На путях, уже под парами, стоял длинный эшелон, составленный из товарных вагонов. Желающие уехать толпились рядом.

В один из вагонов, судорожно вцепившись в железный поручень, пыталась подняться беременная женщина.

— Ради господа бога, пустите меня… Меня муж ждет в Тюмени! — громко причитала она плаксивым голосом.

В открытых дверях сидел бородатый мужик с мясистым красным носом и с безразличным видом щелкал семечки, сплевывая шелуху во все стороны. Время от времени он заученными движениями отталкивал своими огромными кулачищами всех, кто старался пролезть в вагон. Вот он двинул кулаком и попал женщине прямо в лоб. Она как подкошенная упала на землю.

Керечен сидел в этом вагоне, забившись в угол.

Постепенно набирая скорость, поезд оставил железнодорожную станцию позади. Вскоре по обе стороны железнодорожного полотна потянулась сплошная стена зеленого леса. Над головой раскинулось безбрежное синее небо.

Товарные вагоны были битком набиты пассажирами. Сразу же за паровозом следовали два классных вагона, в одном из которых ехал Бондаренко.

Иштван забился в угол и сидел, весь съежившись. В голову лезли разные мысли. Он вспоминал события прошедшего дня и неудачную попытку побега от Бондаренко.

В одном большом селе он чуть было не сбежал от капитана. Село окружили красные. Завязался бой. Он длился недолго, так как большая часть солдат из роты капитана Бондаренко сдалась в плен, в том числе и несколько унтер-офицеров.

Оценив обстановку, Бондаренко вскочил в свой экипаж и хлестнул лошадей, которые от неожиданности затанцевали на месте. Керечену удалось схватить за поводья чью-то лошадь, седло на которой было перепачкано кровью. Хозяина ее, видимо, сразила пуля. К седлу был привязан вещмешок бывшего хозяина. Усевшись в седло, Иштван пришпорил лошадь и дернул за уздечку, желая изменить направление и ускакать к красным, но не тут-то было. Кобыла встала на задние ноги и так тряхнула крупом, что Иштван камнем полетел на землю. Ударившись, он потерял сознание.

Когда он очнулся, ему рассказали, что в лошадь попала пуля. Падая, лошадь придавила его. Иштван отделался легким ушибом.

Капитан сам усадил Керечена в экипаж и поскакал к лесу.

В роте осталось человек тридцать, не больше. Спать в ту ночь пришлось под открытым небом.

Керечен заглянул в вещмешок. Там оказалась буханка хлеба, шесть банок консервов, чай, сахар и кошелек с полутора тысячами рублей. Одна из консервных банок была пробита пулей.

— Посмотрите, господин капитан, — показал Иштван банку, — какая косточка застряла в консервах!

Бондаренко повертел в руке продолговатый кусочек свинца и недовольно пробормотал:

— Если б эта пуля не застряла в банке, быть бы вам трупом. Я только не понимаю, зачем вам понадобилось прыгать на коня, когда вам следовало сесть в экипаж?..

— Я этого и сам не пойму. Возможно, во мне проснулся солдат!

— Солдат?! — Бондаренко ехидно засмеялся. — Вы еще чувствуете себя солдатом? А где мои солдаты? Трусливые крысы! Разбежались по норам! Их тоже охватила красная зараза. Вы знаете, что это такое?.. Это конец… Многие заводы и фабрики не работают. Красные уничтожают помещиков и чиновников. Большая часть крестьянства пришла в упадок. Надвигается голод… Вот вам и рай, обещанный Марксом! Вы, конечно, не знаете русского народа. Вы не знаете, сколько крови пролито на русской земле! Это может понять только русский, так как только он способен такой дорогой ценой платить за собственную жизнь!..

— А как же украинцы, татары, латыши, чуваши, марийцы, якуты, казахи?..

— Все это никчемный сброд! Скоты! Плевать на них!

— А я слышал, — перебил капитана Керечен, — что, например, Казань, столица татар, — наиболее крупный культурный центр магометанства. Говорят, что в городе каждый год печатают Коран тиражом в миллион экземпляров, а затем рассылают его по странам магометанского Востока. Я слышал, что поселения татар в тех районах так же древни, как и поселения русских.

— Знаете, у нас, русских, есть пословица: «Незваный гость хуже татарина!» — махнул рукой Бондаренко. — Этим все сказано.

— Вы считаете красных своими личными врагами?

Капитан кивнул, а затем заговорил:

— Под Витебском у меня было фамильное имение. Мой отец был гвардейским полковником. Родословная нашей семьи своими корнями уходит еще в петровские времена. А знаете, что красные сделали с моим отцом? Они его расстреляли у меня на глазах!..

— За что?

— За то, что он был хорошим солдатом и не терпел нарушений дисциплины. Он наказал одного мерзавца — приказал его подвесить… Потом отец, к сожалению, забыл о нем. Его пригласили к губернатору на вечер, а когда он вернулся домой, мужик уже умер…

— И солдаты не простили этого вашему отцу?

— Нет, сволочи, не простили!.. И вот теперь у меня нет ни отца, ни матери, ни имения, ни дома, ни царя… да и родины тоже… И все из-за красных!..

Керечен молча рассматривал удрученного невеселыми мыслями офицера, у которого еще совсем недавно было поместье, дом, дворянский титул, отец в чине полковника, была головокружительная карьера, деньги, красивые женщины, веселые друзья и все прочие блага жизни… И всему теперь пришел конец… Этот капитан до мозга костей был барином.

— Господин капитан, скажите мне откровенно, зачем вы меня с собой возите? — спросил Иштван офицера. — Зачем вы вытащили меня из-под лошади?

Капитан закурил.

— Гм. Я и сам точно не знаю. Так, пустая прихоть. Если б вы не умели так хорошо играть в шахматы, я, возможно, и бросил бы вас… Мне хочется спасти интеллигентного человека. Вы офицер. Для нас здесь еще будет много работы. У вас в Венгрии революционный мятеж идет к концу… Там власти тоже нуждаются в интеллигентных офицерах. Когда мы приедем в Екатеринбург, я выпишу вам бумаги, с которыми вы в Красноярске придете в офицерский лагерь. А когда вернетесь в Венгрию, будете сражаться там против красных…

Через открытую дверь вагона сквозь дымку тумана виднелись контуры Уральских гор, склоны которых густо поросли деревьями и кустарником. Солнце уже село. В вагонах все притихли. Скученность была такая, что люди оказались буквально прижаты друг к другу. Хорошо еще, что дверь была открыта, иначе бы пассажиры задохнулись от спертого воздуха. Все забылись в тяжелом сне.

Веки Иштвана тоже слипались. Он задремал. Перед глазами встали картины из домашней жизни. Он увидел отца, старого виноградаря… Вот он идет к сараю, на крыше которого греется на солнышке кошка. Она спрыгивает отцу на плечо, он гладит ее… Как хорошо пахнет дома!.. Это даже не запах, а настоящее благоухание. Кошка лениво потягивается, выгибает спину, показывает розовый язык… Шерсть у нее мягкая-мягкая… Ох, да это совсем и не кошка!.. Иштван открывает глаза и вздрагивает от неожиданности: на груди у него лежит голова девушки. Она сладко спит, а он, оказывается, гладит ее черные, отливающие синевой волосы…

В вагоне так тесно, что все спят у кого-нибудь в объятиях. Только голова Керечена лежит на чьем-то вещмешке.

Проехали маленькую станцию. Поезд не остановился, а лишь сбавил ход. На какое-то мгновение отблески света из открытой двери вагона упали на лицо девушки. Миловидная… Слегка вздернутый нос. Чуть припухшие пунцовые губы… По спящему лицу блуждала улыбка. Блестели белоснежные зубы… И все это всего лишь в десяти сантиметрах от губ Иштвана. Дыхание девушки касалось его лица. Керечен невольно вспомнил поцелуй Анны… Кровь застучала в висках. Сердце замерло, будто кто его сжимал. Спокойно и плавно вздымалась девичья грудь.

«А что, если поцеловать эти очаровательные пунцовые губы!» — невольно промелькнула соблазнительная мысль. Однако он лишь слегка дотронулся губами до руки девушки. Она не проснулась, но вдруг неожиданно повернулась во сне. Юбка ее от этого движения приподнялась, обнажив загорелые ноги. Такая красивая, целомудренная, девушка безмятежно спала.

У Иштвана мгновенно пересохло во рту, губы стали горячими. Он отвернулся, чтобы не смотреть на девушку, но перед глазами все равно стояло ее лицо.

Дотянувшись рукой до фляжки, Иштван сделал несколько глотков.

И снова поезд промчался по освещенному участку пути. Свет от фонарей упал на лицо девушки. Она проснулась и с удивлением уставилась на Керечена. Села и быстрым движением одернула задравшуюся юбку.

— Кто вы? — шепотом спросила она.

Иштван дотронулся до руки девушки и сказал:

— Не бойся. Если можешь немного повернуться, я тебе под голову свой вещмешок положу.

— Нет-нет, спасибо.

— Если не хочешь, пожалуйста. Можешь положить голову на прежнее место. — И он нежно поцеловал ее.

— Извините, не хочу.

— Скажи, как тебя зовут?

Девушка немного помедлила и шепнула:

— Шура я.

— Спасибо… А я Иосиф.

Девушка снова прижалась к Керечену и шепотом спросила:

— Вы не русский?..

— Нет… Я мадьяр…

Керечен почувствовал близкое дыхание девушки.

— Почему ты меня поцеловал? — спросила она.

— Потому что ты очень красивая.

Шура чуть слышно хихикнула.

— Куда ты едешь? — спросила она.

— В Красноярск.

— Я тоже.

На следующее утро эшелон прибыл на какую-то большую станцию. Кругом, куда ни посмотришь, леса. Первым проснулся Керечен. Открыл глаза и осмотрелся. В вагоне было уже светло. Голова Шуры покоилась на его груди.

Вот она проснулась. Села. Сердито взглянув на Иштвана, высвободила свою руку из его руки.

Поезд стоял, и в вагоне стало заметно свободнее, так как многие пассажиры сошли умыться, купить что-нибудь из провизии или принести кипятку, а кто просто захотел размяться после долгого сидения или лежания.

Шура вышла из вагона. Вслед за ней спрыгнул на землю Иштван.

— Шура! — окликнул он ее.

Девушка бросилась бежать.

Вдоль перрона в новенькой, с иголочки, форме парами ходили чешские солдаты. Они равнодушно смотрели на снующих возле вагонов людей.

Шура встала в очередь за кипятком и искоса следила за Кереченом, которого остановил офицер. Девушка решила, что они знакомы, хотя и не поздоровались за руку.

Вскоре Иштван расстался с офицером и купил хлеба, десяток вареных яиц и много пирожков с мясом.

Шура тем временем, наполнив чайник кипятком, шла обратно к вагону.

— Почему ты такая странная, Шура? — спросил ее Иштван, подойдя к ней.

Девушка остановилась и, опустив глаза, молчала.

— Почему ты на меня сердишься? Разве я тебя чем обидел?

— Мне так стыдно… — еле слышно прошептала Шура. — Что вы можете подумать обо мне?..

— Не говори глупостей, Шура! — Иштван ласково улыбнулся девушке. — Пусть в вагоне все думают, что ты моя жена.

Войдя в здание станции, они сели на каменную скамью, чтобы немного закусить. Девушка несколько оправилась от первого смущения и улыбнулась Иштвану. Он отрезал ей ломоть хлеба и очистил яйцо.

Судьба совершенно случайно свела этих двух молодых людей в тесном, грязном вагоне-телятнике! Венгерского крестьянского парня и русскую девушку, настоящую сибирскую красавицу. Она была очень молода, почти совсем еще ребенок. В своей сознательной жизни, кроме войны и всего с ней связанного, ничего не видела. А теперь вот она сидела рядом с чужеземцем, который угощал ее белым хлебом с маслом и вареными яйцами…

Шура искоса посмотрела на Иштвана. Лицо молодое, маленькие темные усики… Глаза… Какие же у него глаза?.. Темные… Волосы тоже темные, густые, пушистые… Но что это за шум там поднялся? Даже не шум, а какой-то грохот.

Оказалось, что на станцию прибыл бронепоезд с белочехами. Ничего удивительного: военные эшелоны то и дело шли в сторону фронта, увозя на бойню молодых солдат. Скоро и их поезд тронется…

— Шура, о чем ты сейчас думаешь?

Девушка посмотрела Иштвану прямо в глаза:

— Вот думаю, каким образом вы могли подружиться б капитаном?

Керечен покраснел, не зная, как ответить на столь неожиданный вопрос.

— Он мне не друг вовсе.

— А кто же? Вы с ним разговаривали как с хорошим знакомым.

— Да, я его знаю, но он мне вовсе не друг. Я с ним случайно встретился, а вот теперь вместе едем.

— Скажи, что тебе от меня нужно? Ночью ты поцеловал меня… а я даже не знаю, кто ты такой… Я живу в Сибири… Моего прадедушку сослали в Сибирь за участие в каком-то заговоре… И с ним вместе всю семью. Он и сейчас жив, девяносто шесть лет… Красивый такой старик, высокий, любо-дорого посмотреть… Волосы у него белые как снег, борода и усы тоже. Настоящий Дед Мороз. Работает ночным сторожем. Отец мой умер, а старшего брата убили белые…

— Рассказывай, Шурочка, рассказывай!

— Ну, что тебе еще рассказать? У нас здесь одни леса, поля, люди сумрачные, зимой много снега… Всех молодых парней забрали в солдаты. Подержат недели две в городе и гонят на фронт…

— А где сейчас проходит фронт? — спросил Иштван. — Я сюда с берегов Камы приехал, а нигде никакого фронта не видел.

— С берегов Камы? — удивилась Шура. — Так далеко?

— Работал там в усадьбе одного крестьянина, а меня сюда привез капитан, с которым я разговаривал.

— А зачем он тебя привез?

— Так. Узнал, что я офицер, и забрал с собой.

Шура рассмеялась:

— Ну какой же ты офицер? Господа офицеры ведут себя совсем не так, да и одежда на них другая. Уж не думаешь ли ты, что если выдашь себя за офицера, то будешь больше нравиться мне? Сейчас офицеров в Сибири полным-полно… Если б ты был офицером, это сразу бы видно было.

И она чуть слышно пропела один куплет об офицерике, который, попав на фронт, вообразил себя важной персоной.

Иштван и Шура рассмеялись.

— Послушай меня, Шурочка… — Иштван взял девушку за руку. — И я эту песенку знаю…

В этот момент мимо них прошли два белочеха. Один из солдат оглянулся и посмотрел на Шуру.

— Черт их сюда принес! — тихо сказала девушка. — Вот такие же, как они, убили моего брата!..

— Пойдем отсюда, — предложил Иштван, которому тоже не понравился оглянувшийся на Шуру солдат.

Они залезли в свой вагон и оставшуюся еду доели там. Пассажиров в вагоне заметно поубавилось, так как кое-кто сошел, а новых не прибыло. Можно было спокойно вытянуть ноги.

Вскоре поезд тронулся. Иштван не спускал глаз с Шуры и думал: «Какая она чистая и аккуратная! Интересно, когда она только успела привести себя в порядок? Уж не тогда ли, когда я покупал еду? Правда, я тоже успел выкроить несколько минут, чтобы смыть с лица копоть и грязь. Другое дело Шура! Черные волосы блестят, как шелк…»

Только сейчас Иштван заметил в левом уголке рта Шуры крошечную родинку, которая не только не портила ее, а даже как-то украшала.

«Вот бы жениться на ней да с собой в Венгрию увезти!» — мелькнула у Керечена сумасбродная мысль.

Только сейчас Иштван рассмотрел пассажиров вагона. Большей частью ехали крестьяне. Возможно, были среди них и такие, кто сбежал с фронта и хотел поскорее попасть домой.

Совсем рядом с ними сидели четыре мужика, которые азартно дулись в карты.

«Наверное, спекулянты, — подумал Иштван. — Сейчас такие за солью ездят. Они превосходно знают, где ее можно дешево купить и где подороже продать. А мужики за соль, когда ее трудно достать, готовы заплатить большие деньги».

В дороге почти все обитатели вагона перезнакомились между собой. Любопытно было то, что они довольно откровенно разговаривали друг с другом.

Громче всех кричал здоровенный рыжеволосый мужик, который в Екатеринбурге не пустил в вагон беременную женщину.

— Видели чехов на станции? Они тоже пленные были, а теперь — солдаты. И оружие им выдали. А в солдаты они снова пошли за деньги, которые им платят. Окромя них здесь и поляки есть, и сербы, и итальянцы, и французы. Короче говоря, всякой твари по паре… И всем им белые платят большие деньги, а даром они не дураки служить.

— Ты не прав! — закричал вдруг пожилой мужик. — Что нужно чехам от бедняков? Пусть лучше домой к себе едут, хозяйство в порядок приводят…

— А затем они здесь, — не сдавал своих позиций рыжий детина, — чтобы следить за нами, так как наш народ здорово сейчас отклонился от бога. Да здесь, в Сибири, жить можно припеваючи: торгуй, сколько твоей душе угодно; хочешь — молись, а там, где красные, этого ни-ни!

— Это сам ты забыл заветы божьи, рыжий пес! — еще больше разгорячился пожилой. — Зачем ты столкнул с вагона беременную бабу? А еще говоришь! Свобода торговли у нас есть, это точно! Посмотрите, какой у него мешок! Видали на станции бедных солдат? Они продавали сахар, который им выдали, чтобы купить хлеба!..

— Чистая правда! — вступила в разговор беззубая старуха. — Я собственными глазами видела их. Самые хорошие люди — это русские! — продолжала разглагольствовать она. — Чехи — плохие люди, немцы и австрияки — и того хуже, но самые плохие — это мадьяры. Ну прямо-таки бесы какие-то!

— Все далеко не так, мамаша, — возразил старухе мужчина, который до этого тихо сидел на своем месте. — Я питерский рабочий и многое повидал на своем веку. Наши солдаты — у себя на родине. Хоть им и несладко, но они все же на родной земле. А мадьяры, которые в России находятся, они на сторону бедняков встают, а не на сторону богатеев, как белочехи. Много мадьяр погибло здесь, многих ранило. А оставшиеся в живых поняли, что у бедноты всего света есть только один враг… Думаю, что и тебя в молодые годы помещик не в шелка одевал!

Старуха тихо хихикнула:

— Только в них и одевал, а мне кашемир подавай!..

Все, в том числе и картежники, громко засмеялись.

— А вы знаете, что в Ярославле господа украли семьдесят тысяч рублей и убежали с ними за границу, где формируется народная армия? — громко, чтобы перекричать всех, пробасил рыжий.

— Что еще за народная армия? — поинтересовался молодой парень.

— Наша, белая армия. Она и освободит всю Россию-матушку! И все снова станет по-старому, как раньше было, как господь бог велел: богатому — богатство, бедному — бедность. Большевики украли, я слышал, целый вагон золота и хотят сбежать с ним за границу. Народное золото украли!..

— Врешь ты все, шайтан, — перебил рыжего, смешно коверкая слова, узкоглазый мужик. — Хотя нам, якут, однако, мало что знай о революции, но наша слыхать: на земля был времья, когда все времья день, светло был… Ночь, однако, совсем не был. Но один день плохой дух, шайтан, украл, однако, солнце с неба, сделал цап-царап… и спрятал большой темный пещер! Совсем немножко, однако, летом он выпускайт солнце на небо, когда ему сам шибко зарко пещер стал… Народ сказывайт, снова, однако, светло станет, когда очень большой человек, хороший, добрый человек придет и прогонит совсем злой шайтан…

— И когда же это появится этот твой добрый человек? — с усмешкой спросил рыжий.

— Это, однако, наша тебе точно говорит! — Якут бросил на мужика серьезный взгляд. — Он уже пришла. Ленин его зовут.

Рыжий громко захохотал и заметил:

— Лучше б они свободную торговлю разрешили!

— Уж не купец ли ты, случайно? — спросил рыжего питерский рабочий.

— Я не купец, а честный торговец. Налоги всегда платил исправно. Начальство уважаю, в церковь хожу регулярно. В солдатах свое отслужил.

— Генералов ты тоже уважал?

— Хорошие генералы тоже есть, — уклончиво ответил рыжий.

Лицо питерского рабочего залилось краской.

— Я генералов трех типов знаю: первый вешает, второй расстреливает, а третий с живого шкуру сдирает.

— Это правда! — воскликнула молодая женщина. — Моего мужа тоже приказал расстрелять один генерал!.. Под Казанью это было…

— А у моего шурина, — вступил в разговор один из картежников, — генерал содрал кожу с правой руки, а потом повесил беднягу.

— А вы посмотрите на этих белочехов! — продолжал питерский рабочий. — Возьмут один город, разграбят его, а потом продают все в другом…

— Точно, точно… — согласилась с ним старуха.

— Насилуют девушек и женщин, — продолжал рабочий. — Сейчас они на Восток удирают… Идти на фронт не хотят. Боятся, что красные окружат их и разобьют. А бронепоезд, который мы недавно видели, скоро назад вернется…

— Нехристь, вот кто ты такой! — воскликнул рыжеволосый. — Геенна тебя возьми!..

— В геенне и то страшнее тебя черта не встретишь! — с усмешкой огрызнулся рабочий.

Все громко расхохотались.

— Ой, господи, лишенько! — запричитала старуха. — Ну и наказал же нас господь! Совсем нет мира на земле!..

— Давно нет, — поддержал ее крестьянин. — Вокруг нас бродит антихрист. Сначала на нас император Вильгельм обрушился! А ведь до него в мире жили: мужик при помещике, помещик при мужике. Никто никого не обижал… Терпели, конечно, страдали, но крови не лили…

— Боже милостивый, и зачем только люди поедом едят друг друга? — сокрушалась старуха. — Кажись, конец мира наступает. Придет господь и во всем разберется…

— Может, так оно и будет, — согласился с ней пожилой мужик. — Кары божьей никому не миновать. Бог как определил, так оно и будет, так что нечего и противиться его воле. А вот рабочие и мужики сейчас совсем голову потеряли. Шутка ли сказать, восстали против господ!.. А что толку?.. Ну, прогнали господ на время, а дальше что? Ведь все одно они обратно воротятся. Господа — люди сильные, а у бедняков один бог защитник…

Какой-то отшельник, укутанный мехами, сидя в углу вагона, усердно молился. Однако тут и он не выдержал. Прервав свою молитву, изрек:

— Истинную правду сказал ты, старик… Воле божьей грешно противиться!

Но тут взорвался молодой парень с горящими глазами:

— Заткнись, негодяй! Уж не по воле ли божьей затащил ты в Екатеринбурге девушку в пустой вагон? Что ты с ней там делал, свинья?! И еще смеешь говорить о боге!

— Не упоминайте попусту имени божьего!.. Под ним все ходим… — покряхтывая, произнес пожилой мужик. — Его власть…

Парень вскочил с места. Он весь покраснел и так энергично замахал руками, что его маленькие черные бакенбарды начали потешно подпрыгивать, будто кто его за них дергал.

— Власть?! — прокричал он. — Ненавижу власть! Всякая власть — насилие!.. Даже если ее благословил сам господь!.. Всякая власть аморальна, в том числе и божья! Бог — самый крупный эксплуататор!.. Вот мы, анархисты…

Керечен не принимал участия в споре, хотя и внимательно следил за его ходом. Больше других ему был неприятен рыжеволосый торговец, который, как казалось Иштвану, обязательно постарается доложить в военную комендатуру о своих спутниках, если обстановка в Тюмени позволит ему сделать это.

«Питерский рабочий — наверняка большевик, — думал Керечен. — Отшельник — по-видимому, самый обычный разбойник с большой дороги. Анархист похож на студента университета, страдающего чахоткой и душевной опустошенностью…»

Иштван посмотрел на Шуру. Девушка лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, и молча слушала спорящих. Усатый татарин с философским спокойствием ел копченое конское мясо.

Вдруг послышались звуки гармошки и чей-то хриплый голос пропел куплеты про лихую гимназистку, которая пьет водочку и ведет развеселую жизнь.

Поезд, состоявший из товарных вагонов, походил на темно-серую гусеницу, быстро ползущую по зеленому полю. Паровоз старался изо всех сил, так как путь нужен был и другим эшелонам, в которых интервенты увозили на восток награбленное ими добро: железо, уголь, золото, цветные металлы, лес. Почти на каждой станции на путях стояли эшелоны, красноречиво свидетельствующие о ранах войны: тут были и обломки самолетов, и исковерканные пушки, и другое оружие.

«Видимо, колчаковцы еще надеются на победу, раз скрывают свои потери, — подумал Иштван, увидев такой эшелон. — Видимо, они делают последнюю ставку на бескрайние просторы Сибири, которую пересекает одна-единственная железнодорожная магистраль. Может, уповают на лютые сибирские морозы, которые помогут им остановить наступающие войска Красной Армии?.. По их мнению, будущее на стороне Антанты!.. Они и мысли не допускают о том, что Сибирь тоже может стать красной. Интервенты, наверное, думают и о Японии, правители которой спят и видят богатую полезными ископаемыми Сибирь, куда они с превеликим удовольствием переселили бы часть своего слишком большого населения. Для Японии судьба Сибири далеко не безразлична… Огромная страна, по которой сейчас мчится наш поезд, борется, истекает кровью, мужает… А я, как ни в чем не бывало, сижу в вагоне рядом с незнакомой девушкой, в кармане у меня — немногим больше тысячи рублей, и о том, что ждет меня завтра, я не имею ни малейшего представления…»

Керечена почти не интересовало, как его примут в офицерском лагере для военнопленных, так как он заранее был уверен в том, что долго там не задержится. Скорее всего, переберется в лагерь для солдат. Вряд ли ему удастся обмануть венгерских офицеров, которые прекрасно знают, каким должен быть их коллега! Ну и пусть! А что может случиться? Выбросят его из одного лагеря и переведут в другой… Ему до чертиков опротивела жизнь за колючей проволокой, особенно теперь, когда он попробовал вольной жизни и боролся за свободу под знаменем красного отряда!.. Сколько дней ему осталось жить на свободе? Десять, двенадцать?.. А потом снова лагерь, бараки, нары, полуголодное существование…

— Сегодня ночью пусти меня спать к стенке, — тихо просит Шура. — Я скажу тебе почему, только ты никаких глупостей не делай.

— Хорошо, не буду…

— Этот рыжий… предлагал мне двадцатку, если я лягу спать возле него.

Иштван сжал кулаки и, с трудом сдерживаясь, спросил:

— И что ты ему ответила?

— А ничего. Тогда он обещал тридцать пять, пятьдесят, а потом целую сотню. Я его к черту послала. Тогда он пригрозил, что донесет на нас с тобой, скажет, что мы красные.

— А он откуда это знает?

— Эх! Такому типу да не знать!

— Давай сейчас же поменяемся местами! А если он ночью хоть пальцем дотронется до тебя, я его зарежу!..

Наступали сумерки. Пассажиры вагона начали располагаться на ночлег. И только рыжеволосый купец сидел у открытой двери вагона, раскачиваясь из стороны в сторону в такт перестуку колес.

Иштван тоже стал готовиться к ночлегу. Вдруг кто-то дернул его за рукав.

— Беда случилась, товарищ, — шепнул ему татарин с реденькими усиками.

— Что за беда?

— Рыжий пьян… Он и сейчас пьет. Я все слышал… Он опасный человек.

— Я его не боюсь.

Татарин наклонился еще ближе и прошептал, дыша на Иштвана чесночным перегаром:

— Ты с ним ничего не делай, а то тебе большой беда будет. Ты ведь не русский. Я-то знаю. Я человека любой наций по разговору знаю. Этот человек — шпик… Если б ты видел, как он на тебя смотрел, когда ты жена к стенке пускал! Сейчас он зол очень и потому пьет… Но ты ничего не бойся. Если нужно, я его толкну — и все дело…

Шура слышала все, что сказал Иштвану татарин. Она побледнела как полотно и испуганно прошептала:

— Нельзя!.. Это же убийство!..

— Ошибаешься, голубка! — Татарин сверкнул глазами. — Это не убийство, а самозащита. Если я это не сделай, этот негодяй завтра в Тюмень всех нас выдавайт. Тогда пощада не будет. Всех нас заберут. А за жизнь питерский рабочий и копейка не дадут.

— А отшельник?

— Негодяй и он.

— А если кто догадается?

Татарин тихо хихикнул:

— Это в Сибири-то? В такое время? Да на нашем поезде и тормоз-то нет совсем. Люди спят все. Здесь большой насыпь… Покатится, и все… Если живой будет, пока очухается, наш поезд ой как далеко будет! А если умрет… Сейчас гражданский война идет. Враг нужно бить там, где он есть. А это враг! Купец, кулак, шпик. Такой жалеть не надо! А в Тюмень я слезу с поезд. Кругом туман. Ну, спите спокойно! Береги свой жена.

Иштван пожал татарину руку, и тот отполз в сторону.

Керечен повернулся к Шуре, взял ее легкие руки в свои и начал гладить.

«Уж не влюбился ли я?» — подумал он.

Все пассажиры уже спали. Шура ровно дышала. Белая блузка на ее груди то поднималась, то опускалась.

«Сколько лет провел я в солдатах? — спросил мысленно себя Иштван. — И на фронте, и в плену, и в отряде у красных… Другие в мои годы — уже счастливые отцы семейств. Дома меня никто не ждет… А может, одному и легче… Какая она, настоящая-то любовь? Я о ней никогда и не думал. Дома, правда, читал о ней в книгах — и в прозе, и в стихах. А если и думал, то только так: «Придет любовь, понравится какая девушка — возьму в жены, и дело с концом!..» Что же касается намерения татарина, то его, видимо, не следует принимать всерьез… А что, если купец и в самом деле начнет приставать к Шуре?.. Дам ему в зубы, и только!.. А если завтра утром он действительно донесет на меня в комендатуру? Тогда всему конец!..»

Иштван лежал на спине. Шура доверчиво положила свою голову ему на грудь. Керечену даже показалось, что на губах у девушки блуждает ласковая улыбка.

Вскоре крепкий сон сморил обоих.