Пулемет бил безостановочно, не давая поднять головы. Гранатой его было не достать – далековато. Припав грудью к земле, Павел лихорадочно прикидывал, что предпринять. Попытаться подавить его огнем семи своих автоматов или не рисковать и дожидаться, когда это сделает ротный, несомненно наблюдавший за ними из оврага. Должен же он хотя бы отвлечь пулеметчика на себя, чтобы облегчить их положение. Переглянувшись с Махтуровым, догадался по глазам, что Николай думает о том же.

– Приготовиться к броску! – передал он по цепочке.

Ждать пришлось недолго. Из-за спины по вражескому пулемету ударил наш ручник, и, как только тот захлебнулся, Павел рванулся вперед.

– За мной. Ура-а!

Полосуя из автомата по удиравшим гитлеровцам, мелькавшим среди стволов покалеченного фруктового сада, он единым рывком преодолел расстояние до окраины поселка и, не оглядываясь, не поджидая товарищей, слыша лишь накатывающийся сзади многоголосый матерщинный рев, устремился в улицу, сознавая, что село фашистами брошено и те десятка два разбегающихся в панике солдат, которых он видел, – всего лишь остатки, прятавшиеся до поры до времени по укрытиям.

Выскочив первым на противоположную окраину, сразу за которой начинались постройки животноводческой фермы, свалился под стену обрушенного коровника, призывным взмахом руки сзывая солдат своего взвода.

Выждав, когда последний бегущий за ним штрафник распластается под стеной, выглянул из-за угла, прицениваясь к обстановке. Слева, вдоль линии силосных траншей, скапливался и без промедления закапывался в землю взвод Богаевского. И дальше, сколько видел глаз, наблюдались сплоченные группы штрафников, занимающих оборону. Но вот справа виднелись лишь разрозненные одинокие фигурки солдат, очевидно, тех, кто в пылу боя потерял и теперь отыскивал свои подразделения.

Павел поманил к себе Махтурова.

– Сколько человек во взводе собралось?

– С тобой тринадцать наших и пятеро чужих.

– Кто из наших? – Он имел в виду тех, кто пристал к их семерке.

– Баев, Карзубый, Фокин, Хасматулин, Вексин и Шарадников.

– А Шведов с Кусковым? Этих разве нет? Туманов?

Махтуров пожал плечами: может, еще подойдут.

– Та-ак! – помрачнел Павел. – Вот что, возьми пулемет, Гайко, Жукова, Богданова и прикрой справа. По всей вероятности, здесь окапываться будем. Слева у нас Богаевский, а справа что-то неясно пока, смотри сам…

– Я понял!..

– Действуй! Если что – сообщай.

Отправив на левый фланг Баева, Фокина и Карзубого со вторым пулеметом, Павел распределил по местам остальных солдат и в последний раз пробежался по ним взглядом, выверяя, надежна ли такая расстановка людей. И в тот самый момент, когда ему с беспокойством подумалось, что пора бы уже и ротному дать о себе знать, появились лейтенант Ульянцев в извоженной грязью распахнутой телогрейке и сопровождающий его связной Илюшин.

– Колычев? Как у тебя?

– Нормально.

– Собирай взвод в кулак и закрепляйся. Здесь стоять будем. Комбат приказал держаться до последнего, пока остальные роты не подойдут!

– Кто у нас в соседях?

– Пятая и часть седьмой роты. Комбат тоже здесь, где-то вместе с ними. Смотри, нагрянет!

– Ладно, не беда.

– Ты вот что, Колычев! Я сейчас загляну к Таранцеву с Тутковым, а потом, если обстановка позволит, хочу забраться вон на ту штуковину, – он показал на обрубок водонапорной башни, – и взглянуть с нее… на округу. Ты тоже подходи, вместе посмотрим, пораскинем, что к чему. Минут так через пятнадцать. Добро?

– Добро.

Ровно через пятнадцать минут они встретились у расстрелянной башни, вскарабкались наверх. С высоты хорошо просматривался весь большой, дворов на триста, поселок. Всюду, вдоль и поперек улиц, виднелись отрытые ходы сообщения, оборудованное укрытие, прорубленные в углах домов пулеметные амбразуры. Похоже, в замыслы противника входило превратить село в крепкий оборонительный пункт.

Теперь волею судьбы он должен был стать таковым для штрафников. Оглядывая систему огневых точек и ходов сообщения, Павел с удовлетворением отмечал, что держаться на таких рубежах будет много легче. Его внимание привлекла коробка двухэтажного кирпичного дома, находившегося за позициями взвода Богаевского. Собственно, от здания оставались лишь стены первого этажа и цокольная подвальная часть, угадывающаяся по входному провалу, но на железных балках вдоль стены чудом удерживалась бетонная лестница, и если расположить на площадке одного из солдат, то лучшего наблюдательного пункта и желать не надо. И вообще, пожалуй, целесообразнее отойти и закрепиться двумя взводами в том доме. Обзор по фронту перед ними, правда, ухудшится, его ограничат развалины окраинных дворов, под прикрытием которых фашисты, конечно, попытаются подобраться ползком почти вплотную к обороняющимся, но зато защищенность последних должна стать значительно выше.

И еще одно немаловажное обстоятельство – крепость тыла. Позади дома, шагах в ста, высилась мрачноватая старинная приходская церковь. Пламя пожаров и разрушительная сила снарядов, обратившие улицы поселка в груды испепеленных руин, оказались бессильными перед ее каменной твердью. Избитая, но неколебимая, кажущаяся на фоне всеобщей разрухи еще более массивной и неприступной, холодная громада храма с его метровыми стенами и узкими, как бойницы, окошками в случае крайней нужды могла тоже стать для штрафников и надежным убежищем, и новым бастионом.

– Что скажешь? – нарушив его размышления, поинтересовался Ульянцев.

– Думаю, нам с Богаевским лучше отойти к двухэтажному дому, удобнее там немцев встречать. Да и церковь сзади… тоже пригодиться может.

– Ну что же, – помолчав, отозвался Ульянцев, – значит, наши мнения совпадают. Давай сейчас к Богаевскому и отходите к двухэтажке, закрепляйтесь. Слева будет пятая рота, справа прикроемся первым и четвертым взводами. Я иду к ним и подтягиваю сюда. Встречаемся на наблюдательном – под лестницей.

– Есть! – Проворно спустившись вниз, Павел побежал исполнять распоряжение ротного.

Взвод, пока он отсутствовал, вновь обрел своих ветеранов – Шведова, Кускова, Туманова, а вместе с ними Сухотина и Ромашова. Все были бесконечно рады друг другу, переживали волнующие минуты душевного подъема и участия. А для Павла возвращение в строй друзей и бывалых бойцов было отрадным вдвойне – как товарищу и как командиру, получившему в нужный момент добрую подмогу.

Передав Богаевскому приказ Ульянцева, он поднял и повел людей к новому участку обороны. Спустя несколько минут солдаты были под стенами двухэтажки. Обследовав подвальное помещение, Павел остался доволен. Перекрытия, хотя местами пробитые, в основном сохранились и надежно удерживали горы рухнувшего сверху битого кирпича, а небольшие подвальные оконца, расположенные на уровне земли, обеспечивали достаточно широкий сектор обстрела и наблюдения.

Производя расстановку людей, Павел по ходу дела присмотрел и обследовал поблизости просторную землянку, в которой у немцев располагалась санчасть. Обнаружив в помещении запасы бинтов и медикаментов, решил, что надо с помощью ротного срочно разыскать и направить сюда санинструктора, и с этой мыслью направился на поиски Ульянцева.

Лежа на лестничной площадке, Ульянцев наблюдал в бинокль за противником. Взобравшись по ступенькам к нему наверх, Павел примостился рядом.

Фашисты отошли за незасеянное поле и окопались по гребню сухой балки. Очевидно, накапливали силы. Оттуда изредка долетали мины, постреливали пулеметы. Пока обстановка перед фронтом второй и пятой рот беспокойства не вызывала, но левее, куда ушел танковый бой, канонада не только не удалялась, но, казалось, наоборот, подавалась в обратном направлении.

Уловив в грохочущей сумятице невидимого боя тревожное обстоятельство, Ульянцев и Павел некоторое время выжидательно прислушивались, стремясь определить, что кроется за этим – временный сбой или переломный момент? Потом Ульянцев, повернув к Павлу обеспокоенное лицо, сказал:

– Усиль наблюдение, а я пока к соседям, в пятую роту добегу. Узнаю, как у них. Боюсь, обходят нас фрицы… Да и с фронта с минуты на минуту должны появиться.

Потом Павел обошел посты наблюдения и, прихватив с собой Туманова, вернулся к лестничной клетке. Возле пролета тот придержал его за руку.

– Гля, Паш, раненые, что ль, ковыляют?

– Где?

Проследив за его взглядом в направлении тяжелых немецких грузовиков, «бюссингов» и «зауеров», кучей догоравших в глубине улицы за церковью, Павел увидел картину, от которой его пробрала жуть.

Вывернувшись из-за церкви, к ним приближались два полуобнявшихся штрафника, с трудом державшихся на заплетающихся ногах. Один из них был наполовину бос – снятый сапог держал за верх голенища на уровне груди, другой, повыше ростом, рябой, обхватив напарника за шею левой рукой, правой прижимал к телу каску, старательно оберегая ее от толчков.

– Иль пьяные? – пугаясь собственного предположения, продолжал гадать Туманов.

Но еще до того, как, оступившись, подломится и плеснет через край каски жидкостью высокий рябой солдат, стало ясно, что перед ними вдрызг пьяные люди и что в сапоге и каске у них – трофейный шнапс. К тому же из-за машин выворачивается целая группа расхристанных, возбужденно жестикулирующих штрафников.

– С пятой роты они, взводный! – будто это обстоятельство могло хоть в какой-то мере изменить положение дел, подсказал Баев.

«Мерзавцы! Кретины!» – стервенея от ярости и омерзения, Павел едва владел собой, страшась того, что в какой-то миг выдержка изменит ему и он круто расправится со штрафниками.

Но к месту происшествия уже бежали, размахивая пистолетами, лейтенант Ульянцев, с исказившимся от гнева, решительным лицом, и грузноватый Богаевский.

– Что же вы делаете, скоты безмозглые?! Жизней вам не жалко?! – Налетев на рябого солдата, Ульянцев с ходу выбил у него каску с водкой, и она, звякнув о камень, покатилась в пыль. Вдогон полетел и кирзовый сапог.

Для многих штрафников все происходящее перед их глазами представлялось забавным зрелищем.

– Гля, гля! Вот это похмеляет!.. – восторгался за спиной Туманов, наблюдая, как ротный в приступе ярости тычет в бок рябого стволом пистолета.

Но солдат пьян до бесчувствия. Хоть ты его бей, хоть режь. Бессмысленно, глуповато улыбаясь, бубнит свое:

– Ты не ругайся, лейтенант. В машинах ее на всех хватит. Ты нам скажи – мы тебе хошь бочку прикатим. Мы ж ее не себе – мы ее другим несем…

Это было уже чересчур. Ульянцев задохнулся от бешенства и сознания бессмысленности своих попыток что-либо спрашивать и доказывать. Нашел глазами Богаевского.

– Уничтожить!.. Взорвать к чертовой матери!.. Богаевский, сам! Пару гранат, и чтоб духу не осталось! Колычев! Проверь своих, водки нам тут только не хватает!..

Богаевский затрусил к разбитым грузовикам, и вскоре оттуда донеслись всплески гранатных разрывов, а Павел, отправив на лестничную площадку Туманова, чтобы вел наблюдение, в сопровождении Баева спустился в траншею перед домом, в которой занимал оборону его взвод. Пробираясь за ним по узкому проходу, Баев вспоминал, как однажды на аэродроме под Ельней гитлеровцы нарочно оставили антифриз и как наши, учуяв спиртовый дух, хватанули его по кружке и без пересадки отправились на тот свет.

– Может, и здесь так сделали, – предполагал Костя, – отравили чем шнапс да и подсунули нам?

Но в траншее все было благополучно. Махтуров и Шведов заверили, что все солдаты на месте, никто не отлучался. Только Павел вздохнул с облегчением, как сверху раздался отчаянный вопль Туманова:

– Танки! Танки!..

Солдаты прильнули к земле, потянулись к гранатам. Но то отходили наши «тридцатьчетверки». «Одна, две, три, четыре, пять…» – по привычке пересчитывал Павел появляющиеся в поле зрения закопченные, в рубцах и вмятинах боевые машины и ждал, когда покажутся следующие. Но следующих не было. Счет обрывался на пяти. По отходящим «тридцатьчетверкам» била тяжелая артиллерия. Кустистые взрывы, поднимавшиеся по курсу танков, надвигались на позиции штрафников. И как только они достигли окраины поселка, заговорили в общем хоре еще и тяжелые немецкие минометы.

Выбросив высоко вверх столб черного дыма, рванула возле подвала первая мина. Вторая угодила в угол здания, и тотчас начали рваться сложенные под стеной цинковые ящики с патронами. Обстрел набирает силу, и вскоре все вокруг тонет в сплошном дыму и оглушительном грохоте.

Проследив, пока разбегутся по разным концам траншеи Баев и Шведов, Павел с Махтуровым спустились по ходу сообщения в подвал и, прильнув к амбразуре, напрягли слух, ожидая, что вот-вот в трескучем шуме канонады возникнут рокочущие гулы чужих танковых моторов.

Мучительно текли минуты ожидания. Снаряды и мины неистово вгрызались в искромсанную, перевороченную землю, яростно крушили кирпичные стены, взбрызгивая тучи визжавших осколков и каменной крошки. Крутой горячий дым, распространяясь низом, полз в щели, вызывая удушье и кашель.

Но вот огневая мощь налета стала ослабевать. Определив это по стихающему гулу пальбы, Павел пошевелил плечами, сбрасывая со спины весомо осевшую пыль, и, утерев со лба горячечный пот, выглянул в амбразуру. Налет еще не стих, но он уже не сомневался: идут!