На большой остров, расположенный посреди Енисея, Покаи и Керечен переплыли почти одновременно. День выдался жаркий, и безбрежное зеркало реки сверкало и переливалось в лучах солнца. Остров густо зарос вековыми деревьями и почти непроходимым кустарником.
— Вот здесь мы можем поговорить спокойно, — первым начал Шандор Покаи.
— Ну, рассказывай: что ты слышал? — спросил Керечен.
— Много чего, — ответил Покаи и по привычке огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. Иногда пленных офицеров под конвоем водили купаться на Енисей. Находились смельчаки, которые отваживались доплывать до острова. Правда, некоторым это стоило жизни: если поднимался даже небольшой ветер, не всякому пловцу было по силам справиться с течением реки.
— Ну, говори же, не тяни, — торопил Иштван Шандора. — Нет же здесь никого. Сегодня, кроме нас, на остров никто не переплывал.
— Ну, тогда слушай, — начал Покаи. — Я думаю, скоро все мы станем очевидцами больших событий.
— Ничего нового в этом нет.
— Нет? А как ты посмотришь на то, если недовольные солдаты из колчаковской армии вместе с рабочими, партизанами и интернационалистами захватят власть в Красноярске?
Керечен немного помолчал, а затем сказал:
— Не думаю, что им это удалось бы, да и вряд ли это что-нибудь даст: фронт находится еще довольно далеко, так что долго им не продержаться. Боюсь, что жертвы будут на сей раз напрасными.
— Пожалуй, ты прав, — согласился с ним Покаи. — Сейчас вряд ли целесообразно проводить такую крупную операцию. Но когда линия фронта приблизится, тогда…
— Тогда, разумеется, такое выступление сможет в какой-то мере парализовать всю колчаковскую армию. Это приблизило бы конец войны в Сибири.
— Вот именно. Сначала взбунтуется гарнизон, одновременно с этим рабочие начнут всеобщую стачку, а партизаны со своей стороны предпримут наступление на городской гарнизон.
— А что будут делать пленные?
— Нас тоже вооружат, ну, если не всех, то по крайней мере тех, кто симпатизирует большевикам.
Иштван рукой отогнал от себя комаров. То, что сказал Покаи, казалось ему несколько фантастическим, и поэтому он спросил:
— Все это твои идеи, или слышал от кого?
— Учти, тебе я сообщил это под большим секретом… Нелегальный партком уже обсуждал этот вопрос на своем заседании, в курсе дела и партизаны. Деже Форгач тоже обо всем извещен. Я знаю товарища Форгача лично… Тебе я обо всем этом говорю потому, что мы на тебя рассчитываем. С оружием умеешь обращаться?
— Конечно.
— Возможно, получишь особое задание.
— Я не против… Скажи, а партизан под Красноярском много?
Покаи пожал плечами:
— Точно я, конечно, не знаю, но говорят, что партизанская армия Щетинкина соединилась с партизанской армией Кравченко, а это уже около сорока тысяч бойцов. Я, правда, лично этому не верю. Насколько мне известно, численность партизан не превышает двадцати тысяч.
— И это хорошо.
— Среди партизан находится много венгров, а вообще там есть и русские, и украинцы, и литовцы, и грузины, и татары, и китайцы, и поляки, и сербы, и чехи, и румыны, и немцы, и даже финны. Ты, случайно, ничего не знаешь об инженере Яноше Шмидте?
— Нет, не знаю, — признался Керечен.
— Подпольный горком послал его к партизанам. Шмидт — венгерский коммунист, начальник ружейной мастерской. Нелегальная группа, которая работает под его руководством, занимается изготовлением пороха. Или возьмем поляка Храбавки… Да что там говорить, таких много можно перечислить…
— А ты их откуда знаешь? — спросил Керечен.
Покаи загадочно улыбнулся:
— Знаешь, у нас с ними установлена неплохая связь… Мы о многом знаем, только не обо всем говорить можно. К сожалению, контрразведка Колчака тоже не бездействует… Я думаю, что она подозревает о готовящемся восстании…
— А что, много шпиков?
— Еще сколько! В том-то и беда вся… Но и белым сейчас нелегко. Знаешь, возле нас находятся казармы тридцать первого пехотного полка и третьего егерского полка. Так вот, я слышал, что новобранцев этого полка посылают на фронт, даже не дав им закончить обучение. Спешат белые, спешат…
Иштван Керечен все чаще и чаще стал видеть по ночам сны, которые переносили его в пору безоблачного, беззаботного детства. Проснувшись, Иштван сразу никак не мог отогнать от себя сон, да и не хотелось. Другое дело — когда приснился Драгунов, с разорванным окровавленным ртом, черными усиками и скрюченными пальцами, которыми он старался задушить Иштвана. Тут и спать не захочешь!
Атмосфера была неспокойной. Из Венгрии приходили невеселые известия.
В то лето в Сибири стояла почти тропическая жара. В солдатском лагере от жары и перенаселенности развелись клопы. Со стороны Енисея в лагерь прилетали целые тучи комаров. Солнце припекало даже через одежду. А дни стояли, как назло, безоблачные.
Разгромленные части армии Колчака беспрерывно отходили в восточном направлении. Буржуазные газеты были уже не в состоянии воодушевлять белых на борьбу. Стоимость денег катастрофически падала день ото дня. Росла спекуляция. Городские военные комендатуры практически не имели никакой силы. Белые с трудом удерживались у власти, опираясь в основном на части интервентов.
Тридцатого июля 1919 года в казармах, расположенных по соседству с офицерским лагерем, еще на рассвете поднялся невероятный шум и гвалт.
В комнату Керечена заглянул через окошко какой-то офицер и громко крикнул:
— Господа! Русские солдаты подняли мятеж!
— Что такое? Как вы сказали?
«Значит, восстали солдаты тридцать первого пехотного полка!» — мелькнула у Иштвана мысль.
— Слышали?! Они начали стрельбу. Быстрее вставайте!
Иштван вскочил с койки и вылез в распахнутое настежь окно, справедливо полагая, что идти по длинному коридору сейчас — уже никому не нужная роскошь.
Покаи выскочил вслед за ним и на ходу крикнул:
— Ты куда?..
Иштван остановился.
«А действительно, куда это я так разогнался?» — подумал он.
Мимо них в сторону распахнутых настежь лагерных ворот бежал молодой солдат с винтовкой в руках.
— Эй, что случилось? — спросил у него Керечен.
Солдатик на миг остановился и, ткнув рукой в сторону казармы, скороговоркой выпалил:
— Наши разоружают офицеров! Пошли с нами!
— Каких офицеров? Как? Зачем? — забросал солдата вопросами Иштван, но тот, уже не слушая его, бежал дальше.
Мимо них пробежали еще несколько русских солдат. Все они очень спешили. Сквозь открытые лагерные ворота можно было видеть небольшие группы вооруженных солдат, которые торопливо удалялись в сторону города.
— Боюсь, что новобранцы обоих полков несколько поспешили выступить, — с сожалением заметил Покаи. — Линия фронта еще довольно далеко от города. Восставших могут окружить и задушить… Риск слишком велик… А подмоги ждать, по сути дела, неоткуда… Подобные выступления напоминают мне средневековые восстания, когда восставшие добровольно шли на плаху, воодушевленные собственным фанатизмом.
Керечен считал, что сейчас не время болтать. Нужно как можно скорее доставать оружие. Весь вопрос заключается в том, где его достать…
Где-то совсем рядом послышалась ружейная стрельба.
Заслышав стрельбу, пленные в лагере начали собираться группами: отдельно венгры, австрийцы, немцы, турки, арабы.
— Какое безумие! — воскликнул один австриец. — Какое безумие! — повторил он. — Младенцы! Сопляки! Да их всех можно привести в чувство несколькими пулеметами!
— Вот когда нужно освобождать пленных! — философствовал в группе венгров какой-то офицер. — Да, если нас сейчас вооружить, мы можем разбить всю колчаковскую банду, а через месяц преспокойно поехать по домам.
— Да это не что иное, как коммунистическая пропаганда! — воскликнул какой-то старший офицер. — Честный венгр не станет городить такой чепухи!
— И это вы называете чепухой? А разве народ не имеет права изъявлять свою волю?
— Господин кадет, будьте осторожнее в выборе выражений! Смотрите, как бы вам не пришлось отвечать за свои слова!
— Господа! Господа! Умерьте свой пыл! Сейчас самое главное — сохранить полное спокойствие! Ведь мы находимся в офицерском лагере для военнопленных, а не на каком-нибудь митинге.
Стрельба, доносившаяся из-за забора, стала чаще и громче. Более того, через минуту несколько раз глухо ухнула пушка.
Австриец, который только что говорил о безумии, довольно улыбнулся:
— Ну вот, слышите! Так должны поступать настоящие солдаты! Пусть теперь попрыгают эти красные повстанцы!
Керечен толкнул Покаи в бок и шепнул:
— Разобьют они бедняг… Как бы мне хотелось заткнуть глотку этому паршивому австрияку!
— К сожалению, мы ничего не можем сделать! Оружия-то у нас нет, — ответил Покаи, метнув в сторону австрийца взгляд, полный ненависти и неприязни.
— Ну, что я вам говорил? — громко засмеялся австриец. — Довольно нескольких пулеметов, а уж если пушку, то… До десяти часов здесь будет тишина, как на кладбище.
В открытые ворота можно было видеть, как к казармам из города бежали русские солдаты, многие из них — уже без оружия.
— Пошли выйдем из лагеря! — предложил Покаи. — Нам нужно разыскать товарища Дукеса. У меня нет никакого желания выслушивать бред сумасшедших офицеров.
Однако ни Керечену, ни Покаи не пришлось выходить за ограду лагеря, так как Дукес, Людвиг и Форгач, которых они хотели найти, стояли около изгороди и о чем-то таинственно переговаривались. Вид у всех был довольно озабоченный.
— Удивляюсь смелости русских солдат, — со вздохом произнес Людвиг.
— Я бы охотно присоединился к ним, — откровенно признался Керечен.
— Да, это был бы самый лучший выход, — согласился с ним Дукес. — Уж если нам суждено умереть, то смертью героев. Ведь большинство офицеров в лагере настроено против нас.
Тем временем стрельба утихла, только где-то вдали татакал пулемет.
— Слышите? Быть может, это как раз наши… Наших несколько человек тоже там есть! Они действуют в заслоне, чтобы дать возможность русским товарищам отойти без излишних потерь.
— Разумеется, это настоящее геройство, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Покаи. — Но где же партизаны и красноярские рабочие? В конце концов, чего мы тут ждем, как истуканы?
— Где? Этот вопрос и я могу вам задать. Вчера мы разговаривали с командирами трех красных полков: Никитиным, Кузнецовым и Шунько. Все трое говорили, что они уже не в состоянии сдерживать солдат, которых не сегодня-завтра собираются послать на фронт. Солдаты же готовы охотнее принять смерть здесь, чем на фронте. Будь что будет. Или они захватят город, или они погибнут. К сожалению, они не смогли предупредить ни партизан, ни городских рабочих. Если бы все это было организовано несколько лучше, можно было бы рассчитывать на твердый успех.
На крышу одного из бараков с самого утра залез кадет, чтобы хорошо рассмотреть все вокруг. Через несколько минут он спустился с крыши и подошел к группе венгров.
— Товарищи, если бы вы только видели, что там творилось! Русские солдаты сражались храбро. Но белых было намного больше. У села Старцева одному отряду удалось отойти… Хотя, откровенно говоря, еще не известно, далеко ли они ушли…
— А сколько их было? — спросил Дукес.
— Точно не могу сказать. В одном из отрядов было человек пятьдесят.
— Оттуда они могут переправиться на правый берег Енисея и уйти к партизанам, — сказал Людвиг.
Вскоре в лагерь прибежал запыхавшийся от быстрого бега пленный и еще издали закричал:
— Русских солдат окружили конные казаки! Кого догнали, всех порубили саблями. Пулеметчик-венгр, чтобы не попасть в руки белых, пустил себе пулю в лоб!
— Фанатики! — заметил один из подошедших к ним офицеров. — Это не что иное, как самый настоящий русский фанатизм. Сначала они восстают, а потом кладут голову на плаху. Ну да все равно. А почему они не сбежали в тайгу?
Керечен и Покаи отошли от группы офицеров. Они залезли на крышу пятого барака, откуда можно было наблюдать за событиями. С крыши было видно, как мятежные солдаты отходили к лесу. Вот только удастся ли им добежать до леса? Под прикрытием деревьев они спокойно могли бы пробиться в южном направлении, где их ждет свобода.
— Удалось! — с облегчением произнес Покаи, увидев, что солдаты уже дошли до самой опушки.
Несколько позже пленные рассказали, что восставших русских солдат уговаривал вернуться в казармы поп, обещая им всем прощение. Многие из солдат, призванные в армию из сел, где они обрабатывали землю, всегда верили попам. Поверили они и на этот раз, вернулись в казарму — и поплатились за свою доверчивость. Лишь очень немногие из солдат пробились к партизанам.
Жертв было очень много. Восставших казнили у стен монастыря. Их заставили копать себе могилу… Приказали раздеться до белья. Обмундирование забрали офицеры, чтобы одеть в него новых солдат.
Восставшие, в одном белье, стояли у выкопанного ими же рва. Стояли молча, понурив головы.
Самое страшное заключалось в том, что солдат не расстреливали, их рубили саблями…
Молодые, порубленные саблями тела падали в яму. Земля, пропитанная кровью, превратилась в липкую грязь. Те, в ком еще теплилась жизнь, стонали, кричали. Офицеры пристреливали их из пистолетов…
А поп в черной рясе стоял рядом и махал дымящим кадилом.
На церемонию казни красных мятежников были приглашены и гражданские лица: важные господа и элегантные дамы. Одна белокурая, сильно напудренная дама с напряженным вниманием в лорнет наблюдала за казнью. Другая не отнимала от глаз маленького театрального бинокля, украшенного перламутровой инкрустацией. Третья театрально взвизгивала, когда офицер заносил саблю над очередной жертвой. Таких переживаний не испытаешь ни в одном театре…
Но вот в ров свалился последний мятежник, простой крестьянский парень, смолкли пистолетные выстрелы, окровавленные сабли вложены в ножны…
Артур Дукес из-за забора наблюдал за кровавой расправой. Монастырская стена, выложенная из красного кирпича, проходила как раз напротив лагерного забора. Важные господа, присутствовавшие при казни, русские и иностранные, разделились на небольшие группы. Они не расходились, оживленно обсуждая детали. Здесь были офицеры, попы, важные дамы. Кое-кто решил запечатлеть это зрелище и устанавливал громоздкий фотоаппарат.
Одна элегантно одетая дама протянула затянутую в перчатку руку для поцелуя офицеру, который за минуту до этого вытирал паклей окровавленную саблю.
Шандор Покаи и Иштван Керечен, удрученные страшным зрелищем, поплелись в лагерь, чтобы поделиться с товарищами ужасной вестью…
Один из мятежных русских офицеров в поисках убежища прибежал в солдатский лагерь, но его там обнаружили. Всех пленных, которые жили в бараке, где скрывался офицер, выстроили на плацу и приказали рассчитаться на «первый — десятый». Каждого десятого расстреляли. В число расстрелянных попали и два венгра: Шандор Жедер и Карой Секер. Эта весть с быстротой молнии распространилась среди пленных.
— Сегодня они, завтра другие, — мрачно произнес Дукес.
— Быть может, положение не так уж и плохо? — спросил Покаи.
— Ребята, сейчас нужно быть особенно осторожными! — Лицо Дукеса стало еще строже. — Нам нужно где-то спрятаться и переждать некоторое время. Лучше всего уйти в город, найти там работу… Я, откровенно говоря, не питаю никаких надежд… Кто знает, не наш ли черед придет завтра…
— Ты беги! — Керечен дернул Дукеса за руку. — Беги, ведь тебя могут схватить первым! Спрячься где-нибудь! В первую очередь должны спрятаться товарищи Дорнбуш, Форгач, ты и Людвиг!
Дукес безнадежно махнул рукой:
— Сейчас это уже невозможно. За нами установлена слежка. Часовые оцепили и наш лагерь, и солдатский. Шпики быстро найдут нас там и тогда опять расстреляют каждого десятого. Такой грех мы на себя взять не можем.
— Что же все-таки делать? — с тревогой в голосе спросил Покаи.
— Ничего сделать мы не можем. Осталось только положиться на волю случая. Если нам суждено умереть, умрем как полагается: не мы первые, не мы последние. Я лично смерти не боюсь. — Все это Дукес проговорил спокойно. Немного помолчав, он продолжал: — Белые завтра же предпримут новое наступление. Сегодня вечером нам нужно выработать свой план действий. Мы должны быть готовы ко всему. В первую очередь нужно предупредить об опасности всех наших товарищей. Компрометирующие нас бумаги немедленно сжечь, если их невозможно спрятать. Все номера «Енисея» и «Эмбера» собрать и уничтожить! Кому-то из нас нужно во что бы то ни стало пробраться в солдатский лагерь и предупредить наших товарищей.
И, сразу как-то постаревший, он медленно пошел к своему бараку.
Покаи и Керечен обошли нужных людей и предупредили их об опасности. Все выпущенные в лагере газеты пришлось порвать на мелкие куски и выбросить в нужник. В тот же вечер документы и бумаги, которые хоть в какой-то мере могли скомпрометировать прогрессивно настроенных пленных, были уничтожены.
Керечен, пробравшись в солдатский лагерь, встретился там с Мишкой Хорватом и сказал ему, что террор, к которому прибегли белые в городе, может коснуться и их, пленных. Порекомендовал не терять попусту времени и скрыться.
— Ты-то можешь ничего не бояться, — успокоил Керечена Мишка. — Ведь тебя здесь, собственно говоря, и не знают даже. Приходи в наш барак. У нас живут надежные товарищи. Поживешь с ними, пока страсти не улягутся.
Керечен счел это предложение приемлемым. Он надеялся, что вряд ли кому придет в голову искать офицера в бараке, где живут пленные солдаты.
Когда Керечен и Мишка вошли в офицерский лагерь, все обитатели оказались в сборе.
— Где ты так долго бродил? — спросил Пишта Бекеи у Керечена. — Ну и денек сегодня выдался…
— Разве усидишь в такое время в бараке?
По лицу Михая Пажита бродила хитрая улыбка.
«Бежать нужно отсюда, — подумал Керечен. — И как можно скорее. Сегодня господин помощник судьи никакой пакости нам уже не подстроит, а завтра он первым делом пойдет к начальнику лагеря и скажет, что Керечен — заядлый коммунист, за которым нужен глаз да глаз. Может, все это только моя фантазия, рожденная под влиянием страха, но надо быть готовым ко всему. В конце концов, речь идет о жизни, а это не какой-нибудь пустяк. Уж если мне удалось благополучно пройти через столько препятствий и остаться в живых, то было бы глупо погибнуть из-за доноса какого-то негодяя. Завтра же переберусь в солдатский лагерь и поселюсь в бараке у Мишки Хорвата. Покаи будет держать меня в курсе всех событий».
Ночью Керечен почти не спал: сон никак не шел к нему, когда же он наконец задремал, то в голову полезли беспокойные сновидения.
Снилось ему, что он куда-то едет, а рядом с ним Шура… Наконец долгая дорога кончилась. Они приехали не то в Дебрецен, не то в Дьёр, однако сойти с поезда он никак не мог, потому что был только в нижнем белье, как те солдаты, которых порубили белые. Белье на нем было все в крови. Он осмотрелся, но никак не мог найти свой чемодан.
Тут Керечен проснулся. Нащупал рукой вещмешок, который служил ему подушкой. В мешке хранились все его нехитрые пожитки. Он протянул руку, чтобы дотронуться до Шуры, но ее рядом не было.
Керечен снова заснул и увидел Шуру. Она лежала рядом с ним. Они целовались. «Милый, милый», — тихо шептала ему на ухо Шура. Керечен счастливо улыбнулся и обнял Шуру за шею. Но тут перед ними, словно из-под земли, неожиданно появился поп с окладистой черной бородой и густым басом. У попа были чрезвычайно длинные черные руки, и он схватил Шуру за плечи. Шура заплакала…
Керечен снова проснулся. Он хотел забыть неприятный сон, но стоило ему задремать, как тяжелые, мрачные видения опять полезли в голову.
— Выходи строиться! Через пять минут всем построиться между четвертым и пятым бараком! — громко кричал кто-то в коридоре.
Этот крик сразу же избавил Керечена от дурного сна. Он вскочил и начал одеваться.
Все торопились, суетились, бегали. Во дворе уже начали строиться пленные.
Напротив пленных офицеров строем стояли белочехи. Все они были вооружены, имели даже несколько пулеметов.
Нерасторопных пленных чехи выталкивали из бараков прикладами винтовок.
— Быстрее! Что такое? Ах вы, вши барачные! Шевелитесь быстрее!
Перед строем пленных появился молодой чешский офицер. Он начал говорить по-венгерски:
— Хочу довести до вашего сведения, что в связи со вчерашним солдатским бунтом мне приказано провести тщательный обыск в ваших бараках. А пока мои солдаты будут проводить обыск, вы останетесь здесь, в строю. Всякий, кто осмелится сойти с места, будет арестован! Если же кто вздумает бунтовать, я прикажу открыть по вас огонь из пулеметов! — То же самое он сказал и по-немецки.
Белочехи спешно разошлись по баракам, чтобы обыскать все помещения. Разбрасывали все вещи, искали какие-то бумаги и прокламации…
Минуты тянулись томительно медленно. Пленные все стояли на одном месте, устало переступая ногами. Пытались отсюда, из строя, разглядеть, что делается у них в бараках. Но разве отсюда увидишь?
Некоторым из них казалось, что чехи устанавливают пулеметы, направляют их на строй пленных. Так ли это на самом деле, или только кажется уставшим, испуганным пленным?
«Неужели они отважатся на такое злодейство? Ведь еще совсем недавно они были, так сказать, нашими коллегами по судьбе. Сидели в лагерях для военнопленных, мечтали о свободе… А теперь? Как быстро белым удалось переманить их на свою сторону! Как быстро удалось отравить их ядом шовинизма и национализма! А яд этот действует чрезвычайно быстро и эффективно…» — думал Керечен.
— Разойдись! — послышалась наконец долгожданная команда.
Пленные направились по своим местам, чтобы собрать свои вещи, которые валялись по всему бараку.
Как только белочехи удалились, Покаи и Керечен вышли из барака во двор.
Лагерь медленно оживал. Пленные собирались небольшими группами, о чем-то тихонько переговаривались.
Через несколько минут по лагерю промчался чех Габор. Он подбежал к Покаи и, задыхаясь, выпалил:
— Их забирают!
— Кого?
— Дукеса, Людвига, Форгача и еще несколько человек.
— Куда забирают?
— В солдатский лагерь.
— Кто забирает?
— Белочехи.
Керечен, Покаи и еще человек пять пленных побежали к бараку.
Чешские солдаты на самом деле уводили группу пленных в солдатский лагерь. Кроме названных Габором товарищей среди арестованных оказались и руководители «Венгерского союза» — Катона, Пели…
Получилось так, что ненависть шовинистов вылилась не только на головы коммунистов, но и на националистов из «Венгерского союза». Довольно редкий случай, когда волк готов, перегрызть глотку другому волку…
Артур Дукес шел, не опуская головы. Он, как и всегда, держался на удивление спокойно и с достоинством. Арестованные, увидев, что навстречу им бегут товарищи, приободрились, не желая показать своей слабости…
Лицо у Кальмана Людвига бледное, бескровное. По всему чувствуется, что он с трудом держит себя в руках.
Рядом с ним бредет Форгач. Вид у него такой, как будто он только что вышел из солдатского барака, где читал «Манифест коммунистической партии»…
Вслед за ними идут другие товарищи: Павел, Гашпар…
Любопытно, как попал в группу арестованных Гашпар, этот тихий молодой человек с приятной улыбкой? Коммунистом он не был. Всего лишь месяц назад он начал посещать их беседы.
Офицеры-аристократы с удивлением смотрели на арестованных. Они никак не могли понять, как это их руководители оказались в одном ряду с коммунистами…
«Что же это такое? Мир, что ли, перевернулся? Если расстреливают большевиков и евреев, то туда им и дорога, они это заслужили, — думали пленные аристократы. — Но что эти чехи хотят от настоящих господ, верующих христиан?»
Через минуту арестованные оказались за лагерным забором. Их повели ко рву, перед которым обыкновенно производились казни. Через несколько минут со стороны рва донеслись выстрелы. Стреляли из винтовок, присланных интервентам Антантой. Патроны тоже Антанта прислала. Так было совершено очередное убийство. Одно из многих… Тела расстрелянных забросали тонким слоем земли — стоит ли особенно стараться?..
На глаза Керечена невольно набежали слезы. Рыдания перехватили горло.
Покаи стоял рядом с Иштваном. Оба они не могли смотреть друг другу в глаза.
— Пойдем найдем Дорнбуша, — тихо предложил Покаи, и в его голосе слышались с трудом сдерживаемые рыдания.
— Пойдем, — согласился Керечен.
Дорнбуш жил в третьем бараке, в крохотной комнатушке. У него было очень много книг. На полке, висевшей над кроватью, стояли книги: русские, венгерские, немецкие, французские…
Дорнбуша в комнате не оказалось.
— Его недавно увели куда-то белочехи, — сказал один из пленных, живущих в бараке.
Покаи и Керечен молча вышли во двор.
«Вот и Дорнбуша забрали… Кто же остался на свободе из коммунистов? Кто теперь будет руководить нами, давать указания? Врагам достаточно протянуть руки, чтобы схватить нас за горло. Вот и настало время для господина доктора Пажита. Стоит ему только открыть рот, произнести слово — и не бывать в живых ни Керечену, ни Покаи. Вполне возможно, что он уже сейчас сидит у начальника лагеря…»
Такие невеселые мысли бродили в голове у Керечена и Покаи.
— Скажи, — тихо начал Керечен, — ты не боишься, что Пажит может донести и на нас с тобой?
— Нет, — ответил тот, немного помедлив. — Начальнику лагеря сейчас не до Пажита, у него и без того забот полон рот. Ведь удар нанесен и по «Венгерскому союзу».
— А если он захочет выслужиться и принесет нас в жертву, чтобы спасти собственную шкуру?
Навстречу им шел Пишта Бекеи. Его тоже нельзя было узнать: всегда веселое улыбающееся лицо его на сей раз мрачно, серьезно.
— Боже мой! Вы еще здесь? — воскликнул он испуганно.
— Здесь, а что? — почти в один голос спросили Керечен и Покаи.
— Беда! Тебе, Покаи, ничего не грозит, а вот тебе, Ковач…
— Говори! Говори скорее!
— Тебя ищут, уже два раза приходили. Пришли от начальника лагеря и сказали, чтобы ты немедленно явился к нему. Обнаружены какие-то неточности. Говорят, что ты якобы и не офицер вовсе, а просто аферист… Потом пришли чехи. Те вообще хотели тебя забрать…
— Меня? За что?
— Якобы за то, что ты принимал участие в большевистском заговоре… Господин Зингер, который понимает по-чешски, тоже был с ними. Вел он себя развязно, орал на весь барак. С ними пришел чешский офицер. Он заорал на Зингера, чтобы тот заткнулся и через час нашел ему Ковача живым и невредимым, так как он должен забрать его. Патантуш насмерть перепугался…
— А Пажит что? — спросил Покаи.
— Он ничего не говорил… Сидел на кровати и молчал, опустив голову. Временами бормотал что-то непонятное… Господин учитель сказал, что это он учится. — Пишта Бекеи нахмурил брови. — Кто бы мог подумать?.. Скажу только одно: если тебе дорога собственная жизнь, спрячься! В барак ни в коем случае не возвращайся! Тебя сразу же схватят и расстреляют. Я не спрашиваю тебя, кто ты такой. Если большевик, это твое дело… Но только быстро спрячься где-нибудь! Хотя бы на пару дней, пока эти палачи немного успокоятся!
Керечен стоял в растерянности, не зная, как быть дальше. Он чувствовал, что в его жизни снова настал момент, когда нужно на что-то решаться.
«Что же делать? В солдатском лагере меня, видимо, не найдут, хотя уверенности в этом нет. Шпиков всюду полно… Ясно одно: здесь мне оставаться никак нельзя. Это было бы равносильно самоубийству. Вечером я обязательно пойду к Мишке Хорвату. Но что делать до вечера? Где спрятаться? А что, если у Мано Бека? Конечно, нужно немедленно пойти к нему и там переждать до вечера…»
— Сервус, друзья! — сказал Иштван. — Ты, Пишта, прав. Завтра все решится.
— Куда ты пойдешь? — спросил Покаи. — Нам нужно знать, где ты будешь… Если что, извести нас.
— Выбора у меня, собственно, нет. Думаю, что самым безопасным местом для меня будет солдатский лагерь. Там у меня тоже есть друзья. Я думаю, власти не проведут еще один обыск? А сейчас я пойду к Мано Беку. Есть у меня к нему один разговор.
В течение нескольких минут Керечен прохаживался за баней. Сейчас это было самое пустынное место. Немного успокоившись, Иштван пошел к Беку. Мано сидел в комнате один. Он усадил Керечена, угостил его крепким чаем. Иштван, не дожидаясь вопросов, рассказал Мано о создавшемся положении.
Выслушав Керечена, Бек начал нервно поглаживать свою густую бороду. Голос у Мано был молодой и звонкий, что никак не вязалось с его солидной, строгой внешностью.
— Видишь ли, я долго занимался твоим делом. Мне известно, что твоя фамилия значится в списках лиц, подлежащих расстрелу. Я как раз зашел в кабинет полковника, когда этот список зачитывали. Тебя обвиняют в том, что ты якобы напал на берегу Енисея на русского унтер-офицера и чуть не убил его. Помимо этого тебя обвиняют, в нелегальной деятельности. Оба эти обвинения очень серьезны. И хотя мы разобрались в той истории с унтер-офицером, но сейчас наше заключение по этому делу не имеет никакого значения. Такое обвинение в создавшейся ситуации вовсе не требует никаких доказательств. Через несколько дней террор утихнет, а до этого нужно быть очень осторожным… И никаких фокусов!
Керечен пил крепкий, несладкий чай, который так хорошо утоляет жажду. Слова Мано доходили до него, словно сквозь густую пелену тумана.
— Спасибо за чай, — поблагодарил Иштван Бека, с трудом ворочая языком. — И за информацию. Спрячусь в солдатском лагере… Не буду тебе мешать, у тебя и без меня посетителей достаточно.
Простившись с Беком, Керечен пошел по направлению к хозяйственным постройкам, где почти всегда было пустынно. Дождавшись темноты, он добрался до барака, в котором жил Мишка Хорват. Лег на топчан рядом с Мишкой, на какие-то лохмотья.
Некоторое время они тихо перешептывались. Настроение у обоих после ареста товарищей и расправы над ними было отвратительным. Обоим казалось, что они осиротели…
Кто знает, что ждет их завтра? Восстание гарнизона явно не удалось. Возможно, правда, что это всего лишь начало. Чем ближе подходили к городу части Красной Армии, тем больше зверели белые.
Кто предатели? В этом лагере они наверняка есть. Как не быть им среди тысяч людей?.. Основная масса, разумеется, мечтает о мире, спокойствии, а самое главное — все они хотят как можно скорее вернуться на родину. Как не хотеть оказаться в кругу родных, за столом, на котором стоят венгерские кушанья, а не эта осточертевшая каша?.. Там и стаканчик винца может перепасть. Домой, скорее домой! Здесь жизнь не стоит ни копейки. Уже завтра можно оказаться на кладбище… Кто может теперь возглавить прогрессивно настроенных пленных?
Наговорившись вволю, Керечен и Хорват уснули тяжелым, неспокойным сном.
На следующий день, к вечеру, в бараке появился Шандор Покаи.
— Ты умно поступил, что ушел от нас, — сказал он. — Сегодня в полдень тебя опять спрашивали белочехи. Я сам с ними разговаривал, сказал, что ты куда-то уехал… Потом тебя спрашивал какой-то твой знакомый, который принес тебе послание от Шуры. Девушка очень о тебе беспокоится. Спрашивает, почему ты не переходишь работать в город. Им так нужен каменщик. Разве ты каменщик?
— Так, приходилось. Вообще-то я электромонтер.
— Я на твоем месте не раздумывал бы, а немедленно ушел в город.
— Я и пойду. Раз им нужны рабочие, я обязательно пойду в город. Как ты думаешь, опасно это?
— Опасно. Сначала сходи забери свои вещи…
Когда Керечен пришел в офицерский барак за своими вещами, его встретили с радостью. Даже на лице господина помощника судьи появилась вежливая улыбка.
Господин Зингер и господин учитель по очереди обняли Керечена.
Иштван собрал свои вещички. Их было немного, они уместились в одном узелке.
И вдруг в то самое время, когда он собирал вещи, открылась дверь и на пороге появились два чешских солдата. Оба говорили по-венгерски, но с сильным чешским акцентом.
Присутствующие остолбенели. Сердце у Керечена забилось так сильно, что он даже потерял дар речи.
— Йожеф Ковач уже вернулся? — спросил один из чехов.
Все молчали.
— Ну, отвечайте же! — закричал другой чех.
— Нет, еще не вернулся, — наконец ответил Покаи. — Возможно, он сидит в турецкой кофейне.
— А это кто такой? — солдат ткнул пальцем в сторону Керечена.
Однако Иштван уже овладел собой. Не говоря ни слова, он достал из кармана удостоверение на имя Иштвана Керечена. Это удостоверение сделал ему Мишка Хорват.
Солдат внимательно посмотрел на удостоверение и вернул его Иштвану.
— А здесь вам что надо?
— Пришел в гости к землякам.
— Это можно, — проговорил один из солдат. — Ладно, пойдем заглянем в кофейню. Пошли!
Солдаты повернулись и ушли.
Когда они вышли, пленные долго не могли успокоиться.
— Ну и натерпелись мы страху! — первым нарушил молчание Бекеи.
— Я боялся, что они тебя сразу же схватят и уведут, — проговорил господин учитель. — А ты, как я заметил, и не испугался вроде?
— А чего мне пугаться? — улыбнулся Керечен, чувствуя, как подрагивают у него губы. — Находчивость — прежде всего. Я знал, что за мной охотятся, и потому заранее попросил у одного товарища его удостоверение.
— Хороший трюк ты выкинул, ничего не скажешь, — заметил Бекеи. — А ведь все могло кончиться очень скверно.
— Вам прямо-таки посчастливилось, — сказал господин Зингер и, подойдя к Керечену, пожал ему руку.
— А теперь нужно спешить! — заторопил Керечена Покаи. — Эти типы могут вернуться. Зайдут в кофейню, посмотрят, что там тебя нет, и вернутся.
Когда Иштван прощался, все протягивали ему руку. Даже господин Пажит снисходительно протянул ему кончики пальцев и деланно улыбнулся.
Кровавый террор белых и интервентов продолжался вплоть до пятого августа, пока белочешское командование, находившееся в Иркутске, не отозвало из города свои части. Но до этого дня они успели загубить много честных людей, которые попали им в руки.
В эти дни до лагеря дошло официальное известие о падении Венгерской советской республики. Члены «Венгерского союза» торжествовали, а все сочувствующие коммунистам ходили опустив голову.
Но коммунисты, несмотря на печальное известие, не прекратили нелегальную деятельность. Они понимали, что придет еще и их день и ради этого стоит бороться дальше. События в революционной России вселяли в них надежду на лучшее будущее.
Белые жестоко подавили восстание революционно настроенных солдат. Шестьсот молодых солдат были казнены, и среди них — один из руководителей красноярского подполья товарищ Исаев. Другой руководитель подпольщиков, товарищ Кузнецов, был ранен в ногу, но ему удалось бежать. Вместе с русскими солдатами были казнены сорок венгров. И среди них — соратник Бела Куна товарищ Деже Форгач, который в мае восемнадцатого года был арестован эсерами и сначала брошен в тюрьму, а несколько позже переправлен в Красноярск, в лагерь военнопленных. Жертвой белого террора пали товарищи Артур Дукес, Кальман Людвиг, Дьёрдь Павел, Янош Пап, Бела Гашпар, Лайош Мольнар, Деже Красовски, Бела Шкоф, Шандор Жедер и Карой Секер. В списке смертников числилось, кроме этого, еще сорок пленных. Им чудом удалось спастись. Среди этих счастливчиков оказался и Керечен.
Главный палач Сибири адмирал Колчак послал приветственную телеграмму начальнику красноярского гарнизона генералу Розанову, в которой благодарил его за расправу над восставшими.