ПЕНЕЛОПА

Одинока, без друзей,

День и ночь над покрывалом,

Женихи валили валом,

Где-то шлялся Одиссей.

Что ему семья? Приют

Он найдёт везде, а песни,

Пенелопиных прелестней,

И сирены пропоют.

Ожиданьем не томим,

Долго странствует по свету,

И для многих канул в Лету,

Столько лет прошло и зим.

Возвратится ли опять...

Годы то ползут, то мчатся,

Женихи и домочадцы

Не дают спокойно спать.

Свёкор, сын, очаг, игла,

За окном собака воет.

Лук с тугою тетивою

Да морщинки возле глаз.

Не забыться, не забыть

В ожиданье ежечасном...

С равнодушьем безучастным

Мойры пряли нить судьбы.

 

КСАНТИППА

В доме ни одной оливки

И муки всего-то горсть,

Виноградник без поливки,

А Сократ – как будто гость.

Тут любая заскандалит —

Пуст единственный кувшин,

И хозяин без сандалий.

Тоже мне, мудрец Афин.

Всё б ему вести беседу,

Что есть зло, а что добро,

И с прохожим, и с соседом,

Был бы в том какой-то прок.

Вон у тех, кого он учит,

Кошельки полны монет,

А у нас не то что кучи —

И обола в доме нет.

Рот ему раскрыть лишь дай-ка,

И уже не будешь прав,

А по свету ходят байки

Про крутой Ксантиппин нрав.

Для молвы несправедливой

Ни пределов, ни преград.

Только каждой ли сварливой

Достаётся муж Сократ?

 

МАГДАЛКА

 

I

Гонимая от очагов,

Босая, грязная, в лохмотьях,

Не ускоряла я шагов

И в горе не кусала локти,

Когда вослед мне брань неслась,

Плевала на косые взгляды.

Наесться и напиться всласть —

Ну что еще магдалке надо?

И не манил меня очаг —

К чему же лишняя обуза?

Куда приятней, хохоча,

Набить себе в харчевне пузо.

Но мужику стирать хитон?

Что может быть ещё глупее.

А жизнь пройдёт, как утром сон,

И оглянуться не успеешь:

Сначала сеточка морщин,

Потом я сгорблюсь, поседею...

И не чуждалась я мужчин —

Ни эллинов, ни иудеев.

Разгула так приятен плен,

Жизнь коротка, её не жалко...

Сверкали чашечки колен

У лихо пляшущей магдалки.

 

II

Но как-то раз (с чего бы вдруг?)

Мужчины, женщины и дети,

Стеною тесной встав вокруг

(В них возмутилась добродетель,

Как будто каждый был аскет),

Побить грозили потаскуху.

И вот летят ей камни вслед,

Над головой и возле уха.

Теперь конец, не избежать

Расправы, на исходе силы...

Бросая камни и визжа,

Толпа всё ближе подходила.

Но чей-то голос перекрыл

Зловещий гул, заставив слушать,

Затихли вопли, замер крик...

Он что-то говорил про душу:

«А тот из вас, кто без греха —

Пускай бросает первым камень»…

Толпа бурлила, как река,

А растекалась ручейками,

Они одни, и ни души,

А город замер, как уснувший.

«Иди и больше не греши», —

Сказал, волос её коснувшись.

 

III

Не жаль мне дней, не жаль мне лет

И молодость не жаль, поверьте,

Но душу как не пожалеть,

Раз жизнь не кончится со смертью?

Я не ищу теперь утех,

Ни смерти не страшусь, ни тлена,

Мне б только искупить свой грех,

И преклонить пред Ним колена.

 

* * *

Мучим обидою жгучей,

Чащей, где бродят медведи,

Едет боярин Кучкович,

С чёрными думами едет.

Вспомнится прежняя удаль —

Гложет бессильная ярость…

В землях Ростово-Суздальских

Худо живётся боярам – Стянуты, будто подпругой…

Те, кто ещё с головою,

Юрия Долгорукого

Вспомнят и волком воют.

Сказано будет не к ночи —

Снова обида взыграла:

Кучки Степана вотчину

Не за понюх прибрал он.

Можно ли с этим смириться?

Руки у князя, что грабли.

Да воздалось сторицею —

В Киеве он отравлен.

Только не лаптем, не тюрю

Ест его сын за обедом,

Властно, покруче Юрия

Княжит, боярам на беды.

Мы же ему не холопы!

Всех по отдельности давит,

Не поперхнётся, слопает

И потрохов не оставит.

Кучкович то едет с бранью,

То вспоминает молитвы.

Дома – жена-боярыня,

Глазки, как хризолиты.

Что за проклятое время?

Не разгуляешься вдоволь…

Ногу поправив в стремени,

Рысью пустил гнедого —

Можно ещё попытаться

К ночи достигнуть Ростова.

Век на Руси двенадцатый

От Рождества Христова.

 

* * *

За окном тоскливо и на сердце мерзко,

От свечи чадящей тень на образах.

Отставной поручик господин Обресков

Рвал всю ночь бумаги и в камин бросал.

Там дрожало пламя, словно в лихорадке,

Язычками строки норовя слизнуть,

А жена Наталья плакала украдкой,

Вытирая часто за слезой слезу.

Занималось утро, солнца первый лучик

Пересёк альбомы жёлтою тесьмой.

Господин Обресков, отставной поручик,

Дочитав, зевая, разорвал письмо.

От чужих признаний не осталось строчек,

И Наталья стихла, всхлипы не слышны.

Прошлое исчезло и не опорочит,

Не смутит покоя молодой жены.

Долг мужской исполнив, он поднялся резко,

От стихов остались пепел да зола.

Отставной поручик господин Обресков

Позвонил, чтоб Дунька завтрак принесла.

 

ИСПАНСКАЯ БАЛЛАДА

Т. М .

То слева, то справа по борту шли беды,

И мы поминали то бога, то чёрта,

А тот, кто от страха и качек был бледным,

От злости и рома стал смелым и чёрным.

Вот берег желанный, мы счастливы снова,

Земле под ногами до одури рады, —

Врата померещились рая земного.

Но то оказалось преддверием ада.

И кто мог подумать, что бога и чёрта

Мы будем ещё поминать многократно,

Что будем завидовать нищим и мёртвым,

Готовы на всё, чтоб вернуться обратно…

Когда из трёхсот нас осталось сто двадцать,

Надежда пропала найти Эльдорадо,

И стали уже голоса раздаваться,

Что дона Гонсало повесить бы надо.

Но старый пройдоха опять посулил нам

В Кадис возвращенье и груду наживы.

И мы побрели, согласившись бессильно,

Измотаны, трезвы, но всё-таки живы.

В Кадисе сто песо пожертвовать бедным

И свечку поставить Святому Хуану

Я клялся, и небо смягчили обеты —

Нас семеро душ подошло к океану.

В лицо нам солёные брызги бросал он,

Как раньше земле, мы ему были рады,

И, видно, от радости спятил Гонсало,

Сквозь брызги чуть слышно шептал:

«Эльдорадо».

 

* * *

В этот скверный городишко

Завела дорога к славе.

У рояля звук с отдышкой —

Западает пара клавиш,

На оконной раме – сажа,

Штора рваная по краю...

Кто заплатит – тот закажет,

Не закажут – так сыграю.

Заработаю на ужин,

С кружки пива сдую пену,

Никому я здесь не нужен

Вместе с Брамсом и Шопеном.

Кто смеётся, кто рыдает,

Кто жуёт пучок укропа…

Забываю дни, когда я

Покорить хотел Европу,

Был весёлым, дерзким, гордым…

А теперь живу в Небраске.

Гарри врезал Тому в морду,

Сью шерифу строит глазки.

Может, плюнуть и жениться

На вдове Саманте Джексон?

Буду цены на пшеницу

Обсуждать за чаем с кексом,

Примирюсь с телеграфистом

В споре о свободе воли,

Буду сиживать за вистом,

Разведу желтофиоли.

Закажу костюм по росту,

Пять платков, по крайней мере,

Навсегда забуду Бостон,

Перестанет сниться Мэри,

И не вспомню Аппалачи,

Где бродил с весёлым свистом…

Пьяный Гарри тихо плачет —

Как всегда – под звуки Листа.

 

ПЕРЕВОД

Проигран бой, ликует смерть,

Но тем не менее с плеча

Ответили французы: «Merde!»

На предложенье англичан.

Ответ перевести сумели:

«Вы, господа, в своём уме ли?

На всё твоя, о Боже, власть,

Но чтобы гвардия сдалась…

Пусть нет снарядов для мортир,

Но, право слово, господа,

Ключи вам, может, от квартир

На белом блюдечке подать

И поднести букет камелий?

Нам даже странно, как вы смели.

Покажем мужества пример».

А по-французски это «merde».

 

ШОТЛАНДСКАЯ ИСТОРИЯ

Как всегда, был октябрь туманным,

Наступали сумерки рано,

Дождь по крышам и в стёкла стучал,

На камине гасла свеча.

Поудобней укутавшись в плед

Я сидел в уюте, в тепле.

И казалась, что жизнь хороша…

Только Дженни к Мак-Гроу ушла.

 

* * *

Ах, отец Владислав,

Объясни мне, бестолковой,

Как избавиться от зла

И от злобности в душе.

Я с собой принесла

Груз, тяжёлый как оковы.

Ах, отец Владислав,

Не гони меня взашей.

Я жила в суете,

Некрасиво и уныло,

Всё не то и не те,

А сомненья, как ножи.

И, устав от страстей,

Сердце глупое заныло.

Ах, отец Владислав,

Как же дальше? Подскажи.

Ах, отец Владислав,

Не лишай меня причастья,

Без ветрил и весла

Не осилить мне реки.

Человек очень слаб,

Хочет он любви и счастья…

Ах, отец Владислав,

Отпусти мои грехи.

Помолись за меня.

Я не знаю, как осталась

Вместо нивы стерня

Истин вечных и простых.

И крестом осеняя,

Это милость, а не малость,

Помолись за меня.

И, возможно, Бог простит.

 

* * *

Странный сон: мужик сидел, громко чавкал,

Рассуждая, уплетал лук и сало.

Прежде как-то мне не нравился Кафка:

Что излишне он абсурден, считала.

Попыталась по привычным канонам

Отыскать хотя бы смысла крупицу.

Он представился мне мужем законным.

Это надо же такому присниться?!

Было чувство, что жую я солому —

Упрекал меня, невнятно и долго,

Пренебрёгшую по умыслу злому

Материнским и супружеским долгом.

Я в надежде трижды дёрнула мочку,

От смятенья в жар и в холод бросало.

То, что дети есть, я помнила точно,

А мужик откуда взялся – не знала.

Даже близко никогда не видала —

Глазки-бусинки и плечи покаты.

Ну зачем он мне такой захудалый?

Промелькнула мысль – наверно, богатый:

Нефтяной магнат, министр, академик.

Если муж, должна же чем-то прельститься?

Попрекнул меня отсутствием денег,

Почему-то называя блудницей.

Огляделась – а вокруг запустенье.

Пульс неровный и под ложечкой ноет.

От реальности – лишь блики и тени.

Испугалась я: а вдруг паранойя?

Стало жутко, как от залпов ружейных —

Убежала б. Да куда убегу я?..

В тусклом зеркале ища отраженье,

Обнаружила реальность другую —

Где не надо поступать поневоле,

И менять себя в угоду фантому.

Нет его! Он сон кошмарный всего лишь!

Вот проснусь – и заживу по-иному:

Чтоб нелепость не терзала, не грызла,

Не вонзалась в сердце острой булавкой,

Чтоб не мучиться отсутствием смысла

И бессильем, как описано Кафкой.