ИХ ОТСУТСТВИЕ ГРОЗИТ ГИБЕЛЬЮ!

Если общественное условие сигнализирует возможность удовлетворения только одной какой-то потребности, то его отсутствие сигнализирует торможение только одной мотивационной активности. И только в одной этой, тормозимой в реализации активности, черпает энергию деятельность по удовлетворению потребности в условии.

Если отсутствие условия сигнализирует невозможность удовлетворения сразу множества потребностей, естественно, что, сразу тормозя это множество мотиваций, деятельность по добыванию отсутствующего условия динамизируется, получая энергию всех, этих тормозимых мотиваций, то есть суммируя их энергии в единую деятельность по удовлетворению потребности в отсутствующем сигнале.

Чем больше у человека потребностей в сигналах возможности удовлетворения самого широкого круга потребностей, тем легче мобилизуются его силы и легче объединяются они в одной направленности, в одной мотивации.

Мы подошли вплотную к разговору о высших ценностях. О сигналах возможности удовлетворения всего круга потребностей индивида, его самосохранения как “Я” и его жизни. О ценностях, отсутствие которых грозит гибелью, полной невозможностью самореализации и сохранения “Я” как целости.

Неудовлетворенность сформированных потребностей в таких ценностях способна подчинить себе все активности, все мотивации человека, способна вызвать самую собранную и энергичную его деятельность. Способна, затормозившись в реализации, затормозить всяческую его активность, полностью парализовать, даже привести к физической гибели.

Такими высшими ценностями оказывается, например, комплекс деятельностей, отождествляемый с “Я”.

В ряде случаев это: “Я-идеал”, самооценка, собственное или чье-то существование, та или иная цель или комплекс целей, сознание, признание, иногда одобрение или самоодобрение, привычный стереотип общественных обстоятельств, те или иные нравственные ценности и так далее.

В принципе, высшей ценностью может стать что угодно, оказавшееся, в силу особенностей индивидуальной истории, сигналом возможности реализации всего круга потребностей, сохранения “Я” и жизни.

Нас здесь будут интересовать, в качестве высших ценностей, сознание, комплекс Я, Я-идеал, самооценка и само-одобрение, цель, Высшая Цель или иначе Жизненный Смысл. Остальные значимости могут быть сведены к перечисленным.

ПРИМЕР № 109. ВЫСОКИЕ МОТИВЫ РАЗНОГО ПОВЕДЕНИЯ. Когда для ипохондрика его кишечник стал высшей ценностью, то речь идет о здоровье, как высшей для него цели, его жизненном смысле.

Когда человек боится сумасшествия, то это отражение того, что сознание для него является высшей ценностью, утрата которой грозит утратой Я и самой жизни.

Когда девицы, далеко не тайно торгующие собой на Невском, экстатически закатив глаза к сводам храма, совершенно по-детски бормочут и крестятся в Александро-Невской Лавре - это выражение содержания их Я-идеала, ставшего высшей ценностью, позволившей на сознательном уровне защититься от всего “земного и мерзкого”, обесценить здешнее пребывание, отделить для себя свое тело от своего Я, и, обесценив, реализовать их способ жить в часы, свободные от молитвы.

Истерический Я-идеал помог отделить от своей инициативы и реализовать запретное для них поведение, под защитой ложных мотивов, не меняя самооценки, не продуцируя шизофренического переживания его “сделанности” и бреда одержимости.

Когда юноша стыдится обнаружить свою бескорыстную заинтересованность в девушке и корчит из себя пресыщенного, остуженного усталой иронией, деловитого циника, это - прямое следствие того, что в качестве высшей ценности он принял на осознанном уровне одобрение определенной безликой и обезличивающей референтной группы, сменившей базарных “лебедей на водной глади” и копилки-кошечки, на изысканно-скучающее ("’культурное"): “мы ж белые люди”.

До сих пор мы говорили о потребностях и их реализации вне зависимости от их осознания. Но вести разговор о высших ценностях, обойдя вопрос о сознании, вряд ли возможно. Поэтому, прежде чем приступать к нему, попытаемся разобраться в том, что такое сознание под углом зрения мотивационной сигнальной активности. Каковы механизмы осуществления активности сознания и как она (сознательная активность) влияет на неосознанную психическую, нервную, вегето-соматическую активность человеческого организма и на поведение человека.

 

ПСИХИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА.ОПРЕДЕЛЕНИЕ

Теперь мы уже можем определить психику человека как деятельность по воспроизведению сигнальных значений явлений без и до реализации сигнализируемых эффекторных вегето-соматических и двигательно-поведенческих реакций, возникающую без и до взаимодействия человека с сигнализируемыми явлениями в ответ на воздействие любых, ставших для человека сигналами, явлений не зависимо от их физико-химической специфики, но соответственно значимости сигнализируемых явлений, то есть в зависимости от наличия потребностей в них и степени неудовлетворенности этих потребностей в момент взаимодействия с сигналом.

Воспроизведение сигнальных значений явлений без и до реализации сигнализируемых реакций есть ни что иное, как создание образа действительности, адекватность которого определяется соответствием уже сформированных сигнальных связей объективным связям явлений действительности.

Возникая в процессе филогенетического и онтогенетического развития человека во взаимодействии с этой действительностью и с самим собой в качестве ее части, психическая деятельность является одновременно и результатом и необходимым условием такого взаимодействия.

Являясь результатом прошлой практической деятельности, психика является одновременно еще не реализованной будущей деятельностью.

ПРИМЕР № 110. ЛОЖКА И ОБРАЗ. Если ложка, бывшая до поры безразличным явлением, в результате ее неоднократного использования по назначению стала сигналом еды, то еда теперь сигнализируемое явление, сигнальное значение ложки, а съедание пищи и ее переваривание тогда - сигнализируемые ложкой реакции на еду.

Став сигналом, ложка действует на человека, испытывающего голод, не в зависимости от того, из металла, дерева или пластмассы она сделана, а соответственно нужде в пище, вызывая сначала и до слюнотечения и до наливания супа в тарелку психическую деятельность - не всегда осознанный образ процесса еды.

Этим образом, то есть воспроизводимым сигнальным значением ложки формируется последующая пищевая подготовительная активность: и соковыделение, и усиление перестальтики желудка, и кишечника, и пищевое поведение, и прочее в качестве сигнализируемых реакций.

Так психический образ предстоящей пищи и процесса еды оказывается “свернутой” прошлой и нереализованной будущей пищевой телесной и поведенческой активностью. Она теперь будет реализоваться, начиная с нервных компонентов и кончая вегето-соматическими и поведенческими пищевыми эффектами.

С момента восприятия сигнала сигнализируемое значение (образ) формирует последовательно разворачивающуюся нервную вегетативную и поведенческую активность, реализующую сигнализируемые реакции.

Чем менее реакция на сигнал реализована нервной, вегето-соматической и поведенческой активностью, тем более она является психической. Но, не реализуясь совсем, даже нервной активностью, она перестает быть и психической деятельностью. Так же, как и явление, переставшее вызывать хотя бы нервную сигнализируемую реакцию, перестает быть сигналом.

Вне взаимодействия с конкретным человеком явление сигналом не является.

Понятно, что изнутри сигнальная, то есть психическая деятельность регулируется у человека нервной системой во главе с лобными долями головного мозга, а осуществляется всем его существом и поведением.

Являясь деятельностью по воспроизведению сигнальных значений явлений в зависимости от значимости сигнализируемых явлений в конкретный момент, психическая деятельность оказывается извне по происхождению подчиненной обстоятельствам, то есть отражающей связи явлений объективной действительности, но чрезвычайно зависимой от степени удовлетворенности тех или иных потребностей человека.

ПРИМЕР № 111. ШУМ ЛОЖЕК ИЛИ ТЫ ВСЕГДА ПРАВА! Так звяканье ложек, бывшее для голодного сигналом еды, для него же, сытого и занятого, может стать просто мешающим шумом, не сигнализирующим еды, ставшей безразличным явлением.

Человеку трудно признать себе, а тем более сказать другому: “Я был неправ.”. И это чаще не результат отсутствия подтверждающей неправоту сигнальной связи, адекватной связям реальности. Это - обесценивающее сигнальное значение имеющейся информации влияние потребности сохранить самооценку или самоодобрение на приятном уровне.

Психическая деятельность, воспроизводя сигнальные значения явлений, без и до взаимодействия с сигнализируемыми событиями позволяет использовать образ явления (сигнализируемое значение) в качестве сигнала других явлений.

Выстраивая (в основном бессознательно) длиннейшие цепочки сигналов и сигнальных значений, она позволяет подготавливать практическую деятельность, обходясь без реального взаимодействия с множеством явлений сигнализирующих и сигнализируемых.

ПРИМЕР № 112. ЖИВОЙ КАЛЬКУЛЯТОР. Так человек с болезнью Дауна, будучи слабоумным, в уме множил трехзначные числа и извлекал корни, выдавая ответы моментально и безошибочно, и не знал, как он это делает.

Там, где нет потребности, неудовлетворенности и активности, там нет и психики.

Внешние обстоятельства влияют на психическую деятельность непосредственно - через сформированные сигнальные связи сигналами и опосредованно, воздействуя всем комплексом обстоятельств на степень удовлетворения потребностей.

Находясь в двойственной зависимости от внешних обстоятельств - непосредственной и опосредованной - психическая деятельность и мозгом регулируется двойственно.

Корковой активностью определяется ее архитектурная, тематическая сторона, реализующая прямую зависимость от отражаемых обстоятельств.

Активностью подкорковых образований регулируются энергичность, тонус, направленность, эмоциональная окраска психической деятельности, ее избирательность. Эта избирательность выражает опосредованные воздействия обстоятельств на психику через влияние на степень удовлетворения потребностей.

Кора определяет тематическое содержание психической деятельности, подкорка - ее избирательность, направленность.

Превалирование влияния коры или подкорки, мешая формированию адекватного образа действительности, может препятствовать приспособительной деятельности человека. Тогда при корковом доминировании психическая деятельность, формируя объективный образ действительности, регулирует деятельность не соответственно потребностям человека. А при доминировании подкорки образ оказывается либо слишком инертным, либо настолько искаженным заинтересованностью, полностью зависящим от сиюминутных колебаний и смены неудовлетворенностей, что деятельность оказывается невозможной, неадекватной обстоятельствам.

Психическая деятельность реализуется мотивационной и рефлекторной активностью.

Напомню, что мотивационной здесь называется всякая активность, возникшая в результате неудовлетворенности потребности или под влиянием сигнала будущей неудовлетворенности, а так же вследствие отсутствия сигнала возможности удовлетворения.

Рефлекторной называется здесь активность, возникающая под влиянием объекта неудовлетворенной потребности или его сигнала непременно в процессе мотивационной активности.

ПРИМЕР № 113. ПО ЗВОНКУ. То же паломничество в столовую по звонку, извещающему о начале обеденного перерыва, является деятельностью рефлекторной.

При отсутствии потребности или ее полном удовлетворении мотивационная активность не возникает, а значит ни объекты, ни сигналы объектов удовлетворенной потребности не вызывают рефлекторной активности.

В случае наличия неудовлетворенности, но торможения мотивационной активности до ее реализации, объекты соответствующей потребности и их сигналы могут вызывать редуцированные, негативные и извращенные реакции. В ряде случаев они вызывают вытормаживание сигнализируемых функций и выпадение функций тех структур, которые эти реакции осуществляют.

Так как мотивационная активность является первичной, а рефлекторная - производной, вторичной, то и психика и ее впервые у человека появившаяся форма - сознание, о котором теперь пойдет речь, будут, во-первых, интересовать нас в их отношении к мотивационной деятельности.

 

СОЗНАНИЕ

Мы уже знаем, что психика - сигнальная деятельность, то есть деятельность по воспроизведению сигнальных значений явлений

- без и до реального взаимодействия с сигнализируемыми явлениями,

- без и до реализации эффекторных вегето-соматических и двигательно-поведенческих сигнализируемых реакций,

- производимая нервной системой во главе с лобными долями головного мозга и

- реализуемая в осуществлении сигнализируемых реакций всем человеческим существом и практическим поведением, а тем самым

- регулирующая все деятельности человека и активность его организма и

- ставящая их в зависимость от обстоятельств и наличия неудовлетворенности потребностей в них.

 

ПСИХИКА И ОБЩЕСТВО

Но, если психика - сигнальная деятельность, регулирующая все активности организма человека в соответствии с потребностями и реальными обстоятельствами, то определяющей специфику человека частью этих реальных обстоятельств является общество. Общество с его историей, укладом, нормами взаимоотношений, ценностями и предрассудками, управляющими его (общества) жизнью.

В человека человеческий детеныш превращает себя именно под влиянием этих общественных обстоятельств.

Конкретные люди, их взаимоотношения, их отношение к ребенку, к его состояниям, поведению, направленностям, отношению, само общество с его нормами и порядком, становясь значимыми явлениями (объектами потребностей), в постоянном взаимодействии с ним поддерживают, закрепляют, подкрепляя удовлетворением, одни проявления будущего человека и затрудняют, вплоть до полного устранения, лишая подкрепления, другие его состояния, отношения, способы поведения.

Под влиянием общественных обстоятельств существования: сначала микросоциальных - одного, двух, потом нескольких людей из ближайшего окружения ребенка, затем все более и более расширяющихся, прямых и опосредованных макросоциальных воздействий у человека, целиком являясь результатом их влияния, выделяется новый особый комплекс психических деятельностей.

 

КОМПЛЕКС СОЦИАЛЬНО ЗНАЧИМЫХ ПСИХИЧЕСКИХ ДЕЯТЕЛЬНОСТЕЙ

Этот комплекс складывается, как сигнальная деятельность, все более и более подчиняющая поведение человека, а с ним и активности его организма, общественным условиям существования.

Образуется психический комплекс:

- отражающий (воспроизводящий в сигнальных значениях) совокупность явлений (общественных и природных обстоятельств, своих и чужих состояний, отношений, направленностей взаимоотношений, собственных и чужих деятельностей и так далее) наиболее значимых для общественного окружения человека (вначале самого близкого, а потом все более широкого),

- регулирующий взаимодействие с этими общественно значимыми явлениями, которые систематически подкрепляются отрицательным и положительным отношением значимых представителей общества.

Комплекс психических деятельностей:

- отражающий (воспроизводящий в сигнальных значениях) совокупность явлений, имеющих наибольшую значимость для его значимого окружения, а потому наиболее систематически подкрепляемых их положительным и отрицательным отношением и, в результате,

- наиболее хорошо мотивируемый,

- регулирующий взаимодействие с этими общественно значимыми явлениями, становится ядром и периферией сознания.

ПОПЫТКА ОПРЕДЕЛЕНИЯ СОЗНАНИЯ. Психический комплекс:

- отражающий (воспроизводящий в сигнальных значениях) явления, наиболее значимые для значимого общественного окружения формирующегося человека, и

- регулирующий наиболее значимые для этого окружения, а потому наиболее мотивированные деятельности [2]Это окружение - залог возможности реализации всех нужд ребенка и объект наиболее мотивирующих деятельность потребностей.
;

- наиболее часто реализуемый конечным приспособительным (полезным и вредным для человека) эффектом практической поведенческой деятельности, есть то, что мы называем сознанием.

СИГНАЛЫ СИГНАЛОВ (О СЛОВАХ). Деятельности, реализующие этот комплекс, и объекты, им отражаемые, систематически обозначаются окружающими ребенка людьми специальными знаками, являющимися продуктом всей истории общества - словами.

В результате систематического сочетания во времени явлений в роли сигналов, наиболее мотивирующих деятельность человека, и воспринимаемых на слух слов, обозначающих эти явления, значимые явления становятся сигналами слов, а слова - сигналами явлений.

Взаимодействие со значимыми явлениями подкрепляется существенным для человека результатом взаимодействия.

Слова подкрепляются явлениями, сигнализирующими существенное для человека событие, и становятся сигналами и сигнализирующих явлений и значимых событий, то есть тоже значимыми явлениями.

Существенное событие, явление становится сигналом слова, которое само теперь - сигнал значимого события.

Становясь сигналами сигналов, слова начинают вызывать сигнализируемые реакции, свойственные этим сигналам, без и до них.

Слова становятся общественным инструментом, орудием общения обозначающим, выражающим, и вызывающим у партнера по общению и у себя самого воспроизведение сигнальных значений явлений.

Слова становятся орудием психики, подменяющим реальные сигнализируемые явления.

Вначале слова ребенком только воспринимаются, сигнализируя значимые явления и вызывая наиболее значимые для окружающих, а потом и для ребенка, наиболее мотивируемые деятельности (”а-а, дай, на, ешь, пей” и так далее).

С развитием у него речи словесное общение становится двухсторонним (’’мама, папа, ав-ав, коска”, “па пу” - означает “дай пить” и так далее).

Движения, воспроизводящие звуки человеческой речи, подкрепляемые удовлетворяющей ребенка деятельностью окружающих, повторяются чаще, затверживаются и становятся сигналами соответствующей деятельности других и ее результатов, существенных для ребенка.

Если до формирования у ребенка собственной речи (у немого - речи знаками, жестами) слова способны уже вызывать его деятельность, и подкреплять ее, сигнализируя будущие значимые для ребенка ее результаты, то именно и только теперь они начинают становиться для него инструментом собственной психики. Оперируя ими, он приобретает возможность сам воздействовать словом на себя, как бы общаясь с самим собой. Сначала он, подменяя воспроизведение сигнализируемых значений явлений действительности, пользуется реально произносимой речью, потом речью внутренней.

Так ребенок начинает “думать словами” и ими регулировать свое поведение и соответствующую этому поведению активность организма.

В процессе общения и освоения слышимой и произносимой речи, овладевая словами, как сигналами явлений и деятельностей, в качестве орудий общения с другими людьми и с самим собой человек формирует свое сознание.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ. СОЗНАНИЕ - комплекс психических деятельностей:

- отражающий наиболее значимые для значимого общественного окружения человека явления, и

- регулирующий, чаще посредством слова или иного знака, наиболее значимое для этого окружения, наиболее мотивированное поведение (а через него соответствующую активность организма),

наиболее часто реализуемое полезным для человека или вредным (отвергаемым) результатом,

наиболее часто подкрепляемое, а потом выражаемое словом (сигнализирующим этот значимый результат и обстоятельства, побудившие к деятельности).

В сокращенном виде это определение будет звучать так.

КРАТКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ. СОЗНАНИЕ - комплекс психических деятельностей, отражающий социально значимые явления и управляющий социально значимым, обозначенным в словах и других знаках, произвольным поведением и через него активностью организма.

Все, что значимо для значимого общественного окружения, в котором человек формировал себя, становится содержанием сознания, легко и облегченно осознается впоследствии.

Существенно, что все, что не имеет значения для этого значимого общественного окружения, содержанием сознания не становится и трудно осознается потом.

Все, что не является содержанием общественного сознания и интереса, не становится и содержанием индивидуального сознания или осознается весьма затруднительно.

Наоборот, содержания общественного сознания легко присваиваются отдельными людьми.

ПРИМЕР № 114. КАК ПОЛЬЗОВАТЬСЯ “ХВОСТИКОМ” МАЛЬЧИКА. Помните: “В России секса нет!”? И множество мужчин воспринимают желающих их женщин грязными шлюхами, а безучастно или назидательно одаривающих собой боготворят и спиваются с ними.

Огромная часть нескольких поколений женщин, чуть только не гордясь своей фригидностью, отдают себя для насилия мужьям.

Рождающиеся у этих мужчин и женщин мальчики, сочувствуя мамам, ощущают себя будущими насильниками, а девочки готовят себя в святые или шлюхи.

Есть страны, где “секс есть!”.

Сколько там мужчин и женщин, не дожив еще толком до созревания своих сексуальных потребностей, повторяя популярные сексуальные шаблоны, пускаются во все тяжкие, в которых не нуждаются. Организуют в детских садах группы “сексуальной подготовки”. Приходят в ужас, от того, что четырехлетняя девочка еще не знает, как пользоваться “Schwanzchen”'oм мальчика. А собственные реальные, формирующиеся сексуальные потребности не умеют замечать и никогда не осуществят. Бегут впереди собственного визга...

Количество мастопатий в некоторых из этих стран в 8 (восемь!) раз больше, чем, например, в Киргизии той же поры.

 

СОЗНАНИЕ КАК ВЫСШАЯ ЦЕННОСТЬ

Отражая наиболее значимые явления и регулируя наиболее мотивированные деятельности человека и активности его организма, приводящие к наиболее значимым результатам для него как человека - “животного, обособляющегося в обществе” (К. Маркс), существа общественного, сознание становится необходимым условием любой самореализации человека и сигналом возможности удовлетворения наиболее значимых его потребностей.

В этом качестве сознание становится объектом одной из наиболее мотивируемых потребностей.

С момента, когда сознание, сигнализируя весь комплекс регулируемых им деятельностей, становится сигналом возможности осуществления наиболее значимых потребностей и объектом потребности, с этого момента реализующая его активность оказывается способной затормозить и действительно тормозящей любые мотивации, не связанные с этим комплексом (несознаваемые), если они, конкурируя с сознательно регулируемыми деятельностями, препятствуют их осуществлению.

Сознание, которое сигнализирует человеку возможность реализации наиболее значимых в период его формирования деятельностей, человек идентифицирует со своим Я. Тогда сохранение сознания как сохранение целости Я сигнализирует ему возможность сохранения жизни, возможность реализации любых потребностей, возможность развития и вообще любые возможности.

Сознание, становясь залогом сохранения целости, само становится высшей ценностью.

 

ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОСТЬ. ЦЕЛЬ КАК РАЗРЕШАЮЩИЙ ФАКТОР

До формирования сознания поведенческая деятельность, будучи вызванной неудовлетворенностью - мотивационной или вызванной объектом потребности - рефлекторной, всегда была детерминированной, но никогда не была целенаправленной.

В природе и у человека в досознательный период развития деятельность возникает “потому, что”, а не “за-чем-то”.

Так же строится и нерегулируемая сознанием деятельность в сознательный период жизни.

С возникновением сознания, по мере овладения словом, представляющим в сознании воспроизводимые сигнальные значения (будущие значимые, нужные, сигнализируемые явления), в процессе сотрудничества с другими людьми, человек, впервые в природе регулирующий сам свою деятельность словом, получает возможность организовывать поведение, остающееся детерминированным, еще и целенаправленно, то есть для достижения сформулированной в слове, сознательно поставленной цели.

Становление сознания, способного тормозить осуществление любых мотиваций, полностью регулирующего или способного регулировать поведение, мимику, речь, внутреннюю речь и частично дыхание, создает возможность полного подчинения поведения цели.

Именно этой возможностью человек пользуется в организации трудовой деятельности, в деловом (ориентированном на результаты поведения, а не эмоциональные отношения) общении.

Существенно, что возможность действовать целенаправленно вовсе не значит, что человек в действительности всегда действует целенаправленно.

Целенаправленно человек может действовать и действует часто. Но чаще только мнит свое поведение целенаправленным, а в самом деле действует импульсивно по неизвестным ему причинам.

Человек часто цели себе надумывает, для оправдания деятельности и в качестве разрешающего фактора, провоцирующего ее начало. Так он высвобождает деятельность из-под осознанного контроля, снимает ее корковое торможение.

Мы уже говорили, что первые цели, которые ставит человек с помощью воспитателей, и формируют его наиболее значимые потребности и удовлетворяют эти потребности (по их достижении). В результате сама постановка цели становится сигналом возможности удовлетворения, а отсутствие цели сигналом невозможности удовлетворения.

Постановка цели становится потребностью. Неудовлетворение этой потребности тормозит всякую деятельность и мотивирует деятельность по поиску цели.

В сознательный период жизни подконтрольная сознанию поведенческая деятельность без предварительной постановки цели, хотя бы ложной, если не невозможна, то очень затруднительна. До постановки цели сознание тормозит реализацию всяческой деятельности, подвергая ее корковому торможению.

 

ЦЕЛЬ КАК ЛОЖНЫЙ МОТИВ. ЦЕЛЬ КАК ВЫСШАЯ ЦЕННОСТЬ

Наша потребность, претензия действовать целесообразно не только способствует организации разумного поведения, но в ряде случаев побуждает ставить ложные цели, выстраивать искусственные ложные концепции будущей деятельности и жизни вообще: религии, отчуждение собственных действий от инициативы своего Я, вещизм, утилитаризм, диссидентство и так далее (”А нет ли у вас другого земного шарика?!).

Та же потребность обусловливает торможение всякой деятельности человека, приводя к обесцениванию самого факта существования и депрессии, когда утрачиваются значимые цели, или обнаруживается их недостижимость.

ПРИМЕР № 115. ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ С ОТЧАЙНЬЯ!..

Отказ от значимых целей: обнаружение их недосягаемости для тебя, разрыв с любимым, разочарование в возлюбленном, обесценивание общественных идеалов, утрата религиозной и нерелигиозной веры, первый опыт боли от столкновения с действительностью, несоответствующей мечте, “первый лед телефонных фраз”... - потеря смыслов, целей, оправдывающих существование, тормозит самореализацию, порождая тоску и апатию.

Тогда забывается, что цели - для жизни, а не жизнь для целей! Что цели ставились для самореализации, а только потом жизнь подчинялась этим, утверждающим ее целям.

Становление сознания, сознательная постановка целей, формирование потребности иметь цели и осознанной потребности Смысла жизни обусловливают теперь возникновение и выделение целей. Эти цели все больше и больше подчиняют себе все поведение человека, а с ним и активности его организма.

Движение к таким целям или достижение их, создавая возможности для удовлетворения все большего крута специфически человеческих и природных потребностей человека и удовлетворяя их, удовлетворяя потребность смысла жизни становится залогом удовлетворения еще более широкого круга потребностей.

Становясь сигналами возможности самореализации, такие цели сами становятся способными тормозить всякую, препятствующую их достижению активность и интегрировать все мотивации в одну, направленную на их достижение, то есть становятся высшими ценностями.

Чем больше у человека таких, способных мобилизовать все его силы целей, тем больше он интегрирован, тем большую цельность собой представляет.

 

ДВЕ ПРИЖИЗНЕННЫХ ИНТЕГРАЦИИ - ДВА Я

Формирование второго я зрелой личности и демонстранта.

Рождаясь, человек интегрирован биологически - организмом.

Далее он интегрируется природными и общественными обстоятельствами существования как существо, имеющее врожденные и приобретающее социогенные потребности. В этот досознательный период существования он осваивает свою общественную среду. Усваивает законы ее существования в качестве внутренних регуляторов своего поведения и активности своего организма. Интегрируясь общественными обстоятельствами, он включается в свою среду в качестве ее части. Формируя основной комплекс своих человеческих потребностей, складывает свою первую человеческую, социогенную цельность, свое первое, неосознанное Я.

Становление сознания знаменует собой начало его третьей интеграции. Это интеграция на основе сознательно поставленных целей, формирование его второго, осознанного Я.

Вторая прижизненная интеграция человека - становление его осознанного Я может идти по меньшей мере в двух принципиально различных направлениях.

Первое направление, обеспечивающее адекватное приспособление к общественным условиям существования, это формирование личности, реализующей потребности своего Я, в соответствии с их значимостью и соподчиненностью этих значимостей в шкале неосознанных ценностей.

В таком случае сознание оказывается достаточно гибким, подвижным психическим комплексом, ориентированным на постановку целей, обусловливающих реализацию конкретных неудовлетворенностей. В результате все больше и больше осознаются, актуализируются неосознанные потребности и их объекты. Все шире становится круг их удовлетворения. Формируется строго соподчиненная, внутренне непротиворечивая система сознательно поставленных целей. (Сравни: глава II. "Три интеграции и два "Я" человека").

 

САМООЦЕНКА. ЛИЧНОСТЬ

Инструментом самостроительства личности становится самооценка.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ. САМООЦЕНКА - психическая деятельность, осуществляющая постоянный контроль:

- соответствия результатов поведения целям, соответственно их значимости;

- соответствия этим целям направленности деятельности возможных будущих результатов;

- соответствия целей (и результатов) колебаниям удовлетворенности, которые проявляются отражающими степень удовлетворения потребностей изменениями напряженности, эмоциональными состояниями.

ЛИЧНОСТЬ тогда является непосредственным и адекватным продолжением первого Я. Она реализует это первое Я в своих целях и в поведении, которое у личности тогда хорошо мотивировано всем комплексом потребностей.

Другое направление становления осознанного Я, это формирование индивидуальности демонстранта.

 

ПОТРЕБНОСТЬ В ОДОБРЕНИИ И САМООДОБРЕНИИ. Я - ИДЕАЛ

Демонстрант все регулирующее его поведение, цели ставит в ходе осуществления преимущественно одной потребности - потребности в одобрении.

У взрослого демонстранта потребность в одобрении все более интериоризируется, становясь потребностью в само-одобрении, то есть сохранении самоощущения соответствия себя Я-идеалу.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ. Я-ИДЕАЛ. Напомню. Я-идеал представляет собой психический образ прошлых одобрений человека воспитателями.

Активность демонстранта чаще направлена на:

- игнорирование,

- обесценивание,

- оправдание и

- отчуждение результатов собственных действий, обнаруживающих несоответствие демонстранта тому, что он хочет о себе мнить.

Демонстрант всю жизнь учится и тренируется не замечать, не знать собственных огрехов - не понимать.

Если же Я идеал деятельностью демонстранта реализуется последовательно , то ею (этой деятельностью) тормозится реализация инициативных, эгоистических тенденций первого Я.

Такое торможение инициативных тенденций приводит к хронической, все возрастающей неудовлетворенности и, в конечном счете, к снижению тонуса сознательной деятельности, снижению ее продуктивности, неврозам и психосоматическим заболеваниям.

Если целью продуктивно формирующей себя личности является быть, реализовать себя соответственно своим потребностям, требующим утверждения своей жизни и себя в жизни, то причиной поведения демонстранта, является потребность казаться.

Причиной поведения демонстранта, становится потребность чувствовать себя соответствующим Я-идеалу, как высшей ценности. Цель - быть соответствующим этому идеалу, возникает реже, а реализуется как цель только иногда.

 

СОЗНАНИЕ, ПРЕПЯТСТВУЮЩЕЕ САМОРЕАЛИЗАЦИИ

Мы теперь знаем, что сознание, формируясь как психический комплекс, отражающий, чаще посредством слова, другого знака (но нередко зрительного, слухового, обонятельного, осязательного, вкусового, кинестетического образа) наиболее значимые для человека явления и регулирующий наиболее мотивированные и наиболее часто реализуемые поведением деятельности, становится сигналом возможности любой удовлетворяющей реализации и полновластным регулятором поведения. В результате не целенаправленное, не контролируемое сознанием поведение становится весьма затруднительным, если не практически невозможным.

Впоследствии, когда значимости человека в процессе его развития могут меняться, отражаемые сознанием ценности, могут перестать быть индивидуально наиболее значимыми. Но, уже став сигналом реализации самых значимых потребностей, сознание в этом качестве по-прежнему остается психическим комплексом, реализация которого практической деятельностью наиболее мотивируется, подчиняет себе все мотивации и полностью управляет преднамеренным поведением.

В некоторых случаях, например, по той причине, что схема всегда проще предмета, который она отображает, что мир, собранный в словаре Людоедки - Элочки, гораздо легче реального мира, в котором она живет, в некоторых случаях сознание становится инертным комплексом, запрограммированным на трафаретное осуществление изначально усвоенных стереотипов.

В этих случаях оно оказывается препятствующим реализации всех деятельностей, регулируемых неосознанно.

Осуществляясь, как и вся психика, мотивационной и условнорефлекторной активностью, сознание на нервном уровне регулируется при посредстве лобных долей головного мозга, обеспечивающих активность второй сигнальной системы.

Обычно сознательное, произвольное усилие, которым мы регулируем поведение, мимику, речь, произвольную внутреннюю речь и до определенного предела можем регулировать дыхание, на нашу мотивацию и отражающую ее эмоциональность прямого влияния не имеет.

ПРИМЕР № 116. О САМОРЕГУЛЯЦИИ. Изменяя дыхательную функцию: учащая, урежая, усиливая и ослабляя, задерживая дыхание, мы в некоторой степени можем произвольно косвенно влиять на вегетативные функции и активность вегетативной нервной системы.

Например, гипервентиляцией легких можно вызвать и изменение сердечного ритма и обморок. А длительной задержкой дыхания на выдохе (если мы умеем его задерживать и не испугались довольно трудного при этом самочувствия) можно снять, например, спазм гладкой мускулатуры бронхов, кишечника, вероятно и коронарных сосудов.

Сознательно управляя мышечной активностью мы можем, совсем перестав двигать мышцами, добиться глубокой мышечной релаксации, снижения мышечного и сосудистого тонуса. То есть опять опосредованно влиять на активность вегетативной нервной системы. Это и используется в аутогенной тренировке.

Напротив, увеличивая мышечные нагрузки, мы можем в зависимости от размеров такого увеличения повышать или, напротив, снижать общий вегетативный тонус.

В ряде случаев мы можем, пользуясь произвольной внутренней речью, произносить “про себя” те или иные слова или вызывать желаемые представления, сигнализирующие нам нужное эмоциональное состояние, нужный тонус, нужное физическое состояние.

Лучше это получается и реализуется при достаточной тренировке в “фазовых состояниях” - в трансе: при засыпании и пробуждении, в релаксации, в полудреме или, напротив, в состоянии чрезвычайного эмоционального напряжения, в экзальтации.

Но нужных состояний приходится уметь дождаться.

Мы же нередко, вызывая представления, просто играем внешние поведенческие и пантомимические проявления желаемых состояний. Иногда они рефлекторно вызывают требующиеся изменения, но чаще игрой только усиливают недемонстративные процессы, которые мы хотели бы устранить.

Иногда такие тренировки временно вызывают потерю чувства, что ты действительно переживаешь, то, что изображаешь. Кажется, что ты все свои переживания (не только тренируемые) играешь. Некоторыми это переживается, как тягостное ощущение потери непосредственности, потери своего Я.

Если это непривычное самочувствие привело к спокойному самонаблюдению, созерцательному отношению к нему, и если тренировки не были прерваны, состояние потери ощущения “себя настоящего” проходит. Если человек позволил себе испугаться нового самочувствия, то оно усугубляется. Тогда ему нужен помощник-профессионал.

Страх всегда углубляет состояния, которые его вызвали.

Сознательно организуя поведение, мы можем так перестраивать зависящее от нас обстоятельства, чтобы они оказывали на нас нужное нам влияние, нужным образом перестраивали наше состояние.

Регулируя поведение и создавая свои обстоятельства, мы при посредстве их влияем на степень удовлетворения наших потребностей, то есть воздействуем на нашу мотивационную сферу, нашу эмоциональность, активность нашей нервной системы, на нашу вегетатику.

 

ОБ ОЦЕНОЧНО-ОРИЕНТИРОВОЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Непосредственно сознательно влиять на свою мотивационную сферу мы можем только в процессе оценочноориентировочной деятельности в отношении собственных импульсов, целей, в процессе изучения собственных нужд, оценки полезности поступков.

Об этой деятельности речь пойдет позже. Замечу только, что оценочно-ориентировочная по характеру деятельность, обращенная на себя самого, не требует предварительного изменения поведения. Она заключается только в оценке результатов своего поведения и своих желаний с точки зрения их полезности и соответствия их ведущим, главным ценностям.

Такая деятельность последовательно приводит к соподчинению мотиваций и все большей интеграции человека на сознательном уровне.

Соподчинение нервных мотивационных активностей, приводит к увеличивающейся корковой интеграции всех активностей организма человека.

Произвольное "подавление" осознанных мотиваций без определения их места в ряду других, не определяет очередности, перспективы их реализации. Такая задержка удовлетворения потребности без более или менее определенной перспективы ее удовлетворения, тормозя подвластные сознанию проявления, усиливает неподвластные ему, непосредственно вегето-соматические, эмоциональные, тонические компоненты заторможенных в реализации неудовлетворенностей, но не приводит к полному вытормаживанию, к утрате потребности.

 

ОСОЗНАННОЕ Я, СОЗНАТЕЛЬНАЯ САМООЦЕНКА

Вернемся теперь к высшим ценностям.

Все высшие ценности являются сигналами возможности реализации всего круга потребностей человека.

Теперь уже ясно, что одной из них в качестве такого сигнала является для человека само сознание.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ. ОСОЗНАННОЕ Я. Комплекс сознательно поставленных целей, отражающий осознанные потребности человека, а с ними осознанная активность его организма и все его осознанные деятельности, реализующие этот комплекс - осознаются в качестве своего Я.

Сохранение Я становится сигналом возможности самореализации.

Угроза для Я оказывается сигналом полной невозможности удовлетворения и физической гибели. Такая угроза мобилизует все силы человека на деятельность по сохранению Я.

Когда деятельность по сохранению Я оказывается невозможной или заторможенной (часто по внутренним обстоятельствам), тогда тормозится вообще всяческая активность человека. Иногда может развиться ступор или возникнуть кататоническое возбуждение.

Инструментом, помогающим практически осуществить сохранение осознанного Я как целости, становится сознательная самооценка.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ. СОЗНАТЕЛЬНАЯ САМООЦЕНКА - сознательная деятельность:

- регистрирующая степень отклонения практических результатов деятельности человека от его целей и намерений;

- отражающая степень соответствия прогнозируемых возможностей осознанным потребностям и целям;

- помогающая практически осуществить сохранение осознанного Я как такой, а не иной целости.

Несоответствие результатов и прогнозируемых возможностей целям и осознанным потребностям человека, достигая предела, делающего несовместимыми эти результаты и возможности с предполагаемыми необходимыми для сохранения Я, приводят к снижению сознательной самооценки до критического уровня.

Это снижение побуждает: либо

- к переоценке ценностей, снижающей уровень осознанных притязаний человека, то есть сознательной перестройке осознанного Я, либо

- к самомобилизации и повышению продуктивности деятельности, что повышает прогнозируемые возможности.

Снижение сознательной самооценки ниже критического уровня, означает ее крах, сигнализирует невозможность сохранения цельности Я, невозможность самореализации, и, соответственно, невозможность физического самосохранения. Крах сознательной самооценки в роли сигнала полной несостоятельности может вызывать тяжелую реактивную депрессию.

Таким образом само сохранение сознательной самооценки на высоком уровне становится сигналом возможности полной самореализации и высшей ценностью. Снижение сознательной самооценки сигнализирует тогда снижение возможностей реализации и побуждает к деятельности по ее повышению.

Неудовлетворенность потребности в сохранении сознательной самооценки на высоком уровне может вызывать продуктивную практическую деятельность. Эта деятельность ориентирована тогда на повышение практических результатов самореализации. Повышение эффективности самореализации восстанавливает уровень сознательной самооценки.

Но снижение сознательной самооценки может проявляться обесцениванием, отчуждением результатов собственной активности, затруднением деятельности по их объективной оценке, искусственным надумыванием повышенных будущих возможностей. Неудовлетворение потребности в сохранении сознательной самооценки на высоком уровне может побуждать к невольному самообману, то есть созданию успокоительных иллюзий.

При задержке всякой деятельности по удовлетворению этой потребности, ее неудовлетворенность может тормозить другие деятельности, снижая энергетический тонус человека. Это обычно называют утратой моральных сил.

 

ПРИВЫЧНЫЙ СТЕРЕОТИП КАК ВЫСШАЯ ЦЕННОСТЬ

В качестве высших ценностей, подчиняющих себе все деятельности человека, нас особенно интересует такие, которые могут препятствовать и препятствуют приспособлению человека к реальным общественным условиям существования, и, будучи сигналом возможности самореализации, в действительности, затрудняют ее или делают невозможной.

К высшим ценностям, нередко затрудняющим приспособление, относятся общественные обстоятельства и отношения, становящиеся объектами потребностей в занятости, сохранении привычного стереотипа - порядка, потребности в одобрении.

 

ПРИВЫЧНЫЙ СТЕРЕОТИП, НАВЯЗЧИВОСТИ

 

В любых мало-мальски изменяющихся, имеющих тенденцию к развитию и прямо не подвластных человеку общественных условиях любой стереотип, раз заведенный порядок, становясь высшей ценностью, оказывается помехой приспособлению.

Кроме того, во множестве условий, организованных на основе иного порядка и, просто, в большинстве естественных, мало упорядоченных - “хаотических” обстоятельств человек, имеющий потребность в сохранении привычного стереотипа в качестве главного регулятора его поведения, оказывается дезадаптированным.

ПРИМЕР №117. НА СТРАЖЕ ПОДАРКА ИЛИ АРИФМЕТИКА ХОЛЕЦИСТИТА. Ну в самом деле. Где в реальной, обыденной жизни меню соответствует ассортименту блюд, предлагаемых на раздаче? Где пешеходы совсем не нарушают правил уличного движения и перехода! улицу только в положенных местах? Где представления о справедливости у двоих людей, стоящих по разные стороны прилавка, совпадают? Где любимые мужчины соответствуют каким-либо заранее предъявленным к ним требованиям, безропотно выносят мусорные ведра и не мешают в ю- 291 хозяйстве? Где очаровательные женщины не ходят по дому в неглиже? Где все “взаимно вежливы”, где?.. Словом, где исключения из правила не оказываются правилом? И кто умеет видеть подарок в том, что правило нередко все-таки соблюдается, а не трагедию в том, что ему осмелились ожидаемого подарка не подарить?!.

Мы небо рисуем синим, А серым рисуем скалы, потом Мужчин - обязательно сильными А женщин - конечно, слабыми. Но небо лишь изредка синее, А серые вовсе не скалы и вот, Приходится быть сильной, А хочется быть слабой! (Е. Клячкин)

Я специально посчитал, сколько пешеходов пересекают улицу не по правилу, пока автобус проезжает один квартал. Получилось - пять.

Приняв, что в километре 4 квартала, что в среднем скорость автобуса 30 км в час, а рабочий день водителя 6 часов, мы получили условие задачи.

Ответ ее гласит, что за свой рабочий день водитель-педант, не терпящий, когда кто-либо нарушает правила, “взвинтится” только из-за этих нарушителей 3600 раз. В то время, как водитель, ориентированный на свои непосредственные цели, будет взвинчен в тех же обстоятельствах, положим, только те 10 раз, когда перебегающие дорогу создают реально опасную ситуацию.

В 360 раз более часто сожмутся сосуды у приверженца порядка ради порядка. Такова его однодневная плата за привычный стереотип в качестве высшей ценности.

Те или иные правила, порядок, схемы, нормы становятся ценностью более значимой, чем реально обеспечиваемая ими польза, в искусственных, исключительных или упрощенных, схематизированных условиях воспитания. Когда следование схеме, осуществление стереотипа всегда подкрепляется удовлетворением, а отклонение от стереотипа всегда приводит к неудовлетворению.

В таких условиях стереотип (правило, догма) становится сигналом возможности удовлетворения, а всяческое отклонение от него сигнализирует совершенную невозможность реализации, опасность.

В качестве сигнала возможности самореализации, стереотип становится самоцелью, то есть объектом мотивирующей всю деятельность человека потребности.

Тогда на сознательном уровне отклонение от любой нравственной или другой догмы переживается угрозой утраты наиболее ценного, значимого, святого, любимого.

Любое нарушение привычного течения событий вначале побуждает устранить это нарушение, а когда изменение неизбежно, рождает тревогу, опасение утраты самых главных ценностей.

Это опасение утраты самого дорогого переживается вначале как собственная тенденция к разрушению этого наиболее ценного, вызванная извне (обстоятельствами) или изнутри (состояниями) потом, как навязчивый страх такого разрушения или потери этого ценного.

В этих случаях переживается не диктуемая условиями необходимость изменения стереотипа, а кажущиеся опасности (разрушение наиболее ценного), которые оно (изменение) сигнализирует человеку вопреки реальным обстоятельствам. Такое переживание рождает страх за жизнь, страх сойти с ума, покончить с собой, повести себя безнравственно, убить любимых и так далее.

Навязчивости являются не выражением скрытых агрессивных тенденций. Они следствие того, что изменение стереотипа для педанта - сигнал утраты наиболее ценного. Страх потери этого ценного и побуждает педанта особо его оберегать. Игнорируя действительную, побуждающую к изменению ситуацию, он невольно вымышляет несуществующие, извне приходящие или внутренние угрозы этому ценному.

Навязчивости - результат рождаемого изменением стереотипа страха их иметь.

Порядок, правила, нормы, стереотип собственных действий, становясь высшей ценностью, перестают служить средством самоосуществления, но оказываются самоцелью.

Тогда не порядок - для человека, а человек для порядка.

Складываясь в особых искусственных или исключительных условиях в наиболее значимую потребность, ставшую основным регулятором поведения человека и активности его организма, потребность в сохранении стереотипа обычно удовлетворяется поддержанием неизменными и внешних обстоятельств человека, и неизменностью стиля собственного поведения и переживания.

Не допуская возможности изменения ни внешних обстоятельств, ни себя самого, осуществление потребности в сохранении привычного стереотипа обусловливает деятельность, препятствующую любым внешним изменениям и препятствует приспособлению человека к изменяющимся условиям собственным изменением.

В условиях изменяющихся, развивающихся человек оказывается неприспособленным.

Зато инертные, устоявшиеся, повышенно упорядоченные условия оказываются его стихией, их он переносит легко, как никто, и сам такие условия создает, и оказывается их ревностным стражем. В особо упорядоченных условиях потребность в сохранении привычного стереотипа как ведущий регулятор внутренней жизни и поведения человека оказывается талантом.

Любое неотвратимое внешнее изменение для педанта, вызывая неудовлетворенность потребности в сохранении привычного стереотипа, становится угрозой сохранению основных ценностей Я, его целости, угрозой самой жизни и оказывается причиной страхов, навязчивостей, депрессии.

Любое собственное изменение и даже только необходимость его рождает тревогу, страх себя неведомого, собственных подспудных, кажущихся разрушительными сил.

Этот страх, если он не побуждает разбираться в действительных собственных тенденциях, тенденциях к необходимому изменению, объективно не представляющему опасности, если страх не осмысляется верно в своих причинах, то, вызывая повышенное оберегание наиболее ценного, осмысляется как страх потери именно оберегаемого.

Тогда вызываемая изменением условий тенденция к изменению себя переживается как побуждение разрушить именно оберегаемое, наиболее ценное. Эту неверно понятую тенденцию человек пытается “подавить”, изжить, устранить. Такой “борьбой” усиливает ее, закрепляет, превращает в основу навязчивых переживаний.

Новые тенденции у тех, для кого старое является залогом сохранения Я, сохранения основных ценностей, переживаются угрозой именно этим ценностям.

Эта внутренняя ситуация похожа на анекдотичный случай, рассказанный мне его участницей.

 

ПРИМЕР № 118.

ОН ЛИШЬ ВОШЕЛ, Я ВМИГ УЗНАЛА!

Для семнадцатилетней мистически настроенной девушки высшей ценностью была бережно сохраняемая невинность.

Однажды ей пришлось оказаться в купе поезда с глазу на глаз “с тем самым гипнотизером”, который гастролировал у них в военном городке и, “чудесные сеансы” которого она видела.

Лишь только тот вошел, приветливо улыбнулся ей и отвернувшись, стал что-то перекладывать в своем чемодане, она “сразу почувствовала, что он ей внушает”. Она не могла сделать ни одного движения, ни слова вымолвить. Оцепенение прошло, когда он, продолжая заниматься вещами и не оборачиваясь, сказал:

- Девушка, вы напрасно боитесь. Я не сделаю того, о чем вы думаете.

Эту историю с восторгом и ужасом женщина рассказывала через двадцать с лишним лет...

- Ну, если бы это был просто мой страх наедине с мужчиной, то откуда бы он, не оборачиваясь, не глядя на меня, узнал бы мои мысли?! Нет - это он сам внушил!

Она не знала, что страх рядом находящегося человека хорошо чувствуется. Не знала, что “страх слышен”.

Ну а понять вероятное содержание страха ограниченной девочки, оказавшейся наедине с мужчиной, про которого она думает, что он “все может”, девочки, которая хочет и боится чуда, понять содержание страха не представляет никакой сложности вовсе.

Вот и получается, что в купе входит взрослый человек, занятый своим делом. Но для девушки он еще прежде стал сигналом возможности потерять контроль над собой, сигналом возможности быть подчиненной его воле.

У девушки нет никаких собственных тенденций, грозящих ее целомудрию. Но возможность потерять самоконтроль и оказаться во власти мужчины переживается угрозой тому, что она более всего в себе ценит. И девушка начинает чувствовать парализующее ее и представляющееся внушенным влечение совершить “запретное”, влечение к мужчине.

Ни мужчина, ни ее “подспудные тенденции” здесь ни при чем. Иллюзия влечения и страх - результат желания их не иметь.

 

ИЗМЕНЕНИЕ ДЛЯ ПЕДАНТА.

То же происходит у педанта под влиянием обстоятельств, побуждающих к собственному его изменению. Это изменение, как гипнотизер для девушки, являясь для него сигналом потери ценного, как и гипнотизер, объективно ничем конкретным не грозит, содержание этого изменения педанту еще не известно.

Объективно тенденция к изменению требует простого, не предвзятого поиска. Выяснения: что надо менять, и какую ценность изменение представляет?

Но заведомое чувство или знание о том, чего он (педант) потерять не хочет, направляет импульс, энергию этой тенденции к изменению именно против того, что он во что бы то ни стало хочет сберечь.

Сейчас мы попробуем разобраться в физиологическом механизме этого перераспределения энергий.

 

ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ МЕХАНИЗМ СОПОДЧИНЕНИЯ

КОНКУРИРУЮЩИХ ДЕЯТЕЛЬНОСТЕЙ У ПЕДАНТА ПРИ НЕПРИВЫЧНОМ ИЗМЕНЕНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

 

Внутреннее или внешнее изменение в роли сигнала неудовлетворения потребности в сохранении привычного стереотипа вызывает мотивационную деятельность, соответствующую такой неудовлетворенности.

Одновременно сама неудовлетворенность потребности в сохранении привычного стереотипа у тех, для кого он стал высшей ценностью, является сигналом невозможности самореализации, то есть сигналом потери ценнейшего.

Тогда этим сигналом определяется архитектура корковой мотивационной активности, которой регулируется содержательная сторона вызываемой неудовлетворенностью осознанной психической и поведенческой деятельности.

Так изменение стереотипа вызывает деятельность по его защите и сохранению, то есть осознанный страх за жизнь, за благополучие близких, за свой рассудок, за управляемость собственного поведения и защитное повышенно упорядоченное или ритуальное поведение (смотри схему на рис. 2).

Внутреннее и внешнее изменение, одновременно и тоже в роли сигнала вызывает и какую-либо вторую мотивационную деятельность, так как сигнализирует неудовлетворенность и еще каких-то потребностей (это собственно и побуждает к новой, неизвестной деятельности).

Мотивационная деятельность по сохранению привычного стереотипа, по содержанию проявляющаяся защитой, поддержанием, утверждением ценнейшего, оказывается опережающей, хорошо мотивированной, то есть доминирующей.

Деятельность по удовлетворению другой или других потребностей, вызываемая изменением обстоятельств, может быть тоже хорошо мотивированной, но является вторичной, не успевающей сформировать свою функциональную систему, так как кора уже осуществляет доминирующую деятельность.

В результате конкуренции этих двух деятельностей тенденция, диктуемая изменением, новыми условиями не только не реализуется поведением и не осознается в своей истинной (объективно обычно безопасной) направленности, но остается неизвестной, (чаще) неосознанной вовсе, даже как импульс. Но эта тенденция усиливает доминирующую активность уже на уровне ретикулярной формации (смотри схему).

Ниже приводится схема осуществления конкурирующих деятельностей, возникающих под влиянием изменения условий у индивида, для которого потребность в сохранении привычного стереотипа является высшей ценностью.

Схема механизма протекания конкурирующих деятельностей составлена на основании схемы, приводимой в монографии П.К. Анохина “Биология и физиология условного рефлекса”, М., "Медицина", 1968.

Условные обозначения: I - доминирующая деятельность; II - конкурирующая деятельность; ПЦН - подкорковые центры неудовлетворенности; РФ - ретикулярная формация; АС - зона афферентного синтеза; ФР - зона формирования реакции; ОБП-УР - объект потребности, то есть условный раздражитель, специфичный для данной мотивации.

Густо заштрихованные кружки - зоны повышенно тонизируемые и осуществляющие сигнализируемые реакции, пунктиром обозначены пути и зоны, лишенные тонизирующих влияний, и сигнализируемых реакций II не формирующие.

Из схемы следует, что возникающее под влиянием сигнала неудовлетворенности потребности (ОБП-УР) возбуждение подкорковых центров (ПЦН) распространяется на восходящее адренэргические структуры ретикулярной формации (РФ) и уже на этом уровне доминирующая деятельность (I) усиливается второй конкурирующей (II). В результате вызываемое условно-рефлекторными стимулами - объектами потребности II возбуждение не формирует соответствующей деятельности, так как провоцирует уже на уровне ретикулярной формации “перетекание” энергии по путям, тонизирующим доминирующую деятельность. А доходя до корковых зон “афферентного синтеза” (АС) и “формирования реакции” (ФР), попадает на нервные аппараты, лишенные тонизирующего влияния подкорки.

А теперь примеры.

 

ПРИМЕР № 119. КАК ИЗБАВИТЬСЯ ОТ РОДНОЙ ЖЕНЫ...

У тридцатичетырехлетнего бывшего военного летчика, человека дисциплинированного и волевого, вопросы решающего однозначно и бесповоротно, полутонов не знающего, жену прооперировали по поводу опухоли головного мозга и дали ей инвалидность первой группы.

Инвалидность первой группы означает, что человек не в состоянии не только работать, но и обслуживать себя самого и нуждается в постороннем уходе.

Не было известно останется ли молодая женщина похожей на саму себя. Останется ли, хотя бы, эмоционально прежним человеком, той женщиной, матерью и женой, которую мужчина полюбил и любил по-прежнему. Ухода требовал еще и двух с половиной годовалый сынишка.

Работал демобилизованный из армии бывший летчик инженером на крупном заводе. Он еще и думать не думал о том, как один справится со всеми предстоящими заботами, когда первые несколько суток, не отходя, дежурил в больнице возле прооперированной, и в забытьи гак похожей на себя прежнюю, жены ("будто никакой операции и не было”). Да и не такой он человек, чтобы о себе думать, когда другой в таком состоянии, когда другому плохо.

С кем он в это время оставлял сына, я, право, не знаю или не помню. Но не в этом дело. Люди достаточно отзывчивы 31 в большой беде обычно помогают, искренне участвуя и не записывая в должники. В большой и явной беде люди обычно помогают бескорыстно.

О предстоящих своих заботах молодой мужчина не думал. Да ему и стыдно было бы о них думать. Он был целиком поглощен состраданием к жене и уходом за ней. Не думал он, и ему “нельзя” было бы об этом думать, что в свои тридцать четыре года надолго, и ему не было ведомо, что не навсегда, остался он без женского отношения к нему жены, фактически без женщины, потому, что найти женщину в другой он не умел и не хотел уметь. Случайные или просто тайные отношения с женщиной были не по нему. Для него они были бы непозволительны и, значит, не нужны. И о том, что любовь для него теперь может выразиться только в терпеливой заботе о больной, он тоже не думал.

Для человека, росшего среди людей, забота (потребность в заботе о другом) - это та нужда, то чувство, которое может “вобрать в себя” почти все его чувства, подчинить себе все потребности и все деятельности, без всякого для него ущерба.

Но есть случаи, когда это может произойти только в результате морально труднейшего осознанного выбора, иногда могущего показаться циничным. В результате думанья. Есть случаи, когда без думанья и осознания заботы как своей главной внутренней эгоистической необходимости, без мучительного думанья, такого собирания себя в единую цельность, объединенную одной потребностью в заботе, в одном чувстве, становящемся тогда высшей ценностью, без думанья, такого собирания себя в цельность, у руководящегося разумом, а не сердцем, не происходит.

Не происходит подчинения всего своего существа потребности в заботе о другом и при автоматическом или умозрительном решении и волевом приказе себе действовать “как должно”, то есть заботиться принужденно.

Рационалистический, так называемый “трезвый”, “практический” подход к себе и к делу игнорирует эгоистические, неосознаваемые тенденции. Они под влиянием обстоятельств, рефлекторно возникают и, оставаясь не подчиненными сознательному контролю, затрудняют поведение, выбранное рационалистически, проявляются либо эмоциональными и вегетативными дисфункциями, либо навязчивостями.

В больнице, у постели тяжело больного ночи длинные.

Поглощенный состраданием молодой мужчина ни о чем, что предстояло ему, не думал. Он был человеком действия и готов был “выполнять свой долг, не задумываясь”.

Как и многие, этот бывший военный не понимал, не знал, что “не задумываясь”, то есть безответственно выполнять что-либо, даже “свой долг” чрезвычайно опасно. И не только для дела. Делу тогда часто и непреднамеренно наносится вред. Опасно и для себя.

Человек, при всем его совершенстве, не способен быть автоматом. В этой роли он либо вредит делу, либо ломается сам. Распорядиться собой, как вещью, с собой не считаясь, не возможно, что-то получается не так.

Дисциплинированный, волевой, привыкший, не задумываясь, следовать приказу и долгу, не имеющий “такой привычки” “все усложнять” и “мудрствовать”, любящий ясность инженер о своем будущем не думал... А новые обстоятельства, требовали новых решений. Решения ему подменили хорошо известные и не им придуманные нравственные принципы. Что ему делать, было ясно само собой. То, что должно. А вот, что при этом будет им переживаться - такого вопроса для него не стояло.

Как-то так получилось, что за свою душу мы часто принимаем собственные мысли. А про то, что у нас в действительности есть отражающая наши обстоятельства, волевому приказу не подвластная и нам неведомая душа - мы не знаем. Не знаем мы, что хотим мы того или нет, мы переживаем все, что нас касается. Все что, в соответствии с нашим интуитивным, неосознанным прогнозированием, нам еще только предстоит. Мы не знаем, что неосознанно прогнозируемое будущее определяет наше переживание больше, чем прошлый и настоящий реальный момент. Что грудь, к которой мы так часто прикладываем руку, ища в ней свою душу, теснит наше незнаемое, но ощущаемое уже будущее.

Новые трудности требовали нового решения, новых действий. Побуждали их устранить либо изменив ситуацию, либо приспособившись к ней.

Переживай муж больной женщины предстоящие трудности осознанно, думай он, с любым “цинизмом” (мысли - не дела!) о самых невозможных для него выходах из сложившегося положения, мне бы не пришлось о нем рассказывать.

Он бы просто, отбросив по очереди самые неприемлемые, потом ненужные и так далее варианты, пришел бы к тому же, что велел ему его долг, только ничего в себе не боясь. Переболев отказ от иных возможностей, дожил бы свободно до своего собственного решения, которое оказалось бы своей ношей, “которая не тянет”, а не жертвой, которая давит постоянным грузом.

Думай он с заботой о самом себе, он то же самое сделал бы для себя, по любви, а не по требованию внешнего для него регулятора поведения - долга.

Долг у личности становится внутренним регулятором.

Но этот мужчина не думал ни о какой предстоящей ломке всего его жизненного уклада. Поэтому, когда в нейрохирургическом отделении, где некоторые парализованные больные просят смерти, кто-то рассказал, потрясший город слух о том, как муж убил и прокрутил в мясорубке свою больную жену, мой обычно внешне спокойный пациент неожиданно для себя пришел в ярость, набросился на рассказчика и едва “не размазал того по стенке”.

“Когда очухался, сам себя испугался!” Рассказ неожиданно вызвал чрезвычайное потрясение.

Нет, у него не возник навязчивый страх убить свою жену. В голове только мелькнуло яркое представление, что она мертва и что это сделал он. Представление исчезло сразу.

Он так разнервничался от рассказа, что его бросило в пот, в жар, в холод, затрясло, сердце сжалось, стучало, гулом отдаваясь в голове и во всем теле, закружилась голова, к горлу подкатил кисловато-металлический ком тошноты. Когда его вырвало - приступ прошел. Но он с тех пор маялся различного содержания страхами за жизнь, страхом сойти с ума, безотчетным страхом веревок, головокружениями, тошнотой, особенно в первой половине дня, страхом упасть, потеряв сознание. На стуле в терапевтической группе он сидел держась за него, чтобы не свалиться.

Внешние события жизни этого человека объективно требовали переболивания несчастья, приспособления к новым условиям, сознательного перебора различных возможностей изменения своих обстоятельств.

Перебор начался бы с последовательного отбрасывания самых ненужных ему вариантов. С обсуждения с самим собой кажущихся нужными, но неприемлемых, и так далее. До нахождения своего самого необходимого, единственного, все ненужное отбросившего и все нужное вобравшего решения.

Тогда первыми бы обсуждались рационалистические, не учитывающие того, что человек имеет душу, что у человека есть “бесполезные”, “невыгодные”, “нерациональные” нужды, привязанности.

Первым бы обсуждалось нечеловечески “логичное” решение оставить непригодную быть женой и матерью женщину и строить новую семью на “выгодных” и “деловых” началах.

И отброшено это решение было бы первым не потому, что оно некрасиво, а от того, что любящий мужчина не в состоянии, не запутав, не обманув, не сломав себя, любящий, если он считается со своими нуждами, с самим собой, не в состоянии оставить любимую, пока не разлюбил. И никакие доводы логики о “пользе” не властны, как известно, над чувством, отражающим потребность.

Логикой... Разум относится к высшим ценностям, следование ему достаточно сильно мотивирует деятельность, чтобы затормозить другие мотивации. Логикой можно заставить себя действовать вопреки чувству, даже поверить, что чувства нет. Это очень часто и делают рационалисты, играя свою жизнь и не ведая себя самих. Но логика не устраняет потребность и отражающее степень ее удовлетворенности чувство. Логически обоснованная активность может затормозить только поведение или даже осознание потребности. Потребность и ее иначащая переживание неудовлетворенность останутся.

Намеренье расстаться с больной женой отпало бы первым не потому, что “некрасиво бросать человека в беде” (жертвой можно измучить и уничтожить человека больше, чем бросив его), а из эгоистического чувства любви к этой женщине. Это же чувство дало бы силы пережить все, приняв ее любую.

После такого выбора автоматически стали бы безразличными все варианты, избавляющие от жены и парадоксально подсказываемые двойственным ("белое-черное”), вечно сомневающимся разумом. Не испугал бы рассказ об убийстве кем-то своей больной жены, который именно такое решение подсказывал, пробивая в сознание путь страху совершить запретное. Не пугала бы и перестала приходить мысль “лучше бы ты умерла!”. Не было бы такой бурной реакции, вызванной неосознанным обереганием себя от мнимой опасности преступления, от утраты ценнейшего.

Дальше бы перебирались варианты “изменять или не изменять” и другие, во-первых, нравственно трудные варианты. Потом решались бы мелодраматические вопросы, как-то, “загублена его жизнь или не загублена?”... Потом -нанимать няню и хожалку или обходиться самому и детскими яслями и так далее, и так далее - вопросы становились бы все более практическими и непугающими.

Но человек был педантом.

Изменение, переоценка ценностей сигнализировала ему потерю ценнейшего. Потребность в сохранении привычного стереотипа делала переоценку невозможной, непозволительной, безнравственной. Угроза ее неудовлетворенности создала скрытую доминанту, оберегающую ценнейшее. Эта доминанта и стала явной под влиянием провоцирующего ее реализацию рассказа об убийстве и усилилась всеми деятельностями, вызванными побуждающими к изменению обстоятельствами, которые мой пациент не осмыслял.

 

СТРАХ ПЕДАНТА - ОСОЗНАНИЕ СИГНАЛЬНОГО ЗНАЧЕНИЯ ИЗМЕНЕНИЯ БЕЗ ОСОЗНАНИЯ СИГНАЛИЗИРУЮЩЕГО ЯВЛЕНИЯ

Если привычное стало для человека высшей ценностью, то есть залогом сохранения ценнейшего, сигналом возможности реализации широкого круга потребностей, то все новое, необычное, всякое изменение оказывается для него сигналом утраты возможности реализации, сигнализирует потерю ценнейшего. Осознание такого сигнального значения изменения и есть страх тех или иных личностно значимых потерь.

Но осознание только сигнального значения любого явления, без осознания самого сигнализирующего явления и понимания, что сигнальная связь носит вероятностный характер, может побудить только к принужденному реагированию соответственно осознаваемому значению.

ПРИМЕР № 120. ЧУЖАЯ МЫСЛЬ ВЫСКОЧИЛА... Я около дома пишу эту записку, когда рядом на скамейку присаживается мой пациент.

Его присутствие мне приятно, но я занят и вовсе не намерен разговаривать.

Он некоторое время сидит рядом. Потом отходит в сторону. Неуверенно останавливается. Возвращается. Садится. Потом вскакивает решительно и насовсем...

- Куда и отчего вы так ринулись?!

- У меня в голове словно ваша мысль выскочила: “ Отвяжись! Ты мне надоел! Уйди!”.

- Я так не думал и не хотел. Напротив, при вас лучше пишется. Мне только некогда сейчас разговаривать.

- Правда?! Я тогда посижу.

Обычно, когда он приходит в субботние или воскресные дни, прячась от одиночества в общение со мной, и грея своей нуждой меня, мы, если я не очень занят, подолгу разговариваем. Сегодня ситуация необычная - я не отложил записки, но и не позаботился объяснить, что занят. Ему тоже тепло заниматься своими проблемами рядом со мной. Но нет повода остаться, не за чем и тоже нет повода уйти. Он хотел остаться.

Объективно мое необычное поведение выражает только мою занятость и нежелание его опекать: облегчать выбор решения - что делать ему.

Для него же необычность сигнализирует утрату тех возможностей, которые сулила обычная встреча, то есть возможностей, ради которых он пришел. Перебор наиболее существенных из сигнализируемых утрат приводит его к самой нежелательной из них потере возможности общения со мной вообще и необходимости уйти насовсем. При этом образно осознается только сигнальное значение для него необычного моего поведения: “Отвяжись.... надоел.... уйди!. Сам сигнал, то есть мое поведение, его причины, при этом не осознаются.

Не осознается и тот факт, что проецируемая на меня мысль, является наиболее нежелательным для него, его всегдашним опасением и при любой сложности в отношениях со всеми. Это опасение возникает вследствие ощущения своей малоценности. Оно его обычное сомнение.

Чувство своей малоценности, не осознаваясь в качестве условия, влияющего на формирование и восприятие сигналов, оказывается причиной установления искаженно отражающих действительность сигнальных связей явлений, не соответствующих объективным связям явлений.

Осознание только сигнального значения ("надоел!"), без осознания и анализа сигнализирующего явления (необычность моего поведения), без осознания связи между ними и без понимания относительного, вероятностного сигнального характера этой связи, без понимания, что эта связь может быть кажущейся, не соответствующей действительности, делает моего пациента вынужденным подчиниться императиву: “Уйди?!”. Принуждает реализовать оторванное от сигнала сигнальное значение. Иначе он испытывает тревогу неудовлетворенности, предчувствие неведомой или из опасения придумываемой потери.

 

СТРАХ САМОГО СЕБЯ

Страх самого себя - результат осознания сигнализируемой реакции без осознания сигнального значения явления и самого сигнализирующего явления.

ПРИМЕР № 121. СЛЕПАЯ ЗАЩИТА. Другой молодой человек, систематически в отношениях с наиболее небезразличными ему людьми испытывает навязчивое, пугающее его желание ударить.

Ударить близкого для него (как и для большинства людей) одно из наиболее неприемлемых действий, которое он “наверное” мог бы совершить только “сойдя с ума”.

Сумасшествия он в действительности боится чуть не с двенадцати лет.

Итак, ударить близкого - это неприемлемая для него сигнализируемая реакция.

Каково же сигнализируемое явление, которому эта реакция соответствует?

Сопоставив факты, мы с этим тогда двадцатиоднолетним юношей подметили, что желание ударить появлялось всякий раз, когда близкие люди: любимые, друзья или авторитетные для него учителя либо уличали его в неправоте, либо обнаруживали в непосредственном общении с ним свое над ним превосходство в значимых для него проявлениях, свойствах, способностях, чем по его ощущению унижали его.

Юноша был талантлив, с очень большими планами и очень ревнив к чужим успехам. Успех и, вообще, всякое преимущество другого, которое он из честности не умел обесценить, означат для него его собственную отсталость. Грозили несостоятельностью и переживались унижением.

Сигнальным значением, которому соответствовало желание ударить (сигнализируемая реакция) было унижение, которое воспринималось, как результат сознательного произвола партнера по общению, желающего причинить юноше боль.

Таким образом, явлением, сигнализирующим унижение и желание ударить, оказывалось для юноши с очень ранимым самолюбием всякое убедительное указание близких на его неправоту и всякое, замечающее его слабые места обнаружение друзьями перед ним своего превосходства в чем-нибудь.

Осознание только досады и желания ударить, то есть сигнализируемой реакции, без осознания сигнального значения (унижения) и явления, выступающего в роли сигнала (превосходство друзей и так далее), делая желание непонятным, чуждым, неподвластным “воле”, пугало. Непонятое в своих причинах желание само становилось сигналом потери самоконтроля, ненормальности, сумасшествия. Вызывало борьбу с ним, борьбой усиливалось. Желание становилось навязчивым.

Осознание всей цепочки (сигнал - сигнальное значение и сигнализируемая реакция) и условий, влияющих на формирование такой сигнальной реакции и такого сигнального значения, дало возможность последовательно корригировать, сделать более адекватной сигнальную связь явлений.

Оказалось, что юноша хотел не ударить, а защититься от боли унижения. Что желание избежать унижения переживал, как антипатию. А антипатию к любимым как агрессию, как наиболее неприемлемую тенденцию - ударить.

Оказалось, что никто его не унижал. А униженным он, в силу ранимого самолюбия и не умея интересоваться даже близкими и замечать их реальное отношение к себе, униженным он сам себя представлял. Что информация о чужих достоинствах и его неправоте ему полезна. Эта информация не только помогает верно формировать представление о себе, но и побуждает к соревнованию, дружескому соперничеству. К движению, талантливому человеку необходимому.

Возникла признаваемая молодым человеком, заинтересованным в своем человеческом и профессиональном росте, необходимость научиться переносить боль от информации, не являющейся комплиментом, и общаться с людьми, действительно заинтересованными в нем, которые обычно чаще критикуют, чем хвалят, а уж не льстят вовсе.

Он понимал, что окружающий себя хвалящими, говорящими комплименты и льстящими, то есть безразличными людьми человек останавливается в развитии или вскоре деградирует до уровня игрушки, все реакции которой зависят от чужих похвал.

Самооговор и защита против... себя. Осознание только сигнализируемой реакции или сигнального значения вне связи с сигнализирующим явлением оставляет собственное состояние и осознанное переживание непонятным. Неведение, если сигнализируемая реакция нежелательна, побуждает “подавлять” ее. Мы ищем для нее ложные, часто наиболее пугающие объяснения, толкования. На основании этих пугающих толкований впоследствии строится ошибочное, неадекватное действительности эмоциональное реагирование и поведение, мешающее приспособлению к ней.

 

ЗНАНИЕ ИЛИ ЕГО ИЛЛЮЗИЯ И ИХ ОТСУТСТВИЕ ДЛЯ ПЕДАНТА

 

Само объяснение того или иного явления, понимание его причин, всегда, устанавливая связь между событиями действительности и констатируя их значимость для человека вообще и в конкретный момент, способствует более адекватному взаимодействию с обстоятельствами, более успешному удовлетворению потребностей.

Сам факт наличия объяснения, знания становится для большинства людей сигналом возможности самореализации.

Отсутствие объяснения, незнание, непонимание сигнализирует тогда невозможность удовлетворения, чем и побуждает к деятельности по поиску объяснения, истолкования непонимаемых событий.

Особенно трудно переносят осознанное непонимание чего-либо люди, для которых сохранение привычного порядка, стереотипа стало высшей ценностью.

Так как всякое изменение, все новое стало угрозой наиболее ценному, то непонимаемое, не сведенное к известному, к старому новое явление, что-либо необъясненное для них оказывается сигналом утраты наиболее ценного.

Неудовлетворенность потребности в сохранении привычного стереотипа побуждает их к деятельности по сохранению и энергичному утверждению привычного. Такая деятельность проявляется не только особым обереганием ценного в ответ на любое изменение, но и срочным поиском старых объяснений для всякого нового, непонятного явления.

Педант, не перенося новизны, неизвестности, непонятности чего-либо стремится срочно найти ему любое привычное объяснение, свести новое к старому. Часто, удовлетворяя потребность в сохранении привычного стереотипа, не заботится о соответствии объяснения действительности.

Объяснение (часто объективно ошибочное), сигнализируя привычные возможности, само по себе устраивает его больше, чем переживание неизвестности во время поиска более истинного объяснения, понимания.

За такую спешность в притягивании за уши старых объяснений к новым явлениям педант более часто, чем другие люди расплачивается неприспособленностью, построением схем, обуславливающих неадекватное эмоциональное реагирование и поведение.

Именно это свойство искать любое, устраняющее неудовлетворенность потребности в сохранении привычного стереотипа объяснение, делая выводы без достаточных оснований, лишь бы не испытывать тревоги от неизвестности, способствует фиксации множества невротических, в особенности ипохондрических проявлений, паранойяльных реакций.

ПРИМЕР № 122. САМООБЕРЕГАНИЕ. Тогда спазм межреберных или диафрагмальных мышц принимается за “боль в сердце”. Эта боль за проявление “инфаркта”. "Инфаркт" становится основанием для избегания физических и эмоциональных нагрузок. Самооберегание приводит к нарастанию чувствительности, ранимости, снижению выносливости. А уж это возрастание ранимости, вместе с постоянно сопутствующей самообереганию, не всегда сознаваемой тревогой становится причиной действительных, прогрессивно нарастающих вегетативных дисфункций.

За удовольствие устранять любым срочным объяснением осознанную тревогу, рождаемую неизвестностью, приходится расплачиваться постоянной тревогой в процессе следования ложному объяснению, расплачиваться болезнью.

 

ПРИМЕР № 123. К УБИЙЦАМ БРАТА... ЗА ПОМОЩЬЮ И КАК ОН НЕ СТАЛ ДОНОСЧИКОМ

С детства учившийся подражать Шерлоку Холмсу, работающий на секретном производстве инженер, сверхответственно относящийся к доверенной ему тайне, подозрительный по убеждению и чрезвычайно тревожный и мнительный человек попадает в больниц) по поводу аппендицита.

Его родственник во время приступа аппендицита поздно обратился к врачам и, несмотря на проведенную операцию, умер от перитонита вскоре после нее.

Мой пациент не был врачом. Он был инженер. Ему было ясно, что его двоюродный брат умер, не только после операции и несмотря на нее, но именно от операции. “Врачи зарезали!”. Что поделаешь - он любил “ясность”.

На операцию он шел, как на смерть. Был так встревожен, вел себя так истерически, что обычную аппендэктомию, ему пришлось делать под общим наркозом.

Через день после операции, прошедшей благополучно, он уже встал, но чувствовал себя очень раздраженным и “каким-то не таким”, как до операции. Все казалось иным чем до наркоза. Каким-то не настоящим.

Такое состояние деперсонализации, дереализации сродни ощущению “хожу, как в воду опущенный” и закономерно возникает после любого чрезвычайного эмоционального напряжения, эпизода яркого страха, ужаса, фобического криза. А здесь еще и состояние после операции и наркоза.

Новое состояние рождало новую тревогу. Ему рассказывали, что в начале действия наркоза он грубо бранился “нес чепуху”. Его тревожило не выболтал ли он каких-либо профессиональных тайн. Показалось, что люди вокруг смотрят на него иронично.

Утрата сознательного контроля для него - была сигналом угрозы наиболее ценному. Производственная тайна -той ценностью, которую он обязался не разгласить. Тайна же давала ему ощущение причастности и собственной значительности.

В другой палате лежала его знакомая врач. Он решил, что ей как врачу сказали, как он себя вел на операции, и завел с ней беседу, намереваясь точно выяснить, что было. И окольными путями узнать заодно, чем вреден наркоз. Вреден ли - вопрос не стоял.

Доктор в больнице была на положении больной и естественно о его поведении на операции ничего не знала. Он же “понял”, что она “скрывает”. Что его берегут и не хотят после операции огорчать. Но “не зря же он с детства тренировался подмечать детали - его эта повышенная заботливость не проведет”!

Доктор - приятельница сказала, что во время начала действия наркоза есть стадия обычного опьянения, когда все либо песни поют, либо буянят, что врачи к этому привыкли и не придают значения - “не бери в голову”.

Сразу после этих слов он почувствовал, что в его голове, словно “что-то лопнуло или током ударило, или включилось”.

В состоянии утомления, в астении, в чрезвычайной тишине, при пробуждении и засыпании, в задумчивости нередки состояния, когда тихий звук или слабое ощущение вызывают вздрагивание, испуг, ощущение - “все внутри оборвалось", "лопнуло ”, “щелкнуло ”, “как током ударило ” и так далее.

Ощущение, будто что-то “включилось” - было естественным в состоянии тревоги, на фоне послеоперационной астении, тем более, когда пациент вместо еще полагавшегося лежания занимается напряженной “детективной” деятельностью.

Привычка к техническим решениям помешала отдать себе отчет в том, что ожидаемое и неожиданное совпадение информации, полученной от приятельницы-врача, об обычном во время дачи наркоза “буйстве” пациентов с его “буйством”, подтвердившее для него его версию, что доктор в курсе, скрывает и успокаивает, привычка к техническим решениям помешала понять свое ощущение, как испуг от “подтверждения” догадки. Объяснила незнакомое ощущение уж вовсе по бредовому. “Во время операции ко мне подключили датчики и теперь мои разговоры считывают”. Эта догадка была принята, как истина, и наконец успокоила (!) - он “все понял”.

Встревожило другое. Теперь с кем бы он ни говорил, все будут прослушивать, а если собеседник скажет что-то сомнительное, он окажется невольным провокатором и доносчиком! Это было для него слишком. Он "готов нести ответственность, если разгласил что-либо во время наркоза, но быть причиной бед других он не хочет". Через день он ушел из больницы.

На улице “понял”, что за ним следят, что в проехавшей “скорой” - “группа сопровождения”. Так он назвал предполагаемых преследователей. Дома он попытался покончить с собой. К счастью только поранив себя ножом, но так, что это потребовало еще одной операции.

Я здесь сознательно говорю только о психологических механизмах возникновения бреда у этого увлеченного с детства игрой в детектива тревожно мнительного и подозрительного человека. О некоторых из психологических причин, опуская разговор об особом соматическом состоянии, на фоне которого развился психоз и которое создало для него почву.

Существенно, что весь бред от его предыстории и до конца возник у человека, не терпящего неизвестности, скорого на дающие иллюзию знания и уверенность объяснения, которые, определяя дальнейшее эмоциональное реагирование (пугая) и поведение, делают и то и другое все менее и менее адекватным реальным обстоятельствам.

Секретность на его производстве, как это ни буднично, была никакая. То есть секретные задания могли быть, но их не было. И все прошлые секреты давно были рассекречены.

Брат умер потому, что попал на операцию, боясь ее, чрезвычайно поздно, и врачи уже не смогли помочь.

Его операция проходила без всяких осложнений и, не будь его истерики, проводилась бы, как обычно, под местной анестезией. У него не было бы повода для опасений за свою болтовню, на операции он под наркозом в состоянии возбуждения обругал медсестру и уснул. Да и чего ему было выбалтывать. Ну уж остальное и вовсе явный бред, о котором, вернувшись к той же работе, он вспоминает с двойственным чувством: неловкости и тайной гордости,

что, будучи порядочным человеком, он и в бреду не хотел быть “доносчиком”. Вспоминает и с неполной критикой: “группа сопровождения все-таки была”, “если допустить, что ее не было, то как же потом доверять себе!”.

 

УСЛОВИЕ РАЗВИТИЯ НЕВРОТИЧЕСКИХ СИМПТОМОВ

Непонимание своих эмоциональных состояний и построение неадекватного им поведения . Непонимание того, что почти все проявления телесной и психопатологической симптоматики невроза есть компоненты эмоционального реагирования на реальные, индивидуально значимые, но не осознаваемые таковыми и, поэтому часто игнорируемые, обстоятельства внутренней и внешней жизни, непонимание своих состояний как проявлений эмоционального реагирования делает их пугающими. Побуждает ложно объяснять и обосновывать и, в соответствии с обоснованиями выстраивать последовательную систему невротического поведения, закрепляющую невротическую симптоматику.

 

ОСОБЕННОСТИ ПОВЕДЕНИЯ, ОБУСЛОВЛИВАЮЩИЕ НЕВРОТИЧЕСКИЕ СОСТОЯНИЯ

Первая - самооберегание... Общей для всех неврозов особенностью такого поведения является избегание необходимых в реальной жизни сложностей. А в случаях, когда избегание не удается, допущение такой возможности уклонения от сложностей в будущем. Последним создается скрытая доминанта “страха” сложностей. Она обусловливает вместо приспособления нарастающую чувствительность к трудностям, затрудняющую их освоение.

Вторая - попытки игнорировать невротические переживания ("отвлечься"). Второй особенностью невротического поведения являются постоянные усилия устранить невротическое состояние, не устраняя его причин и не приспособившись к ним. Это, рождая постоянную неудовлетворенность безуспешностью усилий, увеличивает эмоциональную, нереализуемую продуктивно напряженность и усиливает ту симптоматику, которую невротик пытается устранить.

На языке сигнальной деятельности можно сказать, что невротик или будущий невротик постоянно пытается “выгнать” из сознания сигнализируемые значения явлений, и из самочувствия и поведения сигнализируемые реакции, не устраняя явлений, которые их сигнализируют и не переделывая сигнального значения этих сигнализирующих явлений.

Еще об объяснении себе нового, неизвестного. Одно замечание, которое мне кажется существенным для психотерапевта, ориентированного на перестройку поведения пациента.

 

СУЩЕСТВЕННО ДЛЯ ПСИХОТЕРАПЕВТА!

О знании, что объяснение есть и верно. В роли сигнала возможности удовлетворения выступает не содержание объяснения того или иного явления, состояния, поведения, а сам факт наличия такого объяснения, опирающегося на уже известные человеку факты, закономерности, знакомые прежде объяснения. Поэтому потребность в объяснении, неудовлетворенность которой вызывает мотивационную деятельность, тормозящую реализацию непонимаемого поведения или мешающую спокойно принять непонятное явление, потребность в объяснении удовлетворяется не столько самим содержанием объяснения, сколько знанием, что оно есть и не противоречит знакомым фактам и закономерностям.

Напротив, объяснение перестает удовлетворять, когда обнаружено его противоречие с фактами и закономерностями, принимаемыми за истинные. При таком обесценивании объяснения сразу затрудняется, частично или полностью тормозится поведение, осуществление которого было возможным, благодаря растормаживающему влиянию теперь дискредитированного, утратившего свое сигнальное значение объяснения. Для нестесненной реализации нового поведения человеку нужно не само полное понимание причин его необходимости, не само обоснование, но знание, что такие причины, такое обоснование есть и соответствуют его представлению о мире. Это подтверждается логичностью обоснования или доверием к источнику обоснования - достоверностью “источника сигнала”.

Чтобы затруднить или сделать невозможным поведение человеку, для которого объяснение стало сигналом возможности удовлетворения, вовсе не надо доказывать, что его поведение ошибочно. Достаточно только дискредитировать, обесценить имеющиеся обоснования, объяснения этого поведения.

Психотерапевт, учитывающий, что сигналом, обеспечивающим возможность реализации поведения, является сам факт наличия объяснения, а не его конкретное содержание, не только экономит время, не только меньше обременяет пациента ненужными тому специальными знаниями и не ждет запоминания пациентом всей специальной информации. Но ищет способ показать пациенту, что основания, объяснения предлагаемых мероприятий у врача есть, то есть что он действительно вооруженный знанием, компетентный врач. Этого иногда оказывается достаточно, чтобы врач стал сигналом наличия обоснованных объяснений, облегчающим выполнение его распоряжений, и обесценивающим своим несогласием некомпетентные представления и опасения пациента.

Тогда одна реплика заменяет длиннейшие теоретические выкладки, доказательства, объяснения. Одно замечание делает ненужными и скучнейшие разговоры, и ожесточенные споры.

"Так говорит учитель" - заявление, которое было способно и заставить сомневаться в любых, несоответствующих тому, что он говорит, мнениях и увеличить уверенность при совпадении мнений у действительных приверженцев школы.

ПРИМЕР № 124. НЕЛЬЗЯ ПРОБОВАТЬ ЖИТЬ. При катамнестических обследованиях выздоровевших пациентов, иногда через многие годы, я обычно спрашиваю, что они помнят из моих, прежде очень подробных объяснений любой моей рекомендации. “Клин-клином вышибают”; “ходить надо больше”; “делай то, от чего плохо”; “боишься - усиль страх и оставайся там, где боишься”; “чем хуже, тем больше трудного на себя наваливай”; “начал - доведи до конца”, “нельзя пробовать жить”; “нет “не могу” - есть “не хочу”; “жить надо по душе”; “знать от чего плохо - это почти что хорошо”; “невроз в страхе невроза”; “пока боишься болезни или рад здоровью - будешь болеть”; “здоровье -следствие естественной жизни”; “хочешь быть здоровым -живи, не жалея себя” и так далее и тому подобное...

Никаких объяснений мои пациенты не помнили. Да и их поведение не укладывалось в рамки ими же сформулированных правил. Они просто живут без оглядок на здоровье, в соответствии со своими целями. Все они понимали только, что их поведение верно. Имеет какое-то солидное обоснование, но какое - им не было важно. А теперь уже на собственном опыте они знают его преимущества.

Объяснения уже привычно реализуемого и прежде объясненного стали не нужны.

 

ПОТРЕБНОСТЬ В СОХРАНЕНИИ ПРИВЫЧНОГО СТЕРЕОТИПА (продолжение)

Вернемся к потребности в сохранении привычного стереотипа как высшей ценности.

Вызываемая всяким изменением обстоятельств, всем новым, непривычным, требующим качественного изменения переживания и поведения человека неудовлетворенность потребности в сохранении привычного стереотипа осознается как угроза наиболее ценному, как страх потери этого ценного. Когда такой страх не побуждает к поиску, осознанию причин страха (обнаружению явлений, сигнализирующих утрату ценного), не побуждает к практической проверке соответствия осознаваемого сигнального значения объективному значению явления, ставшего сигналом (здесь изменения), когда страх не побуждает к практической проверке соответствия сигнальной связи объективным связям действительности, тогда осознаваемое сигнальное значение, несоответствующее действительности, обусловливает неадекватное понимание причин страха и непродуктивное, мешающее приспособлению поведение.

ПРИМЕР № 125. Я НЕ ВЕРЮ ВАМ, ДОКТОР... Женщина, воспитанная в семье военного вечно правой матерью и дисциплинированным, добросовестнейше и с любовью выполняющим свой служебный долг отцом, сложилась в энергичного, честного, выше всего ставящего свои обязанности человека.

Отец при том был человеком мягким и ранимым. С дочерью они очень дружили. Уволенный по выслуге лет в отставку он запил и... умер.

По словам женщины “не выдержав маминого характера, он сознательно шел к смерти”.

К матери женщина относится “как и положено относиться к матери - с уважением за ее честность и принципиальность”.

Отец запил и умер, когда женщина была уже взрослой, и уважение к матери не мешает ее чувству к отцу. Не мешает ей оставаться добрым, отзывчивым к чужой боли человеком. Ни отца ни мать она, по ее словам, не осуждает: “Я им не судья”.

Сама она замуж вышла по “дружеской любви”. За человека, которому “полностью доверяет” и которого “глубоко уважает”. У них двое детей. Старшему сыну пятнадцать лет, младшему семь. Жила всегда в заботе о том, чтобы близким рядом с ней было хорошо.

С сотрудниками и в быту тоже всегда озабочена другими.

Свои трудности проживала внутри. Для себя оставила только стихи, которые писала втайне, и природу: лес, реку, наедине с которыми чувствовала себя особенно хорошо. “Сумела и детям привить любовь к природе”.

К старшим, учителям, руководителям на работе всегда относилась и относится с абсолютным уважением. Распоряжения и наставления выполняет беспрекословно.

В свои тридцать восемь лет она выглядит старушечьи успокоенной, размеренной, но послушной как ребенок.

Никогда, ни разу в жизни не усомнилась она в авторитете, в правиле. Не спросила себя: откуда взялись эти правила, чему они служат. Ни разу не догадалась, что авторитеты, чьи решения она, избавив себя от труда выбирать, слепо выполняет - обычные, живые люди. Только вынужденные и отважившиеся взять на себя ответственность, которую она и такие, как она, с себя на них переложили. Ответственность думать, решать, выбирать, рисковать, ошибаться и быть виноватыми. Ответственность жить творческую жизнь, осуществляя свою инициативу.

Со старшим пятнадцатилетним сыном она систематически ведет долгие “разговоры по душам”.

- Боремся я и улица. Побеждаем то она, то я. Я хочу, чтобы он сам понял, что правильно, а что нет. И все-таки мне чаще удается его убедить.

По ее словам, у нее везде все “очень хорошо”: семья “очень хорошая”, муж - “очень порядочный”, сотрудники и начальство “очень хорошие люди” и к ней относятся “очень хорошо”. Вот только у сына “трудный возраст”!

Это не истерическая поза. Она сама искренне заботлива и бескорыстно добра. И люди поворачиваются к ней доброй стороной. И другой их стороны она не видит. Тому, что ей бывает с ними трудно либо не придает значения, либо относит это на счет болезни.

Однобокое представление о мире и совершенное игнорирование своих эгоистических нужд, своей прихоти и своей инициативы делает ее незащищенной от множества ненужных неудовлетворяющих воздействий мира. Непритязательность не дает реализовать свою, хронически нарастающую (неосознаваемую) неудовлетворенность, которая не имеет явных трагических и легко понимаемых причин (у нее “все хорошо”, “все благополучно”), и складывается из непрерывных мелких неудовлетворенностей, трат, преобладающих над приобретениями.

Реальная ее жизнь все-таки не в стихах, не с природой, а с людьми, и правилами отгородиться от противоречивости этой жизни можно только до поры. Вот и оказывается, что у ее сына “трудный возраст”.

Ведь ей нечего ему ответить, кроме нерожденных ею заново, а значит неубедительных, возмущенных, оберегающих или ободряющих фраз. Нечего ответить, когда он вдруг спрашивает:

- А для чего все?! Для кого правила? Кому верить, если кругом ложь, взяточничество, бюрократизм, равнодушие, халтура?!. Чем твоя и отца “правильная” и честная трудовая жизнь ценнее самоубийства сжигающего себя наркомана?! На таких как вы едут и над вами же потешаются! И все идет прахом. Все мчится в бездну бездушия! Что мне остается, кроме как, украв мотоцикл, выехать против движения и мчаться пока не собьют!? Эту стенку все равно не пробить!

Нет у нее ответов на эти с подростковой бескомпромиссностью и истерической бессердечностью задаваемые вопросы. Подросток гордится их вызывающей смелостью, беспристрастностью и кажущейся ему объективностью. Он ведь еще ни во что не вложился. Пока он только получивший все даром критик. Нет у нее ответов на эти инфантильные, искренне надуманные, трафаретные вопросы, которые в определенном возрасте помогают нам убедить самих себя в своей непредвзятости и самоотверженной, самоотреченной честности. Не ставила она перед собой таких вопросов.

Мир для нее ясен, прост и решен до нее в усвоенных с детства правилах.

- Мал еще об этом думать! Не стыдно тебе так говорить о людях?!... На все ты сквозь черные очки смотришь! Откуда у тебя, в твоем возрасте этот пессимизм?! - вот основное содержание ее всплесков в ответ сыну. “Этого нет потому, что не может быть!” - так ей проще, спокойнее. Не может она защитить сына от ловушки этих, требующих самоубийства вопросов.

И сын будет в одиночестве писать “логичные” самоотвергающие стихи о подвижничестве обрекшего себя на самосожжение наркомана.

Стихи эти она найдет уже выздоровев, тогда же и осознанно встревожится и впервые озадачится вопросом, на который отвечать ей самой, без шпаргалки.

А до этого, на протяжении пяти - шести лет она без видимых причин и, связывая это то ли с гриппом, то ли с частыми болезнями младшего, до этого она болела. Сначала колики, тяжесть, боль “в сердце”. Потом все учащающиеся приступы сердцебиений, нехватки воздуха с жутким страхом смерти от “инфаркта”. Множество диагнозов, больниц и всегда недолго помогающих и перестающих помогать пилюль. Изменения диагнозов, отмена их, разочарование в возможностях излечения. Ощущение бессилия врачей. Но она “очень верит в нашу медицину”. Предположение, что заболевание “связано с нервами”. Придирчивое наблюдение за своими нервами, ощущениями в голове. “Гипертонический криз”. Нарушения сна. Тошнота, головокружение, тоска, равнодушие к работе, детям, мужу, чувство безнадежности. “Все поблекло. Все труднее себя заставлять выполнять свои обязанности”. Страх неизлечимого заболевания, рака, смерти. Мысли о бессмысленности ее существования, которые она сразу прогнала... о самоубийстве... О том, как дети без нее будут... О том, что тогда лучше б им и не мучиться... Отец у нее убил себя! Теперь она безнадежна. Потом дети... Поразил страх, как она могла о таком подумать!..

Страх убить своих детей потряс. Не сходит ли она с ума. Дальше - страх острых предметов, веревок, оставаться одной и особенно наедине с каждым из сыновей...

В это время, как нарочно, узнала, услышала и вспомнила прежние истории о самоубийстве матери, убившей в психозе прежде своих детей. О смерти молодого сотрудника от инфаркта. Муж подруги два года медленно умирал от рака.

По поводу бессонницы, “сердечных приступов”, тоски, множества страхов, вытекавших из основных опасений сойти с ума, убить детей, умереть ("что будет с детьми!") она и обратилась в психдиспансер.

Никаких связей своего состояния со значимыми событиями жизни она не видела. Естественно, что и зависимости состояния от ее характера, ее стиля жить (игнорируя собственные интимные потребности) она тоже не понимала. Болезнь для нее была беспричинной. То ли наследственной, то ли от гриппа, то ли от “склероза”, а может быть?... Неизвестность побуждала ко множеству ложных интерпретаций и рождала страхи.

Как и всегда в таких случаях, осознавались только сигнализируемые реакции: соматические вегетативные изменения функций ("сердце", "давление", "тошнота", нарушение сна, головокружение), эмоциональные проявления (страх, тоска, апатия), они уже ложно всячески объяснились. Ложные объяснения обусловливали неадекватное реагирование, способствующее развитию и фиксации симптоматики невроза.

Явления, вызывавшие эти реакции (сигналы) и сигнализируемые значения (сигнализируемые явления), которым соответствовали эти реакции, не осознавались. Потом выдумывались или создавались ложные сигнальные связи сигнализируемых состояний с объективно не относящимися к ним явлениями.

Это вторичное установление неадекватных действительности сигнальных связей означало расширение круга факторов, условно-рефлекторно провоцирующих симптоматику.

Действительные причины заболевания, теоретически легко выводимые из особенностей жизненного стиля женщины, практически выявлялись в процессе лечения.

Действительными причинами симптоматики невроза всегда является хроническая неудовлетворенность потребностей в сигналах возможности удовлетворения. Оставаясь нереализованными, они поддерживают нарастающую, все чаще возникающую, все дольше сохраняющуюся напряженность. Эта напряженность в конце концов осознается как непонятное состояние или как возникающее по случайному поводу ("грипп”) следствие этого повода ("гриппа”).

Действительной причиной невроза является неосознанная неудовлетворенность, вызывающая нереализуемую полезным поведенческим эффектом мотивационную активность, то есть создающая скрытую доминанту накапливающую энергию, прежде чем реализовать себя вегетативными проявлениями.

Действительной причиной невроза у этой женщины является и тот склад сознания, который не служит самореализации, а, подчиненный потребности в сохранении привычного стереотипа (высшая ценность), делает невозможным осознание новых тенденций и, значит, препятствует их осуществлению поведением.

Действительной причиной тогда оказывается и движущаяся, изменяющаяся, не укладывающаяся в схемы реальная жизнь, постоянно меняющая человека. Жизнь, требующая реализации себя нового, а для этого непрерывного специального познания своего изменения, включающего его в систему осознанных, реализуемых ценностей.

Лечиться этой женщине помогла ее же бескомпромиссная самоотверженная честность, действительная добрая озабоченность детьми, мужем, другими людьми. Помогло ее всегдашнее умение полностью подчинить себя задаче и безоговорочно выполнять принятые распоряжения.

Я вообще полагаю, что любое свойство человека может быть использовано, как достоинство.

Собственная честность проецируется и на других людей и оборачивается тогда доверчивостью.

Чрезвычайная доверчивость моей пациентки очень помогла нашему сотрудничеству.

В первый же день, после первого приема она записала в отчете, который я предложил ей вести:“Я не верю Вам, доктор!.. Ошибки бывают и в нашей работе, но расплата груды испорченного металла. Все-таки металла. А я же человек. За мной судьбы моих детей, мужа, многих близких. .

Всем им будет тяжело, если со мной что-нибудь случится... Но я сама пришла к Вам и буду делать все, что Вы скажете!"

Это “Я не верю Вам, доктор!” мог в таком контексте написать только по-детски честный человек. Я мог доверять ей и ставить перед ней самые серьезные задачи.

И она ни разу не отступила от своего слова. А ее “не верю” меня вполне устраивало, так как выражало страх, а не прятало его в типичную для всех пациентов, естественную, но при сокрытии мешающую настороженность. Ее “не верю” - создавало лучшие условия для деловой проверки и моих рекомендаций и ее возможностей.

Я и теперь глубоко благодарен этой женщине за то, как честно, последовательно и мужественно она лечилась.

Через несколько дней после начала лечения (отмены всех лекарств, поведения вопреки самочувствию, сосредоточения на пугающей проблематике и тоске) она начала просыпаться в четыре, потом три, потом два часа ночи, и с шестнадцатого дня лечения, уже не испытывая ни страхов, ни приступов, перестала спать совсем.

При этом она продолжала работать.

И вот тут-то ночами и утром начала настойчиво заявлять о себе тревога, смятение, прежде годами скрывающиеся за обсессивно- фобической и вегетативной симптоматикой.

В седьмую бессонную ночь она в три часа ночи вдруг в пятнадцать минут написала ей самой непонятные, тревожные стихи... Там были и принцы и Ассоль, и каждую весну нагоняющая грусть о чем-то несбывшемся черемуха... Написала и сразу уснула, как убитая, впервые без кошмаров и тревог.

Не спала она еще три ночи.

Все явственнее становилась тревога. Все понятнее страх перед “хаосом” жизни.

“Я чувствую себя, как на сквозняке... Словно вскочила на полном ходу в поезд, а он мчит. Все быстрее... И я не знаю куда лечу. Я какая-то новая, раздраженная, злая что-ли стала. Опять не известно почему плакала. Я знаю себя уравновешенным, спокойным человеком. А теперь будто действительно сошла с ума. Нет это - не прежний страх. Я просто не узнаю себя. В прежнем мире было куда проще.”

Наконец она пришла вдруг помолодевшая до своих тридцати восьми лет. Какая-то весенняя и трогательно женственная, теплая. Особенно по контрасту с ее обычной сдержанностью.

Март уже бежал к апрелю. Это было после последней, десятой бессонной ночи.

В эту ночь с ней “что-то произошло”: "Приключилась

безобразная истерика. Я рыдала, что-то кричала, билась... Муж отослал сына в дальнюю комнату. Только, когда все прошло, сказал: "Я впервые видел тебя настоящую!" Очень неловко и стыдно за свое поведение. Но после этого уснула и впервые за эти годы стало легко на душе. Весь день хочется петь. Опять сегодня стихи писались. "

Осознанный страх “хаоса жизни” постепенно становился не страхом, а проблемой. Проблемой необходимости неведомой сложности мира. Осознанным опасением необходимости неведомых изменений. Последовательно осознавались уже не навязчивые и одно за другим разрешающиеся и отбрасываемые опасения: чем грозит проснувшаяся сексуальность, любит ли она мужа, не ввергнут ли ее новые чувства в нравственно неприемлемые для нее поступки.

Прежде порядок, бывший для нее высшей ценностью, сигнализировал ей сохранение других ценностей, и возможность благополучной реализации осознаваемых потребностей.

Движущая жизнь годами накопила неудовлетворенность неосознаваемых бывших, созревающих и вновь формирующихся потребностей.

Неудовлетворенность требовала реализации.

Неудовлетворенность проявляла себя вначале неосознаваемой тоской, обнаруживающей себя только вегетативно-соматическими дисфункциями. Потом - страхами. Потом -снижением энергетического потенциала осознанного поведения. Потом - бессонницей. Потом - осознанной тоской и страхом утраты ценнейшего: жизни, разума (сознания), детей и так далее.

Теперь, когда, после устранения вуалирующей внутренний конфликт обсессивно-фобической симптоматики, перестройка системы осознанных ценностей началась, когда стала осознана необходимость изменения (не известно,

что менять себя или обстоятельства), то есть, когда было осознанно явление, сигнализирующее неудовлетворенность потребности в сохранении стереотипа, или, иначе, грозящее утратой ценнейшего, теперь начали осознаваться и сигнальные значения изменения.

В самой беззастенчивой формулировке они звучали бы так: “Люблю ли я мужа и любовь ли то, что нас сблизило? Не повлечет ли меня проснувшаяся чувственность к другим мужчинам? Не грозит ли она изменами мужу? Не потеряю ли я совесть, позволив себе сомневаться во всем?”

По-началу само принятие необходимости переоценки ценностей осмыслялось как ощущение, что “я действительно сошла с ума ”. “Я себя не узнаю. ”

И это уже не деперсонализация, а новое личностное отношение к себе!

Прежде точкой отсчета были осознанные правила, нормы и “старшие”. Теперь предстояло доверяться сердцу, чувству, интуиции, туманным, малознакомым импульсам. Это было очень ново и непривычно, казалось сумасшествием.

Новая ориентация в выборе сознательного поведения делала его открытым для нового. Для реализации прежде неизвестных потребностей. Значительно усиливала его (поведения) мотивацию. Потому женщина и стала моложе, мягче, эмоциональнее, девичьи-трогательной. Но новое грозило неизвестностью и угроза, во-первых, переносилась на оберегаемое.

Мы редко понимаем, что, следуя чувству, почти невозможно сделать что-либо вопреки своим главным ценностям и уж гораздо труднее, чем, подчинив себя логике (весьма сильно мотивируемой высшей ценности). Ведь чувство отражает наши потребности, то есть нужду в высших ценностях в первую очередь.

Осознание изменения в качестве сигнала, а опасений утраты основных ценностей в качестве сигнального значения этого сигнала, приводило к пониманию тревоги в качестве сигнализируемой реакции и обесценивало (лишало сигнального значения) все невротические опасения. Кроме того такое осознание, и это самое главное, делало возможным осуществление осознанного выбора. Следовать ли по прежнему правилу, реализуя потребность в сохранении привычного стереотипа, как высшей ценности и мучиться неудовлетворенностью? Или познавать и реализовать прежде неизвестные потребности, поставив привычное в ряд с другими ценностями? То есть подчинить поведение другим ценностям, лишив привычный стереотип его значения высшей ценности? Допустить, а потом может быть и обнаружить, что сигнальное значение привычного стереотипа как залога возможности полной самореализации не соответствует действительности?

Неосознаваемая прежде неудовлетворенность требовала изменения!

Осознание сигнальной связи изменения с сигнализируемым значением (например, “угрозой” совесть потерять”) и сигнализируемой реакцией (тревогой - отражением неудовлетворенности потребности в сохранении привычного стереотипа) дало возможность, сознательно рискуя, проверять адекватность сигнальной связи действительным отношениям явлений и практически выявлять наличие или отсутствие такой связи.

Так, последовательно рискуя (субъективно), женщина получала возможность выявить действительное значение для нее изменения. В ее случае оказалось, что необходимое ей изменение объективно не требовало от нее никаких недопустимых для нее отказов от ценнейшего. Отказаться пришлось только от прежнего детского фетишизирования авторитетов и правил. Ими теперь предстояло пользоваться творчески, ответственно.

Я рассказал только о начале этой деятельности. О ее первом ответственном выборе, который протекал и с тоской, и с бессонницей, и со стихами среди ночи, завершился двигательной, похожей на истерику разрядкой.

Этот выбор начал осуществление подчинения сознания новой мотивации, растормаживание инициативы. Начал на физиологическом уровне переделку сигнального значения привычного, лишив потребность в нем (привычном) доминирующего влияния на сознание, переживание и поведение. Привычное перестало быть сигналом возможности реализации всех сознаваемых нужд и залогом сохранения ценнейшего. Потребность в нем стала в ряд с другими. На корковом уровне мотивационная активность, вызванная ее неудовлетворенностью оказалась подчиненной мотивациям, реализующим живую, подвижную инициативу.

Состоялся растормаживающий инициативу выбор (смотри главу XIII).

“Истерика” оказалась кульминацией этого столкновения мотиваций.

Через несколько дней женщина впервые в жизни выступила на собрании, вступив (о ужас!) в спор с начальником ("сама себя не узнала"). Речь шла об ошибочной претензии к сотруднице.

Каково же было ее удивление, когда ее поддержали. А начальник с уважением согласился с нею и светопреставления не произошло.

Осуществление выбора получилось само, нарастая как снежный ком, и шло у нее стремительно.

Всякий раз ей казалось, что своим мнением, “эгоистическим поступком” она стеснит, обидит, вызовет ожесточенную защиту окружающих: мужа, сотрудников, друзей, знакомых. Но ничего этого не случалось. Все только удивлялись, что с ней произошло. Кто-то сказал, что она, как Илья-Муромец, что “до тридцати трех лет силу копил и сиднем сидел, да вдруг богатырем обернулся”, “откуда что взялось”?! Оказывается, люди ее не только уважали, но и любили. А ее изменение им нравилось. Воспринималось естественным, хоть и неожиданным.

Естественное же вообще легко принимается и недемонстративной агрессии не вызывает, не дает на нее эмоциональных сил.

Были и сложности, но гораздо менее страшные, чем ей ожидалось и вполне для нее приемлемые.

Она оставалась помолодевшей, словно влюбленная. "Словно вновь родилась!".

Через два месяца после ее записи - “Я не верю Вам, доктор” от ее симптоматики давно ничего не осталось (даже вегетативных неполадок (!), которые обычно очень инертны и тянутся длинным хвостом). Она была вся в житейских, семейных и производственных проблемах, которые ее радовали, она знакомилась с открывающимся.

Через два месяца, уже более месяца чувствуя себя здоровой, она и обнаружила на письменном столе открытые, словно специально положенные стихи сына о героизме и честности в “наше безумное время” самоубийства. Эти стихи поставили перед ней первую действительно сложную проблему из тех, от которых ее берегла, заслоняла болезнь и готовые на все случаи правила. Написанное в стихах было непонятным, она в своем опыте таких проблем не имела и таких вопросов не решала, но теперь отмахнуться “мал еще” - уже не могла.

Сын вырастал. Матери надо было понять его и, поняв, помочь. Помочь подчинить свою жизнь и разум сердцу. Всему тому, что он любит. Целям, которые ему необходимы. А не абстрактной “логике”, доказывающей, что “все суета сует и бессмыслица” и требующей отказа от жизни, вопреки желанию жить.

Правила, которые, как и для мамы были опорой для подростка, столкновения с его вопросами не выдерживали. Он оставался без опоры, которую в любых сложностях могут дать не гарантии и смыслы, а одна только жажда жить, утверждать, реализовать себя, свое любимое во что бы то ни стало.

Ведь твое любимое - плод и выражение осознанных и неосознанных нужд очень многих, любивших тебя и вкладывавшихся в тебя людей. Твое любимое - осуществление в тебе чаяний всего человечества, всей истории, радости и страданий людей.

Утверждая себя, ты, чаще не ведая того, утверждаешь общечеловеческое.

Отказываясь от реализации своей любви, от самореализации, мы отвергаем не только человека в себе, но и зачеркиваем жизнь всех, кого мы любили, кто нас любил, зачеркиваем Наше Человечество.

Проблема, которую поставили стихи сына, самой матерью так долго и методично в разговорах “по душам” подчиняемого порядку, что он, наконец, забыл, что не он -для порядка, а этот порядок - для него, забыл, что он просто хочет жить, что наркоман ему жалок, что красть мотоцикл, как и вообще красть он вовсе не умеет и не хочет уметь, что даже палец он старается не обжечь, тем более не хочет сжечь себя, наконец, что он хочет жить как человек, быть человеком и оставить себя будущему, подготовив для него лучшие, чем теперь, условия для осуществления людьми себя самих... Проблема сына для матери требовала понимания причин возникновения у него такой проблемы. Требовала нелегкой переоценки последствий своей жизни, подчиненной потребности в сохранении привычного стереотипа как высшей ценности.

Эта переоценка одно из самых морально трудных переживаний, которым выздоровление грозит педанту.

Спрятавшись от осознанной ответственности в привычные нам правила, мы последовательно подчиняем им детей, лишая их основной опоры в трудностях. Опоры в доверии к самим себе, опоры в эгоистической любви к самим себе, к жизни, к людям.

Обесценив правилом их инициативу, вкус, мы побуждаем детей искать опору в абстрактных ценностях в логике, которая, не служа любви, очень нередко оказывается убийственной.

На этом мы, пожалуй, и прервем разговор о привычном стереотипе, порядке, как высшей ценности. Скажу только, что эта мама от переоценки ценностей спрятаться не захотела, и в этом ей помогла другая высшая ценность - ее честность. Думаю, что с сыном у нее все сложится счастливо, ведь он растет тоже честным человеком.

И свои вопросы он ставил честно. Глупо, ужасающе бессердечно, как мы все их в свою пору ставим, но честно.

Не ставить таких вопросов, от которых долго потом стыдно, мне было бы стыднее. Да и не смог бы я без них быть полезным ни этой маме, ни ее сыну.

Проклятые необходимые вопросы! Беда тем, кто никогда не решился их перед собой поставить.