С каждой минутой дышать становилось все труднее и труднее. Густой желтый дым медленно заползал в пещеру через все щели. Снаружи время от времени раздавались редкие одиночные выстрелы.

Белые рассчитывали, что защитники пещеры, лишенные свежего воздуха, рано или поздно будут вынуждены вылезти из нее, а наверху их мгновенно уничтожат прицельным огнем. О том, сколько человек находится в пещере, белые не знали и поэтому не решались подойти к осажденным ближе, предпочитая держаться от них на приличном расстоянии.

Мишка Балаж, задыхаясь от едкого дыма, закашлялся.

— Имре, — с трудом остановив кашель, проговорил он, — я больше не могу. Взорви ты свою гранату!.. Уж раз суждено нам умереть, умрем все сразу и по-человечески…

— Что он говорит? — спросил у Имре Яблочкин.

Смутни перевел ему слова Мишки. Яблочкин тоже задыхался, но такая мысль ему еще не приходила в голову. Он достал из кармана фотографию жены и, близко поднеся к глазам, скорбно посмотрел на нее. По грязным щекам его покатились слезы.

— Выжгут нас беляки, как клопов… По-моему, нам действительно лучше всем сразу умереть.

Рыжов отвернулся от товарищей, чтобы никто не видел его лица. Возможно, он просто не хотел показывать, что боится смерти. Он закурил. Глядя на него, можно было подумать, что он спокоен, однако голос выдавал его волнение.

— Я готов, — проговорил Рыжов и отошел в угол пещеры, как ребенок, который ищет убежища от возможного наказания. Оттуда ему не будет видно, как Имре будет доставать гранату, а возможно, он даже не услышит, как она взорвется.

Хорошо бы умереть быстро, без мучений… Больше он уже никогда не переступит порог университета… Ни математика, ни химия ему больше уже не нужны… Ему больше не увидеть Людмилы… Не будет он больше летними вечерами бродить по Москве или сидеть под развесистыми деревьями… Если б не война, он мог бы стать инженером… Пусть взрывают гранату, да и дело с концом!..

Рыжов затянулся сигаретой и заметил, как сильно дрожали у него пальцы. Чтобы этого не было, он сжал пальцы в кулак, но дрожали не только руки, но и ноги. «Боюсь! — мелькнула у него мысль. — Я, Виктор Емельянович Рыжов, студент университета, московский большевик, испугался смерти. Разумеется, мне бы еще жить да жить… Но теперь это уже невозможно. Через минуту-другую кусок железа перебьет мне вену — и конец. Какая несправедливость!.. Хоть бы еще одну сигарету успеть выкурить…»

Виктор бросил на землю окурок, который уже жег ему пальцы, и затоптал ногой, будто это сейчас имело какое-нибудь значение. И тут же достал из кармана целую сигарету. Дрожащие пальцы плохо повиновались ему.

— Бросай свою гранату, черт бы ее побрал! — умоляющим тоном проговорил Смутни. — Не тяни попусту время! Или ты хочешь, чтоб мы все задохнулись?

И Смутни схватил Имре за руку, стараясь отнять у него гранату.

Имре оттолкнул его от себя:

— И не стыдно тебе? Совсем голову потерял!

— Взрывай гранату, а то пристрелю! — заорал Смутни, вытаращив глаза. — Ты завел нас в этот каменный мешок!.. Полководец тоже мне нашелся!.. Кончай свою операцию!

— Тихо! Замолчать! — рявкнул на него Имре. — Если ты сейчас же не замолчишь, я сам задушу тебя! И ты умрешь позорной смертью!

— Позорной смертью? — прохрипел Смутни. — И это говоришь ты?! А если от твоей гранаты я не погибну, а буду только ранен, что тогда?.. Беляки схватят меня, полуживого, и будут пытать… И все из-за тебя!.. Крыса ты пещерная!.. Рви гранату, мать твою так!

Смутни замахнулся, чтобы ударить Имре, но Тимар перехватил его руки, крепко стиснув в запястьях.

Бургомистров, не понимавший по-венгерски, увидев, что они готовы задушить друг друга, одним прыжком оказался возле:

— Ну что это такое?.. Не надо!.. Так нельзя, товарищи!

Мишка Балаж, чиркнув спичкой, осветил бледное лицо Имре с застывшей улыбкой на губах.

— А ты не боишься? — спросил Имре Мишку.

Мишка отбросил сгоревшую спичку.

— Черт его знает! — ответил он. — Сказать, что боюсь, стыдно, а сказать, что не боюсь, — значит попросту соврать… Да и какое это сейчас имеет значение?.. Теперь, все равно… Давай-ка, товарищ, лучше попрощаемся! Дай я тебя обниму, дружище! У меня до тебя не было такого друга!

Имре и Мишка крепко обнялись.

— Спасибо, — шепнул Мишка. — А теперь и правда рвани свою штуку!

— Славный ты парень, Мишка! — сказал Имре, давясь кашлем от душившего его дыма. — Умереть хорошо… Если б я был в этом уверен, то давно бы вырвал чеку из гранаты… но я одумался. А если Смутни прав? А что, если граната не убьет нас, а только ранит? Что тогда?.. Вот тогда-то и придется нам умирать от пыток белых!

Смутни тем временем успокоился и перевел слова Имре на русский.

Трое русских одобрительно закивали.

— Вы что, думаете, мне очень уж хочется покидать этот мир? Думаете, легко подорвать себя и вас?..

Смутни в благородном порыве подошел к Тамашу и, обняв его, расцеловал в обе щеки.

— Сдавайтесь, красные собаки! — послышались крики белых.

Никто из узников пещеры им не ответил. Имре хотел было что-то сказать Смутни, но не смог. Голова у него закружилась, перед глазами заплясали разноцветные круги. В этот момент он почему-то ясно увидел родную деревню. В ушах у него зазвучала песня: «На нашей улице свадьба…»

«Что это? Галлюцинация?.. Как отчетливо я слышу звуки оркестра!.. Только оркестр какой-то странный. Огромная красная крыса изо всех сил дует в медную трубу, а зеленый медведь ожесточенно щиплет струны виолончели… А громадный, величиной с корову, лиловый паук наигрывает на скрипке… Что это такое? — Имре дотронулся рукой до лба. — Хочу бросить гранату и не могу… Черт бы меня побрал! Не могу, и все!.. «На нашей улице свадьба…» Я же всех погублю!»

Шесть смертельно бледных лиц уставились на него. Они ждали от него смерти, которая была сейчас для них равносильна освобождению… Ждали с нетерпением…

Имре поднял руку, но Мишка успех схватить ее.

— А я что-то скажу вам, товарищи! — вымолвил он. — Нам, пожалуй, не мешает потянуть жребий, кому рвать гранату, а то так несправедливо… Возьмем семь спичек, у одной я обломаю головку… Кто ее вытащит, тому и рвать гранату…

Все посмотрели на Мишку, как на сумасшедшего, но он уже протянул им руку, в которой были зажаты семь спичек. Никто и не пытался перевести его предложение на русский язык. Каждое его движение было понятно и так…

Первым тянул жребий Имре, за ним сам Мишка, потом трое русских. Всем им достались целые спички. Тимару тоже. Последним был Смутни. Ему и досталась спичка с обломанной головкой…

Смутни побелел как полотно. Руки у него так дрожали, что Тамаш не рискнул отдать ему гранату.

— Не надо. Давай уж лучше я, — сказал Тамаш. Голос его звучал твердо и решительно. — Товарищи, за мной!.. — И он одним прыжком выскочил из пещеры, держа над головой гранату в зажатой руке.

Небольшая группа беляков, стоявшая метрах в тридцати от пещеры, оцепенела от неожиданности при виде выскочившего из самого пекла черного человека, который бросил им что-то под ноги. Не успели они опомниться, как раздался взрыв, разбросавший их по сторонам.

Тамаш вовремя успел броситься на землю. Вокруг пещеры, громко потрескивая, горел лес. Огромные языки пламени жадно лизали скалы.

Красноармейцы, держа винтовки со штыками наперевес, бросились вперед. Оказавшись на свободе, они моментально обрели вкус к жизни, за которую готовы были бороться до последнего.

— А где Смутни? — спросил Имре.

Все молча переглянулись. Смутни среди них не было.

«Что с ним? Убило осколком гранаты? Или он вообще не выбежал из пещеры?» Однако долго раздумывать о судьбе Смутни не было ни времени, ни возможности.

— Забирайте патроны у убитых! — решительно распорядился Имре.

Дым рассеялся, и все, как по команде, бросились на землю. И, нужно сказать, вовремя, так как где-то совсем рядом защелкали ружейные выстрелы.

— Сколько их? — тихо спросил Мишка.

— А черт их знает! — бросил сквозь зубы Тамаш. — Ты сколько патронов подобрал?

— Пять.

— Брось мне парочку!

Что такое пять патронов, когда у противника их сколько угодно! Но уж если им суждено умереть, то лучше погибнуть в открытом бою, чем задохнуться в пещере…

Смутни действительно остался в пещере. В самый последний момент нервы его сдали, и он не смог выбежать за товарищами. Ноги его подкосились, и он рухнул на землю, судорожно заглатывая широко открытым ртом густой дым. Придя немного в себя, Смутни посмотрел в угол, где лежал убитый Иванов, остекленевшим взглядом уставившись в свод пещеры. Лицо мертвого, освещаемое кровавыми отблесками пожара, казалось живым.

Смутни подполз к Иванову и, тронув его за руку, зашептал:

— Михаил… тебе хорошо?.. Не сердись на меня. Дай табачку. Тебе он все равно больше не нужен. Я хочу в последний раз закурить…

Лайош залез в карман Иванову, нащупал там кисет, но никак не мог его вытащить. Тогда он повернул убитого на бок. Иванов оказался очень тяжелым.

«Вот странно! — мелькнуло у Смутни в голове. — Убитый кажется намного тяжелее живого! А как повисла у него голова… Он даже будто улыбается… Но что это? — Лайош даже руку отдернул. — Боже мой! Невероятно, но факт!»

Смертельно раненный, Иванов упал на ручной пулемет, который держал в руках, и закрыл его своим телом. В пулемете оказался почти полный диск патронов. И никто не вспомнил об этом! Лайош схватился за голову.

— Михаил, Михаил, — бессмысленно шевелил он губами.

Страх у Смутни будто рукой сняло. Схватив пулемет, он бросился к бойнице и увидел, что белые приближаются к пещере. Лайош нажал на спусковой крючок, и пулемет ожил у него в руках.

Беляки не ждали столь неожиданного поворота дела и бросились бежать.

Имре удивился этому не меньше белых: такая помощь была им как нельзя кстати.

— Эй, ребята, собирайте скорее патроны! — крикнул он.

Минуты через три они уже набрали столько патронов, что смело могли отразить очередную атаку золотопогонников.

Пулемет, стрелявший из пещеры, почему-то замолк.

— Товарищи, внимание! Приготовиться к атаке! — скомандовал Имре.

И в тот же момент увидел Лайоша Смутни, который стрелой вылетел из пещеры и, пробежав несколько десятков метров, залег недалеко от своих.

— В атаку, вперед! — крикнул Тамаш, вскочив на ноги. — Хура!..

Красноармейцы бросились за ним, и венгерское «Хура!» слилось с русским «Ура!».

Белые офицеры тоже поднялись во весь рост. Завязался рукопашный бой. И хотя золотопогонники были обучены различным приемам штыкового боя, они не смогли устоять перед стремительным натиском красных. Четыре офицера упали как подкошенные. Упал Рыжов, сраженный пистолетным выстрелом противника. Бургомистрову пуля попала в голову, и он почти мгновенно умер.

Опомнившись от первой схватки, офицеры собрались в кучку. К ним начало подходить подкрепление.

Маленькой горстке смельчаков пришлось отходить назад.

Тамаш схватился врукопашную с длинным поручиком, который норовил проколоть его штыком. Имре, проворно отскочив в сторону, сам пырнул штыком противника, но попал только в плечо, сорвав с верзилы один погон.

Расстояние между ними становилось все меньше, и орудовать штыком было уже невозможно. Поручик попытался ударить Имре прикладом, но тот успел схватить офицера за руку и начал выворачивать ее.

Оба противника тяжело дышали. Схватка велась не на жизнь, а на смерть. Поручик изрыгал отборную матерщину. С огромной силой он бросил Имре на землю, но Тамаш не выпустил его руки и, падая, увлек поручика за собой. Белогвардеец был сильнее Тамаша, но Имре на несколько мгновений оказался в более выгодном положении.

— Чтоб ты сдох, белый гад! — выругался Имре и, изловчившись, всадил штык офицеру под сердце. Сам того не замечая, Тамаш заговорил вдруг по-русски: — Прощайся со своей поганой жизнью, мерзавец!

Офицер страшно заскрипел зубами. Глаза его налились кровью, и он весь сразу как-то обмяк…

Имре не раз приходилось видеть мертвецов, но в такой непосредственной близости он впервые наблюдал смерть человека. Словно загипнотизированный, Имре лежал рядом с офицером и не двигался. Почувствовав легкое головокружение, Имре хотел встать на ноги, но они не слушались его. Острая боль пронзила поясницу и левый бок. Имре провел рукой по боку и почувствовал на ладони липкую кровь… В пылу единоборства он даже не заметил, что был ранен.

«А где же моя фуражка? Упала, наверно, когда я боролся с этим верзилой… Что фуражка! О ране нужно побеспокоиться… Поблизости никого не видно. Только заколотый мною поручик… А ведь идет дождь… И довольно сильный…» Имре машинально снял с головы поручика фуражку и надел ее на себя.

Перед глазами Имре пошли цветные круги, и он потерял сознание…

Очнувшись, он не сразу понял, где он и что с ним: то ли все это — тяжелый, бредовый сон, то ли все это происходит на самом деле.

«Странно, что я до сих пор жив… — подумал Имре. — Какие-то незнакомые люди… Это солдаты… Только чьи? Свои или белые?.. — Имре напряг зрение. — Потом выяснится… Говорят по-русски… На всякий случай лучше не шевелиться…»

— Гришка, посмотри-ка, офицер! На голове офицерская фуражка!

— Точно. Видать, его красный бородач заколол…

— Ткни его еще раз!

— У, большевик! — крикнул солдат и ткнул штыком бородатого верзилу, которого убил Имре. Белые солдаты приняли поручика за красного.

Солдаты ушли.

Дождь уже перестал. Выглянуло солнышко. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, валялись трупы. Бородатый офицер лежал к Имре ближе всех.

«Ужасно хочется пить! Так мучит жажда! Нужно подальше отползти от убитого поручика! — подумал Имре и, собрав остатки сил, медленно, сантиметр за сантиметром, пополз в сторону.

Преодолев ползком метра два, Имре оглянулся и вдруг заметил на поясе у офицера фляжку.

«Вода! Вода!» Все в нем всколыхнулось. Пересохшие губы зашевелились, но он не издал ни звука.

Имре пополз обратно. Он полз так медленно, что на преодоление этих нескольких метров, казалось, ушел целый час.

Дрожащей рукой сорвал фляжку с ремня. Начал откручивать пробку, но бессильные пальцы плохо слушались. Тогда он сунул горлышко фляжки в рот и, зажав пробку зубами, отвинтил ее… С жадностью опрокинул фляжку… Горло обожгло: во фляжке оказалась водка…

Имре вновь впал в забытье. Ему грезилось, будто он дома, в Венгрии, бродит по винограднику. На плече у него тяпка. Он идет по склону горы, смотрит вниз, на старинный город с маковками церквей, на квадратики черепичных крыш и зеленые кубики садов… Каким спокойным и мирным кажется отсюда город! А ведь в каждом доме — бедность, страдания. По улицам города медленно шагают толстопузые священники в рясах. По центральной улице мимо здания магистрата важно прохаживаются господа. Вид у них такой, будто город — их собственность. А вот и крестный ход с хоругвями и иконами. Священник показывает народу изображение какого-то святого, и в тот же миг все опускаются на колени. Военный оркестр играет австрийский гимн… Господские дочки в лучших своих нарядах… Где же и показать себя, как не на таком сборище!..

Вдруг эта картина исчезает, и ей на смену приходит другая. Имре видит самого себя. Вот он важно идет по дороге и гладит рукой шелковистые листья деревьев. Вот он садится под огромным орехом, который растет у дома Пирошки Сабо, развязывает свой вещмешок, острым ножом режет толстое белое сало и вместе с куском свежего хлеба отправляет его в рот.

На окраине города, где домишки прилепились на самом склоне горы, Имре встречает дядюшку Иштвана Дани. Он весь в морщинах. Говорит солидно и неторопливо, как все старики. Дани приглашает Имре зайти с ним в подвал:

— Я слышал, сынок, тебя жажда мучит, а? Выпей со мной стаканчик винца!

Имре идет за стариком и чувствует, как под ним колышется земля. Дани снимает с заплесневелой стены резиновый шланг и, опустив один конец его в бочку, засасывает золотистое вино. Вино искрится и переливается при свете горящей свечи.

— Хорошее винцо, доброе! — хвалит старик.

По мнению Имре, нет ничего прекраснее на свете, чем спелые виноградные гроздья на коленях у девушек, собирающих виноград.

Как хорошо чувствовать себя дома! Как приятно ходить по собственному дому, видеть родные лица близких тебе людей, трогать руками камни и деревья. Какое счастье — целовать родителей!

А вот и Пишта Керечен. Он такой нарядный, улыбающийся. В руках у него газета. Он еще издалека машет Имре…

И снова играет духовой оркестр. Но почему так жарко? О, да это и не Венгрия вовсе!.. Здесь горит лес… А вход в пещеру похож на что-то черное, страшное…

«Где я?.. Перед пещерой?.. Рядом бородатый белый офицер, который хотел убить меня. Но я жив… А где же его труп?.. А, вспомнил… Это Иштван убит. Нас осталось семеро… В пещере полно дыму… Они выбежали из нее… Но где же тогда Смутни?.. Граната так рванула, что…»

Да-да, война еще не кончилась, а он не может встать, будто его чем-то придавило… Почему же он не может встать? Почему все тело будто свинцом налилось?..

Спать. Спать.

И снова Имре видит себя в родном городе. Пирошка целует его. У нее сладкие, как мед, губы… Сказки все это. Пирошку за него не отдаст ее отец: ведь у Имре ничего нет, а у девушки приданое — три хольда земли…

Как же непросто бывает человеку умереть!..