К югу от Йоднапанасат лежат два озера, – Мон и Тхиба, которые поэты Ургаха уже много веков называют "очами Йодна". И действительно, словно два голубых глаза, чуть удлиненные, в оправе полей и лесов, смотрят они на путника с южных перевалов, откуда из далеких жарких стран, отделенных от Срединной империи горными хребтами, могучими реками и непроходимыми болотами, привозят в Йодна камни густо-красные, как кровь и прозрачные и искристые, как капли воды на солнце. Эти озера, по весне вбирая в свои берега талые воды с близлежащих гор сотнями маленьких ручейков, снабжают столицу Ургаха чистой и вкусной водой, которая, согласно древним трактатам, является лучшей из всех видов вод под девятью небесами. Потому берега их издревле считаются священными, дабы их не засорило нечистое дыхание человека или, и того хуже, нечистое дело рук его – убийство. В священных платановых рощах на берегах обоих озер без всякого страха ходят на водопой пугливые косули, гнездятся роскошные серебряные фазаны и дикие коты, манулы, весной дико завывают в зарослях тростника. Набирать воду из озера карается смертью, и об этом сложено немало красивых легенд. Однако местные жители и впрямь предпочитают брать воду из питающих озера ручьев, и окружают их тысячами различных суеверий. Только самые отпетые нечестивцы решаются приблизиться к озеру, не говоря уж о том, чтобы выловить оттуда гигантских, привольно резвящихся на водной глади карасей и тайменей, которых, кажется, руками можно наловить – до того их много.

Ешей, правда, был как раз из таких. А куда деваться бедному плотнику, если в год пришлось справить трое похорон? И одни-то похороны требуют таких трат, что потом полгода приходится вспоминать, когда последний раз едал досыта. А тут трое! И мать, и отец, и жена, – вот ведь какая напасть! Но Ешей был почтительным сыном и любил свою жену – как было не совершить все положенные обряды, не отвести тризну, не заплатить монахам, чтобы провели ночь над умершимм и проводили их в Страну Бессмертия?

Только вот все они, ставшиеся в этой юдоли печали, – и он сам, и тринадцатилетняя дочь, и младший сын, баловень матери, скоро отправятся следом – в доме уже три дня ни крошки! Вот Ешей и решился на неслыханный поступок: пусть его самого в аду будут терзать демоны, зато хоть дети выживут. Еще с утра Ешей тайком ушел из деревни к озеру Мон, что меньше по размерам и ближе к столице, детям наказал ждать. Смастерил наскоро бредни да и засел в прошлогодних тростниках. Холодно еще, к утру вода подергивается тонким, как слюда, ледком, но днем уже рыба плещется так, что слюнки текут!

Сидел долго, до темноты, пока не услышал, что в бредень набилась рыба, привлеченная приманкой. Рванулся, вытащил на сушу тяжелый бредень и, не веря своему счастью, ощупал добычу: целых три жирных тяжелых рыбины трепыхались, тускло взблескивая в лунном свете. Оглушил точным ударом, и трясущимися руками засунул в дырявый кожаный мешок, подавив острое желание вонзить в одну из рыбин зубы. Потом приладил мешок за спину на два ремня, чтобы не съехал, ежась от мокрой холодной воды, сочащейся сквозь дыры.

Он так увлекся, что сразу не заметил, как ветер стих. Луну закрыло облачко, а когда она снова выглянула, круглая и белая, как начищенное серебряное блюдо, Ешей закрыл себе рот руками, чтобы не закричать, и ничком упал наземь.

На тонком и хрупком льду, покрывавшем еще середину озера, расхаживали люди в длинных одеяниях. Расхаживали степенно и спокойно, будто по ровному полу дворца или храма. И разговаривали скучными высокими голосами, доносившимися как неразборчивое бормотание. Демоны! Это пришли за ним демоны! Сейчас увидят его – и конец! Взвыв от ужаса, Ешей не разбирая дороги кинулся прочь.

Настоятель школы Уззр проводил обезумевшего от страха Ешея долгим взглядом в спину, пожал плечами:

– Люди перестали уважать традиции, – негромко сказал он. Точнее, это сказал его ментальный двойник: все здесь присутствующие вполне владели этой техникой.

Цзонхав, новый глава секты Омман, пожал плечами, пытаясь толкнуть носком сапога проплывающую льдинку:

– Рыба гниет с головы.

– Истина, над которой следует поразмыслить, – Тхел, глава секты лекарей Бгота, несколько нетерпеливо переминался с ноги на ногу, – если так можно выразиться.

Дордже Ранг, – так звучало полное имя настоятеля школы Уззр,- быстро оглядел присутствующих. Все им приглашенные прибыли. Даже глава отвратительной секты Гхи Хух-Хото, и тот явился. Тоже нервничает, кстати.

– Зачем ты позвал нас? – то ли от своего отвратительного ремесла, то ли от природы, его лицо и голос тоже имели какое-то сходство со звериными, как и у чудовищ, создаваемых его сектой, – И кого ты с собой привел?

Взоры присутствующих уже неоднократно обращались на неподвижно стоящую немного поодаль закутанную фигуру. Дордже не без гордости отметил, что его маскирующее заклинание не смог пробить никто, хотя почти все пытались. Если создавать и передвигаться в облике двойника умели многие, то маскировать его, позволяя оставаться неузнанными, – почти никто. Это был секрет школы Уззр, весьма полезный.

– Уважаемые монламы, братья мои, – Дордже Ранг умиротворяюще поднял руки, – Я поступил так согласно обычаям наших предков. Ведь, во времена князя Ташилумпо, когда им была уничтожена секта Хумм, и после его смерти ее деятельность возобновилась, одобрение главы этой новой школы требовалось испросить у глав других важнейших школ, не только у Совета школы или секты, как это бывает при обычном назначении.

Двадцать пар глаз уставились на закутанную фигуру. Никто даже не сомневался, что Дордже Ранг имеет в виду запрещенную князем Ригванапади школу Гарда, чью верховную жрицу подвергли ужасной казни на площади несколько лет назад. Но ведь никто не видел ее мертвой, так? Примерно половина из присутствующих пытались угадать под длинными слабо колыхающимися одеждами фигуру женщины – сестры князя, Ицхаль Тумгор. Клятвоотступницы.

– Школы Гарда больше не существует, – пробормотал Тхел, – Князь велел разогнать их всех!

– Ну, ну, – чуть снисходительно качнул головой Дордже Ранг, – Естественно, у школы Гарда, как у любой крупной школы, есть свои тайные убежища. Есть отдаленные монастыри. Есть способы сноситься друг с другом. Конечно, они все это время предпочитали не обнаруживать себя, но так не может продолжаться до бесконечности. Поэтому они решили, что время настало, и созвали совет, на котором выбрали свою главу.

– Не побоялись? – усмехнулся Хух-Хото, – Ицхаль Тумгор еще может вернуться.

– Нет, не побоялись, – закутанная фигура, продолжая оставаться неузнанной, заговорила. Голос был женский, с уверенными интонациями: так говорят уже что-то повидавшие на этом свете люди.

– Представься, пожалуйста, – примирительно сказал Цзонхав, – Мы не можем вынести решения, не видя тебя.

Дордже Ранг сделал неуловимый жест рукой, и серое магическое покрывало упало с головы женщины, изящно растаяв при соприкосновении с водой. Женщина оказалась высокой, беловолосой, сероглазой, с умным и усталым, чуть длинноватым лицом и решительно сжатыми губами.

– Я знаю тебя, – медленно сказал Тхел, – Ты – Элира, правая рука Ицхаль Тумгор. Неудивительно, что внутри школы мнение было в твою пользу.

– До меня доходили слухи, что тебя разорвали гхи на площади в ту ночь, когда варвары выкрали Ицхаль Тумгор из ее клетки, – промурлыкал Цзонхав.

– Тебя интересуют подробности моего спасения? – в тон ему проворковала Элира, – Поверь, они были совершенно неинтересными… для тебя.

Она многозначительно приподняла одну бровь, потом рассеянно приподняла подол и утопила носком немокнущего сапожка льдинку, которую упустил Цзонхав. Льдинка раскололась с еле слышным треском, осколки неспешно расплылись в разные стороны.

– Я полагаю, вам следует пока над этим подумать, – невозмутимо сказал Элира, бросив быстрый взгляд на Дордже Ранга, – Есть еще и второе…

– Не тяни, Дордже, – глава школы Триспа, секты странствующих гадателей, Гедун Дуба, как и вся его секта, не отличался церемонностью.

– Да, есть еще и второй вопрос, и он связан с первым, – медленно сказал Дордже Ранг, – И вопрос этот таков: должны ли мы отдать Урах куаньлинам?

– При чем тут это? – вспыхнул Тхел.

Цзонхав пожевал губы, помолчал, и наконец, осторожно заметил:

– Если подумать, – тут он сделал паузу, метнув в Тхела ехидный взгляд, – Связь тут, конечно,есть. Наш сиятельный князь преподносит куаньлинам Ургах чуть ли не на подносе. Он окружил себя ими, и именно они сейчас влияют на его решения. Война с варварами, в которую мы ввязались по его милости, нам совершенно невыгодна – она только нас ослабляет. И если задуматься, то становится ясно, – это тоже часть паутины, в которой князь запутывается все глубже. Нет сомнения, что идиотский приказ о походе на перевал Косэчу он отдал в угоду своим куаньлинским " советникам". Если бы не чудо (к которому я отношу также разумные действия хайбэ Юэ, пусть он и куаньлинский военачальник), то сейчас разъяренные варвары, словно рой потревоженных ос, уже двинулись бы на Ургах. И уж коли им удалось захватить обе провинции Гхор, это не такое уж беспомощное войско. Совершенно очевидно, что куаньлинам выгодно втягивать нас с эту войну, – это повод у нас находиться, все разнюхивать и быть наготове. Куаньлинский гарнизон в Ургахе за это время только увеличивается. По последним слухам, князь планирует до середины лета снова увеличить вдвое и без того немаленький куаньлинский гарнизон. О чем это может говорить? Да лишь о том, что куаньлины, столь неожиданно и преданно оказывающие ему поддержку, точат на Ургах зубы.

– Да, но при чем здесь дела школы Гарда… – все еще не понимал Тхел.

Небрежно взмахнув рукой, Дордже Ранг переступил через набежавшую волну.

– Тебе следует быть более понятливым, лекарь. Потому что кто, если не князь, будет править Ургахом? Кто тот, кого безоговорочно и по праву рождения признают все? И этот кто-то при этом должен безо всякого давления, по своей воле, быть преданным Ургаху и быть для куаньлинов врагом, чтобы они не могли с самых первых шагов правления этим человеком манипулировать. Так кто же это? – голос его понизился, стал опасно ласковым, – Конечно, это Ицхаль Тумгор и ее сын-варвар. Других прямых потомков княжеского рода нет, а смена династии в Ургахе – дело неслыханное!

– Так вы хотите свергнуть Ригванапади?

Дордже Ранг не удостоил его ответом, тольно поморщился, словно кто-то в его присуствии сморозил непристойность

– Но тогда разве Ицхаль не захочет вернуться и занять свое место? – удивился Тхел, – Наоборот, приняв назначение госпожи Элиры, – я не хочу сказать о ней ничего плохого, – разве мы не настроим их обоих враждебно?

– Ицхаль Тумгор нарушила обет. Дважды. – спокойно сказал Элира, – Ее возвращение в школу в качестве ее главы будет вопиющим, и она сама, я думаю, понимает это. Ицхаль может вернуться в Ургах только в одном качестве, которое ей принадлежит с рождения – в качестве наследственной ургашской княжны. Если подумать, в школу Гарда она попала не добровольно, так что все ее пребывание там является в некотором роде…недоразумением. Если я буду избрана, я буду обладать достаточной властью, чтобы разрешить ее от обетов.

– Но наследование в Ургахе идет только по прямой линии, – с недовольным оскалом вклинился Хух-Хото, – А ее сын – варвар!

– Кого, ты думаешь, будет слушать ее сын-варвар, если мы усадим его на трон? – повернулся к нему Гедун Дуба, – Уж никак не тебя, с твоей-то рожей.

– Может, он вообще никого не будет слушать, – проворчал Хух-Хото, – Этот молодец взял всю равнину Шамдо, и теперь куаньлины наперегонки несут дань к его порогу.

– Это означает только, что мальчик достоин своего имени, – произнес, наконец, Дордже Ранг, до того молча наблюдавший за происходящим.

– Но он варвар! Он не наш! – вскинулся Тхел, – У нас никогда не признают его!

– Если с ним будет его мать, и мы поддержим его – признают, – усмехнулся Дордже Ранг, – Ты знаешь, Тхел, что первым деянием Падме было дать вещам имена, и дыхание Бога заключено в них, видимо и невидимо. Имя, которое княжна Ицхаль дала своему сыну, более чем говорящее. Те из вас, кто знаком с историей Ургаха, знают, что таково было прозвище Чжанрайсинга, – величайшего из ургашских князей. Илуге, Князь Лавин. Так его прозвали за то, что он был подобен Лавине Лавин, сметающей все на своем пути. Именно он сделал Ургах тем, чем он сейчас является, покорив шерпов и открыв двери княжества для магических практик всех сопредельных стран. Последние князья Ургаха уже мало напоминают изображения на стенах древних усыпальниц. А вот этот мальчик- варвар, как это ни удивительно, даже по внешности – настоящий Итум Те.

– Ты знаешь, что еще, помимо величайших военных побед, принес Чжанрайсинг, Князь Лавин, на землю Ургаха, – мрачно произнес Цзонхав.

– Да, безмерная любовь князя к своей жене-сестре положила начало проклятию, – кивнул Дордже, – Ибо это Чжанрайсинг, горя желанием воскресить умершую возлюбленную, породил своей магией гулей. И это стоило жизни ему самому, и чуть не погубило все, им созданное. Увы, великие люди способны совершать великие ошибки…

– Возможно, сын Ицхаль Тумгор принесет на наши земли проклятие пострашнее гулей, – скривил губы Цзонхав, – Не думай, что тебе удастся управлять им, будто одним из своих послушников, Дордже. Он придет не один, а со своим варварским войском, и вместо одних захватчиков мы будем иметь других,

Дордже помолчал.

– Скажи мне, Цзонхав, – неожиданно сказал он, – Когда Итум Те пришли на землю Ургаха, кого было больше?

– Естественно, шерпов, – недоуменно буркнул тот, – Итум Те были умнее, лучше организованы, владели магией и местное население постепенно переняло их обычаи, обряды, веру…

Дордже выжидающе молчал.

– Ах, вот ты о чем, – Цзонхав нахмурился, – Но это дело нескольких поколений…

– Я стараюсь думать несколько дальше, чем на тот путь, что мне отпущен, – усмехнулся жрец, – Варвары – дети в смысле цивилизованности. Куаньлины же обладают культурой, которую считают высочайшей из всех под небесами. Придя сюда, они в первую очередь сделают то, до чего никогда не додумаются варвары: уничтожат нас. Монахов Ургаха. Его плоть и кровь, его легкие и печень, – все то, что делат нас неповторимыми. И обустроят здесь еще одну куаньлинскую провинцию: размеренную, церемонную и покорную. Верно, это случится не за один день. Уничтожать секты будут одну за другой, торгуясь и улещая оставшихся. Но это будет так.

Цзонхав все еще переваривал услышанное, в то время как остальные негромко переговаривались

– Я бы выждал, – наконец, глубокомысленно изрек Гедун Дуба, – С назначением госпожи Элиры, конечно, нет, пускай становится главой школы: уж больно занесся князь, чтобы решать вопрос, быть в Ургахе какой-либо секте или нет. А с остальным бы выждал.

– Согласен, – кивнул Цзонхав, и мило улыбнулся Элире, – По красоте так новая избранница школы не уступает старой.

Элира никак не прореагировала на лесть, напряженно глядя на Дордже Ранга.

– Потом будет поздно, – спокойно сказал тот, – Потом мы станем ему не нужны, и он возьмет то, что принадлежит ему, силой. А я бы хотел избежать больших потерь.

– Ты настолько высоко его оцениваешь? – скривился Хух-Хото.

– Настолько, – отрезал Дордже Ранг, – И тебе советую поглядеть немного вперед, – если, конечно, ты эти умения не растерял, занимаясь своими…выродками.

Хух-Хото вместо того, чтобы обидеться, осклабился в жутковатой улыбке.

– Мои гхи все еще служат князю. А нашему последнему творению ты вполне по зубам, Дордже. Так что не забывайся.

Дордже Ранг неопределенно пошевелил пальцами, – то ли извиняясь, то ли отметая услышанное.

Цзонхав, казалось, полностью ушел в себя, бормоча:

– Военные победы этого мальчика и впрямь поражают воображение. Второе воплощение Чжанрайсинга…Или… да какая разница! Ни один смертный не устоит перед соблазном занять столь высокое положение! И это сделает его нашим – нашим до мозга костей… Никто так не стремится доказать чистоту своей крови, как полукровки…

Дордже Ранг, услышав это, бросил:

– Ты наконец-то включил мозги? Это похвально!

Помолчав, добавил:

– Над империей куаньлинов давно сгущаются тучи. Нити судеб обеих стран сплетаются в одну причудливую нить, и мы, вещие, обязаны найти ее, когда она еще кажется одной из тысяч в бесформенном мотке пряжи. Я полагаю, что отыскал ее.

– Что ж… – после долгого молчания проговорил Хух-Хото, – Ты сказал достаточно, чтобы заинтересовать меня. Предположим, я соглашусь с твоими доводами. Но я не уверен, согласится ли с нами сам наш, – я правильно понимаю? – ничего не подозревающий кандидат, – На его месте я бы в первую очередь заподозрил ловушку.

– Предоставьте это мне, – невозмутимо улыбнулась Элира, – Я думаю, у меня найдется пара аргументов для него и его матери.

***

За отупением и болью, последовавшим за падением Шамдо, пришла тревога. И она разъедала его, как ржа разъедает меч. Время неслось вскачь, словно конь, сорвавшийся с привязи, а дела, которые необходимо было сделать, только нарастали, грозя погрести его под собой. Иногда Илуге казалось, что он держит в руках огромную тонкую паутину, силясь удержать ее на ветру и чувствуя, как под порывами ветра она вот-вот рассыпется, оставив в руках невесомые бесформенные обрывки.

Его войско, распыленное по просторам обеих Гхор, становилось неуправляемым. Несмотря на то, что города сдавались один за другим практически без сопротивления, Илуге не чувствовал себя победителем, – скоре, пастухом, пытающимся в одиночку собрать разбегающуюся отару.

Все вокруг были все время чем-то недовольны. Недовольны его решением, – совершенно необходимым, – не брать дань с захваченных городов и бросить всю ее на укрепление крепостей. Недовольны разделом добычи. Недовольны необходимостью оставаться на чужих землях вместо того, чтобы героями вернуться к родным очагам, разворачивая перед женщинами дорогие шелка и хвастаясь табунами тонконогих куаньлинских коней, дорогой упряжью, усыпанным драгоценными каменьями оружием и прочими дарами, которые по праву полагались воинам за эту беспримерную победу.

Илуге весь этот месяц провел в седле, ночуя где придется, и следуя из одной крепости в другую с небольшим отрядом. То, что он видел, его в основном не радовало. Захватив крепость, степняки становились ужасающе беспечны: они либо грабили население, нарушая все отданные им приказы, либо принимались пировать, позабыв о всякой осторожности. Несколько сотен людей, в-основном из тэрэитов, вообще забрали свою часть добычи и ушли домой. Военные вожди, которые по традиции возглавдяди набранное в каждом племени войско, считали возможным вести себя как им вздумается, как только оказывались вне поля его зрения. Ему еще подчинялись, – но Илуге понимал, что, как только его отряд скроется на горизонте, все будет по-прежнему. Пожалуй, только Эрулен (которого он застал, развалившегося на шелковых подушках во дворце наместника в обнимку с двумя куаньлинками, пьяного и бешабашного) до какой-то степени осознал, что им всем предстоит. Отсальные искренне не понимали, зачем им всем эти бесполезные груды камня в то время, как можно вернуться в степи, гоня перед собой вереницы куаньлинских рабов.

А основной удар куаньлинов еще впереди, – и Илуге понимал это.

Сейчас его путь лежал в Чод – столицу Западной Гхор, недавно занятую ими. Этот крупный город, – второй после Шамдо, – теперь следовало превратить во второй рубеж обороны, место для сбора оружия и припасов, размещения раненых и изготовления новых хуа пао. Кроме того, Чод был в обеих Гхор единственным городом, который Илуге приказал бы взять, невзирая ни на какое сопротивление. У него были к тому свои причины.

При приближении к городу он отметил, что хотя бы стража у ворот выставлена как положено. Впрочем, заслуга в этом скорее не Джурджагана. Илуге поморщился от этого, однако вынужден был признать: куаньлинская военная машина намного лучше приспособлена к тому, что им предстоит. Степняки взяли Шамдо, используя свою, непривычную куаньлинам тактику. Однако сейчас все изменилось, и придется осваивать другие способы ведения войны.

Воины у ворот, – куаньлины, – приветствовали Илуге, склонив головы в шлемах с султанами и слегка наклонив украшенные кисточками пики. Илуге сдержанно кивнул, проезжая узкими улочками к громаде дворца. Здания, казалось, давили на него со всех сторон.

Он неуютно передернул плечами: в городах куаньлинов ему все время казалось, что его заперли в клетку. Ведь какой степняк будет сидеть целыми днями в юрте? Юрта – она на то и юрта, чтобы она следовала за воином, а не воин за ней. А тут, все, похоже, слишком привязаны к своим жилищам: сидят в них целыми днями, переходят из одной комнаты в другую. Разве можно так жить, на целые дни, – нет, месяцы! – накрывая себе голову этим ужасным потолком? Находясь здесь, Илуге чувствовал себя так, словно постоянно таскает его на плечах. Взгляд его постоянно упирался в стены, ширмы скрывали каких-то бросавшихся врассыпную людей, присланных якобы прислуживать ему. Все это было непривычно и неприятно.

Перед еще одними воротами, отделявшими дворец наместника от остального города (Великое Небо, сколько же стен!) Илуге встречала кланяющаяся колонна куаньлинов в красных и лиловых одеждах, которые почтительно проводили " великого вождя" во " дворец, достойный его светлости". Там, сидя в кресле наместника, его ждал Джурджаган. Илуге хватило одного взгляда на рыжего джунгара, чтобы понять, что тот так же зол и измотан, как и он сам. Поднявшись ему навстречу, Джурджаган сошел по трем ступенькам ему навстречу, уступая ему место, и встал за его правым плечом. Ли Чи,командующий куаньлинским гарнизоном, занял место слева.

Илуге раздраженно повел бровью. Куаньлинский церемониал, торжественный, пышный и длительный, навевал на него тоску, но ему приходилось следовать ему везде, подчиняясь непонятным традициям покоренного народа.

Он покосился на Ли Чи, все еще не в силах искоренить подозрительность. Глядя на его невозмутимое лицо с раскосыми, широко расставленными глазами и высоким выпуклым лбом, Илуге подумал, что всегда при взгляде на этого человека будет вспоминать одну и ту же сцену.

Когда они месяц назад подошли к Чод, город встретил их наглухо закрытыми стенами и засыпанными колодцами обезлюдевших деревень. По всему выходило, что предстоит долгая и изнурительная осада. Однако буквально наутро после того, как Джурджаган и Илуге стали лагерем на небольшом холме неподалеку, Чод неожиданно выслал людей для переговоров. Толстый куаньлин в немыслимо ярких фиолетово-зеленых одеждах через переводчика передал ему, что мноуважаемый Эн Вэй, наместник, просит у него прощения за неподобающий прием и готов обговорить условия почетной сдачи. А дабы у " великого вождя благородного народа" не оставалось сомнений в искренности намерений наместника, господин наместник осылает ему голову непокорного смутьсяна, осмелившегося " не склонить голову перед великим избранником небес". Посланник открыл привезенную с собой обитую розовым шелком коробку, и Илуге с отвращением узрел в ней отрубленную голову с крупными, тяжелыми чертами немолодого воина, уставившуюся на него взглядом тусклых невидящих глаз.

Из многословных объяснений следовало, что это голова Фуай Чи, командующего гарнизоном Чод и принявшего решение держать оборону города, нарушив волю наместника. Илуге принял ужасный подарок, распорядившись похоронить голову с почестями по куаньлинскому обряду: мужественного врага следует уважать. На следующий день безупречно построенный куаньлинский гарнизон в полном составе вышел из распахнутых ворот Чод, упал перед Илуге на одно колено и поклялся в верности новому командующему. Во главе гарнизона на прекрасном сером с белыми бабками коне шел Ли Чи. Сын казненного полководца.

Это было удивительно и не поддавалось объяснению с точки зрения Илуге, – если только сын убитого командующего не был трусом. Они с Джурджаганом долго обсуждали вероятность ловушки, когда их с великими почестями проводили во дворец наместника. Илуге принял решение рискнуть.

Именно там, в невиданно роскошном зале, вымощенном плитами красного, белого и зеленого камня,с причудливо украшенными колоннами Ли Чи, встречавший своего нового господина вместе с наместником, зарубил его прямо на глазах Илуге одним плавным неуловимым движением, бросил меч и остался ждать со склоненной головой.

Стражники Эн Вэя бросились было к убийце, однако тут же застыли, ожидая приказаний. Глава стражи бросился на колени, обращаясь к Илуге:

– Разреши нам казнить убийцу!

Илуге переглянулся с Джурджаганом и медленно произнес:

– Вначале я хочу выслушать его. Говори!

Ожидавший немедленной смерти Ли Чи поднял голову.

– Мой господин, – хрипло сказал он, – Господин Эн Вэй приказал казнить моего отца за его якобы измену, хотя он только исполнял долг полководца. Однако, в силу принесенной мной присяги я дал клятву выполнять беспрекословно все его приказы, хранить его тело и дом, жизнью и смертью. Убить его – означало нарушить клятву – а воин, не умеющий соблюдать принесенную им присягу, и не воин вовсе. Приказав же мне перейти на службу к тебе, наместник освободил меня от присяги ему. Но, как говорят, сын не может жить под одним небом с убийцей своего отца. Я выполнил то, что требовала от меня честь воина. Теперь ты можешь сделать со мной все, что захочешь, мой господин.

Илуге медленно кивнул. Ему понравилась бесстрашная отстраненность в глазах куаньлина.

– И по нашим обычаям смерть отца требует отмщения, – произнес он на куаньлинском языке, на котором уже выучился говорить довольно неплохо, – Освободите его!

Так Ли Чи занял свое место рядом с ним. И, признаться, Илуге не пожалел об этом. Даже если предположить, что куаньлинский военачальник не говорил всего, Илуге все равно узнал о том, что его интересовало, – а интересовало его государственное и военное устройство куаньлинов, – немало удивительного.

Из объяснений Ли Чи Илуге уяснил, что вся система куаньлинов подразумевает службу не племени, роду или конкретному человеку, а некоей "должности". Завоевав себе " должность" (а наместник Западной Гхор фактически передал ему свои полномочия), Илуге автоматически становился во главе иерархической военной цепочки и теперь командовал не только гарнизоном Чод, но и гарнизонами всех городов провинции. То есть почти семью тысячами куаьлинских воинов, для которых правильным проявлением чести воина является безоговорочное подчинение командиру, кем бы и каким бы он ни был. Еще более удивительным было, что куаньлины не воспринимали его приход в Шамдо как плен или поражение. Для них просто один начальник заменил другого, пояснял ему Ли Чи, и до того момента, кода не поступит непосредственный указ императора, им надлежит подчиняться ему, Илуге.

Окончательное решение насчет того, как следует относиться к Ли Чи, помог ему принять не кто-нибудь, а маленький повар, которого Илуге еще раньше велел доставить из родного становища, чтобы тот обучал его языку и обычаям куаньлинов. На осторожные вопросы Илуге тот только пожал плечами:

– Мой господин, в этом нет ничего удивительного. Ли Чи и его отец возводили свой род к древним правителям этой земли, князьям Го. А династия Го, как и все княжество, были завоеваны куаньлинами всего триста лет назад. Поэтому в его глазах служить куаньлинам и служить варварам практически одно и то же. Кроме того, его войско почти полностью набрано из гхорцев, которых все эти годы весьма притесняли непомерными налогами. Облегчи их бремя – и гхорцы пойдут за тобой.

Илуге провел бессонную ночь, размышляя об этом. А наутро его вестники, загоняя коней, отправились в каждый из захваченных городов с приказом угэрчи принять присягу сдавшихся крепостей и немедленно прекратить все вооруженные столкновения. Следом Илуге выехал сам, предварительно приказав Ли Чи поднять все старые архивы за последних пятнадцать зим, и разыскать всех служивших в это время при дворе наместника людей.

И вот теперь он вернулся. Выслушав короткий отчет Джурджагана, а также длинный и витиеватый, – нескольких куаньлинских сановников, обеспечивавших сохранность приказов, укрепление стен, учет оружия и прочая, Илуге с нескрываемым раздражением позволил проводить себя на на " скромный ужин", устроенный в честь его присутствия вездесущими куаньлинскими льстецами. Куаньлинские застолья, в отличие от джунгарских, где ценилась сытная еда, крепкая арха, дружеское застолье и соленая шутка, были чудовищно долгими. Он уже покорно смирился с этой церемонностью, с тем, что везде ему, кланяясь, подносили бесконечные маленькие тарелочки с чем-то, что он вообще не мог определить на вкус, цвет и запах. Илуге откусывал каждый кусок с твердым ощущением, что его травят, и только маленький повар удерживал его от того, чтобы не выплюнуть еду. Он пробовал блюда, подающиеся угэрчи, кивал с невозмутимым и важным видом, и это означало, что можно есть. Илуге ел.

Вина куаньлинов тоже были, на его вкус, слишком сладкими и тягучими, от них тело делалось расслабленным, а голова – пустой и легкой. А потом, еще приходилось слушать, вглядываясь в непривычную мимику, осваивая незнакомый язык. Иногда после таких церемоний Илуге всю ночь до утра держал у себя своего маленького куаньлина, пытливо выспрашивая:

– Почему какой-то человек выкрикивает имена входящих? Они что, не знают друг друга? Почему они так часто кланяются? Что означает " Великая Девятка"? Почему они пришли в такой ужас, когда я одел желтый халат?

Женщины куаньлинов, которых ему тоже предлагали в каждом городе, (это вроде как входило в ритуал торжественной встречи) обычаю, тоже были странными: тоненько пищали неестественно высокими голосами и не давали себя раздеть до конца. Ему даже за этим пришлось обратиться за разъяснениями. Оказалось, куаньлинские представления о красоте не оставляют места полной наготе. Это было, по мнению Илуге, совершенно необъяснимо. Сегодня он отослал их без всякого сожаления.

Солнце давно уже село за горизонт, когда он, наконец, смог добраться до своей спальни.

Она все еще казалась ему душной и неудобной, несмотря на то, что свободного пространства в ней было куда больше, чем в самой большой из юрт.

Когда Илуге в первый раз попал сюда, он вообще распорядился поставить свою походную юрту прямо посреди этой комнаты, однако, едва его воины принялись выламывать паркет, чтобы вбить каркасные колья, как прибежал какой-то толстый сановник и, бухнувшись в ноги, принялся что-то путано объяснять. Илуге неохотно уступил, настороженно оглядывая резные панели и непонятные предметы обстановки.

Впрочем, кое-что Илуге действительно понравилось. Например, купальня. Однако пришедшие одеть его наутро слуги были бесцеремонно изгнаны вон. Всплескивая руками, позже они рассказывали, что великолепное, убранное покрывалами из тончайших шелков и птичьих перьев ложе осталось нетронутыми, а ужасный беловолосый варвар спит на ковре и встречает с обнаженным мечом всякого, кто пытается пройти в дверь, чтобы убрать комнату или поменять на свежую воду в вазах с цветами.

Сейчас же ему пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не завалиться в чем есть на пуховое ложе. Однако, несмотря на то, что после долгой скачки и ночевок на голой земле тело ломило, а глаза слипались, Илуге приказал немедленно вызвать к себе Ли Чи.

Было то, о чем Илуге никогда не забывал, что врезалось в его память, словно высеченное в гранитной скале. Позапрошлой весной, после того ужасного поражения, у него состоялся непростой разговор с Кавдо. Вождь ичелугов, надо сказать, не стал юлить, когда угэрчи задал ему вопрос, разъедавший его все эти годы, как соль разъедает рану. Вопрос о набеге на лханнов.

И Кавдо ответил, не отводя глаз. Ответил, что нападение на маленькое мирное племя лханнов ичелуги совершили, снесясь с наместником Западной Гхор. Что именно в Чод они продали всех пленных и все награбленное. За исключением нескольких детей, которые могли умереть, не перенеся дороги. Среди тех детей были Илуге и Янира – теперь, когда слава об угэрчи разошлась, они оба знали это. И оба знали о том, что с тех пор волею богов племя ичелугов было проклято.

Именно поэтому Чод был единственным городом в обеих Гхор, который Илуге приказал бы штурмовать, невзирая ни на что. Этот город хранил в себе то, что вот уже много зим мучило его неотступно.

Ли Чи явно предугадал, зачем его вызвали, так как явился, неся с собой несколько плотно свернутых, пожелтевших от времени бумаг со свисающими сургучными печатями. На вопросительный взгляд Илуге он с низким поклоном он предпонес ему бумаги:

– Я надеюсь, что сумел разыскать то, что представляет для вашей светлости интерес.

Илуге озадаченно взял бумаги и повертел их в руках. Как может ветхий кусок бумаги иметь отношение к тому, что случилось пятнадцать зим назад? К убийству целого племени?

Он сощурился, пытаясь понять разбегающиеся перед глазами куаньлинские значки, потом вернул Ли Чи свиток и резко приказал:

– Читай!

Ли Чи несколько смущенно откашлялся, и начал читать:

Год 1359 от начала правления императора Кайгэ. Месяц Хризантем, семнадцатый день.

Наместник провинции Западный Гхор – Первому Министру.

Доклад о состоянии дел в провинциях.

Следуя высочайшему повелению, мы внимательно следим за происходящим на севере. Последние гадания явственно указывают, что северное направление входит в долгий и неблагоприятный для него период И (разобщенность), а потому военную угрозу для наших земель следует считать преувеличенной. Эти люди (если их возможно называть людьми, подобно жителям Срединной), – Ли Чи споткнулся, замялся и пробормотал, – Ну, дальше следуют несущественные детали…

– Читай все! – мрачно повелел Илуге. Ли Чи повел плечами и несколько неуверенно продолжил:

– … грубы, тупы, неотесанны и совершенно не имеют представления о дисциплине. Они не знают величайших достижений цивилизации, – счета и письма, живут в странных складных домах и не брезгуют сырым мясом, которое, напротив, считается у них деликатесом. Поклоняясь деревянным божкам, они намазывают им голову бараньим жиром в качестве приношений. Большинство из них так бедны, что им приходится наниматься в рабство к более богатым соплеменникам. Они часто ведут между собой войны с большими потерями с обеих сторон, однако не имеют представления о регулярных маневрах и военных сооружениях. Их единственным воинским достоинством является отличные навыки управления лошадьми, их единственным богатством – стада полудиких животных, которые по качеству мяса и шкур значительно уступают равнинным.

Всего варварских племен двенадцать, из них самыми сильными считаются джунгары. К прискорбию, их хан отверг наши дары и принял наших посланников весьма сдержанно. В связи с этим мы были вынуждены изменить свои первоначальные планы и использовать иные возможности для проведения желаемой Вами политики. Однако успех в этом деле, тем не менее, достигнут. Благодаря скрытому маневру с нашей стороны, намечавшийся военный союз под предводительством джунгаров развалился. В настоящее время девять из двенадцати степных племен охвачены войной. Камнем преткновения послужило нападение племени ичелугов на маленькое горное племя лханнов, искусно спланированное с нашей помощью. Выполняя свою часть уговора, ичелуги продали нам на границе всех захваченных пленных. Остальная добыча столь ничтожна, что не заслуживает упоминания. Пользуясь случаем, нижайше просим Вас оповестить, будут ли какие-то указания насчет дальнейшей судьбы пленных? По нашему скромному разумению, всех их следует уничтожить вместе с иными свидетельствами.

Резолюция Первого Министра: утверждаю.

Илуге долго молчал. Не то чтобы услышанное стало для него новостью. От вождя ичелугов Илуге и без того знал достаточно. Просто перед глазами снова встало разрушенное становище, мечущиеся в едком дыму окровавленные люди, умирающая женщина, которую он много лет считал матерью и поклялся отомстить за нее. Теперь он намного лучше знал, что такое война. Возможно, в одной из разрушенных, сожженных дотла куаньлинских деревень тоже остался такой мечтающий о мести мальчик. И теперь, через эти пятнадцать зим, пройдя до самых стен Чод, разрушив Шамдо и убив куда больше людей, нежели все племя лханнов, вместе взятое, Илуге чувствовал, что его цель не стала ближе. Что она отодвигается, – снова и снова, будто он пытается догнать горизонт. Ли Чи – счастливец, хоть он и не подозревает об этом: боги дали ему возможности выбора, возможность мести и возможность остаться в живых. Последнее – может быть, как раз потому, что путь мести самого Илуге оказался куда более запутанным. И оттого, что узнал Ли Чи, проще ничуть не стало. Те, кто подписал эту бумагу, давно мертвы. Под документом стоит подпись даже не Эн Вэя, а его предшественника, человека, Илуге вовсе незнакомого. А Илуге так хотелось бы, чтобы его враг, которого он ненавидел все эти годы, обрел, наконец, конкретные черты.

Уже не в первый раз это происходит. Когда-то, ослепленный обидой и свежей памятью о рабском ошейнике, Илуге уже готов был решить все одним ударом. Но нить его судьбы вдруг увела его совсем в другую сторону – чтобы, как оказалось, привести к совсем иной правде… И все же… что-то в этом узоре до сих пор казалось неоконченным, незавершенным.

– Это все? – коротко спросил он.

Ли Чи, ожидавший гнева угэрчи после столь унизительных высказываний, изложенных в докладе, незаметно перевел дух.

– Есть еще одна, совсе небольшая записка, – заторопился он, – В ней нет прямого упоминания о связи с изложенным делом, но мне кажется, она много говорит о причинах произошедшего. Вот ее текст:

Год 1359 от начала правления императора Кайгэ, третий день месяца Сливы

Донесение начальника караула наместнику провинции Западный Гхор

Выражая нижайшее почтение Хранителю Шафрановой печати, докладываю: сегодня при осмотре каравана, прибывшего через перевал с запада, был схвачен подозрительный человек. При нем обнаружено 5 камней величиною с орех, именуемых опалами. На вопрос об их происхождении человек отвечал, что такие камни добывают в горах северные варвары из горного племени лханнов, и меняют их ургашским торговцам на зерно, виноград и фиги. Обмен держится в большой тайне, так как подобная торговля для Ургаха безмерно выгодна. Человек же этот после примененных к нему мер убеждения весьма покладист и утверждает, что знает, где именно лханны прячут свои сокровища. Прошу Вас распорядиться насчет него и конфискованных у него ценностей.

Резолюция начальника провинции Западный Гхор: освободить и доставить для допроса.

– Значит, причиной всему этому, по-твоему, обычная корысть? – Илуге неторопливо вытащил меч. Полюбовался замешательством, мелькнувшем в глазах куаньлина, и повернул к свету рукоять с радужным камнем, – Вот эти камни стоят у куаньлинов так дорого, чтобы за них убивать?

– Как оказалось, дороже чести, мой господин, – с горькой усмешкой заверил Ли Чи, – Упоминание о них в связи с последующими событиями заставило меня провести небольшое расследование. Я справился, доставлены ли камни, переданные вместе с пленными, в сокровищницу Чод или отправлены в столицу. Так вот, как оказалось, именно с этими камнями и связано назвачение господина Эн Вэя наместником. Просто в ту же ночь, как камни были переданы в сокровищницу, господин наместник совершил неслыханную вещь, – бежал с ними, предав доверие императора, оказанную ему честь, предав свою должность, будто не чиновник высокого ранга, а раб, укравший чашку сырого риса! Посланный вдогонку за ним отряд растворился безо всякого следа, удалось отыскать только одну насмерть перепуганную лощадь, которая с тех пор была совершенно непригодна для ходьбы под седлом. И тогда из столицы империя прислала нового наместника. Эн Вэй, в отличие от своего предшественника, куда больше драгоценностей любил публичные казни…, – глаза Ли Чи затуманились, на скуле заиграл желвак.

– А что случилось с пленными? – мрачно спросил Илуге.

– Об этом нет никаких упоминаний, – ответил Ли Чи, – Что само по себе странно, так как, даже если об их… умерщвлении… был бы отдан приказ, он должен быть соотвествующим образом отражен в архивах. Не говоря уже о том, что, если пленники оставились в живых, их не могли просто выпустить. Есть упоминания, что какое-то время они содержались в общем пыточном зале – из-за его просторности. Однако после бегства наместника они тоже словно растворились. Возможно, все бумаги, относящиеся к их судьбе, он уничтожил или забрал с собой.

– То есть… кто-то из них может быть жив? – осторожно спросил Илуге. Пусть он сам не лханн, но зато как обрадуется Янира, если удастся отыскать хоть кого-то из ее родного племени!

– Я… не думаю, – с усилием произнес Ли Чи, – История империи обычно не зря молчит о пропавших…

***

Отпустив Ли Чи, Илуге сразу же заснул мертвым сном. Проснувшись наутро он, как это ни странно, чувствовал себя так, словно с его плеч свалился тяжелый груз. Несмотря на то, что история его мести получилась какой-то скомканной, совсем не похожей на те, что распевают за чаркой архи сказители. Но он хотя бы нашел доказательства того, что этот замысел осуществлен куаньлинами. И он, Илуге уже заставил их (пусть пока не тех самых!) заплатить за это. Придет время – он доберется и до их столицы, и вырвет сердце из груди человека, написавшего " Утверждаю". Однако, как бы ни было для него важно прошлое, сейчас следовало подумать о настоящем. И будущем. Илуге вызвал Джурджагана. Тот пришел, разводя руками, с Ли Чи по пятам.

– Угэрчи, на площади перед дворцом собралась толпа. По их словам, – Джурджаган неприветливо кивнул на Ли Чи, – это люди, чьи тяжбы разбирает наместник.

– Это так, – невозмутимо закивал Ли Чи, – Наместник одновременно отправляет правосудие в той провинции, куда назначен. Мой господин, некоторые из них ехали по многу дней и долго ждали, чтобы их дело было рассмотрено… Прикажете убрать их от ворот?

Илуге тяжело вздохнул… и приказал пропустить просителей, предварительно осмотрев.

Помощь Ли Чи в этом деле оказалась неоценимой. Выслушивая многословные жалобы, Илуге с трудом продирался сквозь потоки слов к сути, требуя от Ли Чи уточнений совета, как следует поступить, а также объяснить, почему следует принять такое решение. Из-за этого даже когда солнце покатилось к закату, ему удалось принять только семерых просителей, а он уже чувствовал себя так, словно с утра объезжал одичавших жеребцов.

Он уже приказал дать пятьдесят плетей кожевнику, продавшему истцу бракованные кожи, отрубить правую руку вору, пойманному на рынке, и казнить нерадивого чиновника, уличенного в растрате. Восьмое разбирательство вызвало у него свербящую головную боль. Двое купцов прошлой весной снарядили в Ургах караван. Караван не дошел, – сняло неожиданной поздней лавиной, и купцы оказались в убытке. При этом один из них вложил две трети, а второй, – одну треть, поддавшись на уговоры первого. Да при этом один из них, – тот, что поддался на уговоры, – собирался жениться на дочери первого, и уже взял за ней богатое приданое, которое потратил. Однако, усомнившись в прозорливости будущего тестя, второй купец расторг помолвку, и решил отныне вести дела порознь…

Илуге хотелось приказать всыпать плетей обоим, – до того оба довели его своей многословностью, своей велеречивостью, бесконечными доказательствами своей правоты и бессовестным очернением друг друга. Как кто-то из них вообще надеяться на то, что они после такого породнятся, было для Илуге совершенно непонятно. Наконец, Ли Чи предложил ему решение: с купца помоложе взыскать половину от суммы приданого, и помолвку считать расторгнутой. Илуге, с трудом сдерживаясь, согласился с ним. Купцы, оба разочарованные, удалились, горестно стеная.

– Много еще?, – как можно безразличнее спросил он, кося глазами в сторону свитка, который один из чиновников с непонятным званием " хранитель печати" держал в руках: Илуге уже понял, что странные, похожие на птички значки на куаньлинских свитках могут означать самые разные вещи. Надо будет поскорее обучиться этому диковинному способу передавать то, что не может удержать память, передавая на дальние расстояния…

– Вы утомились, мой господин? – засуетился тот, – Если так, мы можем прервать прием немедленно, зачем же утомляться? И вправду уже пора как следует отдохнуть…

Его глаза стали масляными, и он хитровато и угодливо улыбнулся Илуге.

" Сиятельство" вздохнул.

– Вызывайте следующего, – велел он. Нет уж, лучше разбирать тяжбы, чем " отдыхать" в компании разряженных церемонных куаньлинских кукол или сидеть в своей комнате на третьем этаже дворца, не зная, чем еще себя занять. Жизнь в городе – это тоже клетка, только побольше: взгляд все время во что-то упирается, даже ветер – и тот все время приносит одну только вонь, вызванную человеческим скопищем. Как люди могут жить все время в этой вони и тесноте?

Следующим вошел старик и женщина с закрытым лицом. Едва увидев его, Илуге подобрался. Старик был одет во что-то неопределенное и невзрачное, но его глаза… в его манере смотреть было что-то…ургашское.

Лицо женщины было скрыто, но Илуге отметил, как она на входе пожала руку старику, словно одобряя или привлекая к чему-то внимание. Ее походка тоже не была искусственно-жеманной, как их странная мода предписывает ходить куаньлинкам, – она шла по залу обычной походкой уверенной в себе женщины.

Ли Чи, видно, тоже заметил в гостях что-то странное, так как немедленно подал знак стражникам, которые бодро подскочили к вошедшим и первым делом сорвали с лица женщины закрывавший его платок.

Илуге вскочил со своего кресла.

– Дошли слухи, что ты хорошо судишь, угэрчи Илуге, – весело прищурясь, сказала Элира, – Вот, решили посмотреть, – а может, и впрямь в Гхор судят лучше нашего?

Слова были шутливым, радость – неподдельной, но слова…слова были с каким-то подтекстом. А, ладно, потом разбираться будем.

Илуге сделал стражникам весьма выразительный жест убираться, обернулся к Ли Чи.

– На сегодня все. Я встретил…давних друзей и приму их у себя. Пришлите моего повара.

Коротко поклонившись, Ли Чи удалился, однако в его глазах Илуге уловил оттенок неприязни и подозрения. Здесь, на границах, взаимное неприятие куаньлинов и ургашей ощущалось довольно сильно. За ним, шелестя подами длинных цветастых одежд, потянулись остальные чиновники.

Избавившись от них, Илуге, наконец, позволил себе улыбнуться. Оглядел Элиру с головы до ног. Жрица была одета во что-то столь же невзрачное и потрепанное, но он бы ни за что не перепутал ее с крестьянкой. Так же, как и свою мать. И зачем им понадобился такой нелепый маскарад?

– Я рад тебя видеть, – искренне сказал он, – Может быть, мои желания тоже сбываются, как у моей матери? По крайней мере, я много раз винил себя в твоей гибели и желал когда-нибудь увидеть тебя снова!

Элира улыбнулась, явно польщенная, однако старик застыл на месте, взгляд его сделался совершенно пронзительным. Он хотел что-то сказать, но затем с видимым усилием сдержал себя.

Илуге, как радушный хозяин, повел их к себе. Он никак не мог запомнить расположение комнат в этом муравейнике, и по дороге спутал, приветливо раскрыв дверь к каким-то купающимся женщинам. После чего, донельзя смущенный, он довел их, наконец, до дверей своих покоев и усадил по степному обычаю в круг на огромном цветном ковре. В серых глазах Элиры читался еле заметный восторг по поводу досадного происшествия, что несколько мешало ему начать разговор.

– Так, значит, мальчик вырос? – выгнув бровь, насмешливо спросила она, – Я слышала, ты теперь угэрчи.

– Таков выбор Тэнгэрин Утха, – Илуге пожал плечами, и перевел взгляд на старика, – Ты познакомишь меня со своим спутником?

– Не тревожься, – Элира разгадала промелькнувшую в его голосе нотку беспокойства, – Позволь познакомить тебя с Дорджем Рангом, настоятелем ургашской школы Уззр. И моим спасителем.

Значит, это тот человек, что спас Элиру тогда на площади. Тогда, когда Илуге не сумел о ней позаботиться, потерял в суматохе, занятый лишь тем, чтобы спасти жизнь своей матери. Он у Элиры в долгу. Оба это знали.

Старый монах вызывал у него чувство, схожее с тем, что он ощущал при взгляде на Заарин Боо еще до того, как узнал, кем ему приходится. Любопытство и уважение, смешанное с опаской. Зелено-коричневые узкие глаза, кажется, прожигают насквозь, холодно ворочают в голове самые сокровенные мысли… Илуге резко одернул себя: этот и вправду может все это, – в конце концов, мать говорила, что она обладает не слишком выдающимися способностями!

Старик благостно кивнул.

– Так вот ты каков, мальчик Ицхаль, – по манере говорить можно было бы предположить, что ургашская княжна для него, – любимая, хоть и капризная, внучка. Илуге против воли почувствовал, как подбирается.

– Мой отец, Заарин Боо, которого я недавно обрел, является самым сильным шаманом во всей Великой Степи, – сказал он, – Так что я не только " мальчик" моей матери.

Глупо, конечно, и по-мальчишески. Недостойно угэрчи. Но что-то в этом старике раздражало его.

– Она нашла его? – воскликнула Элира, оставив без внимания его выпад, – Это же просто чудо! Они здесь?

– Они оба, мои родители (теперь ему очень нравилось говорить это), должны скоро прибыть сюда. Они послали вестника, что уже в пути, восемь дней назад. Я ждал их еще вчера.

– Как вовремя! – снова воскликнула Элира, но на этот раз без прежней воодушевленности, косясь на старика.

– Вовремя для чего? Уж не затем ли вы здесь, чтобы втянуть мою мать в очередные ургашские распри? – нахмурившись, спросил Илуге. Сидеть тут и болтать о том о сем с этим опасным стариком… Он был не уверен, что хочет этого. Можно было бы подождать до приезда Ицхаль, но… пусть будет как будет

– Ты проницателен…угэрчи Илуге, – сказал старик, – Но – нет.

Потом усмехнулся, – понимающе и слегка нахально:

– Не хочешь ли ты занять принадлежащий тебе по праву трон Ургаха, угэрчи Илуге?

Он не спрашивал его о планах, – он говорил как его повар, уговаривая откушать " еще вот это". Челюсть Илуге отвалилась, и старик удовлетворенно сплел пальцы, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

Элира бросила на Дордже Ранга укоризненный взгляд.

– Ургах? Не хочу! – придя в себя, решительно отвечал Илуге. Это было бы заманчиво, не ввяжись он только что в настоящую войну с куаньлинами. Следом холодным пониманием пришла другая мысль: это не может быть серьезно, – эти жрецы, считая его глупым мальчишкой, который очертя голову ринется отвоевывать свой титул, хотели заманить его. Используя для этого Элиру…

Губы Илуге чуть сжались. Так Элира заодно с ними или нет? Неужели она может предать? Хотя почему нет? Он ведь ее предал – бросил одну против гхи там, на площади…

– Смотри, Элира, – весело сказал старик, – Мальчик-то тебя подозревает.

Проклятый старик читает его мысли! Илуге исподлобья глянул на Дордже Ранга, отчего тот неожиданно и резко посерьезнел:

– Никакой ловушки, угэрчи. Ты – наш. Ты нам нужен. Элира не предавала тебя – хотя да, мы с ней сообщники.

Он нужен этим могущественнейшим в подлунном мире людям, способным ходить по воде аки посуху, переноситься на огромные расстояния и убивать движением бровей?

– Почему? – только и выдохнул Илуге.

– Потому что с тобой мы завоюем куаньлинов, а без тебя куаньлины завоюют нас, – просто ответил старик.

Повисло долгое молчание.

Наконец, Илуге вздохнул.

– Даже если бы и хотел, то сейчас – не могу. Мы захватили две куаньлинские провинции, и со дня на день ожидаем их армию.

– То, что происходит сейчас в Ургахе, должно быть для тебя куда важнее этой…суеты, – промурлыкал старик.

– Суеты? – Илуге колюче глянул на ургаша, – Должно быть, ты, монах, и впрямь не ценишь свою жизнь. И чужую тоже. Но ко мне это не относится. Я повел на Шамдо это войско и не оставлю его ни за какие сомнительные титулы, которые в своей глупости ты смеешь мне предлагать.

Илуге почувствовал, как красная пелена ярости застилает ему глаза. Этот вонючий старик посмел назвать смерть тысяч его лучших воинов суетой! Не будь с ним Элиры, он вбил бы эти поганые слова ему в глотку. На кончике своего меча.

Элира, почувствовав вспышку его ярости, явно забеспокоилась, а старик, напротив, как будто еще больше обрадовался.

– А если я предложу не только титул?

– Да хоть Луну с неба! – Илуге презрительно прищурился, – Нет под этими небесами ничего, что заставило бы меня поменять решение.

Старик действительно раздражал его. Раздражала его уверенность в исходе дела, словно он, Илуге, глупый суслик и своей головы ему недостаточно.

– Я полагаю, лучше будет дождаться приезда твоей матери, – торопливо вклинилась Элира, уловив повисшее в воздухе напряжение, – А до этого все мы бы хотели немного познакомить тебя с тем, что тебе предстоит… что тебе может быть интересным.

– Здесь нечего думать, – Илуге постарался, чтобы его взгляд был таким же тяжелым, как у хана Темрика в минуту гнева, – Я сказал.