– Так вот, значит, лезем мы на штурм, – рассказывал Эрулен в кольце воинов, собравшихся у костров, – Тут и решил наш герой…

Его взгляд метнулся к Баиру, смущенно отиравшему круглое сконфуженное лицо:

– …себя показать. Рванулся вперед меня к лестнице, карабкается. Уже совсем было добрался доверху. А в это время… (Эрулен сделал многозначительную паузу) из-за стены в него кто-то как кинет медным котлом! Здоровенный такой котел, тяжелый…

Вокруг засмеялись. Баир потряс головой, словно отгоняя навязчивое видение, – ему тогда, хоть и смешно об этом рассказывать, здорово досталось.

– И такой это был котел, – ухмыляясь во весь рот, продолжал Эрулен, – Что от удара штаны-то Баировы как есть лопнули прямо на заду!

Воины грохнули раскатистым хохотом. Баир, красный, как рак, бормотал что-то невнятное.

Эрулен снисходительно махнул рукой:

– А что, Баир, привез ли ты тот котел к порогу своей жены? В самом деле, хороший был котел!

Его шутка вызвала новый взрыв смеха.

Довольно улыбаясь в усы, Эрулен спас смущенного сотника:

– Да что говорить, молодец наш Баир! Хоть котлом по голове досталось, долез ведь он-таки доверху, и котлом этим самым ка-ак саданет куаньлина по башке! Тот так сразу замертво и упал!

На самом деле Баир, да и он сам следом за ним следом за котлом получили порцию кипящего масла, и лицо парню этот самый котел только и спас. Зато руки у него обожгло страшно, – вон, и до сих пор рубцы не побледнели.

От неожиданной выходки вождя парень сначала оторопел, а затем расплылся в улыбке. Завтра, поди, и сам поверит в то, что так оно и было.

Воины снова засмеялись, но теперь уже с оттенком одобрения, пара заскорузлых ладоней хлопнула Баира по плечу. Остальные ждали новых баек, благо знали, что у Эрулена их за пазухой – что блох у шелудивого пса.

Эрулен украдкой вздохнул. Он терпеть не мог ждать. Особенно в бездействии. Особенно не в добротной теплой юрте со своими веселыми женами, а в крошечной походной, на пронизывающем ветру открытой степи. Так что он понимал каждого воина в своем войске, чье нетерпение уже опасно граничило с недовольством.

Однако угэрчи особенно требовал четкого исполнения своего плана.

" Жди моего вестника на Пупе", – приказал он, – " После того, как вестник появится, со всей скоростью иди к горным крепостям куаньлинов у Трех Сестер и нападай на все три, но на две – только для видимости. Три хуа пао, что я вам оставил, пошли только к одной крепости, о которой лазутчики скажут, что брать ее легче всего. Крепости стоят над каждым из трех ущелий и потому, чтобы провести свое войско на равнины Шамдо без потерь, тебе необходимо взять одну из них любой ценой. И помни – в любой, самой мощной крепости из камня есть ворота, которые очень трудно укрепить так, чтобы они устояли перед хуа пао. Потому людей в настоящий бой зазря не бросай, – только для прикрытия. Для моих же целей куаньлинов необходимо напугать, чтобы они запросили подмоги. Потому пусть каждый твой воин греется у трех костров каждую ночь. Так они решат, что вас несметные полчища."

Хитер угэрчи, эх, хитер. И откуда только взялась такая хитрость? А с виду вроде и не скажешь: поглядеть, – так увалень увальнем, слова лишнего из себя не выдавит. А прирожденный вождь – он ведь должен в каждом деле первым быть: и шутку какую рассказать, и на охоте лучшего зверя добыть, и женщину заставить вздыхать ночами. Вот Эрулен – во всем этом преуспел, а не быть ему угэрчи.

Да и ладно, впрочем. И так неплохо. Чем, как говорится, выше взлетишь, тем больнее падать. Эрулен ухмыльнулся в усы.

Ночи уже стояли, как по весне – холодные, хрусткие, ясные. Днем кое-где пела капель, однако в любой момент Ен-Зима еще могла показать свои белые зубы, схватив землю трескучим морозом. Объединенное войско, – пятнадцать тысяч всадников, прибывшие на Пуп к концу месяца долоон, вот уже десять дней томились бездельем. Охотились, сплетничали у костров. Случилась пара драк, однако Эрулен распорядился арху не пить, а то бы в вынужденном безделье воины все свои старые распри повспоминали, и вести на куаньлинов стало бы некого. Впрочем, бои против общего противника заметно сплотили людей, и теперь вместо серьезных оскорблений люди больше бурчали сквозь зубы, даже если и были чем недовольны. Ожидание богатой, как в прошлом году, добычи, собрало даже больше воинов, чем в прошлый раз, а весть о том, что собирается сделать угэрчи, приукрашенная самыми немыслимыми небылицами, разошлась по лагерю, как вода в молоке. Эрулен и сам удивлялся тому, как на лицах простых воинов при упоминании об угэрчи Илуге расцветают мальчишеские восторженные улыбки, как они внимают рассказам о нем. Словно каждый раз ждут нового чуда.

Но на этот раз чуда может и не получиться, несмотря на всю его сказочную удачливость. Шутка ли – пройти насквозь под хребтом Крох-Ог! Небывалое дело, неслыханное! Как только додуматься до этого надо было? Эх, ну и хорош же план, ежели удастся! Даже если не будет победы – все равно о них сложат легенды. Обо всех, в том числе и об Эрулене, славном косхском вожде. Эрулен довольно ухмыльнулся, затем взял хоммуз: певцом он был отличным, и отличным рассказчиком. Каждый вечер в его юрту теперь набивались люди, а некоторые и снаружи рассаживались кругом, чтобы послушать. Легко летит время за хорошей песней!

Солнце садилось.

– Едут! Едут! – Эрулен услышал крики, возвестившие о том, что Илуге сдержал свое слово. Когда он вышел из своей походной юрты, весь лагерь уже гудел, как растревоженный муравейник: воины выбегали из юрт, сбиваясь в напряженно ожидающую, молчаливую толпу. И – это нетерпеливое ожидание чуда, освещающее жесткие обветренные лица…

Эрулен узнал вестника: из кхонгов, сын вождя. Таких гигантов во всей степи не сыскать, даже рыжий Джурджаган и сам угэрчи ему едва по брови. Конь под огромным телом тяжело дышал, когда кхонгский вестник подъехал к его юрте. Спрыгнул с коня, отвесил неторопливый поклон.

– Привет тебе, славный вождь, – сказал, как прогудел из бочки.

– Ну? – нетерпеливо бросил Эрулен, впиваясь взглядом в непроницаемое лицо вестника.

– Через десять дней, – неторопливо ответствовал тот, – Угэрчи Илуге велит нападать. А дальше, как говорит, у вас с ним все уговорено. Ежели что, пошлет еще вестника. Тем же путем, – от нас.

– Так он нашел путь? – Эрулен почувствовал, что весь лагерь затаил дыхание.

– Нашел, – кхонг скупо улыбнулся, – Пять дней тому. Вышел из пещеры человек и говорит: велено, мол, передать: есть ход, и для коней тоже, однако надо завалы разобрать, и лодки, и сходни, чтобы пройти там.

– Лодки? – поразился Эрулен.

– Лодки, – важно кивнул кхонг.

– Чудеса, – пожал плечами Эрулен, чтобы скрыть неведомо откуда взявшееся восхищение. Он слышал, как по рядам собравшихся бежит, словно степной пожар, завороженный шепоток.

Да, после такого каждый воин в степи пойдет за угэрчи хоть к самому Эрлику вырвать его железные зубы!

Десять дней. Что ж, будет время подготовиться.

Все, – и он сам, и воины, жаждали узнать подробности. Однако и после короткого отдыха, поев, кхонский вестник оказался неразговорчив. Кхонги – они вообще такие. Угрюмцы. Впрочем, и ремесло у них не слишком располагает к беседам: они лучшие кузнецы и рудознатцы в Великой Степи, а и то, и другое сродни большой магии, недаром у них что шаман, что кузнец значит практически одно и то же.

Однако Эрулен умел разговорить и могильный камень. Значит, семь дней провел под землей угэрчи. И всего пятьдесят смельчаков в собой взял поначалу. И сестру свою рыжую. И сына кхонгского вождя, – того, что кузнецом у джунгаров. И, как говорят, нашли они подземное озеро, и по нему проплыли, и нашли в конце удивительного пути выход, а поднялся туда уже только один угэрчи, потому что у остальных сил больше не оставалось. А теперь уже все двести воинов ушли тем путем, и с ними лошади, а на лошадях везут выкованные кхонгскими кузнецами бронзовые чудища, и куаньлинские осадные машины, что захватил угэрчи А пройдут ли груженые кони или нет – тому неизвестно, вестник уехал сразу же, как пришло известие от угэрчи. И вождь кхонгов Мэргэн приказал пропустить на их земли остальное дожидающееся в долине войско – отобранные угэрчи пять тысяч человек. А чтобы их всех спустить под землю, угэрчи и нужны эти десять дней. Десять дней! Эрулен почувствовал где-то даже зависть к воинам угэрчи, которые, пройдя под землей на равнины Шамдо, уже одним этим обретут неувядаемую славу. Э-эх, если б можно было оказаться в двух местах одновременно! А что же Заарин Боо, самый могучий кхонгский шаман? Небось, не обошлось без содействия духов – заколдовал он воинов Илуге, чтобы невидимыми прошли сквозь мрачные владения Эрлика? О, так нет Заарин Боо? Неужели обошлось без него такое важное дело? Оказывается, только шаман джунгаров Онхотой, давний соратник угэрчи, прибыл – отпустил его хан Чиркен, чтобы вымолить у духов предков содействие и удачу! А Заарин Боо? Отправился к Северному Морю, чтобы исцелить свой дух и обрести еще большую силу? Целых два года нет его? Должно быть, вернется еще более могущественным, сметет куаньлинские города одним движением бровей… Эх, и славные дела происходят, – хорошо жить в такое время, правда? Будет о чем порассказать в старости сыновьям… А? Если доживем, да. Если доживем…

***

Илуге стоял рядом с Онхотоем и смотрел вниз, в долину. По эту сторону гор, которые задерживали пронзительные ледяные северные ветры, было ощутимо теплее, в воздухе уже чувствовалось первое дыхание весны. На размытых почти стаявшим снегом, влажно блестящих лентах дорог, прорезывавших равнины, двигались всадники. Отряды человек по семьдесят-восемьдесят: Шамдо выслал за выплатой дани. Как раньше доносили Илуге, обычно это происходило, когда зацветал миндаль, а сейчас по поймам рек едва начали распускаться нежные сережки ивы, – то есть, почти на месяц раньше. Значит, его расчеты оказались верными: в городе испытывают нехватку продовольствия. Перехватить обозы с данью теперь является наиважнейшей задачей. Теперь, когда он, наконец, может сказать: ему удалось довести сюда свое войско.

Переправить пещерами пять тысяч всадников, и также хуа пао в столь короткое время, да еще и незамеченными, оказалось делом сложным, на грани невыполнимого.

Илуге пришлось проявить всю свою твердость, чтобы их не обнаружили раньше времени. Несколько дней они искали место для лагеря в этих незнакомых горах с тем, чтобы огни костров или дым не были видны с равнины. Эта часть хребта была практически необитаема, – должно быть, по осени сюда забредают только охотники, однако все равно следовало соблюдать величайшую осторожность: Илуге под страхом смерти запретил жечь открытые костры, тем более днем, и приказал дать по двадцать плетей нескольким особо ретивым удальцам, решившим напасть на проезжавших по дороге крестьян. У степняков, надо сказать, имелись способы прятать огонь в особых ямах, однако днем дым мог их выдать, да и в дни, когда ветер шел с гор на равнину, запах мог далеко разойтись. Илуге предпочитал не рисковать, хотя усталые люди ворчали. Прошедшие сквозь пещеры воины ждали в них до заката, потом ночью с величайшими предосторожностями перебирались по склонам горы ниже, в небольшую, поросшую лесом котловину. С великим трудом доставили детали гигантских хуа пао. Чонраг не отходил от них ни на мгновение, и с широченной улыбкой признался, что подземный переход совсем не устрашил его, так как, боясь за свои хуа пао, он забыл бояться обо всем остальном.

Нескольких воинов и лошадей они потеряли, – в основном, потому, что люди поддались панике в момент, когда лошадей пришлось затаскивать в туннели, проведя ремни под брюхо.

Илуге изгрыз себе ногти до мяса за эти бесконечные двадцать дней, в которые переправлялись люди. Подобрал палку, делал зарубки, морщил лоб. По его подсчетам, в ближайшие дни Эрулен должен вывести войско к Трем Сестрам. Тогда пути назад не будет.

Чонраг привез изготовленную кхонгами смесь для хуа пао, и железные полые шары, чтобы ее туда засыпать – кхонгские кузни работали день и ночь по его указаниям, чтобы обеспечить угэрчи победу. Но сработает ли? Чонраг клялся, что сработает – однако Илуге к таким уверениям отнесся недоверчиво. Проверить бы… А как проверить? Шума-то будет сколько…

Однако на людях, – теперь он знал это, – следовало показывать, что он уверен и полон сил. Вышедшие из пещеры люди все как-то изменились, словно совершенное ими зажгло в них какой-то внутренний огонь. Илуге и сам помнил, как вышел на солнечный свет после долгих дней темноты. В тот момент ему казалось, что он родился заново, что он победил самого Эрлика и все темные, страшные тени, что влачились за ним, глухо нашептывая мысли о поражении. В тот момент он ощущал себя всемогущим.

Теперь следовало затаиться и ждать, подбираясь все ближе. Пока последние отряды еще шли по подземным тоннелям к солнечному свету, Илуге уже отдал приказ спускаться на равнину, прикрываясь лесом, тоже ночью. Было несколько раненых, – путь вниз в темноте оказался не менее чреват опасностями. Однако высланные вперед воины отыскали довольно неприметное, незаметное с равнины ущелье и теперь воины длинной цепочкой один за другим спускались вниз. Илуге ждал. Ему снились сны, будто бы с высоты птичьего полета, далеко к западу, у Трех Сестер, он видит бесчисленные костры. Как огненные змеи тянутся наверх, к неприступным крепостям на горных кручах. Как кричат, срываясь в пропасть, раненые воины. Как бьют в ворота хуа пао, порождая в горах долгое устрашающее эхо.

Прошло еще бесконечных пять дней, прежде чем ворота Шамдо отворились, показав длинную колонну выступающего войска. Впереди ехали всадники в богатых, блестящих на солнце металлических доспехах, развевались знамена. Ряды блестящих шлемов с султанами из конского волоса рождали впечатление, что все войско едино, словно огромный дракон, выползший на солнце из зимней пещеры.

– Надо напасть сейчас! – Баргузен, неровно дыша, остановился рядом. Илуге покосился на него: ишь, в бой рвется, ноздри азартно дрожат, пальцы сжали рукоять меча.

– Нет, – холодно сказал он, – В городе двадцатитысячное войско, усиленное стенами. Я не пошлю людей на напрасную смерть.

– Но потом они снова затворят ворота! – вспыхнул Баргузен.

– Я знаю, как их оттуда выманить, – спокойно ответил Илуге. Прищурясь против солнца, бьющего в глаза, он считал. Конечно, точно определить было сложно, но, как он и предполагал, наместник выслал не менее десяти тысяч воинов. Но и не больше. Э-эх! Значит, его уловку наместник все же разгадал. Или не разгадал – просто побоялся оставить город без защиты? Говорит это о чем-то или нет? Какой человек этот военачальник? Очень умный или очень трусливый? От ответа на этот вопросу засисит вся его дальнейшая тактика…

– Ты что же, предлагаешь нам сидеть в горах, как суслики, в то время как наши братья умирают у Трех Сестер? – Баргузен никак не мог успокоиться.

– Да, – жестко ответил Илуге. Повернулся, поглядел в глаза долгим тяжелым взглядом, – Я – угэрчи, и я буду решать.

Он уже положил восемь тысяч жизней под стенами этого проклятого города. Война – не для нетерпеливых, это он понял раз и навсегда.

Ждать становилось все труднее. Протянулся бесконечный день, потом другой, третий. Вот сейчас, по его подсчетам, войско куаньлинов отошло достаточно далеко, чтобы не повернуть назад.

Утром третьего дня Илуге разбудили на рассвете:

– Угэрчи! К городу с равнины подходит караван.

Этого Илуге и ждал. Быстро вскочив, он вызвал трех сотников, включая Баргузена.

– Вот наша первая добыча!

Истомившиеся от ожидания лошади пошли резво, вынеся людей на полном скаку на равнину, где неповоротливый обоз с данью еще только разворачивался, чтобы выйти на основную дорогу. С гиканьем и свистом степняки широкой цепью рассыпались по степи, не давая лучникам хорошего прицела, вошли, смешав их ряды, словно нож в масло. Пронеслись мимо, опустошая колчаны: в отличие от куаньлинов, все были приучены стрелять с седла, примеряясь к ходу лошади. Потому залп их стрел был куда более прицельным: не ожидавшие нападения, а потому ехавшие в простых кожаных рубахах куаньлинские стражники, нелепо взмахивая руками, падали с седел один за другим. Мычали перепуганные животные, которых гнали в город. Возок с птицей перевернулся и перепуганные курицы бросились врассыпную. Возницы, спрыгивая с возков, – люди мирные, скорее всего крестьяне, бросались на землю рядом с возками, закрывая руками голову.

Со стен Шамдо раздался далекий возмущенный рев: там увидели, как небольшой отряд (разбойники? мародеры?) лишает их долгожданного продовольствия.

Разбив стражников, воины, как и приказал Илуге, не торопились. На глазах у куаньлинов, столпившихся на стенах, принялись собирать добро, дорезать раненых. Смотреть на это было бы нестерпимо!

Наконец, ворота Шамдо распахнулись. Уже далеко не в таком безупречном порядке, из них вихрем начали вылетать всадники: наспех собранные, горящие жаждой отобрать долгожданную дань. Илуге пересчитал их и коротко свистнул:

– Они выслали пятьсот воинов. Теперь пошлите столько же с нашей стороны.

Увидев вылетающую из леска конницу, куаньлины было заволновались, однако это было регулярное войско, и поворачивать назад они не стали, приняв бой. Ворота Шамдо за ними торопливо закрылись.

Это был не бой: это была бойня. Со стен специально обученные лучники не могли достать ни тех, ни других, Степняки, превосходящие куаньлинов числом и умением держаться в седлах, использовали свою обычную тактику боя на равнинах: широкой беспорядочной цепью проносились сквозь ряды, осыпая противника стрелами, а затем возвращаясь обратно. Куаньлины же, более привычные к ближнему бою, хватались за колчан не сразу, а многие их стелы летели мимо цели. Наконец, опустошив полные колчаны, воины Илуге сомкнули кольцо и начали ближнюю схватку. Солнце еще не подкатилось к полудню, когда все было кончено.

Примчался Баргузен, – окровавленный, счастливый, горящий азартом боя, словно туго натянутая стрела:

– Ну что, угэрчи! Хороша ли битва?

Илуге широко улыбнулся, от души, по-настоящему обнял друга.

– Я знал, что ты меня не подведешь. Стоять и смотреть здесь было невыносимо. Но вы справились! Справились!

– В какой-то момент я думал, они пошлют на нас все свое войско, – Баргузен говорил отрывисто и хрипло, но глаза смеялись.

– Мои лазутчики донесли, что командующий куаньлинским войском слабый и нерешительный человек, – отвечал Илуге, – Я учел это.

– Ну, что же, с первой победой, – пророкотал Ягут, подходя. Могучий горбун сковал оружие по себе, и теперь Илуге видел, как в его руке легко лежит тяжелый молот, заостренный с одного конца: страшное оружие, Илуге вряд ли смог бы размахивать им, как это играючи делал Ягут.

– Да только теперь, когда мы им себя показали, они ни за что не высунут носа из-за стен, – Янира, подошедшая вместе с кузнецом, озабоченно нахмурила брови.

– Завидуешь? – ласково спросил Баргузен. Эти двое так и не оставили своей манеры говорить так, словно они вот-вот вцепятся друг другу в горло.

Илуге вздохнул.

– Еще как высунутся, – примирительно сказал он, – Сколько отрядов отправилось за данью? Шесть. Сколько будет обозов? Тоже шесть. И с каждым новым обозом куаньлины будут все голоднее. Мы же будем для них навроде комара, – звенит где-то над ухом, а не поймаешь.

– Более разумным для них было бы сейчас бросить против нас целое войско, – задумчиво сказал Онхотой. Его острые голубые глаза смотрели куда-то вдаль, словно что-то выискивая на равнине.

– Если бы они знали, сколько нас, – да, – согласился Илуге, – Пока они приняли нас за неорганизованный отряд разбойников. Теперь будут знать, что мы здесь, и отнесутся более серьезно. Но ведь и мы показали только малую часть. Командующий, я надеюсь, решит, что мы – малочисленный передовой отряд. Я приказал Эрулену жечь каждую ночь по три костра на одного воина. Поэтому куаньлины должны думать, что мы собрали невиданное войско, – пятьдесят и больше тысяч воинов. Это почти все, что может сейчас поднять на коня вся Великая степь.

– Да. Раньше поднимали до ста, – ни к кому не обращаясь, невпопад проговорил Онхотой. Он не повернулся к Илуге но тот ощутил острый болезненный укол стыда

– Последние войны были очень тяжелыми. Особенно поход против ургашей, – медленно сказал он.

– Хватит о этом, – вмешался Баргузен, – Нечего отравлять радость победы грустными мыслями!

Илуге улыбнулся:

– Начало было славным, брат. Я надеюсь, мы все тоже вкусим того напитка, что пьянит тебя сейчас почище архи!

Баргузен засмеялся:

– Я жадный! – и на сердце Илуге стало легко-легко.

В этом бою потеряли около двадцати человек убитыми, еще столько же – ранеными. Распорядившись похоронить воинов по обычаю, – отрезать и высушить головы, чтобы захоронить в родных кочевьях, а тела засыпать камнями, Илуге вместе с сияющим Баргузеном, Чонрагом и Тургхом, прибывшими в последних отрядах, отправился осмотреть добычу.

Обоз был большим: десять телег, груженых доверху. Больше всего было еды, и Илуге довольно ухмыльнулся: он ведь побоялся нагрузить лошадей еще и провиантом, и воины после долгих дней на обычном степном рационе, наконец, смогут побаловать себя сладкой свининой с равнин и домашней птицей, – куаньлинские утки и куры удивительно жирны и нежны. Еще была мука для хлеба, овощи, копченая и соленая рыба и мясо, удивительные засахаренные фрукты и прочие вещи, в которые хотелось вцепиться зубами немедленно.

Однако Илуге подавил неподобающий угэрчи порыв и принялся осматривать остальное. Упряжь для лошадей. Какие-то безделушки, хоть и красивые, из хрупкой глины, почти все побились. Отлично выделанные кожи, из которых, – приятно думать, – можно наскоро соорудить обувь: многие воины за время перехода порвали или повредили ее об острые камни. И наконечники для стрел! Это было самым ценным, – Илге даже мечтать не смел, что ему так повезет!

Второй обоз показался через два дня, на рассвете. На этот раз в Шамдо, верно, ожидали его, потому как стены покрылись огоньками. Но и воины Илуге были наготове. В сером сумраке начинающегося утра они понеслись по степи. На этот раз Илуге пошел сам, взяв с собой пятьсот воинов. Теперь уже каждый знал, что следует делать: из ворот Шамдо тоже показался отряд: разъяренные куаньлины разгадали их тактику и понимали, что, если они не остановят наглых воров сейчас, то они будут захватывать обозы один за другим, оставляя ни с чем голодающий город.

Несясь на растерянных, суетящихся всадников и видя краем глаза, как из ворот Шамдо вытекает темная волна, Илуге испытывал жгучее наслаждение. Он мышцами чувствовал и нетерпение Аргола: великолепный конь почти стлался по земле, и его еще приходилось сдерживать, чтобы не вырваться вперед слишком далеко. Они опередили куаньлинов почти на три полета стрелы, когда растерявшиеся в полутьме стражники попытались свернуть возы в кольцо и устроить линию обороны. Это было отчаянной попыткой обреченных: воины Илуге налетали и отскакивали, как волчья стая, охотящаяся на оленя. И отходили, оставляя усыпанную трупами землю. Сзади, позабыв о всякой осторожности, мчались куаньлины из Шамдо. Так! Илуге налетел на рослого воина в шлеме с высоким плюмажем, – видимо, начальника стражников, охраняющих обоз, который отбил несколько его выпадов довольно умело. Но конь куаньлина не шел ни в какое сравнение с охваченным боевым азартом Арголом, который вцепился жеребцу стражника в шею, отчего тот от неожиданности и боли встал на дыбы. Илуге ударил сверху, почувствовал, как хрустнула разрубленная ключица… Всадник ослабил поводья и в следующее мгновение вылетел из седла. Илуге увернулся, отбив выпад какого-то страшно закричавшего юнца. Только когда меч по рукоять вошел в его грудь, Илуге вдруг уловил некоторое сходство: должно быть, сын…

Куаньлины, беспорядочно растянувшись, мчались на них. Эти, в отличие от стражников, наверняка были воинами поопытней. Илуге коротко свистнул, подавая условный знак, и из того же леска показались свежие силы. Все было рассчитано верно: на этот раз разозленные куаньлины выслали полторы тысячи воинов. Против них Илуге поднял две. Закипела схватка.

Он знал, что рискует: если командующий решится в едином порыве бросить против него весь гарнизон, то, скорее всего, им придется отойти. Илуге рассчитывал, что командующий, увидев, что силы их увеличиваются, и не зная им предела, будет высылать отряды с осторожностью, опасаясь оставлять город без защиты. В конце концов, если он выслал десять тысяч против предполагаемых пятидесяти, – значит, и сейчас побоится!

Так оно и произошло. Шамдо выслал еще тысячу воинов, и степняки ответили тем же. Бой на равнине вышел беспорядочным, а это было несвойственно куаньлинам, привыкшим держать стройные ряды и слушаться команд командиров. А степняки плясали на месте, не вступая в ближний бой, и осыпая куаньлинов стрелами, – теперь можно было не беречь каждую для верного выстрела! Ах, молодцы!

Илуге затопило восторгом, когда он увидел, что его тактика оправдывается: каждый мальчик в степях уже в год умеет держать лук, а в три начинает учиться стрелять. Ему самому такого обучения не выпало, и потому Илуге до сих пор стрелял плохо, хотя и старался втайне тренироваться, но, – увы! – где ему было равняться с настоящими сынами ветра! Почти все их стрелы, посланные с налета, поражали цели даже на расстоянии пятидесяти шагов. Со своей стороны, куаньлины тоже пытались стрелять, но попасть в такую подвижную мишень в рассеянном бою достаточно сложно, тем более что с гор дул довольно резкий ветер.

Остальное довершали мечи. Схватка вышла жестокой: и те, и другие стремились победить во что бы то ни стало, и каждый выкладывался до конца. Иные, даже попав под копыта лошадей, норовили покалечить ноги коня противника, пусть даже ценой собственной жизни. Вокруг стоял оглушительный яростный вой.

Илуге с самого начала приказал одному из лучших стрелков джунгарского отряда, – Азгану, держаться вблизи и теперь подозвал его. Азган получил небольшую резанную рану, но все же кивнул, поняв, что от него хочет Илуге. Илуге вместе с десятью воинами окружили Азгана плотным кольцом, не давая достать его мечами и отбивая редкие стрелы. Тем временем воин остановил коня. Неторопливо прищурился, ловя пальцами ветер, – спокойно, словно вокруг для него ничего не существовало. Достал белую джунгарскую разрезную стрелу, – поди ведь, сам вытачивал древки, наконечник же, Илуге знал это, – ковал ему сам Ягут, других Азган не признавал, и платил всегда за то, чтобы получить самое лучшее. Натянул лук почти вертикально вверх. Некоторые куаньлины, увидев странное действо, даже замедляли удары, не понимая странного маневра. Наконец, до уха натянув тетиву огромного, (Илуге знал, что его с трудом сгибают двое взрослых мужчин), любовно выстланного сухожилиями марала лука, Азган выпустил свою стрелу.

Первый тысяцкий куаньлинов, которых издалека было заметно по шлемам с нащечниками и красным султанам на шлемах, упал с коня, будто подрубленный: упавшая почти отвесно стрела вошла ему между пластин панциря, в то место, где они крепятся кожаными ремешками. Каждого из тысяцких окружали по двадцать воинов личной охраны, потому бой вокруг них кипел особенно жестоко. Теперь они обреченно взвыли, ошалело глядя друг на друга, и в слепой ярости кинулись вперед.

Азган достал вторую стрелу. Поняв, откуда прилетела первая, куаньлины плотнее сомкнули ряды. Илуге и его воинам приходилось туго: удары сыпались со всех сторон, и каждому приходилось одновременно биться с тремя-четырьмя воинами. Однако и степняки, заметив, что враг окружил угэрчи, тоже, в свою очередь, врубились в схватку, образовав ядро битвы, исходящее кровью, воплями раненых и визгом умирающих лошадей.

Азган натянул вторую стрелу, нежно подув на нее – пожелание удачи. Второй, – последний, – тысяцкий куаньлинов услышал свист и поднял голову, завороженно глядя на пернатую смерть, летящую с неба. Стрела попала ему в глаз и вышла с другой стороны черепа, пробив шлем. На какое-то мгновение все замолчали.

А потом одновременно из тысяч глоток вырвался вопль: ликующий – у степняков, и обреченный – у куаньлинов. Лишенные своих командиров, они беспорядочно заметались под ударами торжествующих врагов, а потом сначала нерешительно, а потом все более быстро начали отходить назад, к Шамдо. Воины Илуге с ликующими воплями гнали их по равнине, как стадо дзеренов.

Они подошли к воротам уже на расстояние полета стрелы, когда со стен ударили хуа пао. Ужасные орудия сметали все, – своих и чужих, смешивая их в один изуродованный окровавленный ком. Илуге немедленно дал приказ отходить и измученные остатки куаньлинского войска, – не более трехсот человек, – пропустили в город. Но и у Илуге потери были куда больше предыдущих. Почти пятьсот убитых и раненых – тяжелый урон для его небольшого войска.

Эта победа была далеко не столь легкой.

Ночью Илуге собрал совет. Остальные обозы следовало захватить, отойдя подальше за линию видимости с крепостных стен: Илуге не хотел больше терять людей, путь даже потери куаньлинов составили более чем три к одному.

– Мне не с кем будет брать город, – хмуро сказал он, объясняя сотникам свой план.

Это принесло свои плоды: еще два обоза захватили через день практически без потерь, следующий – к вечеру третьего дня. Шамдо остался без дани, в то время как воины Илуге не знали, куда девать такое огромное количество еды, и все это время занимались копчением. Хорошо еще, что время года позволяло пище храниться дольше: летом бы такое количество еды просто бы сгнило. В лагере были грудами свалены кожи и шелка, тяжелые затканные золотом ткани, изящные кинжалы с нефритовыми рукоятками, бронзовые кубки с фантастическими птицами с рубиновыми глазами, дорогая посуда и прочие ценности, дожидавшиеся раздела добычи. Эта добыча уже была более богатой, чем все, что они взяли в Шамдо в прошлом году.

Однако Илуге был далек от того, чтобы быть довольным. Теперь предстояло самое сложное, – взять штурмом укрепленный город, в котором все еще оставалось превосходящее по численности (пусть уже и не вдвое) войско.

Ранним ясным утром они выкатили на равнину вокруг города пять хуа пао, три из которые были сделаны уже в Великой Степи. Чонраг и Ягут суетились вокруг них, усталые и сосредоточенные. К каждому из них Илуге приставил по пятьдесят воинов, которые получили приказ оборонять их (и их хуа пао) от случайной стрелы и вообще любой угрожавшей им опасности. На захваченных телегах воины везли камни, набранные в горах. Железные шары с горючей смесью Илуге пока использовать запретил – пускай приноровятся бросать хотя бы камни!

Он затаил дыхание, когда первый гигантский хуа пал взметнул вверх огромный камень. Получилось! Правда, прицел был неточен, и камни безобидно упали в десяти-пятнадцати корпусах от стен. Но куаньлины мгновенно оценили новую угрожавшую им опасность: на стенах замельтешили фигурки. Их хуа пао тоже сделали залп. Однако большинство их было установлено в надвратной башне, и стрелять они могли только прямо перед собой. Илуге знал это по прошлой осаде. Тогда он бросил на штурм ворот лучших воинов и с бессильной яростью наблюдал, как они гибнут сотнями.

А поэтому теперь все пять хуа пао Илуге расположил широким полукольцом вокруг городских стен, со стороны небольшой речки, питавшей водой город. В Шамдо, конечно, был вовсе не один вход. Со стороны реки имелось по меньшей мере три небольших хода, через которые в мирное время наверняка ходят по воду.

Это была удивительно медленная война. Солнце успевало пройти по небу путь в половину копья в перерывах между залпами. Со стен улюлюкали: их хуа пао никак не могли попасть в цель: камни то вовсе не долетали, то не причиняли мощным стенам никакого видимого вреда. Должно быть, их военачальники сейчас покатываются со смеху, глядя на нелепые потуги варваров.

Илуге ожидал ночной атаки на свои установленные хуа пао, однако ночь прошла спокойно. Куаньлины явно не восприняли их как угрозу, и предпочли подождать возвращения своего войска, не теряя понапрасну людей.

Утром атака продолжилась. Уже ближе к полудню, наконец, залпы хуа пао начали (хотя бы один раз из трех) попадать в цель. Кроме того, на этот раз Илуге велел обматывать камни пропитанной жиром паклей, и целиться выше. Несколько залпов пролетели над стеной, и за ними закурились дымные столбы.

Это, видимо, сильнее озадачило куаньлинов. Возня за стенами усилилась, доносились далекие яростные вопли. Илуге грыз ногти и ждал.

Солнце уже клонилось к закату, когда раздался первый залп со стен Шамдо. Огненные шары, прочерчивая длинные дымные полосы, полетели в них. Однако и их прицел был далек от совершенства: ни в один хуа пао Илуге они не попали, и только двое его людей отделались легкими ожогами. А Илуге между тем считал: в прошлом году у стен Шамдо было двенадцать хуа пао. Из них по меньшей мере восемь участвовали в битве у Трех Сестре, и Илуге распорядился тогда специально, – те из хуа пао, что не удастся захватить, следовало любой ценой разрушить. В результате в Шамдо оставалось всего четыре хуа пао, – и все они были установлены в надвратной башне. А теперь, судя по всему, куаньлины за ночь умудрились перенести их и установить напротив его собственных. Чего это, должно быть, им стоило – Илуге не понаслышке знал, каково оно – обливаясь потом, в спешке тащить громоздкое сооружение в узком пространстве городских стен.

Ухмыляясь во весь рот, он повернулся к Чонрагу:

– Ну как?

Тот ответил не менее широкой улыбкой:

– Как табарганы в силок попались, угэрчи!

Следующим залпом в один из хуа пао все же попали, разнеся его вдребезги, однако Илуге и бровью не повел, не смотря на то, что лицо Чонрага страдальчески скривилось:

– Ты знаешь, что мы хотели пожертвовать ими всеми с самого начала.

– Угу, – вздохнул Чонраг, глядя исподлобья на дымящиеся стены Шамдо, – А все равно жалко. Столько сил на них потратил. Только пристреляли…

Этой потерей все и ограничилось: становилось слишком темно для прицельной стрельбы. Илуге дал знак войскам демонстративно отойти.

Шестой, гигантский хуа пао, был уже давно собран в лагере угэрчи и теперь его быстро и скрытно следовало доставить к воротам в одну эту ночь. Потому что даже с помощью хуа пао Илуге и не надеялся пробить тройные стены Шамдо. Его настоящей целью была надвратная башня. И неспроста: всякая попытка штурма ворот встретит ожесточенное сопротивление, особенно эффективное сверху. Надвратная башня, мощное квадратное строение из кирпича-сырца, вмещала не менее пятисот воинов, которые могли стрелять и забрасывать нападавших камнями и кипящим маслом. Вместе же с установленными на ней хуа пао она делала штурм ворот делом практически невыполнимым.

Утром, выехав на равнину во главе своих воинов, Илуге убедился, что Чонраг и Ягут совершили чудо. В розовом свете занимающегося утра они уже хлопотали вокруг, и на этот раз заряжали в хуа пао не камень, а весьма внушительных размеров железный шар. Илуге очень хотелось подойти поближе, но, будучи хорошо знаком с Чонрагом и его бесшабашным восторгом открытий, Илуге сделал своим воинам знак остановиться. Со стен Шамдо раздались вопли: куаньлины, наконец, разглядели установленный хуа пао за маскировавшей его кучей веток. Однако было уже поздно: Чонраг зажег факел и ткнул его перед собой, поджигая фитиль. В то же время двое помощников налегли на деревянный клин, высвобождая рычаг, и огромный шар с дымом и свистом полетел к воротам…

В какой-то момент Илуге охватило отчаяние: если прицел был неточным…

Снаряд Чонрага медленно и даже как-то величественно ударил в башню. Раздался оглушительный взрыв, все вокруг заводокло едким дымом, и только когда он чуть-чуть рассеялся, Илуге разжал намертво стиснутые кулаки: снаряд все-таки попал в башню! Немного с краю, но вполне достаточно для того, чтобы размахивающие руками фигурки градом посыпались вниз по обе стороны стены. Левый нижний угол башни снесло начисто, и центральная часть теперь выглядела устрашающе хрупкой, – ряды кирпичей, лишившись опоры, могли в любой момент не выдержать веса находившихся в башне людей и орудий и рухнуть вниз. Маленькие фигурки на стене засуетились.

Илуге счастливо вздохнул: куаньлины теперь вряд ли решатся вернуть на место свои хуа пао, которые пристреляли еще прошлым летом. Да и перетащить их к воротам заново и отладить будет требовать много времени.

Его расчет был в основном основан на том, что гигантскому хуа пао удастся разбить ворота, – ворота в четыре корпуса высотой, сделанные из обтесанных дубовых балок толщиной в туловище взрослого человека, скрепленные плотными рядами железных скоб.

Хуа пао ударил снова и на этот раз Чонраг взял ниже, целясь в ворота. И, судя по звуку, снова попал! Казалось, ворота сами издали долгий, гудящий стон. Но выдержали, хотя на левой створке и образовалась приличная вмятина, и удерживающие дверь толстенные железные петли изрядно погнулись. Снаряд угодил в брусчатку прямо перед ними, и теперь там красовалась огромная яма

Илуге, напряженный, словно тетива натянутого лука, весь день провел настороже, ожидая, что куаньлины в любой момент могут пойти в атаку. Однако, видимо, они понадеялись, что стены выдержат, несмотря на то, что Чонрагу удалось еще раз попасть в надвратную башню, осыпав ее большую часть. Ворота пока еще держались. Но, ухмыляясь засыпанным пылью лицом, сообщил ему Чонраг, ворота непременно падут, – стоит ему хоть раз еще хорошенько попасть в них!

Теперь следовало надеяться, что войско Эрулена, завершив свою задачу, подойдет к воротам Шамдо вовремя. Илуге сейчас клял себя на то, что выстроил свое наступление, опираясь на слишком многие " если". Если они пройдут по подземным шахтам кхонгов…Если куаньлинский командующий разделит свое войско…Если хуа пао окажутся способны разрушить ворота… Если Эрулен разобьет высланное ему навстречу вражеское войско… А если нет? Если со дня на день с запада придет не Эрулен, а торжествующее победу куаньлинское войско? Э-эх, ну почему дар исполнения желания достался не ему, а его матери? Уж он-то знал бы, что с ним делать, вместо того, чтобы проводить столько времени в бесконечных путанных рассуждениях…

К вечеру его ждал приятный сюрприз: объявилась Янира с последним обозом, который изрядно запоздал по сравнению с остальными, – должно быть, доставлял дань с дальнего юга провинции. С женской аккуратностью всадницы Яниры умудрились довезти в целости даже хрупкую фарфоровую посуду, – в основном, из женского же восхищения перед красивыми безделушками. Потеряв всего одну девушку убитой и четырех ранеными. Это был отличный результат, вынужден был признать Илуге. Точнее сказать – лучший. И самое главное – в небольших бочонках на двух телегах оказался тот самый черный порошок, смесь для хуа пао! Теперь можно использовать все уцелевшие орудия, не приберегая чудодейственный порошок для единственного решающего залпа! Однако сестре он об этом не сказал, ограничился спокойным кивком, когда она, едва спрыгнув с коня, принялась взахлеб рассказывать подробности. Глаза горят, на щеках лихорадочный румянец азарта, – поди теперь удержи ее от новой схватки!

Илуге приказал везти захваченный обоз в лагерь. Не торопясь, – давая возможность со стен Шамдо разглядеть, что уплывает их последняя надежда на сытные вечера.

Чонраг хлопотал над хуа пао до самой темноты и Илуге со всем войском, которое до сих пор обнаружил – двумя тысячами человек, продолжал стоять, растянув людей широкой шеренгой, страшной в своей неподвижной угрозе. Затем, оставив внушительный караул у оружий, – двигать их теперь было нельзя, пойдет насмарку вся кропотливая работа по настройке, – Илуге, наконец, дал приказ возвращаться в основной лагерь.

Настроение у него ухудшалось с каждым часом. С каждым часом промедления, с каждой из наложившихся одна на другую мелких ошибок. Он рассчитывал, что в течение дня войско Эрулена уже должно бы быть здесь. Даже с учетом всех возможных промедлений, – но ведь прошло уже двадцать дней с тех пор, как Эрулен по приказу Илуге должен был атаковать и пятнадцать дней с того дня, как войско Шамдо вышло из ворот города. Где они, во имя Неба? Переход до Трех Сестер занимает от силы пять дней нормального конного хода Почему он не послал вестника, Илуге ведь приказал ему, как только одержит победу, сообщить немедленно? Или Эрулен уже мертв, а в степь одна за другой возвращаются к родным становищам лошади с пустыми седлами? Если даже Чонрагу удастся пробить ворота, они не смогут атаковать, -у них слишком мало людей! Проклятие!

В этих мрачных раздумьях Илуге вернулся в лагерь, и с удивлением обнаружил, что в нем царит необузданное веселье. Навстречу ему то и дело попадались воины с бутылями в глиняной оплетке. Ага, так в последнем обозе, видно, оказалось вино с южных виноградников. Илуге почувствовал, как во рту стало кисло от желания выпить.

Звуки музыки неслись издалека, приправленные равномерными вскриками и хлопками, – наверняка, еще и пляшут. А ну как ночью куаньлины нападут?

Илуге сдвинул брови и решительно начал проталкиваться вперед, к беззаботно горящим кострам, где наверняка располагался источник этого буйного веселья.

И точно – источник был там. Телеги, пригнанные всадницами Яниры, аккуратно были составлены в круг и опрокинуты, являя восхищенным взорам их содержимое: три были доверху наполнены вином, еще две- тканями и посудой. На одной из них, ловко удерживая равновесие, сейчас стояла Янира, вспарывая очередной мешок. Из мешка блестящей струей текли золотые монеты. Хрипло, незнакомо рассмеявшись (пьяна?) Янира бойко отбила дробь каблуками. Под одобрительный рев собравшихся воинов она пошла выплясывать по деревянному днищу телеги, нахально улыбаясь, зачерпывая и подбрасывая в воздух сверкающий град монет. Ее синие глаза сверкали, рыжая грива, выпущенная на свободу из- под шапки, разметалась по плечам. Концы рыжих прядей кружились над талией медным кольцом следом за движением тела В потертом кожаном халате, перетянутом обычным кожаным пояском, девушка все равно была как-то пугающе красива. Из нее сейчас словно била какая-то дикая, привольная, опасная и прекрасная сила, вызывая щемящее чувство: так бывает, когда глядишь на стремительный бросок сокола за добычей, на прыжок снежного барса, который берет архара, на движения змеи на камнях… Илуге почувствовал, что, как и все его войско, не может отвести от нее глаз. Она изогнулась, просыпая монеты себе на грудь с ликующим смехом. Желание ударило в виски горячей волной: рвануть на себя, запустить руки в густые сверкающие пряди, и…

– Это пляшет мой сотник, – или с обозом захватили куаньлинских шлюх? – нарочито скучающе спросил он, решительно раздвигая плечами захваченных танцем воинов. Проклятье, здесь сейчас все до единого, – и Ягут, и Онхотой, и Цахо даже, – все уставились на нее, и еще подбадривают!

Янира резко остановилась, ноздри ее раздувались. Монетки, подброшенные в воздух, падали вокруг нее с тихим звоном. От неожиданного оскорбления она явно утратила дар речи.

Над лагерем повисла долгая тишина

– Что же ты, угэрчи, – примирительно пророкотал Ягут, – Вон какую славную добычу взяли, как же не порадоваться!

– Порадоваться? – Илуге пинком поддел валявшуюся под ногами пустую бутылку, – А ну как куаньлины в ночь нападут, – много ли радости будет?

Воины пристыжено молчали. Молчала Янира, силясь удержать предательски задрожавшие губы.

– Немедленно разойтись, – приказал Илуге, – Все вино уничтожить. А отряд Яниры с этого момента…отдаю под начало тебе, Баргузен.

Баргузен был единственным, кто не участвовал в импровизированной пляске, – сидел себе под деревом, трезвый и злой. Что ж, тем лучше.

Дернулись от его слов оба, однако Илуге был слишком зол, чтобы объяснять свои действия. Круто развернувшись на каблуках, он отправился к своей палатке, – юрты, даже походные, они за собой не потащили и теперь все, включая его, довольствовались растянутыми над голой землей шкурами на трех кольях.

Его догнал Онхотой, взял за здоровое плечо, пытливо глянул в лицо:

– Что с тобой, угэрчи? Испортил людям праздник, ай-ай. Им ведь тоже повеселиться надо!

– Будет им завтра веселье, – неласково буркнул Илуге, отчищая грязь с сапог. Ночью прошел дождь, и земля была достаточно холодной и влажной, чтобы мысль о том, чтобы лечь, вызывала отвращение.

– И Яниру зря обидел, – невозмутимо продолжал шаман, – Шлюхой обозвал.

– Никто ее не обзывал, – вскинулся Илуге, – Нечего перед всем войском…трясти своими прелестями! Оглянуться не успею, как ее уже кто-нибудь обрюхатит!

– Да и давно пора, – хмыкнул Онхотой, – Или…для себя бережешь, угэрчи?

Не дожидаясь, когда Илуге сможет выдохнуть, чтобы что-нибудь сказать, шаман повернулся и, как он один умел, бесшумно растворился в темноте. Илуге смог выдохнуть…нескоро.

…Перед самым рассветом куаньлины напали на отряд, охранявший тот самый хуа пао, наконец-то осознав реальность угрозы.Однако рассвирепевший Илуге приказал утроить ночной караул, и тревогу подняли почти сразу же.

Он сам от раздражения и тревоги спал плохо, а потому был на ногах буквально через мгновение после того, как услышал крики вестника, опрометью мчащегося на него:

– Тревога! На нас напали!

Илуге трижды пронзительно свистнул, подзывая Аргола. Рядом из палаток выныривали воины, подзывали коней, – хмурые, сосредоточенные.

Ну конечно, ведь наместник Шамдо не мог не знать, что должно быть в последнем обозе и наверняка рассчитал, что варвары перепьются и взять их будет легче новорожденных ягнят!

– Ко мне! – рявкнул Илуге, птицей взлетая в седло. Подскочил неизвестно откуда взявшийся Анвар, появился из своей палатки Ягут. Ему показалось, – или в той же палатке мелькнула смуглая женская рука, рывком задернувшая полог?

Времени не было. Гикнув, Илуге коленями пустил Аргола вскачь, на ходу поправляя ножны: умно выбрали время, сейчас, в предрассветной темноте, стрелы бесполезны и возможна только ближняя схватка. Сколько их?

От основного лагеря до оставленного у хуа пао караула было столько времени, сколько требуется, чтобы не торопясь почистить меч. Не так уж много, если подумать, но картина, представшая глазам Илуге, расставила его взвыть от ярости и боли: почти весь караул полег в неравном бою, и куаньлины уже принялись было громить хуа пао. Чонраг (его и в темноте было видно, точнее, слышно по затейливой брани) с двумя-тремя десятками израненных защитников буквально собой прикрывал орудие – то самое, главное, уже нацеленное на ворота!.

Илуге с размаху врубился в плотную стену куаньлинов, разворачивающуюся навстречу. В темноте он видел только металлический блеск шлемов, пластинок на доспехах, вскинутых мечей. Казалось, его вносит течением в темную реку, по которой сплошным неостановимым потоком идут на нерест огромные серебристые рыбины, заставляя воду кипеть. Выбирать удар, оценивать противника не приходилось, и Илуге вместо меча выдернул из-за спины Ягутову секиру – куда более страшное оружие в ближнем бою. Заточенные полукружья с травленым орнаментом засвистели, рассекая воздух и все, что попадалось им на пути. На этот раз, против обыкновения, Илуге не щадил и лошадей.

Рядом один за другим тонули в схватке его всадники. Замелькали кривые мечи степняков, покатилась под копыта чья-то голова, блестя невидящими зрачками… Аргол, привычный к схватке и даже испытывающий от нее боевой азарт, оглушительно ржал, лягался и кусался, то есть помогал хозяину, как мог. Пожалуй, не всякий при этом вообще усидел бы на нем, но Илуге уже давно чувствовал себя с конем единым целым, – ведь даже смерть в свое время их не разлучила!

Слева и чуть сзади раздались крики и пространство заметно поредело. Бросив беглый взгляд, Илуге увидел, что в бой вступил могучий горбун, – его молот, способный одним ударом свалить коня со всадником, мерно рассекал воздух по обе стороны от него, и металлические шлемы куаньлинов раскалывались под страшными ударами кузнеца, как яичная скорлупа. " Эх, что будет, если потеряю его?" – промелькнуло в голове. Илуге старался беречь Ягута, хотя угрюмец несколько раз просил его пустить его в бой. А тут такая суматоха, – и спрашивать нечего…

Сзади равнина дрожала от топота все новых и новых копыт, – видно, все, кого Илуге так долго сдерживал, бросились на выручку.

Однако и куаньлинов было не меньше: отчаявшийся правитель явно выслал их разрушить хуа пао и уничтожить обоз, поняв, что ведет себя, как лиса в норе, которую опытный охотник начинает выкуривать.

Небо на востоке начало розоветь, но из-за закрывавших его гор здесь, в долине еще долго сохранялся прохладный, влажный полумрак. Однако Илуге уже мог различать своих и чужих в этой беспорядочной свалке, и оценить собственные позиции. Довольно неудачные: к Чонрагу прорвалось от силы двадцать тридцать-воинов, а остальных куаньлины отрезали, заходя широким полукругом. Надо прорываться. Он смел секирой с седла какого-то тыкавшего в него пикой воина, и зычно выкрикнул:

– Чонраг? Ты жив?

– Жив! – завопил тот обрадованно.

– Готовь хуа пао! Сейчас мы сомкнем защитное кольцо, но ты должен попасть в ворота! Попади в них любой ценой!

– Понял! – проорал Чонраг, в то время как Илуге сделал знак своим людям плотнее сомкнуть кольцо обороны вокруг хуа пао. Куаньлины дрогнули под напором озверевшей конницы, их командующий, – его уже можно было различить по шлему с красным султаном и щегольскому шелковому плащу, – что-то неразборчиво крикнул, и Илуге вместе со своими людьми клином вошли в живую массу, расступавшуюся под их натиском, окружили своих, уже буквально еле дышавших.

Солнце взошло в тот момент, когда хуа пао выстрелил. И, подняв голову, Илуге увидел, что вместо одного шара, как раньше, оставляя за собой дымный след, к воротам полетели целый три. Видно, Чонраг понял, что до следующего залпа может и не дожить и зярядил в хуа пао все, что было. На какой-то момент все, – и степняки, и их противники, – затаили дыхание…Шаров было три. Один взорвался в воздухе, – видно, слишком быстро прогорел фитиль. Но через долю мгновения остальные два ударили точно в то место, что и в первый раз. Со страшным грохотом одна створка ворот проломилась и криво повисла на полувырванной из стены петле. Сила взрыва была такова, что языки пламени взметнулись выше ворот, доставая укрывшихся в бойницах куаньлинов. Есть!

Куаньлины заметались, явно разрываясь между желанием броситься защищать пробитую в воротах брешь, открывавшую для нападения город, и довершить начатое, разрушив хуа пао. Куаньлинский командующий снова выкрикнул что-то, однако вокруг стоял такой шум, что Илуге расслышал только бессмысленные обрывки. Вокруг него блестящими бликами плясали чужие мечи: куаньлины явно опознали в нем лидера и теперь лезли на него, надеясь взять количеством. Секирой уже было просто не размахнуться, и Илуге снова взялся за меч.

Откуда-то донеслась новая волна неразборчивых воплей, тонувшая в шуме схватки. Илуге, отбиваясь одновременно от троих, силился разглядеть что-либо сквозь поднятую конями пыль, колышущиеся головы и пики. Воин слева, слишком сильно стремясь достать его, поднялся в стременах, и Илуге, чуть изменив направление удара, позволил мечу скользнуть по лошадиной холке, прежде чем удар достиг своей цели – второго нападавшего. Ни того, ни другого он не убил, зато лошадь первого, получив скользящую рану, скинула седока, а у второго раскололся щит, открыв, наконец, Илуге кусочек пространства, в котором из-за пологого холма к городу катилась темная лавина всадников в красных плюмажах.

Сердце ухнуло куда-то вниз. Эрулен проиграл битву! Это означало, что сейчас их, скорее всего, сомнут, – и это в одном корпусе от победы!

Скрипнув зубами, Илуге отбил удар третьего нападавшего, развернул корпус и зло ударил наотмашь, попав тому прямо в рот. Лезвие разрубило челюсть и половину шеи, кровь мгновенно залила сидящее тело, которое медленно повалилось вперед, под копыта. Обезумевший конь прянул в сторону и буквально сбил целившегося в него пикой кряжистого куаньлина, – судя по знакам отличия, командира. Просвет стал шире, и Илуге, развернув Аргола, рявкнул:

– Справа!

Однако краем глаза он все же уловил что-то странное в безупречных обычно вражеских построениях: вновь прибывшие не торопились врубиться в схватку, их обычно колеблющиеся на ветру флажки за спинами всадников выглядели какими-то смятыми, как раздавленный цветок. Но и помятые, это были воины, и следовало перестроиться, чтобы не дать им зайти в тыл. Прищурив глаза, поверх голов сражающихся и длинных, отбрасываемых ими теней, Илуге считал: сотня, две, три…

Из-за холма раздался нарастающий рев, и куаньлины внезапно начали разворачивать коней. Еще не веря, затаив дыхание, Илуге ждал: следом за первой волной всадников из-за холма показалась вторая. Темнее, беспорядочней, без флажков. Он узнал степных лошадей и круглые кожаные шлемы.

– Эруле-е-ен! – заорал он во всю мощь своих легких.

Пришпорив Аргола и увлекая за собой остальных, он выкрикнул: "За мной!" – и послал коня навстречу. Торжествующе вопя, степняки с двух сторон принялись теснить куаньлинов, которые пребывали в явном замешательстве: их командующий оказался в самом центре сжимавшегося кольца.

Хуа пао, о котором Илуге вовсе позабыл, ударил снова. Ударил простым камнем, но и этого оказалось достаточно: одна из створок ворот, подняв столб пыли, рухнула окончательно, образовав солидную брешь. Вторая створка, покосившись, угрожающе повисла на одной петле.

Да!

Илуге больше ничего не замечал. В этот момент он был битвой, ее сердцем, ее легкими, ее кровью. С каждым вдохом силы, казалось, прибывали. Он уже даже не оборонялся, врубаясь в гущу врага и орудуя секирой так, будто только что взял ее в руки. Ему показалось, что впереди мелькнули раскрашенные белыми полосами лица своих…

Схватка вынесла его прямо перед командующим. Им хватило одного взгляда друг на друга, чтобы оставить своих противников и устремиться навстречу.

Куаньлинский военачальник был уже немолод, на голову ниже Илуге, однако он без труда распознал опытного воина по тому, как тот держался в седле, как почти играючи разрубил плечо одному из тэрэитов. Вороной конь под ним тоже угрожающе раздувал ноздри, стремясь достать Аргола, который пронзительно заржал, как в ту пору, когда дикие жеребцы дерутся между собой за право покрыть кобылу.

Секира Илуге свистнула, срезав красный султан на его шлеме, однако куаньлин ловко увернулся, и низким ударом почти достал его.

Оценив силы друг друга, Илуге и его противник закружились, выбирая наиболее удачную позицию для решающего удара, ограничиваясь редкими пробными выпадами. Воспользовавшись тем, что ему удалось поставить Илуге против света, куаньлин сделал резкий выпад, который Илуге не успел вовремя парировать. Ему, правда, удалось отклониться и меч, вместо того, чтобы разрубить ключицу, проехал по закрытому кольчугой левому плечу, зацепился за край… и сорвал с руки Илуге защитный металлический слой.

Илуге увидел, как в глазах противника промелькнуло удивление, но в это время уже сам атаковал. Куаньлин снова ускользнул, что говорило о его несомненных боевых качествах. Илуге пришлось сбросить металлическую перчатку, так как, сбившись и собравшись у локтя, она мешала ему. Теперь он должен быть очень осторожен, чтобы ненароком не задеть кого-нибудь из своих.

Илуге послал Аргола вправо, меняя позицию на более выгодную, удобнее перехватил секиру. Куаньлин несколько замешкался, и это дало Илуге возможность быстро окинуть взглядом остальных: победа становилась несомненной. Красных плюмажей виднелось намного меньше, и обтянутые кожаными панцирями спины виднелись повсюду. Илуге увидел, что часть куаньлинов отошла к городу, и у ворот уже завязалась схватка.

Рано! Он ведь не отдавал приказа наступать! Илуге проглотил готовое сорваться проклятие, узнав каурого жеребца Баргузена. Этот идиот ввязался в бой, не соразмерив расстояние, которое отделяло от него основные силы. Да, но с ним же…

Мир вокруг него замедлился. Илуге вяло отбил удар, бросив Аргола на корпус правее, чтобы видеть, что происходит впереди. Теперь он узнал и лошадь Яниры, – в тот момент, когда из ворот вывалился довольно большой отряд, – видимо, резервный. Впереди на могучем толстоногом коне мчался, размахивая шипованной палицей, огромный, даже по меркам степняков, воин с красным султаном тысяцкого. Илуге отсюда слышал, как из его глотки доносится яростный рев. Под прикрытием лучников, еще умудрившихся как-то держаться на осыпанных стенах надвратной башни, великан бросился на рвущийся к воротам отряд Баргузена.

Все произошло между одним ударом куаньлина и другим. Илуге увидел летящий на него меч, нагнулся, приподняв щит, и снова ушел от столкновения. Его глаза снова рванулись к воротам…

Великан убил коня под Баргузеном, обрушив ему в морду удар своей шипованной палицы. Баргузен нелепо взмахнул руками, срываясь с седла наземь. Янира, рубившаяся рядом, не раздумывая бросилась на выручку, но шипованная палица, описав полукруг, взмыла вверх, и ударила. Шлем Яниры свалился с головы, на солнце блеснули рыжие волосы…

Девушка упала на шею коня, обливаясь кровью, без движения. Удар куаньлина пришелся в голову.

Илуге почувствовал удар в тот момент когда закричал, – дико, пронзительно. Его спас Аргол, каким-то чудом в нужный момент рванувшись влево. Удар, который мог разрубить Илуге до седла, прошел вскользь по правому боку, мгновенно обездвижив руку. Ослепительная боль вернула Илуге в реальность.

Куаньлин ударил снова, уверенный в том, что добьет Илуге. Однако в этот момент какой-то юнец с перекошенным побелевшим лицом вогнал между ними свою лошадь, размахивая мечом. Илуге узнал меч Кухулена в тот момент, когда мощный удар куаньлина обрушился на парня. У него не было никаких шансов: рука, брызнув кровью, отлетела вместе с мечом, и в следующее мгновение охорит полетел под копыта.

Глядя вперед помутневшими глазами, Илуге отшвырнул бесполезную секиру. Отбросил щит. Удивленный странным маневром куаньлин чуть придержал удар, примеряясь в беззащитную шею. Илуге в какой-то момент видел только его глаза, – черные, блестящие, невозмутимые. Он прыгнул с седла, широко раскинув руки, прямо в объятия врага.

Его правая рука перехватила у запястья летящий меч, в то время как левая всей пятерней ударила прямо в лицо. Он почувствовал, как под его пальцами возглас изумления переходит в предсмертный хрип.

Илуге упал на землю вместе с трупом, и почти вслепую нащупал стремя Аргола. Вокруг били копыта, орали в неистовстве боя люди. Илуге, прижавшись к боку коня, пытался одновременно нащупать соскользнувшую кольчужную рукавицу и подобрать секиру в тот момент, когда к нему подскочил, замахиваясь, еще один куаньлин. На этот раз ему достаточно было коснуться ноги в кожаном сапоге.

Илуге вскочил в седло, разворачивая коня. Поднял секиру и понял, что убить кого-нибудь ей сможет вряд ли. Правая рука висела плетью, кровь капала со скрюченных бессильных пальцев.

– К Шамдо! – проревел он, и его голос услышали все на этом поле.

У него в голове была только одна картинка: белое лицо, запрокинутая линия горла с бьющейся жилкой, – там, под копытами. И еще кровь.

Аргол, почуяв настроение всадника, взял с места в сумасшедший галоп, грудью сшибив какого-то зазевавшегося всадника. Илуге уже понимал, что опоздал. К горлу подкатывали сухие спазмы, словно бы он пытался вытолкнуть наружу слепящую, затмевающую разум боль – и не мог.

У ворот все было кончено. Отряд Баргузена был уничтожен в считанные мгновения практически полностью, всюду валялись тела, а те, кто смог двигаться, уже отъехали назад, к приближавшемуся подкреплению. Куаньлины, довольные своей вылазкой, скрылись за воротами, – вероятно, решив удерживать свой рубеж обороны.

На дороге перед воротами остался только один человек, медленно поднимавшийся с земли. Даже на таком расстоянии Илуге не мог не узнать Ягута – по росту, горбатому торсу, черной бороде. Кузнец двигался как-то слишком медленно, поднимаясь с земли. В следующее мгновение Илуге понял, что он держит на руках Яниру, рыжие волосы, клейкие от крови, свисают до земли. Аргол птицей летел к нему через поле, далеко оставив позади остальных.

Сзади ударили лучники. Стрелы дна за другой втыкались Ягуту в спину, не причиняя видимого вреда, – видимо, Ягут сковал себе лучшую из кольчуг. Гигант с великолепным презрением к смерти шел ему навстречу, словно бы не замечая свистевших стрел. Медленно. Слишком медленно.

Когда они встретились, стрелы уже не доставали его. Илуге спрыгнул с коня, и в этот момент покачнулся: наконечники стрел тут и там торчали сквозь кожаную рубаху кузнеца. Ягут был без кольчуги, и кровь уже заливала песок в том месте, где он стоял, темной лужей.

Илуге осталось до кхонга два шага, когда у того изо рта хлынула кровь, мгновенно пропитав бороду. Горбун упал на колени, даже при этом не выпустив своей ноши. Голова Яниры бессильно лежала у него на плече, и у Илуге все поплыло перед глазами, когда он увидел это: проломленную кость черепа чуть выше уха, и что-то красновато-белое под ней. Мозг.

Он сделал шаг вперед, протягивая руки.

Кузнец еще сопротивлялся смерти, но Илуге было уже ясно: с такими ранами жить ему осталось самое большее несколько мгновений.

Глаза их встретились, и в глубине уже подернутых предсмертной пеленой глаз Илуге прочел что-то вроде мрачной улыбки.

– Умереть за нее, – прохрипел Ягут, с каждым словом давая толчок новому потоку крови, – Все… что… дозволено…

Он умер еще до того, как упасть.

Илуге встал. В голове его было оглушительно пусто. Звуки, казалось, куда-то отодвинулись, он не различал ли топота подъезжавших коней, ни что-то кричавших ему всадников.

Янира лежала на его руках, ее тело сотрясли ужасные короткие судороги начинающейся агонии, а потом она снова замерла, обмякла. Илуге чувствовал, что в горле у него клокочет, – единственная женщина, которую он когда-либо любил, умирала у него на руках, беспомощно и неотвратимо.

– Я приказываю вам уничтожить этот город, – негромко сказал Илуге. Почти прошептал, – Я приказываю вам убить всех. Всех.

Он не успел еще договорить, когда Эрулен с искаженным, побелевшим лицом высоко поднял меч, его рот искривился в крике. Он сам, а следом лучшие джунгарские, косхские, уварские сотни серо-рыжей волной покатились к воротам.

Город ответил стрелами и огнем, однако нападавшие, казалось, не почувствовали удара. Плотная масса всадников буквально смела возки и телеги, которыми защитники пытались загородить брешь. Через какое-то время Илуге услышал, словно издалека, протяжный грохот: это сорвалась с петель и упала под натиском конницы вторая половина ворот. Его войско вошло в Шамдо.

Он поднял глаза. Время текло иначе, и небо изменило цвет, став густо-сиреневым. И там, в этом небе, Илуге вдруг увидел сотни огромных белых птиц, описывавших над городом широкие, плавные, величавые круги.

Над городом, над которым уже начали подниматься вверх первые струйки дыма будущих пожарищ.

" Снежные грифы", – бесстрастно подумал Илуге, – " Откуда они здесь?"

А птиц становилось все больше. Слившись в один почти сплошной правильный круг, они медленно взмахивали белоснежными крыльями, и вытягивали вниз свои голые красные шеи. Глядя на него? Плача? Плача о Шамдо…