Господин Первый Министр рассеянно крутил в руках тушечницу с изображением дракона – фамильного тотема семьи Яншао. Он не опускался до того, чтобы вести всю свою переписку через писарей. Личные письма он составлял сам и гордился своим четким, ровным почерком. Государственные депеши – другое дело. Там необходимо сконцентрировать мысль на том, что должна передать бумага. Иногда стоит сделать несколько набросков документа, а потом только переписать набело. Для этого он держал секретаря. Впрочем, особо важные вещи тоже иногда не стоило никому доверять.

Глядя, как во внутреннем саду Дворца Глицинии облетают листья и мягко падают на влажный от утренней росы темный сланец двора, господин Той размышлял. Он совершил малопонятный ему самому поступок и размышлял теперь о том, что, собственно, заставило его это сделать. Сентиментальностью господин Той не отличался, так что столь бурная реакция на письмо своей опальной племянницы, жены ныне почившего Фэня была странной. Или нет? Слишком все противоречиво. Хотя несомненно одно – с прибытием И-Лэнь может закрутиться интересная интрига. А вот куда она повернет – неясно. Быть может, она послужит оружием к исполнению его тайных целей… В любом случае пока он ничем не рискует. Женщина слишком незначительна. Все сколько-нибудь интересное может начаться лет так через десять, когда у Фэня подрастет сын.

Но, возможно, подробности внезапной смерти Фэня можно будет использовать. В конце концов, не каждый день крупнейший военный стратег, пусть и опальный, неожиданно умирает. Если опереться на кое-какие детали, можно сообразить и какой-нибудь намек на заговор.

Тем более что Вторая Южная война похожа на одно сплошное недоразумение. Более бездарное командование трудно себе представить. Господин Той, слава богам, не принадлежал к инициаторам этого воистину дурацкого, бессмысленного, несвоевременного вторжения. Он предпочитал придерживаться осторожной политики, которую проводил на своем посту его предшественник, Фан Гочжень. Правда, старик был до глупости одержим угрозой с севера и тратил много сил и средств на то, чтобы поддерживать между племенами северных варваров незатухающие распри. Поговаривали, что виной тому якобы какое-то неоправдавшееся пророчество… Воистину человек, находящийся на столь высоком посту, не должен позволять себе поддаваться глупым суевериям!

Однако Вторая Южная война – еще большая глупость, и глупость эта тоже уже готова принести плоды, которые можно с умом употребить. Ведь все, что в результате приведет к ослаблению партии Восьми Тигров, усилит его собственное влияние. А в этом ключе присутствие госпожи И-Лэнь может оказаться полезным. Волосок к волоску…

Но старый жирный лис Цао, наперсник императора хитер и осмотрителен. И у него длинные руки. Поговаривают, что на содержание своих шпионов Цао тратит из императорской казны больше, чем весь налог на торговлю. В каждом городе, на каждой вонючей, крытой соломой заставе, – у него везде осведомители. Возможно, это он стоит за спиной Ожанга, проявившего сколь непристойную, столь и удивительную прыть, примчавшись забрать овдовевшую И-Лэнь с детьми. Или ему, Первому Министру, уже везде мерещатся эти толстые, будто обрубленные пальцы «распорядителя внутренних покоев»?

Хотя зачем Цао эта женщина, если не затем, чтобы выспросить и заставить замолчать? Господин евнух всегда относился к ним с подчеркнутым презрением и неприязнью. А позволять своим желаниям и страхам управлять собой – высшая глупость. Он, к примеру, такого себе не позволяет. Иногда какая-нибудь глупенькая певичка может решить судьбу целого государства. Не зря же говорится: «Хочешь разбить врага – собирай войско, хочешь ослабить – пришли ему красавицу».

Женщину с детьми нужно как можно более незаметно устроить и расспросить. И беречь. Да, беречь. Она может послужить орудием, его красивая и умная племянница. Какая жалость, что император не интересуется женщинами! Хотя ради того, чтобы свалить Цао, – и тем самым сберечь тысячи жизней солдат, погибающих сейчас в джунглях и болотах бьетов, – он, Той, готов предложить императору кого угодно, включая своих родственников… не близких. Но за этим Цао следит как коршун. Возможно, старый скопец и внушил императору такие пристрастия… Так или иначе, но поставкой фаворитов в постель государя занимается только Цао, и в этом его дополнительный рычаг давления на государя: в Шафрановый Покой попадают только преданные Цао люди.

Противостоять этому умному, хитрому, не гнушающемуся никакими средствами вонючему старику было очень трудно. Сначала господин Той не относился к скопцу серьезно – сказалось некоторое презрение к евнухам, которые по традиции занимали в знатных домах положение наперсников и образованной прислуги, – например, секретарей, домоправителей, распорядителей внутренних покоев и книгописцев. Это было самой серьезной его ошибкой. Она стоила господину Тою разгрома его партии, ссылки Фэня (а теперь и его смерти) и прочих очень неприятных вещей, вроде лишения права пользования государственной печатью. Теперь ею распоряжается медоречивый старик с вечно опущенными долу глазами и неслышной, крадущейся походкой. Войти с ним в какое бы то ни было соглашение было невозможно – господина Тоя физически тошнило от одного его вида, от запаха старой мочи, несмотря ни на какие благовония просачивавшегося сквозь одежды (говорили, что это побочное следствие производимых над евнухами операций), от его манеры говорить, похожей на причитание старой женщины… Иногда его ненависть была так сильна, что казалась плотной, ощутимой. Господин Той еле сохранял равновесие в присутствии Цао. Впрочем, при дворе было очень мало людей, способных выносить его. Кроме государя. Великие боги, чем он приворожил Шафранового Господина, который верит ему, будто самому Синьмэ, и Девятке Великих, вместе взятым?

Размышления Первого Министра прервал осторожный стук в дверь. Вошел пожилой слуга – с некоторых пор Первый Министр не держал евнухов. Осторожными движениями старик подошел к господину и протянул ему запечатанную записку. Еще не сломав печать, господин Той знал, о чем она. Письмо было запечатано управляющим его летней резиденции в Кудо – горной деревушки в окрестностях столицы. Письма от него он ждал уже несколько дней. Оно означало, что вдова господина Фэня с детьми доставлена.

Господин Той почувствовал, как по венам растекается тепло, словно у воина перед сражением. Это ощущение всегда появлялось у него, когда назревали важные события. Можно было даже назвать это чутьем. Чиновник хищно улыбнулся портрету императора, украшающему парадную стену, и махнул рукой:

– Готовь повозку. Без шума. Немедленно.

По дороге – а ему приготовили обычную повозку с плетеным верхним коробом безо всяких знаков различия – господин Той все более уверялся в том, что поступил верно. По крайней мере до какой-то степени И-Лэнь – его союзница. Ее ненависть может оказаться полезной. Быть может, она и не проложит путь в Шафрановый покой, но при дворе полно людей, чьи голоса господину Тою было бы неплохо заполучить, тем более что позиции его партии в последнее время значительно ослаблены.

Осень в окрестностях столицы была, по всеобщему мнению, лучшим временем года. Хэйлун, Город Девяти Чертогов, стоял на излучине широкой мутной реки Хэ, несущей в зависимости от сезона свои грязно-коричневые, глинисто-рыжие или ржаво-красные воды к морю. Хэйлун стоял на высоком берегу, а напротив, в ежегодно заливаемой пойме, находились десятки проток, заросших высоким камышом, – прибежище уток, водяных змей, москитов и разбойников.

Сейчас камыш пожелтел, и его шорох в тихую ночь доносился до покоев господина Тоя, расположенных в Яшмовом Чертоге, – квартале, где селилась высшая знать. Яшмовый Чертог вплотную примыкал к обнесенному со всех сторон сплошной стеной из красного кирпича Шафрановому Чертогу – резиденции императора. Когда повозка, запряженная волами, выехала за ворота и покатила по дороге вдоль поймы, господин Той сквозь смотровые отверстия мог видеть, как справа от него, на том берегу, колышется шуршащее блекло-желтое море, ложась неровными волнами под порывами прохладного осеннего ветра. «Воистину утонченное зрелище, – подумал господин Той. – Жаль, что в этой суете я не могу насладиться им так, как оно того заслуживает. Следовало бы прийти на берег в ясную осеннюю ночь и играть на флейте».

Вскоре дорога повернула налево и вверх, движение замедлилось: свернув с основной, мощенной камнем имперской дороги и попав на проселочную, господин Той сразу ощутил все ее прелести и раздраженно подумал, что уже который год пытается убедить императора в необходимости вымостить и эту.

Поля здесь располагались террасами, и господин Той видел квадраты распаханной под зиму ржаво-красной плодороднейшей земли, пучки сухих злаков, связанных в аккуратные снопы, и обмолоченной соломы, свалянной в плотные колоба. На полях еще работали – Первый Министр видел ряды остроконечных соломенных шляп и сентиментально подумал, что на спинах этих безропотных крестьян держится вся мощь Срединной империи. Наконец, поля кончились, холмы сменились предгорьями, и дорога пошла мимо рощ лимонных деревьев с их изумительными терпкими плодами, показывающими из вечнозеленых листьев ярко-желтые бока. Господин Той с удовлетворением вздохнул: это были его лимонные рощи. Сейчас дорога повернет еще выше, и появится его усадьба, «скромный сельский домик», как он говорил, прибедняясь по давно въевшейся дворцовой привычке. «Сельский домик» имел четыре этажа, внутренний двор, сад, искусственное озеро, четыре грота, девять павильонов и несколько сот рэ земли под плодовый и овощной сад, включая оранжерею для привозимых с юга растений и диковинных птиц.

На границе сада и дома к повозке кинулся было бдительный стражник, но отпрянул, узнав возницу, и вытянулся, провожая глазами господина. «Отлично вымуштрован», – не без одобрения отметил Первый Министр. Приятно возвращаться домой и видеть, что без тебя все находится в надлежащем порядке.

На пороге дома его уже ожидали обе его жены – старшая Ю-тэ и младшая Э-ляо. Первая жена принесла ему, тогда еще молодому главе провинции, влиятельные столичные связи своего отца и место главы правящей партии – после его смерти. Вторую жену он взял, уже обладая титулом и не имея необходимости жениться по расчету. Э-ляо была почти на тридцать лет моложе его, происходила из старинной, но бедной семьи столичных антикваров, и сама, словно бесценная старинная ваза, сияла редкой изысканной красотой. Господин Первый Министр любил обеих.

Госпожа Ю-тэ, пополневшая с годами и нелегкими родами, принесшими ему не одного, а сразу двух наследников (льстецы шептали, что, наверное, к нему особо благоволят боги), первой поспешила ему навстречу. Глядя в ее умное, породистое, до сих пор значительное лицо, господин Первый Министр понял, что соскучился: не так много собеседников доставляли ему такое удовольствие, как Ю-тэ, обладавшая блестящим образованием и острым, гибким, наблюдательным умом. Господин Той обнял жену, улыбнувшись одними глазами. Ю-тэ кивнула: она знала, что он придет к ней после официальных приветствий и будет ждать.

Э-ляо стояла совсем рядом, нервно покусывая перламутровую губку. В этом году ей сровнялось двадцать две весны, из них семь она уже замужем, и только хорошеет. Господин Той позволил себе обнять ее и, почувствовав прильнувшее к нему стройное тело, незаметно погладил жену за ушком. Э-ляо, вмиг залившись краской, отпрянула – подобные вольности на людях даже между супругами считались неприличными. Господин Той, усмехнулся, глядя, как она пытается справиться с собой. «Мой господин сегодня чуть не опозорил меня перед всеми, – скажет она ему сегодня ночью своими серебряным голоском. – От ваших вольностей у меня сквозь пудру выступил румянец, – а это непозволительно для дамы столь высокого ранга!» «И правда, какое безобразие», – засмеется он и поцелует ее в это самое место за ушком. В груди у господина Тоя разошлось приятное тепло. Дома!

Он поздоровался со своими троими сыновьями (все сильно похожи на свою мать Ю-тэ) и двумя дочерьми, одна из которых, от Э-ляо, была совсем еще крошкой.

Следом наступила очередь невесток – его сыновья недавно женились по выбору своего отца, и пока все казались довольными, – или не смели выразить недовольство. Старшая из невесток уже была беременна, и господин Той почувствовал глубокое удовлетворение.

Краем глаза он уловил движение внутри портика, ведущего из женских гостевых покоев. Там скользнула неясная, закутанная в сиреневые шелка тень, и господин Той улыбнулся: конечно, это его племянница ожидает дозволения с ним поздороваться. Он благодушно кивнул ей, и через несколько минут видение в сиреневом шелке материализовалось – госпожа И-Лэнь, пользуясь трауром и закрыв лицо, шла к нему через двор. Чуть позади, также закутанная, следовала фигурка поменьше, в бледно-желтых одеждах, – должно быть, старшая дочь Фэня.

«До чего же хороши женщины Яншао!» – подумал он, глядя, как племянница с нескрываемой грацией исполняет сложный придворный поклон, а ее дочь, будто уменьшенное отражение в зеркале, повторяет ее движения с не меньшим изяществом. Он увидел восхищение в глазах своих сыновей, и оттенок ревности на лицах невесток: никто из них, кроме Ю-тэ и управляющего, самых доверенных лиц, не знал, что за гостья прибыла под их кров.

– Благодарю вас за великодушие, да пребудет с вами милость Иань и Великой Девятки, – очень тихо, но отчетливо сказала И-Лэнь, низко склонившись перед ним. Сквозь сиреневую вуаль он увидел ее расширенные, настороженные глаза.

– Потом. Позже. Я пошлю за тобой, – тоже очень тихо проговорил Первый Министр, маскируя серьезность сказанного за благодушной улыбкой.

Она не будет присутствовать на ужине в его честь, подумал он. Слишком много разговоров ему ни к чему.

Господин Той не заметил, что рядом с его домом валяется в пыли самого что ни на есть затрапезного вида пьянчуга – один глаз подбит, рожа синюшная, на голове тюрбан из тряпья и грязен неимоверно. Едва повозка миновала его, как пьянчуга зашевелился и предпринял попытку подняться на ноги. С третьего разу ему это удалось, и пьянчуга, опираясь о глинобитную стену соседнего дома, побрел в противоположную сторону, и – о чудо! – шаг его на глазах становился все ровнее, плечи распрямлялись. Отойдя пару чи, пьянчуга сорвал с головы тряпье и протер им лицо. Огромный лиловый синяк и разбитая в кровь рожа исчезли без следа. Скинув тряпье в ближайшую канаву, человек ускорил шаги. Правда, не тут-то было. Узкую улочку практически загородил огромный воз с бочками, запряженный на редкость неповоротливым волом. Возница в ярости нахлестывал тупое животное и ругался при этом столь цветисто, что вокруг собралась целая толпа, из которой кто-то пытался дать деревенскому неумехе дельный совет, а кто-то откровенно гоготал. Понимая, что попытка пробиться мимо ошалелого, вспененного животного, которое в любой момент может прянуть в любую сторону, невозможно, путник замедлил ход и остановился, прислонясь к стене со скучающим и презрительным видом.

Наконец, вол внял увещеваниям возницы, развернулся в нужную сторону и тяжело потопал вверх. Возница кривлялся, благодарно принимая шутовски восторженное восхищение случайной публики, стягивал с головы свою нелепую шапчонку и во все стороны раскладывал самые что ни на есть императорские поклоны, какими кланяются высшие чиновники на официальных церемониях. И делал это до того потешно, что вся толпа, не сговариваясь, до самого угла провожала невесть откуда взявшегося фигляра. Когда повозка скрылась за углом, еще улыбающиеся горожане потекли по своим делам. Только через какое-то время кто-то обратил внимание на прислонившегося к стене человека. Человек стоял и улыбался, глядя вперед невидящими глазами. Позже, на вскрытии, штатный хирург евнуха Цао обнаружит в его плече небольшой шип, смазанный мгновенно действующим ядом.

Теперь толпа собралась вокруг него. То, что человек был мертв, не вызывало сомнений. Вызывало сомнения, во-первых, как он сюда попал (в этом квартале его никто никогда не видел), и, во-вторых, почему он продолжает стоять, в то время как все уважающие себя мертвецы должны непременно валиться. Пожалуй, окажись здесь случайно высокообразованный лекарь, он мог бы объяснить, что данный вид яда, добываемый из ядовитого мешочка самки шерстистого паука, приводит к одеревенению конечностей, сходному с трупным окоченением, но никаких лекарей поблизости не наблюдалось. Невесть откуда взявшиеся мальчишки откровенно глазели на мертвяка, пока самый бойкий из них не ткнул неподвижное тело.

– Уй, да он твердый! – завопил храбрец, награжденный восхищенный взглядами.

– Не знаем мы его, – рассудительно заметила служанка госпожи Огэй, в этот день спешившая с рынка и ставшая свидетельницей случившегося. – Надо сообщить табэю квартала.

– И крови не видно, – недоверчиво протянул кто-то из прохожих. – Может, он это… от удара помер.

– От удара не становятся твердыми, как доска, – возразила ему служанка госпожи Огэй. Она была уже женщиной в возрасте и обо всем имела свое непререкаемое суждение. В данном случае на ее пути встретилось что-то непонятное, и это ее озадачивало.

– Уй-уй! – восторженно взвизгнули мальчишки, когда кто-то из них еще раз ткнул мертвеца посильнее, и от этого его странное равновесие наконец нарушилось. Он заскользил по стене, но не так, как сползает обычный человек, – подогнув колени и медленно оседая, словно куль с мукой, – нет, мертвяк грохнулся, как деревянная кукла, и с соответствующим глухим стуком. Мальчишки бросились врассыпную, восторженно вереща. Женщина тоже довольно резво отпрыгнула на безопасное расстояние, брезгливо подобрав подол халата, потом поняла, что ничего интереснее не предвидится, и стражей никто вызывать не собирается, а потому фыркнула, ни к кому особо не обращаясь, и засеменила к дому.

Дома она во всех деталях поведала эту увлекательную историю изнывающей от скуки госпоже Огэй, которая, терпеливо выслушав, не проявила к ней должного интереса и отослала служанку, сославшись на головную боль. Разочарованная служанка удалилась на кухню, где обрела себе других, намного более благодарных слушателей. Что же до госпожи Огэй, то эта достойная дама, удалив не в меру болтливую прислугу, развила необычную бурную деятельность. Она резво распахнула окно и выволокла на середину комнаты длинненький сундучок, в коем обнаружилась тренога и небольшое, странного вида слюдяное зеркальце. Быстренько установив зеркальце в имеющийся на треноге зажим, госпожа Огэй поймала бьющее в окно утреннее солнце и направила лучик на установленную неподалеку по повелению Императора статую Падме. На груди Падме сиял позолотой священный восьмигранник. Получив заряд, статуя занялась игривым огнем и, засияв отраженным светом, ударила в глаза одному совсем было задремавшему человеку. Тот встрепенулся, сонно заморгал, но настойчивый лучик ударил трижды, а потом, после длинной паузы, еще один раз. Человек пулей слетел по узкой лестнице вниз, где деловито сновали одетые в серо-синие одежды люди. Один из них подошел и сделал выразительный жест подбородком: чего, мол.

– Утка с горы Ямынь улетела на север, – сказал человек.

– Я доложу господину Цао, – милостиво сказал человек в серо-синем. – Ступай.

– Итак, племянница. – Господин Той взял в руки чашку с настоем цветков хризантемы и отхлебнул. Запах и вкус были изумительными – так, как он любил. Он благодарно улыбнулся Ю-тэ, сидевшей рядом с ним. После немного затянувшегося ужина в кругу семьи следовало подумать о делах. В этом он целиком полагался на Ю-тэ и потому не удивился, когда, завернув после ужина в покои старшей жены, обнаружил там И-Лэнь. Девочки не было, значит, они могут спокойно поговорить втроем. – Что случилось с твоим мужем? Мне прислали какой-то на редкость невразумительный доклад. И это мои хорошие доносчики. А уж что блеял этот кретин в официальном послании, лучше не говорить. Что произошло?

– Фэнь попытался бежать, – медленно, в упор глядя на дядю, ответила И-Лэнь. – Его поймали и… перестарались с поимкой. По крайней мере это то, что я знаю. Увидеть его тело мне не дали.

– Какой умный человек – и какой глупый ход, – пожал плечами министр. – Скажи, зачем он это сделал?

– Бесцельность существования сводила его с ума, – просто ответила И-Лэнь. – Мой муж был полевым полководцем. Это люди действия, насколько я понимаю.

В ее голосе прорезалась стальная нотка. «Не смей принижать моего мужа!» – истолковал ее господин Той. И это при том, что она приехала к нему в роли просительницы. Воистину, мужественная женщина!

– Мы скорбим вместе с тобой, дорогая. – Ю-тэ мягко и своевременно коснулась ее плеча. – Но я как человек со стороны не могу понять, как Фэнь мог подвергнуть тебя и своих детей новой опасности… зачем…

– Он писал письма. Много писем, – неохотно сказала И-Лэнь. Ее глаза подозрительно заблестели. – От кого и кому они, он не говорил… даже мне. А потом объявил о своем решении. Я говорила, что это глупый и несвоевременный поступок. За себя я не опасалась – казнят нас вряд ли, императору незачем показывать себя излишне жестоким, а вот муж… я знала, что этим все кончится! – неожиданно вырвалось у нее, голос надломился, и плечи дрогнули.

– Ну-ну! – успокаивающе произнес господин Той. Он обменялся взглядами с женой, и та обняла душераздирающе всхлипывающую женщину. – Должно быть, кто-то обнадежил его. И, возможно, даже не напрасно.

Это следовало обдумать. То, что Фэнь бежал, не имея никакого плана действий, было невозможно.

– И он взял с собой свою последнюю книгу. – И-Лэнь перестала плакать, ее голос снова зазвучал ровно, только как-то приглушенно. – И никто ничего о ней не сказал. Не задал ни одного вопроса. А я знаю, о чем она. Это очень опасная книга. Фэнь иногда читал мне отрывки из нее. Такое молчание очень странно. Они должны были задавать мне вопросы о том, есть ли еще экземпляры, черновики, – все, что угодно. Я ожидала этого и все уничтожила. Но никто не спросил.

– Это очень странно, – согласился господин Той. – Может быть, Фэнь перед смертью встретился со своим мифическим другом и передал ему книгу?

– Он не расстался бы с ней просто так, – уверенно сказала И-Лэнь. – Фэнь считал ее своим самым великим творением… А теперь я даже не смею спросить о ней! – Ее голос опять прервался.

– Вот что, – сурово сказал господин Той, – ты сюда не рыдать приехала, племянница. У некоторых я бы списал это на слабый женский ум, – но не у тебя. – Он откинулся, наблюдая, как фраза производит должное впечатление: И-Лэнь сглотнула, выпрямилась и сжала губы – больше ее слез он не увидит.

– Ты прав, дядя, – сказала она. – Я приехала не за этим.

– Положим, кто-то хотел выманить Фэня, заставить его потерять равновесие – и избавиться от него, – размышлял господин Той. – Но для чего? Фэнь был сослан, и конца ссылке, насколько я знаю, не предвидится.

– Избавиться от Фэня мог тот, кто предвидел последствия неумелого командования на Южном фронте, – неожиданно сказала Ю-тэ. Она вела себя так, словно разговор ее не касался. Она просидела так долгие годы, чуть позади него, поднося напитки и закуски его многочисленным гостям, зачастую не обращавшим на нее внимания. Госпожа Ю-тэ, пожалуй, разбиралась в дворцовой политике не хуже его самого.

– Зачем? – обернулся к ней господин Той и понял одновременно с тем, как она произнесла:

– Чтобы дать вору повеситься… Чтобы дать Мяде-го проиграть войну… и чтобы…

Господин Той встал, коротко кивнул обеим женщинам.

– Я должен вернуться во дворец. Немедленно. Полагаю, обставлять твое появление секретностью с этого момента не имеет смысла. Скорее всего Цао уже донесли об этом. Вопрос теперь в том, как он это истолкует. Что ж, дадим ему повод понервничать – но не слишком сильный.

С этими словами он распрощался с обеими женщинами и направился к своей повозке, представляя себе огорченное личико Э-Ляо. На ступенях его догнал слуга, сжимая в руке записку:

– Мой господин! Срочное послание! Получено с голубем только что.

Господин Той развернул записку, где значилось:

«Пришлось вырубить плющ, обвившийся вокруг стены дома».

Господин Той пожал плечами и аккуратно положил записку в карман халата.

«Пожалуй, это было даже лишним», – подумал он.

– Каковы новости с Южного фронта? – спросил Солнце Срединной, Большой Слон, Господин Шафрана и прочая, и прочая, император Шуань-ю.

Его мягкий высокий голос не соответствовал тону, каким были произнесены слова. Император совершал утренний туалет в присутствии своего последнего фаворита Рри, неизменного «служителя внутренних покоев» Цао, и еще двух десятков придворных, ловивших каждое движение своего властелина.

Шуань-ю был немногим выше среднего роста, худ. Пожалуй, его внешность в целом была непримечательной – ни особой красоты, ни особого уродства. Император обладал довольно красивыми бархатистыми глазами, высоким лбом с линией волос, предполагающей ранние залысины, и внушительным подбородком, который любой придворный физиономист мог растолковать только как свидетельство исключительно решительного характера. Древние книги врали, император обладал только исключительной настойчивостью в достижении своих многочисленных прихотей. И на данный момент его интересовала война.

Император долго колебался, прежде чем дал свое согласие на начало кампании. В то время он был погружен в философию – размышлял о вечности, о мере добра и зла, приглашал к себе во дворец и беседовал с бродячими, завшивленными мудрецами (большая часть которых по возвращении от императора отмывалась и отправлялась с докладом к главе той или иной партии). В то время он истово молился, совершил паломничество в Храм Сияющей Пустоты и ежедневно медитировал.

Путь духовного просвещения, на который возжаждал ступить молодой император, был бы, может, и хорош, – но этот путь отрицает войну. А война, как известно, самый простой способ покрыть незапланированные или непомерные расходы. И следует отметить, Срединная империя несла колоссальные расходы на содержание немыслимого количества чиновников и сановников всех мастей, на огромную и очень неэффективную армию, на целую орду военных «умов», в жизни не побывавших ни в одном сражении, на умопомрачительную роскошь, которой щеголяли друг перед другом столичные аристократы и провинциальная знать. Короче, война требовалась настоятельно.

И тут неожиданно произошло то, что обычно случается – император опять влюбился. Но на этот раз вместо мягкого, задумчивого, со щемящим оттенком болезненности на прекрасном лице фаворита Лэ появился Рри – смешливый, дерзкий, яркий, с лукавинкой в глазах цвета дубовой коры и непослушной прядкой, постоянно падающей на лоб. Рри не интересовала философия. Жизнь била из него ключом, и он, а вместе с ним и император, желал тратить ее прямо здесь и сейчас – на всевозможные увеселения, соколиные охоты, травлю экзотических зверей и бои сверчков. Война стояла в этом списке развлечений на почетном месте.

Рри и император обложились хрусткими свитками с историями победоносных войн. Они собственноручно разработали план военной кампании, и никто из убеленных сединами военачальников не посмел указать на ошибки его величества. Возможно, это смог бы сделать величайший стратег Фэнь, славившийся своим бесстрашием, но он к тому времени отбывал четвертый год своей ссылки, и о нем никто даже не вспомнил. Что ж, память стоящих у трона властителя всегда коротка (когда это не несет им очевидной выгоды), а спины недавних соратников смыкаются быстро…

Юг, конечно, был предпочтительным направлением войны с точки зрения военных трофеев. Юг, помимо рабов, искусных в ремеслах, приносил еще и ценную древесину своих душных, влажных, сочащихся ядом лесов, шкуры экзотических зверей, а самое главное – изумительный, редчайший лиловый жемчуг, который добывали в многочисленных, отравленных малярией и холерой протоках дельты реки Лусань, кишащей к тому же крокодилами и водяными змеями.

На западе лежал Ургах, и, несмотря на его колоссальные, по слухам, сокровища, связываться с этим княжеством, защищенным с одной стороны неприступными горами, а с другой – магической славой своих обитателей, было… несвоевременно. Ургах следовало взять в союзники. На севере обитали красноволосые варвары ху. Хоть и ценились их рабы, и особенно рабыни – высокие, белокожие, с волосами и глазами самого невероятного цвета, выносливые и ненасытные в любви, – но, кроме мехов и рабов, завоевывать было особенно нечего, а поток рабов умело поддерживался Срединной путем различных интрижек, подкупа и натравливания разрозненных племен друг на друга.

Первую Южную войну выиграл Фэнь, выиграл с колоссальными потерями, взяв затерянную в джунглях столицу княжества бьетов и разграбив ее. Король бьетов накануне взятия своей столицы отравился, две его жены и еще какое-то количество придворных последовали за ним. Остальных членов королевской семьи взяли в плен, и император иногда нисходил до того, чтобы сыграть с бывшим принцем в шашки. Во дворец императора были торжественно привезены колоссальные, вырезанные из цельного нефрита статуи Падме, ковры из несравненных по яркости перьев тропических птиц, и мебель, вырезанная из огромных клыков диковинных животных, – исключительной прочности и белизны, покрытая затейливой резьбой.

Но удержать столицу бьетов они не смогли. Два года назад объединенный союз южных племен выбил куаньлинов из Джонгмо, и на данный момент все завоеванные земли были практически потеряны.

Император так разозлился, что приказал казнить наследника королевства казнью прелюбодеев и воров – четвертованием. Правда, по случаю высокого ранга конечности было приказано отрубать не сразу, а по частям. Сначала принцу отрубили пальцы на руках, потом кисти рук, потом предплечья. К прискорбию, принц умер прежде, чем ему отрубили ноги выше колен. Его смерть была настолько некрасивой, насколько вообще может быть смерть человека, – принц, пока мог, истошно визжал и унизительно обмочился. Весь двор наблюдал за казнью, конечно. Господин Цао был в восторге, а император, казалось, еле сдерживал тошноту. Остальных бьетских пленников мужского пола в тот же день оскопили безо всякой публичности и сослали на рудники. Женщины были публично проданы с торгов, а доходы пополнили казну государства.

Впрочем, бьеты также не удержали Джонгмо. Когда карательный отряд куаньлинов приблизился к городу, чтобы взять его, он не увидел даже стен: бьеты сожгли свою трижды воспетую в легендах столицу, чтобы не отдавать ее захватчикам. На обратном пути куаньлины понесли чудовищные потери, но не по причине нападений бьетов, а из-за неизвестно откуда вспыхнувшей чумы.

Командующий отрядом заразился и совершил самоубийство, а все, кто остался в живых, дезертировали на границе реки Лусань.

Император отменил планировавшуюся масштабную кампанию на неопределенное время. И вот на излете лета судьбоносное решение было принято. Это было как раз во время боев сверчков – модного увлечения столичной молодежи. Когда сверчок Рри по прозвищу Шафрановый Воин в очередной раз разорвал своего противника, император воскликнул:

– Воистину ему нет равных!

– Воистину нет равных Шафрановым Воинам (так называли воинов императора), – ответил Рри, – но только довершив разгром бьетов, мы вырвем из сердца занозу, которая еще позволяет нам в этом сомневаться!

– Да будет так! – закричал император с темными пятнами румянца на щеках. – Я достаточно проявил милосердие! Пусть их сровняют с землей! Пусть разграбят и сожгут все их города, пусть само имя бьетов сотрут изо всех свитков и из людской памяти. Вот мое слово!

И государственная машина завертелась, по обыкновению со скрипом набирая обороты. Провианта оказалось недостаточно, и пришлось срочно изобретать новую подать. Гениальные планы оказались рассчитаны на сухой сезон, в то время как предстоял сезон затяжных дождей. Расчет на подкуп и предательство не оправдался. Короче, легкой победы не получалось – предстояла нудная, некрасивая игра в прятки с бьетскими отрядами, гораздо лучше знающими местность и полными палящей ненависти. Генерал Мяде-го слал одну беспомощную депешу за другой, и император с подачи бесшабашного Рри уже пригрозил подвесить его за ребра на дворцовой площади, если он посмеет не выиграть войну до весны. А это было практически невыполнимой задачей.

– Каковы новости с Южного фронта? – повторил император, недовольно хмуря брови.

– Отсутствие новостей – уже новости, – бодро сказал Рри. – Поскольку последнее время Мяде-го шлет нам на завтрак одну кислятину!

Придворные захихикали. Император улыбнулся.

– Однако хотелось бы знать точнее, что происходит с реализацией наших планов, – упрямо сказал он. Тень легла на красивое лицо Рри: фаворит понимал, что бесславный конец войны может грозить ему, Рри, тем, что император сделает его в ответе за порочащую его затею. – Сын Неба обязан быть безупречным.

– Я пошлю дополнительный запрос в пограничную крепость Уюн, – быстро ответил Рри, незаметно переглянувшись с Цао. – Будем надеяться, Мяде-го в достаточной степени боится за свою шкуру, чтобы не проигрывать нам наши битвы!

– Пусть будет так. – Император наклонил голову, принимая решение фаворита. Он последнее время делал так постоянно, но требовалось сохранить видимость, что божественное решение исходит от него самого.

Постельничий вдел руки императора в густо затканный золотом пурпурный халат.

– Каковы сегодня наши планы? – обратился император к Цао.

Господин Цао характерным жестом потеребил двойной подбородок. Последнее время он стал не просто дородным, а по-настоящему толстым. Говорили, что это как-то связано с операциями, которые проделывали над скопцами, – помимо истончения голоса, большинство евнухов страдали болезненной, какой-то женской полнотой, когда живот становится рыхлым, а бедра тяжелеют.

– До полудня – приемы. Соблаговолите выказать свою волю касательно вашего расписания, светлейший Господин Шафрана. – Цао подал ему свиток. Несмотря на то, что он был приставлен к Шуань-ю с тех пор, когда тому сравнялось четыре года, Цао всегда соблюдал придворный этикет, иногда даже слишком нарочито.

– После полудня мой господин может выбрать то, чем пожелает развлечься. – В руках Цао как по волшебству появился второй свиток и он начал быстро перечислять: травля тигра боевыми ургашскими псами, соревнования лучников, театрализованное представление на воде, демонстрация боевых искусств школы Зхутто…

– Мы выберем потом, – судя по скучающему лицу, Шуань-ю это не слишком интересовало. Рри встретил взгляд Цао и еле заметно пожал плечами.

– Как пожелаете, Сердце Срединной. – Цао ничем не выдал, что разочарован. Его круглое мягкое лицо с двойным подбородком и приплюснутым носом лучилось нежностью и заботой почище лица иной кормилицы. Злые языки поговаривали, что Цао оскопил себя сам, таким весьма решительным образом проложив себе путь в дворцовые коридоры. И то правда, что простолюдину попасть в Шафрановый Покой не было никакой возможности. Даже чиновники вроде глав провинций не удостаивались аудиенций со времен предыдущей династии. А про Цао говорили, что его отец был простым лекарем в провинции Сыма Тэ и что Цао купил себе родословную много позже. Так или иначе, но молодой предприимчивый евнух как-то ухитрился приглянуться главному распорядителю внутренних покоев при отце Шуань-ю, сиятельном Ай Госи. Вначале Цао служил обычным уборщиком на складах, затем счетчиком зерна, затем казначеем, выказав безупречную честность и проявив большие организационные способности. Следует заметить, что двор императора в правление династии Лэн насчитывал всего-то две тысячи четыреста евнухов, – куда меньше, чем, по свидетельствам историка Ва Дзе, при предыдущих правителях, когда число евнухов могло достигать шести тысяч!

Возможно, именно тогда его заметили, переведя воспитателем одного из второстепенных принцев – у светлейшего Шуань-ю насчитывалось в общей сложности четырнадцать братьев от тридцати шести (священное число!) императорских жен.

Сейчас в живых оставался только один из его братьев, восьми лет от роду, и тот, увы, отличался очень слабым здоровьем.

Император кивнул и пробежал глазами каллиграфический текст свитка, бормоча:

– Так, военный министр – в первую очередь нас очень интересует, что происходит на нашей войне. Цуй с докладом из Дома приказов – хорошо, мы ждем новостей из Ургаха. Третий министр… вопросы сбора подати… Отложить… Императрица-мать с ходатайством… Сошлись на неотложные дела, Цао… Чжу… Мятеж из-за сбора дани… Почему к нам? Цао, пускай Третий Министр даст мне полный доклад… Первый Министр по личному делу, – знаем мы, что у него за личное дело. Подождет. Распорядитель псарни – доклад о приобретениях… О, вот это мы изволим выслушать.