Илуге сквозь кольчугу раздраженно мял свою левую руку. Иногда она принималась ныть чужой, противной, ноющей болью, и холод, распространявшийся от нее по всему телу, невозможно быть ничем изгнать – даже снадобья Онхотоя не помогали. Впрочем, ему грех жаловаться – из тех двенадцати, кто вместе с ним имел безрассудство поучаствовать в Тэнгэрин Утха – Небесном испытании, – четверо умерли там же, на месте, а еще двое впоследствии сошли с ума.

После битвы у Трех Сестер, беспощадной и практически ничего не решившей, куаньлины отошли, однако Илуге не сомневался, что в горных крепостях у Трех Сестер оставлен внушительный гарнизон. И что весной они вернутся – с новыми силами, с новыми орудиями. Степняки тоже, согласно заведенному испокон веков порядку, собрались было зимовать по домам, однако Илуге предложил вначале отпраздновать совместно победу на землях джунгаров, что с охотой было воспринято всеми, кроме хана джунгаров, Чиркена. Который, пожалуй, в самом скором времени выскажет ему, Илуге, свое недовольство. Однако в военное время власть угэрчи такова, что с ней приходится считаться даже ханам, а уж прослыть негостеприимным у степняков – большое оскорбление!

Илуге, следует сказать, на это и рассчитывал. Главное – дождаться встречи с Чиркеном, а там он, да помогут ему духи предков, сумеет все объяснить.

Его походная юрта была маленькой и низковатой для него и он не мог, как ему нравилось, мерить ее шагами взад-вперед, что обычно успокаивало и позволяло спокойно и взвешенно все обдумать. Здесь же Илуге через два шага упирался носом в закопченную обрешетку и, казалось, вот-вот выглянет из дымового отверстия наружу! Тоже мне – юрта, достойная великого вождя!

Илуге привычно подавил гнев и опустился на пятки. Налил себе из пузатого бронзового чайничка отвара листьев чжан, – свое недавнее увлечение, – и поморщился, так как напиток уже остыл. Отхлебнул, подержал чуть горчащую жидкость во рту, проглотил.

Пока у него есть только смутная идея. Прежде, чем он выскажет ее на грядущем совете вождей, который он назначил, каждое слово, каждый довод должен быть отточен, словно хороший клинок перед боем. С некоторых пор Илуге начал понимать, что слова – такое же оружие для вождя, как и меч – для воина.

– Угэрчи! – дверной войлок откинулся, впустив в юрту поток свежего морозного воздуха и мелких танцующих снежинок. Илуге кивнул, приглашая топтавшихся у входа людей войти. Показалась курчавая голова Тургха, следом за ним, довольно сильно пригнувшись, в юрту ввалился Чонраг. Эти двое, против всякого обыкновения, стали закадычными друзьями, немало удивляя этим и самого Илуге, и многих воинов из обоих племен, к которым они принадлежали.

Глядя, как они усаживаются, Илуге подумал, что, возможно, разгадка кроется в том, что оба – и косх, и джунгар, – слыли у своих недотепами. Именно это в свое время прибило их к Илуге в ту пору, когда он еще был всего лишь странным мальчишкой. И именно доверие угэрчи позволило каждому из них подняться над сложившимся о них, жестком, как сухая кожа, мнением своих племен.

Оба невероятно гордились своей приближенностью к угэрчи, и Тургха с его неуемным хвастовством частенько приходилось осаждать, но именно они преподали Илуге один из первых уроков умения быть вождем: чтобы сделать людей по-настоящему верными, следует в каждом из них найти какое-либо полезное качество и найти ему применение. Тургх, к примеру, обнаружил поразительную способность выучивать чужие языки, и передразнивать манеру речи и поведения, а потому становился незаменим для тайных вылазок в земли куаньлинов. Сведения, принесенные им, позволили Илуге многое узнать об устройстве империи своих извечных врагов, а также о их планах. Пожалуй, Тургху из-за его болтливости не стоило доверять каких-либо особенных тайн, однако лазутчик из него получился превосходный. Чонраг всегда слыл среди джунгаров медлительным и туповатым. Однако в бою его сила и цепкость снискали ему хорошую славу. Но последние его способности оказались неожиданными даже для Илуге – Чонраг просто не отходил от захваченных степняками в битве у Трех Сестер куаньлинских орудий, которые нанесли им столь серьезный урон. Смешно сложив губы, Чонраг ощупывал и измерял, откручивал и подгонял деревянные и бронзовые детали. В отличие от многих, видевших, как их друзья и соплеменники превращаются в кровавые ошметки и потому яростно желавших сжечь или сломать демонские орудия, Чонграг испытывал перед ними какое-то детское восхищение. Поэтому, когда Илуге назначил его смотрителем за захваченными хуа пао, – так они назывались на языке куаньлинов, – в глазах Чонрага он, Илуге, сравнялся,верно, с самим Аргуном.

– Да пребудет с тобой благословение Ыыха, – по косхской привычке сказал Тургх, важно усаживаясь. Ему очень хотелось выглядеть солидным и серьезным, как это часто бывает с такими людьми, и иногда в своем подражании он выглядел уморительно. Сейчас, например, Тургх точно копировал манеру Хорага, – богатого скотовода, бывшего когда-то – века назад! – хозяином Илуге.

Чонрагу в любой юрте всегда не хватало пространства, до того он казался неловким. Стремясь занимать как можно меньше места, он сел с самого края войлочного ковра, подвернул ноги и немедленно опрокинул чайник. Жидкость весьма неприглядно залила ему штаны, отчего парень тут же покраснел и принялся невнятно и многословно извиняться.

– Есть новости? – коротко спросил Илуге. У него вообще редко случались приступы общительности, а сейчас, после победы, скорее, похожей на поражение, и вдобавок ссоры с Янирой, которую он в гневе отослал из ставки, ему вовсе не хотелось никого видеть.

– Есть, – важно ответил Тургх, – Вначале не хотели тебя беспокоить, пошли к твоему кровнику Баргузену, однако очень уж высоко взлетел Баргузен, даже на порог не пустил, – в голосе Тургха явственно прорезалась обида.

Илуге вздохнул. Эти двое не ладили. Тургх, по своей привычке болтать, никак не мог удержать язык, когда вспоминал, что и Баргузену довелось ходить с рабским ошейником, о чем Баргузен в последнее время изо всех сил старался не упоминать. Помимо всего прочего, когда Илуге с Баргузеном были рабами, Тургх, хоть и не пользовался у косхов большим уважением, а был все же свободным.

– Ладно. Говорите, – махнул рукой Илуге. Кольчуга звякнула, и он поспешно опустил руку на колено. С тех пор, как, нечаянно коснувшись его, погибла Нарьяна, Илуге даже в кольчужной защите старался не делать лишних движений в присутствии друзей.

Чонраг с восхищением проследил за его жестом. За два последних года то, что было несчастьем и напоминанием для Илуге, для его окружения превратилось в легенду. Это Илуге тоже раздражало.

– Мои лазутчики у куаньлинов, – все четверо, – остались живы, – начал Тургх. Это было хорошей новостью, и Илуге почувствовал облегчение. Прошлой весной он поручил Тургху самому найти и подобрать этих людей и, к его удивлению, Тургх выбрал тех, кто хорошо умел держать язык за зубами, и обладал той же способностью к перевоплощениям.

– Сегодня я получил от одного из них известие, – продолжал Тургх, – Куаньлины считают, что победа на их стороне, и их военачальники составили победные донесения.

" Неудивительно" – кисло подумал Илуге, а вслух сказал, – Это хорошо. После поражения империя присылает новых воинов, а после победы оставляет все как есть.

– Именно, – расплылся в улыбке Тургх, – Именно об этом говорят у куаньлинских шатров.

– Что еще?

– На зимовку войско отойдет в Восточную Гхор. Снова в Шамдо. Воины ворчат, говорят, что там после прошлой осады ничего не осталось. Однако правитель Западной Гхор не поладил с командующим войском, и направил свое донесение, где жалуется на плохое обращение с населением. И чиновники империи распорядились так, к общему неудовольствию.

Шамдо. Илуге почувствовал в груди сосущую боль. Осада Шамдо, – крупного города, столицы Восточной Гхор, была его ошибкой. Крупной ошибкой.

Тогда он был ослеплен своей яростью и неожиданно свалившейся на него властью угэрчи. И, – что говорить, – его план тогда пришелся многим по вкусу.

Два года назад, после весенней атаки объединенного войска ургашей и куаньлинов, к которой они оказались постыдно не готовы, племя баяутов оказалось полностью стерто с лица земли. Внезапно. Беспощадно.

А Илуге с войском в это время ждал врагов на перевале Косэчу. Десять рук воинов – пять тысяч, – оставленные им для защиты, почти полностью полегли в неравном бою с двадцатитысячным войском куаньлинов и их новым, невиданным доселе оружием, выплевывашим навстречу врагу огненную смерть. Как и предсказывали вожди и шаманы (а он, Илуге, тогда посчитал, что до этого еще далеко!), оба хищника – куаньлины и ургаши, – объединились против них, и теперь необходимость защищать одновременно все четыре перевала, по которым могли попасть на их земли враги, не считая десятка менее проходимых троп, могла свести с ума.

То было тяжелое время для Илуге. Тогда достаточно громко звучали голоса, обвиняющие его в неумелом командовании. И в них была изрядная доля правды, как он теперь нехотя признавался себе.

Летом с плоскогорья Танг напали ургаши, однако здесь степнякам удалось отбиться, – сработала система костров и флажков, предупреждающая об опасности. Осень и весна прошли в мелких стычках, шедших с переменным успехом.

Именно поздней весной этого года, когда степи стали красными от диких маков, Илуге отдал приказ напасть на Восточную Гхор – впервые за более чем сто зим нанести удар первыми. Это казалось хорошим планом – перенести боевые действия на земли куаньлинов и заставить их нести бремя разоренной земли. Поначалу все шло хорошо, – степняки сумели собрать двадцатитысячное войско, которое не уступало куаньлинам силой, и, словно разрушительный тайфун, пронеслись по плодородным долинам юга. Они удивительно легко разбили куаньлинское войско, не ожидавшее нападения, взяли богатую добычу, и вплотную подошли к Шамдо.

И тогда Илуге понял, как ошибался. Ему довелось побывать бывать в Ургахе, видеть его неприступные дворцы и дома во много этажей, казавшиеся ему диковинными пещерами. Однако ни он, ни его вожди не ожидали увидеть то, что увидели: три ряда толстых крепостных стен высотой в пять корпусов, окружавших Шамдо. И двенадцать тысяч опытных куаньлинских воинов, оставшихся в живых после битвы на равнине, – за его стенами.

Позже он говорил себе, что они напоминали лису, сунувшую голову в узкий кувшин и схватившую кость, которую теперь и никак не достать, и разжать челюсти жалко. Вопреки очевидному, вопреки здравому смыслу, степняки обложили Шамдо осадой. Хотя совершенно не умели вести подобные войны: их стихией был открытый бой в степях, их преимуществом – сила и скорость передвижения. Упорно и бессмысленно они раз за разом штурмовали неприступные стены, с которых на них стреляли хуа пао, лилось кипящее масло, сыпались камни. Почти сравняв с куаньлинами счет по потерям и потеряв три месяца, Илуге принял нелегкое решение отступить.

Недавняя битва у Трех Сестер была невыгодна куаньлинам, однако их начальники не могли оставить без внимания, пусть и неудавшееся, нападение на Срединную Империю. Кроме того, император прислал пополнение, и войско куаньлинов практически восстановило свои потери. Однако на этот раз Илуге ждал их, и его целью было захватить хуа пао – диковинное орудие, несущее ужас врагам.

– Что у тебя? – он повернулся к Чонрагу.

– Это колдовство, натуральное колдовство! – восторженно воскликнул увалень, -. Эти машины предназначены всего лишь для того, чтобы далеко кидать снаряды. Снаряды-то сами не очень большие и с виду совсем безобидные. Но внутри железного шара – металлические шарики с шипами и черный порошок. А наружу торчит просмоленная пеньковая веревка. Поджигаешь веревку, кидаешь – бац! – Чонраг хлопнул себя кулаком по колену, широко улыбаясь.

– Это ты сам догадался? – подозрительно спросил он.

– Э-э-э… не совсем, – признался Чонраг, – Наши успели отловить двух куаньлинов, что были при хуа пао. Один, правда, отказался говорить, даже меча не испугался. Пришлось убить. Второго я поставил у телеги, и сказал, что сейчас буду пробовать. Либо я загорюсь, либо он. Заговорил, еще как!

– Ну и… получилось? – строго спросил Илуге.

– А как же! Вдребезги разнес две телеги. Правда, на одной забыли снять груз… – Чонраг виновато почесал затылок.

– Никого не убил? – дождавшись не без тревоги, когда Чонраг кивнет, Илуге кивнул в ответ, – И ладно.

– У меня с этими хуа пао связано много надежд. А сможем ли мы изготовить такие же. Много?

Чонраг задумался.

– Самое трудное – это секрет порошка. Куаньлин клянется, что не знает. Он так трясется, что я ему верю. А сами машины…Если Ягут сможет выковать металлические части, то отчего же не смочь? – помедлив, сказал он, – Я тут разобрал одну. Вот соберу обратно, проверю, хорошо ли собрал – и за дело!

Разбирать хуа пао Илуге Чонрагу запретил под страхом смерти. Ну что с него взять? Вечно никто не выполняет его приказов!

– Если не соберешь обратно – натяну твою шкуру на барабан, – как можно более сурово сказал он, на что Чонраг только шире ухмыльнулся.

– Я вот тут подумал, угэрчи – торопливо сказал он, видя, что Илуге собирается сказать что-то еще более резкое, – Если даже такие взрывающиеся шары сделать не сможем – можно и просто камнями стрелять. Главное – побольше машины построить. Тургх говорит, у них такие камнеметы тоже есть, только они их далеко с собой не таскают, тяжелые больно. Однако, если усилить детали, эта штука вполне сможет стрелять камнями. И крушить камень! Ну, а порошок… Я тут отсыпал немного, да и поджег. Как горит, а? Брови себе спалил начисто! Он серой пахнет, порошок. И уголь там, кажется, тоже есть. Может, кхонгам показать, они рудознатцы, глядишь, секрет и разгадают…

Взгляд Илуге впился в лицо Чонрага.

– Если бы разгадать этот секрет – ни одни стены не выстоят!…

– Я попробую, – скромно сказал Чонраг.

Злость Илуге как рукой сняло. Растворилось и недавнее грызущее его раздражение, боль и вина.

– Ну смотри, – размеренно сказал он, но оба уже уловили изменение его тона и разулыбались во весь рот, – Ты знаешь, я хвастунам велю вырывать их болтливые языки.

Тургх в притворном ужасе зажал руками рот.

– Никогда больше, клянусь духами предков! – пробубнил он, не отрывая рук, и кладя частые мелкие поклоны, как это часто делали приходящие к Хорагу бедные скотоводы.

Угол рта Илуге дернула сдерживаемая ухмылка.

– Убирайтесь! – и, портя все, он расхохотался.

– Вот видишь, – все-таки засмеялся! Ты проспорил! – с торжественной миной провозгласил Тургх, выходя из юрты, и Илуге услышал, как он повалил Чонрага в снег, – Теперь плати!

***

Месяц шаракшат, месяц женщин, доживал свои последние дни. После морозов, ударивших в ночь после битвы у Трех Сестер, пришла оттепель, снег почти весь сошел и степь выглядела теперь, как недолинявшая белка: клочьями торчала сухая рыжая трава вперемешку с серыми пучками оголившегося кустарника, рыжими и серыми каменными боками сопок.

Детвора и собаки наслаждались неожиданным теплом. Да еще такое событие – все войско степей пришло в кочевья джунгаров и было пропущено через Уйгуль – границу земель. Правда, Чиркен выделил не самые лучшие пастбища, обычно снега в этой долинке на границе с уварами бывали глубоковаты, однако оттепель сделала свое: корму коням было в достатке.

Вожди недоумевали и осаждали Илуге. Еще ни один не осмелился откочевать в родные угодья, но разговоров и раздраженного фырканья хватало, и Илуге понимал: он должен убедить всех, что затевается что-то действительно необыкновенное. Сейчас наступал аргун – месяц, посвященный богу войны Аргуну, в который обычай запрещал племенам степи вести войны друг с другом. Каждый в это время готовился справить Аргун Тайлган – главный праздник года для воинов.

Поэтому, едва поставили юрты, Илуге назначил совет, разослав к военным вождям племен вестников и распорядившись распаковать и установить большую беловойлочную юрту, в которой хватило бы места на всех.

Теперь же, когда все, наконец, собрались и буравили его острыми взглядами, план Илуге, который он собирался предложить, уже не казался ему самому таким уж безупречным. Однако в том, в чем ты не уверен сам, невозможно убедить и остальных. Илуге решительно отмел все беспокойные мысли. Он уже давно взял себе за правило разделять время на обдумывание и на действие. Действовать следует обдуманно, но нельзя думать и действовать одновременно, особенно действовать – и сомневаться. Потому сейчас надлежало действовать – и отбросить все лишние мысли.

Илуге обвел глазами собравшихся.

– Я знаю, что все вы удивлены моим решением, – начал он. С недавних пор он выработал свою собственную манеру говорить, – медленно и четко, делая длинные паузы между словами, словно выжидая, чтобы каждое из его слов, словно зерно в почву, упало в душу и достигло сердца, – Всех вас ждут ваши семьи, ваши роды, чтобы вместе вознести жертвы Аргуну. Однако мое дальнейшее решение удивит вас еще больше. Я решил, что нужно снова напасть на куаньлинов. Зимой, когда они не ожидают нападения, зная, что для степняков зима – время мира. Когда их войско отойдет к Шамдо, опустошив закрома батраков. Когда бдительность ослабнет, а часовые начнут засыпать на посту. Я хотел бы назначить поход на последние дни месяца долоон – месяца мужчин, в который и следует, как велят обычаи предков, давать обеты и начинать великие дела.

– Куаньлины не дураки. Они наверняка поставили дозоры на всех перевалах, – покачал головой вождь койцагов, – Незамеченными нам не подойти, они снова засядут за своими стенами.

– Предки велят воевать с месяца лошади, – неодобрительно нахмурился вождь уваров Цахо.

– Так это ж друг с другом, – прежде, чем Илуге ответил, фыркнул Джурджаган. Этот спокойный рослый человек хоть и знал об их с Чиркеном разногласиях, и пришел одним из последних, однако Илуге чуял нутром, что Джурджаган все же его союзник.

– У нас большие потери. Раненые не поправятся, – это подал голос вождь кхонгов. Разумное возражение, Илуге был готов к нему.

– Для осады мне не нужно будет большое войско, – спокойно сказал он, вызвал недоуменные взгляды, – Те орудия, что мы захватили, сделают больше, чем тысяча воинов.

– Они что, помогут нам взлететь на стены? – скривился новый вождь мегрелов Тумак. От своего предшественника, павшего в этой битве, он унаследовал неисправимый скептицизм во всем, что касалось решений Илуге. А, с ним придется трудно, но ведь не труднее, чем с Сартаком, успокоил себя Илуге.

– Пока еще рано говорить, – уклончиво сказал Илуге, – Я скажу тебе после Аргун Тайлгана, на что они способны. Но уже сейчас все, кто был поблизости и видел, во что они превращают людей и коней, ответят тебе.

Повисла длинная пауза: Сартак погиб как раз от хуа пао.

– Вожди! – Илуге постарался, чтобы весь он – каждый жест, каждая интонация, – излучал уверенность и силу, – Я понимаю ваши сомнения. В прошлый раз мы допустили ошибку. Вы хотите, чтобы я назвал эти ошибки? Вот они, – он принялся загибать пальцы, – Во-первых, мы дали куаньлинам время добраться до города, хотя, если бы действовали более быстро, могли бы разбить их вторично – и Шамдо было бы уже некому оборонять. Во-вторых, брать Шамдо осадой в летнее время, когда закрома полны, и весенняя дань уже собрана, было неразумно: в городе было полно припасов, а стены его, как мы убедились, высоки и крепки. И в-третьих, мы не умели вести такую войну, потому что никто из ныне живущих не помнит, чтобы мы осаждали куаньлинские города. У нас не было опыта.

Какое-то время он помолчал, давая вождям возможность получше осознать услышанное. Он заметил огонек одобрения, мелькнувший в глазах Джурджагана, и его одобрительный кивок: огромному джунгару понравилось, что Илуге не стал замалчивать старые ошибки, часть из которых была его собственными.

– А теперь – что мы можем противопоставить этим ошибкам теперь? – Илуге характерным жестом повернул руку ладонью вверх, словно предлагал вождям победу на раскрытой ладони; тон его оставался прежним, – Во-первых: Шамдо уже поврежден предыдущей осадой, и тот урон, который причинен городу и стенам, как доносят лазутчики, восстановлен не полностью и наспех. Во-вторых, в конце зимы в городе всегда бывает мало припасов в ожидании весенней дани, а постой двадцатитысячного войска должен привести к перебоям в питании еще в середине зимы. В конце же зимы ситуация должна стать уже тяжелой. А воины, запертые в голодающем городе, скорее выйдут против нас в неравном бою, чем будут умирать с голоду в своих казармах, под ненавидящие взгляды. Вот почему я выбрал такое время, и считаю его наиболее удачным. И в-третьих, – Илуге улыбнулся, – теперь у нас есть хуа пао. Теперь у нас есть опыт. Теперь у нас есть знание местности. И, кроме того, уважаемый Тули, военный вождь могучих кхонгов, недавно по моему приказу приказал разузнать все о тропах, ведущих через хребет Крох-Ог, разделяющий земли кхонгов и Восточную Гхор. Я полагаю, мы сможем пройти хотя бы по одной из них, и появиться у стен Шамдо неожиданно. Это принесло бы нам легкую победу.

Тули откашлялся. Это был спокойный плосколицый человек со смуглым обветренным лицом,, словно градом, побитом следами давней болезни. Однако мощное, ладное и гибкое тело выдавало в нем человека отнюдь не больного.

– Все горные тропы в это время завалены снегами, – сказал он, – По ним не пройдут и десять всадников. Надо будет ждать весны.

Сердце Илуге сжалось. Его план рушился, а в другое время Шамдо не взять, не взять! А ведь если они возьмут Шамдо, это было бы решающей победой – оттуда они смогут подчинить себе все северные провинции!

– Однако есть еще один путь, – выдержав эффектную паузу, сказал Тули, вызвав удивленный ропот собравшихся, – Непростой и не слишком надежный, но есть.

– Что это за путь? – что-то подсказывало Илуге, что ответ будет не из приятных.

– Это старые шахты кхонгов, – ответил Тули.

Илуге окинул мысленным взором гигантскую иззубренную цепь хребтов Крох-Ог. Какой же длины должны быть эти кротовьи норы, чтобы пройти сквозь горы насквозь?

– Некоторые тоннели прорыты нашими предками так давно, что куда они ведут, никто не помнит. В иных приходится идти три дня, чтобы добраться до жилы, – продолжал Тули, – И все они уходят вглубь гор, в сторону юга. Некоторые из моих людей рассказывали, что им доводилось, случайно свернув не в тот проход, попасть в сеть пещер, которые вывели их на поверхность – и оттуда они видели внизу город на равнине!

– Три дня, – Илуге уже ничего больше не слышал, кроме этого. Их прошлый путь в Шамдо занял почти половину луны, если брать точкой отсчета ущелье Трех Драконов. Он знал – если это время не удастся сократить – идти на Шамдо бессмысленно. Город успеет подготовиться к осаде, и он только зря потеряет людей.

Остальные вожди несколько смущенно молчали. Кхонгов уважали, но не любили как раз из-за их подземного ремесла. Далеко не все воины степей, бесстрашно мчащиеся на врага дети ветра, смогут побороть ужас перед темнотой и каменной толщей, окружающей их со всех сторон. Илуге, по крайней мере, хорошо понимал их. Воспоминание о том, как сам он оказался замурованным в кургане, в шелестящей безумием темноте, отозвалось невольной дрожью.

– Вот пусть туда кхонги и лезут! – быстро выкрикнул Тумак, – А я не тороплюсь живым в царство Эрлика!

– Будет ли у нас проводник – или ты предлагаешь пойти наугад? – задал Илуге самый серьезный из волновавших его вопросов.

– Последний человек из тех, кто говорил подобные вещи, умер в прошлом году, – вздохнув, отвечал Тули.

По спине Илуге пробежал холодок. Он не хотел себе в этом признаваться, но шелестящая тьма кургана Орхоя Великого, в котором его когда-то заживо погребли, сделала его сердце подвластным страху, пусть этот страх и не распространялся на людей. Илуге с тех пор боялся кромешной тьмы – той, в которой не видны поднесенные к лицу собственные пальцы.

Военный вождь ойратов покачал головой, забренчали вплетенные в сивые косицы амулеты из рога марала:

– Это безумие – лезть наугад в заброшенные штольни, да еще надеяться провести лошадей. Я готов допустить, что все твои предыдущие ошибки, угэрчи Илуге, были лишь отчасти твоими, но это твое решение – очевидное помутнение рассудка. Мои ойраты не пойдут.

– И мои тэрэиты!

– И мегрелы!

– И койцаги!

Илуге стоял и слушал молча, хотя каждое слово вонзалось в него, как клинок. Еще немного – и разъяренные вожди лишат его той власти, которой его наделило Тэнгэрин Утха – Небесное Испытание. Любые небесные знамения быстро забываются за чередой неудач.

Он заметил, что крики постепенно стихли. Джурджаган молчал. Молчал Цахо, словно они еще ожидали чего-то.

Илуге вздохнул. Готовясь к Совету, он рассматривал этот сценарий как наихудший. И все-таки в глубине души не предполагал его как действительно возможный: надеялся, что Тули найдет проход, надеялся, что ему удастся уговорить вождей поддержать его. Вот ему урок – нельзя строить планы серьезных походов, которые зависят только от одного обстоятельства. Сейчас наступило время, когда ему придется за это заплатить. Внутри у него стало нестерпимо холодно.

Илуге продолжал стоять молча, заложив руки за спину и с показным равнодушием глядя на мерцающие сине-багровыми сполохами уголья очага. Наконец, он властно щелкнул пальцами, на что в дверное отверстие сразу просунулась голова Малиха.

– Приведи ее, – велел Илуге.

Три дня назад он все-таки послал за Янирой. И за ее отрядом. В любом случае, ему предстояло решить их судьбу. Негоже было отослать ее, словно можно было таким образом отодвинуть связанную с ней проблему. Так поступают глупцы. Жестокие глупцы.

Вожди замолкли, удивленно уставясь на Илуге. Он обвел каждого из них мрачным, тяжелым взглядом.

– Пока все вы здесь, я бы хотел заодно решить и еще один вопрос, – медленно сказал Илуге, – И связан он с моей сестрой и ее отрядом из женщин.

Он услышал глухой ропот, прокатившийся по рядам. Многие, многие из вождей (в чем он был с ними на удивление солидарен) испытывали по этому поводу откровенное раздражение. Что ж, хорошо. Это хорошо.

– С одной стороны, предания гласят, что женщины в древности бились наравне с воинами степей, – продолжал Илуге. Ему удалось снова полностью завладеть вниманием окружающих, – Потому я не могу сказать, что это противно женской природе и отказать женщинам в праве сражаться. С другой стороны, Янира и ее отряд вступили в бой у Трех Сестер, нарушив мой приказ. Нарушение приказа угэрчи карается смертью через разрывание конями надвое.

После этих слов в юрте, казалось, можно было услышать, как упадет волос: неужели угэрчи поступит так с собственной сестрой?

– Однако доблесть горстки женщин, как вы знаете, в решающий момент не дала рассеяться нашему правому крылу, возглавляемому Сартаком, и практически потерявшему управление после того, как его сразило хуа пао. И я не был бы вашим вождем, если бы не ценил дороже всего золота мира доблесть и умение сражаться. Женщины продемонстрировали его в полной мере.

– Они просто появились в подходящий момент, – буркнул Тумак.

– Нигде выбор подходящего момента не имеет такого значения, как в сражении, – возразил ему Илуге, – Умение выбрать подходящий момент как раз и отличает вождя.

Интересно, сумел Тумак уловить скрытую за словами издевку?

– Таким образом, мне предстоит нелегкий выбор, – снова размеренно продолжил Илуге, – И я прошу вас оказать мне честь вашим советом, доблестные вожди, и готов поступить согласно вашему решению.

Его голос был мягким, но глаза холодно скользили по лицам. Так. То, что он и ожидал: замешательство. Многим явно хотелось бы вернуться к разговору о тоннелях кхонгов.

Полог откинулся, и стремительно вошла Янира. Они не виделись после той ссоры на поле боя, и Илуге почувствовал неуместный, предательский прилив гордости: Янира в своем наряде, лишь незначительно отличавшемся от одежды рядового воина, была словно бы безмолвным подтверждением сказанному. Рыжие волосы забраны под шлем, синие глаза тверды, пальцы сжимают пустые ножны, как это часто машинально делают воины, когда им приходится отдавать свой меч у входа в юрту угэрчи.

Смотрите, как выглядит преданность…

– Ты вызывал меня? – она остановилась в трех шагах, вытянувшись, словно струна.

– Построй своих женщин у входа, – коротко приказал Илуге. Лицо его было абсолютно непроницаемым.

В глазах у Яниры появился вопрос, но потом она чуть сжала губы, возвращая себе равнодушие:

– Слушаюсь.

– И возвращайся.

Это он уже сказал ей в спину. Ему казалось, что внутри у него все леденеет, словно холод из левой руки разливается по всему телу, подкрадывается к сердцу.

Самые преданные погибают первыми…

– Что ты собираешься с ними делать? – не выдержал Цахо. Илуге повернулся к вождю уваров, и тот замолк под взглядом совершенно безжизненных глаз угэрчи.

– Решать их судьбу, – ответил он, – Сейчас. С вашей помощью.

На самом деле, сейчас решалось не только это.

Он почти услышал, как в их головах толпятся протестующие доводы: никто не хочет решать дела, могущие лечь несмываемым позором на всю жизнь.

– Такое дело требует времени, – не без неуверенности пробормотал Тумак. Одно дело – возмущаться "глупыми выходками" Яниры за бурдюком с архой, и совсем другое – вынести приговор. По бросамым на него взглядам Илуге понял: они медлят не только из человеколюбия. Каждый сейчас взвешивает, а не ляжет ли сейчас здесь за свои слова под мечом угэрчи?

Никто не хочет быть первым, чтобы проверить это, а?

– Мы примем твое решение насчет них, – несколько смущенно проговорил Джурджаган. Этого он и дожидался. Илуге постарался, чтобы никто не заметил, что он медленно выдохнул.

В юрте надолго воцарилась тишина.

Наконец, они услышали топот строящейся конницы, и в юрту снова вошла Янира. Быстрота ее появления сделала бы честь любому сотнику. Вот она, разница между привычным – и желаемым страстно, и недосягаемым. Между обыденностью и мечтой.

– Мои люди построены и ждут твоих указаний.

Сердце Илуге снова сжалось, когда он понял, до какой же степени он не сомневался в ней. Надо это запомнить. Надо запомнить…

– Хорошо, – Илуге коротко кивнул, – Вы заслужили право сражаться – это так. Но и наказание заслужили. Если ты и твои женщины хотят войти в мое войско на равных, то вот вам испытание. И испытание непростое: нам нужно будет пройти через заброшенные шахты кхонгов и отыскать дорогу в Шамдо для передового отряда. Естественно, я пойду с вами.

Теперь он не отрывался от глаз Яниры – столь хорошо знакомых ему глаз. " Это мой последний шанс. Ошибка будет стоит мне места угэрчи. А, может – гибели для нас обоих. Потому что, чтобы ни было, я умру, защищая тебя. "

Но в этих ярких глазах на белом лице с нежной девичьей кожей он не увидел тех темных теней, что терзали его. Янира смотрела прямо и даже как-то…радостно?

– Когда выступать? – ее брови слегка нахмурились, словно что-то прикидывая.

– Еще нескоро, – успокоил ее Илуге, – Но твоим…всадницам скажи это сейчас. Я… не осужу тех, кто откажется. Они могут вернуться домой.

Он скосил глаза на молчащих вождей. Ему показалось, – или Цахо покраснел под своей раскраской, а Джурджаган нервно сжимает и разжимает огромные кулаки?

Янира вышла и они услышали ее звонкий голос, разнесшийся далеко:

– Угэрчи приказывает нам, как передовому отряду его войска, для захвата Шамдо спуститься в заброшенные шахты кхонгов и отыскать подземную дорогу туда. Угэрчи добавил, что любая из вас может отказаться. Я подтверждаю. Те, кто откажутся, могут покинуть строй.

Илуге почувствовал, что затаил дыхание. Он, конечно, был почти уверен, что ответом будет тишина. Девушки Яниры пошли против своих родных, многие из них добирались к джунгарам в одиночку, – на это нужно немало мужества, – и все ради самого слабого шанса оказаться здесь и сейчас перед его шатром. Кроме того, они уже побывали в бою, и бились мужественно. Илуге все это взвесил за те дни, что когда обдумывал все эти бесконечные " когда" и " а если". Он рассчитывал, что хотя бы часть из них, – необходимая часть, – останется, тем самым не оставив ни одному из присутствующих в юрте мужчин иного выхода. Жестокий план: он воспользовался своей собственной сестрой, и ставкой в этом на самом деле безумном плане может стать их общая гибель.

Все умирает.

И план этот сработал: Илуге видел это с каждым мучительно долгим промежутком между ударами сердца, за который они вслушивались в тишину. Ни одна лошадь не покинула строя.

Илуге встал.

– Если будет нужно, я пойду на Шамдо только с ними, – он позволил себе эту роскошь, – эффектное преувеличение, которое потом станут повторять у костров, – Как гласит народная мудрость " и один мужественный воин победит трусливое войско".