал жгучую соль во рту, не понимая, что глотает слезы.

Эту память словно вырезали на его сердце. Он знал, что и годы спустя, закрыв глаза, будет видеть белую комнату, черное платье Аглаи, инопланетный чепец вокруг безмятежного, обескровленного лица.

В московскую квартиру он приехал с начальником охраны и еще нашел силы позвонить из кабинета Лары Владимиру Львовичу и отцу. Потом лег, не раздеваясь, на диван, сунул под голову кожаную подушку и проснулся, когда в окна уже било полуденное солнце. Сразу вспомнил все, с надеждой, что смерть Ларисы и мучительная ночь в больничной комнате ожидания – просто дурной сон. Но, пока он разглядывал пылинки в солнечных лучах, память ожила, подступила. Он прижал ко рту ладонь, удерживая в горле готовый вырваться непристойный животный хрип, сел.

Ноги затекли, и в мышцах чувствовалась огромная усталость, словно после битвы. Ночью кто-то накрыл его пледом, и вряд ли это была Кристина, которая сейчас представлялась ему совершенно чужой, посторонней женщиной.

Были какие-то дела, разговоры. Кристина плачущим голоском кому-то жаловалась по телефону: «Не знаю, что теперь будет с нами, и с папой, и с бизнесом бедной мамочки». Аглая петлями вышагивала по пустой двухуровневой гостиной, от сада камней с живыми лотосами до стеклянной стенки с водопадом, и, уже не скрываясь, курила длинные черные сигареты. Максим пил кофе, что-то ел и пытался думать о практических вещах: и в самом деле, что будет с обезглавленным семейным бизнесом, как в этой ситуации поведет себя Владимир Львович? Вместе с тем он чувствовал, что эта потеря, словно трещина во льду, обнажила в его душе тот уязвимый нерв, которого не затронула смерть ни деда, ни бабушки по отцу, хотя он был по-своему к ним привязан. И даже гибель матери, ранившая, словно предательство, не причинила такой острой боли. С этой болью Максим отвечал на звонки, разговаривал с поверенными, утверждал дату и порядок похорон. Но на плечи его давила огромная тяжесть, и когда в минуту передышки он обнаружил себя в гардеробной Ларисы, прижимающим к лицу ее маленькие туфли, то наконец позволил боли вырваться наружу с тем же гортанным возгласом, который она, живая, исторгала из его груди в минуты близости.

Было трудно проследить, как и почему смерть одной женщины навела его на мысли о другой, но к вечеру он окончательно принял решение и за столом предупредил Кристину, что завтра его не будет весь день. Он сослался на неотложные дела в Петербурге, но ехал в Тверь, никак не формулируя цели своего путешествия, никого не посвящая в свои планы.

Максим не нуждался в подтверждениях факта, что отцом ребенка, рожденного через несколько месяцев после их окончательного разрыва с Таней, является не он. Но почему-то невозможно было совсем вычеркнуть это из памяти, и еще перед свадьбой он поручил Осипенко узнать ее новый адрес.

Скоростной поезд с Ленинградского вокзала отходил рано утром, и это был повод лечь в гостевой комнате, отдельно от жены. Ночью к нему пришла Аглая, от нее сильно пахло спиртным. Голосом, повадкой, даже лицом она вдруг напомнила нелепую сестру Владимира Львовича, и это заставило Максима испытывать тягостную неловкость. Они поговорили о Кристине, об их отце, о Ларисе. Максим чувствовал, что она зачем-то пытается вытянуть из него признания, которыми он обещал себе не делиться ни с кем и никогда. Когда она ушла, уже не было смысла пытаться уснуть. Он выпил крепкого кофе, вызвал такси, отправился на вокзал и через два с небольшим часа ступил на потрескавшийся асфальт платормы, ощущая себя космическим пришельцем или путешественником между параллельными мирами.

Пыльное, летнее марево ведьминым студнем висело над городом, облепляя подновленный вокзал, слепые руины навечно сгинувших фабрик, бетонные гаражи, панельные высотки жилых микрорайонов. Печать скуки лежала на лицах; рябой пузатый таксист, который повез Максима по городу, болтал о политике и зевал, не закрывая рта. И, сам чувствуя сонную одурь, равнодушно окидывая взглядом унылый ландшафт, Максим вдруг ощутил целительное свойство скуки – она притупляла боль.

Теперь его уже не смущало, что он явится в чужой дом без предупреждения, как герой дурной мелодрамы. Даже напротив, ему хотелось застать Таню врасплох, увидеть ее обыденной и каждодневной, чтобы удостовериться, что он во всем был прав.

Дверь открыл молодой мужчина в спортивных брюках, с простым чухонским лицом, с белесыми глазами навыкате. Несколько секунд молча рассматривал, затем протянул руку:

– Олежа. Проходи, не через порог.

Максим назвал себя, и тот кивнул удовлетворенно.

– Как знал, что приедешь. Танюха, гости у нас!

В квартире марево летней скуки ощущалось еще томительнее. На вешалке в прихожей топорщились зимние куртки и шубы, пахло супом, на бельевой веревке сушились детские вещи. Этот мир был тем самым бедным провинциальным адом, каким Максим его и представлял.

Таня вышла, видимо, из кухни, в халате и в грязном переднике. С ней произошли все те предсказуемые метаморфозы, каких потребовала трудная небогатая жизнь в провинции. Женственная фигура оплыла и утратила изгибы, волосы потускнели, по лицу было заметно, что она выпивает, и румянец на щеках казался нездоровым. Но несчастной она не выглядела, и Максим почувствовал, что все еще помнит ее вкус и запах, хотя уже не любит и, наверное, никогда не любил.

– Господи! – вздохнула она и застыла в дверях кухни, медленно расцветая улыбкой.

– И что стоим? – нарушил паузу Олежа. – Человек с дороги, надо накормить.

– Спасибо, я пообедал в поезде.

– Да что в поезде? У нас картошка своя, молодая. Огурчики, сало.

– Проходи, – сказала Таня и подняла на руки дочку, которая пряталась за ее подолом. – Танюшка, поздоровайся. Это дядя Максим.

Девочка с алыми от диатеза щечками, с мягкими льняными волосами, посасывая большой палец, уставилась в лицо Максиму голубыми бусинами глаз, чуть косящими к переносице.

Сразу решив ничего не объяснять, он прошел в кухню, почти все тесное пространство которой занимал новый кухонный гарнитур из дешевого пластика. Олежа включил электрический чайник, потыкал ножом картошку, кипящую в эмалированной кастрюле. Кашлянув, вежливо завел беседу.

– Ну, чего у вас в Москве слышно? Когда конец света?

– Кажется, уже был, – ответил Максим.

– Вот я читал, что после апокалипсиса на земле выживет не больше одного миллиарда людей, это от семи миллиардов нынешних. Зато эти станут потенциальными богами. Ну, откроют в себе разные необычные свойства… Как думаешь, жизнь тогда изменится в лучшую сторону?

Таня вышла в юбке и в нарядной кофточке, с подкрашенными губами. Села к столу и посадила дочку на колени, глядя радостно и вопросительно.

Олежа уже процеживал через марлю какую-то остро пахнущую жидкость.

– Да ты не смотри, знатная штука. Считай, чистый спирт. Сам ставлю на зверобое, на лесной рябине. Хотя вообще-то не пью.

– Он не пьет, – подтвердила Таня.

– Не подшивался, ничего. Просто встал в один день и думаю: надо волю испытать. Могу же я? Нет, я и пьяный могу себя контролировать, у меня проблем не было, как у других. Просто временно в завязке.

– А ты повзрослел, совсем мужчина, – покачивая дочку на коленях, проговорила Таня.

– Считай, уже год. На тренировки хожу. Китайские боевые практики, – продолжал, не оборачиваясь к ним, Олежа. – Наш сенсей, ну, учитель, он на Тибете жил пять лет. Биополе корректирует, изгоняет подселившиеся сущности. Что? Я в это верю.

– А я не верю, – нахмурилась Таня, видимо, продолжая давно начатый спор.

– Ну и не верь. А я вот, например, не верю, что я умру. Мне нравится думать, что я бессмертный. Ну не плевок же я, чтобы вот так взять меня и стереть? С другой стороны, перерождения и реинкарнации тоже не очень убеждают. В чем смысл? Хочется докопаться до сути.

– Олежа! – сказала Таня.

– Что? – Разливая «чистый спирт» по рюмкам, Олежа выкатил белесые глаза. – С умным человеком могу я нормально посидеть?

– Я тоже не пью, – сказал Максим.

– Ну, одна я не буду. – Таня качнула полной ногой в стоптанной туфле.

– Может, пельменей? – предложил Олежа. – Я сам мяса не ем, а Танюха трескает. Вон жопу какую разъела. Да нет, мне нравится, баба должна быть в теле, я считаю. Это у вас, в Москве, больше худые в моде.

– Тоже по-разному, – проговорил Максим, задаваясь вопросом, каким бы сам он стал, если бы родился и вырос в этом древнем, православном, бедном, изувеченном прогрессом, разоренном сперва советской властью, затем капитализмом городе с его уже потускневшей бандитской славой и памятником певцу Михаилу Кругу. Затем он вспомнил Ларису и вдруг осознал, что и Олежа, и Таня, и сам он, исчезнув с земли, будут мгновенно погребены человеческой памятью, и нет никакой пропасти между ними, а есть только общность короткой несуразной жизни и смерти, подстерегающей за порогом каждого, убогого или роскошного, жилья.

Словно отвечая на его вопрос, Олежа проговорил:

– Ты, наверное, думаешь, что вот как мы тут живем… В сравнении с Москвой. А я скажу, везде можно устроиться. И в зоне, и в окопе. И в Москве этой вашей, хоть я ее не люблю. Главное, чтобы была цель. А у меня она есть. Поверь, это не пустые слова. Куришь?

– Нет.

– А я закурю.

Он открыл окно. Таня тоже закурила сигарету, опустив девочку на пол. Олежа продолжал:

– Вот ты задумывался, почему все главные мировые религии, даже включая буддизм, учат, что жизнь на земле – это сплошные страдания или… ну как сказать… иллюзии? Все что-то обещают там, после смерти. Вот и возникает вопрос: зачем тогда нам это земное тело? Что с ним делать, раз оно… ну, то есть от него все проблемы…

– Сосуд греха, – подсказала Таня с усмешкой, глянув на Максима уже откровенно, взглядом и движением подбородка предлагая всю себя, прямо здесь.

– Точно! Но ведь я чувствую свою уникальность не только внутри, но и через тело, через лицо… И в другом человеке я же вижу и люблю сначала тело, а потом уже душу, – тревожился Олежа.

Максим постепенно привыкал к странности его умственной, книжной речи, в которой еще не прозвучало ни одного матерного слова. Таня, которая, видимо, изо дня в день выслушивала одни и те же рассуждения, насмешливо пояснила для Максима:

– Сейчас он будет тебе развивать свою теорию, что все мировые религии созданы враждебными внеземными цивилизациями с целью подчинить себе человечество.

– Нет, я понимаю, что это звучит как бред. Но если посмотреть вокруг? – Олежа улыбнулся щербатым ртом. – Вот даже по телевизору. Например, юморист какой-то, или певец, или депутат… вроде был нормальный человек, даже интересный, со своими недостатками. А потом раз, перенос фокуса… и резко другой! Как подменили. Ты не замечал? Вроде так же ходит, говорит, а от него одна пустая оболочка. Глаз нет. Знаешь, как муравьи осу выедают изнутри, остается только жопка полосатая.

Максим невольно вспомнил пустые глаза Владимира Львовича.

Сейчас ему казалось, что он приехал в старинный город не ради Тани, а для того, чтобы услышать этого доморощенного философа, шукшинского героя, который с детской простотой указывал пальцем на очевидное, но непроизносимое вслух, словно обнаруживая тайну голого короля.

Девочка соскучилась и начала капризничать. Таня пыталась успокоить дочку, прикрикнула и дала шлепка, та разревелась.

– Иди включи ей мультики, – велел Олежа, и его спокойный тон понравился Максиму. Когда Таня вышла, он сказал: – Слушай, если ты хочешь с ней наедине поговорить, я не против. В гараж пойду, мне там головку двигателя перебирают. У меня «Валдай», с напарником работаем. Картошки привезти или там мебель. В Москву тоже возим. По ходу, можно нормально бизнес поставить, но как-то не по мне все это барыжное движение… Так что, проведать пацанов?

– Нет, зачем? – поморщился Максим.

– Ну а зачем ты приехал? Я все понимаю, я тоже живой человек. Вижу, у тебя беда какая-то? Ну и потянуло к бабе, с которой раньше было хорошо. Нормальная тоска.

– Но теперь же она твоя баба. – Максим заглянул в его почти бесцветные глаза. – Ты мне предлагаешь вылечить тоску с твоей женщиной в твоей квартире?

– А я тебе верю, – возразил Олежа. – Ты нормальный пацан. Не будешь гадить в чужом доме, где тебя по-человечески встретили. А если захочешь, чтобы она с тобой уехала, тут я не могу помешать. Она свободный человек, мы же пока что не женаты.

– Ну а я женат, – произнес Максим еще непривычные слова. – Приехал просто узнать, что у нее все в порядке. У меня обратный поезд через час.

– У нас все в порядке, – с улыбкой подтвердил Олежа.

Таня вышла в кухню уже с подвитой челкой, в туфлях на каблуках.

– Может, мы с Максимом погуляем?

– Что? Идите, – снова развел руками Олежа. – Только у него поезд через час.

Лицо Тани вытянулось от удивления.

– Как через час?

– Я проездом. Просто хотел удостовериться, что у тебя все хорошо.

– Максим-то женился недавно! – расплылся в улыбке Олежа. – Ну, как она, семейная жизнь? Мы вот тоже все собираемся расписаться. Некогда, то одно, то другое.

– Ты женился? – спросила Таня; ее лицо вдруг стало совсем деревенским, бабьим и злым.

– Да. Теперь живу в Москве.

– Ну, а здесь близко! – еще пуще обрадовался Олежа. – Давайте, приезжай со своей. Что там ваши ночные клубы, видал я. А мы шашлык, свинины домашней возьмем… А лучше – раков наловим ведро. Ты раков свежих давно ел? Вот! У нас река, красота несказанная. Чего всем надо в этот Египет, я не понимаю. У нас и места, и рыбалка, грибы уже пошли. Можно и на байдарках, и просто с рюкзачком по лесу. Танюшка подрастет, я из нее знатную походницу сделаю.

– Уйди, нам надо поговорить, – произнесла упавшим голосом Таня.

– Нет, мне пора, – сказал Максим и поднялся, протянул ей руку.

– Ты не можешь так уйти! – воскликнула она. – Ты что, назло мне делаешь? Зачем было приезжать? Что ты хотел здесь увидеть?

– Ну, может, захотел посмотреть, как живет его страна? – предположил Олежа.

Таня наступала на Максима.

– Да, вот так мы живем! А ты струсил? Испугался? Конечно, тут надо драться самому, тут не все купишь за деньги, как ты привык!

Олежа смотрел на нее спокойно, даже с некоторой иронией.

– Может, лучше пойдешь к ребенку?

– Олег, ты что, не понимаешь, он издевается над нами?! – закричала Таня. – Приехал убедиться, что я неудачница, что я вернулась в свое болото и теперь всю жизнь буду о нем жалеть!.. А я ни о чем не жалею! Мне даже очень нравится моя жизнь! Все пели в ресторане – Вертинский, Элла Фицджеральд, Эдит Пиаф! Я бы сто раз могла устроиться!.. Просто я сама принимаю решения! Ты думаешь, ты такой прекрасный, успешный, у тебя отец и куча денег, а вот я тебя никогда не любила!.. Если хочешь знать, мне один твой друг гораздо больше нравился, и я с ним…

Олежа взял ее за плечи и с неожиданной силой встряхнул, нависая над ней своим пустым гипнотическим взглядом.

– Иди к ребенку. Слышишь, плачет? Все. Я человека провожу.

Таня сама вдруг расплакалась, и он погладил ее по волосам, подтолкнул к двери.

– Провожу тебя до станции, – сказал, улыбаясь Максиму. – Ничего, с ней бывает. Пройдет.

Максим хотел взять такси, но эта идея встретила возражения Олежи.

– Да тут дворами быстрее. Ты же на двенадцатичасовой? Без вещей, я понял?

Жилистый, сухощавый Олежа выглядел в точности как заводила местной шпаны, для которой лучшим хлебом и зрелищем был испуганный «москвач» в глухом переулке. Кажется, они называли это «мультики» – обложить вчетвером, пугнуть выкидухой, отметелить ногами, а после обшарить карманы лежащего, взять деньги и телефон. Шагая вдоль глухого бетонного забора, разглядывая своего попутчика, Максим прикидывал, справится ли с Олежей хотя бы один на один.

Но тот был настроен мирно, на философский лад. Он говорил:

– Вот ты нормальный пацан. Хоть и богатый, но ты свой, человеческий. Ты не еврей? Не думай, я не расист. Ну, еврей, тут нечего стесняться. Был бы я еврей, может, жил бы по-другому… Но я не это хотел сказать. Понимаешь, что обидно… Ну сколько можно сосать из народа? Ну, награбили свои миллиарды, поезжайте там… на Канарские острова. Нам хоть дайте вздохнуть. Ну, раньше говорили – временные трудности, все, мол, изношенное. Что это все последствия советской власти. Денег нет, чтобы сразу все в порядок привести. Ну, вот вам деньги. Я ползарплаты отдаю за коммуналку. И каждую зиму трубы рвет, свет вырубает, в подвале вода по колено… Почему нельзя все сделать нормально? А за детсад? Знаешь, сколько мы уже платим? А врачам, если малая болеет? Вот куда мои налоги идут, если я сам уже за все плачу?

– Она твоя дочка? – спросил Максим.

– Моя, а чья же? – пожал плечами Олежа. – На меня записана, меня папкой зовет. Я бы давно женился, веришь, но не хочется Танюху… ну, связывать, что ли. У нее сам знаешь, какие были возможности. Ты, например. Она тебя часто вспоминает. Но она… как сказать? Гордая. Есть в ней это качество. Вот будет теперь реветь всю ночь, а тебе не позвонит… Не переживай. Куришь?

– Ты уже спрашивал.

Олежа остановился в тени пыльного куста и неторопливо закурил сигарету. Сейчас за его спокойствием, за скупостью движений проступала сдерживаемая на пределе взвинченность нервов.

– Давно ее знаю, еще со школы. Она у меня первая баба. Хотя старше на два года. Я-то у нее не первый, но это не главное. Вот я навсегда запомнил. Я из армии пришел, она меня, понятно, не дождалась. Но я ее даже не спрашивал ни о чем. Помню, взял у матери ключи от дачи, трахаться-то негде. Зима, холодина, градусов двадцать пять. А мы у печки лежим, на матрасе. Ночь, денег нет, но нам так хорошо, что ничего не надо – ни вина, ни ширки. Просто хорошо. Мы молодые… Она и сейчас красивая, а тогда была просто киноактриса. И вот она берет сигарету и спрашивает: «Ты правда меня любишь?» И я чувствую, что мне надо не только ей сказать, а доказать. А чем? Цветов зимой негде взять, магазинов нет поблизости, да и денег нет. И как мне доказать ей свою любовь? Значит, надо совершить какой-то поступок. Мужчина – это всегда поступок, ведь так?

– И что ты сделал? – спросил Максим, неожиданно ощущая, что эта история и сам Олежа вызывают в нем живое сочувствие, какого он никогда не испытывал ни к одному из своих друзей.

– Я взял ножик, была у меня бабочка, и вот здесь, прямо на руке, вырезал ее имя. Таня. Ну, чтобы доказать ей. До сих пор вот шрамы, посмотри.

Он показал загорелую жилистую руку, на которой и в самом деле виднелись две-три белые полоски от давнишних порезов.

– А потом я на зону пошел, она в Питер уехала, – продолжал Олежа просто. – Так, подломили магазин. По пьянке, понятно. Писал ей, она даже ответила раз.

– Вам, может, что-то нужно для ребенка? – спросил Максим.

– Нет, все есть, – улыбнулся Олежа. – Хотя спасибо, что предложил.

Они проходили мимо автобусной остановки. Олег кивнул двум парням, как раз подходящим на роли рядовых участников дворовой банды.

– Скажи ей, что я больше не приеду.

Олежа растоптал окурок, ожёг его бельмами глаз.

– Не, ты смотри сам. Хотя, может, и правильно. У тебя своя жизнь там, в Москве, а у нас тут своя. Не знаю, как на вашей планете, а для меня Танюха – королева. Прическу сделает, платье там, туфельки-чулочки… Все глаза сломаешь об нее.

Максим подумал про туфли Лары и представил, как ее душа сейчас белой чайкой летит через космические пространства. Уже неподалеку показались железнодорожные пути, полукруглая башня и навес вокзала.

Олежа поднялся вместе с Максимом на платформу.

Товарный состав, минуя станцию, сбавил ход. В молчании Олег провожал глазами бесконечную, казалось, цепь: цистерны с потеками мазута, платформы, груженные лесом, снова цистерны, крытые вагоны, лес.

– Вот знаешь, как хищники видят мир? – спросил Олежа, когда над станцией снова повисла тишина, летнее марево, звон кузнечиков и жужжание мух. – У них все делится на три вещи. Что можно съесть, кому можно вдуть и камни.

– Мы все хищники по-своему, – сказал Максим.

– Что? Прикинь, вот я за границей ни разу не был. Сам в погранцах служил. Нет, в Египет мы с Танькой хоть сейчас, но тоже неохота, как все лохи… Прощаемся?

– Извини, если что-то не так, – сказал Максим, протягивая руку.

Тот улыбнулся, обнажая испорченные, в двух местах выщербленные зубы.

– Есть Бог, как ты думаешь?

– А ты?

– Не, я не Бог. – Олежа прошел до конца платформы, соскочил на тропинку и крикнул, махнув рукой: – А хуй его знает?!

Только в поезде Максим обнаружил, что из его бумажника исчезли все наличные деньги, но так и не смог понять, когда это произошло – в то время, пока его ветровка висела в прихожей тесной квартирки, или пока они с Олежей шли к вокзалу, на границе яви и вязкого полусна. Он чувствовал огромную физическую усталость, словно принял бой, в котором не победил, но и не проиграл, хотя не имел представления о целях сражения и составе противоборствующих сторон.

Когда за окном показались муравейники новых подмосковных микрорайонов, как метастазы гигантской опухоли города, наросшего на теле земли, в поезде включили радио. «Я живу, как карта ляжет, а ты живи, как сердце скажет», – пел задушевным голосом Михаил Круг, его сват иль брат, голос огромной, простосердечной, лживой, обманутой, самодовольной, измученной, беспробудной, вороватой и разворованной страны, в которую, как в Бога, можно было одновременно верить и не верить.

Максим подумал, что и Лариса, и Владимир Львович, и Струпов со своей женой, и его собственный дед, и, наверное, отец были сделаны из теста того же тяжелого замеса, что и Олежа, который, оказавшись на их месте, с той же жадностью кусал бы, рвал и пожирал. Что будет делать на их месте он сам, Максиму еще предстояло узнать.

Он включил телефон и ответил на звонок Кристины.

 

Несказанный свет

Четыре дня в московской резиденции, занятый печальными хлопотами, Георгий много пил, слишком много ел и почти не спал. Пышные похороны и макабрическое застолье остались в памяти чередой несвежих рукопожатий, нетрезвых откровений и вниманием к его персоне малознакомых, неприятных в большинстве своем людей. Ему было жаль сына, который достойно переживал первое в своей жизни взрослое горе, жаль его молоденькую жену, воспитанную в такой странной обстановке, что было несправедливо в чем-то ее винить.

Владимир Львович появился перед публикой только во время церковного отпевания. Бледный, он несколько минут смотрел в лицо покойной жены, затем подошел к священнику под благословение и уехал в сопровождении многочисленного кортежа. На кладбище процессию возглавил Максим, теперь тоже окруженный свитой, в которой Георгий заметил и Семенкова.

Наутро пятого дня, когда дом внезапно опустел, по комнатам зашумели пылесосы и коридорные повезли в прачечную охапки скатертей и постельного белья, затянутый в китель белобрысый мальчик пригласил Георгия Максимовича в апартаменты хозяина. Володя полулежал на диване перед телевизором и смотрел ток-шоу с собственным участием. Тут же в кресле сидел батюшка в черном облачении, с большим наперсным крестом. Георгий вспомнил, что, кажется, уже видел его и в траурной процессии, и за столом на поминках.

Вяло пожав Георгию руку, Володя убавил звук телевизора. На нем была только пижама, и сейчас бросалось в глаза, как он исхудал и осунулся за эти дни.

– Будешь чай или кофе? – Он сделал знак белобрысому охраннику. – Как всегда, черный, без сахара?

– Нет, сын мой, эволюционное развитие у нас невозможно. – Священнослужитель продолжал начатый спор. – И по одной простой причине: русский человек живет крайностями. Лежит он на печи тридцать лет и три года, а потом встанет, развернется и давай крушить направо и налево.

– Мы тут с благочинным Илларионом обговариваем губернаторскую кампанию в Приморье, – пояснил Володя.

Георгий сказал:

– Еще раз прими соболезнования.

– Да… Меня все спрашивают про Лару. Странное чувство, никогда так много о ней не говорил.

Священник деликатно помолчал, вращая большими пальцами белых, холеных рук, сложенных на животе.

– Мне искренне жаль, – произнес Георгий, не зная, что еще добавить.

Володя откашлялся, заговорил негромко и официально, словно открывал благотворительный вечер:

– Спасибо. Я рад, что рядом оказались люди, которые могут поддержать нашу семью в трудные минуты. Возможно, со стороны кажется, что я недостаточно… потрясен. Но это не так. Лариса не выносила публичных проявлений. Она была тактичным человеком. Я знал ее лучше других.

Торжественность момента нарушал только звук спорящих голосов из колонок телевизора. Священник оглаживал рукой ухоженную, тронутую инеем седины бородку.

– Истинно так, истинно так… Кроткие наследуют Царствие Небесное.

Медсестра с румянцем на калмыцких скулах вошла, потупившись, взмахнула крахмальной салфеткой, зазвенела легкими перышками кофейных чашек и блюдец. Сама прозрачная, как фарфор, девочка словно облаком была окружена аурой вожделения, и протяжный вздох отца Иллариона свидетельствовал, что и тот неким образом приобщен к тайному культу гермафродита.

Почему-то при мысли об этом Георгий почувствовал чрезвычайное отвращение и к сытому благодушному священнику, и к Владимиру Львовичу, чья речь втекала в уши, как отравленный сок, а мертвые зрачки лениво поворачивались в глазницах. И неожиданно он ощутил стыд за себя, малодушного служителя нечестивых.

Провожая девочку затуманившимся взглядом, отец Илларион вернулся к незаконченной мысли:

– Так вот, лежали эти Муромцы-богатыри тридцать лет на печи, а теперь… машин в кредит набрали и ездят без руля, как говорится, и ветрил. Я уж давно сам не сажусь, да и с водителем не чувствуешь безопасности. А иноверцам так надо бы совсем запретить в московском регионе, вы бы у себя в Думе приняли такой закон.

Георгий уже слышал, что виновником аварии был молодой таджик на «газели», толкнувший машину Ларисы под грузовой прицеп. Парня, по его словам, «подрезал» внедорожник без номеров, но на этом участке трассы не было камер, а по записям видеорегистратора нельзя было составить внятную картину происшедшего.

– Аминь, – произнес Володя то ли в насмешку над попом, то ли всерьез.

– Воистину, – повел бровями святой отец.

Через пару минут он поднялся, чтобы попрощаться и благословить присутствующих.

Белобрысый охранник, навытяжку стоявший у дверей, распахнул перед благочинным створки. Проходя, поп благословил и его. Парнишка привычно приложился к руке.

– Как твое паломничество по стопам Коваля? – спросил Володя без перехода.

– Удалось кое-что наловить. Теперь попробую пробить оффшорные счета, распутать цепочки. Стандартные схемы, траст владеет фондом, фонд владеет трастовой компанией… Можно все это технически отследить, я подготовил запросы. Нужны только определенные полномочия.

– Полномочия у тебя есть.

– Официальные полномочия, – уточнил Георгий. – Нужно получить доступ к его корпоративным счетам в Швейцарии. Номерные я попробую проверить через своего человека, там есть процедура с имуществом аффилированных компаний. Но придется делить пятьдесят на пятьдесят, у них тоже свои издержки.

– И что там можно получить?

– Мы говорили о сумме в пять или шесть миллионов. Я считаю, что это обоснованные требования. Может, и больше.

Подросток, наряженный медсестрой, снова неслышно появился в комнате, чтобы убрать чашку благочинного и заменить уже остывший серебряный кофейник. Георгий продолжал:

– Можно инициировать расследование через комитет или по депутатскому запросу. Любые официальные постановления, чтобы получить доступ. У меня есть к кому с этим обратиться, но хотелось бы иметь возможность сослаться на тебя.

– Составь запросы, я подпишу, – пообещал Володя. – Я полностью тебе доверяю. Если нужно, найдем исполнителей.

– Только сразу хочу обговорить: я разберусь с активами Коваля, спишу свой процент, и на этом закончим. Брать на себя больше пока не готов.

– Предложили что-то более интересное? – полюбопытствовал политик.

– Нет. Видимо, я уеду из страны. Попробую начать новую жизнь.

Владимир Львович задумчивым взглядом обвел потолок.

– А что говорит Игорь? Он назвал имя убийцы?

Георгия неприятно поразил не столько вопрос, сколько его обыденный, дружеский тон.

– О чем ты?

– Ну, как в детективах… Тот, кто назвал имя убийцы, следующий по списку.

Лицо политика было непроницаемым; расценивать сказанное можно было и как тяжеловесную шутку, и как предупреждение.

– Ты что-то знаешь? – прямо спросил Георгий.

– Наверное, хорошо кого-нибудь полюбить в сорок пять лет? – вопросом на вопрос ответил его собеседник. – Во мне давно все это высохло. Я только смотрю. А как тебе благочинный?

Георгий ответил довольно резко:

– Я не жалую попов.

– Этот добрый пастырь… Любит поспорить на богословские темы. Впрочем, сам я не верю в добро и зло, для меня это одно и то же. Субъективные оценочные понятия, которые меняются с ходом истории. Я признаю только власть и пользу. Разумный эгоизм.

Испытывая странное чувство, Георгий подался вперед и, заглядывая ему в лицо, проговорил:

– Сейчас я встану и дам тебе в челюсть. Пока сбежится охрана, вполне успею выбить пару зубов, сломать нос или ребро. И тогда отличие добра от зла станет очевидным фактом.

Политик дернул головой. Пленка на остывших глазах вдруг разошлась, как ряска на воде, в них мелькнуло выражение живого интереса. Но в следующую минуту он снова остыл, скривил недобрые губы.

– Ничего не выйдет.

Георгий чувствовал, что и в самом деле готов сделать то, о чем говорил, невзирая на последствия.

– Почему ты так уверен?

– Ты не будешь бить пациента хосписа, который умирает от рака поджелудочной… Говорят, это последствие. Стволовые клетки.

Тронув кнопку пульта, Володя наконец выключил телевизор, и комнату заполнила мирная тишина – теплая, какая-то зимняя, как смотреть из окна на падающий снег. Георгий понял, что он говорит правду; что кислый запах, застоявшийся в комнате, распространяет больное тело, в котором еще раньше погибла душа. Пауза становилась тягостной, белобрысый мальчишка в нерешительности переминался у дверей – очевидно, он слышал обрывки разговора.

Максим ничего не говорил и, возможно, не знал о болезни тестя, и Георгий с новой тревогой подумал о том, какой груз ляжет на плечи сына, если тот захочет принять за невестой полцарства и трон.

– Ты успел сказать Ларисе?

– У нас не было секретов. Мне трудно будет без нее. – Володя помолчал. – Мы год назад ездили в Индию, к монаху-даосу, сутки сидели без еды, в темной комнате, с закрытыми глазами. Я теперь часто практикую. Много переворачиваешь в себе. Сейчас для меня редкое счастье – когда нет боли и тишина. Без музыки, просто это состояние. С Ларой можно было молчать. Говорят, так что-то можно прочесть в чужой душе, но я никогда не знал, о чем она думает.

– Никогда не знаешь, о чем думают женщины, – проговорил Георгий, невольно вспоминая Марьяну.

В сумеречной комнате лицо политика казалось уже не посмертной маской, а бесплотным призраком. Но девочка, вновь возникшая из пустоты, совершая чудо воскрешения, зажгла над диваном свет.

– Устал, – проговорил Володя, закрывая глаза. – Мне сказали, ты едешь в Петербург?

– Да, но вернусь.

– Вернешься, потому что ты наш.

«Нет, не ваш», – хотел возразить Георгий, но остановил себя.

– Скажу еще, мне не нравится, что Максим займет место Ларисы в совете директоров. Конечно, это его решение, но, как я понимаю, он плохо представляет, что ему предстоит быть заживо погребенным под руинами дома Ашеров.

– А вдруг он сможет удержать землетрясение?.. Впрочем, я с ним сам поговорю, – пообещал Владимир Львович и, протягивая на прощание руку, добавил: – Да, в качестве компенсации… деньги Коваля. Возьми себе. Ты придумаешь, как это лучше сделать.

Сына Георгий нашел в кабинете Ларисы. С ним была его молоденькая жена, бледненькая и запудренная, в своем строгом черном платье похожая на гимназистку со страниц Чехова и Бунина. Доверчиво улыбаясь, она взяла Георгия под руку, поцеловала в щеку.

– Я так рада, что вы приехали проводить бедную мамочку. Только в беде понимаешь, как много вокруг замечательных людей. Все друзья нас очень поддерживают.

– Ты уезжаешь сегодня? – спросил Максим. – Когда вернешься?

– Пока не знаю, недели через две.

Нахмурив бровки, подражая манере покойной матери, Кристина обратилась к Георгию:

– Мы очень хотим, чтобы вы тоже были в совете директоров и в управлении. Вы можете занять место заместителя мамы, как Аркадий Борисович. Нам уже говорили про других кандидатов, но вы свой человек и хорошо разбираетесь в делах. Папа сказал, можно на вас оформить долю акций.

– Я просил тебя не пока не поднимать эту тему, – раздраженно оборвал ее Максим.

– У нас еще будет время все это обсудить, – попытался смягчить его грубость Георгий.

Девочка-жена села на подлокотник кресла сына, обвила его шею рукой.

– Мы с Максимом очень хотим завести малыша.

Максим угрюмо молчал, и Георгию пришлось ответить:

– Замечательный план, я поддерживаю.

– Я хочу рожать сама, но лучше все делать через экстракорпоральное оплодотворение. Во-первых, это современная технология, там гораздо лучше следят за генетикой плода, во-вторых, можно родить сразу двойняшек или даже тройняшек. Правда, доктор мне сказал, что тройняшки – это не очень хорошо для здоровья деток. Все, кто сейчас рожают, говорят, что дети в пробирке получаются гораздо лучше, чем естественным путем.

Максим встал и, отвернувшись к окну, произнес очень тихо и сдержанно:

– Ты можешь уйти? Нам с отцом нужно поговорить.

– Конечно, – с легкой обидой пролепетала Кристина, но тут же утешилась, поднявшись на цыпочки, снова поцеловала Георгия.

– Тебе не приходило в голову, что женщины – чудовища? – спросил Максим, когда она вышла.

– Все мы чудовища. Мне кажется, ты слишком много требуешь от нее. Она просто еще не созрела для взрослой жизни. С тобой это тоже произошло не сразу. Впрочем, как и со мной. Сейчас я очень жалею о многих своих прежних поступках. Кто-то сказал, что зрелую половину жизни человек тщетно пытается вернуть себе все то, что беззаботно разбрасывал по ветру в молодости.

– Лариса была моим самым близким человеком за последние два года. – Максим обернулся и с нервным вызовом уставился в лицо Георгия. – Мы были… Я был ее любовником.

– Наверное, сейчас это уже не так важно, – проговорил Георгий Максимович, не ожидавший ни этого признания, ни того, что сын может испытывать такую искреннюю боль.

– Для меня важно. Наверное, это звучит дико фальшиво… Ты сам не арбитр нравственности, не надо так на меня смотреть. Я, видимо, просто унаследовал патологические влечения.

– Нет никакой патологии в том, чтобы любить.

Сын поморщился.

– Звучит довольно слащаво.

– Ты знаешь, что Владимир Львович очень болен? – спросил Георгий.

На этот раз удивился Максим.

– Кто тебе сказал?

– Он сам, полчаса назад. Извини, если сочтешь, что я вмешиваюсь в твои дела, но я считаю, что тебе нужно серьезно это обдумать. Видимо, нам предстоит наблюдать крушение колосса на глиняных ногах. И мне бы очень не хотелось, чтобы ты пострадал от его обломков.

Максим крепко задумался.

– Ты хочешь сказать, что с ними произойдет то же, что с нашей семьей? Все разделят и растащат? Нет, я этого не допущу.

– Боюсь, ты ничего не сможешь сделать. Даже хуже, это может быть опасно.

Сын повернулся спиной к окну, облокотившись о подоконник.

– А если я попрошу тебя помочь?

Георгий Максимович пожал плечами.

– Конечно, я поддержу тебя по мере сил… Но, боюсь, ты не очень хорошо понимаешь суть вопроса. Мы живем в эпоху антропологического конфликта между теми, у кого есть хоть какие-то представления о порядочности, и теми, кто от них избавлен. Пещерный человек истребил неандертальца, не исключено, что люди рационального склада вскоре полностью вытеснят идеалистов.

– Это ты-то идеалист? – Впервые за все это время сын улыбнулся.

– Еще какой! – возразил Георгий. – Только сейчас действительно это осознаю.

Столь неожиданное для самого себя признание и весь разговор с сыном Георгий вспоминал в самолете и в такси по дороге домой. Марьяна отказалась участвовать в траурной церемонии, сославшись на то, что почти не знала погибших. Она не захотела ехать в Москву и по телефону довольно резко отозвалась о новой семье Максима, который, впрочем, едва заметил ее отсутствие. Искушение поехать из аэропорта к себе на Мытнинскую было велико, но Георгий поборол малодушие. Он понимал, что должен увидеться и, вероятно, объясниться с женой, которой наверняка уже донесли о его поездке на Сицилию. Очевидно, спасать неудавшийся брак дальше было бессмысленно, и в ближайшее время им предстояло обсудить расставание и развод. Он не собирался снимать с себя ответственности за происходящее и поэтому, несмотря на усталость, был готов выслушать и принять обвинения.

Оправдываться он не собирался и даже усмехнулся про себя, представив на секунду, как признается жене, что постоянно и мучительно думает об Игоре. Все, что было на Сицилии, сейчас представлялось почти невозможным, невероятно щедрым подарком судьбы. Он еще жил ощущением близости, захватившей его с обжигающей силой. Игорь был полон магическим светом, им хотелось наслаждаться бесконечно, вдыхая, осязая, пробуя на вкус.

И чем дольше Георгий думал о нем, тем отчетливее понимал, что не должен подвергать мальчика опасности, которой было чревато возвращение в Россию; по крайней мере, до того, как все вопросы будут улажены. Невозможно было и отказаться от необходимости быть рядом. Приемлемый выход из положения нашел, как ни странно, Марков, которого, очевидно, посвятил в подробности дела Владлен. Саша предложил Финляндию, для начала собственную недавно купленную дачу в Иматре, где в относительной безопасности и близости к Петербургу Игорь мог оставаться до тех пор, пока не будут сняты все вопросы по уголовному делу.

Решено было выполнить задуманное, не откладывая в долгий ящик. Эрнест вылетел на Сицилию, чтобы получить дополнительную информацию по активам Коваля и заодно посадить Игоря на самолет, а Георгий собирался выехать в Хельсинки уже рано утром, скоростным экспрессом.

Вопреки ожиданию, Марьяна встретила его спокойно, почти доброжелательно. Вместе они поужинали; он рассказывал о московских делах, о Максиме и его будущей роли в семейной корпорации, сохранение которой в сегодняшнем виде представлялось весьма проблематичным.

Марьяна отвечала односложно, исподтишка разглядывая его, но он был благодарен ей за эту сдержанность. Ему даже пришло в голову, что жена еще ничего не знает и, следовательно, серьезный разговор можно до времени отложить.

Когда он принимал душ, Марьяна зашла в ванную взять свой халат, и Георгий испытал секундное замешательство. Как раз в эту минуту, подставив голову и плечи теплым струям, закрыв глаза, он пытался всей памятью тела вернуться в объятия Игоря. Но чувство вины отступило, как только за ней закрылась дверь. Мальчик снова захватил все его мысли, и он не сразу почувствовал боль, когда в большой палец его ноги, поставленной на банный коврик, вонзилось что-то острое. Чертыхнувшись, он осмотрел ногу и вынул кусок стекла. Еще два или три блестящих осколка притаились в розовом махровом ворсе.

Обернув бедра полотенцем, Георгий прошлепал из ванной в кухню, оставляя на кафеле кровавые следы. Нашел в аптечке перекись водорода и пластырь.

Марьяна в халате, с чашкой в руках, шла за ним, разглядывая отпечатки его босой ступни.

– Откуда в ванной стекло?

– Наверное, домработница что-то разбила, – проговорила она невозмутимо. – Я сейчас вытру кровь.

Палец болел, приходилось наступать на внешнюю сторону стопы, и Георгий подумал, что теперь тоже пару дней будет хромать, словно отмеченный знаком Коваля.

Перед сном нужно было еще сделать несколько звонков – Маркову, Эрнесту, Игорю.

Мальчик уже собрал вещи и заказал на завтра такси в аэропорт. Они обсуждали детали поездки, какие-то незначительные мелочи, но его хрипловатый голос заставлял думать о других, вовсе не практических вещах, и Георгий почти наяву представлял, как медленно плывет под отяжелевшими веками его взгляд, как он втягивает воздух сквозь стиснутые зубы.

После этого разговора вышел на балкон с сигаретой и, наблюдая за почти беспрерывным потоком машин, поворачивающих с Конногвардейского на Храповицкий мост, подумал, что должен наконец позвонить и Лехе.

Парнишка разразился радостным воплем, не сразу вспомнив, что его сердце, как он писал в электронных месседжах, истекает кровью.

– Ты приехал?! А я в такси сажусь, могу прямо сейчас к тебе!

– А куда собирался?

– В один новый клуб, но это уже неактуально. Тут такая подборка людей, что они отбили у меня всякое желание продолжать знакомство.

– Что делать, такие люди всегда в большинстве. Но я не могу тебя пригласить. И сам больше не приеду.

Голос Лехи стал высоким и резким:

– Я уже все понял, углубляться необязательно! Считай, просто получил единицы опыта. Пусть я почти на нуле, я даже никого не проклинаю. Остается пожалеть тебя.

– Вероятно, так, – не стал отрицать Георгий.

– Просто раньше мне казалось, что ты во многом, и манерами, и стилем жизни, и суждениями, похож на одного героя, третьего апостола Ноя. Хотя ты сохранил свою человеческую личность, но используешь возможности темной материи, которая дает сверхъестественную силу и выносливость. В тебе тоже уживаются две противоположных сущности… Но потом я понял, что ты больше похож на Киру из «Тетради Смерти». Ты превратил себя в бога, держащего в руках судьбы мира, овладел оружием отрицания и научился создавать вокруг людей идеальный вакуум, в котором невозможно ни дышать, ни двигаться. Но ты не можешь противостоять самому себе.

Георгий подумал, что эта сумбурная речь до странности точно описывает его характер.

– Это из какой-то компьютерной игры?

– Не важно! Я очень тобой проникся. Я знаю, ты можешь вынуть сердце человека, не оставив ни единого следа на коже. Но не думай, у меня защита от деморализации.

– Надеюсь, от демобилизации тоже… Уверен, у тебя все будет хорошо. Ты милый и забавный. Береги себя, – подбодрил его Георгий.

– Ты это говоришь графу Сиэлю Фантомхайву, текущему главе дворянского рода Фантомхайв? Я хорошо осознаю разницу между любовью и боязнью одиночества. А главное, я могу сдерживать свое либидо в отличие от тебя.

В спальне Марьяна уже лежала плоским бугорком под одеялом. Георгий устроился на своей половине кровати, стараясь не потревожить ее. Болтовня Лехи, схожая с предсказаниями какого-нибудь дельфийского оракула, неожиданно подняла ему настроение.

– Ты бы хотел, чтобы у нас был ребенок? – произнесла вдруг жена, не поднимая головы. – Ты когда-то спрашивал меня.

Он невольно поморщился.

– Я не готов сейчас это обсуждать.

Она с явным усилием продолжала:

– Мне трудно спрашивать, я ведь женщина… Ты совсем меня не любишь?

– Ты хочешь, чтобы мы все прояснили прямо сейчас, или отложим до моего возвращения?

– Прямо сейчас, – потребовала она.

– Хорошо. Я не могу тебя любить так, как хочешь этого ты.

Она надолго замолчала. Потом села на постели.

– Значит, все закончилось?

– Прости.

Он почувствовал ее боль. Протянул руку в темноте, чтобы найти ее руку, но она уже вставала с кровати.

– Не надо. Все хорошо. Тебе осталось спать три часа.

– А ты?

– Со мной все в порядке.

Дверь за ней закрылась, и Георгий Максимович почувствовал на душе усталость и облегчение, какие должен испытывать герой по окончании подвига – после победы над драконом, утверждения справедливости и гармонии мира или успешной кражи золотого руна.

В первый раз за все это время во сне он увидел мать. В белом платье, с короткой стрижкой, еще молодая, какой была, когда ему исполнилось лет пятнадцать, она стояла над ним почему-то со свечой в руках. Будила, словно нужно было собираться в школу.

– Вставай, вставай. Тебе пора.

Было лето, дача в Петергофе, он шел по дороге, а она стояла возле колодца, махала вслед рукой. Отец сидел на веранде и читал газету, и цветущий покой висел над ними, и Георгий был рад, что они снова вместе, снова счастливы, и счастье их уже навсегда.

Кофе, который утром сварила ему Марьяна, был слишком крепким и горьким, на дне чашки плавал волос. Она, видимо, не спала всю ночь и казалась больной. Но Георгий не мог и больше не хотел говорить слова сочувствия, умножая бессмысленную ложь. Он жалел ее, но уже ничем не мог помочь ее горю.

Вещей он брал немного, только небольшую сумку. Попрощался с женой из коридора, и она даже не вышла к нему, только крикнула что-то невнятное. Он сел в такси.

Привокзальная площадь была огорожена, уже работала дорожная техника, и машина плотно застряла в пробке. Георгий попросил таксиста высадить его у светофора; мимо торговых палаток, закусочных и блинных направился к боковому входу.

За палатками тянулось строительное ограждение из профлиста, и возле него, в темном углу, он боковым зрением заметил мужчину примерно одного с ним возраста, в сером костюме, в отглаженной рубашке, в брюках со стрелками. Тот, наклонившись, о чем-то спрашивал подростка лет четырнадцати. Мальчишка в грязной куртке, не по размеру большой, угрюмо кивал.

Георгий прошел мимо, но, сам не зная зачем, остановился у киоска с газетами, закурил. И увидел двух других беспризорников, младшему из которых было на вид не больше десяти-одиннадцати лет. Худенький, с тощей шеей, он шагал, опустив голову и ссутулив плечи, словно нес неподъемный груз. Отглаженный мужчина сразу взял его за плечо, развернул к себе, заглянул в лицо. «Что мне здесь нужно?» – подумал Георгий, бросая сигарету под ноги.

Почему-то сейчас ему вспомнилась драка, в которой он поучаствовал еще в студенческие годы. Несколько человек с железными трубами, он вдвоем с однокурсником. Потом, в больнице, где ему зашивали удачно рассеченную бровь, он с удивлением понимал, что каким-то чудом боевая стратегия, предложенная товарищем, принесла им победу. Делом минуты было определить вожака, кинуться на него, сбить с ног, пинать, не размышляя и не жалея, вселяя в сердца его подручных ужас и растерянность.

Георгий уже толкнул дверь вокзала, но какая-то непреодолимая сила заставила его повернуть обратно. Он чувствовал, что, если не сделает того, что почему-то должен сделать, уж никогда не сможет выбраться из лабиринта больших и малых предательств, чужих и собственных, которыми был размечен весь его путь. Отглаженный мужчина вел беспризорника к автомобильной стоянке. Георгий окликнул их, задав бессмысленный вопрос:

– Что здесь происходит?

Вцепившись в плечо мальчишки, мужчина оскалился, словно собака, у которой пытаются отнять миску с едой.

– Что надо?

Его глаза даже в сумерках голубели выцветшим ситцем, и лицо казалось смутно знакомым, хотя Георгий был уверен, что видит его впервые. Странным образом, незнакомец тоже как будто узнал его. Мальчишка вывернулся, как ловкий зверек, метнулся в сторону, побежал.

Георгий шагнул вперед, испытывая необычное чувство. Одним невероятно широким взглядом он охватывал все небо, облака, золотистый рассвет, видел полосы пешеходного перехода и угол дома напротив, припаркованные машины и женщину с коляской, спешащую к вокзалу; он видел тяжелые бронзовые двери, лица таксистов и дорожных рабочих, тень памятника на площади, табло расписания поездов и отражение фонаря в луже. Мир захлестывал поток несказанного света, и Георгий вдруг ощутил, что эта секунда отпечатывается в его сознании куда отчетливее, чем самые яркие впечатления. Этому не было никаких причин, кроме той, что этот миг был для него последним.

Человек в сером костюме что-то держал в руке, и боль входила в тело, словно в груди Георгия прожгли дыру. Он опрокинулся назад, в пропасть, и только за долю секунды до конца смог зацепиться за одну из мыслей, кружащихся перед глазами, как в калейдоскопе.

Игорь. Что будет с Игорем.

Эта мысль подняла его на гребень потока. Огромная тяжесть тянула на дно, но из последних сил он заставил себя вынырнуть, вдохнуть. Возвращаясь в сознание, он цеплялся за Игоря и чувствовал свой рот, горячий, наполненный кровью… И грохот в голове, и жизнь.

Воздух шершаво саднил легкие, боль не давала дышать, но Игорь сидел возле его постели, сжимал его руку в своей руке. Держал его здесь, среди простыней и боли, возвращал из небытия настойчивым шепотом: «Не оставляй меня. Не уходи».

Георгий не думал и не сознавал себя, но все же знал, что он жив, оба они живы. Он знал, что Игорь всегда будет рядом и будет держать его за руку, и что жизнь сильнее смерти, и что она бесконечна, как звездный свет.

2013