Глава первая. Утраченные иллюзии

Город изнывал от жары второй месяц. На дорогах плавился асфальт, в офисах отказывали климатические системы. В белом от зноя небе редко проплывало прозрачное облако, не обещая дождя, и вечера совсем не приносили прохлады, лишь напитывая воздух банной влажностью.

Цветы в оранжерее, за день истомленные зноем, жадно пили воду и молчаливо жаловались Марьяне, ей же некому было пожаловаться на жар, который сжигал ее изнутри. О том, что происходит в ее семье, она не могла рассказать ни Светлане, ни Алексею, ни кому-то из друзей отца. Обида копилась в ней, словно черный клубок, а будущее казалось беспросветным коридором, по которому она обречена двигаться на ощупь в полном одиночестве. От отчаяния Марьяна решилась на странный шаг – отправиться на прием к гадалке, о которой услышала от косметолога в салоне.

Эта женщина получила известность после участия в телепередаче, где колдуны и целители демонстрировали свои необычные возможности. Она брала за сеанс немалые деньги, но, по отзывам, творила настоящие чудеса – находила пропавших людей, узнавала прошлое и давала точные предсказания. Марьяна не особенно верила в помощь потусторонних сил, но не могла не видеть, что происходящее с Георгием не поддается рациональному объяснению. Это было слишком похоже на колдовской морок, наваждение, приворот.

Гадалка, крупная женщина с резкими чертами лица, принимала посетителей в собственной квартире, разделенной на жилую зону и «кабинет». В прихожей и гостиной, где Марьяне пришлось ждать минут десять, ничто не говорило о занятиях хозяйки, но кабинет был богато декорирован атрибутами ее профессии – церковными свечами, чучелами мелких зверушек, хрустальными шарами. Стеллаж был уставлен флаконами с маслами и солями. На столе были разложены колоды гадальных карт.

Ведунья вышла, одетая в расшитый бисером черный балахон. У нее был брезгливый, равнодушный рот и совиный взгляд, не выражающий ничего, кроме усталости. Тяжелый макияж старил лицо, но руки, унизанные крупными серебряными кольцами, были пухлыми и свежими. Она едва взглянула на Марьяну и сразу взялась за карты, вынула из ящика стола стопку канцелярских листков.

– Напишите здесь ваше имя, дату и время рождения. И расскажите свою проблему.

– Я рассчитывала, что это вы расскажете обо мне, – возразила Марьяна, все же выполняя указания.

– Ну не я же к вам пришла, – ответила та с нетерпеливой гримасой. – Я не буду загадки разгадывать. Обрисуйте вопрос, а я скажу, могу помочь или нет.

Задетая и удивленная ее тоном, Марьяна заметила:

– Мне сказали, что за ту цену, которую я заплатила, я получу полный комплекс услуг.

– А сколько вы заплатили?

Марьяна назвала сумму. Колдунья поморщилась, перебирая карты.

– Ладно, пусть будет комплекс. Так что у вас, муж завел любовницу? И что вы хотите? Ее отсушить, а мужа вернуть? Я так поняла?

Для Марьяны вдруг стало очевидным, что она совершила глупость, придя сюда, чтоб за свои же деньги служить предметом насмешек для безвкусной полуграмотной бабы, ловко устроившей бизнес на продаже несбыточных надежд. Разложив карты, колдунья рассматривала их со скучающим видом, подперев щеку рукой.

– Муж у вас видный мужчина? Бизнесом занимается? И лет ему возле сорока?

Марьяна тут же поняла, что это первое, что мог предположить любой доморощенный психолог.

– Вы на него сильно злитесь, хотя злиться вам надо на себя, – в том же духе продолжала прорицательница.

– А вы можете сказать, почему я на него так сильно злюсь? – спросила Марьяна. Она все же решила заставить гадалку затратить усилия хотя бы на то, чтобы отделаться от нее без скандала.

– Могу. Только вы это сами знаете. Я лучше скажу, что вам делать дальше. – Она взяла со стола одну из карт и показала Марьяне. – Это карта вашего мужа, Король кубков. Он амбициозный, властный человек, занимающий высокий пост. В делах он преследует цели любыми средствами и почти всегда добивается успеха. В личной жизни он человек страстный, с порочными наклонностями. Это вас притягивает в нем, и вы не думали о последствиях, когда выходили замуж. Хотя вы знали про его сложности. А это вы – перевернутая Луна. Вы блуждаете в сумерках, без дороги, без понимания, куда вам нужно идти. – Решив, видимо, все же выполнить ритуальный минимум, гадалка зажгла на столе несколько свечей, вынула из связки и передала Марьяне амулет, сделанный из камней и перьев. – Зажмите это в левой руке. И дайте мне фотографию своего мужа. Вы же принесли фотографию?

Марьяна и в самом деле захватила несколько фотографий Георгия, сделанных во время их свадебного путешествия, – об этом ее предупредила по телефону секретарша прорицательницы. Разглядывая фотографии, гадалка даже не стала скрывать внезапно пробудившийся интерес.

– Да, мужчина интересный. Понятно ваше беспокойство. Но мой вам совет, – сказала она, взглянув на Марьяну с откровенной женской завистью, – не пытайтесь удержать его. Все равно не получится. Этот мужчина не ваш.

Опешив от такого нахальства, Марьяна заявила:

– Если вы будете продолжать в том же тоне, я потребую свои деньги назад. И вы их мне вернете. Я не ожидала чудес, но вам, видимо, неизвестны даже элементарные правила работы с клиентом.

– Господи ты боже мой! – хмыкнула гадалка, но не стала спорить. – Сожмите амулет, вдохните масла из этого флакона и сосредоточьтесь на своей проблеме. Помогайте мне, я же не могу работать за вас!

Марьяна подчинилась приказу. «Нужно доиграть в эту игру, раз уж пришла», – подумала она.

Гадалка долго разглядывала фотографию Георгия, поднося к ней руку; тасовала и раскладывала карты и словно пыталась что-то увидеть в пламени свечи. Марьяна почти впала в транс, завороженная пряными запахами, мерцающим светом, неспешными движениями женщины. В какой-то момент ей стало почти комфортно, и она даже удивилась этой внезапной перемене. Но когда гадалка заговорила, раздражение вернулось снова.

– Ваш брак не имеет силы и покровительства. У вас нет и не будет детей, – заявила она. – Все, что бесплодно, не получает поддержки свыше. Но между вами стоит ребенок – может, у вашей разлучницы есть сын от него. Или она ждет ребенка. Он разрушает ваши надежды.

Это был первый фактический, но самый существенный промах ведуньи, и Марьяна не стала молчать.

– А что вы еще можете сказать про эту женщину? – спросила она вкрадчиво. – Сколько ей лет? Какого цвета у нее волосы? Где они познакомились?

– Это неважно, какая разница, – пожала плечами гадалка. – Я вижу не человека, а силу, которая вас разлучает.

– Так я вам скажу, – проговорила Марьяна, не сдерживая ядовитой усмешки. – Моя разлучница, как вы выражаетесь, не имеет ребенка и не может его иметь от моего мужа – по физиологическим причинам. Потому что этой женщины не существует в природе. И я должна была первым делом услышать это от вас.

– Как не существует? – возмутилась гадалка. – Я все вижу отлично! Вы пришли из-за любовного соперничества, вы сами сказали. Я вижу вашу ревность, злость. Вижу, что впереди тупик.

– А я вижу вашу полную профессиональную несостоятельность, – проговорила Марьяна почти с торжеством.

На лице женщины вдруг мелькнула догадка. Поднеся руку к свечам, она сделал вид, что читает в пламени какие-то знаки.

– Да, теперь мне показали, это не женщина. Это мужчина. Молодой. Красивые глаза. Волосы светлые или русые.

– Можно было догадаться и раньше, – заметила Марьяна желчно. – И без всяких сверхъестественных способностей. Это ведь не редкий случай в вашей практике, разве не так?

– Я вам сочувствую, – с холодным злорадством произнесла гадалка. – Но повторяю, здесь ничего нельзя сделать. Я вам с самого начала сказала – отпустите этого мужчину. У него свой путь, а у вас – свой.

Возмущенная, Марьяна даже встала со стула.

– Знаете, когда я шла сюда, я ожидала совсем другого. Муж изменяет мне, почти не скрываясь, постоянно врет, содержит этого… эту наглую дрянь… Купил ему квартиру, машину! Ездит с ним на курорты! И теперь я должна отпустить их и благословить? Может, еще отдать им свой бизнес и все деньги?

– А чего вы ждали, когда шли сюда? – спросила колдунья, подняв бровь.

– Я не верю во все это, но есть же какие-то ваши способы – приворот, порча, проклятье? Я заплатила, вы должны мне хотя бы что-то предложить! Хотя бы ради формальности!

– Во-первых, я ничего вам не должна, – заявила женщина, скривив накрашенный рот. – Во-вторых, порчей я не занимаюсь, это всегда обращается против того, кто заказал. Если вы хотите взять на душу этот грех, зачем вам экстрасенс? Наймите пару уголовников, они ему любую порчу наведут. Просто припугнут или отделают хорошенько, лицо ему испортят. Может, ваш муж после этого успокоится.

– Он сразу поймет, что это сделала я, – возразила Марьяна, опускаясь на свое место.

– Да, поймет, – кивнула гадалка, тасуя колоду. – Но вы же сами сказали, что не верите в магию. А раз не верите, она вам не поможет.

Марьяна чувствовала, что уже достаточно унижена этой лживой черствой женщиной, но почему-то не могла уйти. Обида, копившаяся все эти месяцы, вдруг вскипела в ней и поднялась, как грязная пена. Она была готова расплакаться от беспомощности, от жалости к себе, от невозможности бороться с чужой наглой волей, отнимавшей у нее последнюю надежду.

– Помогите мне, и я поверю во что угодно! – потребовала она, сдерживая дрожь в голосе. – Сделайте так, чтоб он уехал, заболел, умер! Мне не стыдно этого желать, потому что он – бесполезная дрянь, без сердца и без души. Ему нужны только деньги моего мужа, он умеет устроиться на чужой счет. Как насекомое-паразит. Всем будет только лучше, если он исчезнет из нашей жизни!

Продолжая перемешивать карты, гадалка смотрела на нее своим тяжелым взглядом из-под накладных ресниц. Молчание затягивалось, и Марьяна нетерпеливо топнула ногой.

– Сделайте это, и я заплачу сколько нужно. Только предъявите мне результат!

– Порча всегда может обернуться против того, кто ее наводит, – проговорила колдунья. – Слишком большой риск. Я соглашаюсь на это только в особых случаях.

– Просто скажите, что ваши карты и свечи – надувательство и больше ничего!

– Остыньте, дамочка! – нахмурилась ведунья. – Деньги не все решают в этом мире.

– Зачем вы их тогда берете?

Гадалка подумала с полминуты, или сделала вид, что обдумывает что-то, затем вздохнула.

– Ладно, вам все равно тут никто не поможет, кроме меня… Но уж если я и возьмусь за это дело, то заплатить нужно будет вперед. И стоить это будет дорого – мне потом три дня очищать свою ауру от негативной энергетики.

– Нет, это исключено, – сказала Марьяна, внезапно успокаиваясь. – Я ничего не буду платить, пока не увижу результат. Хватит того, что я уже потеряла с вами деньги и время.

Ведунья задула свечи, собрала колоду.

– Раз так, чего вы здесь сидите?.. Да, последний вопрос: ваш муж ведь давно с вами прекратил интимные отношения?

– Это я прекратила! – вспыхнула Марьяна. – Мне противно даже думать, чтобы он касался меня после этой грязи! И кто вам вообще позволил лезть в мою жизнь?

Подумав, ведьма достала с полки один из флаконов.

– Вот, возьмите это. Идите домой. Примите душ и смажьте все тело этим маслом. Ваш муж придет сегодня и захочет с вами переспать. Можете отказываться, но я бы не советовала. Это вам будет доказательство, что я могу реально вернуть мужа к жене.

– Хорошо. Если будет, как вы сказали, я приду и заплачу вперед, – кивнула Марьяна. – Но этого не может случиться – сегодня вечером муж едет в Москву и вернется только в понедельник.

– Поживем – увидим, – заявила ведунья, но Марьяна уже выходила из ее кабинета, не прощаясь и не оглядываясь.

Домой, в Озерное, Марьяна попала уже довольно поздно. Расстроенной и выбитой из колеи после визита к гадалке, ей пришлось еще ужинать с Сергеем Сергеевичем Сирожем.

Речь шла об их судебных делах и об «Альмагесте», который партнеры отца очень хотели заполучить в обмен на свою долю в компании. Георгий же держался за этот актив с удивительным упрямством. Зачем-то он затеял строительство ночного клуба на крыше бизнес-центра. Это был затратный и очень несвоевременный проект, но он занимался им лично, не слушая и не принимая никаких возражений.

Сирож снова пытался играть с Марьяной в какие-то игры, долго разглагольствовал о женском достоинстве, о вызывающем поведении некоторых мужчин и о своем сыне, который якобы все не мог ее забыть. А под конец даже прямо предупредил о каких-то чрезвычайных мерах, которые собираются предпринять против Измайлова обиженные компаньоны. Измученная ревностью, Марьяна все же не допускала мысли о том, чтобы мстить Георгию вместе с Сирожами – ей были слишком неприятны эти люди, не разбирающие средств в достижении целей. А самое главное, она не могла им доверять.

Снимая с лица макияж в своей сорокаметровой спальне, припоминая оскорбительные намеки Сирожа и колкости гадалки, она снова ощущала беспомощную злость. Из зеркала на нее смотрела усталая, безнадежно стареющая женщина с ожесточенным взглядом, с израненным сердцем. Разглядывая морщины у глаз и крыльев носа, она снова и снова думала о том, каким разочарованием сменились надежды, которым она так наивно отдалась всего несколько месяцев назад.

Когда пора уже было ложиться и она стала нехотя раздеваться, чтобы принять душ, в спальню вошла, коротко постучав, взволнованная горничная Валентина.

– Марьяна Павловна, включите телевизор, – пробормотала прислуга, извинившись. – Там теракт на железной дороге, московский поезд взорвали. Водитель сказал, это важно…

С недоверием покосившись на горничную, Марьяна взяла пульт, нашла новостной канал. И, увидев на экране горящие вагоны, спасателей в оранжевых жилетах, человека в форме железнодорожного чиновника, что-то быстро говорящего в камеру, застыла, пораженная. В этом поезде ехал Георгий.

Его телефон долго не отвечал, и на какой-то момент ей сделалось не по себе, как бывает в дурном сне, вернее, в первые секунды после пробуждения от кошмара. За эти секунды она успела представить его смерть и тут же увериться, что это невозможная ошибка, потому что существование без него было немыслимо. Судьба не могла так сурово наказывать ее, никому не сделавшую зла.

Наконец, услышав его голос, она испытала такую радость и облегчение, что едва смогла это скрыть. Он же отвечал вполне спокойно:

– Со мной все в порядке, еду к тебе, в Озерное. Я не звонил – думал, ты уже легла. Представь, опоздал на поезд, второй раз в жизни. Потом взял билет на экспресс, зашел еще в ресторан, вернулся на вокзал – а там на табло: «отмена, отмена». До сих пор не верится. Что там говорят?

Стараясь, чтобы и ее голос казался ровным, она рассказала то, что узнала из новостей – много жертв, пожар уже нейтрализовали, пути восстанавливают, но поезда пойдут только через несколько часов.

– Да, я уже написал Ирине, чтоб перебронировала мне на самолет, – проговорил Георгий. – Ничего, опоздаю на день, как раз подхвачу Вальтера и поеду с ним. Заодно возьму учредительные по фонду, в сейфе в кабинете, забыл тебя попросить. – Помолчав, он добавил: – Кстати, очень приятно, что ты беспокоишься. Пробок нет. Я буду уже минут через двадцать.

Тревоге, которую она пережила, нужно было как-то перегореть, и Марьяна почти машинально схватилась перебирать свою домашнюю одежду – ночные сорочки, пеньюары, корсажи, зачем-то купленные перед свадьбой в совершенно избыточном количестве. Выбрав наконец пижаму и короткий шелковый халат, она поняла, что еще успеет принять душ. А выйдя из ванной, слегка нарумянила лицо и тронула карандашом глаза, ругая себя перед зеркалом: «Боже, что я делаю! Зачем, зачем?»

Когда наконец подъехала машина, она едва удержалась от желания сбежать вниз, чтобы встретить мужа у крыльца, обнять прямо при прислуге, как делают любящие жены в сентиментальных кинороманах. Все же она спустилась в холл.

Георгий вошел с дорожной сумкой, в замшевом пиджаке поверх легкого джемпера, в светлых мокасинах и с каким-то помолодевшим, залихватским лицом. По его виду Марьяна поняла, что он изрядно пьян.

– На заборе за блок-постом вот такими буквами написали: «Кончай бухать, займись делом!» Кто там строится, не знаешь? – спросил он, поднимаясь вслед за ней в спальню. – Я выпил в машине полбутылки коньяка, но тут еще осталось. Ты не против?

В спальне, разлив коньяк, он подошел и взял ее за руки.

– Честно сказать, раньше не верил в такие истории. Ты очень сексуальная в этой пижаме. Хочешь, сделаю тебе массаж ступней?

– Нет, – быстро ответила она и хотела высвободиться, но Георгий с силой привлек ее к себе. Когда он нашел своим ртом ее губы, она почувствовала острую слабость, но все же снова попыталась отстраниться, повторяя:

– Зачем это? Ты понимаешь, что ты делаешь?

– Всего лишь собираюсь заняться любовью со своей женой, – заявил он, продолжая настойчиво подталкивать Марьяну к кровати. – Нужно же ознаменовать мое чудесное спасение и возвращение к новой жизни.

– К новой жизни? – совсем теряя над собой власть, пробормотала она.

– Как феникс из пепла. Или Осирис, разрубленный на части.

Больше не в силах сопротивляться, Марьяна позволила уложить себя на постель. И, поддаваясь его натиску, подумала, что обещание новой жизни еще может возродить ее почти умершие надежды, как возрождались упомянутые им боги и персонажи легенд.

Когда все закончилось, прикрыв в изнеможении глаза, ощущая приятную пустоту внутри себя, чувствуя, как Георгий ласково треплет и накручивает на пальцы ее волосы, Марьяна вдруг нащупала где-то в уголке сознания помеху, крадущую полноту этого неожиданного счастья – как горошина под периной или камешек в туфле. Тогда она вспомнила про флакон, который дала ей гадалка и который она так и не достала из сумки. И тут же подумала, что обещание ведьмы все же сбылось.

Конечно, это было всего лишь совпадение, но теперь она не могла отделаться от мысли, что настоящей причиной взрыва была не злая воля террористов или неких политических сил, а ее жадное желание вернуть себе то, что принадлежит ей по праву.

– Ты что-то хотел мне сказать? – осторожно напомнила она, садясь на постели и прикрывая грудь простыней.

– Сказать?

– Про новую жизнь, которую мы теперь должны начать.

Георгий посмотрел на нее и совершенно невпопад спросил:

– Может, нам попробовать завести ребенка?

Она ожидала услышать совсем не это. Ей тут же пришло в голову, что его внезапная вспышка страсти была вызвана не возвратившимся чувством, а какими-то практическими соображениями. Тут же она почувствовала стыд своей наготы перед ним и начала одеваться, вытаскивая из складок простыней свою одежду, нервно отвечая:

– Не знаю. Это слишком серьезный шаг. Я не готова обсуждать это сейчас. Мне нужно в ванную.

Георгий поймал ее за рукав пижамы.

– Маша, ну конечно, сейчас мы ничего не будем обсуждать. Сядь. Я просто хочу, чтобы ты знала: ты очень важный человек в моей жизни. Очень близкий мне человек. Я не хочу тебя потерять. Правда. Это не просто слова.

«Конечно же, это просто слова, если не говорится главное», – возразила она мысленно и все же села на постель, посмотрела ему в лицо. И вместо нужного вопроса зачем-то произнесла:

– Ты будешь спать здесь или пойдешь к себе?

– Как тебе удобней, – ответил он, глядя на нее с кротостью, совсем не идущей к его размякшему после секса и алкоголя лицу.

– Тогда я бы хотела привести себя в порядок. Одна.

Он взял с прикроватной полки бокал с коньяком.

– Хорошо. Понимаю, ты на меня в обиде. Это справедливо. Я веду себя по-свински, это следует признать.

– Ты наконец-то заметил? – горько усмехнулась она.

– Признаю, это не лезет ни в какие ворота, – все с той же кротостью кивнул он. – Свинство и глупость, если трезво посмотреть. Карлсон, который живет без крыши.

«Если ты прекратишь это немедленно, у нас еще будет шанс хоть что-то вернуть», – хотела сказать Марьяна, но он опередил ее:

– Понимаю, как тебе должно быть неприятно…

«Неприятно?» – удивилась она этому вялому, ничего почти не значащему слову.

Он взял ее руку, поднес к губам.

– Я не хотел тебя обманывать, поверь. Думал, все будет иначе… Что я справлюсь. Но я не могу измениться. Это сильнее меня. Прости…

Марьяна испугалась, что он сейчас начнет исповедоваться в тех низменных чувствах, о которых она не могла думать без дрожи брезгливости. Ей было так больно и стыдно, что она вскочила, схватила с туалетного столика расческу и сама начала быстро говорить:

– Я очень устала сегодня, Георгий. Много проблем по отчетам, и Шамшева, и эта жара… Я очень хочу спать. Рада, что с тобой все в порядке, но давай поговорим потом.

– Хорошо, – сказал он и начал отыскивать на полу свои носки, немного нелепый, как все мужчины в этот момент.

Отворачиваясь, чтобы не видеть его всегда непристойной из-за чрезмерности признаков пола наготы, она подумала, что гадалка и в этом не соврала – то, что Марьяне хотелось получить от этого мужчины, уже целиком было отдано другому, и все, что оставалось ей – довольствоваться похмельем в чужом пиру. Перед ней было всего два пути – расстаться с ним или смириться, и в обоих случаях она терпела унизительное поражение, которое делало ее глупой и жалкой, прежде всего в собственных глазах.

– Я хотела спросить у тебя одну вещь, – отвлеклась она, останавливая Георгия уже в дверях. – Почему мы не можем нормально разделиться с Сирожами? Почему не отдать им «Альмагест», раз они так хотят?

– Потому, что я не хочу, – ответил он с улыбкой, приподняв бровь.

 

Глава вторая. Боги жаждут

Вальтер прилетал в Москву из Ханты-Мансийска, где он каким-то боком вписался в проект модернизации перерабатывающего комбината с крупными госинвестициями. Георгий встречал его в аэропорту. В последний год партнер крутился не только в столице и в Питере, но и в регионах, не упуская случая попользоваться и человеческим ресурсом российской глубинки. Ханты-Мансийск он тоже осваивал со всех сторон – уезжая, показывал фотографии белокурого лыжника двадцати трех лет с румянцем во всю щеку, а в пару к нему – крепыша-лейтенанта ракетных войск, который снялся в кителе, фуражке и обнаженный ниже пояса.

У Георгия Максимовича, которого раньше забавляла всеядность компаньона, теперь его откровения вызывали нечто вроде душевной отрыжки. Сам он как-то перестал находить удовольствие в случайном разврате. Сейчас его вполне удовлетворяло то разумное, как ему казалось, равновесие в распределении себя между работой, семьей и личной жизнью. Игорь по-прежнему оставался самым остросюжетным его приключением, и влиять на этот выбор уже не мог никто из близких, даже Марьяна и Максим. Он даже отчасти гордился тем, что отстоял свое право на свободу без открытой конфронтации с женой. Хотя порой осознавал, что замок его благополучия построен на зыбком песке.

Вальтер вышел в зал прибытия одним из первых, со своей чуть язвительной улыбкой на полных лиловато-розовых губах. Он открыл объятия навстречу Георгию и смачно выругался по-русски, выражая предельную радость.

Костюм ладно сидел на его поджарой мальчишеской фигуре, шея была закрыта шелковым платком, и лицо, освеженное загаром и косметическими уколами, матово сияло. Старость видела, что маленький швейцарец не намерен сдаваться без боя, и временно отступила с завоеванных позиций.

– Что ты даришь? – спросил он, усевшись в машине. – Я привез много красной икры и резной моржовый клык. Это удобно дарить?

Он похлопал рукой по своему баулу с золотыми застежками.

– Вполне, – кивнул Георгий. – Я дарю кабинетную гравюру.

– Любит антиквариат? Русские просто помешались на этом. Скупают в Европе старые развалины, которые владельцы годами не могли продать… Мне часто говорят – кто имеет дело с русскими, предает европейские ценности. Но при этом все рвутся в Россию, чтобы хоть немножко здесь нажиться, – он сделал масляные глаза. – А потом погулять с красивыми девочками и мальчиками.

– Поездка оправдала ожидания? – полюбопытствовал Георгий.

– Где-то и около. Расскажу и покажу, – кивнул он, подмигивая. – А как ты поживаешь? Как наш маленький Игорек? – Он снова перешел на немецкий. – Я жду, когда ты уже найдешь себе что-нибудь новенькое, неприлично так долго играть в Ромео и Джульетту в нашем возрасте.

– Ждешь, когда освободится место? – полюбопытствовал Георгий, и тот пожал плечами.

– Конечно. А как здоровье твоей жены? Она все такая же спортивная?

– Пожалуй, – проговорил Георгий по-русски.

– Пожалуй – это значит «да» или «нет»? – спросил Вальтер, не чуждый бытового филологического любопытства.

– Пожалуй – это значит «все возможно в этом лучшем из миров».

По московским меркам недолго постояв в пробке на выезде с кольца, они преодолели остаток пути меньше чем за час, успев за это время обсудить и несколько рабочих вопросов – по передаче акций и по корпоративным отчетам за финансовый год. Перед воротами резиденции пришлось выйти из машины. Люди с автоматами проверили документы, досмотрели, попросили открыть капот и багажник джипа, осветили салон фонарями. Только вслед за этим поднялся шлагбаум, и вооруженный охранник, козырнув, указал им направление к дому.

Трехэтажный особняк с колоннадой поднимался над водоемом; вековые ели стерегли его тайну, как Кощееву смерть. Перед крыльцом на длинных флагштоках развевались шелковые вымпелы. С огромного баннера, закрывшего всю верхнюю часть фасада, смотрел в светлую даль человек, которого Георгий знал когда-то молодым и полным веры в то, что он сможет переделать этот мир.

– Это и называется культ личности? – спросил Вальтер не то в шутку, не то всерьез.

– Добро пожаловать в Византию.

Они оставили джип на стоянке, где поблескивали новым лаком дорогие машины гостей.

– Это же «майбах», – пробормотал Вальтер, приглядываясь к соседнему автомобилю. – Безумие. Все никак не привыкну к этому.

– Попробуй расслабиться и получить удовольствие, – посоветовал Георгий. – Это Москва.

Видимо, предупрежденный с поста охраны, навстречу им вышел Слава Семенков – примечательная личность, внештатный шут при хозяине имения. Когда-то Семенков был менеджером женского вокально-инструментального ансамбля, хорошо поднялся на фанерном чесе по стране, но почти все потерял в кризис. Затем, поставляя живой антураж для частных вечеринок, он перезнакомился со многими влиятельными людьми и мог бы заново сделать карьеру, если б не природная лень и не водка.

Рядом с Семенковым стоял, покачиваясь, бывший скандальный журналист, ныне руководитель крупного медиа-холдинга. Концы его развязанного галстука спускались на выпирающий самодовольный живот.

– Господин Измайлов, наше почтение и шарман! – закричал Семенков, приближаясь. – Хлопцы пьяные, кони запряженные! Вас только ждем!

– Хорошо погуляли? – спросил Георгий, слегка отстраняясь от Славы, лезущего с пьяными объятьями.

– Я ему твердо заявил – всё, оплачивайте мне пересадку печени, или я обделаю ваши персидские ковры во всех углах! – Семенков все же схватил Георгия за рукав. – Я бесценный член общества, пусть мне отрежут кусок от молдавского гастарбайтера. А я воспою его в стихах, как Гораций Мецената.

– Кого в стихах, гастрабайтера? – спросил журналист и сам громко засмеялся своей шутке.

Они подошли к огромным тяжелым дверям, у которых ждал второй кордон охраны: юноши, затянутые в черную униформу с особыми знаками отличия, все светловолосые и голубоглазые, как персонажи трилогии Сорокина про лед.

Журналист шел молча и негромко икал, а Семенков без остановки сыпал словами:

– Для меня ему сорок тысяч жалко, а у самого бабки несчитанные, швыряется, как детки в песочнице. Бассейн – точная копия из дворца Чаушеску. На заметку желтой прессе – он двадцать лет про этот бассейн втайне мечтал. Он же совершенно невменяемый, это медицинский факт, я всем говорю.

– Здравствуйте, – сказал один из охранников, толкая створки дверей, и Георгий вспомнил – испанские каникулы, ночное купание. Это был Гера, юный звеньевой, все такой же строгий и миловидный, хоть и повзрослевший за год.

Не сводя с юноши глаз, Вальтер осторожно тронул Георгия за локоть.

– Пожалуйте за мной, – пригласил Гера и повел гостей к широкой мраморной лестнице с перилами.

– Зал для малых приемов, – тут же пояснил Семенков. – Прошу заметить – мрамор из Италии. Здешний по качеству не подошел, видите ли. А пол из афганского ореха. По рисунку паркета в Лувре!

Оглядываясь, Георгий и сам испытывал невольное восхищение масштабами тщеславия человека, построившего для себя этот роскошный прижизненный мавзолей. Вальтер тоже интересовался интерьерами, но больше поглядывал на Геру.

– Банкетный зал и малые столовые! – объявил торжественно Семенков. – Что тут творилось в пятницу, это не опишет перо Булгакова!

– Почему Булгакова? – спросил, икнув, журналист. – Почему не Гомера?

– А сейчас-то где все? – удивился Георгий, проходя через пустые анфилады. – Мне говорили, сегодня будет самое интересное.

– Будет! – радостно закивал Семенков. – Сегодня банный день! Чужие разъехались, праздник только для своих. Скоро обед, а пока все похмеляются в бильярдной. И мы туда.

– А сам Владимир Львович? – обратился Георгий к юному провожатому. – Я бы хотел поздороваться.

– Он еще отдыхает. Мне сказано отвести вас к гостям, – ответил Гера, слегка розовея под неотступным взглядом Вальтера.

Ожидая лифта, они остановились на площадке лестницы, ведущей, по-видимому, в новые бесконечные салоны и гостиные. Гера вошел в лифт последним, нажал кнопку, и кабина начала плавно и быстро опускаться в преисподнюю дворца.

Алена, сестра Володи, женщина богатырского сложения, с сиплым голосом и детски капризным выражением большого некрасивого лица, играла в бильярд со своим супругом. Преуспевающий адвокат Феликс Курышев – высокий, статный, в светлом костюме и в сапогах из змеиной кожи – с тяжеловатым изяществом двигался вокруг стола, сжимая в пальцах кий. Человек пять гостей с помятыми лицами наблюдали за игрой. Другие выпивали у стойки.

Заметив Георгия, Алена двинулась к нему, сверкая крупными бриллиантами в ушах и на пальцах.

– Измайлов, ёп твою мать! Ты же вчера обещал быть! Ай, да! С этим терактом… Вот гниды казематные, зверье, я бы им яйца поотрывала! – Обняв его, она шепнула: – Чурики, Фильке быстрых не давать. Я его к целителю вожу.

Перед ними вырос кельнер с подносом. Георгий взял стакан и сказал:

– Рад тебя видеть, дорогая, отлично выглядишь. Володя отдыхает?

– Дрыхнет! – хохотнув, сообщила Алена. – Третий же день гужбаним. Пятьдесят лет – не шутки тебе.

– У нас подарки для него.

– Отдай охране, пусть снесут в кабинет, он потом посмотрит. Ты, надеюсь, жену свою не взял? Как ты с ней еще свое хозяйство не отморозил? Она же небось и в постели как ледышка, – Алена хрюкнула и ткнула Георгия кулаком в бок. – И чего ты в эту петлю полез, вот скажи? Нашли бы мы тебе тут подходящего человека. Я бы, может, и сама была бы не прочь!

– Хочу тебе представить моего швейцарского друга и партнера по бизнесу, – Георгий повернулся, подзывая Вальтера. Тот галантно склонился к руке Алены.

– Весьма великолепный дом и парк! Я испытываю полное восхищение. Это милая идея – иметь собственные войска в поместье, как русские императоры в своих дворцах!

– Это не войска, – возразила Алена, – это наш патриотический фронт. Молодежное отделение партии. Ребят же надо вовлекать в политическую жизнь, вот Володя и придумал им форму и звания. Как военная игра, понимаете?

– Понимаю, – серьезно кивнул Вальтер. – Я бы хотел играть в эту игру от утра и до утра.

Георгий оставил их и пошел поздороваться со знакомыми, которых успел заметить в зале. Тут собралась причудливая компания людей, вхожих в ближний круг Владимира Львовича. Молодой, быстро разбогатевший владелец крупной ретейловой сети болтал с депутатом от оппозиции и его любовницей, хозяйкой ювелирного бизнеса. Подчеркнуто трезвый представитель госаппарата с вкрадчивой улыбкой выслушивал бог весть какие признания от подвыпившего тучного банкира.

– Между нами, Измайлов, давно не живем как люди. Аттракцион «среди хищников», – пожаловался, обнимая Георгия, человек из важного закрытого управления, дочь которого недавно купила викторианский особняк в центре Лондона. – Вы там заняли по нишам и расслабляетесь в своей культурной столичке. А у нас все жестче, чем хрен. Или ты, или тебя. Новые жадные пришли… Только шалишь, у стариков позиция крепкая. Стоим, как конь в бетоне.

– Вы там, в своем Питере, реальных объемов и близко не нюхали, – тут же величаво сообщил лысый одышливый банкир. – Собираете крошки со стола. А тут люди такие куски заглатывают, даже удивляешься, откуда здоровье.

До обеда Георгий так и не увидел Владимира Львовича. Тот не появился и за столом, накрытым в большой, как бальный зал, белой с золотом столовой. Место хозяина занял Феликс, рядом с ним села Алена в вечернем наряде и в гарнитуре с изумрудами, купленном, как сама она сообщила, у наследников жены одного советского министра. Появились и другие женщины, почти все с искусственно-красивыми лицами и чрезмерными декольте.

Начался обед с тоста за здоровье хозяина, затем выпили за Алену и Феликса, за гостей, за присутствующих здесь дам. Георгий вдруг вспомнил, что Володя тоже был женат и растил двух дочерей-студенток. Его жена занималась большим бизнесом и, видимо, отсутствовала на юбилее мужа по причине занятости.

Стол сервирован был с той же показной роскошью, с какой делалось все в этом доме. Гостей обслуживали официанты в белых куртках, но тут же скользили по паркету и молодые охранники, затянутые в униформу.

– А этот Слава, он из «наших»? – полюбопытствовал Вальтер, кивая на Семенкова, употребляя специфический немецкий термин. – С ним можно обсуждать?..

Георгий пожал плечами, не в первый раз подумав о том, каких непредставимо разных людей сближает принадлежность к этому особому мужскому профсоюзу то ли избранных, то ли отверженных. И о странном спорте, правила которого заключаются в том, чтобы в любой компании высмотреть «своих».

Семенков по каким-то признакам понял, что речь идет о нем, перегнулся через стол и заговорщицки подмигнул:

– Вы особо-то не наворачивайте, потом в парилке тяжело будет.

– А что мы будем делать в этих банях? – спросил Вальтер с показным иезуитским простодушием.

– Я бы в этих банях всю жизнь прожил, – хихикнул Слава, который быстро хмелел, становясь все более неприятным и жалким.

После третьей перемены блюд за столом стало так шумно, что разговаривать можно было, только перекрикивая других. Кто-то впустил в комнату двух мраморных догов, и они с лаем бегали вокруг стола, выпрашивая куски. Георгий кинул собакам два ломтя ветчины, и Алена закричала:

– Измайлов, только сладкого им не давай! Лучше иди сюда! Потанцуем…

– А муж не приревнует? – спросил Георгий. Алена кинула в сторону Феликса хлебным шариком.

– Пусть попробует… Сами кобели, еще и собак завели!

Георгий поднялся и увидел, что в соседнем небольшом зале и в самом деле танцуют. Несколько разбитных женщин и двое нетрезвых мужчин перетаптывались посреди комнаты. Это так сильно напоминало вечеринку в ресторане советского времени, что он даже развеселился.

– Все вы, мужики, кобели, – продолжала Алена, положив мясистую руку ему на плечо. – Но ты, Измайлов, кобель породистый. Знаешь, какой ты породы? Доберман. Красивый, но умный. И подраться можешь.

Георгий засмеялся. Он чувствовал симпатию к этой нелепой женщине, которая даже в самом дорогом и модном платье была похожа на продавщицу из сельмага.

– А Володя? – спросил он ее. – Он кто?

Она подумала и сказала негромко:

– А мой братец – питон-тихушник. Придушит, заглотит и не подавится. Ты давай осторожнее с ним. Не верь тут никому.

Музыка закончилась, но Алена все не отпускала Георгия. Они продолжали кружиться на месте, обмениваясь шутками, и собаки кружили вокруг них и лизали руки с явным намерением улучить момент и подняться на задние лапы, ткнуться мокрой мордой в лицо. Наконец Георгия позвал кто-то из гостей:

– Георгий Максимович, вы с нами?

– Ну, иди, иди, – шепнула Алена, с явным сожалением выпуская его из кольца крепких рук. – Не слушай никого. Ты – человек.

– Пойдем, я сдам тебя под опеку Феликса, – проговорил Георгий.

Она мотнула растрепанной головой:

– Да что мне Феликс… Только и слышишь: Феликс, Феликс. А кто он? Так, купили пуделя глупой бабе… Однако за время пути собака смогла подрасти.

В дверях его поджидали нервный Вальтер, совсем уже пьяный Семенков и журналист с кислым, скучающим лицом.

– Знаете, куда идти? – спросил Георгий.

– Охрана проводит, – ответил журналист.

– Эй, кто тут воздух испортил? А, это рыба стухла с головы! – смеялся Семенков, размахивая руками. – Небожители, небожители! Дорог нету, больницы позакрывали, старики нищие, миллион брошенных детей по стране! А они жрут и жрут, и все не насосаться… Все им зудит, чтобы как в кино – икра, шампанское, трюфели, омары, девки! А зачем? Да чтобы мы, земные черви, смотрели вверх и гадили зелеными какашками от зависти! Ничего, утро вечера мудреней, еще попомните! Будут и на нашей улице танки! Секция пулевой стрельбы принимает заказы от населения!..

Гера, видимо, приставленный к ним персональным соглядатаем, снова повел их сквозь стеклянную галерею, через внутренний дворик и зимний сад.

– А золотые батареи видали? – продолжал пьяно хихикать Семенков. – Из чистого золота, не вру! Говорю ему, на хер твои трюфели? Зажарь на горячее пару своих мальчишек, может, кого и удивишь!.. Скажут – о! А говно-то с орехами!..

Еще издалека они услышали звуки нежной музыки. Неширокая винтовая лестница вела куда-то вниз, и когда они начали спускаться, Вальтер нервно оглянулся на Георгия.

– Я не понимаю, что говорит этот сумасшедший. Куда мы идем? Это баня?

– Баня, баня, – кивнул журналист, на ходу снимая галстук и засовывая в карман. – Водка, селедка, карашо! Что русскому на здоровье, то немцу – смерть!

Музыка становилась все громче, а лестница все не заканчивалась, но наконец они увидели какой-то неземной фиолетовый свет и оказались в пространстве столь фантастическом, что все на секунду застыли.

Грот, украшенный сталактитами, выложенный мозаикой, был освещен цветными фонарями. В нишах стояли мраморные статуи – Аполлон, Гермес, Дионис. Лица богов скрывали бумажные маски с изображением лица хозяина дома. Это была именно та фотография с огромного предвыборного баннера. Шутка была такой специфической, что по коже пробирал мороз.

Юноши в венках из виноградных листьев и в белых набедренных повязках встречали гостей. Мужчины в темных костюмах выглядели нелепо в этой сказочной обстановке, напоминавшей декорацию к какому-то роскошному голливудскому пеплуму или, скорее, к фильму Феллини. «Хотят как Людвиг Баварский, – подумал Георгий, – а выходит всегда Тримальхион».

Вальтер нервно схватил Георгия за руку и зашептал по-немецки:

– Ущипни меня, я сплю…

– Хочешь проснуться?

– Nein, nein, – горячо воскликнул тот. – Никогда не видел такого… Просто не верю, что так может быть.

– Там можно раздеться, – проговорил Гера, видимо, не собиравшийся их покидать.

– Пошли, чего стоять! – поторопил журналист. – И золото снимите, у кого есть, в сауну же собираемся.

Раздевшись в кабинках и накинув халаты, они последовали за Герой дальше. Тот тоже снял свою амуницию и надел халат, который обвис на его хрупкой фигурке, как солдатская шинель на плечах сына полка.

Они миновали второй коридор и оказались в круглой ротонде, отделанной мрамором, с бархатными занавесами по стенам.

– Это комнаты отдыха, – пояснил Гера, указывая на портьеры. – Там диваны, можно заказать кальян и массаж.

В ротонде уже чувствовался сладковатый влажный дух распаренного дерева.

– Тебе необходим массаж, – подмигнул Георгий Вальтеру. – Ты очень напряжен.

Семенков, увязавшийся за ними, тут же гаркнул:

– Эй, кто там, челаэк! Массажиста для немецкой делегации!

– Нет-нет, – замахал руками Вальтер. – Я не буду! Я уйду!

Он и в самом деле повернул к выходу, но Георгий и Семенков поймали его за рукава и почти насильно повели с собой. Вскоре они вошли под своды купальни, отделанной голубой и желтой мозаикой. Стены украшали картинки с античных ваз, большей частью непристойные, на потолке дрожали бледные блики.

Дно большого полукруглого бассейна тоже было выложено мозаикой. Вдоль края бассейна тянулся узкий пешеходный мостик с перилами, с другой стороны были устроены горячие ванны и джакузи. Здесь собрались уже человек двадцать гостей – немолодые подвыпившие мужчины с обвислыми животами и обрюзгшими лицами, две-три женщины. Подталкивая друг друга локтями, посмеиваясь, они жадно или неуверенно озирались вокруг.

В самом большом бассейне в центре купальни плескались мальчишки. Те, что постарше, сидели на бортике и ели арбуз.

– Нас посадят, – пробормотал испуганный Вальтер. – Нас всех посадят. Это тюремный срок.

– Не ссы, немчура, – засмеялся журналист, догнавший их на мостике. – Баня все грехи смоет.

Из-за мальчишек, которые вели себя довольно шумно, все происходящее напомнило Георгию воскресный день в Диснейленде. Было странно думать, что в ком-то эта картина может возбуждать желание. Он вдруг захотел вернуться в обеденный зал и спросил Геру, на раскрасневшемся лице которого выражалась терпеливая усталость:

– Поможешь мне найти Владимира Львовича?

Парнишка поднял на него равнодушные глаза.

– Сейчас спрошу… Пожалуйста, отдыхайте.

– Успокойся и попробуй расслабиться, – посоветовал Георгий Вальтеру, который все оглядывался в панике. – Сходи в парилку, закажи массаж. Только не делай глупостей.

– Не бросай меня, – взмолился тот.

– Ну-ну, ты не ребенок. Я переговорю с Володей и приду.

Гера вернулся и позвал Георгия.

– Пойдемте. Вас лично ожидает Владимир Львович. Он еще в своих апартаментах.

Георгий вспомнил сравнение, которое когда-то пришло ему на ум: Гера – Гермес, вестник богов.

Они вернулись в ротонду и повернули в коридор налево, прошли через зимний сад, роскошный и прохладный, дышащий свежестью.

Георгий хотел было по-дружески осведомиться у юноши, как он поживает, что нового происходит в его маленькой жизни, но тут же подумал, что это не слишком уместный вопрос – вряд ли существование в этом странном поместье отличалось разнообразием. Да и глупо было ждать искреннего ответа от парнишки, слепо верующего во все нелепости, которым его здесь научили. Маленький фанатик «с мозгами набекрень», как выразился когда-то Игорь.

За зимним садом они обогнали служащего в белом фартуке, который катил перед собой сервировочную тележку. Георгий праздно подумал, хотел ли сам он жить вот так – в галереях бесконечных комнат, в окружении вышколенных стройных пажей. И почти без колебания ответил отрицательно.

В эту минуту он почему-то подумал об Игоре, и тут же услышал небесной красоты звуки – струнные славили радость бытия и бесполые ангельские голоса выводили чистую мелодию: так мать ведет за руку пятилетнюю девочку в белом платьице.

Володя, в халате поверх шелковой пижамы, полулежал в глубоком кресле возле еще разобранной постели, прикрыв веки. Гера приложил палец к губам и показал Георгию на кресло напротив хозяина. Георгий сел.

Следуя крещендо хора, пухлая рука Владимира Львовича, лежащая на колене, медленно поворачивалась ладонью вверх, и пальцы сжимались в кулак, словно он пытался поймать в воздухе звенящие ноты. Но когда форте скрипок вдруг оборвалось на излете, его кисть в изнеможении обмякла. При последних звуках мелодии, тающей где-то в вышине, по его губам прошла легкая судорога. Через секунду он открыл глаза – мутные, как после сна.

– Таким я представляю бессмертие. Где нас с тобой не будет…

– Хорошее исполнение, – проговорил Георгий осторожно.

– Да, в этом я гурман.

Володя сделал знак официанту, и тот начал накрывать завтрак на круглом столике между креслами.

Георгий уже не мог точно ответить на вопрос, что было причиной, а что следствием их многолетней дружбы – выгодное для обеих сторон деловое партнерство или личная приязнь, основанная на общности взглядов. Он хорошо помнил стремительный взлет карьеры Владимира Львовича в начале реформ. Они познакомились в спецсауне для работников руководящего аппарата, куда оба попали по случайности, как перспективная комсомольская смена. Худой, с тонкой шеей и руками, Володя тогда совсем не пил и испуганно глядел из-под шапки черных кудрей на грудастых горкомовских шлюх. Георгий сам не знал, почему взял под свое покровительство недоросля, который был старше на пять лет, но еще только начинал обзаводиться нужными связями и нащупывать вектор будущей судьбы.

Затем был путч, баррикады против танков, упоение свободой на площадях, над толпами людей, охваченных единым порывом. Теперь эти события вспоминались как фрагменты чужой, далекой жизни в чужой и далекой стране.

Начинающий политик демократического толка не забыл приятельских услуг, оказанных комсомольскому выдвиженцу. Георгий же ощутил всю пользу этой дружбы, когда реализовал несколько довольно изящных схем увода в офшоры капиталов Володи, растущих как снежный ком, и так же быстро обесценивающихся в России. Денег было так много, что «прилипшее к рукам» кормило десятки посредников.

– Извини, что в халате… Нас позвали в баню – думал, увидимся там. Собственно, поздравляю тебя от души, хотя и не знаю, чего пожелать – кажется, у тебя есть все, о чем только мечтаем мы, простые смертные, – сказал Георгий, стараясь вложить в свой тон больше дружеского тепла. – Я тут с Вальтером, ты должен его помнить – мой маленький швейцарский друг, который разбирается в банковских хитростях. Наши скромные подарки отнесли к тебе в кабинет.

– Здоровья, – подсказал политик. – Можешь пожелать мне здоровья.

– Ну да, конечно. Здоровья. Это нужно каждому.

– Ты обедал? – спросил Володя. – Хочешь чего-нибудь?

– Я выпью кофе, с твоего позволения.

– Черный без сахара? – Володя подал знак обслуге. – Правда опоздал на тот поезд? И как ты себя теперь ощущаешь?

– Ничего необычного. В первый момент было немного странно… Ставить свечки не пошел, если ты об этом. Хотя все это, конечно, отвратительно – погибли люди, неизвестно зачем, ни за что.

Георгий не собирался рассказывать о том, как опоздал на вокзал – а здесь и в самом деле была странность, потому что это Игорь задержал его, уговорив переложить время и остаться с ним до ночи, чего обычно у них в заводе не было.

Официант разлил кофе в чашки и вышел из комнаты. Владимир Львович проводил его взглядом и произнес после паузы совсем будничным тоном:

– А может, зря не поставил свечку-то? – И продолжал: – У тебя не опухают ноги? А у меня проблема, особенно с утра. Совсем запретили алкоголь. Соленого тоже нельзя, – он взял ломтик диетического хлеба. – А ты в хорошей форме. Отдыхал?

– Да, выбрался на неделю в Италию.

– С погодой повезло?

– В Италии в любую погоду замечательно. Но в этот раз да, повезло.

– Завидую – можешь ездить везде спокойно, без сопровождения. То есть в таком сопровождении, в каком желаешь. У меня нет базы для такого русла… Кстати, как твоя жена?

– Хорошо, – проговорил Георгий, ощущая странное беспокойство из-за его нарочито медлительного тона, изучающего пристального взгляда светлых навыкате глаз. – А как Лариса? Я бы с радостью поздоровался с ней тоже.

– Вчера приезжала с девочками. К сожалению, редко вижу их, – ответил Володя тем же будничным тоном. – Ты, может, слышал, в последнее время у нас были трудности.

Георгий знал в общих чертах, что бизнес жены Владимира Львовича подвергался серьезному давлению и что причиной тому были какие-то нежелательные перестановки в верхах. Но его мало занимали подробности жизни небожителей, к тому же размах деятельности этой семейной империи был так велик, что пошатнуть ее могли только катаклизмы планетарного масштаба.

– Какая работа без трудностей? Лично я уже привык.

– К чему привык? – спросил Владимир Львович, рассеянно отыскивая что-то на столе.

– Привык не заглядывать в пирожок, который ем. Просто решаем проблемы по мере поступления, – Георгий чувствовал, что никак не может поймать скрытую нить этого разговора. – Да, готов отчитаться по нашим текущим. Всё с собой.

– Позже. Завтра, – Володя вдруг посмотрел на него в упор. – Кстати, о пирожках. Ты знаешь Майкла Коваля? Он тоже ваш, питерский.

– Ты уже себя к питерским не причисляешь? – усмехнулся Георгий, настораживаясь при упоминании неприятного имени.

Политик не ответил. Брезгливо осматривая и ощупывая персики в вазе с фруктами, он наконец выбрал один, поднес к лицу и отложил, так и не надкусив.

– Коваль – полезный человек. Не знаю, в курсе ты или нет, но у него прямой выход на начальника личной охраны… сам понимаешь кого. Некоторые к нему обращаются, как в Страсбургский суд… Чтобы гармонизировать сложные ситуации. Он, кстати, делает это с высоким профессионализмом.

«Высокий профессионализм – это отсосать клиенту, не размазав губной помады?» – хотел уточнить Георгий, но сдержался. Он уже слышал, что Коваль взялся представлять интересы сразу нескольких бывших партнеров Павла Козырева, недовольных разделом активов и имевших к холдингу финансовые претензии.

– В нашей ситуации пока все гармонично, если ты об этом, – возразил он, также глядя политику в глаза, пытаясь хоть что-то прочесть на одутловатом, бесстрастном, как посмертная маска, лице.

– Может, ты просто что-то упустил? – заметил Владимир Львович, улыбаясь одними углами губ, и от этой улыбки Георгию сделалось по-настоящему не по себе. – Да, как тебе новая резиденция?

– Очень впечатляет. Даже не ожидал такого. Пещера Али-Бабы, – похвалил Георгий вполне искренне.

– Да, Коваль тоже здесь, – как бы вспомнил Володя, что-то нашаривая ладонью под столешницей. – Он хотел с тобой о чем-то поговорить… Хорошо, когда есть добрые друзья и достойные враги. Друзья – помогут, враги – научат… А по нашим текущим обсудите с Феликсом. Он в курсе всех движений.

Георгий понял, что политик нажал звонок, вызывающий охрану, – через полминуты в дверях возник еще один затянутый в форму блондин и застыл навытяжку, ожидая указаний.

– Проводите Георгия Максимовича обратно в баню, – проговорил политик, подавая Георгию вялую руку. – Отдыхай. Рад был тебя видеть.

В русской парилке два крепких банщика охаживали гостей березовыми вениками. Там Георгий и нашел Вальтера, весьма охотно подставлявшего филейные части под березовые розги. Журналист уже открыто потешался над ним:

– Что, немчура, и хочется, и колется? Эх ты, липучий голландец! А то гляди, тут камеры везде напиханы. Снимут все это непотребство и покажут твоей фрау.

Вальтер испуганно взглянул на Георгия.

– Он говорит, что тут везде камеры?

– Он шутит, не обращай внимания, – заставил себя улыбнуться Георгий Максимович, хотя предположение не показалось ему таким уж невероятным.

Они вышли в зону отдыха, где служители наливали из самоваров чай и разносили холодную хреновуху. В этот момент одышливый банкир, завернутый в простыню, словно древнегреческий философ, подвел к ним человека, которого Георгий сразу узнал. Волосы у нового гостя были сухие и халат совсем свежий – он, видимо, не парился и не купался. Он смущенно протянул Георгию руку.

– Георгий Максимович, помните меня? Я Майкл Коваль… Мы с вами работали в ревизионной комиссии по агропромышленным кластерам. Затем встречались в Лондоне, на благотворительном аукционе…

Не собираясь ему подыгрывать, Георгий молча пожал сухую маленькую ладонь. Этот человек был ему агрессивно неприятен, но обстоятельства заставляли считаться с ним и быть настороже.

– Не хотите сыграть в бильярд? – предложил Коваль. – Тут в соседнем зале есть столы… Я неважный партнер, но попытаюсь вспомнить, чему меня учили.

– Что ж, отличная идея, – проговорил Георгий, вглядываясь в его тревожно-напряженное лицо, матовое и бархатистое от тонального крема. – Я тоже играю по-любительски, но готов поставить пару сотен.

– Да-да, согласен, – тот кивнул с виноватой улыбкой, – без ставки играть неинтересно. Это как в любви, которую ценишь, только когда боишься потерять.

Георгий повернулся к Вальтеру.

– Ты здесь или пойдешь в парилку?

– Я не хочу с этими людьми, я пойду с тобой, – заявил Вальтер по-немецки.

– Расслабься, тут нечего бояться, – также по-немецки ответил Георгий. – А то потом будешь жалеть, что не воспользовался случаем. Не бегай от снайпера, в его игре другие правила.

Георгий Максимович жестом подозвал Геру, который о чем-то переговаривался с официантами, разносившими чай. Вальтер сверкнул глазами.

– Не знаю, во что ты меня впутываешь, но Бог слышит только твои молитвы, Измайлов. Помолись, чтобы я вернулся живым.

Коваль выиграл розыгрыш. Георгий заметил, что он прицеливался по битку левой рукой.

– Да, я тоже левша, – тут же сообщил он. – Не знаю, считать ли это преимуществом, как в теннисе…

– Может, сразу к делу? – предложил Георгий. – Как я понял, у вас ко мне какой-то вопрос?

Тот посерьезнел.

– Да, это так… Прежде всего должен отметить, что это абсолютно приватный разговор. Вам, может быть, покажется странным, Георгий Максимович, но я отношусь к вам с уважением и большой симпатией. Вы человек, который располагает к себе… Поэтому я и хотел поделиться с вами дружескими наблюдениями. Хотя обычно это не в моих правилах.

Георгий, который как раз прицелился по удобному шару, отчего-то смазал удар.

– Наблюдениями?

Семенящими шажками Коваль обошел вокруг стола.

– Знаете, как говорят – на своих ошибках учатся, на чужих наживаются… Я сейчас много думаю про девяностые. Странное было время… На нас сразу обрушилось столько нового, пугающего. И вместе с тем было интересно, хотелось понять, как устроен мир, виделась перспектива впереди. Теперь это совсем ушло. Даже наш уважаемый хозяин… Кто тогда мог предположить, каким упадком закончится этот взлет? Хотя и тогда, и сейчас мы также видели бессилие власти, ее неспособность справиться с протестными выступлениями, с той вечно дремлющей, но страшной стихией, которая называется «русский народ»… Тогда танки, сейчас ОМОН, эта встряска в силовых структурах… Маленький человек, поставленный защищать ценности, в которые он не верит, ведет себя, как хорек в курятнике. Загнанный в угол, он кусается и шипит. Помните, как у Мандельштама? Мы живем, под собою не чуя страны…

– Просто тогда мы были моложе, вот и всё, – возразил Георгий.

– Может быть. Поэтому казалось, что самое главное событие, главный смысл где-то впереди. Да, молодость… бесценный дар, когда им уже не обладаешь. Поэтому он так влечет в других.

Георгий решил промолчать, оценивая положение шаров на столе.

– Видите ли, Георгий Максимович, – тем же приподнятым тоном продолжал Коваль. – Я тут имел возможность чисто случайно познакомиться с некоторыми из ваших остроумных решений вопроса сокращения налогооблагаемой базы. Весьма изобретательные схемы, следует отметить. Вы не шахматист? Признаться, я сам очень интересуюсь этой областью знаний и при других обстоятельствах предложил бы обменяться позитивным опытом…

– Нет, я не шахматист. Предпочитаю карты, – ответил Георгий, принимая у официанта заказанный стакан чая с лимоном.

– Особенно интересны наработки по этому вашему трастовому фонду в Андорре. Конечно, формально вы можете отречься от этой структуры, но между нами… Впрочем, это сейчас неважно. Важно, что всем этим интересуюсь не я один. И не только люди, которые обратились ко мне за советом. К делу могут подключиться и некие третьи силы, о которых мы пока не говорим. Но это весьма влиятельные силы… Они могут заставить с собой считаться, поверьте.

Георгий вспомнил штатную шутку Саши Маркова: «Меня окружали приятные, симпатичные люди, медленно сжимая кольцо».

– Никак не могу понять, Михаил, – вы мне угрожаете? – спросил он, не скрывая уже своего раздражения.

– Что вы, Георгий! – даже с излишней горячностью возразил тот. – Угрожать – дело совершенно не в моей компетенции. Просто я помогаю не доводить ситуацию до того предела, когда уже являются те, кто в этих вопросах компетентен.

Он прервался, чтобы протереть запотевшие очки, и тогда Георгий, повинуясь странному порыву, сам не ожидая, что скажет это, спросил:

– Даже интересно, что вы с ним такого делали, что он от вас не просто сбежал, а прямо сразу решил отправиться… в край киммерийских теней?

От неловкого удара Коваля шар подскочил и едва не вылетел за бортик стола. С видом оскорбленного достоинства он выпрямил спину и улыбнулся сдержанной, хотя и болезненно дрожащей улыбкой.

– Вы не понимаете, Георгий. Я говорю с вами как друг. И как друг вам советую – верните то, что вам не принадлежит. Иначе потеряете гораздо больше.

– Такие вопросы, уважаемый Михаил, обсуждаются не в бане, а в суде, – ответил Георгий Максимович, от раздражения снова смазывая удар. – И с доказательствами на руках. Я наслышан, что вы весьма преуспевающий манипулятор, но метод кнута и пряника не действует на мазохиста-диабетика.

Коваль посмотрел на него из-под очков своими круглыми блестящими глазами.

– Вы действительно хотите обсуждать эти вопросы в суде?

Георгию оставалось только наблюдать, как он забивает подряд два шара – один в угловую, один в среднюю сетку. Он едва не забил и третий, отскочивший от бортика в сантиметрах от лузы.

– А что касается вашего вопроса, – продолжал он, уступая место Георгию, – мне кажется, тот, о ком мы говорим, мог бы сам вам рассказать, что именно тогда случилось. Раз он этого не сделал, на то были свои причины. Вам трудно судить на посторонний взгляд.

Понимая, что проигрывает партию, Георгий почувствовал двойную досаду. Он отложил кий, вынул предусмотрительно захваченный с собой бумажник, бросил деньги на стол.

– Спасибо за компанию, не вижу смысла продолжать. На посторонний взгляд – теперь я лучше понимаю, почему тот, о ком мы говорим, не хочет о вас рассказывать и даже вспоминать.

Тучный банкир заглянул в бильярдную и позвал:

– Эй, питерские, всё пропустите! Семенков бузу устроил. Там снайперы его к стулу привязали, в Вильгельма Теля играть.

– В Вильгельма Теля? Снайперы? – Георгий засмеялся, изобразил тирольский йодль. – Это надо видеть непременно!

– А слыхали анекдот? – продолжал банкир. – Поп в бане говорит евреям: вы, ребята, или уж кресты снимите, или трусы наденьте…

Уже выходя из бильярдной, случайно поймав взгляд Коваля, Георгий со всей определенностью осознал, что нажил себе врага. Но тут же подумал, что у этого неприятного человечка и прежде было достаточно поводов его не любить.

 

Глава третья. Зависть

С июня Игорь ходил на курсы дизайна интерьеров. Ему нравилось учиться и даже казалось, что он наконец нашел занятие по душе. Придумывая и создавая модели нового жилого пространства, он едва ли не впервые в жизни чувствовал творческую радость и гордость за сделанное собственными руками. И Георгий Максимович поощрял его в этом, повторяя, что у мужчины должно быть какое-то занятие помимо выпивки и секса; хотя и выпивки, и секса в их жизни было по-прежнему много.

Их страсть обретала статус прочной связи, и это тоже нравилось Игорю, хотя порой он все же остро чувствовал ревность и обиду, когда Измайлов ехал к своей жене, с которой не мог или не хотел разводиться. Но и жена должна была терпеть то, что Георгий проводил с Игорем почти все выходные, их поездки вдвоем за границу – в Женеву, в Италию, в Таиланд – и еще многое другое.

Теперь Игорю было странно вспоминать себя прежнего: граничившую с глупостью наивность, упрямое желание усложнять простые вещи, свои детские фантазии и страхи.

Жизнь вдруг стала такой полной и ясной, словно продюсеры фильма решили посреди съемок сменить сценариста. Новый автор начал переписывать сюжет в мажорной тональности, но не смог вычеркнуть героев предыдущих серий – в конце августа Игоря начали тревожить тени прошлого.

В Сети его нашел Филипп, рассказал все сплетни и забросал жадными вопросами. Затем объявился Бяшка. В первую субботу сентября приятель праздновал день рождения. Георгий все еще был в Москве, и Игорь решил пойти на вечеринку друга.

Утром в субботу прошлое снова дало о себе знать – позвонил дядя Витя, с которым Игорь не разговаривал больше полугода.

– У Надежды рак. Будут делать химию, в понедельник забирают. Ты явишься попрощаться?

Игорь не столько почувствовал, сколько вспомнил сосущий страх перед этим коротким приговором. Ему стало жалко тетку, на сердце легла тяжесть.

– Хорошо, я заеду, – ответил он. – Сегодня вечером, после семи. Что-нибудь нужно? Лекарства?..

– Поговорим, – коротко отрезал дядя Витя. – Только раз уж обещал, чтобы приехал. Она будет ждать.

Заканчивая дома уборку и разделываясь с кое-какими накопившимися мелкими делами, Игорь думал о тетке и о том, что, наверное, сам он тоже умрет рано, и о Бяшке, который никогда не загадывал дальше завтрашнего дня. Еще он вспоминал вечер, когда Георгий опоздал на поезд и, может быть, избежал смерти. Они почти не говорили о том случае, но Игорь знал, что Измайлов также видел в этом нечто большее, чем простое совпадение.

В клуб Игорь решил поехать на своей машине – не только чтобы похвастаться, но и чтобы не пить с компанией Бяшки и не делать вещей, о которых потом придется жалеть.

Подъезжая к своему бывшему дому, он вдруг подумал, что дядя Витя мог наврать про болезнь тетки, просто чтобы заманить его сюда – около двух недель назад Игорь звонил домой, и тетя Надя ничего не говорила о своем здоровье, только расспрашивала его. Но все оказалось правдой. Тетка, которая вышла встретить его в коридор, выглядела бледной и словно чем-то напуганной. Игорь хорошо знал лицо этого страха – мать несколько месяцев жила с тем же выражением, погруженная в себя, утратившая интерес ко всему, что происходило за пределами ее исхудавшего тела.

С клейкой нежностью тетка обняла его, приникла к груди головой.

– Думала, ты уж не приедешь, Игоречек. Забыла, какой ты красивый, высокий… А я вот, видишь… Иди посиди со мной.

Дядя Витя наблюдал за этой сценой с брезгливой гримасой. Он изменился: казался неопрятным, еще сильнее облысел и раздался вширь. Игорь с удивлением отметил, что, глядя на отчима, совсем ничего не чувствует – ни страха, ни отвращения. Словно тот был совсем чужим, едва знакомым человеком.

В спальне тетка села на постель. Игорь заметил на одеяле книгу – «Животворящий крест».

– Вот, – отдавая ей пакет, сказал Игорь. – Там персики, виноград, конфеты.

– У нас всё есть, – попытался грубо возразить отчим, но тетя Надя остановила его жестом.

– Ну что ты, Витенька, надо же поблагодарить. Лучше пойди и вымой фрукты. Сейчас все вместе поедим. И чаю выпьем.

Игорь подумал, что раньше она бы не решилась указывать отчиму, что делать, даже так мягко. Тот не скрыл недовольства, но взял пакет и ушел.

– Ну, расскажи, как ты живешь, Игорек? Как твое здоровье? Чем занимаешься? – спрашивала тетка, но Игорь по лицу видел, что она не ждет и даже не хочет ответов – здоровые и живущие уже начали вызывать в ней неприязнь, как было и с матерью.

– Нормально, – проговорил он, снова чувствуя боль и жалость к ней. – Учусь на курсах, работаю.

– Ну и хорошо, – кивнула она. – Костюм у тебя красивый. Дорогой? – Она пощупала ткань, погладила его по плечу. – А я вот, видишь – слово Господа Бога нашего читаю. Не задумывалась раньше об этих вещах, а сейчас помолишься, и как будто легче. И за тебя молюсь, и за Виктора. В благополучие и здравие. Тут разные молитвы – от болезни, от скорби. – Лицо ее было отрешенным, но руки перебирали страницы книги быстрыми нервными движениями, словно хотели убежать от больного тела. – Ничего, я держусь, и Витенька помогает, – снова вздохнула она. – Лекарства оплачивает, врачам взятки. Сейчас же, знаешь, без взяток ничего не делают.

– Если вам нужны деньги, я могу сколько-нибудь достать, – проговорил Игорь, отогнав некрасивую мысль, что тетка хотела его видеть только ради этого.

На глазах у нее выступили слезы, она снова обняла Игоря и зашептала:

– Ох, Игорек, ты же одна моя кровиночка, на всем белом свете. Ты прости меня, родной, если я что делала не так… Бог велел прощать. И все же ты устроился в жизни, нашел себя, работаешь. Значит, не так плохо мы тебя воспитали. – Быстро взглянув Игорю в глаза, она добавила шепотом: – И на Виктора не держи зла. Он тоже чувствительный человек, несчастный. Все пьет один, в своей комнате… Мог бы жениться сколько раз. Видно, не хочет.

Дядя Витя вернулся с тарелкой вымытых фруктов и прикрикнул на тетку:

– Что снова сырость развела? Рано плакать, еще всех нас переживешь.

Она вздохнула и легла в постель, завернулась в одеяло.

– Хорошо, Витенька, не буду. Я полежу просто.

– А мы пойдем на кухню, поговорить надо, – заявил дядя Витя, глядя мимо Игоря. – Я чай поставлю. Тебе сюда принесем.

Игорю показалось, что дядя Витя успел выпить, но хочет казаться трезвым. Он двигался с грубой неловкостью – грохнул о плиту чайником, бросил на стол ложки.

– Давай по рюмке? – предложил он, вынимая из шкафчика бутылку дешевой водки.

– Я за рулем, – ответил Игорь.

Криво усмехнувшись, отчим кивнул за окно:

– Твоя, что ли, машина?

Игорь понял, что по старой привычке тот высматривал его, поджидая.

– Моя.

– Хорошо пристроился, я смотрю. Весь гладкий стал, как шалава из стриптиза. Холеный.

Он произнес это тем голосом, которого Игорь так боялся в детстве, потому что за оскорблениями почти всегда следовало рукоприкладство. Но теперь было даже немного странно вспоминать тот страх.

– Все с этим живешь? – продолжал отчим. – Или уже нового нашел?

– Я поеду, – сказал Игорь, поднимаясь.

– Стой, стой, – вдруг разволновался отчим, закрыл дверь в комнату. – Погоди, тут тебе не шутки. Надежда плоха, может, уже не выйдет из больницы.

– А что врачи говорят? – спросил Игорь.

– А что им говорить… сам знаешь, – вздохнул он как-то фальшиво и вдруг засуетился. – Садись, садись, сейчас чаю… Со сгущенкой, как ты любишь. Я побольше положу.

Игорь давно уже не пил чай со сгущенкой, но почему-то не стал возражать.

– Смотрел вчера по первому каналу, расследование – русская идея? – отвлекся отчим. – Дошли, во всем у них виновато православие. Суют мне, что в протестантских странах и у католиков лучше живут. А чем вы меряете, я спрашиваю? Опять бабло, шмотки, жрачка? А душу вы как взвешивали? Может, по-другому посчитать? У нас Толстой, Чайковский, Шолохов и еще чёрта в ступе, а у вас там кто – один Андерсен со своей Фрёкен Бок? И так уже на коленях стоим с их вонючей политкорректностью! Если тебе на улице кавказцы опустят почки всей толпой – им вменят хулиганство. А если ты одному сунешь в поганое рыло – разжигание межнациональной розни. – Он говорил и одновременно пытался открыть пачку с чайными пакетами. Пленка не поддавалась и он наконец рванул со злостью: – Как запечатают, уроды… задницы им так запечатать! – И, не глядя на Игоря, приступил к вопросу, который, видимо, беспокоил его в первую очередь: – А поговорить я хотел вот о чем… Ты из квартиры выписался. Это что означает? Ты соображаешь, что делаешь?

– У меня теперь своя квартира, – ответил Игорь, продолжавший испытывать по этому поводу чувство радости и гордости. – Оформленная в собственность. Мне от тебя больше ничего не надо.

Передернувшись, отчим поднял на него свои словно вымытые в хлорке глаза:

– Значит, заработал-таки передовым трудом… Точнее сказать, задним. Ну понятно, там бабки несчитанные. Что ему, нахапает еще.

Игорю были неприятны эти слова, но теперь и обида от отчима не казалась такой чувствительной, как прежде. Просто зависть чужого человека, чья жизнь сложилась не так успешно, как твоя. Он подумал, что дядя Витя и в самом деле неудачник – никем не любимый, немолодой, обозленный на весь мир. Теперь нелепостью казалось, что мать и сам Игорь, а позже тетка терпели его самодурство ради возможности поселиться в этой запущенной, заставленной старой мебелью квартире, где словно застоялся запах безысходности.

Отчим подвинул к нему чашку, а себе налил водки. Игорь заметил, что у него сильно дрожат руки, а лицо пошло красными пятнами.

– Ты пей, пей чай… А я тебе скажу, что давно собирался, – голос его звенел от ненависти. – Я же вижу тебя насквозь. Ты мелкая порченная дрянь, с детства был такой и остался. Ты в десять лет уже дрочил в сортире, в вашем блядском общежитии, где твоя мамаша давала всем подряд! Я все надеялся из тебя шлюху выбить, но, видно, генетика сильнее воспитания. Ты сам меня спровоцировал, я тут не виноват! Тебе же нравилось, я видел! Потому что ты только снаружи мужик, а внутри баба – и характер подленький, и вечное вранье, и ловкость, как пристроиться за чужой счет…

Игорь встал, но отчим схватил его за руку.

– А что, если я к этому твоему директору пойду и все ему выложу? И еще добавлю, что ты и сейчас ко мне ездишь? Что он на это скажет, а, мартышка?

Игорю было так противно, словно в рот ему попала муха или червивое мясо. Он вырвал руку и быстро вышел в коридор. Дядя Витя догнал его, ухмыляясь.

– И скажу, что ты думал? Еще в подробностях… А, страшно? Очко играет? Он же сразу тебя вышвырнет, хоть это ты понимаешь своими куриными мозгами! А сюда ты уже не вернешься – шиш! – Показывая кукиш, дядя Витя пьяно рассмеялся. – Выбросят тебя на улицу, там тебе и место, шваль! Сдохнешь в подворотне от наркотиков, туда тебе и дорога! Ты понял, что я сказал? А ну, отвечай!..

Игорь вышел из квартиры на лестницу, где недавно покрашенные стены уже снова кто-то изрисовал краской из баллончика. Ему было не по себе от слов дяди Вити, а главное – от той ненависти, которой отчим словно надеялся его раздавить. Но, отъезжая от дома, он очень ясно осознал, что отчим никогда уже не сможет вернуть утраченную власть над ним. Оскорблениями и угрозами дядя Витя лишь пытался расшевелить его, снова вызвать ненависть и страх. Но страха больше не было, а была только брезгливость и досада. Закурив, Игорь ободряюще улыбнулся самому себе, поправляя зеркало заднего вида, и даже подмигнул: «Проехали».

В клубе, в вип-комнате, за двумя составленными столами собрались человек пятнадцать гостей – Китаец, повар Жора, какие-то незнакомые парни. Бяшка сидел у стены, а Филипп в синем парике ходил вокруг гостей с микрофоном и пел под минусовку: «Жить без любви, быть может, просто…» Усатый дядька, похожий на известного телеведущего, снимал застолье на камеру.

Игорь остановился в тени под лестницей, чтобы подождать, пока закончится песня, но Филипп заметил его и вытащил за руку на свет, продолжая шептать в микрофон проникновенные слова.

Бяшка встретил его без улыбки, молча протянул ладонь. По опухшему бледному лицу приятеля было видно, что он находится уже в той стадии двух-трехдневного запоя, когда на смену бездумной нирване приходит тяжелое отупение. Игорь хорошо помнил это состояние, в котором можно запросто покончить с собой без особых причин.

Китаец, все такой же оплывший, желтолицый и добродушный на вид, взялся усаживать Игоря, не упуская случая прижаться животом.

– Одна безешка, в щечку, в щечку, неблагодарный кляйне катце… Никогда не зайдет, не позвонит. А нехорошо забывать старых друзей. Правду сказать, цветочек, у тебя такой мистический роман с продолжением – все на свете позабудешь. Как ты, орхидея моя?

– Это ты, что ли, с олигархом живешь? – вмешался в разговор незнакомый парень с некрасивыми ушами. – Ему лет семьдесят, наверное? Где ты его намандила-то?

– У меня тоже был один бандос, – не сводя с Игоря глаз, заикаясь, проговорил другой, тощий малолетка. – Квартира, как дворец, вся мебель зеркальная, в позолоте. А в спальне на стене крест золотой, с камнями, ему мастер с зоны делал… И во-от такой комод бабок с собой везде носил.

На столе было грязно – в лужицах липкой жидкости мокли просыпавшиеся из пепельницы окурки, захватанные стаканы теснились в избыточном количестве между тарелок с закусками. Кто-то поставил перед Игорем прибор.

– Котинька, ты засранка, но мы тебя любим не за это! – вслед за Китайцем расцеловывая Игоря в щеки, заявил Филипп. – И немедленно штрафную, за именинника! И салат попробуй – сама готовила.

Филипп щедро, через край, разлил шампанское по бокалам. Молчавший до этого момента Бяшка повернул к Игорю лицо:

– Ну что, манекенщица, чего твой топ-менеджер? Плохо ебёт тебя? – И, не дождавшись ответа, продолжал: – Тогда чего ты здесь забыла, с пафосом на роже? Наблюдаем повадки замечательных блядей в природных условиях? Мемуары собралась писать? Путь наверх, бля, и жизнь наверху!

Его лицо поблескивало капельками пота, глаза были стеклянные и пустые. Игорь, который с самого начала чувствовал себя здесь неловко, понял, что должен или уйти, или выпить с Бяшкой и, может быть, потом напиться до бесчувствия и наплевать на осторожность. Он не обиделся, но жалость и нежность к приятелю боролась в нем с рассудительностью человека, которому есть что терять.

– Перестань, Шура, держи себя в руках, – одернул Бяшку усатый дядька-телеведущий, расположившийся рядом с именинником и по-хозяйски обнявший его за плечо. – Мы же отдыхаем, а не ссоримся. Давайте лучше выпьем за тебя.

– Ой, да! Давайте выпьем за нашу Бяшу, – поддержал Филипп. – Она у нас умница, красавица, природа ее всем надарила, и в личном вроде все налаживается, тьфу-тьфу… Я так рада!

– Нашего Бяшу хоть в пирог, хоть в кашу, – притворно оживился Бяшка. – Выпьем за мою жизнь. Вонючую и беспросветную, как жопа дракона…

Игорь пригубил теплого вина, решив, что все же останется на какое-то время, раз уж пришел. Он купил Бяшке золотую цепочку плетения «бисмарк», примерно такую же, какую тот потерял во время их совместных ночных приключений, но не хотел вручать подарок при всех.

– Пойдем поговорим где-нибудь, – предложил он, наклоняясь к приятелю. Но тот ухмыльнулся ему в лицо.

– Не, подруга, я уж другому отдана и буду век ему верна. Хуй на хуй менять – только время терять! Разве что двойной тариф и такси обратно?..

Китаец пытался под столом потрепать Игоря по коленкам.

– Шацхен, тебе уже рассказали, что случилось с Августом Петровичем? Такое несчастье… Был инсульт, парализовало всю левую сторону, теперь лежит и никого не узнает. Вот Филипп за ним ухаживает, наша Флоренс Найтингейл.

– Он всех узнает, – возразил Филипп. – Врач говорит, что он вообще в очень ясном сознании, только у него плохо с речью. Никто, кроме меня, не понимает, что он хочет этим сказать…

– А ты как всегда, – хмыкнул Бяшка. – Пристроилась в первых рядах чужой жопой гвозди дергать.

– Я пристроилась? – Филипп возмущенно всплеснул руками. – Вот это вспомнят тебе, Бяша, на Страшном суде. Да я спины не разгибаю! Он же без меня совершенно беспомощный! А его нужно покормить четыре раза в день диетической едой, памперсы поменять, вынести за ним. – Он обратился к Игорю, словно призывая в свидетели: – Даже не ожидала, что так повернется, представляешь? У нас всегда было взаимное притяжение, еще когда я была мужчиной, а потом мы стали просто как друзья. А перед тем, как все случилось, он мне открыл свои чувства, фактически в любви признался. Я сама обалдела, честное слово! Как будто лампочка включилась – думаю, я же тоже его любила столько лет! Если бы я нормально операцию закончила и документы успела оформить, мы бы с ним официально расписались, и тогда вообще бы не было никаких вопросов… Главное, пятнадцать лет он никому не был нужен, а теперь сразу всем! А где она была, эта племянница, когда я ночами в больнице просиживала, и подарочки врачам, и лекарства на свои деньги…

Он говорил, перекрикивая музыку, и Игорь разбирал не все слова. Но Бяшка, видимо, разобрал хорошо и заявил, сплюнув на пол:

– А я ебал кота в скафандре.

– Ну не хотите – не верьте, а все так и было! – срывая голос, продолжал отстаивать свою правду Филипп. – Он же совершенно одинокий! Он мне сразу объявил, что не хочет даже видеть эту племянницу, даже на порог ее не пускать! И с какой стати ей все достанется, когда я ему уже столько сил и времени отдала?!

– У Августа хата не хуже музея, – заметил парень с некрасивыми ушами. – Там куча всякого старья.

– Я бы на твоем месте, Филиппина, из этого барахла, что подороже, под лифчик бы сложила и вынесла, пока оно в открытом доступе, – все так же брезгливо глядя на друга, посоветовал Бяшка. – Потом будет поздняк. Квартиру ты не высудишь, не надейся. Или я тогда себе тоже сиськи силиконовые вставлю, отвечаю за базар.

– Как ты вообще можешь говорить такое, Бяша! Я что, по-твоему, воровать туда пришла? И вообще, он, может быть, еще поправится… Врачи сказали, что надежда есть.

Больше не слушая Филиппа, Бяшка подозвал официанта:

– Эй, гарсон! Два виски! Ты как, Манекенщица, жахнешь?

– Мне пиво, – заказал его усатый кавалер. – И тебе бы лучше не надо крепкого, Шура.

– И одно пиво! – крикнул Бяшка. – И можешь туда нассать!..

– Саня, это не смешно, – заметил усатый.

– Ой, мужчина, не роняйте мыло в бане, растерзают, – Бяшка внезапно и без всякой причины рассердился на своего спутника. – И не учите меня жизни, лучше обеспечьте достойный месячный доход.

– Ну хватит, хватит, Санек, при чем здесь доход, – смутился «усатый нянь». – Ты уже пьяный. Мы же так хорошо сидим… Ну, давай поцелуемся.

Бяшка придавил в пепельнице окурок желтым от табака пальцем.

– Кто пьяный? Ну и пьяный, а тебе-то что? Ты кто мне тут? Ты вообще по гороскопу козел!

– Держи себя, пожалуйста, в руках, – обиделся мужчина. – Или давай поедем домой, я расплачусь.

Несколько секунд Бяшка, казалось, раздумывал над его предложением, затем взял со стола стакан с шампанским и плеснул ему в лицо. Мужчина с растерянным видом начал вытирать щеки и усы мятыми салфетками, а Бяшка захохотал, глядя, как к усатому подскочил возмущенный и сочувствующий Филипп.

Игорь, на которого попали капли, тоже почувствовал какую-то нервную смешливую щекотку.

– Поехали ко мне, – сказал он, наклоняясь к уху приятеля. – Я буду в машине, на улице.

Тот оглядел Игоря, сощурив серые глаза.

– Так что, двойная такса, Манекенщица? Дискаунтов по дружбе не даю.

– Ничего, проезд оплатишь, – в том же тоне ответил Игорь.

Он незаметно выбрался из-за стола, решив не прощаться ни с кем из бывших приятелей. И только выйдя на улицу, увидел, что за ним увязался Китаец.

– Сбежать надумал, цветочек? Понимаю, тут люди не твоего разлива. Все правильно делаешь, гиацинт мой, – надо себя ценить, пока есть спрос. Ваш товар недолговечный.

– До свидания, – сказал Игорь, решив забыть про вежливость.

– Может, тебе интересно будет знать, мой ландыш, – хватая его за рукав, продолжал Равиль, – что наш несчастный Майкл, которому ты совершенно разбил сердце, снова в Петербурге. И до сих пор хранит твой образ, как печальный талисман.

– Мне все равно, – бросил Игорь на ходу, направляясь к машине.

– И правильно, деточка, сколько их еще будет, – крикнул Китаец ему вслед. – Но если вдруг задумаешься об утешении скорбящих, я мог бы все устроить. На очень привлекательных условиях. Без шуток, мой ангел, там для тебя готовы такие ценные подарки, что мало кто сможет устоять!..

Игорь сел в машину и отъехал от клуба, чтобы развернуться на следующем светофоре и подхватить Бяшку на углу.

По дороге Бяшка немного протрезвел, а когда они подъехали к дому, вдруг струсил и даже не захотел выходить из машины.

– Не, я не пойду. Меня же этот твой с лестницы спустит… Еще в таком виде. Я лучше домой.

– Не ссы, Каштанка, щас в цирк приедем, – успокоил его Игорь. – Тем более мой «этот» в командировке.

– А выпить-то есть? – спросил Бяшка все еще с сомнением. – И это, может, пиццу купить или шаверму? Я голодный, если честно. Там ничего так и не пожрал.

– Всё у меня есть. Пошли, – подбодрил Игорь. – И вообще, аллё, больная, проснитесь после наркоза! Это я, Игорек, а не твой усатый жлоб или кто там еще… Можешь со мной нормально разговаривать? Или у тебя уже кариес весь мозг съел?

В прихожей, снимая ботинки, Бяшка продолжал нервно оглядываться.

– Точно никого? А когда он приезжает? Мне как-то стремно…

– Да без разницы, – сказал Игорь и не удержался, чтобы не похвастаться: – Пусть приезжает, все равно квартира моя. Могу приводить кого захочу.

– Твоя – в смысле он тебе купил, что ли? – не поверил Бяшка. – Ну шикарно! И что за это надо делать? Быть рабом-унитазом?

– Сам ты унитаз, – хмыкнул Игорь, все же невольно представляя, что сказал бы Георгий Максимович, если бы внезапно появился на пороге. – Давай уже, правда, выпьем, а то я сидел там, как наказанный. Виски или коньяк? Чего ты хочешь?

– Хочу всего и сразу, и только самое лучшее, – по-птичьи встряхнулся Бяшка, улыбаясь своей прежней, обезоруживающей улыбкой. – А насчет жлоба усатого – это верно подмечено. Пусть только попробует там не заплатить. Его еще Геннадий зовут, оцениваешь? Дополнительно ко всему.

– Ну и зачем он тебе? У тебя же всегда были нормальные мужики, – вспомнил Игорь, разливая коньяк. – И Голицын, и этот, как его…

Он достал из кармана коробку с подарком.

– Помнишь, ты в сауне посеял? Я вспоминал тут наши загулы, в отрыв по всей программе… Реально круто было, да?

– Круто, – хмуро согласился Бяшка, разглядывая цепочку. – Не, спасибо, я давно хотел… Только ты не нервничай, о'кей? Я не Китаец, мне до фонаря, куда ты пропал, чего не позвонил… Мне по колено. Ты мне ничего не должен, а я тебе. Давай жоранем.

– Ну да, я понимаю, – пожал плечами Игорь. – Но у меня правда был такой период… Не хотелось вспоминать всё это – Филиппа, Китайца… Ну и… вообще.

Бяшка сощурился от дыма, потер глаз.

– Говорю, проехали, Манекенщица. Не каждый может трахнуть друга, когда болит и входит туго. – Он надел цепочку, вышел в коридор к зеркалу. – Хату я заценил. Ремонтик, все дела. Кровать два на два, холодильник – всё как у людей, хлеба и зрелищ, полный пакет. А я теперь на Ленинском живу. Тоже норма в принципе. Только первый этаж.

Он вернулся, и они выпили; Игорь достал из холодильника соус для спагетти, поставил вариться макароны. Включил музыку.

– Так что этот Геннадий? У вас серьёзно?

– Само плывет в руки только то, что не тонет, – хмыкнул Бяшка. – Я его знаешь как называю? Прочти слово «либидо» наоборот.

– А я на курсах учусь. Интерьеры, ландшафтный дизайн, – не смог не поделиться Игорь. – Буду свою фирму открывать. Ну то есть не совсем свою – там еще одна девчонка, она архитектор, племянница одного человека… Ну он партнер Измайлова. В общем, они дают нам денег, будут главными учредителями. А мы пока получим по двадцать процентов. Но если пойдет нормально, года через два к нам перейдет все дело. Я, конечно, этим никогда не занимался, но интересно в принципе… Измайлов говорит, перспективный рынок. Если наработать свою клиентскую базу…

Игорь остановился, заметив, как взгляд Бяшки снова становится стеклянным. Приятель фальшиво хохотнул:

– Олигархом скоро станешь, подруга?

– Нужно же чем-то заниматься…

– Ну понятно. Кому-то ландшафтный дизайн, а кому-то членами давиться, – Бяшка взял бокал и сразу опрокинул в рот коньяк, поморщившись. – Все пути открыты молодежи… Блядь, ехал, думал – покорю весь мир, в кино буду сниматься, кому-то чего-то докажу! Ага, доказал. И снялся. Третий слева в групповухе. С манной кашей по всей роже.

Бяшка сильно затянулся и щелчком отправил окурок в открытое окно.

Игорь хотел утешить его: еще все наладится, всё впереди. Но подумал, что это прозвучит как насмешка.

– Любишь его? – спросил Бяшка словно между прочим.

Игорь пожал плечами.

– Люблю.

– И он тебя?

– Ну да.

– А я издохну – никто не вспомнит.

«Я вспомню», – хотел возразить Игорь, но не стал.

– Чего-то я пить не могу уже, Гарик. У тебя курнуть нет? Или понюхать? – спросил он с выражением смертной тоски на бледном лице.

– Нет, – ответил Игорь, который сейчас особенно остро чувствовал его близость и одновременно непреодолимую отчужденность, причины которой были ясны им обоим. – У меня есть только большая кровать.

Тот усмехнулся криво и ковбойским жестом двинул по столу свой пустой бокал.

– Ну, тогда наливай. Молоко вдвойне вкусней, если это водка! Выпьем, что ли, за любовь.

 

Глава четвертая. Книга мертвых

Ребенок Радика, мальчик, казался спокойным и довольно привлекательным на вид. Наташа кормила его из бутылочки, он ел и одновременно обводил гостей испытующим взглядом. Счастливый отец в свою очередь разглядывал сына издали, словно не решаясь подойти.

– Мать говорит, я в детстве был такой же обжора. Даже не орал, только спал и ел.

– Ну ты и сейчас не особо продвинулся в развитии, – заметил Котов, присев перед кормящей мамой на корточки. – А щеки твои, точно.

– Щеки и губы его, а глаза мои, – согласилась Наташа.

Максим не раз читал о том, как женщин украшает материнство, но видел это в первый раз. Наташа, которую все они помнили голенастым птенцом, удивительно похорошела после родов. Тело приобрело приятную плавность линий, а в лице появилась та сонная припухлость, которая старит зрелых женщин, но придает очарование молодым. Максим видел, что и Котов невольно заглядывается на жену друга, а она как будто не замечает их внимания и смотрит только на ребенка, стараясь сдержать улыбку удовольствия.

Добрыня, выходивший в уборную, вернулся и тоже подошел к кроватке.

– Смотри-ка, он меня узнает. Улыбается.

– Да, он уже всех узнает, – кивнула Наташа, закидывая за спину светлую косу.

– Ладно, собирайся уже, – поторопил ее Радик. – Тебя одну ждем.

– Так няню позови, наверное, – капризно потребовала она. – Я же Матвея не оставлю одного.

Когда Радик вышел, Кот уже открыто уставился на Наташу, и она ответила ему таким же откровенным, пустым взглядом.

– Да, так посмотришь на Жирного, и самому жениться захочется, – заметил Добрынин.

– Лично мне хочется совсем другого, – негромко возразил Кот.

– Мало ли чего кому хочется, – также негромко, в тон ему ответила Наташа и поднялась, положила ребенка в кроватку.

Радик вернулся с няней и позвал друзей в столовую, к бару.

– Выпьем и поедем.

– Измайлов, ты все еще в завязке? – полюбопытствовал Котов. – И как ощущения?

Добрынин подмигнул.

– Ты, может, и трахаться бросил, а, Максимен?

– Нет, не бросил. Я все хотел спросить тебя, Кочетков, – проговорил Максим, наливая себе апельсинового сока. – Что вы сделали с той проституткой?

Радик пошел пятнами, а Кот побледнел, дернул бровью.

– Да чего ты, Макс, – через силу усмехнулся Добрыня. – Всех проституток не упомнишь, кто что делал.

– Эту он должен помнить.

– Сменим тему, Измайлов, – зло и вкрадчиво потребовал Кот. – Это скучно.

– Ты думаешь, я приссал? – заявил вдруг Радик. – А я скажу, мне по херу. Той весной с марта месяца в области нашли девять мертвых проституток. Менты взяли хачей, которые держали там точки с девками, и хачи дали признательные показания. Одной шалавой больше – одной меньше, такой расклад. Еще вопросы?

– Во суки черножопые, – возмутился Добрынин. – Распоряжаются уже как хотят. Погрузить всех в товарные вагоны, и обратно в кишлаки. А по периметру колючую проволоку и вышки с автоматчиками.

– Но ведь ту девчонку не хачи убили, – возразил Максим. – Ее ты убил.

– Да я ебал, Измайлов, – взвился Радик. – Ну, давай к мусорам, донеси на меня! Мне посрать, ничего уже не докажешь!

Максим поднял бровь.

– При чем здесь менты? Мне просто интересно, что ты чувствуешь. Как тебе живется с этими ощущениями?

– Кончай играть в психолога, Максимен, – потребовал Добрыня. Радик отпихнул его и вплотную приблизился к Максиму.

– Слышь, Измайлов, не еби мне мозг! Интересно тебе? Сам попробуй и узнаешь! А мне похуй, ты понял? Ничего я не чувствую… Я, блядь, не студент Раскольников. А этой шлюхе все равно одна дорога – на компост. Уяснил? Круговорот вещей в природе!

– Всё сущее существует для того, чтобы быть потребленным, – заявил Котов, разглядывая коньяк в своей рюмке на просвет, и Максим вдруг вспомнил, как сам не раз произносил эту фразу с тем же отвратительным самодовольством.

В комнату вошла Наташа в белом спортивном костюмчике и в босоножках на платформе.

– Ну что, едем? Я готова.

Радик подошел к жене и обнял своей короткопалой рукой ее обтянутые латексом бедра.

– Поехали, чего сидите? Бабы ждут уже, наверное. И это, Измайлов… В общем, кончай грузить.

Из той части торгового комплекса, где был залит искусственный каток, тянуло прохладой. Радик и Добрынин решили отсидеться в баре, Максим хотел присоединиться к ним, но Китти в синей вязаной шапочке подкатила к бортику и схватила его за рукав.

– Привет! Тут так здорово! Иди скорей, пока нет очереди за коньками.

Ее обыкновенно бледное лицо разрумянилось, в глазах отражался белый искусственный лед.

Максим сам не знал, зачем снова сблизился с Катей, это получилось как-то само собой, без участия его воли. Но он чувствовал, что постепенно пропитывается ее приторной нежностью, словно губка, погруженная в сироп. В последнее время она обязательно была где-то поблизости – красивая и нетребовательная, всегда в хорошем расположении духа, готовая слушать его с живым интересом. И он постепенно привыкал к этому удобству, несмотря на всю его искусственность.

– Тут так классно! – не ослабляя радостной улыбки, повторила она. – А вы идете, ребята?

– Нет, мы в бар, – отказался Добрынин.

– А кто-то собирался худеть.

– Я в форме, – буркнул Радик. – Круг – это форма.

Громко играла музыка. Котов и Наташа уже надевали коньки, сидя рядом на скамейке.

– А я бы посмотрел на Жирного на льду, – заметил Котов, двусмысленно улыбаясь Наташе. – Что ты его не уговорила?

– Ничего, скоро я его на фитнес отправлю, – пообещала молодая Кочеткова. – Будет еще фигура лучше вас всех.

Максим выехал на лед, сделал круг вдоль бортика.

Вика-Румпель в красном свитере и в короткой разлетающейся юбке быстро промчалась мимо, помахала ему рукой. Китти крикнула: «Макс! Смотри», – и закружилась на льду. Затем подъехала и взяла его за руку.

– Давай будем как фигуристы. Парное катание. Я так люблю!

Вместе с ней он сделал еще два круга. Катя запыхалась, он отпустил ее руку и прибавил скорость, а потом резко остановился, тяжело дыша.

В этот момент что-то произошло с окружающей реальностью – мир встряхнули, как он встряхивал в самых первых своих воспоминаниях детский калейдоскоп, и Максим увидел подо льдом мертвых проституток.

Они лежали, сложив на груди замерзшие руки, как девять Белоснежек в одном ледяном гробу. На их телах чернели запекшиеся раны, а лица были отмечены следами побоев, но не выражали страдания – только безучастность смерти. В одной из них Максим узнал девочку, убитую Радиком.

Смерть уничтожила все, что привнесла в ее облик жалкая профессия, и теперь ее лицо уже не казалось плебейским и невыразительным. Напротив, это лицо уже невозможно было забыть.

Рядом с ней лежала Таня. Мокрые волосы и частицы речного песка прилипли к ее бескровному лбу, белое платье облепляло тело. Она была мертва, как и остальные.

Все так же звучала из динамиков музыка, и нарядные люди скользили по льду, не замечая под собой трупов. Максим опустился на колени и закрыл глаза, чувствуя невосполнимый недостаток воздуха и острую боль в области сердца.

– Ты что, Макс? Ты упал? – послышался рядом звонкий голосок Китти. – Давай я тебе помогу… Держись за руку.

Он посмотрел на нее невидящим взглядом и поднялся сам, цепляясь за бортик, постепенно приходя в себя.

– Тебе плохо? – спросила она встревоженно. – Принести воды?

– Нет, – сказал он. – Нет, просто ушиб колено.

Ближе к ночи вся компания решила отправиться в клуб, но Максим отказался ехать с ними. Уговоры приятелей и почти искреннее огорчение Кати только сильнее расхолодило его, заставляя думать о новом бездарно потерянном дне, который он провел с чужими, неприятными ему людьми.

– Конечно, я тоже никуда не поеду, – решила Китти. – Раз ты устал, посидим дома.

Она расцеловалась с Наташей так, будто впереди их ожидала долгая разлука. Добрыня, а за ним Радик протянули Максиму ладони для рукопожатия, Котов похлопал по плечу.

– Жениться тебе надо, барин.

– Все-таки ты занудный тип, Измайлов, – вдруг заметила Наташа. – У тебя такая девушка, я сама завидую. А ты сидишь, как будто всех родственников похоронил.

Китти снова обняла подругу, потерлась носом о ее щеку.

– Во дают, – хохотнул Радик, но тут же взял строгий тон. – Правда, Измайлов, пора тебе развязывать с выпивкой. А то чего-то ты левыми темами загрузился.

– Все суета и шуршание гламура, – добавил Кот.

Когда они вышли из торгового центра и Максим сел за руль, Китти заботливо заглянула ему в глаза.

– Колено не болит? Знаешь, у тебя иногда бывает такой одинокий и загадочный вид… Это, кстати, очень нравится женщинам. Сразу хочется что-нибудь сделать для тебя, залечить твои душевные раны.

– К чему ты клонишь? – спросил он, поворачивая ключ в зажигании.

– Хочу, чтобы ты знал, как хорошо я тебя понимаю. Никто не знает тебя лучше, чем я. Мы ведь очень подходим друг другу, Макс.

– Вот как? – он нажал на педаль газа, и машина мягко тронулась с места. – Почему?

– Да потому что нам хорошо вместе, дурачок!

Она легонько потрепала его по волосам; это прикосновение было так неприятно, что он непроизвольно отдернулся. Китти только улыбнулась и покачала головой.

– Просто не знаю, что с тобой сегодня.

– Я отвезу тебя домой, – сказал Максим. – Мне нужно побыть одному.

Бритый Осипенко, полковник в отставке, начальник службы безопасности деда, теперь работал на компанию отца. Он встретил Максима на пороге кабинета, не выражая ни удивления, ни каких-то других эмоций.

– Мне нужно найти человека, – сразу приступил к делу Максим. – Вы же можете?

– Можем. Что за человек? Женщина?

– Да, женщина. Это личное дело.

– Личное – это хорошо, – кивнул Осипенко и положил перед собой листок бумаги. – Расскажи, что известно, а я отвечу, сколько надо времени.

С тех пор, как они расстались, Таня дала о себе знать только раз. Она написала ему по электронной почте, что уезжает в Москву, что ей подвернулся счастливый шанс из тех, что бывают раз в жизни. Она обещала позвонить или написать, как устроится, но так и не сделала ни того ни другого. Максиму стало казаться, что он начал забывать ее, но после странного видения на катке он ощущал все возрастающее беспокойство.

Режиссер Гриша, которого Максим как-то встретил в одном из ночных заведений, довольно резко отозвался о своей бывшей приме: «Я думал, она правда хочет стать актрисой, а она просто искала ёбаря с деньгами. Нашла какого-то продюсера, поехала с ним покорять столицу. И не ищи ее – не советую».

Припоминая эти подробности для Осипенко, Максим подумал вдруг, что у него, кажется, нет даже ни одной ее фотографии; ту, что была в телефоне, он удалил со всеми другими файлами, когда поменял трубку на новую.

Полковник покачал головой.

– Говоришь, из Твери? А подружки какие-то там остались? Или здесь? Обычно подружки все знают.

– Разве что в театре, – пожал плечами Максим.

– Ну ладно, найдем твою златовласку, неделя максимум, – пообещал Осипенко. – Что еще?

– А еще я хотел выяснить про одно дело… Просто из любопытства. Прошлой весной находили вдоль трассы мертвых проституток, всего девять девушек. Вроде как дело раскрыли, но я не знаю, был ли суд…

– И что ты хочешь выяснить? – спросил полковник, строго сдвигая брови.

– Не знаю, – ответил Максим. – Может быть, ничего.

– Скажу тебе по опыту – не надо парню из хорошей семьи лезть в такие дела. Даже «просто из любопытства».

Максим поднялся.

– Да, наверное, так. Я думаю, про наш разговор необязательно кому-то знать… Отцу или Марьяне Павловне.

– Ну этого мог бы и не говорить, – заметил Осипенко, протягивая ему руку на прощанье. – Сам тебя найду.

 

Глава пятая. Толкование сновидений

Трель телефонного звонка вторглась в сон Георгия, запутанный и чем-то неприятный. Не открывая глаз, он приложил трубку к уху.

– Разбудил? – проговорил отдаленный и так же чем-то неприятный Марков.

– А сам как думаешь?

Георгий дотянулся до часов – полвосьмого утра. В комнате было сумеречно, только зеркало над камином как будто светилось изнутри.

– Ну, говори, что?

– На «Альмагесте» конструкции херакнулись, рабочему ноги раздавило, – сообщил без предисловий Саша. – Хорошо, ночь – внизу никого не убило. Две балки слетели, машину задело припаркованную.

Это были дурные новости – из тех, что всегда ожидаются подспудно, но всякий раз застают врасплох. Георгий сел на кровати.

– А какого черта тогда стяжки укрепляли по второму разу? И что там люди делали ночью?

– Ну ты же торопил со сдачей. Прораб и поставил их в три смены. В общем, я туда, и Казька по дороге. Сейчас же понаедут – и технадзор, и телевидение, и чёрти в ступе.

Уже прикидывая возможные последствия, Георгий уточнил:

– Так что там, кто-то сильно пострадал?

– Говорю, двух ног нету. Молодой парень, двадцать с чем-то лет. У него еще кровопотеря сильная… Они там скорую не сразу вызвали, боялись. Чувствую, сейчас начнется – этим же только повод дай, начнут рвать нас в клочья.

Георгий подошел к зеркалу, разминая затекшую от неудобной позы шею.

– Ладно, не паникуй. С пострадавшим договоримся, я подключу специально обученных людей. У Анны должно быть готово на этот случай. Прораба проинструктируй лично. И вообще, спокойнее там, Саша, без резких движений.

– Какие движения в нашей позе, Гоша? – процедил сквозь зубы Марков. – Только подмахивать… В общем, ждем тебя на месте. Включай свой изощренный интеллект.

Марьяна уже завтракала в столовой – ела жидкую гречневую кашу, запивая компотом из сухофруктов.

– Доброе утро. Без масла и без соли? – спросил Георгий, кивая на ее тарелку.

– Без масла, без соли, на родниковой воде, – ответила она с застывшей полуулыбкой. В последнее время он часто подмечал на ее лице это выражение отстраненной дежурной вежливости, словно он был ей не мужем, а соседом по столу на официальном приеме.

Он не мог сказать, в какой момент перестал ощущать со стороны жены пристальное подозрительное внимание ко всему, что делал, – перемена произошла незаметно и естественно. Но однажды чувство несвободы, доставлявшее ему неудобство с того самого дня, когда он надел ей на палец обручальное кольцо, вдруг исчезло. Можно было заключить, что она приняла правила игры, которые предлагал Георгий, но он пока не торопился с выводами.

– Звонил Саша Марков… У нас ЧП на стройке.

– Знаю, Васкунец меня уже поставил в известность, – кивнула она. – Но это целиком твой проект, мы не имеем отношения.

Спокойствие жены немного удивило Георгия – обычно та даже слишком эмоционально реагировала на подобные новости.

– Умываешь руки? – спросил он, наливая себе кофе.

– Мои руки и так чистые, – ответила она, помолчав.

– Ну-ну, извини, я просто пошутил.

– Рада, что у тебя хорошее настроение, – через какое-то время проговорила она, помешивая кашу в тарелке. – Кстати, ты не будешь против, если я уеду в Аликанте? Дней на десять. Что-то захотелось отдохнуть, сменить обстановку.

– Ты сегодня это решила? – удивился он.

– Нет, не сегодня. У меня уже заказаны билеты. Просто все забывала тебе сказать. Хочу проверить, что там происходит с домом – наверное, хозяйство запущено и снова какие-нибудь обстоятельства непреодолимой силы. Васкунец меня полностью заменит. Не думаю, что я нужна тебе здесь именно сейчас. Как, впрочем, и всегда.

Георгий глотнул кофе – вкус был горький.

– Само собой, поезжай. Там, должно быть, еще тепло. Я бы тоже присоединился, но теперь не уверен… Полетишь одна?

– Да, одна. Тебя это волнует?

– Конечно, меня волнует все, что происходит с моей женой. И ты напрасно хочешь убедить себя в обратном, – заметил Георгий. – Я позвоню, как только что-то прояснится. Когда вылетаешь?

– Сегодня днем. Но ты не беспокойся, провожать не нужно.

– Даже не заедешь в офис? А ежеквартальные?

– Закроет бухгалтерия. Ты сам просил начать относиться к этим вещам спокойнее, – возразила она. – И я отчасти согласна. К тому же ты – глава компании, принимаешь решения единолично. И, насколько я знаю, отлично умеешь улаживать дела такого рода. Во всем, что касается штрафов, налогов, отчетности и формирования бюджета…

Георгий взглянул на нее внимательнее. На секунду ему показалось, что за ее словами стоит нечто большее, чем намеки на его ловкость в финансовых вопросах.

– Мы в одном окопе, – напомнил он, отодвигая тарелку с неаппетитным омлетом, поставленную перед ним горничной. – А ты упрекаешь меня, что я слишком меткий стрелок.

Марьяна не поддержала шутку, только взглянула на него с холодной усмешкой, которая уже начинала его раздражать.

– Я ни в чем тебя не упрекаю, Георгий. Каждый из нас поступает как считает нужным…

– Ладно, желаю хорошего пути, еще созвонимся в течение дня, – проговорил он, поднимаясь. – Буду держать тебя в курсе событий.

Она сидела, застыв, но он все же заставил себя подойти и поцеловать ее в щеку – правда поцелуй запечатлелся где-то возле виска.

Пока Георгий ехал из Озерного в офис, Марков позвонил ему три раза. Сообщил, что прораб (это был новый человек, взятый на место честного работяги Силантьева) оказался так глуп и непонятлив, что успел уже наделать дополнительных неприятностей. С пострадавшим пока не было возможности поговорить, но Эрнест взял этот раздел на себя. Инженер по технике безопасности уже разбирался на месте с проверяющими из трудовой инспекции и энергонадзора, Казимир занимался пожарниками. Особого интереса со стороны журналистов не наблюдалось – два местных новостных канала приехали подснять упавшие балки, которые почти на метр проломили асфальт.

Было уже понятно, что история не грозит особыми репрессиями, лишь оставит неприятный осадок. Тем большей неожиданностью оказался для Георгия последний звонок Саши. «Действуем по внутренней инструкции, план девять», – коротко сообщил партнер и дал отбой.

«План девять» работал в случае непредусмотренного появления в офисе налоговиков, обэповцев и других непрошенных гостей. Согласно этому плану, который был разработан лет пять назад, в период конфликта с недружественными конкурентами, Георгий должен был ехать на старую дачу в Рощино, включив только телефон экстренной связи, там ждать Эрнеста и по необходимости ставить в известность о ситуации нужного человека в прокуратуре, своих московских партнеров и Вальтера. «План десять» предполагал уже дальнее путешествие – через финскую границу в аэропорт Хельсинки и в Женеву, пока команда во главе с Марковым держит оборону на месте. Все понимали, что противодействовать системе Георгий сможет, только располагая свободой перемещения. Боксировать в наклонной позе было слишком неудобно.

Правда, на этот раз Георгий решил не придерживаться плана буквально. Он позвонил из машины главному юристу холдинга Фридману и главбуху Анне Сергеевне, которую по странному совпадению именно сегодня вызвали в налоговую разбираться с какими-то прошлогодними задолженностями, а затем поехал на Мытнинскую, чтобы на всякий случай перестраховаться – почистить жесткие диски и почту на двух макинтошах, уничтожить кое-какие документы и записки.

Эта заняло около полутора часов. За это время обыск (в ходе которого Эрнест и Фридман уже отметили ряд процедурных нарушений) продвинулся от бухгалтерии к кабинету Маркова. Камеры безопасности записывали происходящее, Осипенко даже ненадолго вывел изображение на какой-то закрытый ресурс, и Георгий несколько минут сам наблюдал в режиме онлайн, как проверяющие с понятыми осматривают кабинеты.

Затем, отпустив машину и водителя, Георгий взял такси и поехал пообедать. Он ждал больше часа, пока наконец в ресторанном зале не появился Карпцов, без всяких признаков беспокойства на лице, словно бы даже довольный тем, как складывается ситуация.

– Честное слово, такого кино я не видел с конца девяностых, – заявил Эрнест с улыбкой. – ОМОН в масках, положили всех на пол, включая женщин, потом согнали в переговорную. В туалет водили под охраной… Даже кого-то пытались лично обыскать. При этом постановление оформлено непонятно как, люди совершенно некомпетентные, действуют нагло, нахрапом… Особо и не скрывали, что под заказ. Я вечером подготовлю апелляцию и жалобы по каждому случаю.

– Что в сухом итоге? – спросил Георгий.

– Докладываю. Мы в разработке с начала этого года. Помнишь, ты уволил такого человека по фамилии Фролов? Вот этот Фролов теперь – их источник. Тебе подумать, что и насколько он знает… Короче, возбуждено уголовное дело, что не очень хорошо, но излечимо. Арестованы счета, что совсем не хорошо, но было предсказуемо. Забрали бухгалтерию и скрутили винчестеры – но мы ведь были готовы к такому развороту событий?

– Сервер в Женеве, – напомнил Георгий.

– Да, забыл сказать – Сашу Маркова задержали и увезли для допроса. Никак было не отмазать. Фридман поехал с ним.

Эта новость обеспокоила Георгия.

– И что?

– Ну, наверное, будут вербовать… Не знаю. Или припугнуть хотят, на дурака. В любом случае обязаны отпустить через три часа. Пусть попробуют не выполнить, упыри.

– Сам что об этом думаешь?

– Знаешь, чем Россия отличается… ну, ну, например, от Катманду? – ответил Эрнест вопросом в своем стиле.

– Тем, что там сначала жарят, а у нас едят живьем?

– Ну почти угадал – аппетитом госчиновников. Другими словами, я думаю, это такой чапаевский наскок, психическая атака… За неимением серьезных аргументов. Кстати, Казимир не исключает, что авария с обрушением конструкций – тоже черное дело чьих-то недобросовестных рук, оплаченных врагами партии. Словом, будем надеяться, что это – устрашающая акция сверху, а не первый ход в шахматной партии, которую нам кто-то хочет навязать…

Георгий взглянул на него, расслышав ноты сомнения в журчащем голосе.

– Что замолчал? Вербализируй до конца.

Эрнест повертел в руках фарфоровую перечницу, отчего-то розовея щеками, словно готовился признаться в тайном пороке.

– Только пойми меня правильно… Я хотел сказать, что женщины… все же устроены иначе, чем мы. Они эмоциональные существа, более непредсказуемые. Что-то в этом духе. Нам нужна ясность, конкретика, полный обзор. А женщина, напротив, стремится к движению в романтическом ключе. Озеро надежды, вулкан страстей, всё в тумане… Не знаю, как ты, но я постоянно с этим сталкиваюсь. Ну то есть мужчине не придет в голову вмешивать в бизнес личные чувства, а для них это в порядке вещей. Помнишь, Чугунков как-то хорошо сказал про самурая и гейшу?..

– Ты хочешь просветить меня, как устроены женщины? – проговорил Георгий. – Или это намек, что я оказался в теплом месте, но в плохое время, как гигиенический тампон?

– Извини, – замялся Эрнест, – поверь, я никогда не стал бы поднимать эту тему, если бы тут не было так тесно переплетено. – Он снял и начал протирать очки. – Мы все тебя очень уважаем, Георгий. Ты лидер, человек ярких идей, с тобой интересно работать и общаться. Конечно, у каждого есть свои слабости… И это, строго говоря, абсолютно твое личное дело. Мы ни в коей мере не посягаем… Но, может, как-то попытаться нейтрализовать Марьяну на время? По крайней мере не дразнить гусей?.. Знаешь, иногда лучше дорого заплатить, чтобы дешево отделаться. Я имею в виду, было бы вполне логично, что супруги вместе отдыхают в Испании…

Георгий и сам был уже почти уверен, что этот наглый рейд обэповцев организован и оплачен по инициативе Марьяны и ее дурных советчиков. В пользу этой версии говорил и внезапный отъезд жены, и ее странное поведение в последние дни. Он понимал, к чему клонит Эрнест, – их новое сближение с Марьяной решило бы множество вопросов. Но в этот раз он не мог, да и не хотел отступать с отвоеванных позиций.

– Я тебя услышал, – кивнул он Эрнесту. – Что еще?

Карпцов открыл свою папку.

– Вот, посмотри, Лев Моисеевич набросал вопросы по паевому фонду. Он, кстати, нас сегодня очень грамотно поддержал. Хотя говорят, два юриста – три мнения, но лично я считаю, что лучше действовать комплексно, чтобы ничего не упустить…

– Меня-то хотели? – задал Георгий последний вопрос.

– Хотели, но не с безумной страстью, – улыбнулся Эрнест. – Думаю, тебе стоит до завтра побыть «на даче у знакомых», а мы с Фридманом пока пропишем диалоги для кульминационной сцены.

– Сашу мне только вытащите, – особо попросил Георгий. – Как будут новости, звони по экстренной связи.

Эрик протянул руку и поднялся.

Георгий понимал, что если его захотят найти «на даче у знакомых», в первую очередь будут искать у Игоря. Но дело пока не принимало настолько серьезный оборот, а переждать временные трудности можно было и здесь, совмещая полезное с приятным. Он не хотел пока звонить Марьяне и предъявлять бездоказательные претензии; нужно было дать ей время одуматься и повернуть назад. Он охотно принимал версию, что Марьяна решила припугнуть его из женской ревности, но не мог допустить мысли, что она перешла на сторону противника, объявив ему открытую войну.

В квартире Игоря Георгий сразу почувствовал, как его отпускает нервное напряжение. Странным образом с обретением собственного жилья мальчик изменил привычку к беспорядку и даже наладил кое-какой домашний уют. Мерно тикали часы в коридоре, в кухне и в ванной комнате было чисто и светло, а кавардак в спальне вполне объяснялся торопливостью утренних сборов.

Георгий немного удивился, увидев черного облезлого котенка, который выскочил откуда-то ему навстречу и сделал лужицу под кухонным столом. Заперев кота в кухне, Георгий прошел в комнату и, не раздеваясь, прилег на кровать.

Ему показалось, что он задремал на секунду и тут же проснулся, но за это время за окном совсем стемнело. Из-под двери пробивался свет. Был какой-то осадок на душе – да, сообразил он, ОБЭП и неприятности на стройке. Но в следующую минуту ему ярко вспомнился сон, который он только что видел. Вместе с Павлом Козыревым они сидели в ресторане на Эйфелевой башне. Как на ладони виден был весь Париж – крыши, парки, мосты через Сену. Они ели улиток в виноградных листьях и пили белое вино, беседуя о каких-то приятных вещах. В этом сне все было залито солнцем, пронизано летним светом, и Георгий испытывал глубокую радость, наблюдая повсюду игру живых красок… Но потом явилась тревога, угроза или предупреждение – в улитках начали попадаться косточки. Георгий стал разворачивать листья и увидел, что ест не улиток, а человеческие пальцы – и узнал пальцы Игоря, округлые розовые ногти… И тут же стальные конструкции огромной башни начали разрушаться, падая ему на голову.

– Ты дома? – позвал он мальчика и сел на постели, включил лампу над кроватью.

Игорь вошел, котенок вбежал за ним.

– Как это я уснул? – проговорил Георгий, снимая часы и массируя затекшее запястье. – Сам не заметил… Откуда взялся зверь?

– Одна девочка на курсах подарила. Он очень породистый, – заявил Игорь, приготовившись отстаивать права животного на совместное проживание.

– Ради бога, убери его из комнаты. А завтра отдай обратно. Нет оснований рассчитывать, что этот гадкий котенок превратится в прекрасного лебедя. Еще не хватало, чтоб после каждого романтического свиданья от меня несло кошками.

– А что ты командуешь? – возмутился было Игорь, но все же поймал котенка и выдворил за дверь. – Я приучу его, не волнуйся… Пока нужно просто обувь убирать.

– Ты вообще представляешь себе, что значит завести животное? – ворчливо возразил Георгий. – Это не игрушка. Конечно, они славные, пока маленькие… Но за ним же нужно постоянно ухаживать – мыть, чистить ковры. Я уже весь в кошачьей шерсти, посмотри…

– Хочешь выпить? – сменил тему мальчик. – Еще остался твой кальвадос.

– Ну, выпью, да, – согласился Георгий. – Зачем я, по-твоему, приехал?

Игорь достал бутылку, бокалы.

Георгий следил за его движениями, чувствуя, как терпкая нежность разливается в груди, словно выдержанный коньяк, деликатно обжигая. И вдруг почему-то попросил:

– Расскажи про Майкла Коваля.

Игорь посмотрел без удивления – просто чтобы проверить, что не ослышался.

– Что рассказать?

– Ну, что он за человек? Дурной, хороший?

На лицо Игоря упала тень. В эту минуту он больше чем всегда напоминал печального Антиноя, последнего бога античного мира.

– Не знаю, я как-то не задумывался. Просто с ним было трудно.

– Хуже, чем со мной?

Игорь издал насмешливый звук, продолжая стоять с бокалом в руке, облокотившись локтем о комод.

– Ну, почти. Он все время говорил.

Георгий подумал, что в его наблюдении есть здравое зерно.

– Это не преступление. Даже целое искусство – все время говорить и так ничего и не сказать.

– Еще у него одна нога короче другой, – сообщил Игорь. – Он такие носил специальные ботинки, ортопедические, чтоб не было заметно.

Георгий вспомнил, что в резиденции Владимира Львовича, в бане, за игрой в бильярд, Коваль и в самом деле прихрамывал в резиновых шлепанцах.

– Ты, кстати, с ним не общался после этого?

– Нет, – ответил Игорь и, поколебавшись, добавил: – Он мне только написал письмо на почту. Ну, что не обиделся… Что желает мне счастья.

– И как? – спросил Георгий, подзывая его и усаживая рядом на кровать. – Напутствие сбылось? Ты счастлив?

– Ну типа того… полный пакет.

Георгий притянул его к себе, с наслаждением ощущая горячую тяжесть его тела.

– Знаешь, кто ты у меня? Мальчик-праздник. Почему с тобой всегда так хорошо, скажи-ка? Вот возьмут и отнимут у меня бизнес и все деньги, и останусь я гол и бос на радость конкурентам. Что тогда будем делать, а, любимая наложница?

– Я все равно тебя буду любить, – ответил тот. – И очень-очень скучать.

Георгий усмехнулся, вспомнив анекдот, который сам же и рассказывал ему.

– А без шуток? Упакуют нас с Сашкой года на два, и что с тобой будет? Ты ведь пропадешь.

– Не пропаду, – заявил он. – Сделаю себе силиконовые сиськи и буду зашибать по две тыщи баксов за ночь.

– На силиконовые сиськи тоже еще надо заработать, – возразил Георгий Максимович, вдыхая запах его волос, скользя рукой по его спине под свитером – по бархатистым лопаткам и плавному изгибу поясницы.

Тот передернул плечами.

– Фигня вопрос, мне откроют кредит. А что, хочешь меня с силиконовыми сиськами?

– Нет уж, оставайся как есть, – решил Георгий. – Хотя две штуки за ночь… Хороший бизнес. Может, самому вложиться?

Игорь вздохнул, позволяя снять с себя джемпер.

– Да я знаю, что ради денег ты готов на все.

– У меня расходы, – возразил Георгий, – жена, любовник, адвокаты… Но тебя я никому не отдам. Ни за какие деньги.

– Потому что я один стою целого зоопарка?

– Потому что ты один.

Уже начав любовный труд, Георгий Максимович краем глаза заметил какое-то движение на полу – это котенок шмыгнул в приоткрытую дверь и побежал в сторону окна.

 

Глава шестая. Сентиментальное путешествие

Китти не слишком торопилась со сборами, и они выехали из дома поздним утром, в начале одиннадцатого. К полудню остались позади обжитые окраины мегаполиса, промзона с долгими ангарами хранилищ и быстровозводимых производственных корпусов. По обочинам трассы потянулись участки тесно сидящих друг на друге садоводческих домиков, а за ними – лес, серые избы, ветровые песни, как обратная перспектива времени; тоннель, ведущий из человеческого мира в хтонический хаос, населенный марами, ёбами и волкодлаками.

Китти сложила автомобильную карту, по которой изучала их путь, и взглянула на Максима с улыбкой.

– Может, включим музыку?

Он покачал головой.

– Не получится. Какие-то проблемы с аппаратурой. Не успел вчера заехать в сервис.

Ее улыбка сделалась еще безмятежнее.

– Ну и хорошо. Так даже лучше – ничто не мешает общению.

Собираясь в это странное путешествие, Максим не планировал брать с собой попутчиков. Но Китти проявила чудеса спокойной трезвой настойчивости, объясняя, почему непременно должна ехать с ним, и в конце концов он сдался. Пунктом назначения была Тверь, поводом – приглашение Бардина, давнего партнера отца, который предлагал им поучаствовать в тендере на строительство деревообрабатывающего комплекса на паях с финнами. Максим получил указания «осмотреться на месте», встретиться с местным чиновником, который лоббировал проект, собрать информацию, но ничего не обещать.

– Давай я тебе почитаю, чтобы было не скучно, – предложила Катя и раскрыла путеводитель. – Тверская область – водный край. Здесь более восьмисот рек, главная из которых – Волга, более шестисот озер, и самое знатное из них – Селигер. Статус «водной» царицы Поволжья держит сама Тверь, расположенная на берегах пяти рек – Волги, Тверцы, Тьмаки, Лазури и Сомигнки. – Она слегка запиналась на незнакомых названиях. – Во время сильнейшего пожара 1763 года средневековая Тверь сгорела дотла. Ее восстановление было поручено архитектору Никитину, который взял за основу схему центра Петербурга с его парадным трехлучием улиц. Так Тверь стала четвертым городом с такой планировкой – после Рима, Версаля и Санкт-Петербурга.

Они проезжали какой-то большой и зажиточный, в сравнении с другими, поселок. Крепкие срубы поднимались над землей на каменных фундаментах, резные наличники белели свежей масляной краской. Хозяйство здесь велось основательно – были заботливо перекопаны под зиму огороды, распилены и сложены в живописные поленницы дрова. Новая церковь голубела жестяной маковкой. Только за кладбищем, над сквозными развалинами колхозных мастерских и щербатой крышей водонапорной башни, зримо очерчивали границу меж двумя мирами стаи ворон.

– Мне всегда нравилось жить на природе, – проговорил Максим, объезжая яму, наспех заваленную битым кирпичом. – Но в последнее время я думаю, что это должна быть какая-то другая природа.

– Да, я тоже не смогла бы здесь долго выдержать, – улыбнулась Китти. – Топить печку дровами, как в каменном веке. Копаться в огороде… Но когда хороший загородный дом, все нормально обустроено, прислуга – это же суперкомфортно, да?

– Хотя, наверное, когда все твое время посвящено простой и необходимой для выживания работе, ум тоже становится чем-то вроде инструмента для решения прикладных задач.

– Разве это нормально для человека? – Китти зябко повела плечами.

– В этом хоть какая-то надежда придать жизни смысл… Хотя бы создать иллюзию. У меня так было в экспедиции в Мексике.

Они остановились на переезде, пропуская поезд, и Китти отложила книжку, достала из сумки зеркальце, чтобы подкрасить губы. Продолговатый тюбик помады был украшен блестящими стекляшками и логотипом известной фирмы. Она аккуратно собрала кисточкой капли помады на крышке – Золушка, которая даже на троне не сможет избавиться от привычек служанки.

– Максим, а что мы будем делать, когда приедем? – спросила она. – Ты говорил, тебя там кто-то ждет?

– Не знаю, – ответил Максим. – По идее, можем остановиться в доме у этого Бардина, он приглашал. Но лучше найдем гостиницу. Я встречаюсь с ним в понедельник, а воскресенье можно посвятить осмотру достопримечательностей. Церквей например, что вполне символично. Что там написано еще?

Она вновь открыла путеводитель.

– Древнейшая часть города находится при впадении речки Тьмаки в Волгу. Именно здесь в далеком прошлом возвышался Тверской кремль. К сожалению, до наших дней его строения не дошли. В историческом центре Твери можно увидеть остатки крепостного вала…

Максим и в самом деле плохо представлял, что будет делать по приезде – искать Таню по адресу, который дал ему Осипенко, осматривать церкви или просто лежать на кровати в гостинице, глядя в потолок.

Как выяснили люди из службы безопасности, около трех месяцев назад Татьяна вернулась домой, к матери. Ее карьера в Москве закончилась, едва успев начаться, – она записала две песни, которые запустили было на радио, но почти сразу сняли с эфира. Максим не знал, что стало причиной расставания с человеком, который ей помогал, но хотелось думать, что это был ее выбор. Возможно, Максим так бы и не решился отправиться на ее поиски или даже просто позвонить по телефону, если бы не Бардин и его деревообрабатывающий комбинат.

– Другим важным архитектурным сооружением является церковь Белая Троица, построенная еще в 1564 году, – читала Китти. – Это самая древняя сохранившаяся архитектурная постройка города. На территории Твери действует множество церквей, часовен, есть даже собственная мечеть и синагога, и своей богомольностью город похож на любой исконно православный центр России. – Она на миг задумалась и спросила: – А как ты думаешь, название «Тверь» и в самом деле происходит от слова «твердь»?

Глядя на топь, тянувшуюся почти до горизонта, Максим вспомнил Мексику. Там земля лежала перед небом обнаженная, словно отдающаяся женщина, с холмами раскрытых коленей и грудей, и в этой картине было много страсти и мрачноватого величия. Болото не напоминало о женском теле, и вид здешних мест рождал мысли о гибельной болезни, а не о плодородном соитии любовников.

– Около 600 года нашей эры произошло падение Теотиуакана, города тольтеков, – сказал он, запоздало отвечая на вопрос Китти. – Считается, что он был завоеван и разрушен пришлыми варварами. Но по другой версии жители сами оставили город по велению богов. Название Теотиуакан в переводе означает «место, где боги касаются земной тверди».

Катя снова отложила путеводитель и провела легкой рукой по его волосам.

– Не думай, Макс, я хорошо понимаю, что с тобой происходит. Ну, то есть догадываюсь. Я знаю, для мужчин это очень важные вещи – поиски себя и смысла жизни, все такое… Мы, женщины, живем чувствами и больше инстинктами, поэтому нам проще. А мужчины, особенно как ты, живут разумом. Только, мне кажется, целиком погружаться в это нельзя, а то начнется депрессия… Поэтому мужчинам нужны женщины – чтобы не думать о всяких сложностях, а просто быть рядом с близким человеком, который тебя во всем понимает.

– На днях мне звонил Юджин, – проговорил Максим. – Мы с ним учились в Манчестере, а летом ездили в экспедицию. Я, кажется, рассказывал… Он археолог. Снова зовет в Южную Америку, на год или два… Он раскапывает какие-то черепа в пустыне. Я, может быть, поеду.

Она так удивилась, что даже не успела это скрыть.

– Какие черепа? Я не понимаю… Зачем?

– Так. Сменить обстановку.

– На год или два? Ты так просто говоришь или серьезно?

– Почему нет? – спросил он.

– Как – почему? А я?.. А наши отношения?

Ее растерянность на этот раз была вполне искренней, и он почувствовал себя немного виноватым.

– Я пока ничего не решил.

Китти открыла новую пачку сигарет.

– Извини, я закурю.

Максим взял у нее из рук зажигалку, поднес огонь к ее тонкой сигарете. В какой-то момент ему показалось, что она готова расплакаться.

– Давай сменим тему. Ты не проголодалась? Я бы выпил кофе.

Кусая губы, она кивнула.

– Я тоже.

– Тогда остановимся на ближайшей заправке.

– Скажи мне только – про Мексику ты пошутил?

– Пошутил, – ответил он, и Катя тут же очаровательно улыбнулась ему сквозь слезы, прижимая бумажный платок к ресницам нижних век, чтобы не размазать тушь.

Они прибыли на место около семи часов вечера. Не без труда нашли центральную гостиницу, поблуждав по запутанным улицам, попутно обнаружив в городском ландшафте больше сходства с окраинными районами Москвы, чем с обещанными в путеводителе Римом и Версалем.

И весь город в этой части, и гостиница, построенная на исходе восьмидесятых годов, хранили ностальгический образ советской эпохи. Стены, обшитые лаковыми деревянными панелями, красные ковровые дорожки, бережно застеленные холщовыми половичками, нарядная дама с высокой прической, проверявшая паспорта гостей, – все это принадлежало чужому, вчерашнему миру так же, как срубы-пятистенки, обвалившиеся церкви и поленницы дров. Впрочем, поднимаясь на дребезжащем лифте, Максим вдруг сообразил, что впадает в логическую ошибку. Это он был чужим и завтрашним здесь – в этой зябкой, неустроенной, жутковатой, но вовсе не иллюзорной реальности.

Номер, впрочем, был по крайней мере чистым. Катя проверила ванную, осмотрела постельное белье, вынула вещи из сумки и отправилась в душ, а Максим спустился в холл, заказал в баре чашку кофе, перенастроил GPS и полистал карту города в телефоне. Когда он поднялся в номер, Китти стояла перед зеркалом в коротком халатике и расчесывала свои тяжелые густые волосы.

– Представляешь, телевизор не работает, – сообщила она с озабоченным видом. – Что будем делать?

– Пойдем поужинаем где-нибудь.

Она подняла высоко изогнутую бровь.

– Например? В ресторане «Лазурный»? Послушаем песни Михаила Круга? Можно еще сфотографироваться у памятника.

– Может быть, здесь знают и какие-то другие песни?

Отложив щетку, Китти подошла и положила руки ему на плечи.

– Макс, давай кое-что обсудим. Я все про эту Мексику. Ты сказал, что хочешь уехать… Может быть, тебе только кажется, что ты этого хочешь? Может быть, ты думаешь, что я тороплю тебя с какими-то решениями? Но я же ничего такого не говорила. То есть я, конечно, тоже думаю о нашем будущем, но пока меня лично все устраивает. Я люблю тебя таким, какой ты есть.

– А ты меня любишь? – спросил он, только чтобы что-то ответить.

– И с самого начала любила – все остальное просто глупости, которые ничего не значат. Ты же видишь – я делаю все, чтобы тебе было хорошо. Можешь обижаться, но со мной ты перестал пить и нюхать, а у тебя были большие проблемы с кокосом. Пойми, я ничего от тебя не требую… Но у меня тоже есть гордость. Я знаю, что нужна тебе, но ты-то сам это понимаешь?

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил Максим, мягко отстраняясь.

– Ты еще ребенок, Макс, хотя ты и старше меня почти на пять лет. Но женщины раньше взрослеют. Может быть, я для тебя – просто очередная игрушка, которую ты можешь сломать и бросить. Но ты должен знать, что игрушке бывает очень больно. Просто я не показываю своих переживаний.

– Уже поздно, – сказал он. – Я тоже приму душ, а ты пока одевайся.

За столиком в ресторане Китти долго перелистывала меню, поглядывая на Максима с нарочитой беспомощностью. Во многих ее жестах он узнавал прежнего себя – это красивое высокомерие, которое когда-то казалось единственной достойной формой существования для утонченной натуры; это искусство привлекать внимание окружающих, делая вид, что не замечаешь никого вокруг. Впрочем, Китти не могла не притягивать любопытных взглядов – даже официант украдкой рассматривал ее, как сверкающую заморскую птичку, чудом залетевшую в эти северные широты.

В ресторане гуляла местная братва с цепями в палец толщиной на неохватных шеях. У них были свои женщины, ярко накрашенные и одетые с отчаянной решимостью. Инструментальный ансамбль – усатый клавишник за синтезатором, длинноволосый барабанщик, гитарист с потным лицом, все немолодые и усталые – наигрывал шлягеры советских времен.

– Макс, мне здесь не нравится, – сказала наконец Китти, наклоняясь к нему. – Здесь какие-то опасные люди. Они смотрят на нас. Давай уйдем.

– Нет, – сказал Максим. – Раз уж пришли, мы поужинаем.

Он заказал себе суп и горячее, хотя совсем не чувствовал голода. Глядя на женщин за соседним столиком – юных, но уже потасканных и испитых, – он снова вспомнил проститутку, которую убил Радик. Почему эта банальная, в сущности, история перевернула всю его жизнь? А может быть, наоборот – это раньше он жил с вывернутым наизнанку сознанием и сейчас только прикоснулся к сути чего-то по-настоящему важного? Смерь девочки словно поставила на его судьбе раскаленную печать, и печать эта жгла и жгла, вытапливая ледяные осколки из его глаз и сердца.

Он почти не притронулся к супу, и официант унес тарелку. Китти медленно шевелила ложкой в прозрачном бульоне и молчала – обиженно и задумчиво. Бугаи за соседним столом поглядывали на них и обменивались какими-то насмешливыми репликами, но Максим и это принимал с безразличием, с каким принимал все, происходящее в его жизни в последние месяцы. Время растекалось по поверхностям столов и подоконников, как вязкий клей, и Максиму вдруг показалось, что он уже вечность сидит в этом ресторане, и эта вечность никогда не кончится, потому что сместилась некая важная ось, на которую нанизываются события его жизни, и больше с ним никогда ничего не произойдет. В эту минуту он увидел, как на сцену выходит Таня. Она сняла со стойки микрофон, сжала его обеими руками и закрыла глаза.

Внезапная боль сдавила его сердце при виде ее располневшей фигуры и усталого, огрубелого под дешевой косметикой лица. На ней было старомодное голубое платье, и весь ее облик казался естественным продолжением провинциального шика лучшего в городе кабака. Но, отмечая эти подробности, Максим всем своим существом ощущал две вещи – что он продолжает тоскливо, мучительно любить ее и что она поет хорошо, как никогда раньше.

Она исполняла заезженную песню, которую Максим слышал сотни раз – в детстве, в школе, и после возвращения из Англии, из окон дешевых ресторанов и по радио в чужих машинах. Но только сейчас он разобрал слова – не отрекаются любя, – и они наполнились весомым, пронзительным смыслом.

Таня заметила его, и на секунду ее голос дрогнул, но затем снова окреп всей силой отчаяния – такого беспомощного, что Максиму захотелось тут же выйти на сцену и обнять ее, защищая от всего мира.

– Господи, какая же я идиотка! Как это глупо! – Китти вскочила, схватила со стула свою сумочку. Максим догнал ее в дверях. Отчего-то ему сделалось стыдно за свое равнодушие к ней, и тайную радость, и обман. Он вдруг понял, какие чувства должен испытывать отец к Марьяне.

– Можешь не верить, но я не знал, что увижу ее здесь. Это случайность. Впрочем, неважно. Ты поезжай в гостиницу. Давай я вызову тебе такси.

Китти смотрела на него как никогда раньше – злыми, ненавидящими глазами.

– Такси? Ты мне вызовешь такси? Я убила на тебя полгода жизни! Я нянчилась с твоими комплексами! Разыгрывала влюбленную дуру! А ты мне вызовешь такси?..

– Что я еще могу сделать? – спросил он, оглядываясь на официанта, который вышел за ними, видимо, опасаясь, что они уйдут не расплатившись.

Она всхлипнула и вдруг цепко схватила Максима за руку.

– А я тебя не отпущу! Вот и все… Максим, Максим, я же правда люблю тебя, нам же так хорошо вместе! Мы такая красивая пара! Зачем тебе эта толстая корова? Неужели это все из-за нее?

Максим испытывал одно желание – поскорей прекратить эту сцену. Он отсчитал несколько купюр, отдал официанту. Затем они спустились по лестнице, при этом Катя не отпускала его руки. Одна из машин такси, которые ждали у входа в ресторан, сразу подъехала к ним, и Максим усадил ее на заднее сиденье.

– Я тебя не отпущу, – твердила она как заклинание. – Ты не можешь так поступить, ты меня тоже любишь…

Наконец освободившись, он прикрикнул:

– Успокойся! Жди меня в номере. Приеду, и мы поговорим.

Он дал таксисту денег и назвал адрес гостиницы. Вернулся в ресторан. Официант все так же стоял у лестницы.

– Наша певица, Татьяна, просила подождать ее в кафе – здесь, за углом, – сказал он. – Иначе могут быть неприятности, поймите нас тоже. У нас не всегда так, но сегодня отдыхают немного конфликтные гости.

– Что я должен понимать? Что мне надо бояться ваших конфликтных гостей? С какой это стати? – спросил Максим раздраженно, но все же вышел на улицу.

Полная луна висела над городом, и купола церквей светлели на фоне неба как в опере про град Китеж. В полутемном грязном кафетерии Максим сел у окна, глядя на сказочную Тверь и пытаясь подобрать слова, которые должен сказать Тане. Он выпил два стакана безвкусного чая, но ничего не придумал – любая фраза казалась пустой и фальшивой. Единственное, что он твердо знал – его жизнь подошла к рубежу, когда необходимы немедленные и решительные перемены. Он чувствовал себя путешественником, который слишком долго плыл в своей медленной лодке по течению незнакомой реки, сонно созерцая живописные берега, и вдруг очнулся в потоке бурлящей стремнины.

Таня вошла в кафе и сразу направилась к его столу.

– Здравствуй, – сказала она, глядя на Максима с каким-то нервным ожиданием.

Он встал и помог ей снять безобразившую ее нелепую куртку-пуховик, заказал кофе.

– Ну, как ты живешь? – спросила она. – Как ты вообще сюда попал?

Он ответил, что приехал по делам и случайно оказался в этом ресторане. Она кивнула:

– Я так и подумала. Ты теперь с ней, с этой Катей?

– Вроде того. У меня все как раньше. А ты?..

– Ну так, по-разному. Если честно, не особенно хорошо. В Москве у меня не получилось… Ты знаешь, наверное. Я теперь берусь за любую работу. У меня мама серьезно болеет.

– Чем-то помочь? Нужны деньги? – спросил он.

– Пока справляюсь. Может, если будет совсем туго. – Она посмотрела в окно и заметила: – Какая-то сегодня ненормальная луна. Все как с ума посходили.

Еще какое-то время они молча допивали кофе, потом Таня надела шарф.

– Я тогда пойду… уже поздно… а мне тут довольно далеко. Была рада тебя увидеть.

Испугавшись, что она в самом деле уйдет, Максим подался вперед, взял ее за обе руки, стиснул их и заговорил тихо и быстро:

– Что мы делаем? Я приехал, чтобы найти тебя. Я не знаю, как все вернуть, но это единственное, чего я хочу.

Не отнимая рук, она закрыла глаза и сидела так несколько секунд, словно собираясь с мыслями. Затем из-под ее накрашенных ресниц потекли слезы.

Потерянный, Максим начал отыскивать по карманам несуществующий, конечно, платок. Затем догадался взять с соседнего стола салфетки, повторяя:

– Не надо, прошу тебя, не надо. Все же хорошо, все будет хорошо.

– Я так устала, Максим. Господи, если бы ты знал, как я устала, – вздохнула она словно с облегчением и начала вытирать лицо.

Кафетерий закрывался. Барменша и охранник пытались выставить из зала компанию подгулявших работяг, упрямо не желавших заканчивать банкет. Таня виновато взглянула на Максима.

– Я так скучала по тебе все время… Хотела позвонить, написать… но думала, что ты не ответишь. Я только сейчас понимаю, как мне было хорошо с тобой. Хочешь, пойдем ко мне? Я тебя с мамой познакомлю.

Он уточнил:

– С мамой? То есть сразу все серьезно?

– Все очень серьезно, – кивнула она.

В ответ Максим пожал плечами и неожиданно легко согласился:

– Ну конечно, пойдем.

 

Глава седьмая. Нежность волков

В машине пахло бензином и незнакомым резким мужским одеколоном. Громко звучала музыка, блатной шансон: «Гоп-стоп, Зоя, кому давала стоя? Начальнику конвоя, не выходя из строя…» Машину вел человек с бритым затылком и со шрамами на голове; рядом с Игорем сидел такой же бритый, широкоплечий, с недобрым бычьим лицом.

Игорь почему-то подумал, что он все еще живет на Владимирской с Бяшкой и что они вляпались в какие-то неприятности, о которых постоянно предупреждал Филипп. Потом он вспомнил, что уже осень и в его жизни все хорошо, и Георгий Максимович, и завтра они должны лететь в Женеву. Но теперь он ехал с незнакомыми опасными людьми по разбитой грунтовой дороге вдоль разрушенных овощехранилищ, за которыми чернел лес.

Мысли путались, в затылке пульсировала боль. Подняв руку, он ощупал голову и увидел на пальцах сукровицу и засохшую коричневую грязь. Бритый бугай равнодушно следил за его движениями.

Смутно, словно сквозь похмелье, Игорь начал припоминать, что по дороге с курсов заехал в супермаркет, потом припарковался во дворе, вынул пакет с покупками из багажника, вошел в подъезд… Когда он вот-вот был готов восстановить в памяти цепочку дальнейших событий, машина остановилась у бетонного здания с узкими щелями окон.

– Приехали, – коротко обронил бритый.

– Куда? – спросил Игорь, с трудом ворочая непослушным, опухшим во рту языком.

– Завали хавальник и вылезай, – приказал тот.

Водитель тоже вышел из машины, придержал дверь. Игорь выбрался наружу. Бритый крепко взял его за руку выше локтя и повел по бетонным ступенькам к главному входу в здание.

Это был заброшенный дом культуры или спортивный комплекс – щербатая мозаика на стене изображала бегуна с олимпийским факелом. Они свернули в темный коридор, прошли через пустой тренажерный зал, напомнивший о школьных уроках физкультуры.

Чтобы не думать о причинах и вероятных последствиях происходящего, Игорь начал цепляться за мелкие подробности жизни: на ходу рассматривал пыльные маты на полу, шведскую стенку, мясистые уши бритого шофера, который бодро шагал впереди. Одновременно он почему-то сожалел о своем незаконченном чертеже, о черном котенке и еще о чем-то важном, что нужно было и никак не получалось вспомнить. Потом он услышал душистый горячий запах сауны.

Они миновали еще один коридор и действительно оказались в сауне, вернее, в предбаннике – просторном помещении, отделанном белым, местами осыпавшимся кафелем. Там за накрытым столом трое мужчин ели жареную курицу. Простыни драпировались вокруг их жилистых тел, как одеяния ангелов на старинных иконах. Увидев их, Игорь почувствовал, как сердце подскочило вверх и застучало где-то в горле – тяжело и быстро.

– Гляди, какая фея нас удостоила, – проговорил сухопарый человек лет пятидесяти, с седой щетиной на щеках, со впалой грудью и с синими от татуировок пальцами.

Другие двое молча жевали и смотрели на Игоря. Лица у них были грубые и хмурые.

– Ну что, зеленоглазый, – продолжал старик притворно-ласково. – Ходи ближе, не стесняйся. Ты как, шамать хочешь? Нет? Ну водочки-то хапанёшь?

Он разглядывал Игоря с умильной усмешкой, как домашнего зверька. Но в черных глазах под густыми бровями, ледяных, как замороженные ягоды, не было ни добродушия, ни улыбки.

– Ишь какой нежный. Вот бы заслать посылку честным босякам… Кожа аж бархат. И попа как орех, так и просится на грех, – неспешно поднявшись, он потянулся рукой к щеке Игоря. Тот отдернулся. – Небось, покушать любишь сладко, поспать подольше? Бумажки хрустящие любишь, подарочки? А работать не хочется… Так, мурзилка?

Глядя в его лицо, Игорь испытал тоскливое, больное предчувствие. Ему представилось, что он уже жил когда-то раньше, и в той прошлой его жизни уже был и этот предбанник с облупившимся кафелем, и мигающий тусклый свет дневной лампы высоко под потолком, и замороженные глаза старика – умные и злые звериные глаза с татарским разрезом.

– Вот вы сейчас в школе Маркса не проходите, – уже без усмешки продолжал тот, – а зря. Скажи-ка ему, Костян, что Ленин с Марксом про это говорят?

– Грабь награбленное, – заявил бритый шофер.

– Ну где-то так, – согласился старик. – Давай-ка, Костян, плескани ему нашего чемергесу. Может, поласковее будет с тобой.

Под недружный смех сидящих за столом бритый налил в стакан водки, поставил перед Игорем.

– За что ж нам выпить с нашей люсей? – притворно озаботился старик. – А выпьем мы за этого… не знаешь, как и назвать.

Двое за столом снова засмеялись хриплым, каркающим смехом.

– Чего их звать-то, Лёня? Сами придут… Пидор он и в Гондурасе пидор!

– Ну, значит, пей за своего пидора жирного, – вкрадчиво потребовал старик. – Чтобы он уяснил себе, как не надо быть паскудой и кидать людей. И чтоб эта харкотина свое плоскожопие подняла рывком и сделала, что ему скажут. Бодро и без фокусов. Ну, глотай, чего мнешься? Водка сладкая – лекарственная вещь.

Отступив назад, Игорь мотнул головой, показывая, что не будет пить. Старик перевел взгляд на бритого шофера.

– А что, пацан глухонемой по жизни? Или слабослышащий?

– Вроде нет, – пожал плечами тот. – Ехать с нами не хотел. Уговаривать пришлось.

– Значит, сильно гордый? Не уважает компанию? Еще не понял, что попал в финал без конкурса?

Расхрабрившись от отчаяния и страха, Игорь заявил:

– Если вы меня хоть тронете, Измайлов вам такое харакири устроит!.. Вас же все равно найдут! У него в фирме работают люди из спецслужб!

Отвернувшись от него, старик налил себе водки и выпил. Поморщился.

– Кошмары… По-моему, пацан не догоняет, а, Юрец? Он думает, мы тут для хохмы собрались. Что мы тут клоуны… Пропишите-ка ему лекарство какое-нибудь. Водные процедуры.

Повинуясь приказу, бритые парни подхватили Игоря под мышки, протащили по мокрому кафелю и спихнули в глубокий и узкий, как колодец, бассейн с ледяной водой. Он ушел под воду на глубину своего роста и хотел выплыть, оттолкнувшись от дна, но наверху кто-то пнул его ногой по голове, продолжая бить снова и снова, не давая вдохнуть воздуха. Казалось, что это продолжается мучительно долго. В последней попытке спастись, Игорь поднырнул под топчущие его сверху ноги, и ему наконец позволили выплыть у бортика, дали откашляться и отдышаться. Шофер даже подал ему руку, но, когда Игорь поднялся на ступеньку железной лесенки, пинком в грудь столкнул его обратно.

Все же как-то выбравшись из бассейна, Игорь привалился спиной к стене, решив, что если бритые еще приблизятся, он схватит скамейку и будет отбиваться. Он кашлял и дрожал, вода текла с него ручьем. Происходящее слишком напоминало нелепый сон, но Игорь знал, что не спит. В школе, на уроках ОБЖ, их учили, что, оказавшись в заложниках, нужно всеми силами стараться сохранять спокойствие. Но сделать это не получалось. Все его тело сковывал страх.

– Как водичка? Не лётная? А как Герасим утопил свою Муму? – смеялся старик. – А то давай сто грамм для профилактики? Еще подцепишь насморк, ребятам будет некомфортно.

Один из сидевших за столом мужчин, сутулый, с черными волосами на груди, поднялся, прощаясь со стариком. За ним встал и второй.

– Бывай, Лёня. Отдыхай, нам ехать надо. Спасибо за хлеб-соль.

Старик вытер о простыню жилистую руку и протянул сутулому.

– Завтра кашляни мне на мобилу. Привет пехоте.

Они ушли, и старик вернулся к столу, выпил еще водки и сказал, уже не глядя на Игоря, тяжело прокашливаясь:

– Сука, мокрота не выходит, как бы снова не воспаление… Ну что, Костян, будем дело делать? Чего откладывать? А потом тоже поедем с богом.

– А как с этим? Все уже или добавки? – спросил бритый шофер, кивая на Игоря.

– Ну, добавь по малой, чтоб посмирнел, – хмуро кивнул старик. – А потом мешок на голову. И тряпку сунь ему в рот.

Глядя, как бритые снова приближаются, Игорь вдруг почувствовал упрямое, инстинктивное нежелание сдаваться. Отступая к стене, он поднял за ножку деревянный табурет и кинул в ноги шоферу. Тот споткнулся и громко выматерился. Второй, Юрец, проговорил, подходя:

– Спокойно, Маша, я Дубровский.

И затем ударил Игоря кулаком в живот, и, зажав локтем за шею, начал садить сзади по почкам. Уже вдвоем бритые с размаху кинули его на кафельный пол.

Игоря раньше не били так равнодушно и страшно – ни дядя Витя, ни пьяные гопники на пустыре за школой. Скорчившись, закрыв голову руками, он чувствовал себя раздавленной личинкой, чье тело целиком превратилось в боль. Сознание то вспыхивало, то отключалось, как неисправная лампа, и во время одной из вспышек Игорь понял, что бритые всерьез готовы его убить. Сейчас или позже, но он умрет по воле неизвестных людей, как-то обиженных Георгием, – для этого бандиты и привезли его в заброшенный спорткомплекс. И, возможно, будет лучше, если это случится сейчас.

Он еще смог перевернуться на спину, чтобы пнуть одного из бритых, но затем увидел, как Юрец или Костя – Игорь уже не различал их и не чувствовал в своем теле себя – схватил ту же табуретку и занес в воздухе над его лицом. За этим последовала темнота.

 

Глава восьмая. Тесные врата

В пятницу, по дороге из Выборга с нового объекта, Георгий и Казимир заехали на дачу к Маркову обсудить положение дел. Поиски синергии несколько затянулись; было уже начало десятого, когда Саша, сдвинув со стола бумаги, достал из бара литр «черного пешехода» и предложил отметить свою «вторую ходку и блатной побег».

Казимира ждала жена – младший подхватил в садике желудочный грипп. Георгий тоже не хотел засиживаться допоздна, чтобы успеть собрать какие-то вещи в дорогу, но все согласились выпить по глотку.

Саша разлил виски и провозгласил тост:

– За тебя, Измайлов. Ты везучий все-таки, паразит. Давай, чтобы твой фарт вывозил нас и дальше.

– Постучи по дереву, – потребовал Казимир и сам коснулся костяшками пальцев деревянной столешницы.

В эту минуту Георгия и застал звонок с анонимного номера.

Почему-то он был уверен, что это звонит из Аликанте Марьяна, но в трубке послышался незнакомый мужской голос, сиплый и нарочито наглый.

– Георгий Максимович? Здорово, кучерявый. У нас к тебе две новости. С которой начать?

Еще недавно – семь, десять лет назад – их осаждали подобными звонками почти каждый месяц. Сейчас попытку дешевого бандитского наезда не приходилось рассматривать всерьез, но текущие обстоятельства требовали внимания к любой активности противника.

– С кем я говорю? – спросил он, с первой секунды проникаясь острой неприязнью к сиплому собеседнику. Тот проигнорировал вопрос.

– Погнали с хорошей. Можешь на ночь не подмываться. Твой пидорок сегодня с нами. Вот и плохая. Будешь делать, что тебе скажут, – пацан будет жить. Начнешь восьмерить или рыпнешься к ментам – получишь сперва его писалку в коробочке, потом все остальное в целлофане…

Георгий явственно вспомнил недавний сон: падающая башня и пальцы Игоря, лежащие перед ним на тарелке. Он стоял посреди комнаты, компаньоны смотрели выжидательно, и это напоминало сцену из какого-то фильма пятидесятых годов. Слова застряли в горле, и он молчал, прислушиваясь к отдаленному странному вою, который все это время сопровождал речь звонившего и который поначалу Георгий принял за помехи связи. Но вой вдруг начал становиться ближе и сложнее по обертонам, расчленяясь на невнятные возгласы и всхлипы, а затем Георгий ощутил, как у него по-волчьи поднялись щетиной волосы на затылке.

– Какого чёрта вы там делаете?! – воскликнул он, всем сердцем обращаясь к высшим силам, чтобы они совершили чудо и не дали осуществиться его догадке. Но чуда не произошло.

– Все понял, кучерявый? – голос в трубке охрип до сухого треска. – Нахапал, брюхо нажрал, надо делиться. Сольем у тебя чуток жирка. Короче, готовь пятьсот штук евро, наличными. Два дня тебе на сборы, один уже прошел. Получим бабки – вернем чушонка в полном комплекте. И уж не обижайся за беспредел, пока ты суетишься, мы тут попользуемся. Пацанок твой – бланманже, ребята не остались равнодушны.

– Ты, уёбок, я же тебя найду и яйца вырву! – воскликнул Георгий в бессильной ярости. – Ты еще не понял, с кем связался, мразь!.. Дай мне его, я хочу его слышать!..

Но в трубке уже звучали короткие гудки.

В старом, еще довоенной постройки доме, доставшемся Маркову от деда, когда-то жили две семьи; общий длинный коридор теперь был переделан в узкую веранду. Георгий помнил, что в дальнем углу балконная дверь открывается прямо в сад. Он прошел мимо каких-то высоких растений в горшках, споткнулся в темноте о детский велосипед, ударил кулаком в стену.

Холодный воздух немного остудил его. Дождь прекратился, но на лицо и руки садилась промозглая влажная пыль. Мокрые ветки старых яблонь покачивались под ветром, словно соглашаясь: «Да, ты идиот, самодовольный кретин, все прохлопал, никого не вини – сам, сам…» Не ко времени вспомнился стишок, который Игорь прочел ему пару дней назад за завтраком: «Вот она какая, наша молодежь: утром не разбудишь, ночью – хер найдешь». Сообразил, что сейчас же нужно найти Максима.

Казимир подошел, обеспокоенно заглянул в лицо.

– Проблемы? Кто это был?

Георгий выругался, отбрасывая намокшую сигарету.

– Уроды уголовные! Мрази… Он мне ответит за это бланманже, гондон!

Марков тоже спустился со ступенек крыльца.

– Ты погоди, успокойся… В чем вопрос?

Георгий взял у Саши стакан с виски, глотнул и отдал обратно, сообразив, что если сейчас начнет пить, то уже не сможет управлять собой.

– У них Игорь, – сказал он, отерев рукой лицо.

– Ну-у, слушай, все это еще надо проверять, – начал было Марков, но Казимир остановил его.

– Тихо! Когда и сколько?

– Пятьсот тысяч, два дня… Или завтра? Сказал, будет еще звонить. Они там что-то делают с ним, он кричит…

– Всё, всё, порядок, – Казимир обнял Георгия и повел в дом. – Главное, ты не нервничай. Сосредоточься. Сейчас надо действовать оперативно.

Марков вмешался, нервно кусая ус:

– Алё, кончайте психоложество. Во-первых, позвони ему на телефон – уже чтобы проверить. Может, это шутка просто, ха-ха. Ну, розыгрыш. А если нет, то это Сирожи. Или твоя жена. В любом случае надо торговаться.

– Во-первых, – возразил Казимир, – звоним Осипенко. Есть люди, которые этим занимаются профессионально, надо обращаться к ним.

– Во-первых, сейчас не девяностые годы, – заспорил Марков, снова протягивая Георгию стакан. – Может, это просто левые какие-то, залетные. Поймут, с кем связались, и подожмут хвосты. Так что не надо паники, никому не нужен твой драгоценный Игорек.

– Нет, я не буду пить, – отказался Георгий. Его душевное потрясение уже материализовалось в виде спазма желудка и ноющей боли в груди. Вкус табака вдруг сделался отвратительным. – Это не розыгрыш. Нужно позвонить Максиму.

– Правильно, действуем по плану, – согласился Казимир. – Только спокойно. Надо – заплатим. А потом по любому найдем их, и снова получат. Этих уродов надо наказывать реально.

«Мне плевать на потом, если сейчас его мучают и, может быть, убьют», – хотел возразить Георгий. Но, внезапно целиком осознав эту мысль, стряхнул ее с себя, как омерзительное насекомое.

В квартире Игоря, куда Георгий приехал с Казимиром, было тихо и пусто. На кухне в раковине мокла кофеварка с приставшей на дне кофейной гущей, в мусорном ведре обнаружилась бутылка из-под дешевого испанского вина. Мебель стояла на своих местах, не было заметно ни следов борьбы, ни какого-то особого беспорядка – разве что в коридоре на стене и на полу виднелись небольшие бурые пятна, похожие на засохшую кровь. Сообщение, явно адресованное Георгию и более доходчивое, чем любая записка, Чугунков обнаружил в спальне. Лежащее на подушке тельце котенка с размозженной головой успело уже окоченеть.

Осипенко со своими ребятами появился довольно быстро. Осмотрев квартиру, отвел Георгия в сторону и попросил предоставить ему записи с прослушивающей аппаратуры в кабинете Марьяны – такой доступ мог быть получен только в исключительном порядке. Он также предложил привлечь к делу проверенного сотрудника, своего бывшего сослуживца, – с условием, что тот будет действовать неофициально. Бандиты «наследили», и специалист из органов мог посодействовать в установлении их личностей и в скорейшем розыске. После этого разговора Георгий почти уверился, что Марьяна имеет отношение к делу.

Она не сразу взяла трубку, а когда все же ответила, голос прозвучал неприязненно и резко:

– Ты смотрел, который час, Георгий? Я сплю. У тебя что-то срочное?

– Кто это организовал? – напрямую спросил он. – Это твоя затея? Или Сирожей?

– Я не понимаю, о чем речь, – произнесла она раздраженно. – И ничего не хочу знать о твоих делах.

Это означало, что она уже все знает.

– Послушай меня, Маша, – проговорил Георгий со всей силой вкрадчивого убеждения, на какую был способен. – Я признаю, что виноват перед тобой. У нас не все сложилось… Ты задета, оскорблена – я понимаю. Допустим, ты решила отомстить, и тебе дали плохой совет… Но сейчас еще можно все вернуть! Нужно сделать так, чтобы этот заказ… или не знаю, как назвать, – был немедленно отменен. Я заплачу неустойку или что там, сколько нужно, даже полностью всю сумму! Но они должны освободить его немедленно, прямо сейчас. Пусть скажут, куда приехать – в лес, на дорогу, куда угодно… А я обещаю, что не буду против них предпринимать…

– Я не желаю больше слышать про твоих любовников! – перебила Марьяна, переходя на крик. – Пусть его обольют серной кислотой, разрежут на куски и пришлют тебе по почте – я буду только рада! Слышишь, мне омерзительна вся эта грязь! Если я в чем-то и виновата, то только в том, что терпела это слишком долго!

Георгий не испытывал ни удивления, ни сочувствия к ней – только огромную, все растущую злость. Он вышел на лестницу, прикрывая трубку рукой.

– Запомни и передай своим Сирожам, что это был очень неудачный ход. Это игра ниже пояса, и вы заплатите. Если с Игорем что-то случится, я завтра же начну развал компании. Ты потеряешь все, акции пойдут на сторону, у меня есть для этого очень предприимчивые ребята! А тебе я обеспечу десять лет судов и разборок с рейдерами! После чего от компании твоего отца, которой ты так гордишься, останется три пустых счета, старая мебель и ржавый сейф!!!

– Как же я тебя ненавижу, – с ответной злостью прошипела она. – Ты обкрадывал отца и меня все это время! У нас есть доказательства, ты будешь отвечать! Ты все вернешь до копейки, отдашь «Альмагест», который ты увел по подложным документам, и сядешь в тюрьму за мошенничество и за легализацию!

Он сосчитал до пяти и отвечал уже почти спокойно.

– Марьяна, не будь дурой, не верь им, не давай себя использовать! Прошу тебя, не ввязывайся в эти разборки. Если ты станешь помогать топить меня, я всех утащу с собой, – пообещал Георгий. – Мне есть что предъявить и тебе, и Сирожам… Я никого не пожалею!

Повисла пауза, затем она вдруг спросила дрогнувшим голосом:

– Ты сам-то слышишь себя, Георгий? Ты совсем ополоумел. И все из-за этого… из-за дрянной проститутки мужского пола? Из-за него ты готов сломать нашу жизнь? – Замолчав на секунду, видимо, справляясь с собой, она тут же резко объявила: – Что ж, нам больше не о чем разговаривать… Я и в самом деле была дура, что когда-то поверила тебе.

Когда она повесила трубку, Георгий сел на ступеньку лестницы, чувствуя себя опустошенным и разбитым. Он подумал, что по гамбургскому счету Марьяна права. Спасая Игоря, он рисковал всем своим благополучием – результатом труда и компромиссов, честной и шулерской игры, смелости, ловкости рук и ума. Еще не поздно было повернуть назад – завтра же утром сесть на самолет в Аликанте, повиниться перед женой, дать задний ход сделке по «Альмагесту». Марьяна была ферзем, главной фигурой в той партии, которую разыгрывали Сирожи. Вернув ее, он возвратил бы себе важное преимущество в уже открыто начатой войне. Он мог отказаться платить похитителям или тянуть время. Никто не осудил бы его, что он не смог выручить парня, который, возможно, сам впутался в неприятности…

Опомнился Георгий так же внезапно, как отвлекся. Дверь в квартиру Игоря была приоткрыта, и кошачий трупик, лежащий на подушке, был весомее, чем все доводы в пользу «гамбургского счета».

– Два безобразных демона приехали из китайской провинции Чу и устроились работать шоферами маршрутных такси, – рассказывал Казимир по телефону ребенку, который никак не хотел засыпать. – Главная миссия демонов была – как можно больше вредить другим водителям на дороге…

– И как он, нормально спит после таких сказок? – спросил Георгий, когда они с Чугунковым уже садились в машину, чтобы ехать домой.

– Ага. У них сейчас другая реальность. «Красная шапочка» не катит. – Взглянув на Георгия, Казимир предложил: – Вот что, поехали к нам. Оксана борща наварила – с чесночком, с укропчиком, настоящий украинский борщ. Положим тебя в тещиной комнате.

– Спасибо, я на Мытнинскую, – отказался Георгий. – И спасибо тебе за поддержку. Поверь, я оценил.

Смущаясь, как всегда, когда его хвалили, Казимир махнул рукой.

– Ладно, о чем речь… Если и правда чем-то конкретно… Ты денег-то соберешь?

– Собираю, – кивнул Георгий. – Поторгуюсь завтра. Может, скинут сотню. Ты сам придумал эту провинцию Чу?

Казимир пожал плечами.

– Конфуций – мог бог и учитель, ты же в курсе. Например, притча. Один упрямый чудак вроде нашего Сашки отправился в провинцию Чу, но ошибся направлением. Дорогой он познакомился с попутчиком и рассказал, куда едет. Попутчик удивился и говорит: «Но провинция Чу находится на севере». – «Не проблема, у меня комфортная повозка», – отвечает наш деятель. «Но вы направляетесь на юг», – снова возражает попутчик. «Фигня, я взял нормально денег на дорогу». – «Но вы движетесь в противоположную сторону!» – «Ничего, – говорит тот китаец, – мой кучер мастерски правит лошадьми».

– И что из этого следует? – спросил Георгий, почти не слушая его.

– Чем больше у тебя денег на дорогу и чем быстрее твои лошади, тем дальше ты будешь от цели, если вместо севера едешь на юг.

Поймав суть мысли, Георгий закрыл глаза и усмехнулся.

– Зато можно выиграть на скачках.

– Это да, – кивнул Казимир.

Ночь Георгий провел тяжело и беспокойно. Приехал Максим, немного удивленный тем, что за ним выслали вооруженную охрану. Он не задавал вопросов, и Георгий сам вкратце обрисовал ситуацию. Было решено, что как только будут оформлены доверенности, сын вылетит в Женеву к Вальтеру и поможет решить вопрос с закрытием фонда.

В одиннадцать утра появился Осипенко и представил своего «переговорщика», человека по фамилии Панибрат. Они уже кое-что знали о предполагаемых похитителях. Так, по записи с камеры наблюдения в подъезде и по отпечаткам в квартире был идентифицирован Дмитрий Бубнов по кличке Бубен, мастер спорта по гребле, неоднократно судимый за разбойные нападения. Он состоял подручным у некоего Леонида Сафонова, вора в законе, коронованного в Ростове девять лет назад, известного в криминальных кругах как Лёня Крымский, или Лёня Свояк. Последний провел на зоне почти двадцать лет из своих пятидесяти, сидел за разбой и убийства. Его дважды пытались привлечь по делам с похищением заложников, и оба раза он скрывался за границей, а дела разваливались в суде. Труп одной из его жертв, молодого грузинского предпринимателя, был случайно обнаружен через год после исчезновения. Студента, сына мэра подмосковного городка, за жизнь которого отец выплатил семьсот тысяч долларов, так и не нашли.

«Переговорщик» вкратце описал тактику похитителей. Банда Свояка всегда действовала по заранее продуманному плану. Заложника «брали» в подъезде или на входе в квартиру, затем какое-то время перевозили с места на место, подвергая пыткам. Преступники были хорошо оснащены технически, переговоры вели через турецкую или иорданскую спутниковую связь. Передача выкупа проходила разными способами. Как правило, за деньгами приезжал в условленное место посредник, случайный человек, на которого оказывалось давление путем угроз и шантажа. Посредник не знал о местонахождении заложника и не был связан с преступниками напрямую. В пяти случаях по пяти возбужденным делам заложников не возвращали живыми даже после получения денег. В четырех случаях из пяти не имелось и трупов – жертвы до сих пор были заявлены в розыск. В одном деле оперативникам удалось восстановить всю цепочку событий – выйти на заказчика, обнаружить место, где содержался заложник, собрать записи переговоров, но тело так и не было найдено, и предъявить Свояку обвинение не удалось.

Рассказывая все это, «переговорщик» хотел убедить Георгия, чтоб тот не пытался вытащить Игоря сам, а обратился с заявлением в следственный комитет и затем содействовал задержанию и наказанию бандитов. Но такой вариант пока не рассматривался.

Каждую минуту Георгий ожидал звонка похитителей, но они молчали, зато по закону Мерфи постоянно звонили самые неожиданные и случайные люди. Среди них был и знакомый антиквар, который пригласил заехать к нему и посмотреть новые поступления. Георгий Максимович сослался на занятость, обещая появиться на днях, но его собеседник проявил необычное упорство, настаивая на важности личной встречи и исключительной срочности вопроса, в котором, по его словам, был заинтересован не он один.

Антиквар сам открыл дверь в салон, куда Георгий приехал около семи вечера, а затем запер ее. Георгий спустился в полуподвальное помещение, не слишком хорошо освещенное, и сразу увидел стоящего у витрины Майкла Коваля.

Тот протянул руку.

– Здравствуйте, Георгий Максимович. Извините за конспирацию, но я предложил это место, потому что тут вполне безопасно… В смысле лишних глаз и ушей. Хочу поговорить об ужасающем инциденте, который имеет место быть.

Антиквар проводил их в свой тесный, заставленный громоздкой мебелью кабинет, предложил кофе. Коваль напомнил, что пьет только негазированную воду; Георгий тоже отказался – за последние сутки он выпил столько кофе, что уже не чувствовал вкуса. Антиквар вызвался сам сходить за минеральной водой в ближайший магазин, заперев их в лавке, и Коваль одобрил эту инициативу и даже намекнул, что тот может не торопиться.

– В первую очередь, должен сказать, что очень сожалею, – начал Коваль, когда они остались вдвоем. – Это еще раз подчеркивает, в какой стране мы живем. Подобные вещи не должны происходить в цивилизованном обществе.

– Вы имеете отношение к этому? – спросил Георгий.

– Разумеется, нет, – твердо ответил тот. – Но могу предположить, кто за этим стоит.

Глядя на него, Георгий почему-то вспомнил ортопедические ботинки, и то, о чем как-то вскользь проговорился Игорь: какие-то его особые предпочтения в сексе, связанные с причинением боли партнеру.

– Я тоже многое могу предположить, это ничего не дает. У вас есть конкретные предложения?

Тот уставился на Георгия своим немигающим, чем-то необъяснимо неприятным взглядом.

– Вы, Георгий Максимович, как это говорится, обласканы судьбой. Могу предполагать, что вы здоровы, к тому же хорошо обеспечены, полны сил… и обаяния. У вас прекрасный сын и заботливая жена. Я отдал бы все, что имею, за два года жизни в вашем теле… Говорю это, чтоб вы поняли, как легко вас не любить.

– Давайте без прелюдий, – поторопил Георгий.

– Хорошо, только позвольте рассказать вам легенду про одного святого, которого искушал дьявол, – отвечал тот невозмутимо. – Сатана спорил со святым, что во всем может одолеть его. Он говорил: «Ты питаешься одной водой и хлебом, а я совсем не ем. Ты проводишь ночи в бдениях на молитве, а я совсем не сплю». – «Но есть одно качество, в котором я превзошел тебя», – возразил ему святой. «Что же это?» – удивился Сатана. «Это смирение».

Георгий сразу и внезапно разозлился.

– Меня второй день кормят какими-то баснями… Это все, что вы хотели мне сказать?

Словно испугавшись, что он сейчас уйдет, Коваль сделал несколько суетливых движений.

– Простите за это предисловие… Просто я хотел узнать, что вы намерены делать? Вы собираетесь платить?

– Допустим.

– Вы уже подготовили достаточную сумму?

– К чему этот вопрос?

– Я возьмусь передать эти деньги, – проговорил он.

Георгий, меньше всего ожидавший подобного поворота, поднял брови.

– С какой стати вы решили, что я стану вам доверять? И каким боком вы тут замешаны? У вас есть выход на этих ублюдков? Тогда помогите просто повязать их на месте.

– Не все так просто, – пробормотал Коваль, вскидывая голову. – Я только предполагаю, что смогу наладить с ними контакт. У меня есть некоторые связи в закрытых кругах… Конечно, данные люди, если их можно назвать людьми, не подчиняются субординации авторитетов… Но в любой ситуации есть свои методы воздействия.

– Я сам повезу деньги, – заявил Георгий. – Если нужно – один, без охраны и посторонних… Я должен быть уверен, что с Игорем все в порядке.

– Не будьте наивны, с вами эти люди не станут сотрудничать, – горячо возразил Коваль. – Во-первых, вас просто прикончат… а потом убьют его. Они беспредельщики, утко-роботы, для них не существует общечеловеческих правил. Я же буду выступать как посредник, от имени влиятельных в определенной сфере персон, которых они хотя бы немного принимают в расчет. Для меня это тоже огромный риск, и не могу обещать, что на сто процентов уверен в успехе. Но я давно не берегу свою жизнь… Я должен хотя бы попытаться спасти близкого нам обоим человека.

Весь день сердце Георгия давало знать о себе аритмией и короткой ноющей болью. Теперь боль внезапно усилилась и сковала всю левую часть тела.

– А во-вторых, – продолжал Коваль, – у нас просто нет другого варианта. С ним могут сделать что угодно, в любую минуту, и это будет на вашей совести. Я предупреждал вас, что не следует так легкомысленно относиться к возможностям своих врагов.

Боль мешала сосредоточиться, но Георгий изо всех сил старался понять, какой подвох кроется за предложением его странного собеседника. Он спросил:

– Кстати, откуда вы узнали? Просто интересно, как добывают информацию такого рода? Ведь был посвящен только узкий круг людей.

– Информация такого рода распространяется быстрее, чем вы можете предположить, – ответил тот уклончиво.

В этот момент в кармане Георгия зазвонил телефон.

Простуженный голос звучал на этот раз почти дружелюбно:

– Ну что, кудряш, собрал бабло?

Георгий успел подумать, что это все напоминает шахматный этюд или нотную партитуру – похитители, не звонившие весь день, давали о себе знать именно сейчас, в присутствии Коваля.

Он вышел с трубкой в торговый зал антикварной лавки, где в полумраке матово блестел в витринах фарфор и плешивый Вольтер пьяно щурился из-за шкафа.

– Дай мне с ним поговорить, – потребовал он, следуя инструкциям Панибрата. – Получишь деньги, только если с ним будет все в порядке. Мне, конечно, не собрать всю сумму, но триста тысяч есть уже сейчас.

– Ты лучше меня не заводи, клоун пидорский! – захрипел уголовник с прежней злобой. – А то я найду твоей балерине применение! Слыхал, сколько в Эмиратах дают за печень от живого донора? У меня и покупатель есть!

– Я сказал, я делаю все, от меня зависящее, – ответил Георгий, стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. – Это не просто, требуется время! Соглашайся на триста сразу. И пусть он скажет, что с ним все нормально… Иначе мне не интересна эта сделка!

– Во, харя буржуйская! Ну, щас я тебя заинтересую.

Бандит прокашлялся в трубку, связь прервалась на несколько секунд, а затем Георгий услышал Игоря. Тот сказал всего несколько слов, медленно и невнятно, словно рот его был заполнен ватой. Затем он снова взвыл, как больное животное. Это было настолько тягостно, что Георгий почувствовал едкие, как щелочь, слезы на глазах – первые слезы за несколько последних лет, исторгнутые не смехом или физической болью, но душевным страданием.

– Короче, все осознал, говножуй? – захрипел в трубке ненавистный голос. – Жду до завтра, до утра. Давай четыреста, но ни копейкой меньше. А то вскрою твоего Игорька, как консервную банку. Мы здесь работаем без наркоза, ты понял меня?

Георгий сжал кулак, ударил по бронзовой скуле Вольтера, расшиб руку и на время отвлекся на эту боль. Коваль стоял в неосвещенном коридорчике и, видимо, слышал весь разговор.

– Вы не будете против, если я сделаю себе инъекцию? – проговорил он. – У меня поднимается сахар. Вы не поможете мне?

«Я не буду против, если ты сейчас воткнешь вилку себе в горло», – подумал Георгий, но подошел и расстегнул запонку на его манжете, помог закатать рукав.

Расставив на стекле витрины несколько пузырьков с лекарствами, Коваль выбрал нужный, распечатал одноразовый шприц.

– У вас диабет? – спросил Георгий из необязательной и ненужной сейчас вежливости.

Тот посмотрел с равнодушным удивлением.

– Неужели вы не знаете? У меня ВИЧ. Значит, Игорь вам не сказал… Он все-таки прелестный мальчик. Добрый, искренний, порядочный в отношениях. Это редкость в наше время, как белый единорог. Мы не должны его потерять.

– Мы? – переспросил Георгий.

– Что вы решили? – перебил Коваль, отирая обильный пот со лба и подбородка аккуратно сложенным платком. – Даете мне карт-бланш?

– Я позвоню вам, – ответил Георгий. – Завтра утром.

– Нет, никаких звонков, – Коваль убрал лекарства в бумажный пакет. – Пусть утром ваш доверенный человек – кому вы по-настоящему доверяете – привезет деньги сюда. И оставит у Якова Михайловича. Я начну действовать прямо сейчас.

Яков, владелец антикварной лавки, уже спускался к ним по лестнице.

Георгий коротко попрощался с ними, вышел на свежий воздух. Сел в машину, ожидавшую его на набережной.

Голос Игоря еще звучал у него в ушах. Он ни на минуту не доверял Ковалю, но тот предлагал пока единственный потенциально реализуемый план. В баланс нужно было засчитать и то, что он, как и Георгий, был заинтересован в деле лично.

Звонок Владимира Львовича стал еще одной, последней неожиданностью этого дня. Уже много лет политик общался с внешним миром через многоструктурный кордон помощников и заместителей, но в этот раз звонил сам.

– Как самочувствие? – спросил он с оттенком любопытства в голосе. – Не разбудил?

– Нет, – ответил Георгий. – Как ты? Уже знаешь про наш локальный конфликт?

– Знают в Казани, что люди сказали… Когда ты в Женеву?

– Теперь как получится, – проговорил Георгий, пытаясь понять, сообщили ли ему уже о похищении. – Появились кое-какие неотложные дела…

– Жаль, – проговорил тот после паузы. – Не успеешь к открытию лыжного сезона.

Георгий возразил:

– Задержусь всего на несколько дней.

– Мне всегда это нравилось в тебе: стараешься сохранить лицо, – проговорил Володя задумчиво. – Но есть и другие части тела.

Георгий подумал, что если люди из секретных служб прослушивают разговоры политика, для них не составит особого труда разобрать эту шифровку из центра. Алекс Юстасу: «Смазывай лыжи и уноси задницу».

Он попросил водителя Лешу остановиться где-нибудь на набережной у магазина и купить ему сигарет. Сам он тоже вышел из машины, глядя на черную, высоко поднявшуюся реку, связанную позвонками мостов и цепями нервов – фонарей.

Он вспомнил почему-то притчу Казимира про незадачливого китайского путешественника и подумал с каким-то давно уже забытым лихим отчаянием: «И плевать. Всё не отнимут. Значит, придется зарабатывать на скачках. Или открыть подпольное казино».

Эта мысль немного развеселила, но тут же он вспомнил голос Игоря и направился к машине, посасывая разбитые костяшки пальцев.

 

Глава девятая. Эликсир сатаны

Все это время (два или три дня, он не мог сказать точно) Игоря перевозили с места на место в кузове грузовичка, где за тюками с китайским ширпотребом была устроена потайная нора, чтобы только поместиться человеку. Наконец он оказался в каком-то загородном доме, в подвальной комнате без окон, с голой лампочкой под потолком. Один из бритых, Костя, привел его сюда и пристегнул наручниками к железной кровати. Поставил рядом бутылку с водой и пустое ведро.

Игорь сильно страдал от боли: у него было разбито лицо, обожжены окурками руки и грудь, распухли и горели огнем половые органы. Видимо, были сломаны ребра – не получалось глубоко вдыхать и прикасаться к левому боку. Во рту ощущался противный вкус крови.

Приспосабливаться к жизни с поврежденным телом было тяжело, и все же боль уже стала понятной и выносимой, в отличие от мучительного ожидания. Как приговоренный к казни, всякий раз, заслышав голоса своих похитителей, скрип открываемой дверцы фургона или скрежет ключа в двери, он проваливался в ледяную прорубь страха.

Он понимал, что должен скоро умереть, и эта мысль была словно остуженная вода внутри его горячей больной головы. Бритые охранники больше не били, но обращались с ним небрежно и грубо, как с приготовленной на выброс вещью. Также груб и равнодушен был старик Леонид Игнатьевич, даже когда приходил к нему один. Правда, об этих минутах Игорь старался не думать, решив для себя, что, может быть, это тоже часть его воспаленного бреда, как тот человек, который, назвавшись Черным пешеходом, стал являться ему и требовать его живое сердце в обмен на свое железное.

Странность была в том, что теперь, лежа в жару на продавленном матраце, стараясь больше не плакать и не касаться локтем больного бока, то просыпаясь, то снова погружаясь в полуобморочный сон, Игорь готов был понять какой-то самый важный смысл всего существования. В нем постоянно шла лихорадочная умственная работа – бетономешалка в голове, как выразился однажды Бяшка. Он просматривал файлы своей жизни, словно папки с фотографиями – с последних дней до времени, когда только начал осознавать себя. И всякий раз его мысли тем или иным путем возвращались к главному. К тому, чем был для него Георгий Максимович.

Он вспоминал, как жил с матерью в актерском общежитии, где его баловали балерины и молодые танцовщики из кордебалета. Они жили очень бедно, но понимать это он начал лишь потом. В детском саду у него было много друзей. Он пошел в школу, и эти друзья потерялись, но появились новые. В старших классах, в другой школе, он уже ни с кем близко не дружил.

Когда мать встретила дядю Витю, Игорь сразу почувствовал внутренний протест – ведь ее любовь, раньше принадлежавшая ему целиком, теперь разделилась надвое. Но только после их переезда в квартиру отчима Игорь понял со всей очевидностью, что их история превращается в сказку с несчастливым концом.

Рядом с дядей Витей предчувствие беды глубоко поселилось в его душе, и он жил, не отрывая внутреннего взгляда от этой глубины. А мать, словно заколдованная царевна, погружалась в свой мир, отдаляясь, старея на глазах, превращаясь в чужую женщину, злую и равнодушную. Виной этому была не только болезнь. Дядя Витя сломал ее, как хрупкую игрушку, и сломал бы Игоря, если бы не какое-то почти бессмысленное его упорство. Игорь поверил, что упорствовал не зря, когда в его сердце вошел Георгий.

Лежа в темноте и привыкая дышать короткими глотками, Игорь думал о том, что Георгий Максимович перевернул и стронул с места его душу, как весенняя река вскрывает и ворочает лед. И судьба, назначенная ему дядей Витей – армия, рабочая профессия, женитьба, гибель в пьяной драке или за рулем груженой фуры, – обернулась чем-то совсем другим.

За это время ему только однажды позволили поговорить с Георгием, и теперь было немного стыдно за слова, которые он кричал в телефонную трубку, всхлипывая от боли. Он не хотел выглядеть трусом, хотя сейчас это, казалось бы, уже не имело значения.

Стараясь не упрекать Георгия Максимовича за то, что случилось, он все же невольно думал об этом – почему тот не предчувствовал опасности и не предупредил о ней. И почему обидел не здравомыслящих, а самых мстительных своих врагов, которые захотели наказать его медленной казнью вины за страдания и смерть близкого человека.

Хотя, вероятно, так и было предначертано: Игорь должен был преодолеть судьбу и заглянуть в запретную комнату, где цвел зачарованный сад. За это он и был наказан, как и положено в сказке. Он должен был с процентами вернуть плату за счастье, выданное по поддельной накладной.

Вспоминал он и о том, что сам хотел умереть – тогда, направляясь в расселенный дом через дорогу. А теперь смерть желала обладать им, как жадный неумолимый любовник. Это поцелуи смерти ожогами горели на его запястьях и груди.

Дверной замок лязгнул среди ночи – по крайней мере Игорю казалось, что была ночь, – и в комнате включили слепящий свет. Защищая локтем голову, Игорь сел на постели, приготовившись к самому плохому, чувствуя горячие удары крови в ушах и в больном боку. Прислушиваясь к голосам, он понял, что в подвал вошли сразу несколько людей. Он узнал охранника Костю, Леонида Игнатьевича и почему-то голос Майкла Коваля, который нельзя было спутать с другим. Приоткрыв глаза, Игорь и в самом деле увидел Майкла, который стоял у его кровати. Он сообразил, что бредит, и только следил за странным развитием своего кошмара.

– Ничтенка, пацанок попался безотказный, – скалил железные зубы Леонид Игнатьевич. – И в нашем деле есть место празднику.

– Почему он в таком состоянии?! – воскликнул расстроенный Майкл, показывая, чтобы с Игоря сняли наручники. – Кто это допустил?

– Что творится по тюрьмам советским, трудно, граждане, вам передать – как приходится нам, малолеткам, со слезами свой срок отбывать, – пропел козлиным голосом старик, издеваясь.

Майкл нервно оборвал его:

– Я, Леня, буду ставить вопрос! Были договоренности… Есть понятия, так дела не ведут. Посмотри, что у него с лицом!

«Нет, это не сон и не бред, это на самом деле», – вдруг осознал Игорь. Как ни странно, среди всех людей, с которыми он был близок за свою жизнь, единственным, о ком он совсем не вспоминал в эти дни, был Майкл.

Удивительно и необъяснимо было появление Коваля здесь, среди уголовников, с которыми тот, очевидно, был хорошо знаком и разговаривал без всякого страха. И Игорь в отчаянии зацепился за эту надежду. Может быть, Майкла послал Георгий? Может, они нашли какой-то способ вытащить его отсюда? Майкл подаст знак, и в дом ворвутся люди с автоматами, а старик упадет на пол, сложив руки на затылке, как показывают по телевизору в криминальных новостях?

– А какого лысого мне на него смотреть? – ухмыльнулся Леонид Игнатьевич. – Или ты насчет любви и ласки? Так пользуйся, мы не жадные. Вазелинцу одолжить?

Игорь никогда не видел у Майкла такого выражения – он сморщился и оскалился, и даже Леонид Игнатьевич отступил от него, словно боялся быть укушенным острыми мелкими зубами.

– Я к тебе приехал лично, чтоб разрулить вопрос по-деловому, – шипел весь ощетинившийся Коваль, – а ты понтуешься, как баклан на первой ходке! Это беспредел, что ты творишь! Тебя предупреждали, а ты пошел на прямое неуважение к людям… Так шашлычники работают, а не профессионалы! Помочь специальность поменять, Леня?!

– Не по твоей должности, бухгалтер, – зло и нервно ответил старик, который почему-то опасался Коваля, хотя и не хотел этого показывать. – Не ты мне жиковины на пальцы набивал, не тебе меня учить!

Майкл помолчал, а затем проговорил примирительно, видимо, решив принимать ситуацию такой, какой ее застал:

– Никто тебя не учит, Леня. Но есть договоренности… Я не могу это клиенту показывать. Нужно обработать ему лицо, переодеть в чистое… Пластырем заклейте хотя бы. Мне самому тяжело смотреть. Не понимаю, какая была необходимость…

В эту минуту в уплывающем сознании Игоря сформировалась новая мысль: он вдруг понял, что Майкл заодно с бандитами и что он не будет помогать, а тоже хочет отомстить Игорю за причиненную когда-то обиду. Может быть, сам Майкл и задумал это похищение, чтобы заставить Георгия Максимовича страдать.

– Ишь, какая принцесса! – хохотнул старик и сделал знак Косте. – Ладно, веди пассажира наверх. Пускай подмоется. И выдай ему там шмотки, рубаху какую-нибудь…

– Не понимаю, какая была необходимость, – повторил Майкл, поворачиваясь к выходу и следуя за стариком.

Костя повел Игоря в жилую часть дома, взял в шкафу одежду и полотенце. Второй охранник, Юрец, беседовал в коридоре с худым сутулым человеком, которого Игорь видел в первый день в сауне с Леонидом Игнатьевичем – видимо, тот приехал с Ковалем. Почему-то эта встреча навела Игоря на мысль, что его убьют сегодня вечером, на закате, на заднем дворе дома, где уже была приготовлена большая ржавая бочка с сухим цементом. Цемент зальют водой, Костя или Юрец накинут ему на шею удавку и затянут так, что лопнет кожа над кадыком. Потом его тело погрузят в плохо перемешанный раствор, и он застынет в неловкой позе, замурованный в цементной тверди как окаменелая ракушка. Наутро грузовичок остановится у разоренных корпусов давно закрытого завода, в глухих, далеких от города местах, и бочку покатят к пожарному водоему, заросшему жесткой осокой.

Вода, текущая из душевой лейки, была чуть теплой и ржавой на вкус. Раны на лице и теле снова начали кровоточить, и от резкой боли Игорь почувствовал слабость и дурноту, но все же смог, сидя на корточках на дне ванны, кое-как умыться и отмыть с тела засохшую грязь.

Пока он принимал душ, Костя брил свой шишковатый череп электрической бритвой, разглядывая себя в зеркало и насвистывая блатной мотив. Тогда Игорь подумал, что это, наверное, все-таки продолжается бред – бесконечный липкий полусон болезни, который дозрел до того, чтобы в любую секунду прорваться кошмаром.

Он слышал механический зуд бритвы, шум воды в трубах, видел все подробности окружавшей его реальности: разводы ржавчины на желтом кафеле, седой волос, прилипший к мылу, свои опухшие ноги с разбитыми коленями. Но логика кошмара готовила его к тому, что вот-вот из сливного отверстия поползут черви, а из зеркала появится черная рука и схватит Костю за горло. А может быть, из зеркала появится Майкл.

– Ну, чего ты там, приспал? – поторопил свежевыбритый охранник. – Вылезай.

Его испачканную одежду Костя сунул в пакет, а Игорю протянул чистую футболку и спортивные штаны. Потом он дал Игорю пластырь, чтобы тот заклеил кровоточащую бровь и подбородок.

Они уже выходили из ванной, когда раздался негромкий возглас Майкла:

– Скорее, ребята, сюда! Леониду Игнатьевичу плохо!

Костя бросился в гостиную, по пути расстегивая плечевую кобуру, а Игорь остался стоять в твердой уверенности, что кошмар начинает сбываться. Почти сразу он услышал два глухих хлопка и звук падения тела. Тогда, словно лунатик, бредущий во сне, он протянул вперед руки, сделал несколько шагов и заглянул в комнату.

Темноволосый человек без имени стоял посреди гостиной и клетчатым платком вытирал пистолет с накрученным на ствол глушителем, словно солдат, очищающий боевой меч пучком травы. Костя лежал у двери, из его горла, пульсируя, била кровь, напитывая цветастый ковер. Второй охранник, Юрец, сидел тут же у стены, за полированным трехстворчатым шкафом. У него была кровавая дырка в голове. В этой дыре жирно поблескивал желтый мозг, а руки и ноги мертвеца мелко дрожали.

Леонид Игнатьевич был еще жив. Он хрипел, вцепившись в деревянные подлокотники кресла, перебирая по полу ногами, словно пытался бежать во сне.

«Лучше бы черная рука из зеркала», – с тоской подумал Игорь, чувствуя новый, на этот раз очень сильный приступ дурноты от терпкого запаха крови.

– Ради бога, не пугайся, – обходя кровавую лужу, проговорил Майкл. – Все уже хорошо.

Игорю захотелось кричать и бежать из этой страшной комнаты, но, почему-то потеряв равновесие, он опустился на пол на четвереньки. Его вырвало желчью и кровью.

Майкл нагнулся к нему, как к ребенку, прижал к себе его голову, осторожно вытер губы белоснежным отглаженным платком.

– Бедный мой мальчик… Это чудовищно, что с тобой сделали эти звери. Такое нельзя прощать.

Он достал из кармана пузырек с какими-то таблетками, положил одну Игорю в рот.

– Вот выпей, это поможет. Главное – ты жив. Мы обратимся к лучшим врачам. Мы поедем за границу, в Америку, там прекрасные специалисты… Георгий Максимович сейчас имеет серьезные проблемы. Он просил меня позаботиться о тебе. Он присоединится к нам, как только сможет.

Чувствуя, что трясется уже всем телом, словно от огромного напряжения, Игорь проглотил таблетку, запил водой из протянутого стакана.

Леонид Игнатьевич наконец сполз с кресла на пол, выгнулся в судороге, пытаясь что-то сказать. Падая, он опрокинул низкий столик, и по полу покатились рюмки и почти полная бутылка коньяка.

Темноволосый человек с пистолетом подошел к умирающему и хотел выстрелить, но Майкл остановил его.

– Нет, подожди. Дай-ка мне.

Обернув ладонь платком, Майкл взял пистолет. Помог Игорю подняться. Вложил пистолет в его руки и сжал своими маленькими руками.

– Нужно закончить. Приставь сюда, к сердцу, и стреляй.

– Сука, цэрэушник, – прохрипел Леонид Игнатьевич и попытался плюнуть в Майкла. У его губ выступила зеленоватая пена, кишечник опорожнился с характерным звуком.

Игорь закрыл глаза. Он хотел проснуться, пусть даже в подвале, прикованный к кровати, или в сауне, где его били по голове скамейкой, но только не в этой комнате с желтыми обоями и сине-зеленым ковром, где стояло безысходное зловоние смерти.

– Милый, родной мой мальчик, – шептал Майкл, с нежностью касаясь губами его щеки. – Мы не должны их жалеть. Они надругались над тобой, чуть не убили… Ты должен понимать, что добро бывает и таким. Стреляй, еб твою мать!

Игорю казалось, что он слышит голос Черного пешехода. Жгучая соленая жидкость текла по его лицу, он снова чувствовал боль в боку и тяжесть какого-то предмета в руках.

Затем он нажал курок, и в следующее мгновение наступила тишина.

Отчего-то ему казалось, что этим выстрелом он убил не другого, а самого себя, хотя одновременно он чувствовал, что странным образом продолжает жить. Он как будто ехал в машине, но здесь же росли пальмы и бугенвиллии, а он лежал у бассейна с голубой водой и мучился жаждой. Кто-то заботливо прикладывал лед к его горячей голове, но это был не Георгий, а какой-то чужой и жуткий человек, который – даже во сне Игорь знал это – теперь уже никогда, никогда его не отпустит.

 

Глава десятая. Новая жизнь

В Женеву прилетели около полудня. Швейцарский компаньон отца, Вальтер Вербер, встречал их в аэропорту.

Маленький швейцарец смутился перед Таней, с несколько излишней горячностью обнял и расцеловал Максима, начал забрасывать его вопросами, сопровождая речь оживленной жестикуляцией и внезапными смешками. Максим, который почти не понимал его немецкого, отвечал по-английски, время от времени переходя на русский, который Вальтер выучил уже довольно сносно.

Вкратце Максим сообщил ему то, что знал: отца перевели в следственный изолятор на Лебедева, им удалось добиться относительно комфортных условий содержания – всего три человека в камере, все по экономическим статьям. Эрнест был уверен, что следствию придется снять обвинение в организации заказного убийства – очевидно, отец не имел к этому касательства, и сыщики, как бы ни старались, не смогут ничего доказать. Но по финансовой составляющей, где отцу и его компаньонам вменялись подлог, уклонение и легализация, они, видимо, серьезно попали в разработку, и нужно было делать все возможное, чтобы добиться условного срока.

Слушая, Вальтер громко цокал языком, картинно вздыхал, сочувственно заводил глаза, не стесняясь выглядеть комично. Но Максим понимал, что за нелепой маской скрывается цепкий расчет, и был готов к предстоящему серьезному противостоянию с партнером отца, который не торопился выполнять свои обязательства по текущим сделкам и по фонду.

Вальтер живо расспрашивал и о том, что случилось с Игорем, сильно ли он пострадал и не нуждается ли в помощи друзей. Максим знал только, что любовник отца уже, по-видимому, далеко за пределами страны, чуть ли не в Латинской Америке, и желающие позаботиться о нем уже нашлись.

Таня впервые была за границей. Она заметно нервничала в самолете, задавала нелепые вопросы перед паспортным контролем, затем вдруг взялась кокетничать с Вальтером. Но когда они сели в машину и поехали в сторону города, а затем по побережью Женевского озера, впечатления так захватили ее, что она только крутила головой по сторонам, а в ее остановившихся глазах читался восторг. Глядя на снежные вершины Бернских Альп, она так сильно сжала пальцы Максима, что ему пришлось отнять руку.

Предполагалось, что они проведут в Женеве несколько дней, затем Максим хотел взять напрокат машину и проехать с Таней через горы в Германию и Францию, задержаться на какое-то время в Париже. Вальтер приглашал остановиться у него, но Максим отказался и забронировал отель. Он только начал разбираться в финансовых делах отца, и занятие это слишком напоминало попытку отгадать кроссворд без сопроводительных вопросов. Но Вербер не должен был знать, насколько плохо он вооружен.

– Здесь так здорово! – заявила Таня, с восторгом оглядывая город из окна просторного гостиничного номера, куда их доставил Вальтер. – Телевизор, конечно, не передает реальной картинки. Я никогда не видела таких высоких гор. И все такие спокойные, никуда не спешат.

– Хочу попросить тебя, – проговорил Максим, поднимая чемодан на раскладную подставку, – не следует так откровенно атаковать беднягу Вальтера женскими чарами. Это производит ложное впечатление. Мне казалось, с ним все очевидно и не нужно как-то особо объяснять.

– Я просто старалась показать вежливость, – возразила она. – Ты что, ревнуешь? Даже смешно. Тем более если он гей…

– Вежливость не показывают! – Максим повысил было голос, но тут же сообразил, что ведет себя глупо. – Впрочем, делай как знаешь.

– Сколько у нас времени? Успеем заняться сексом? – не замечая его раздражения, беспечно спросила она. Поймав его взгляд, тряхнула волосами. – Господи, Максим, не будь таким серьезным! Все же так здорово – самолет не разбился, аэропорт не взорвали, у нас шикарный номер с огромной кроватью! Что еще нужно для счастья влюбленных?

Максим пожал плечами.

Он не был счастлив с ней и понимал, что уже не будет. Хотя Таня говорила о своем чувстве к нему, о том, как скучала все эти месяцы и как раскаивалась в своих ошибках, он не верил в ее искренность. Он уже твердо знал, что не женится на ней – потому что животные разных видов не объединяются в пары. А они с Таней, бесспорно, были животными разных социальных пород. Он слишком хорошо понял это, совершив путешествие вглубь чужого мира, которому Таня принадлежала всем своим существом. Принадлежала так же безнадежно, как ее неприветливая, больная и подвыпившая мать, как безглазые завсегдатаи ресторана с потными бычьими шеями и пятнадцатилетние девочки, уже отечные от водки, ярко накрашенные, бредущие по грязным улицам малых городов и поселков родины в резиновых сапогах.

С тех пор как начались неприятности отца, Максим много думал о причинах этого извращенного жизнеустройства в стране, где за одно-два десятилетия свершается так много стремительных перемен, но за двести лет не меняется ничего. Он почти готов был согласиться с когда-то обижавшим его утверждением университетского приятеля Юджина, что русский народ генетически не способен иметь личное достоинство. И что безропотно терпеть такое последовательное употребление и истребление несытых сограждан сытыми может только стадо одомашненных парнокопытных.

Апостериори, следствием и опытным подтверждением этой мысли служила судьба безымянной проститутки, которую случайно убил Радик, так и оставшийся безнаказанным.

Максим думал и о том, что, наверное, при таком взгляде на вещи ему не следует продолжать жить в этой болотно-гибельной стране, тем паче, что теперь он имел полную свободу выбора. У него было достаточно средств, чтобы купить дом в Ричмонде, получить вид на жительство в Великобритании и заняться каким-нибудь не слишком хлопотным делом – вроде галереи современного искусства. Он мог отправиться с Юджином в экспедицию, а мог обосноваться на Маврикии и посвятить жизнь духовным практикам, попутно умножая население островного рая. Но если раньше, когда решения за него принимали другие, ему казалось, что он примерно знает, чего хочет, теперь он не был уверен ни в чем.

– Что мне надеть? – спросила Таня, показывая платья, которые достала из чемодана. – Вальтер сказал, мы поедем в ресторан? Или здесь не принято наряжаться?

– Делай как хочешь, – ответил Максим и взял из холодильника бутылку минеральной воды.

Ресторан, куда повез их Вальтер, имел мишленовскую звезду и располагался на высоком месте. Бонусом к высокой кухне шел живописный вид на Lac Leman и на деловую часть города. Топографию этих кварталов формировали сияющие в ранних сумерках рекламные надписи, лаконичные, как древнеримские военные команды: Vacheron Constantin, Audemars Piguet, Credit Suisse.

В обеденный зал ресторана они вошли почти одновременно с другой парой приглашенных, о которых Вальтер упомянул как-то вскользь, из чего Максим сделал вывод о значимости встречи. Миниатюрная шатенка лет тридцати и ее корректный спутник давали пример успешного возвращения русских в лоно народов старой Европы. Их костюмы отличались неброской элегантностью, достижимой лишь при наличии вкуса и высоких доходов, а в манере держаться не было ни высокомерного хамского барства, ни робости. Только доброжелательность, выдержанная, как старое вино.

Во время знакомства мужчина представился полностью, а женщина назвала лишь свое имя – Лариса. Но по косвенным признакам Максим довольно быстро догадался, что она занимает высшее положение в иерархической системе их небольшой компании: и ее спутник, и Вальтер опекали даму с благоговейным трепетом. Поклонение она принимала благосклонно, но сдержанно, не без иронии смиряясь со своим частично божественным происхождением. Не Елена, но Медея и Федра, внучки бессмертных богов.

Рядом с неброской привлекательностью Ларисы странным образом померкла цветущая красота Татьяны. Такая оживленная по дороге в ресторан, она сначала глупейшим образом смутилась, а затем вдруг сникла и помрачнела, очевидно, рассердившись за свое смущение на себя и на весь мир. Максим видел, что в присутствии Ларисы она стыдиться и своего обтягивающего платья, и яркого макияжа, и своего страха перед роскошным убранством ресторана – страха, из-за которого она совершала одну мелкую неловкость за другой.

Когда же Лариса сообщила, что именно она предложила для встречи это место, так как здесь неплохо готовят пекинскую утку и фуагра, в глазах Татьяны сверкнула плохо сдерживаемая ненависть. Вальтер же добавил, что этот ресторан в свое время посещали Набоков и Стравинский и что здесь принято заказывать фрикасе из омара и еще одно изысканное блюдо, немецкое название которого было неблагозвучным как теологический термин.

– Это десерт, – мягко пояснила Лариса, указывая строчку в меню. – Вот здесь, сабайон из вербены со свежими фруктами. Обычно мы не берем десерт, но сегодня можно сделать исключение из правил.

Они заказали белое вино, суп из спаржи, утку. Таня почти демонстративно уклонилась от участия в обсуждении и выборе блюд, предоставив дело Максиму. А он решил, что не должен испытывать неловкости за нее или по крайней мере должен стараться не показывать этого. Он видел, что ровная доброжелательность Ларисы непоколебима и что она понимает меру различия между ним, Максимом, и его приятельницей, которая случайно оказалась с ними за одним столом.

Можно было только догадываться, чем он так заинтересовал загадочную незнакомку, которая теперь казалась ему порядочно старше, но еще привлекательнее, чем на первый взгляд.

– Как вам понравилась Женева? – спросила Лариса, обращаясь к Тане с явным намерением подбодрить. – Немного разочаровывает, не правда ли? Всего лишь добротный обывательский городок, провинциальный и очень протестантский.

– Наоборот, мне здесь все очень нравится, – заявила Татьяна с вызовом, но Вальтер перебил ее:

– Нет-нет! Женева не городок… как сказать по-русски? Здесь передовая армия европейской мысли.

– Рассадник вольнодумства, – подсказал Максим, и Лариса дала ему понять, что оценила скрытую насмешку, но все же поддержала Вербера.

– Это и в самом деле так, как ни странно звучит. В Женеве ощущаются левые настроении, особенно в сравнении с другими частями Швейцарии. Например, вполне либеральное отношение к иностранцам, даже к мигрантам из мусульманских стран.

– Мы торгуем – значит, мы открыты миру, – заявил Вальтер, и это прозвучало как частная версия cogito ergo sum.

– Можно ли так определить секрет швейцарской души? – полюбопытствовал спутник Ларисы, Глеб, крупный обаятельный мужчина лет сорока, воплощавший образ телесного здоровья и надежности.

– Нет термина «швейцарская душа», – пожал плечами Вальтер. – Швейцария состоит из гор и кантонов, и в каждом месте думают по-своему. Мы индивидуальны.

– А что вы думаете о русской душе? – вмешалась в разговор Таня. – Я имею в виду не лично вас, а вообще.

– Вообще, – ответил Вальтер любезно, но несколько нервно, – мы здесь думаем, что «русская душа» является вашей ошибкой. Или нашей ошибкой… Для русских нет правил. То, что для швейцарца дважды два – четыре, для русского может быть и пять, и двадцать.

– И десять лет без права переписки, – пошутил спутник Ларисы, обаятельно хохотнув. – Национальная русская игра: как стать миллионером, пару лет побыв миллиардером.

– К сожалению, это вполне реальная перспектива для каждого, кто занимается бизнесом в России, – проговорила Лариса очень серьезно. – Отправиться в заключение по заказу конкурентов или ближайших партнеров.

– Или стать финансовым лыжником, – добавил Глеб.

– Это те, кто уезжает за границу, как все эти бизнесмены, которых у нас в чем-то обвиняют? – спросила Таня, вновь оживляясь после выпитого бокала. – Но ведь не бывает дыма без огня? Они же правда не платят налоги, воруют и мошенничают? Почему государство должно все это терпеть?

На секунду за столом повисла неловкая пауза. Первым ее нарушил Вальтер.

– В России нельзя работать честно! Везде шантаж, особенно от власти. И взятки, и подлог, – горячо заговорил он. – Нет правил, нет прозрачности! Георгий сказал мне шутку: если человека нельзя купить, его нужно продать. Его продали, подставили, и теперь он потеряет свой бизнес. Так бьют корову или курицу. Нет коровы, нет курицы – нет молока и яиц. Его посадят в тюрьму, и он не будет работать на благо этой страны. И его сын не будет, и его внук. Куда вы пойдете, когда кончится нефть?

– Мне жалко Георгия Максимовича, я лично ему сочувствую, – возразила Таня. – Но он ведь должен быть наказан, если нарушал закон!

Максим, который еще пять минут назад твердо решил сохранять невозмутимость вне зависимости от градуса температуры за столом, неожиданно почувствовал, что закипает.

– Не нужно рассуждать о вещах, в которых ты ничего не смыслишь, – проговорил он, вернее, почти прошипел, обращаясь к Татьяне.

– А почему вы так уверены, что его сын не будет работать на благо нашей страны? – обратилась к Вальтеру Лариса. – Может, сейчас Максим сомневается, что хочет продолжать работу отца. Но, как мне кажется, очень скоро он поймет, что нельзя сдаваться. В свою очередь мы, партнеры Георгия, очень заинтересованы в нашем дальнейшем сотрудничестве. Именно с Максимом, без участия Марьяны Козыревой, которая не является профессионалом и проявила себя не с лучшей стороны.

На минуту Максим даже забыл о промахах Татьяны – так неожиданно для него прозвучали эти слова.

– Мы не рассматриваем партнеров только как денежный ресурс, – развил мысль Ларисы Глеб. – Помимо входа и выхода есть другие показатели эффективности. Человеческий фактор значим гораздо больше.

– К тому же я бы не стала так узко формулировать, что Георгий потерял свой бизнес, – добавила Лариса. – Бизнес – это не только активы и денежные средства. Это также эффективность управления, умение принимать решения. Нести ответственность… я не говорю про такой важный ресурс, как информация.

По спине Максима пробежал холодок, и рубашка вдруг показалась мокрой под пиджаком. В эту минуту он явственно осознал, что зона опасности вокруг отца имеет форму воронки и может захватить своим краем и его. Однако ласковый взгляд Ларисы не выражал угрозы или требования. Она ободряюще улыбалась.

– Для меня есть один показатель бизнеса, – заявил Вальтер. – Результат. Я вижу печальный результат.

– Что не мешает вам продолжать свои проекты в России, – заметила Лариса.

– Да, в России много сложностей, – добавил Глеб. – Трудно работать с властью на местах. Как гнилая колода лежит поперек дороги, ее не объехать и не сдвинуть… Трудно работать с людьми, они нацелены не на победу и подъем, а на пассивное выживание. Наши национальные черты – терпение и выносливость, и это помогает в моменты политических кризисов или в войне, но тормозит развитие в периоды стабильности. Но если мы сами не будем сбивать масло, мы так и останемся сырьевым придатком Запада. Лично меня такая перспектива не устраивает. Да, мои дети учатся за границей, но я бы хотел, чтобы они могли вернуться и жить на родине, вкладывать свой труд в ее процветание.

– Вы ведь тоже учились в Великобритании, Максим? – спросила Лариса.

– Я не понимаю. То есть вы считаете, что власть должна закрывать глаза на нарушение закона, потому что у нас в стране такой период? – перебила ее Таня. – Но вы же сами хотите, чтобы были какие-то правила, порядки? Как это укладывается одно с другим?

Максим предполагал, что она не оставит тему по своей привычке додумывать каждую спорную мысль до ее абсурдной изнанки. Но если раньше это свойство казалось ему занятным, то теперь все сильнее раздражала неповоротливость ее ума, выдаваемая за пытливость.

– Даже президент говорит, что не может вмешиваться в такие дела, потому что их должен решать суд на основании объективных фактов и доказательств, – продолжала она настойчиво. – И если человек не виноват, его в любом случае должны оправдать, а если виноват – он же знал, на что он шел. Он же присвоил деньги, которые должны быть направлены на социальное развитие и помощь малоимущим.

– Вы очень верно выразили мнение человека со стороны, – кивнула Лариса, с улыбкой разглядывая Таню. – Глас народа, как это принято называть.

– Но ваш муж говорит…

– Мой муж? – Лариса замерла, и вслед за ней, казалось, остановилось движение рук и лиц, звуки голосов в ресторанном зале. Даже официант, принимая у Вальтера тарелку, застыл в полупоклоне.

– Я имею в виду… Глеб, извините, я не запомнила вашего отчества, – продолжала Таня, не замечая своей бестактности.

Максим уже не делал попыток ее образумить, но все еще чувствовал острую неловкость, которую описывают как желание провалиться сквозь пол.

– Вы подумали, что Глеб – мой муж? – снова улыбнулась Лариса. – Нет, мы просто давние партнеры и друзья. Мой муж работает в Москве.

Она сказала это простым и милым тоном, но так, что Максим вдруг понял, о ком идет речь. И тут же словно заново узнал лицо, которое видел мельком в новостных репортажах с участием главных лиц государства. Лицо, которое время от времени попадалось на иллюстрациях к колонкам деловых и светских новостей. Он даже удивился, как сразу не узнал в ней жену известного политика, хозяйку крупной финансовой империи, к которой косвенным образом примыкал и бизнес отца.

С этого момента Максим почти утратил интерес к разговору о русской модели бизнеса и о русской душе, который продолжали Вальтер, Глеб и Таня. Он смотрел на Ларису и ощущал внутри себя странный холод, хотя щеки его пылали. Решив наконец взяться за еду, он не разбирал вкуса блюд, изысканно декорированных и поданных на подогретых фарфоровых тарелках. Внимание Ларисы разбудило в нем тщеславие, хотя он не признался бы в этом даже самому себе.

В конце обеда Глеб предложил переместиться на второй этаж ресторана, в бар, где можно было курить и где, по его словам, имелся порядочный выбор дижестивов. Они заняли низкий столик у окна и устроились на кожаных диванах, как-то непреднамеренно поменявшись парами. Лариса села рядом с Максимом, совсем близко – так, что он слышал запах ее духов. Он видел, что Татьяна кокетничает с Глебом, и не без успеха, но это было почти неважно сейчас.

Принесли коктейли. Таня курила одну сигарету за другой. Глеб продолжал говорить банальности, Вальтер рассеянно поглядывал по сторонам, провожая глазами каждого входящего в бар мужчину моложе тридцати лет. Город в низине, уютно светящийся огоньками, казался игрушечным, как изделие дядюшки Дроссельмейера из новогодней сказки.

Максим словно уснул на минуту, завороженный ощущением покоя, тепла и защищенности, как в детстве засыпал под монотонный голос бабушки, читавшей ему вслух. А затем обнаружил, что сам рассказывает Ларисе историю ареста отца.

– Он, как я понял, заплатил выкуп, ощутимую сумму. Видимо, он думал, что сможет эти деньги вернуть. Но в том доме произошли довольно странные вещи. Я узнал от Осипенко, нашего главного по безопасности. Какой-то Человек-паук, явно профессионал, перестрелял бандитов и забрал с собой заложника. Но при этом постарался повесить на него три трупа. На месте нашли пистолет, на котором были только отпечатки пальцев этого Игоря. Хотя тот вряд ли способен на такие подвиги. Если он, конечно, не киборг из будущего под прикрытием. Марков, друг отца, считает, что парня никто не похищал, а он сам провернул эту штуку с кем-то из своих бывших, с которым и отбыл в Аргентину, прихватив деньги. В принципе эта версия имеет право на существование… Неясно только, зачем для этого брать в долю опасных людей из криминальной среды, а потом расправляться с ними, рискуя получить пулю в живот на другом конце света.

– Вы должны понять, он не мог поступить иначе, – кивала Лариса. – Я скажу больше – дело вашего отца уже имеет резонанс внутри сообщества, оно очень значимо. Его позиция может изменить сложившуюся парадигму отношений бизнеса и власти. Показать неизбежность перемен. Расшатать устаревшую модель. Иначе круг и дальше будет сужаться, и скоро мы окажемся зажатыми со всех сторон, как дойные животные в вольере. Ваш отец занимает особое место среди тех, кто не стал с этим мириться. Он очень нуждается в вашей поддержке именно сейчас.

– Но я не знаю, чем могу помочь, – возражал Максим. – Этим занимаются его партнеры, адвокаты… От меня ничего не зависит.

– Напротив, сейчас многое зависит от вас. Вы, может быть, не чувствуете этого, но в вашем характере много отцовских черт. Вы – человек, способный принимать решения. И единственный, кому он может сейчас доверять.

Максим слушал и смотрел на туфли Ларисы, прекрасно сшитые, изящно охватывающие маленькую ногу. Туфли, которые ему хотелось с нее снять.

– Только не принимайте необдуманных решений, – тихо предостерегала она. – Нам многое нужно обсудить. Это важные вещи, имеющие влияние на будущее… Мы можем встретиться завтра, Максим?

– Вы приедете в офис Вальтера? – спросил он.

– Я приеду к вам в гостиницу, – произнесла она так тихо, что он почти угадывал слова. – Завтра утром, после завтрака. Пока не нужно, чтобы Вальтер знал об этом.

– Никто не будет знать. Я буду ждать в холле, – также беззвучно ответил он.

Почти сразу Лариса и Глеб начали прощаться. Она с улыбкой поблагодарила всех за прекрасно проведенный вечер, ее спутник откланялся по-офицерски, щелкнув пятками.

Все еще завороженный звуками голоса Ларисы, ее странными предостережениями, смысла которых он почти не понимал, Максим расплачивался за коктейли, что-то говорил и делал. Обнаруживал, что прямо за его спиной живым огнем потрескивает камин, совсем как в рождественской сказке. Он чувствовал себя как Фродо Беггинс под воздействием чар волшебницы Лориэнского леса. И это чувство длилось, даже когда они покинули бар.

По дороге в гостиницу, в машине, Таня тоже задумчиво молчала. Зато Вальтер болтал без умолку. Время от времени пронзая Максима испытующим взглядом, он говорил о либерализме, приближающем закат Европы и Америки. Тогда как Россия, по его мнению, должна была погибнуть по причине отсутствия демократических свобод, разделившись на неравные кровоточащие куски, словно упавший на землю арбуз. Эта мысль как-то подводила его к необходимости признания за гомосексуалистами юридических прав на брак и наследование имущества, а продолжением этой логической цепи почему-то был вопрос сохранения тела Ленина в мавзолее. Мертвый Ленин отчего-то сильно волновал и пугал Вальтера. Они попрощались перед отелем, обговорив планы на завтра.

Сонная и рассеянная, Таня не смотрела на Максима, пока они поднимались в лифте. Он же разглядывал ее с ощущением, будто в душе у него пересохло, как пересыхает в горле, когда силишься и не можешь заговорить.

Он был рад ее молчанию и надеялся, что у нее хватит такта продлить паузу. Он собирался первый пойти в ванную, а затем сделать вид, что спит, чтобы не обсуждать происшествия этого вечера и не выказывать своего раздражения. Чтобы сохранить ощущение волшебства. Но пока он собирался в душ, она закурила, повернулась к нему от окна и сказала:

– Я вот раньше не задумывалась, почему бога любви называют слепой Амур. А он ведь и правда ранит людей как будто вслепую, не задумываясь о последствиях. И бывает, что ранит очень больно… Я имею в виду эту историю с твоим отцом. Ты, наверное, обиделся на то, что я о нем говорила. Но я не могу иначе. Мне кажется, ты сам должен понимать, что я права. Хотя я очень сопереживаю ему в человеческом плане.

– Почему ты не можешь иначе? – спросил Максим, останавливаясь посреди комнаты.

– Потому, что я всегда говорю то, что думаю.

– Зачем? – поинтересовался он спокойно и зло.

– Ты хочешь, чтобы я что-то от тебя скрывала?

– Я хочу, чтобы ты мне объяснила, как это возможно? Эта ваша непосредственность, прямота, чистота намерений. Способность к большой любви и другим высоким чувствам. Самоотверженность. Бескорыстие… Откуда все это берется у вас, которые выросли и прожили свою жизнь там, где все эти понятия являют собой пустой звук? – Сжав кулаки, он продолжал, распаляя себя: – Слепой Амур! Это же бред, белая горячка! С виду вы неглупые люди. Даже больше – вы наблюдательные и цепкие. Вы много добились в жизни – разве не так? Ты и этот Игорь, с которым вы так отлично спелись. Каким же чудом могли распуститься хрупкие цветы ваших душ в грязи и в нищете, среди жвачного быдла и беспробудной пьянки, среди зверства, избитых и изнасилованных детей, из которых восемьдесят процентов – генетический брак?! В чем причина вашей избранности? Непорочное зачатие? Божий промысел? Инопланетяне? Я не вижу ответа. Вернее, вижу только один – вы оба лжете.

Она хотела что-то сказать, но Максим оборвал ее.

– Да, наше царство денег и вседозволенности тоже вполне отвратительно. Но мы не рядимся в овечьи шкуры.

Мы дети хищников, и сами рано или поздно станем хищниками. Будем отнимать друг у друга добычу и бороться за первенство в стае, хотя это занятие так же бессмысленно, как и все прочие… Это наша природа. А вы… Вы сами-то знаете, где вы – настоящие?.. Вам не надоела эта игра?..

– Господи, Максим, когда ты уже повзрослеешь? – вздохнула Таня. – Когда ты поймешь, что в жизни все сложнее, чем в твоих фантазиях? Займись собой, оставь в покое своего отца! Нельзя все время мучиться из-за того, что он – не идеальный герой без страха и упрека. И что он смог полюбить кого-то другого, когда у него есть ты!

Максим посмотрел на нее, взял с вешалки куртку и вышел из комнаты. Он испытывал физическое ощущение дыры в душе.

Шагая по чисто выметенному тротуару, вдыхая сырой, пахнущий лесом и дымом воздух, он подумал, что Таня во многом права. Ему пора было взрослеть. Он ясно вспомнил лицо отца – как в последний день перед арестом тот расхаживал по ковру в гостиной и разговаривал по телефону. Не замечая, что за ним наблюдают, он массировал левую сторону груди, сунув руку под пластрон сорочки. Уже тогда Максим отчетливо понял, что готов сделать все возможное и невозможное для того, чтоб облегчить его бремя. Если, конечно, тот примет любовь и помощь сына.

Максим знал уже, что через полчаса вернется в номер и помирится с Таней. Что они на время останутся вместе и, вероятно, осуществят план совместного путешествия. Знал он и то, что скоро судьба его изменится самым неожиданным образом. На равнине жизни, лежащей перед ним, уже наметился единственный и неизбежный предначертанный ему путь.

 

Глава одиннадцатая. Эвмениды

Марьяна отчетливо понимала, что со дня на день окончательно потеряет контроль над компанией, лишится должности и большей части собственности, но уже ничего не могла изменить. На нервной почве обострились приступы гастрита, сопровождавшиеся острыми желудочными резями. Несмотря на прием успокоительного, она почти не спала, мучительно размышляя о своем унижении, о смутном будущем и невыносимом настоящем.

Она думала, что если бы Бог дал ей силы и умение прощать, она смогла бы извлечь хоть какой-то урок из постигшей ее катастрофы. Она не страдала бы так, если б нашла в себе силы простить партнеров и друзей отца за то, что они исподволь развалили принадлежавший ей бизнес, а теперь рвали друг у друга лучшие куски. Возможно, ей удалось бы тогда простить и продажного любовника мужа, который отнял у нее счастье и способность доверять хоть кому-то в этом мире. Тогда она смогла бы простить и виновника всех ее бедствий, Георгия Измайлова, который, по пророчеству отца, разбил ее сердце.

Но только святой прощает тех, кто его ненавидит, а Марьяна твердо знала, что все эти люди ненавидят ее.

Георгий, с которым она встретилась в тюрьме, заявил, что не видит смысла в сохранении их брака, и просил не приходить к нему без необходимости. По его безразличному взгляду Марьяна поняла, что он принял это решение вполне обдуманно.

Муж не хотел позволить ей то, к чему она подспудно готовилась: стать для него ангелом-хранителем, опорой и утешением, единственным другом, который остался рядом, когда все другие отвернулись. Он не принял ее почти созревшего самопожертвования, и это была новая и, может быть, самая глубокая обида.

Размышляя об этом, Марьяна все чаще вспоминала отца. Она думала о приближающейся годовщине его смерти, которую должна была пережить в одиночестве, обманутая и покинутая теми, кому еще недавно всецело верила. Только посещая могилу отца, она обретала некоторый душевный покой и все отчетливее осознавала причину такого воздействия. Единственное, что ей оставалось, – искать утешения у церкви и Бога.

Московские друзья семьи и среди них Салов, который вместо помощи щедро снабжал Марьяну запоздалыми нравоучениями, в один голос советовали ей обратиться к некоему старцу, живущему в отдаленном монастыре. «Могучий старик», как называл его Евгений Маркович, давал дельные рекомендации в вопросах бизнеса и личных отношений, отличался терпимостью и здравомыслием и был весьма популярен у московской элиты.

Марьяна поначалу принимала эти советы как насмешку, но запомнила имя старца и какое-то время спустя начала наводить о нем справки. Сведения были достаточно скупы – сам старец еще в юности принял монашество и безвыездно жил в стенах монастыря. Он не был публичной или значимой в иерархии церкви персоной, как большинство духовников известных людей. Но побывавшие у него в один голос твердили о каком-то чудесном утешении, которое он даровал.

Однажды ночью, сидя без сна в постели и глядя в темноту, Марьяна поняла, что непременно должна поехать к этому монаху, рассказать ему о своих бедах и спросить, какое средство поможет ей примириться с несправедливостью судьбы. Ей даже казалось, что сам отец незримо направил ее к этой мысли, и ей вдруг вспомнилось, что настоятель собора, где проходило отпевание, советовал заказать сорокоуст об упокоении в одном из почитаемых монастырей. На другой же день она поручила секретарше организовать ее поездку и договориться об индивидуальном посещении старца.

Небольшой старинный городок, вблизи которого располагался монастырь, поразил Марьяну количеством и великолепием соборов, достойных украшать столицу. Те храмы, что некогда были разорены, теперь стояли одетые в строительные леса. Но большинство куполов уже сверкало нарядной позолотой, а по обновленным пышным фасадам можно было изучать историю церковной архитектуры – казалось, каждая эпоха оставила здесь свои чудесные свидетельства.

Монастырь, где принимал старец, был также примечателен древней белокаменной архитектурой, ухоженными, тщательно вычищенными от снега внутренними двориками и обустроенной по голландской технологии оранжереей, за стеклами которой виднелись яркие цветы и южные растения – зримый образ райской жизни.

Монах, выполнявший при старце административные обязанности, лично встретил Марьяну и разъяснил ей порядок посещения. Ей понравилось, что он держался с ней любезно, но без заискивания, со скромным достоинством. Это выдавало человека, привычного к визитам самых высоких персон.

По приезде она отстояла вечернюю службу в монастырском храме и заказала поминальные молитвы по отцу. Ночь она провела в скромной, но чистенькой гостинице для паломников и впервые за последние недели смогла легко и хорошо уснуть.

Жизнь в монастыре и его окрестностях совершалась так благостно и неспешно, словно это был другой, иначе задуманный и устроенный мир. И хотя на улицах встречались беспробудно пьяные, и убогие старухи дежурили у входа в каждую церковь, нищета местного населения не представлялась такой отталкивающей, как в больших городах. Высокое небо, купола церквей, гряда заснеженных холмов, убегающих за горизонт, – все вокруг слишком напоминало полотна Кустодиева или декорацию к исторической драме, и люди казались то частью лубочного фона картины, то ряжеными из хора, изображающими народ.

Позже, когда Марьяна молилась перед чудотворной иконой и ждала встречи со старцем, мысль о декоративности местной жизни показалась ей несколько кощунственной – так мог смотреть на вещи неверующий человек, такой, как Измайлов. Она подумала, что бывший муж и теперь, в стенах церкви, смущает ее своим циническим и насмешливым отношением ко всему святому, и помолилась о даровании ей избавления от суетных помыслов.

По совету Салова, Марьяна настроилась принять рекомендации старца без колебания и рассуждений, как волю Господа, высказанную через его представителя. Но по мере приближения назначенного времени тревога ее росла: что если монах назначит ей путь поперек ожиданиям, проявит формализм и безучастие, как уже не раз делал ее духовник, пытаясь утешить ее скорбь общими словами и списком подходящих к случаю молитв? Что если требования монаха будут слишком суровы и у нее недостанет сил их выполнять?..

Как сказали Марьяне, очередь из желающих увидеть старца собиралась у ворот монастыря задолго до утреннего открытия. Теперь эти люди стояли у дверей жилого корпуса, тесно сидели на скамейках на улице и в коридоре, ведущем в приемную, – мужчины слева, женщины и дети справа. Марьяне не понравилось, что пришлось проходить мимо очереди, чувствуя на себе неприязненные взгляды, но монах, сопровождающий ее, шел спокойно и равнодушно, и она решила относиться к происходящему так же. Она знала, что есть целая категория «вечных паломников», которые путешествуют по всей России от одного святого отца к другому, не столько по необходимости, сколько из любопытства и для времяпровождения. Видимо, большую часть очереди составляли именно они.

Войдя в довольно просторную, пропахшую воском и ладаном комнату с деревянным полом, она совершила необходимый ритуал – опустилась на колени, поцеловала батюшке руку. На вид старцу было не больше пятидесяти. Это был крепкий рослый мужчина с бородой по грудь, в круглых очках. Лицо его хранило значительное и строгое выражение, но любопытные глаза за стеклами очков словно жили своей жизнью. На груди старца, под бородой, виднелся наперсный крест из какого-то светлого металла. Марьяна еще заметила, что стена напротив окна густо увешана пожертвованными иконами, и на особом столике также расставлены иконы и разложены свечи. Со свечами возилась толстая старуха, с ног до головы одетая в черное, а за креслом старца стоял молодой мужчина в одежде послушника.

Марьяне, которая готовилась к искреннему и доверительному разговору со старцем наедине, было неприятно присутствие посторонних. Ей стало неловко, когда она увидела, что служитель выдвигает на середину комнаты деревянный стул, на который она должна была сесть. Заметив ее замешательство, старец предложил:

– Если у вас личный вопрос и вас смущают мои помощники, можно сесть там, у окна.

Она с благодарностью приняла предложение. Они сели на скамейку лицом к окну, и батюшка ободряюще кивнул.

– Что же, слушаю вас.

Марьяну предупредили, чтобы она не задерживала старца дольше, чем на двадцать минут, и она собиралась сразу начать с самого главного вопроса. Но, глядя в строгое румяное лицо монаха, она ощущала неловкость, как перед мужчиной-гинекологом, поэтому начала с уже покаянного греха.

– Я обращалась к гадалке и вместе с ней совершила ритуал наведения порчи, – призналась она, нервно перебирая в пальцах край кашемирового шарфа, накинутого на голову и плечи. – С этим человеком и в самом деле случилось плохое…

Старец нахмурился.

– Любая магия от сатаны и противна вере. Верующий человек должен всецело уповать на Господа, не разделять суеверий, не искать запретных контактов с потусторонним миром. Точно ли вы раскаялись в этом грехе? Или же верите в действенную силу колдовства?

– Нет, я исповедовалась священнику, он назначил епитимью в виде милостыни…

– Главное – не повторять этой ошибки, – проговорил старец назидательно.

– Еще я хочу просить благословения на развод, – выпалила Марьяна, и тут же внутренне рассердилась на себя за то, что сказала это так поспешно и без предуведомления.

Взгляд старца сделался скорбным и строгим.

– Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Вам известно, что расторжение церковного брака разрешается только в исключительных случаях?

– Мой случай как раз такой. Мой муж изменил мне. Вернее, изменял все время нашей совместной жизни… Мы были женаты всего семь месяцев.

Покачав головой, старец разгладил бороду.

– Можно понять вашу обиду, но нельзя одобрить поспешности решения. Женщина – хранительница домашнего очага и покоя в доме. Единожды найдя избранника, нужно с любовью и почтением следовать за ним, иметь прощение и милосердие. Для того и дана ей мудрость, чтобы вернуть в семью супруга, совлеченного с истинного пути…

– Мой супруг – мужеложец, – произнесла Марьяна, напряженно сцепив руки на коленях и глядя в пол.

Старец помолчал.

– Любая связь вне брака есть блуд, нарушение заповедей Божьих и беззаконие. Но, могу предположить, что раз этот мужчина женился на вас, он хотел перебороть в себе пагубное влечение. Здесь следует помочь, а не отвергать. Ходите ли вы вместе в церковь и каетесь ли духовному отцу? Стоите ли вместе на молитве?

– Мой муж не верует, – ответила Марьяна, мельком представив эту невозможную картину.

– Вам следует стараться привести супруга к вере и к осознанию греха. Не спешите подтолкнуть падающего, протяните руку милосердия. Здесь необходимы терпение, душевный труд, вера и упование на Господа. Нужно убедить вашего мужа, чтобы он исповедал свой грех на исповеди и всей душой обратился к Богу с надеждой на помощь и исцеление.

– Нет, он никогда не хотел исцелиться и женился на мне не для этого…

– Блудная страсть оборяется постом, ограничениями в пище, особенно мясной и сладкой, физическим трудом на свежем воздухе, – не слушая ее, продолжал монах. – Воздерживаться же следует и всякого себялюбия, эгоизма, всякой жадности душевной или духовной, а не только телесной. Отгонять от себя желание всякого обладания… Есть способствующие при этом молитвы и иконы – вам напишет брат Феодор.

– Но если муж отверг мою помощь и отвернулся от меня? – чувствуя слезы на своих ресницах, воскликнула Марьяна. – Я дала ему все: прощение, заботу, уважение, деньги. А он выбрал грязь и похоть! Он жил как животное, для которого не существует никаких духовных законов!

– Значит, помощь ваша была предложена без должной кротости и не из глубины души, – сурово оборвал ее старец. – Святое Писание говорит нам: «Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?»

Разговор был таким тяжелым, что Марьяна начала ощущать физическую усталость. Ныла спина, ломило ноги, и желудок снова давал о себе знать тошнотой и короткими спазмами. Она вспомнила об утешении и умилении, которых ожидала от беседы со старцем – сейчас она уже жалела, что пришла сюда.

– Почему вы его защищаете? – прямо спросила она монаха. – Да, возможно, я виновата. Но я не могла больше терпеть унижение и позор. Он открыто жил со своим любовником, ездил с ним отдыхать, покупал ему машины и квартиры! Этой распутной дряни всего восемнадцать лет, он подцепил его в модельном агентстве, а мне тридцать шесть, я знаю, что некрасива, они насмехались надо мной! Они разрушили мою жизнь… я потеряла бизнес… я ненавижу их обоих всем сердцем!

– Бог заповедовал любовь и прощение, – начал было старец, но Марьяна горячо перебила его:

– Поверьте, я очень внимательно читала Библию! Там все ясно сказано про мужчину и женщину, и про содомский грех, и про то, что нельзя воздавать за добро злом… А теперь они везде, в Интернете, в каких-то книгах пишут, что такая любовь тоже может быть от Бога, что их уже венчают в церкви, что они имеют такие же права… Но ведь это ересь! Есть правильная, чистая любовь – это брак между женщиной и мужчиной, и супружеский секс, освещенный церковью, – только это! А то, что у них, – грязь и мерзость! Это не от Бога, а от дьявола! Кто может запретить мне ненавидеть дьявольское всей душой?!

– Есть любовь от Господа, а есть бесовское обольщение страсти, – терпеливо наставлял ее старец. – Впасть в искушение беса – великий смертный грех. Но Господь пришел не праведников спасать, а нас, грешных и слабых. Нет греха, который не искупила бы покаянная молитва. Больше же всего бойся греха гордыни…

– Я пришла, чтобы вы мне помогли, а вы снова читаете проповедь! – не помня себя, воскликнула Марьяна. – Я ненавижу их, я хочу их всех уничтожить! У меня разрывается сердце… Я не могу смириться, что потеряла его!

Огромная душевная тяжесть, которую Марьяна ощущала последние дни, вдруг сделалась невыносима, как будто она оказалась в могиле, и сверху на ее грудь был навален метровый слой земли.

– Ненавижу этого ублюдка, пусть он мучается, пусть он умрет! – кричала она. – Пусть они оба умрут! И я сейчас умру, не троньте меня, не смейте!!!

С криком она попыталась бежать из комнаты, но ее поймали, удержали силой. Не помня себя, она рвалась из рук монахов и подоспевших прихожан. Ей казалось, что вот-вот она потеряет сознание, и это, видимо, случилось, потому что очнулась она лежащей на лавке. Ее держали за руки и за ноги и окропляли святой водой, а монах читал над ней молитву и чертил елеем крест на лбу. И она рыдала, но уже не от горя и страдания, а от светлого облегчения, которое испытывала, словно поднимаясь над землей.

После, уже оказавшись в гостинице, Марьяна с трудом могла вспомнить то, что произошло с ней в келье у старца. Она помнила только, что много и откровенно рассказывала о себе, затем плакала и молилась, а затем обрела в сердце Бога и светлую радость. Все случилось, как и обещали московские знакомые, – пройдя через страдание, она получила от старца отпущение грехов и очищение. Она чувствовала, что теперь вполне готова вступить в новую, светлую и нравственно чистую жизнь, в которой прошлое покажется лишь минутным наваждением. Она решила принять предложение Салова переехать в Москву и пойти работать к нему в аппарат с перспективой перехода в очень серьезную государственную структуру.

Собирая вещи, чтобы ехать домой, она вспоминала рассказы о том, как по молитве старца из человека выходят бесы. Теперь она верила этому. Когда монах окропил ее святой водой, могильная тяжесть, теснившая ее грудь, исчезла, и она услышала хор женских голосов, резких и страшных. Она думала о том, что должна принять это чудо без рассуждений. Бесы ревности и гордыни вышли из ее души, и теперь она испытывала лишь утешительный покой.

Но если бы кто-то сообщил Георгию Измайлову о голосах, которые слышала его жена, вероятно, он бы сказал, что это взывает к ней хор Эриний.