Брезжил мутный, жиденький рассвет, когда колонна достигла ближних тылов передовой. Выгружались на территории бывшей машинно-тракторной мастерской, в уничтоженном, покинутом поселке. Кирпичное здание мастерской с наполовину обрушенной крышей и сорванными, валявшимися у входа железными створами ворот было, пожалуй, единственным более или менее сохранившимся строением во всей округе. Остальное лежало в развалинах.
Попрыгав на землю, солдаты, в особенности из необстрелянных, пугливо прислушивались и приглядывались к той неведомой стороне, откуда доносились отзвуки вялой, нечастой перестрелки, держались поближе к взводным. Взводные, не получив указаний от ротных, вызванных по прибытии в штаб, к комбату, не спешили строить людей, выжидали, строя догадки, какой поступит приказ – на марш или на дневку. Занятый этими мыслями, Павел проследил появление Суркевича, услышал только его голос:
– Командиры взводов – ко мне!
Оклик был недовольный. Командира роты следовало заметить пораньше. Сведя брови к переносице, Суркевич насупленно ожидал, когда будет выполнено его распоряжение. Сказал, не скрывая своего раздражения:
– Батальон располагается на дневку. Приказываю построить и провести проверку личного состава. Третьему взводу готовиться в караул, четвертому – выделить наряд на кухню. Человек двенадцать. Остальным заняться устройством и размещением. Об исполнении доложить. Вопросы ко мне будут?
– Все ясно, гражданин старший лейтенант.
– Действуйте.
При появлении ротного штрафники сами построились и теперь ждали указаний взводных. Привычно отдав команду «Равняйсь! Смирно!», Павел начал перекличку солдат, глядя в листок со списком фамилий.
– Баев!
– Я!
– Бачунский!
– Я!
– Василевич!
– Я!
«Отлично, отлично!» – машинально отметил Павел, радуясь, что Яффа отозвался, как положено, хотя до настоящего момента упрямо «нукал» и каждый раз приходилось его поправлять.
– Дроздов!
– Я!..
И так далее до Тихаря. На фамилию Порядников из строя никто не отозвался.
– Порядников! – грозно повторил Павел, думая, что тот зазевался или «фокусничает». Но отзыва опять не дождался.
Вскинув глаза, похолодел: в строю не хватало двадцать девятого бойца. Сколько ни смотри – семь по четыре, без замыкающего. Куда делся, рожа пакостная? Закипая гневом, прошелся взглядом по соседним взводам. Может, как бывало не однажды, валяет ваньку и пристроился куда-нибудь «по ошибке»? Но тщетно. Тихаря поблизости не было.
«Ну, гад, дождешься ты у меня!» – пригрозил про себя Павел, представляя, с каким наслаждением вытрясет из Тихаря душу, когда тот явится. Но тут пришла пронзительная паническая догадка: «Сбежал!» Сбившись, мысль заработала с лихорадочной быстротой, восстанавливая, когда и где видел Тихаря в последний раз. Память незамедлительно выдала на поверхность несколько моментов, в которых явственно предстала воображению сгорбленная, неподвижная фигура уголовника, жавшаяся к заднему борту. Сколько помнилось – все время он там сидел. А до каких пор помнится? Часов до двух, до трех ночи. Потом – провал. Кажется, успокоился и задремал сам. А он, значит, все точно рассчитал, выждал и ушел по-тихому. Ну конечно, недаром ему и кличка такая дана – Тихарь!
Стоп, только без паники и не усложнять! Укротив нахлынувшие подозрения, Павел попробовал вернуться к исходному пункту. Может, напрасно, может, и не девался он никуда, а отирается где-нибудь невдалеке с прихлебателями из других взводов или живот у него схватило?..
Разные, случайные мысли приходили в голову, и каждая вначале обнадеживала, представлялась спасительной, но, не успевая утвердиться, отметалась, опровергалась другой, усиливая разброд и сумятицу. Но должен же был кто-то его видеть…
– Бачунский! Был здесь Порядников, когда выгружались?
– Не помню, – пожал тот плечами.
– Василевич, Халявин! Куда этот выродок запропастился?
– А мы че, пастухи ему, что ль?
От этих вряд ли чего по-доброму добьешься. У них одна песня: видеть не видели, знать не знаем.
– Кто видел здесь Порядникова? – Строй молчал. – Та-ак! – Павел помедлил. – Туманов, Илюшин! Обегите другие взводы, если надо – обыщите все кругом. Но чтобы эта пятнистая образина немедленно была здесь! Даю вам полчаса! Ясно? Выполняйте.
– Есть!
Минут через двадцать посланцы возвратились ни с чем. Сомнений не осталось. Выражаясь языком донесения, во время марша к передовой солдат штрафного батальона по фамилии Порядников дезертировал из второго взвода второй роты. Вор-рецидивист, имевший ранее четыре судимости за кражи, совершил новое тяжкое преступление – уклонился от защиты Родины. Теперь это стало очевидным даже для тех, кто вначале усматривал в отсутствии Тихаря обычную самовольную отлучку. Один Салов держался прежнего мнения.
– А и чего стоим? Другие взводы давно распустили. Позанимают все хорошие места – на улице куковать будем! – раздался его недовольный, сварливый голос. – Давай командуй, взводный. Не псих же он, чтобы бегать! Явится. Ему не привыкать на гауптвахте сидеть…
С тяжелым сердцем отдал Павел команду. Второму взводу отвели место в одном из боковых помещений, где раньше размещался токарный или слесарный цех. Из цементного пола на месте старых фундаментов торчали вверх железные шпильки и обрывки подводящих кабелей. Как во всякой мастерской, где проводится ремонт техники, остро пахло маслами и бензином.
Туманов и Илюшин притащили откуда-то чугунную буржуйку и, приладив ее около окна, занялись поиском дымоходных труб. Шведов с Кусковым заделывали и утепляли ветошью выбитые оконные звенья. Сикирин мастерил коптюшки. Остальные таскали на подстилку охапки соломы.
Надо было идти с докладом об исчезновении Тихаря к ротному. Но Павел тянул, продляя каждый раз собою установленный срок, хотя понимал, что задержка с донесением наверняка осложнит его положение.
Не то чтобы верил, что пропавший вот-вот объявится самым благополучным образом, но все же надеялся. Надеялся, потому что не представлял себе предстоящего объяснения с начальником особого отдела. Одна мысль о том приводила его в безнадежное отчаяние.
Ведь именно о Порядникове как о потенциальном дезертире спрашивал особист. И он, Павел, по сути дела, отвел от него подозрения. Ротозей! Как теперь будет расценено его поведение, поймут ли правильно снова? Где гарантии, что не пособничал, не дал ложные показания? И поделом, если заподозрят. Предупреждали ведь дурака: «Смотри, будь бдителен!» Нет, возомнил о себе черт-те что!..
И чем дальше размышлял Павел подобным образом, тем собственная вина представлялась ему все более и более тяжкой. Медлить с донесением было больше нельзя. Оглядев с тоской занятых делом солдат, направился к выходу.
Суркевича ни в одном из взводов не оказалось. Где находится командир роты, ни Бадаев, ни Акимов, ни Курбатов сказать не могли. Поразмыслив, Павел решил искать его возле стоянки штабных машин.
С разных концов лежавшего в руинах поселка к мастерской несли и тащили волоком добытливые штрафники обломки бревен и досок, куски кровельного железа. Многие копошились в огородах, воровски шныряли по заброшенным погребам, отыскивая остатки запасов картофеля. Павел бессознательно приглядывался ко всем, кого примечал глаз, искал среди встречных знакомую фигуру, но не находил.
Не нашел и ротного. Спросил о нем у автоматчика, дежурившего у штабного фургона, – не был. Заглянул в расположение походных кухонь – тоже нет. Зашел даже в санвзвод – не видели. Обреченно вздохнув, пошел назад.
А Суркевич, оказывается, давно возвратился в расположение роты, принял рапорты командиров взводов, проверил, как устроились солдаты, и с полчаса как дожидался Колычева, нервно прохаживаясь у входа мастерской.
– Ну что у тебя, где тебя носит?
– ЧП во взводе, гражданин старший лейтенант, – откозыряв, доложил Павел. – Пропал солдат Порядников.
– Как пропал, когда? – меняясь в лице, переспросил Суркевич.
– Пока ехали, вроде в машине был, а здесь как сквозь землю провалился. Нигде нет…
– Что за человек?
– Из уголовников. Только что вернулся с гауптвахты.
– Может, болтается где, по погребам лазит? Надо послать людей на розыски.
– Уже посылал. Безрезультатно. Нет нигде, и никто не видел. Да и времени около двух часов прошло. Не мог не вернуться, если бы хотел.
– Подозреваете побег, дезертирство?
– Так точно.
– А может, плохо искали, найдется еще?
Павел безнадежно вздохнул. Знал бы ротный, что за личность Порядников, не терял бы время на расспросы. Снова корил себя за беспечность: почему не принял во внимание, что Тихарь у заднего борта пристроился. Ведь не в его характере добровольно поступаться чем-нибудь в пользу ближних. Наоборот, привык урывать все самое лучшее для себя, и здесь, по всему, должен бы был затеять драчку за место на скамейке, согнать с него слабого, как это сделал Карзубый. Так бы он непременно и поступил, если бы другое на уме не держал. Не сообразил Павел этого раньше, прошляпил. Но с другой стороны, не пристегивать же каждого к поясу. Мера ответственности известна. И надеяться, собственно говоря, не на что. Вряд ли уйдешь отсюда далеко, тем более с такой отметиной на лбу.
Неприятно в своих промахах сознаваться, но, излагая эти соображения, Павел представил виноватым прежде всего себя.
Выслушав, Суркевич насильственно улыбнулся:
– Досадно, конечно, но виноватить себя напрасно не стоит. С меня как с командира роты спрос не меньший. Сделаем вот что: я сейчас иду с донесением к комбату, а вы соберите людей в помещении и до моего возвращения никого за порог не выпускать. Передайте от моего имени тот же приказ остальным командирам взводов.
Записав в блокнот фамилию Тихаря, ротный поспешил в штаб, а Павел, удрученный, вернулся во взвод.
Пока он разыскивал Суркевича и объяснялся с ним, солдаты закончили обустройство своего пристанища. И окна заделали, и солому вдоль стен настелили, и буржуйку растопили, и даже проходы вымели. Все порядком, с особой тщательностью, будто тоже виноватились и старались притупить горечь от побега Тихаря.
Встревоженные и расстроенные случившимся, подошли Махтуров и Бачунский.
– Надо бы Муратова попытать. Он рядом с Тихарем сидел. Не мог не заметить, когда тот исчез. Не иголка с воза упала.
– Давайте его сюда. Муратов!
Отозвали в сторону испуганного Муратова. Но добиться от него вразумительных объяснений не смогли.
– Не, не я… я с краю сидел. А с ним еще трое чужих было, что не из нашей роты подсадили, – твердил он, помертвев. – Може, они видали. А я ничего не знаю…
Павел понял, что Муратов, если что и заметил, все равно теперь в том ни за что не сознается. Для него высшей инстанцией полжизни колхозный бригадир был, а тут – жутко подумать! – с особым отделом знакомство свести пришлось бы. Затаскают. Слухи-то об особисте вон какие ходят, один страшней другого. Чего доброго – вообще назад вернут. Нет, ничего не видел. Упаси боже!