Керечен протер глаза и с удивлением отметил, что солнце уже поднялось высоко.

«Ну, и крепко же я спал», — подумал Иштван и стал искать взглядом рыжеволосого торговца, но его нигде не было. Поезд стоял на какой-то станции.

Иштван легонько толкнул Шуру локтем и спросил полусонным голосом:

— Где мы?

— В Тюмени…

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего.

Пассажиры лениво потягивались. Татарина тоже не было. Народу в вагоне стало еще меньше: слезло человек десять, и среди них жулик, одетый отшельником. Заметив, что мешок рыжеволосого остался без присмотра, жулик сразу же завладел им. Никого из пассажиров исчезновение рыжего не заинтересовало. О нем просто забыли.

Керечен сначала подумал о том, что, пожалуй, ему с Шурой лучше немедленно перебраться в другой вагон, а то, может, торговец, чего доброго, и в самом деле отправился в комендатуру доносить на них. Однако потом Иштван решил, что их переселение у всех на виду в другой вагон покажется подозрительным.

Прошло с полчаса, когда старуха первой заговорила о торговце.

— Рыжий-то, видать, слез с поезда? — спросила она, ни к кому не обращаясь.

Керечен помог Шуре сойти на перрон.

— Знаешь, Шурочка… Я думаю, нам лучше пока не сидеть в вагоне. Если рыжий действительно ушел доносить на нас, то нам лучше побродить по станции.

На станции то и дело гудели паровозы: одни составы прибывали на станцию, другие отправлялись на фронт, увозя в вагонах-теплушках солдат. Слышался лязг буферов, перестук вагонных колес. В воздухе пахло паровозной копотью, селедкой, чесноком и кислой капустой. Такую картину в то время можно было наблюдать не только в Тюмени, но почти на любой узловой станции.

Прошел час, другой, а рыжий торговец все не возвращался…

Наконец путь освободился, и было объявлено, что через пять минут их поезд отойдет.

Керечен и Шура залезли в свой вагон. Пока они бродили по станции, в вагоне появились новые пассажиры. Это были пятеро тюменских служащих, весь багаж которых состоял из довольно тощих портфельчиков. По сибирским понятиям, все они ехали на небольшое расстояние — до Омска.

Новые пассажиры принесли с собой новые известия. Разумеется, сначала они взяли слово с пассажиров держать все услышанное в тайне, а потом рассказали, что части Красной Армии быстро и успешно продвигаются вперед и не сегодня-завтра возьмут Екатеринбург.

Поезд между тем тронулся, а рыжий так и не появился в вагоне.

— Знаете, — объяснял любопытствующим пассажирам чиновник в пенсне, — сейчас на Сибирской магистрали самое оживленное движение. Войска интервентов бегут из России, увозя с собой все ценности, какие только способны увезти. Здесь они отнюдь не чувствуют себя в безопасности, так как белые контролируют довольно узкую полосу шириной не больше двухсот километров к северу и югу от железнодорожной магистрали, а остальная территория находится в руках партизан. Интервенты не осмеливаются отклоняться от железной дороги, так как очень боятся партизан. Когда же кулакам удается схватить красноармейцев или партизан, они их или же сразу убивают, или мучают до смерти. Сейчас развелось очень много дезертиров, которые буквально осаждают поезда. Самое страшное заключается в том, что дезертиры разносят тиф. Сейчас от тифа умирает народу больше, чем погибает на фронте. Белочехи на всех станциях устраивают облавы и всех подозрительных сразу же снимают с поезда.

— А почему эти чехи не едут к себе домой? — спросила женщина в платке.

— Если бы да кабы… — заметил кто-то.

День сменялся ночью, ночь — днем. Поезд приближался к Ачинску, последней крупной станции перед Красноярском. Из пассажиров, которые сели в вагон в Екатеринбурге, кроме Керечена и Шуры остался только якут, с которым Иштван очень сдружился за долгую дорогу. Они с Шурой охотно угощали его хлебом, поили кипятком и с интересом слушали его рассказы о родном крае, об оленях, ездовых собаках, страшных морозах, диких зверях, медведях, волках и полярных лисицах.

— Послушайте, наша что-то скажет, — понизив голос до шепота, проговорил как-то якут. — Только ваша никому не говорить… Я знаю, что стало рыжий купец… Когда поезд Тюмень подходил, купец мало-мало спал… Пьяный купец была. Наша старый человек, плохо спит… Наша свой глаза видел, что сделала татар с купец. Татар украла кошелек с кармана… Рыжий не сама упал поезда… нет-нет… Татар тоже прыгнул поезд, когда она медленно-медленно пошла…

Иштван посмотрел на Шуру, а затем тихо сказал:

— Теперь уже ничего нельзя сделать…

— А ваша что хотела сделать? — не успокаивался якут.

— Татарин сказал мне, что он знает купца, что тот — грязный доносчик и что в Тюмени он донесет на всех нас.

Якут улыбнулся:

— Так сказала татар?.. Маленький вор… Наша понимает, не ваша крал богатый купец. Кто ваша такая? Бедный человек. Наша тоже такой… Татар толкнула купец, чтобы он не поднимал скандал за деньги…

— Мне татарин сказал, что он беспартийный большевик, — заметил Керечен.

Брови якута удивленно поползли вверх:

— Беспартийный большевик? Теперь каждый говорит себя политик…

«С какими только людьми не встретишься в пути! — подумал Иштван. — Нужно быть очень осторожным, сейчас развелось много жуликов и всяких негодяев». И машинально схватился за карман: бумажник лежал на месте.

На больших станциях, где поезд стоял подолгу, Иштвана, выходившего на перрон, чтобы немного размяться, останавливал капитан Бондаренко и рассказывал новости, а иногда приглашал сыграть с ним партию в шахматы.

С особой радостью Бондаренко сообщил Керечену о том, что революцию в Венгрии потопили в крови и что он, Иштван, скоро вернется к себе на родину и, как юрист, примет самое активное участие в наказании бунтовщиков.

— Господин подпоручик, могу вас заверить в том, что венгерские офицеры и все благородные представители венгерского общества как подобает расправятся с бандой повстанцев. Да-да, не удивляйтесь! Я объявляю вам шах!.. Нет-нет, вы не так пошли… Ну хорошо, через несколько ходов я покажу вам где раки зимуют!.. Только не думайте, что мы находимся в спячке. Сейчас наше командование производит перетасовку войск на Уральском фронте, а осенью, когда закончится переформирование, мы перейдем в крупное контрнаступление. К рождеству мы полностью разгромим красных… Ну-ну, не извольте шутить и оставьте в покое свою ладью!.. Ведь я снова объявил вам шах… И тогда Россия вся будет освобождена. Вот тогда-то и настанет час расплаты со всеми, кто затеял эту революцию…

Керечен молча слушал разглагольствования капитана, а сам думал: «Говори, говори, аристократ недобитый! Недолго тебе осталось болтать, настанет и для тебя черный день… А пока я покажу тебе, как нужно играть в шахматы, надутый гусак!..»

— Шах! — громко объявил Иштван.

Бондаренко явно не ожидал такого поворота. Почесав мочку уха, он пробормотал:

— Господин подпоручик, играть в шахматы вы умеете… Однако это еще ничего не значит… Большой беды для себя я не вижу… Скажите, а кто такая эта симпатичная курочка, с которой вы обычно прогуливаетесь на станциях?

Керечен сделал вид, будто не расслышал вопроса.

— Еще раз шах! — объявил он капитану.

— Но-но… Что такое?.. Где вы откопали девчонку? Вы с ней спите?

— Нет, это бедная сирота. Она едет к дядюшке в Красноярск. Я ее оберегаю, чтобы какой-нибудь мерзавец не обидел.

Бондаренко настолько задумался над очередным ходом, что не обратил особого внимания на слова Керечена.

— Из этого положения я найду выход… Ну, вот видите, вы мне уже больше не угрожаете… Теперь мой ход… Девчонка очень мила… Очень мила… — повторил офицер еще раз. — Скажите ей, что если она хочет, то может навестить меня в моем купе.

Керечен молчал. Уставившись на шахматную доску, он старался сдержаться и не нагрубить офицеру.

Однако от капитана не ускользнуло замешательство Иштвана.

— Ну, хорошо, хорошо. Я вас понимаю, — начал он. — Я на вашем месте тоже не отдал бы другому своей женщины. Я не против, побалуйтесь… Я согласен на ничью. Благодарю вас за партию… Знаете, до Красноярска ведь осталось не больше двух-трех суток пути и вашей свободной жизни скоро придет конец!

— Я это прекрасно понимаю, господин капитан.

— Мне нравится, что вы с такой выдержкой относитесь к своей судьбе и не пытаетесь бежать. Недаром про меня говорят, что я прекрасно разбираюсь в человеческой психологии. Я с первого взгляда разглядел в вас благородного человека… — Офицер громко рассмеялся, а затем продолжал: — Хотя, можете мне поверить, в тех живописных лохмотьях, в каких я вас увидал, нелегко было угадать офицера австро-венгерской армии!

Керечен отвесил офицеру вежливый поклон и высокопарно проговорил:

— Господин капитан, я дал вам честное слово офицера, что не сбегу… Это слово и мое звание обязывают меня к этому.

— Понятно, — кивнул Бондаренко. — Честное слово офицера — самое надежное слово на свете.

Керечен не стал спорить с Бондаренко, и они расстались друзьями.

Поезд вскоре тронулся, и Иштвану показалось, будто он пошел с большей скоростью.

Когда приехали в Ачинск, перед каждым вагоном очутились белочехи — солдаты и офицеры. И те и другие в новеньком, с иголочки, обмундировании. Было объявлено о проверке документов, до окончания которой никто не имел права выходить из вагона. На перроне стояли три станковых пулемета, готовые в любой момент открыть огонь.

Проверка длилась утомительно долго. Вагон, в котором ехали Керечен и Шура, был шестым от хвоста эшелона. Сейчас в вагоне находилось только трое: Иштван, Шура и старый якут.

— Вас так мало? — спросил подошедший к их вагону офицер. Он говорил по-русски, но с заметным иностранным акцентом.

— Все давно сошел, господин большой начальник, — ответил за всех якут.

— Прошу предъявить документы!

Сначала патрульные проверили документы у якута.

— Можете ехать дальше! — махнул рукой офицер.

Настала очередь Шуры. Офицер несколько раз смотрел то в паспорт Шуры, то на ее лицо, словно сравнивал, ее ли это документ. Затем отдал ей паспорт и, небрежно козырнув, сказал:

— Благодарю вас. У вас все в порядке.

— А вы кто такой? — спросил лейтенант Керечена. — Куда едете?

— В Красноярск, в лагерь для военнопленных офицеров, — спокойно ответил Иштван.

Лейтенант с удивлением уставился на венгра:

— Без сопровождающего? Я такого еще никогда не видел.

— У меня есть сопровождающий.

— Где он?

— Это господин капитан Бондаренко. Он едет в первом классном вагоне.

— Вот как? Не принимайте нас за глупцов! С каких это пор одного военнопленного сопровождает офицер, да еще в чине капитана?

— Об этом вы спросите самого капитана Бондаренко.

— Ваши документы!

Керечен протянул лейтенанту направление и личный жетон.

Офицер внимательно разглядывал и то и другое.

— Ваша фамилия?

— Доктор Йожеф Ковач.

— Выходит, вы венгр? — И офицер заговорил на чистейшем венгерском языке. — Ваше звание?

— Подпоручик.

— А почему вы до сих пор не в офицерском лагере?

— Я жил на Урале, где работал в имении одного крестьянина. Там меня и встретил господин капитан и забрал с собой.

— Кончайте свои шуточки! — Лейтенант рассмеялся Иштвану прямо в лицо. — Дурите голову кому-нибудь другому, но не мне!

Шура, стоявшая тут же, не понимала, о чем они говорят, но, видимо, чувствовала, что ее дорожный знакомый попал в неприятную историю. Она нервно перебирала пальцами.

— Прошу проверить сказанное мной у капитана Бондаренко!

— Увести его! — Офицер сделал знак солдатам.

Как Керечен ни возражал, как ни протестовал, его сняли с поезда и повели в зал ожидания на вокзале, где уже собралось человек двадцать таких же, как и он, неудачников. Они стояли у стены под присмотром нескольких часовых. Разговаривать задержанным запрещалось. Тем временем солдаты приводили все новых и новых людей.

И только тут Керечен вспомнил, что его вещмешок с продуктами и деньгами остался в вагоне, а в кармане у него было не больше двадцати рублей.

«Однако, если меня расстреляют, деньги мне не понадобятся, — с горькой усмешкой подумал он. — Вещички мои Шура, наверно, заберет себе. Бедная девушка… Что-то она будет делать одна?.. Интересно, что они со мной сделают?.. Повесят или расстреляют?.. Среди белочехов много уроженцев Северной Венгрии. Они прекрасно говорят по-венгерски. Да и как же им не говорить по-венгерски, если для многих из них это родной язык? Уж они-то прекрасно знают все тонкости субординации в австро-венгерской армии! Они и сами были офицерами этой армии и так же, как венгерские офицеры, оканчивали офицерские училища.

Если они сейчас засыплют меня вопросами, то, без сомнения, разоблачат. Лишь бы только не догадались, что я служил у красных. Иначе они без угрызений совести пустят мне пулю в лоб… Это еще хорошо, а то, чего доброго, мучить начнут… Прекрасные перспективы!.. А я-то, дурак, еще о любви мечтал, о красивой жене, о детях… Умрешь бесславно в далекой холодной Сибири. Тебе даже голову не обреют перед расстрелом. Хорошо было шутить о смерти в юности, когда я только начинал военную службу в Эгере… А вот теперь, когда она совсем рядом?!»

— Смирно! — подал кто-то команду на чешском языке.

Солдаты замерли по стойке «смирно».

Доложив подошедшему офицеру, унтер-офицер приказал всем задержанным сделать два шага вперед, а потом повернуться налево.

Большинство задержанных, не понимавших по-чешски, не знали, чего именно от них хотят, но, глядя на других, тоже повернулись налево.

В конце зала ожидания за грубо сколоченным столом сидели несколько офицеров; они, видимо, являлись членами какой-то военной комиссии. Начался своеобразный допрос.

Керечен нервно переступал с ноги на ногу. Проверка и допрос тянулись очень долго.

«Сколько времени прошло с тех пор, как меня задержали? — думал Иштван. — Час? Два? Или и того больше?»

Троих из задержанных отпустили, и они, счастливые, поспешили покинуть зал ожидания.

Через несколько минут отпустили еще троих.

«А если поезд тронется?.. Шуре придется ехать до Красноярска одной…»

Самые разные мысли лезли в голову Иштвану. Мысленно он увидел себя совсем мальчишкой… Играет во дворе у соседа Пишты Надя… Поскольку они были тезками, Надя звали Большим Пиштой, а Керечена — Маленьким Пиштой. Вот он, босоногий, в коротких драных штанишках, стоит у калитки в огород… Отец Пишты делал гребешки из коровьих рогов. Когда же вокруг него собирались детишки, он брал дудочку и играл на ней, а они все вместе пели. Что же они пели?.. Он уже не помнит. Затем мысли Керечена снова вернулись к Шуре. Потом он вспомнил Имре Тамаша.

«Что-то сейчас на родине делается? Из Венгрии приходят невеселые вести. У стран Антанты чересчур длинные руки. До Венгрии им можно скорее дотянуться, чем до далекой Сибири. Меня судьба настигла здесь… Сколько же часов мне осталось жить? Ну, уж раз суждено умереть, то сделать это нужно достойно…»

Очередь дошла до Иштвана.

— Вы подпоручик доктор Йожеф Ковач? — спросил его один из сидевших за столом офицеров. — В каком полку служили?

— В Эгере, в шестидесятом.

— В чьей роте?

Такого вопроса Керечен не ожидал и потому смущенно пробормотал:

— Я сейчас уже не помню.

— Не помните?.. — Офицер ехидно засмеялся. — Тогда я задам вам вопрос полегче. В какой части Красной Армии вы служили?

Керечен молчал.

— Убрать! Расстрелять! — распорядился офицер.

И сразу все краски жизни померкли в глазах Иштвана. Он только чувствовал, что его толкают в бок чем-то твердым.

В этот момент он услышал отборную русскую брань. Иштван находился в таком состоянии, что не сразу все понял.

— Кто вам разрешил распоряжаться моим пленным?! — Это был голос капитана Бондаренко.

— Господин капитан, этот тип показался нам очень подозрительным.

— Меня нисколько не интересуют ваши подозрения! За этого человека отвечаю я. Понятно вам? Я его везу и должен сдать живым и здоровым в комендатуру! Требую немедленно освободить его из-под стражи!

— Но, господин капитан… — начал было чешский офицер.

Однако Бондаренко так разошелся, что уже не говорил, а кричал:

— Вам недостаточно слова офицера армии его императорского высочества?! Неслыханная дерзость!

Бондаренко буквально вырвал из рук чеха документы Керечена. Чех встал и сердито крикнул часовым, которые уже уводили задержанных:

— Остановитесь!

Капитан Бондаренко схватил Керечена за руку и, не отпуская его, вывел из зала ожидания. Неподалеку от входа в станционное здание Иштван увидел насмерть перепуганное бледное лицо Шурочки.

Оказавшись на перроне, капитан отдал Керечену документы и строго сказал:

— На будущее будьте осторожнее!

— Благодарю вас, господин капитан!

Бондаренко по-дружески похлопал Иштвана по плечу:

— А вы, я вижу, замечательный парень!.. Жаль, что скоро мне придется расстаться с вами. Собственно говоря, почему чешский офицер хотел вас пустить в расход?

— Я и сам этого не понял, господин капитан…

— Что же творится сейчас у нас в стране?.. Выходит, что мы уже не хозяева положения?.. Куда мы только идем?.. Вернее, не идем, а катимся? Любой иностранец, находящийся в России, командует здесь, как у себя дома, а мы, коренные жители и хозяева страны, должны все это терпеть! Стыд и позор! Я рад, что вовремя подоспел… А сейчас скорее бегите к своему вагону! Эшелон вот-вот тронется!

Бондаренко повернулся кругом и большими шагами направился к своему вагону.

Шура, радостная и счастливая, схватила Керечена под руку:

— Ой, удалось!.. Я бы под поезд бросилась, если б тебя увели…

— Шура!

— Иосиф!

Керечен только сейчас полностью сбросил с себя то оцепенение, в которое повергли его слова белочешского офицера: «Убрать! Расстрелять!»

Бондаренко прыгнул на подножку классного вагона. В этот момент поезд медленно тронулся с места.

— Побежали! — крикнул Иштван Шуре. — А то еще, чего доброго, отстанем!

Ему удалось подсадить девушку в вагон, а сам он, ухватившись за железную задвижку, повис в воздухе, так как поезд уже набрал скорость и бежать за ним Иштван не успевал. Собрав все силы, он подтянулся и с трудом влез в вагон. Ему помогла Шура. Иштван и не думал, что у этой хрупкой девушки может быть такая сила.

Оказавшись в вагоне, Иштван сначала бросил взгляд на свой вещмешок: он был цел и лежал на своем месте.

Немного отдышавшись, Иштван спросил девушку:

— Шура! Скажи, это ты бегала к Бондаренко?

— Я, Иосиф.

— А почему так поздно?

— Я никак не могла разыскать его… Его долго не было в вагоне. Он играл в шахматы на станции с одним офицером…

— Черт бы его побрал!.. Ну уж на сей раз он наверняка получит мат!

— Я в этом ничего не понимаю.

— А куда делся старик якут?

— Перешел в другой вагон. Там он встретил земляков.

— Шура, знаешь, как я тебя люблю?..

— Знаю…

Иштван схватил девушку, обнял и быстро закружил по вагону.

Шура, обнимая его за шею, радостно шептала:

— Живой! Живой!

— Живой, Шура!.. Живой и буду жить!

Солнце в тот день парило, как в тропиках. Ночью прошел дождь, и листва деревьев и кустарников, омытая влагой, блестела, как глянцевая.

В душе у Шуры все пело. Девушка прижалась губами к лицу Иштвана.

Паровоз, тяжело пыхтя и отдуваясь, пускал в небо мириады горящих искр и тащил эшелон дальше на восток. Вокруг шли бои. Шла война между красными и белыми, между революционерами и контрреволюционерами. Многим событиям суждено было стать историческими и сыграть свою роль в рождении новой эпохи… А в вагоне-телятнике два еще недавно незнакомых человека, озаренные внезапно вспыхнувшей любовью, забыли в этот момент обо всем на свете…

Косые солнечные лучи с любопытством заглянули в открытую дверь вагона и крохотное, забранное железной решеткой окошко.

Красноярск!..

Еще один поцелуй…

Капитану Бондаренко подали на станцию экипаж. Капитан лично отвез Керечена в военный городок, проводил к начальнику лагеря и рассказал ему, при каких обстоятельствах он встретился с пленным венгром.

Русский начальник лагеря выслушал капитана с довольно равнодушным видом и передал Иштвана в распоряжение пленных австрийских офицеров, в руках которых, по существу, находилась вся власть над обитателями лагеря. Австрийцы с еще большим безразличием занесли вновь поступившего в списки и выдали ему пятьдесят рублей. На этом, собственно, и закончились все формальности.

Так Иштван Керечен, выдавший себя за подпоручика Йожефа Ковача, стал узником офицерского лагеря. Он имел право свободно ходить по всей лагерной территории, обнесенной дощатым забором, по верху которого тянулась колючая проволока.

На всякий случай новичка предупредили о том, чтобы он не вздумал бежать из лагеря, так как на каждой деревянной вышке, что стояли по углам, днем и ночью дежурили часовые, которым приказано было стрелять без всякого предупреждения по любому, кто попытается перелезть через забор. В случае необходимости, если на это будет уважительная причина, пленного могут отпустить в город, выдав для этого специальный пропуск.

Господин подпоручик императорско-королевской армии Йожеф Ковач получил место в комнате номер девять пятого барака. Ему выдали обмундирование: темно-зеленый френч с погонами, серые брюки бриджи, новые ботинки и краги. Кроме того, он получил подбитый ватой китайский халат из серого шелка, белье и одеяло…

В продолговатой комнате на небольшом расстоянии друг от друга стояли железные койки, между которыми помещались лишь маленькие тумбочки. На стене были прибиты вешалки, а по углам стояли два больших платяных шкафа, сколоченных из грубо отесанных досок. Приятным сюрпризом явилось то, что над каждой кроватью висела керосиновая лампа.

Иштван остановился в дверях и представился:

— Подпоручик доктор Йожеф Ковач!

— Сервус! — произнес маленький худой человечек, который почему-то напомнил Иштвану серую мышку. — Это ты знаменитый Ковач? Мы о тебе уже слышали. Ну и везучий же ты!.. Вон у двери свободная кровать, вчера освободилась… Человека, который на ней спал, унесли. Он несколько месяцев находился в состоянии глубокой апатии. Ни с кем не разговаривал. С ним и в сумасшедшем доме не знали, что делать… Прислали оттуда обратно, а вот вчера забрали…

— Куда? — спросил Керечен с нескрываемым любопытством.

Человек с глазами серой мышки вздрогнул. По лицу его пробежала тень.

— На кладбище, — тихо проговорил он.