На каждой станции, где останавливался эшелон, Керечен бросал в почтовый ящик письмо для Шуры. Иштван объяснил ей причину своего столь неожиданного отъезда, а в последующем сообщал ей о том, где находится, и о предполагаемом времени, когда они могут встретиться. Он складывал письмо треугольником и бросал в почтовый ящик. Он не знал, выбирают ли письма из почтовых ящиков и вообще работает ли почта. И не только Керечен не знал этого, многие оставались в таком же неведении.

Он чувствовал угрызения совести, но не зная, как поступать дальше. Вся надежда была на то, что Шура все же получит его письмо и ответит.

А дни шли за днями. Миновал май, июнь, пошла первая неделя июля. Казань оказалась интересным полурусским-полутатарским городом.

«Что сталось с дедом Шуры? Выздоровел ли он? Не заразилась ли от него тифом Шура?» Ни на один из этих вопросов Керечен не мог найти ответа.

В газетах писали о войне с польскими панами, которые, выбрав удобный момент, напали на молодое, не успевшее еще окрепнуть Советское государство.

Ежедневно на фронт уходили все новые и новые эшелоны.

Интернациональный полк был расквартирован в лагере с деревянными бараками, где не так давно еще помещались инфекционные больные. Жили в тесноте, но не в обиде. В отдельном бараке разместились жены бойцов. Сердце у Керечена больно сжималось, когда он видел их. Его мучила мысль, что вместе с ними могла бы быть и его Шура, которой, по его подсчетам, как раз пришло время родить. Врач здесь был, а в отдельном бараке размещался госпиталь.

По вечерам продолжались бесконечные разговоры о событиях, о послевоенном житье-бытье, о недавних боях. Один начинал, другие дополняли, и рассказам не было конца и края. Иштван, погруженный в свои нелегкие думы, участия в этих разговорах не принимал.

В полном составе полк бывал довольно редко. Часть бойцов направили в Нижний Новгород, чтобы помочь достать горючее для одного из заводов, другую часть — в Тамбов для подавления вспыхнувшего там кулацкого мятежа.

Большую часть своего свободного времени Керечен проводил у Покаи, который выполнял обязанности библиотекаря. Под библиотеку отгородили угол барака, заставленный длинными деревянными полками. Книг было много. Их подарили интернационалистам городские власти, передав им несколько тысяч томов иностранных книг, оставшихся без хозяина после смерти старого казанского ученого.

Покаи, как мог, старался приободрить Иштвана:

— Не беспокойся, скоро получишь весточку от своей Шуры. Мы еще долго пробудем в этом городе. Думаю, скоро наладим телеграфную связь, и тогда ты все сразу узнаешь. Может, она и получила некоторые из твоих писем. Во всяком случае, наберись терпения…

Керечен слушал утешения Покаи. Он охотно поверил бы им, но не мог.

В библиотеку вошел Имре Тамаш.

— Ребята, пошли со мной! — предложил он. — Сегодня вечером перед зданием горсовета можно послушать радио.

Керечен знал об этом замечательном изобретении, но стеснялся признаться, что еще ни разу не слышал радиопередачи. Как-то он слышал, что радио принадлежит огромное будущее, что оно сделает безработными массу учителей, так как с его развитием достаточно будет установить в классе или в аудитории громкоговоритель, через который будут читать уроки или лекции самые известные педагоги страны, а уж в вопросах пропагандистской работы радио вообще незаменимо.

Друзья сходили в город и послушали радио. Из раструба, похожего на граммофонную трубу, раздавался хриплый голос диктора. Не всегда можно было понять, что он говорит. Затем по радио передали музыку. Казалось, что кто-то невидимый играет на громадном хриплом инструменте.

На следующий день, когда Керечен вернулся из города, к нему с сияющим лицом подбежал Тамаш:

— Пишта, дорогой, тебе письмо!

— Где оно?

— В штабе.

Керечен сломя голову бросился в штаб, где ему передали письмо. Оно оказалось не от Шуры. Надпись была сделана на венгерском языке. Дрожащими руками он надорвал конверт. Это писал Рихард Дорнбуш из Омска.

Рихард сообщал, что ему и товарищам наконец-то удалось наладить регулярный выпуск омской «Красной газеты», несколько экземпляров которой они будут высылать в полк. Далее Дорнбуш сообщал, что в Красную Армию он не вступил по двум причинам: во-первых, военная форма сидит на нем как на корове седло, а во-вторых, и это самое главное, «перо в этом революционном мире приравнивается к штыку».

В конце письма Рихард просил, чтобы Покаи, Мано Бек, Керечен, Матэ Залка и остальные соотечественники, владеющие пером, время от времени присылали бы в газету свои корреспонденции, за которые он будет им очень благодарен.

Покаи сразу же начал высчитывать, сколько экземпляров «Красной газеты» понадобится, чтобы в каждом подразделении имелось хотя бы по одной газете. В Казани находилось много интернациональных частей, в основном венгерских.

— Ну, теперь ты успокоился? — спросил Покаи у Иштвана.

— Почему ты так думаешь?

— Возьми-ка, закури! Правда, табаку хорошего нет, только махорка, но все равно закури… Завтра в Омск едет курьер, который привез нам газеты. Можешь написать письмо, он лично отвезет его в Омск, а оттуда пошлет в Красноярск, хоть по почте, хоть с посыльным…

Иштван сразу же встал, чтобы идти писать письмо, но Покаи задержал его, взяв за руку:

— Никуда не ходи, пиши здесь. Бумага и чернила есть. Я написал статью для газеты, вместе и пошлем…

— Спасибо, так и сделаю…

— И не благодари, не за что.

Иштван написал длинное письмо на двух листах. Сообщил о себе, попросил Шуру немедленно приехать к нему, однако, немного подумав, зачеркнул эту строчку.

«Как она пустится в такой долгий путь? Да еще не одна, а с ребенком… А может, она больна?..»

Иштван тут же разорвал этот листок и начал писать снова: «Дорогая моя, напиши мне, чтобы я знал, что с тобой. Чем я могу тебе помочь? Наберись терпения: вот увидишь, все будет хорошо. Я понимаю, что тебе сейчас очень тяжело. Потерпи немного».

Последние слова не понравились ему.

«Хорош хлюст, нечего сказать, — подумал Керечен. — Обманул женщину, а теперь призываю ее терпеть. Шуру нужно ободрить, но как, чем? Я и сам не знаю, что будет со мной завтра. Но написать что-то нужно».

Наконец Керечен закончил письмо Шуре и, запечатав, надписал адрес. Другое письмо он написал Дорнбушу, попросил его переслать первое в Красноярск.

— Завтра оно будет уже в пути, — заметил Покаи, — а через неделю — в Омске, а еще через неделю — в Красноярске… Таким же путем получишь ответ.

— Ответ… — Иштван тяжело вздохнул. — Еще неизвестно, найдет ли он меня здесь.

В импровизированной библиотеке ежедневно собирались интернационалисты. Мано Бек читал им русские газеты. Часто его сменял Покаи. По очереди читали они газеты и в клубе, где собиралось большинство личного состава полка.

В маленькой библиотеке собиралось «избранное» общество. Кроме уже перечисленных интернационалистов сюда частенько заходил Петрус, занимающийся в полку хозяйственными вопросами. Он отличался тем, что умел рассказать в любом обществе, даже среди женщин, нескромный анекдот, который, однако, в его устах звучал вполне прилично.

Частенько заходил сюда Иоганн, бывший лагерный чемпион по шахматам. На лице его всегда блуждала стыдливая улыбка, а однажды он удивил всех, заявив, что женился.

Заглядывал сюда и Йене Блауер, который знал все обо всем и обо всех. Непонятно было только, как такая масса всевозможной информации умещалась в его голове.

Бывал здесь часто и поэт Деже Баноци, самый неаккуратный человек, который не обращал никакого внимания на свой костюм.

По вечерам на огонек заглядывали начальник пожарной охраны Геза Олдал, Матэ Залка и другие товарищи.

— Я никогда не был хорошим солдатом, — рассказывал Покаи друзьям во время одной из таких встреч. — В четырнадцатом году меня забрали в армию. Пришлось идти: что я мог поделать… Однако кое-что я все-таки уяснил, а именно: что люди в форме обладают силой…

В этот момент в библиотеку вошел Дани Риго и попросил у Покаи дать ему какую-то русскую книгу.

— Тебе нужно русскую книгу почитать? — удивился Покаи. — В прошлом году ты и по-венгерски-то толком не умел читать. Когда же ты научился читать по-русски?

— Ты же знаешь, что я давно научился говорить по-русски, — смущенно улыбнулся Дани. — А венгерские книжки, которые тут есть, я почти все прочитал. Теперь вот за русские принялся.

— А кто тебя учил читать по-русски?

— Никто не учил. Есть у меня знакомый друг, украинец. Он меня научил русской азбуке, но больше всего я от Акулины научился.

— От Акулины? Она блондинка или брюнетка?

— Ни то и ни другое, да для меня это и не важно. Дело в том, что она сама научилась читать только после революции. У нее есть книга, называется она «Азбука».

— Ну вот вам, пожалуйста! — воскликнул Покаи. — Налицо содружество любви и культуры. А писать по-русски ты умеешь?

— Немного, — ответил Дани.

Взяв «Живой труп» Толстого, Риго ушел.

Керечен и Тамаш направились в клуб. В нем только недавно соорудили сцену, а художники из числа бойцов расписали стены картинами на темы из жизни рабочих и крестьян.

— Знаешь, Пишта, — начал Тамаш, — меня убивает безделье. Пока мы сражались против врагов, я понимал, зачем я здесь. А сейчас мне хочется уехать на родину.

Керечен опустил голову и тихо сказал:

— На родину? Я, быть может, никогда туда и не вернусь… А если попаду… Что нас там ждет? Нас станут преследовать, Имре, как диких зверей. Поймают — замучают до смерти. Из Венгрии сейчас коммунисты бегут, а мы с тобой, как дураки, туда стремимся. Тебе не терпится заняться нелегким трудом земледельца, а меня там что ждет? Беспокойная, голодная жизнь. В Венгрии нам с тобой счастья не найти: полицейские или жандармы поймают нас. Многие из бойцов здесь, в России, остаются. Только с годами, когда пройдет молодость, изведутся они от тоски по родине. Ну, будь что будет, а мы с тобой все-таки вернемся на родину…

Имре внимательно слушал друга, который говорил с грустью, со слезами на глазах.

— Знаешь, Пишта, — перебил он Керечена. — Давай вернемся домой вместе! Заберем с собой Шуру с ребенком. Подождем немного и поедем. Идет? Немного припоздаем, но это ничего. Может, даже лучше будет: обстановка изменится или хотя бы страсти улягутся.

— А ты слышал, что рассказывают наши товарищи, которые приехали из Москвы? Говорят, в Венгрии сейчас кровавый террор в самом разгаре… Как только не измываются над нами господа!

— Ничего, и их черед настанет, — сердито бросил Тамаш. — Придет время — они нам за все заплатят.

— Если действовать по принципу: «Око за око, зуб за зуб», то нам придется пролить целые реки крови… Но не забывай, что мы люди; врагов мы караем постольку, поскольку это диктуется обстановкой и целесообразностью… Иначе в кого же мы превратимся?

Сколько Керечен ни ждал, а ответа от Шуры он так и не получил.

В одном из номеров «Красной газеты» была опубликована статья Покаи. Дорнбуш прислал письмо, в котором сообщал, что переправил письмо Керечена Шуре. Время шло, но ответа от Шуры все не было.

Да, время шло. Многие из интернационалистов женились. Жизнь продолжалась. Дружеские связи бойцов-интернационалистов с местным населением крепли день ото дня. По вечерам в полковом клубе гремела музыка, устраивались танцы.

Вечера отдыха с музыкой и танцами организовывались в городском парке. От искушения сходить на вечер не могли удержаться даже пожилые бойцы.

В один из вечеров вслед за молодыми бойцами пошли в город и Керечен с Тамашем.

Перед входом в парк остановились. Рядом с ними оказался старый боец дядюшка Тамаши.

— В царские времена у входа висела табличка: «Вход солдатам и лицам с собаками воспрещен», — проговорил дядюшка Тамаши. — В войну писали другое: «Пленным и собакам вход воспрещен». Но теперь все запреты сняты: времена другие… Пошли! Там такие девушки гуляют — пальчики оближешь!

— Пойдем или нет, Пишта? — тихо спросил Имре, обращаясь к Керечену.

— Иди, Имре… Почему бы тебе не сходить? А я не пойду: что-то расхотелось…

— Ну, тогда и я не пойду.

Они отправились бродить по городу.