Бойцы интернационального полка разместились в казармах, которые всего несколько дней назад занимали белые. В одном из зданий боец, бывший художник, нарисовал большой красочный плакат, на котором изобразил здание парламента и голубую ленту Дуная.
Едва Керечен увидел этот плакат, как сердце его больно сжалось.
«Может, я больше никогда не увижу ни Будапешта, ни Дуная… Застряну здесь, в Сибири… Буду носить тулуп и меховой треух… Через год-другой начну забывать родной язык. Но зато лучше буду говорить и писать по-русски. Русский язык богатый, красивый. Столько хороших, умных книг написано русскими писателями! Что ни говори, это язык великого народа. Но родной венгерский все же ближе и дороже мне…»
В соседнем помещении кто-то делал доклад для солдат.
«Завтра поговорю с командиром полка Иштваном Варгой… Попрошу его перевести меня в другой полк, а если этого нельзя сделать, то демобилизовать…»
Из задумчивости Керечена вывел красноармеец, который вбежал, размахивая газетой:
— Посмотри! Вышел первый номер нашей газеты на венгерском языке! «Вереш уйшаг»! «Венгерская газета»! Почитай!
Керечен с жадностью схватил газету. Это была уже не рукописная, а самая настоящая газета, отпечатанная типографским способом. А самое главное заключалось в том, что ее не нужно было ни от кого прятать, не нужно было читать тайком.
— Смотри-ка, на самом деле венгерская газета! — подошел к Керечену Имре Тамаш. — Радость-то какая! А как приятно ее почитать!
— Привет, ребята! — громко поздоровался подошедший Ульрих.
— Смотрите-ка, и Ульрих здесь! — обрадованно воскликнул Тамаш. — Каким ветром тебя к нам занесло?
Ульрих каждому из присутствующих пожал руку, а уж потом сел на табурет. Взяв в руки газету, он бегло пробежал ее глазами.
Тамаш несколько секунд молча разглядывал его, а потом сказал:
— А Ульриху здорово пойдет новая форма! Тебе небось об этом уже говорили? Наверно, затем и пришел, чтобы переодеться в красноармейскую форму?
Ульрих сделал вид, что не заметил укола, и спокойно ответил:
— Это не от меня зависит… Я бы, ребята, давно к вам переселился, но не могу. Начальница моя заболела тифом: вся аптека на моих плечах. Если бы я ушел, то ее пришлось бы закрыть. Я уже ходил в медицинский отдел при горсовете, но меня высмеяли, когда я попросил прислать на мое место другого провизора. «Что ты думаешь, — ответили мне там, — время ли сейчас заниматься перемещением, когда повсюду свирепствует тиф? Ты не имеешь представления, сколько врачей и провизоров унесла у нас эта эпидемия!»
— О, это совсем другое дело! Тогда извини… а то я подумал совсем другое, — проговорил Тамаш.
— Завидую вам, — продолжал Ульрих. — Вы теперь настоящие солдаты. На вас военная форма. От девиц, наверно, отбоя не будет. А в лагере вы уже были?
Керечен объяснил: у них сейчас столько работы, что они на время забыли о лагере.
— А я там был, — сказал Ульрих. — Ребята изнывают от нетерпения. Они хоть сегодня готовы уехать на родину. Некоторые разбегаются кто куда. Многие не хотят, да и не могут ждать официального разрешения на отъезд и потому пускаются в путь, в полную неизвестность, на свой страх и риск. Едут на открытых железнодорожных платформах. Мерзнут, голодают. Многие из них умирают в дороге, так что могилы и той отыскать невозможно…
— Все это, конечно, так, — тихо согласился Керечен. — Но и их понять можно: гонит их тоска по родине. Я сам не знаю, куда от нее деться…
— Пишта, дружище! Что с тобой?! — Имре с удивлением взглянул на друга.
— Да, я чуть было не забыл, Шура просила меня передать тебе… — начал Ульрих и, не закончив мысль, добавил: — Видно, мне теперь придется играть роль почтальона.
— Что-нибудь случилось? — испугался Керечен.
— Нет, ничего с ней не случилось. Шура просит, чтобы ты немедленно приехал к ней.
— Зачем?
— Старик заболел, дед ее…
— А что с ним?
— Что и у многих сейчас — тиф.
— Он дома лежит?
Ульрих низко опустил голову и тихо проговорил:
— Где же ему еще лежать? В больницах давным-давно все забито тифозными. Теперь люди умирают дома…
— А Шура… не заразилась?
— Пока нет.
— Я немедленно иду к ней! — Иштван надел шинель и уже направился к двери, когда в комнату вошел дневальный и громко сказал:
— Командир полка приказал без его личного разрешения никому из казармы не выходить!
— Ну, я тогда пошел, — начал прощаться Ульрих. — Скажу Шуре, что ты не можешь… Что ей передать?
— Скажи, что приду к ней, как только разрешат выйти. Больше того, я сейчас пойду к командиру полка и попрошу у него разрешения… Скажи, пусть она ждет меня…
В казарме царило оживление. Бойцы обсуждали текущие события.
Керечен направился в кабинет командира полка, чтобы отпроситься у него в город. Чтобы попасть к командиру, нужно было пройти через комнату, в которой располагались бойцы-китайцы.
Имре пошел вместе с Кереченом.
Увидев Тамаша, китайцы обрадовались старому знакомому: Имре не раз учил их петь венгерские народные песни. Пели они, забавно коверкая венгерские слова, и много смеялись.
Однако Керечену не удалось найти Иштвана Варгу в кабинете. Пришлось ожидать его более четверти часа.
— Это вы меня ожидаете? — спросил. Варга, увидев Керечена.
— Да, — ответил Керечен. — У меня к вам просьба.
— Слушаю.
— Мне нужно уйти на час к невесте.
Иштван Варга развел руками и сказал:
— К сожалению, этого я не могу вам разрешить. Сегодня мы выступаем.
— Куда? — изумился Керечен.
— В Москву. Наш полк направляется в столицу.
— В Москву? Зачем?
— Речь пойдет об очень важном задании… Вы, возможно, слышали, что красные в Иркутске захватили у белочехов золотой запас…
— Слышал, — вымолвил Керечен. — Но какое отношение имеет наш полк к этому золоту?
— А такое, дорогой, что оно сейчас находится уже в Ачинске… Нашему полку приказано доставить эшелон с золотом в полной сохранности в Москву и там сдать его в государственный банк.
— Так оно и будет! — воскликнул Тамаш.
— Но, товарищ Варга… я обещал своей невесте, что останусь здесь, с ней… — неуверенно начал Керечен, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
— Очень сожалею, но ничем помочь не могу.
— Мы хотим пожениться.
— Пусть едет вместе с нами. Мы везем человек десять женщин.
— Она не может… У нее дед болен тифом…
Варга немного подумал и сказал:
— Тогда тем более я вас никуда не отпущу, так как посещать тифозных больных строго-настрого запрещено.
— В таком случае я прошу вас, — дрожащим голосом начал Иштван, — демобилизовать меня…
Иштван Варга дружески похлопал Керечена по плечу и сказал:
— Не горячись! К тому же я не имею права никого демобилизовывать. Это может сделать только командующий армией. Пока же мы получили боевой приказ. Я не хочу, чтобы ты расставался с нами, потому что хорошо знаю твое революционное прошлое и твердо верю в тебя. Я понимаю твое беспокойство, но сейчас ничем помочь не могу.
— А если я не поеду с вами? Я не хочу оказаться бесчестным в глазах девушки, которая носит под сердцем моего ребенка!
Однако командир полка был непреклонен:
— На твоем месте, само собой разумеется, и я бы переживал. Но тут ничего не поделаешь… Советую тебе, напиши своей невесте письмо. Объясни все, напиши, что потом вернешься за ней и заберешь ее. А сейчас готовься к дальней дороге.
— Пойдем, Пишта. — Имре взял Керечена за руку. — Приказ есть приказ, а мы с тобой солдаты.
Бойцы начали готовиться к долгому пути. На железнодорожную станцию потянулся обоз с полковым добром. Настроение у всех было превосходное: как-никак ехали на запад, то есть поближе к дому. От Москвы до Венгрии намного ближе, чем отсюда, из Сибири. К тому же всем хотелось побывать в Москве, в городе, где живет великий Ленин…
В Ачинске полк Варги должен был принять эшелон с золотом под свою охрану.
В роте Имре Тамаша собрались старые друзья: Смутни, Балаж и Билек. Последний привез с собой Татьяну, которая наотрез отказалась расстаться с ним. Однако женатым был в роте не один Билек. В отдельном вагоне оказалось несколько женщин — жен красноармейцев.
До Ачинска доехали без происшествий. На станции стоял «золотой» эшелон, состоявший из одиннадцати пульмановских вагонов, которые усиленно охранялись вооруженными бойцами.
— Сколько же золота в этом эшелоне? — спросил вслух Мишка Балаж.
— Сколько, спрашиваешь? — повторил Смутни. — А вот давай прикинем! Если в одном вагоне поместится сто пятьдесят тонн, я так считаю, то в одиннадцати, следовательно, — одна тысяча пятьсот плюс сто пятьдесят; значит, одна тысяча шестьсот пятьдесят в слитках, монетах и тому подобном. А поскольку в тонне содержится тысяча килограммов, а в девятьсот четырнадцатом году за килограмм золота платили тысячу пятьсот крон, то, следовательно, в общей сложности это составит…
— Довольно большую сумму, — перебил его Мишка Хорват. — Лучше и не считай! Не ты клал это золото, не тебе его и считать. А вот чтобы посторонние под вагонами не лазили — это уж наша с тобой забота.
— Поговаривают, — начал Смутни, — что белочехи отцепили в Иркутске три вагона и увезли куда-то…
— И правильно сделали, — вмешалась в разговор Татьяна, жена Билека. — Нам следует сделать то же самое: отцепить один вагон и разделить его содержимое. Если каждому перепадет по шапке золота, и то хорошо. Вы это заслужили, а разве не так?
— Закрой рот, несчастная! — прикрикнул на Татьяну Билек. — А не то я тебе его ладонью закрою!
Татьяна замолчала, зная, что в такие моменты с Билеком лучше не шутить.
Кто-то посоветовал взять в дорогу побольше соли, так как, мол, в России ее ни за какие деньги не достанешь, а здесь, в Сибири, ее полным-полно. Поговаривали, что в центральных районах кое-где вместо денег расплачиваются солью. Само собой разумеется, никто не мог сказать, насколько справедливы эти слухи. Однако разговор подействовал, и многие действительно запаслись солью.
Полковому начальству был предоставлен отдельный вагон. На коротком партийном собрании обсудили план мероприятий, которые можно было провести в пути. Вскоре выяснилось, что сделать можно многое, так как магистраль перегружена и составам приходится стоять на станционных путях не только по нескольку часов, но даже сутками. Во время таких вынужденных стоянок можно проводить политико-воспитательную работу с бойцами, свободными от наряда. Комиссары читали бойцам русские газеты, переводили прочитанные статьи и заметки на венгерский язык. Затем от руки писали короткие листки-бюллетени на венгерском языке, вывешивали их на стенах вагона.
Покаи и Мано в те дни много работали, выполняя обязанности переводчиков.
Шандор Покаи, подозвав к себе своих ближайших друзей и заместителя командира полка, однажды утром сказал им:
— Слушайте меня внимательно, товарищи. Вы все знаете, что в нашем эшелоне едет целая группа гражданских лиц. Это сотрудники государственных хранилищ, старые специалисты. Говорят, все они из Казани…
— Ну, и что же в этом интересного? — спросил Йошка Папп.
— А то, что все они едут с эшелоном от места отправления и хорошо осведомлены о цели нашей поездки и о грузе, который мы сопровождаем.
— Они знают, сколько золота перевозится в эшелоне?
— Видимо, знают. Этот государственный золотой запас хранился в сейфах города Казани. Во время войны его захватили белогвардейцы и вывезли сначала в Самару, затем в Омск…
— Любопытно… А что же дальше? — спросил Мано.
— Колчак закупил большую партию оружия за границей, расплачиваясь за него с Америкой, Францией, Англией и Японией, захваченным золотом. Много золота получили от него Деникин, Юденич, Савинков и атаман Семенов. Разумеется, самая большая сумма попала в руки американцев.
— Мерзавцы! — бросил Имре.
— Едущие с нами спецы знают подробности. Они рассказывали, а я кое-что записал. В июле девятнадцатого года из Сан-Франциско во Владивосток прибыло транспортное судно «Томас», в трюмах которого находилось стрелковое оружие, которым можно было вооружить восьмидесятитысячную армию. Много оружия было доставлено в Новороссийск. Помимо крупных поставок оружие белым продавали мелкими партиями различные зарубежные фирмы…
— Возможно, что и наше оружие американского происхождения: ведь мы захватили его у белополяков.
— Вполне возможно. — Покаи кивнул. — Но слушайте, что было дальше… Когда Красная Армия погнала Колчака дальше на восток, адмирал переправил золотой запас туда же…
— Куда именно? — спросил Тамаш.
— Куда-то под Иркутск. Там есть угольные шахты на одной из станций, где паровозы загружаются углем. Так вот, шахтеры и партизаны пронюхали однажды, что за груз везут интервенты в эшелоне, а главное — кого везут!
— Колчака? — вырвалось у Керечена.
Покаи далее рассказал, что в тех местах подпольный партком умело руководил деятельностью партизан. Партизаны установили Советскую власть задолго до прихода Красной Армии. Белочехам был предъявлен ультиматум: или они передают партизанам золотой запас и самого Колчака и тогда получают уголь для паровоза и едут дальше, или они не получат ни килограмма угля и, следовательно, никуда не поедут.
Шахтеры забастовали, наотрез отказавшись загружать паровозы белочехов углем. Белочехи пытались было продемонстрировать рабочим и партизанам свою силу, но эта демонстрация никаких результатов не дала. Части Красной Армии между тем продолжали победоносное наступление на восток. Белочехи, таким образом, попали в незавидное положение. Колчак и его приближенные сбежали из эшелона в Иркутске, где их поймали и расстреляли по приказу ревтрибунала.
Несколько позднее выяснилось, что Колчак разбазарил более двухсот сорока миллионов золотых рублей из золотого запаса республики. Большая часть этой суммы попала к Антанте…
— А сколько человеческих жизней он загубил! — вырвалось у Тамаша.
— Вы, наверное, не знаете товарища Косухина… — продолжал Покаи.
— Почему же не знаем? Знаем! — перебил его Мано. — Красивый парень, чекист. Он еще немного похож на нашего Дани Риго.
— Верно, только дайте мне рассказать до конца. Товарищи из Иркутска сообщили в Москву товарищу Ленину о том, что эшелон с золотым запасом республики захвачен и находится под охраной красных частей. По указанию из Москвы эшелон был передан под охрану двести шестьдесят второму Красноуфимскому стрелковому полку тридцатой стрелковой дивизии, которая настолько хорошо зарекомендовала себя в боях, что выбор, естественно, пал на нее.
Товарищ Косухин был назначен иркутским реввоенсоветом начальником эшелона. Двадцать второго марта эшелон отправился из Иркутска.
На следующий день он прибыл на станцию Зима. Двигаться дальше было невозможно, так как белые при отступлении взорвали мост через реку и он пока не был восстановлен.
Пришлось ждать две недели, пока восстановят мост. Он был настолько плох, что вагоны через него перекатывали по одному. В жуткий мороз, при сильном ветре бойцы с помощью местных рабочих перекатывали вагоны…
— Перекатили? — спросил Керечен.
— Да, на своих руках. Точно так же пришлось действовать еще дважды, уже на других реках… К тому же нужно было внимательно следить за тем, чтобы не напали белые. Добрались до Ачинска.
— А вот теперь нам нужно доставить эшелон в Москву, — проговорил Мано. — Понимаете, друзья, ведь для нас это большая честь!
Собравшиеся в вагоне примолкли, каждый думал о том ответственном задании, которое выпало на их долю. В этот момент раздалась команда:
— Строиться!
Митинг, на котором присутствовали бойцы Красноуфимского и интернационального полков, длился недолго.
Александр Афанасьевич Косухин попрощался с бойцами, которые охраняли эшелон до прибытия в Ачинск, поблагодарил их за службу, а затем поставил задачу бойцам интернационального полка.
«Золотой» эшелон двинулся на запад. Близилась весна, и кое-где из-под снега показались черные пятна земли.
Бойцы понимали, как важно доставить эшелон с золотым запасом республики в столицу молодого Советского государства, которое так нуждалось в нем, чтобы поскорее залечить тяжелые раны.
На одной станции эшелон стоял особенно долго. Бойцы буквально изнывали от безделья. На перроне, как правило, собиралось много любопытных. Из далеких сел и деревень на подводах приезжали крестьяне, прослышав, что на станции, дескать, можно достать соли. Установилась даже своеобразная такса: за ложку соли давали одно вареное яйцо, за пять ложек — фунт масла. Точно так же можно было приобрести хлеб и колбасу. Крестьяне жаловались, что им без соли тяжело вести хозяйство: страдали не только люди, но и домашние животные, о которых хозяева пеклись в первую очередь.
Каких только спекулятивных сделок не производилось в то время!
Все связанное с «золотым» эшелоном содержалось в глубочайшей тайне. Однако едва эшелон оказывался на станции, его тотчас же окружали любопытные, стараясь разузнать, что находится в вагонах, которые так бдительно охраняют неизвестные военные в серой форме. Да и кто они такие сами? В те времена каких только солдат нельзя было увидеть на просторах России! И все они говорили по-своему, на непонятных языках.
Первого мая «золотой» эшелон прибыл в город Уфу. На станции бойцов интернационального полка тепло встретили уфимские рабочие, назвавшие их иностранными пролетариями.
Бойцы радовались предстоящему празднику. Надеялись немного отдохнуть, погулять, потанцевать с девушками…
Но оказалось, что в тот год рабочие добровольно решили встретить Первомай ударным трудом, то есть организовать красный субботник. Бойцы, свободные от охраны эшелона, разобрали лопаты, кирки и тоже приступили к работе по ремонту пути.
А вечером, несмотря на усталость, молодежь отправилась на танцы. Играл духовой оркестр, улыбались девушки. Бойцы-интернационалисты, даже из тех, кто не говорил по-русски, прекрасно понимали девушек, объясняясь с ними жестами.
Не устоял перед соблазном потанцевать даже пожилой дядюшка Карачони. Оставив оружие и ручные гранаты в вагоне, он пригласил на танец какую-то девицу, смешно путая русские слова с венгерскими.
Имре Тамаш чувствовал себя превосходно: во время танца он без умолку болтал с девушкой.
Молодежь веселилась. Над головами с безоблачного майского неба ярко сияли звезды. Со стороны реки доносился шум ледохода. Весна вступала в свои права, будоража кровь молодых бойцов и девушек.
И только Иштван Керечен не танцевал. Он стоял в сторонке от танцующих и печально смотрел на них. Из головы не выходила Шура. Потом он увидел девушку, которая чем-то немного напоминала ему Шуру, и хотел пригласить ее на танец, но ноги не слушались его. Повернувшись кругом, Керечен пошел к эшелону. Навстречу ему попался Покаи.
— Уж скорее бы добраться до Москвы, — сказал Керечен, поздоровавшись с ним. — Надоела мне эта бесконечная поездка: кругом паровозная гарь, кипяток на станциях и давка на перроне.
Подошедший к ним Имре Тамаш поддержал Керечена:
— Мне тоже не терпится поскорее попасть в Москву. Такое раз в жизни может случиться! Я уже шесть лет не был дома, но прежде, чем попасть туда, очень хотел бы повидать товарища Ленина.
Покаи широко улыбнулся:
— Об этом пока говорить рано. Я только что беседовал с товарищем Варгой. Вы знаете, что он ежедневно телеграфирует в Кремль о продвижении эшелона. Товарищ Косухин лично отправляет телеграммы с каждой станции. А сегодня мы получили телеграмму, которая пришла десять дней назад, но ее хранили до поры до времени в тайне. В ней нам приказано доставить золотой запас в Казань, но не в одном эшелоне, а в двух и под усиленной охраной. А в Казани сдать его в государственное хранилище. Так что в Москву мы вряд ли попадем…
Керечен и Тамаш загрустили еще больше.
— Этак нас могут оставить в Казани для караульной службы! — Керечен тяжело вздохнул.
— Вполне возможно, — согласился с ним Имре. — Мы бойцы, а приказ есть приказ.
— Это точно, — заметил Покаи. — И еще одну новость скажу я вам. Жена Билека Татьяна сбежала, снюхавшись с каким-то спекулянтом.
— С кем именно? — спросил Имре.
Покаи развел руками и произнес:
— Говорят, с самым богатым спекулянтом этих краев.
— Об этом нужно заявить в ЧК, пусть разузнают, куда и с кем она исчезла. Странно только, что Билек ничего не сказал мне об этом.
— Его можно понять, — усмехнулся Покаи. — Стыдно ему очень, он сам мне об этом говорил. Показал свидетельство о браке и спросил, что ему теперь делать. «Вернусь домой женатым, — говорит, — а у меня там невеста есть. Я же с этой стервой даже развестись не могу. Кто мне разыщет ее в этой огромной стране?» Я посмотрел на него и расхохотался. Спросил его, заплатит ли он человеку, который выдаст ему свидетельство о расторжении брака. «Конечно, заплачу, — ответил он с готовностью. — Два десятка яиц отдам, не пожалею». Я и говорю ему: «А посмотри-ка ты получше на свое брачное свидетельство. Оно ведь недействительно: написано на простой бумаге, ни печати, ни штампа — ничего. Я тебе таких бумажек сколько хочешь выпишу». «Выходит, этот документ недействителен?» — обрадовался он да как бросится мне на шею и давай обнимать…
— А знаете, что за человек этот Билек? — перебил его Имре. — У него стальные нервы. Однажды он добровольно вызвался сходить в разведку и прополз на виду у белых. Полз и тащил за собой телефонный провод с телефоном, чтобы сразу же доложить нашим артиллеристам, какие цели видит. Наши артиллеристы в два счета уничтожили все огневые точки противника. Билека белые не заметили, а он лежал на высотке, совсем рядом с которой рвались наши снаряды. Оглушило его только сильно, и черный весь был от копоти и пыли. Мы уже думали, что он погиб. А он встал, как ни в чем не бывало, и начал ругаться, что так долго не подвозят обед. Смех, да и только! Билек никогда и никого не боялся, только одну Татьяну.
— И много таких солдат у тебя в роте? — с улыбкой спросил Покаи у Тамаша.
— Почти все! Ну, взять хотя бы Мишку Балажа! Сражается как тигр! Его время от времени приходится удерживать, а то, того и гляди, выскочит из окопа под огнем противника. А посмотри на Лайоша Тимара! Он и в самой трудной обстановке не теряет хладнокровия: знай посасывает свою трубочку. Один раз вынес с поля боя из-под пуль раненого. Взвалил себе на плечи и тащит, а кругом свистят пули. Однако вернулся ко мне без единой царапины. Правда, пулей у него выбило, трубку изо рта, так тут уж он страшно ругался.
— Шутишь? — удивился Покаи.
— И не собираюсь! Спроси у Лайоша! Ну, это еще ничего. А ты посмотрел бы на Смутни! Лучше него в бою товарища и желать не нужно. Только уж любит он поговорить. Иногда такое разведет, что и не поймешь толком, чего ему надо, а солдат он хороший…
Эшелон, мерно постукивая колесами, двигался на запад. Весна с каждым днем все сильнее напоминала о себе: солнце ласково светило с безоблачного голубого неба, на деревьях появилась молодая зелень.
Керечен тосковал. Ему хотелось побыть в одиночестве. Он залез на крышу вагона и, распластавшись на ней, с наслаждением подставил лицо солнцу. Закрыв глаза, он задумался. Все мысли его были только о Шуре. Потом он решил, что находиться на крыше вагона не так уж безопасно: недолго и свалиться. Он осторожно спустился по железной лесенке в вагон.
Поезд мчался уже по европейской части России. На паровозе были установлены два станковых пулемета, в каждом вагоне находились вооруженные красноармейцы. Местность была совсем не похожа на Венгрию: равнина без конца и края. Едешь целый день — и ни одного более или менее крупного города. Чаще попадаются села, возле домов — крестьяне, чем-то похожие на венгерских, да играющие ребятишки. Правда, земли здесь намного больше, чем в Альфёльде. Но и здесь и там землю обрабатывает земледелец… А сколько венгерских интернационалистов нашли вечный покой в этой земле! Сколько русских красных бойцов! Русская кровь смешалась с венгерской, а разве это не самый лучший залог будущей дружбы?
Через несколько дней на горизонте показались золотые луковицы казанских соборов. Накануне прошел дождь, и на земле то тут, то там стояли лужи, ослепительно блестя на солнце.
— Неплохо было бы недельки две отдохнуть в этом городе, — мечтательно проговорил Имре. — Поухаживать за черноволосыми татарочками…
— Татарочки с таким гяуром, как ты, и разговаривать-то не станут, — оборвал его Покаи.
— А ты меня не пугай! — Имре пригладил свои усики. — Я не из трусливых!
На станции эшелон уже ждали банковские служащие, они тотчас же приступили к приему ценностей.
Четверо суток продолжалась разгрузка эшелона. Все ценности оказались в наличии. Полк с честью выполнил возложенное на него задание. Молодому Советскому государству было возвращено то, что ему принадлежало.