Творчество Лесной Мавки

Покровская Мария

СТИХИ

 

 

* Я — подорожник ранам твоим. *

 Я — подорожник ранам твоим.  В острых каменьях твоя дорога.  Тихой молитвой будешь храним  И материнской моей тревогой.  Все твое горе — в жилах моих,  Все твои беды взяла на плечи.  Как осторожно надежда лечит.  Я — подорожник ранам твоим.

 

* Шел первый век, немудрый век. *

 Шел первый век, немудрый век.  И исцелял Христос калек,  и знал, что будет подлый суд,  и среди всех они придут,  и, отводя прозревший взгляд,  Варавву отпустить велят.

 

* Не прикованы лебеди тяжестью. *

 Не прикованы лебеди тяжестью.  Меня срежут, а ты лети.  Видишь, берег встречает княжеский,  будет счастье на светлом пути.  Небо плачет лебяжьей былью  о подруге и меткой стреле —  распластались сусальные крылья  по осенней стылой земле.  Одинокий мой, черный лебедь,  долети до святых берегов.  Ты не бойся любить и верить  и моей не терзайся судьбой.  Видишь, осень нам путь озарила  поминальным огнем рябин.  Я тебе отдала все силы.  Ты теперь долетишь один.

 

* Время тает, как снежинки на губах. *

 Время тает, как снежинки на губах.  По листкам календаря крадется страх —  оттого, что удержать нельзя дней…  Скоро жизнь обратится в талый снег.

 

Ангелы

 Вам лишь бы чинный, непорочный,  чтоб лик, как на открытках, бел…  Есть ангелы в обличьи волчьем,  они выходят под прицел.  Есть ангелы, чьи крылья рваны  и ризы волоклись в грязи.  У них сердца — сплошные раны.  Они приходят нас спасти.  С нервным искаженным ликом…  Есть ангелы в обличьи диком,  они выходят под прицел.

 

* Ангел-хранитель — *

 Ангел-хранитель —  Это кровинка боли.  Тот, кто землю покинул,  Кого мы сберечь не сумели.  Криком по рваным нервам…  Но я тебя не покину.  Ангелом твоим буду,  Горькой нежностью лебединой.  Живи за меня, слышишь!  Через твое зренье,  Через твои руки,  Через твое сердце  Беру недожитое мною.  Живи за меня, слышишь,  Прости, что так рано к Богу.  Ангел-хранитель —  это кровинка боли.

 

* На кинопленках полустертых — *

 На кинопленках полустертых —  Торжественные двойники  Давно ушедших в смерть актеров.  Слова и жесты их легки.  Они воскресли на экране.  Проходит время мимо них.  Они чужую жизнь играют,  Еще в беспечности живых.

 

* Я в стихи свои вложить хотела *

  Я в стихи свои вложить хотела  солнца луч и капельку тепла.  Только строки полны болью белой,  как пригоршни битого стекла.  Лучше слушай: солнцу верить просто.  Старый ангел в городе живет.  Он, чудак, стоит на перекрестке  и улыбки людям раздает.  Разве камней черных не бросали?  Приглядеться — крылья в шрамах сплошь.  Только вот таишь свои печали  и улыбки людям раздаешь.  Не утешат мои злые песни,  как людскую утолить беду?  Помощи моей живой поверьте:  через бездны руки протяну.

 

* Небо свинцовое, день неприметен *

 Небо свинцовое, день неприметен,  Город под тусклым дождем.  Хмельною горечью тянет с заклетен.  Знаешь, за скорбь воздается добром.  Свет выправляет горбатые души.  Да, к сожаленью, не всем.  В облике нищей старухи-кликуши  Бродит Господь по дворам.

 

Светлячки

 Светлячки до рассвета живут,  Днем они никому не нужны.  Они падаю утром в траву,  Как невзрачные хлопья золы.  Их на помощь зовут, когда ночь  Душит город свинцовым кольцом —  Пусть пытаются тьму превозмочь  Неразменным своим серебром.  Очень вежливо день объяснит,  Что не нужен их маленький свет,  Эти искры нельзя разменять  На пригоршню насущных монет.  Как погасшие звезды, в траву  Неживые ложатся огни.  Светлячки до рассвета живут,  Днем они никому не нужны.

 

'Рубили рябину — '

Рубили рябину — святую жар-птицу губили! Рябиновой кровью ладони и лица багрили. Над плотью девичьей топор ненасытный оскален. Ах, крылья жар-птичьи всем взмахом за небо хватались! Кровавые слезы — живые целебные зерна в печальную землю рябина роняла покорно. Весенняя песня пробудит царевну лебяжью, и верьте — воскреснет рябина на склоне овражном. Здесь крепкие корни с землей разлучиться не могут. И теплые зерна сердечком потянутся к Богу.

 

ВОЛЧЬИ СТИХИ

 

* Небо — в цвет шерсти волчьей — *

 Небо — в цвет шерсти волчьей —  Над лесом склонилось молча.  И ярче страшного пламени  По ветру бьется кумач,  Обрывки людского знамени.  Небо — как волчий плач.  Волчица мечется. Страшны — флаги.  Охотник целится на левом фланге.  Рванись, волчица,                  в мнимый просвет!  И снег обретает флажковый цвет…

 

* На тающем снегу следов не запутал, *

 На тающем снегу следов не запутал,  Зачуяв весну —  Когда под белым февральским солнцем  Прицел блеснул.  Как соучастники привычной расправы,  В проталинах лежали поля.  Снег разошелся водою алой.  И пахла весной,                     первый день весною пахла земля.

 

* А люди жалеют, как правило, тех, *

 А люди жалеют, как правило, тех,  Кто белый о жизнь не запачкали мех.  Пусть мне по заслугам слепая пальба,  Но в волчьих глазах вековая мольба,  Запекшийся крик: и меня пожалей,  Прости — как умею живу на земле.  Но тысячи ружей ощерились вслед,  И алою рутой подернулся след.

 

* Убили подругу.*

 Убили подругу.                        Бежал по багровому следу,  А после заплакал на белый осколок луны.  Бог хищником создал. Но этой вражды ты не ведал,  Своей и ее пред людьми ты не ведал вины.  А завтра уж вышел по хрупкому первому снегу  Навстречу охотнику — сбыть ненавистную жизнь.  И звук оглушил, и качнулось поблекшее небо,  Две пули в груди не больнее утраты зажглись.  Но жил. А стрелявший промолвил, справляясь с зевотой,  Лишь искоса глянув на снег, запылавший в крови:  «А знаешь, волчишка — сейчас добивать неохота.  Такое твое уж звериное счастье — живи».  Ночь долгой была. А в предутреннем дымном тумане  Волк всё позабыл и, как будто смиряясь, затих.  И снится, что лижет волчица горячие раны,  И выжить велит, и людей завещает простить.

 

Лесная мадонна

 Теплая луна над логовом,  Дремлют тропы вечные.  Не бывало в мире Боговом  Хищника без нежности.  Сама волчица, исчадье ночей,  Светлой страсти исполнена ныне —  Ибо к мягким соскам ее  Припали щенки смешные.  Благодать звериного лика.  Лунный взгляд смежая, она  Не прирожденной сутью дикой —  Женской кротостью озарена.  Прицел ожидает где-нибудь,  А порою берут и в логове.  Не было, отроду не было  Честности в мире Боговом.

 

* В волчью стаю уйду. *

 В волчью стаю уйду.  По следам, запорошенным стужей.  Ночью снег, как стекло, беззащитные лапы режет.  Что бродить средь людей со своею ненужной  И такою упрямой, почти что ослепшей надеждой.  В волчью стаю уйду.  И приму волчий кровный закон.  На звериной тропе свое сердце живое  Под бессмертный шиповник тихонько зарою —  До лучших времен.  В волчью стаю уйду…

 

Берегиня

(Последняя любовь Григория Распутина)

1

 Судорогой искаженный лик…  Кто к тебе сумеет приклониться,  Кто отпустит боль твою, как птицу,  Бьющуюся в сердце, как в силке?  Я незваной о тебе молюсь,  Изгораю свечкою упрямой.  Перекрестки распинают Русь  Между кабаком и белым храмом.

2

 Да мне все равно, дьявол ты иль святой,  Для меня ты — навеки родной.  Не с белой свечою — с горькой лучиной  Встречать выхожу…  Я знаю все, что было на рваных твоих дорогах —  Дух, да зарево, да блуд на крови.  И я вымолю прощенье тебе у Бога  Чистой болью своей любви.  Город застыл, как жадная плаха.  Больно, больно ранят ласки неживые.  Засмеялся дико, да рванул рубаху —  Раны ножевые.  Под луною черны — раны ножевые.  Я у земли-матушки зелье попрошу,  Да на белой зореньке раны залечу.  Только ни у лекарей нет, ни у земли  Зелья сокровенного — душу исцелить.  Да мне все равно, дьявол ты иль святой,  Для меня ты — что сын родной.

3

 Тот город бездной сотворенный  И корчится в бреду…  Я отыщу твой дом бессонный,  Сквозь тьму, сквозь бред — приду.  И с лика города сотрется  Угар больных ночей.  Там в темноте зажгутся звезды  В ответ твоей свече.

4

 К сероглазому мальчику нежность  Беспробудной, берложной души твоей…  Там сивилла — зима косматая  В беззащитные окна глядит.  Этот блеск декораций подгнивших —  Русь престольная — крыс возня, —  не поймет сероглазый мальчик.  Успокой беззащитную кровушку.  А мое окно грустью теплится,  только слепнет свет на снегу.  Сероглазого мальчика сыном  мое сердце зовет.  И тоскою по колыбели  я пою в холодном дому.  Приходи. Я поведаю тайну.  Сохранит тебя, обережет —  наш родимый, еще не рожденный,  о котором молю Богородицу…

5. Исповедь

 - Грешна, отче, грешна я:  уберечь не сумела.  Как сыночка русого  не сберегшая мать…  - Не раскаешься, раба Божия:  без венца, без причастия  любишь смутьяна, срамника  с речами безумными.  - Да что же стали любовь  в лохмотья греха рядить.  В ней одной избавление,  в ней одной и причастие.  А венец нам — солнце Божие.  Грешна, отче, грешна я.  6. Гибель Распутина  Зацепиться б за синий лед,  удержать лютой жизни покровы.  Да резво целятся — кто добьет,  словно псы, ошалели от крови.  Я босая бегу к тебе,  я кричу над обрывом ночи.  Вьюга, ведьма в черном платке,  на перекрестке стоит, хохочет.

 

Русь волчья

1

 Не отрекусь от волчьей стаи,  не отрекусь.  В ней застится и убегает  неприрученная, святая,  моя поруганная Русь.  Хрипят на рыжий месяц волки,  искрится снег на серых холках.  Мы все запомнили осколки  людского злобного свинца.  Не отрекусь от волчьей стаи,  не отведу мишень живая —  терново-звездного венца.

2

 Стонала Русь в зверином лике,  свинцовый путь себе пророча.  Два карих взгляда мой и волчий —  скрестились на обрыве диком.  Да лучше к лютым зверям уйти,  лучше издохнуть в волчьем яру,  чем шутом сумасшедшим корчиться  на людском кровавом пиру.

3

 Бродит в выжженных городах  серая стая.  На оскаленных площадях  волчьи свадьбы.  Век черный! Не дай Бог прозреть  судьбою державы. …Рассвет. На оконном стекле  семь капель кровавых.  Больше кровь не заговорить.  Вижу сны как огонь золотые  и расстрелянный детский лик  над пустыми степями России.

4

 Ты воскреснешь, Русь,  как Господь воскрес.  Ты воскреснешь, Русь,  и погибнет бес —  он вошел в народ,  он вошел в вельмож,  проплясал по площадям свинцовый дождь.  Там за волчьей мглой  щедрый свет небес…  Ты воскреснешь, Русь,  как Господь воскрес.

 

Лик Богоматери «Державная»

 Когда Россию бросили иуды  безбожникам, как падаль псам,  где некому судить — Господь рассудит,  и власть передается небесам.  Шатается пустой престол великой  и одержимой демоном страны…  Тогда и проявилась на Руси  печаль и строгость царственного лика.  Россию, что в безумьи бьется,  слепая без поводыря,  прими, Небесная Царица,  из рук последнего Царя.

 

Государыне Александре

 «Чувствую себя матерью всей России и  всего русского народа…»  из письма Государыни Александры  В материнской молитве  ты стояла как в праведной битве —  за родимых детей  и за кровную Русь,  а она предавала,  ложью в очи плевала,  материнское сердце  Русь штыками пронзала…

 

Царевне Ольге в день рождения

 Голубица, подруга, сестра!..  Со слезами, милая, встану я  на колени в холодный снег,  и на белом цветами алыми  расцвечу твой праздничный день.  Лебединое небо склонилось,  сберегло молитву и крик.  И над дикой степью России  убиенной юности лик.

 

Царевне Татьяне

 Раненые солдаты  звали тебя сестрицей,  воины страшной Отчизны  просили за них молиться.  Не нужен венец жемчужный  царевне в косынке серой.  Твои сильные, добрые руки  бинтуют с любовью и верой.  Забытые ноты Шопена  на черном фортепиано,  как птичьи следы на снегу.  Тебе некогда плакать, Татьяна,  тебя ждут воспаленные раны,  твои сильные, добрые руки  искалеченных берегут…

 

Царевне Марии

 Не поблекли, не постарели  ливадийские акварели,  опаленные бедой.  Напоенное солнцем поле,  и церквушки крест золотой…  За кровавым пологом боли —  лик художницы молодой.  Девочки русые!..  Рана сквозит  в темном волчицыном сердце Руси.  Народ ее, яко потомков убийц,  Боже, прости и спаси.

 

Царевне Анастасии

 Мама, мне снились ангелы,  наверное, это к радости,  большой-пребольшой радости,  как в снежный день Рождества.  Их крылья солнцем пронизаны,  их смех — бубенцы хрустальные,  а глаза у ангелов грустные —  наверное, им жалко людей.  Они меня звали, мама,  с собой во дворец небесный,  мне с ними там на рассвете  прекрасный бал открывать.

 

Царевичу Алексею

 Помолись, Русь острожная,  о болящем царевиче,  твою муку приемлющем  на поникшие плечики.  Русь, как зоркая хищница,  близость казни почуяла,  нивы русские выжнутся  окаянными пулями.  Помолись о царевиче.  Не с тобою, лукавою,  ему праведно царствовать —  править горней державою.

 

Ольгины ангелы

 Мученицу Русь не оставили  Акварельные диво-ангелы,  Византийские лики древние,  Нарисованные царевною.  Крылья белые — кровью пятнаны.  Над Россией плакали ангелы.  Над державой, безумьем выжженной —  Снежно-белые, огне-рыжие,  Словно лебеди — грусть пречистая,  Словно лебеди над Непрядвою,  Возносились Ольгины ангелы.  А когда заявились с обыском,  Рылись с хохотом в письмах девичьих  Да плевались махоркой желчною —  Во дворцовом камине таяли,  Отданы огню на заклание,  Беззащитные Ольгины ангелы.  Кровоточили, пеплом свилися.  В небо дикое возносилися.  А России уже не дышится,  Рвет ее вороньё жестокое.  В небе траурном — стая белая,  И молитвы святые слышатся  Вперемешку с лебяжьим клекотом.  Но вдогонку ружья оскалятся,  В снег кровавый ангелы свалятся.  Не летайте в Россию, лебеди —  Срежет пуля над невским берегом.  Время всё рассудило, расставило,  Боль с надеждою нам оставило.  И летят лебединой стаею  Над моей страной покаянною  Акварельные диво-ангелы,  Лучезарные Ольгины ангелы.  Убиенной царевны ангелы.

 

Гибель Григория

 По хрустящему снежку — тропы волчьи,  И над городом месяц — зазубренный нож.  Город, как разбойник, в спину мне хохочет,  Да так, что бросает в дрожь.  А за мною гибель, слышь, крадется, стерва.  Ну-ка, поиграю с ней нынче на снегу —  Может, обману ее, коль не сорвутся нервы,  И дерзким смехом брошу опять в глаза врагу.  Ну а если сгину в роковом бессильи,  Упаду, зароюсь в кровяном снегу —  Так хоть ненадолго заслоню Россию…  Хоть на два годочка… Больше — не могу…  Яды приготовлены, вычищены ружья,  Мне теперь, как зверю, некуда уйти.  Как моя любимая, будет плакать стужа  В ледяных разломах  До слепой зари.

 

Борис и Глеб

 Эх и просторна ты, Русь-матушка,  и звенит в мечах булатных удалая сила.  Да не знать, кому ты, подлая, дашь княжество,  а кому — во чистом поле могилу.  Выехали братья в поле дикое,  а над ними — только небо да колокол,  а за ними смотрит Русь великая,  цену жизни мерит желтым золотом.  Говорит Борис брату-отроку:  княжить в городах — что на веслах плыть,  мне, должно быть, силы не хватит, брат,  сил не хватит, да и не по сердцу.  А под Глебом, младшим, споткнулся конь  рыжей масти с лютым отсветом в кровь.  И ответил Глеб: все державы земли  на огне замешены, на крови.  Через поле дикое едут княжичи,  и горит над ними солнце червленое,  а про них наточены мечи вражии,  и в ликах братьев вещая грусть иконная.

 

Над озером

(Князь Владимир)

   На Руси своей юродствуем…  Сцепи зубы да терпи.  Где-то крик коней испуганных  ветер носит по степи.  Видел, видел берег — княжеский  неразделенный завет.  Смертная печать не вражеский,  а родной скрепляет след.  Пепелище горько хмурится,  чуть змеится теплый дым.  Рыжий шут рассвет целуется  с отражением своим.  Тоску волчью нынче праздную!  А придет заря — очнусь  свою дочку неразумную    крестить — стареющую Русь…

 

Звонарь

1

 В этом мире глухих  медный колокол — мой поводырь,  музыка — моя кровь.  Нервы, как синие жилы, в смертный узел скрутив,  я исповедуюсь криком колоколов.  Господи, Ты слышишь, Господи,  чернь да рвань собралась на площади,  снова целят колом осиновым  в Божьего Сына.  Господи, услышь, Господи,  пощади лихой народ, пощади.  Медь бессмертную просыплет звон  на затоптанной площади.  Нет спасенья тому, кто пригубил Истины!  Мне за всех доведется выстрадать  вещим колоколом Твоим.

2

 Разве вы не видите?  Музыка расцветает  золотым, огненным, рыжим,  рассыпается осколками радуги.  Это ж впору ослепнуть тому,  кто так близко увидел сияние.  Я хочу в жизни совсем немного:  чтоб у всех были светлые лица,  чтобы жаждущие могли добра,  как воды ключевой, напиться.

3

 Нынче крикнул зверем раненым  чуткий медный исполин.  Видишь, храмы обезглавлены,  звоны сброшены с вершин.  Верю, что воскреснет звонница,  щедрый колокол не ржавеет,  и еще придет, поклонится  покаянная держава.

4

 Не казните Благовещенский  медноликий грустный колокол.  Я ударю в звоны Китежа,  ради праздника престольного.  Я ударю в звоны крепкие —  разольется ясно озеро,  сберегу от злобы вражеской  Благовещенский грустный колокол.

5

 Расплескался набат над землей,  над сиреневою зарей.  Я звонарь — я апостол и шут,  неприкаянный снова  между просинью неба  и плахой сосновой.  Ну-ка, ангел, лады мне настрой!  Я за этот хмельной, трепетный звон  расплатился судьбой.  За собою чую вину —  незван лезу к престолу Божьему.  Переплавлю в заветный звук  всю нажитую боль острожную.  Сам себя сожгу в яром звоне —  лишь бы только достиг небес!..  Раскачай канат,  отпусти-ка в стынь,  заревой набат  горек, что полынь,  колокольный стон —  в нем века горят,  журавлиный клич,  золотой набат…  Кличет колокол  к покаянию.  Горло звонаря  небом ранено!  Я хочу в жизни совсем немного:  чтоб у всех были светлые лица,  чтобы жаждущие могли добра,  как воды ключевой, напиться.

6

 Рукотворный, престольный,  неразумный мой град  торжеством колокольным,  как пожаром, объят.  Рвется музыка-птица  в белый горний чертог.  Я в том звоне бессмертном  свою жизнь прожег.  Сердце людское тоже  чуткий колокол Божий.

7

 Родился не в добрый час, с Божьей меткой,  полоснула неспроста боль по нервам.  Раскатился ярый звон по глухим переулкам,  по Руси моей нищей, каторжной,  по Руси моей злато-огненной.  Словно горсть серебра с неба брошу вам,  то ль озлобленным, то ль юродивым.  Если бродит за душой серый страх,  если голос мой живой в кандалах,  белым огнем, мой колокол,  жги темноту горькую…  Я и сам сгорю до кости  и воскресну с пасхальной зарей.  Божьим колоколом должен спасти  черный век нераскаянный мой.

8

 Лебединые крики  солнце затмили.  Синевы зачерпнули  хрупкие крылья.  Лебедь жизнью платит  за свою бессмертную песню.  И с земли отозвался колокол  птице, плачущей в поднебесьи.

9

 Христос воскрес! — Ликуют звоны.  Нерукотворною иконой  зажглась пасхальная заря  рукою слабой звонаря.  Вгляделся в лики белых яблонь,  и болью музыка зажглась —  всё стало как в тот день и час,  когда Спаситель шел по травам.  На пытку шел, на клевету,  толпе раздав души осколки,  и взглядом загнанного волка  с креста впивался в высоту…  Но знал: Любовь сильнее смерти,  но знал: Любовь сильнее жизни,  Любовь вернет ему дыханье,  гробницы темень разобьет.

10

 Сонный город всполошил мой колокол,  И прокляли люди звонаря.  Но согрела жизнь мою недолгую  Божия пречистая заря.  Голос мой стреноженный, повязанный,  Боже, узы страха разреши —  Сколько мною истины не сказано  И сгорело в пламени души.  Музыка моя, нам нужен колокол,  Как слепому нужен поводырь.  Как молитвой, звоном чистым, вольным  Озарился белый монастырь.  Чтобы спать не мешал я людям,  Перережьте слабое горло,  Перережьте под куполом храма  Жилы моего колокола.  Сонный город всполошил мой колокол,  И прокляли люди звонаря.  Но согрела жизнь мою недолгую  Божия пречистая заря.

 

ИКОНОПИСЦЫ

 

Андрей Рублев. «Троица»

 То ли в охре ладони, а то ли в крови…  Я пишу Божий лик первозданной Любви.  Кровит вполнеба лихая заря  Над пожарищем монастыря.  Птичьи крики да краски на белой стене.  Тихой поступью ангел подходит ко мне  И легко направляет горячую, нервную кисть —  На иконе пресветлые очи вполнеба зажглись.  Там, где огненный зверь  Проплясал, пожиная беду,  Ты поверь —  Новый храм на века возведут.  Заживут понемногу  Наши раны и раны сожженной земли,  И Любовь освятит ясный лик  Неубитого Бога.  То ли в охре ладони, а то ли в крови…  Я пишу Божий лик первозданной Любви.

 

Прохор с Городца

 У мальчонки синеглазого голос ломкий,  Неокрепшие руки в ссадинах-ранках.  Он бродил по городам с полинялой котомкой,  Улыбался людям светло и жалко.  И ревели площади: эй, дурачина!  А жалостливые бабы совали краюху.  И кричала в глазах его боль-кручина,  И сияла милость небесного Духа.  На груди медный крестик — от пота зелен,  А в котомке нищей — кисти да краски.  Он боялся городов с их злобным весельем.  Он хотел рассказать людям, что такое счастье.  А когда жил на небе глазастый месяц,  Уходил он в рощу, где кровили рябины,  Доставал тайком холсты-мешковины,  Чтобы воссиял на них Лик небесный.  И была на мальчонку как на зверя травля.  А он жить хотел, смиренный и дерзкий.  А потом позвали в храм семиглавый,  С мастерами писать бессмертные фрески.  Он прослави тех, кто делился с ним крохой.  Он не проклял тех, кто бросал камнями.  Тот малец неприкаянный звался Прохор,  Это имя летопись хранит, как знамя.

 

Феофан Грек

 Огнекрылых ангелов создам —  Пусть они оберегают Русь,  Станут ярым воинством ее.  Бьется кисть, как раскаленный нерв.  На Руси рябинной да ржаной  Я незваный, я для всех чужой.  Мне Византии дальней золото,  Как горсть песка в глаза усталые…  Мои фрески взглядами когтить  Будут распинатели Христа,  Да не потускнеет Божий лик  От каленых стрел людской злобы.  По земле, израненной войной,  Богоматерь босиком бредет,  Ищет Свое кровное дитя…  Заслонить бы Землю от беды  Ликами, светлее чем заря.  Я могу так мало. Положить  Свою жизнь на огненный алтарь.

 

Ван Гог

1

 Хлыстом полосуют по небу  Хриплые крики воронов.  Поле расплавленным золотом  Льется безумцу под ноги.  Хлыстом полосует по сердцу  Жестокое слово ближнего.  Времени лютыми косами  Поле судьбы моей выжнется.  Краски возьму рассветные,  Чистые, раскаленные.  Лишь бы не исковеркали  Люди, бедой ослепленные…

2

 Жажда жить прорастет сквозь асфальт,  Сквозь бездушье и злобу людскую.  Жажду жизни впишу на скрижаль  И палитрой зари короную.  Ты мой брат, сумасшедший цветок,  Опаляющий солнечным жаром,  Обернувшись в тоске на восток,  И сияя, как солнца огарок.  А со смертью бродил я вчера,  Рука об руку шли вдоль обрыва.  Она, кажется, рыжей была,  И мне пела утешно, призывно.  Еще будут больные холсты  Крест-накрест порезаны бритвой,  Еще будут убиты мечты  И растоптаны сны и молитвы.  Но сегодня мне хочется жить.  И пускай захлебнусь одиночеством.  Мой подсолнух о жизни кричит,  Как безумный оранжевый кочет.

3

 С краской цвета огня,  Как с корявой клюкой,  Я брожу в этом мире слепых.  Спотыкается шаг.  Труден путь к небесам.  Никому здесь не нужен мой крик.  В незнакомой стране  Я гощу на земле,  Ибо Родина — Божьи поля.  И не рады мне здесь,  Камень в спину — как честь,  Угодил в давний шрам от крыла.

 

Из сборника

«ЗАЖГИ СВЕЧУ»

 

* Зажги свечу, как вызов тьме, которой *

 Зажги свечу, как вызов тьме, которой  Ты сам недавно присягал и лгал.  Благослови притихший зимний город,  Седые полуночные снега.  В незнамый час, торжественный и поздний,  Когда душа бессмертием полна,  Зажги свечу, как зажигают звезды.    И не печалься, что сгорит она…

 

* Признаюсь — я живу на полотне, *

 Признаюсь — я живу на полотне,  Я в узкой раме — пленная, живая.  Чужих эпох надменный черный гнев  Проходит мимо, память обжигая.  В больную полночь ты меня писал,  В чужой стране, в безумии творенья.  И холст черты живые обретал,  Я обретала душу, плоть и зренье.  За окнами — фальшивый мир людской,  А в мастерской — забвенность благодати.  Я рождена любовью и тоской,  Во тьме твоих молитв и проклятий.  Мне — комнат тишь, и полутемных зал,  И горький дым безжалостных столетий.  Заплаканы старинные глаза  На рукотворном и немом портрете.  Художник сгинул в низости веков,  А я осталась — горькая сивилла,  Не смея сбросить золото оков.  А я была живая, я любила!  Меня теперь чужие берегли,  Холодные и потные ладони.  Как шлюху, выставляли на торги,  И тут же мне молились, как мадонне.  Я пленницей живу на полотне,  Подальше сердце спрятала живое.  Я жду пресветлой гибели в огне,  Жду варвара, который — упокоит.  Мы связаны неразрывно. Ты — Мастер. Мученик и безумный, как любой гений. А я — Муза… Я только выцветший портрет.

 

* Приходи на девятый день. *

 Приходи на девятый день.  Адрес мой: от калитки направо,  уголок, где ржавеет ограда,  и от старого клена тень.  Приходи на девятый день.  Мне не надо вина и хлеба.  Как счастливый билет на небо,  принеси для меня сирень.

 

Осенние стихи

1

 Царица Осень сыновей троих взрастила.  Сентябрь, младший — ласковый и светлый,  Он весел нравом и душой отзывчив.  Октябрь — иной: задумчивый, усталый.  Он золотом на плащаницах дней рисует,  С той долей обреченности в судьбе,  Что каждому художнику дается.  А старший сын — холодный и суровый.  Его судьба труднее всех.  И взгляд его — как нож.

2

 Деревьев танец предосенний,  Волнений золотых.  Их выразительность движений —  Язык глухонемых.  Бредем дорогой одиночеств,  И опускаем взгляд —  Не ведая, что с нами молча  Деревья говорят.

3

 Факелы осени, клочья огня.  Воин Октябрь седлает коня.  Смертные битвы в пляске дерев —  Дикие сабли, огненный гнев.  Первым ледком безнадежно звеня,  Воин Октябрь стреножит коня.  Стоптаны жатвы, людские поля.  Теплыми ранами дышит земля.

4

 Живые листья подожгли  На черном тротуаре.  Они же бьются и кричат,  Как лошади в пожаре…  Гнедая, желтая листва…  Но крик никто не слышит.  Молчит убогий тротуар.  Дымится пепелище.

5

 Опои меня звездной горечью,  Уложи меня спать, усталую.  Осень старится с каждой ноченькой.  Мокрых кленов метели алые.  Жизнь оплачут дожди нездешние.  Серебром потускневшим — заря.  Виноградники опустевшие:  Суламифь не встретит царя.

6

 Осень листопадами шуршит.  Рыжий кот на рыжих листьях спит.  Все лучи последних теплых дней  В рыжей шерстке сохранит своей.

 

* На родину души, в небо, *

 На родину души, в небо,  От жизни, впившейся черно —  Пустите, цепкие корни,  Пустите, рваные нервы.  Пустите, люди и звери,  Зори, травы и плахи —  Туда, где можно верить,  Туда, где не будет страха…

 

* В пещере ночи зреет искра дня, *

 В пещере ночи зреет искра дня,  И теплит жизнь в холодной тьме незрячей.  А я, как дикий зверь, боюсь огня,  Но вынести должна его, иначе  Ослепнут люди, света не дождав,  А ночь творит беду и беззаконье.  Иду к чужим,  И стих мой, как звезда,  Горит сквозь обожженные ладони.

(сборник составляют стихи преимущественно 2000–2002 гг)

 

* Девочка рисует на асфальте солнце. *

 Девочка рисует на асфальте солнце.  Желтый мел упрямый крошится в руках.  Этот день осенний нам не улыбнется.  Небо в рваных тучах, сизых облаках.  Девочка рисует на асфальте солнце,  Чтоб согреть надежду, веру и мечту.  Может быть, рисунок детский не сотрется,  И не сгинут судьбы наши в темноту…

 

Время

 В стареньких часиках спряталось Время,  Как невидимка — маленький гном.  В полночь неслышно гномик выходит  и потихоньку обходит дом.  В синем плаще, в бесшумных сапожках.  Он с неба снимает фонарик луны,  К людям подходит гном осторожно,  Чтоб не спугнуть наши сны.  Светит, мигает волшебный фонарик,  Хитро смеется гном в кулачок.  За ночь он взрослым сединок прибавит,  А малышам прибавит росток.  Но уже годы… На сердце осень.  Маленький гномик, скажи наконец,  Молодость нашу куда ты уносишь?  Может быть, прячешь в часы, как в ларец?  Я не сержусь на тебя… Только, знаешь,  Гномик, ты лучше чуть-чуть отдохни,  Ты погаси свой белый фонарик,  Повремени, повремени…  В стареньких часиках прячется Время,  Как невидимка — маленький гном.  В полночь неслышно гномик выходит  И потихоньку обходит дом.

 

* Как детский кораблик наивный, бумажный, *

 Как детский кораблик наивный, бумажный,  по синему озеру месяц плывет.  Небесное озеро манит и дразнит.  Но хрупкий кораблик ко дну не пойдет.  Я детство твое, капитан синеглазый,  наощупь нашла по утраченным дням.  Я там. Я — твоя запоздалая сказка,  чтоб первые слёзы унять.

 

Фонарь

 Фонарь — как отражение луны,  Той, полукруглой, в дымном ореоле.  Глядит в окно. Душа его в неволе.  И тусклый луч скользит в чужие сны.  Вот в доме, на окраине ночной,  Погасли окна. Подступает стужа.  Фонарь невзрачный, старый, неуклюжий,  И так смешно, что бредит он луной,  Пленен ее мерцанием и высью,  Что он надежду детскую хранит…  С ночных небес насмешливо глядит  Прищуренное око хищной рыси.  Колдует снежной тайною январь.  Снег ласкового света не остудит.  А люди и не смотрят на фонарь,  И не поймут — на то они и люди.  И лишь фонарщик, нищий старичок,  Придет и скажет ласково, как сыну:  «грусть, понимаю… Потерпи, дружок.  Тебе любовь волшебная дана,  Мой бессловесный, мой несчастный мальчик:  Фонарь погаснет, и умрет фонарщик,  А в небесах останется луна».

 

Эвридика

  Надеждою разорванная ночь…  Поднебесье горстью зачерпну.    Жить хочу! Помилуй. Жить хочу… —  Как сквозь камни бьется ручеек.  Только голос мой обманет смерть.  Ясными рассветами — вернусь.  На моих нескошенных полях  Голубые звезды васильков  Будут расцветать среди зимы.

 

* Клавиша магнитофона, *

  Клавиша магнитофона,  словно пароль в бессмертье.  И оживает голос,  Которого нет на свете.  И оживают губы,  Которых нет полстолетья.  Музыка смерти не знает.  Настежь людские окна!  Это душа родная  Бьется в магнитофоне.  Даже как будто слышно,  Как стучится живое сердце.  Выстраданный твой голос —  Это пароль в бессмертье.

 

Памяти ушедших артистов

 На кинопленках полустертых —  Торжественные двойники  Давно ушедших в смерть актеров.  Слова и жесты их легки.  Они воскресли на экране.  Проходит время мимо них.  Они чужую жизнь играют,  Еще в беспечности живых.

 

Из сборника

«ЗЕМНЫЕ КЛЮЧИ»

 

* Помнишь наших берез лебединую стаю… *

 Помнишь наших берез лебединую стаю…  Там рождалась Любовь святая,  восприемницами березы  от судьбы защищали грозной.  В зимней стуже — царевны  заколдованные,  в осень горькую — ближе нам  чем сестры кровные.  Нас березки мирили,  забирали печали,  нас березки весной повенчали.  А когда уходить мне приходится  последней тропой одиночества,  я умоляю, чтоб тебя берегли  Матерь Богородица  и дух березовой рощи.

 

* То по белому снегу, *

 То по белому снегу,  то по черному полю —  задыхалась от бега  и не чуяла боли.  Догоняла Жар-птицу,  что зовется судьбою —  то по снегу босая,  то по дикому полю.  Опаляя ладони,  я Жар-птицу держала,  лебединою песней  хмурый мир озаряла.  Ничего не умею,  кроме песни и света.  Годы бросила в землю,  да взошли пустоцветом.

 

На виноградниках

 Не верю гибели и боли  И не хочу любых наград,  Когда беру с твоей ладони  Морозом битый виноград.  Пусть иней ощущают губы,    Как первый грех и первый крик…  Беда ушла. И наши судьбы —  Как нерастраченный родник.

 

* Снег у земли забирает всю боль. *

 Снег у земли забирает всю боль.  Видишь, земля открывает ладонь  с горькими шрамами бед и обид.  Слышишь, земля безмолвно кричит.  И не залижет течение лет  первой утраты запекшийся след.  Светлым покровом, тихой мольбой  снег у земли забирает всю боль.  Не потревожит, не будет как грех —  ласковый снег уйдет на заре  в черную речку талой водой,  смолкнет на дне падучей звездой.

 

* Почтовый ящик — золотая голубятня *

 Почтовый ящик — золотая голубятня,  ждет добрых писем — белых голубей.  От вашей весточки теплеет сердце  наперекор упрямице-судьбе.  Пишите письма, пишите,  близких тепла не лишите!  Как нам бывает горько,  когда родному человеку долго, долго  всё некогда письмо написать,  и вот наконец соберешься,  отпускаешь белый конвертик,  а он возвращается  с пометкой: адресат  больше не проживает  на этом свете…  Пишите письма, пишите скорее!  Умчались годы в небо голубиной стаей,  а ястреб-одиночество, как тать.  Почтовый ящик — золотая голубятня,  молюсь о том, чтоб ей не пустовать.

 

* Поминальный день — совесть живых. *

 Поминальный день — совесть живых.  Холм как в слезах — в цветах полевых.  Забери меня к себе, забери,  в свой пресветлый край позови.  Ничего мне не надобно от живых.  Будет праздник мой в цветах полевых.  Забери меня к себе, забери.  На кладбище нынче пахнет свежескошенной травой,  ясный белый день целуется с черною землей.  Душу мою горькую в мире упокой.

 

* Я бессмертна — мне помин не нужен. *

 Я бессмертна — мне помин не нужен.  Я жива в твоих рассветных снах.  В старом доме, где хозяйкой — стужа,  Облик свой оставлю зеркалам.  Я с тобой остаться обещала,  Будут дни трудны или светлы.  Мой родной, не плачь: она солгала,  На могиле горькая полынь.  Я с тобой, когда черны печали,  Я утешу, когда в сердце боль кричит.  Нас с тобою жизнь повенчала,  Значит, смерть не в силах разлучить.

 

Фавн

 Приснился фавн. Раненый фавн в чащобе.  На дикие травы упал, настигнутый чьей-то злобой.  И крик его замер в лесу, как эхо на дне колодца.  Сквозь тиару ветвей хохотало слепое солнце.  Весенний упругий бег перечеркнут стрелою тонкой.  У фавна был взгляд — обиженного ребенка.  Я тоже, чужая всем, в какой-то хмельной тревоге  бежала на зов лесной, забыв людские дороги…

 

Лунный олень

 До рассвета фонари не спят  да луна бледно-желтая.  До рассвета города говорят  с памятью тяжелою.  Заколдованный мой город ждет.  На луне живет олень ласковый.  Нынче он тихонько наземь сойдет —  неубитою в душе сказкою.  Пляшет ночь на городском асфальте,  по земле скользят косые тени.  Не стреляйте, люди, не стреляйте,  не стреляйте в лунного оленя!  Пробежит по городской темени,  в окна заглянет бессонные, поздние.  По дорогам, запорошенным временем,  прозвенит олень подковами звездными.  Берегись, олень заколдованный!  Будут целить в тело шелково-белое  люди взглядами своими свинцовыми,  зависти да клеветы стрелами.  Пляшет жизнь на городском асфальте,  по земле скользят косые тени.  Не стреляйте, люди, не стреляйте,  не стреляйте в лунного оленя!

 

Яблони

Прорастают яблони на слезах России. Девочки-послушницы, ноженьки босые! Над седыми реками, да по селам нищим расцветают яблони, снегопада чище. А земля не добрая — камень, горький щебень. Вырастают яблони — ветви тонут в небе. В праздник Благовещенья, в Воскресенье Божье яблони затеплили свет на бездорожье. Наши судьбы хрупкие и мечты святые охраняют яблони — ангелы России.

 

* Ты зажги свечу *

 Ты зажги свечу  за порогом дня,  неоплаканную  помяни меня.  Ты зажги свечу  от лампады звезд,  ветвь черемухи ласковой  принеси на погост.  Точно белые голуби —  не удержишь в руках,  осыпает черемуха  тихий плач в лепестках.  Ты зажги свечу  да спроси потихоньку — как встречена  светлоглазым ангелом  над обрывом Вечности…

 

* Ты молилась, Россия *

 Ты молилась, Россия,  за предавших тебя,  яко блудного сына  палача возлюбя…

 

* Там, где ночь с зарей червонною встречается, *

 Там, где ночь с зарей червонною встречается,  белый лебедь с черной лебедью венчается.  Ясно небо загляделось в темень озера,  ясно небо раскололось злыми грозами.  Льется колокольный звон, печалится,  белый лебедь с черной лебедью венчается.  Солнце огненным крылом освятит озеро.  Вечность нас простила да не бросила.  С жизнью темной, судьбой лютой разлучаемся.  Белый лебедь с черной лебедью венчается.

 

Из сборника

«МОЛИЛАСЬ ВСЯ РОССИЯ ЗА СВОЕГО ПРОРОКА»

 

* За век наш с черной злобой и равнодушьем ржавым *

 За век наш с черной злобой и равнодушьем ржавым  Лишь голосом Поэта оправдана держава.  Молилась вся Россия за своего Пророка —  Спасти, отвоевать у гибельного рока.  И огоньки свечей в церквах тянулись к Богу,  Чтоб рассказать о том, чья всех трудней дорога.  Молилась вся Россия за своего Пророка…

 

Мадонна

 Ты открыл мне слепые глаза.  И моя проступает судьба  на холсте твоем ветхом и вещем…  Босиком, как в горячем бреду,  побегу через дикие улицы,  из смертельного неба сойду —  притворюсь кареглазой натурщицей.  Ночь качнется в окнах. Я тебе  тайною жемчужною откроюсь —  ибо мне дороже всех небес  голос твой, надломленный, как осень.  Неприкаянно касается ладонь.  Я тебя, мой Творец, не постигла… …Только сына не тронь.  Защити, чтоб его не казнили.

 

* Я буду шутом при твоих площадях. *

 Я буду шутом при твоих площадях.  Я снова распята на черных гвоздях  за Слово твое, за бессмертную песню.  Но завтра с тобою воскресну.  Пусть нынче злорадно рычанье молвы  и смех самозваной княгини —  никто не изменит нам Божьей судьбы  и клятвы из сердца не вынет.

 

* Когда солнце во тьму сойдет, *

 Когда солнце во тьму сойдет,  И луна обратится в кровь,  Пусть держава времен падет —  Уцелеет одна любовь.  Я приду в разоренный дом  Босиком по осколкам дней.  Искажен безумьем твой лик,  Да роднее на свете нет.  Мое солнце ушло во тьму,  Лунный свет превратился в нож.  Не нужна я в твоем дому,  Только преданней не найдешь.

 

* Я ли тебя выносила из боя, *

 Я ли тебя выносила из боя,  Страшные раны лечила твои,  Ты ль колдуном хлопотал надо мною,  Когда я металась в бреду до зари —  Тысячи раз спасены мы друг другом  На бесконечной дороге веков.  Вот отчего иногда нам с тобою  Дивно и страшно бывает вдвоем.

 

ПОЭМА О МУЗЫКЕ

 

I.Музыка

1

 Музыка древнее черных скал,  Вековых морей и звезд бессонных.  Музыки избранник не искал,  Но она искала посвященных.  Безнадежность нот — в тревожном сне    Никогда не жившего Орфея…  Ибо мира музыка древней,  Даже Бога, может быть, древнее.

2

 По сути музыка — Господень крик.  Но лишь иконы возникают сами  В молитвами согретом древнем храме.  Словам и нотам нужен проводник —  Что примет, по предвечному закону,  Молясь распятья искупительной звезде,  И эшафот ночей, безумьем раскаленных,  И отречение людей.

3

 Гений под маской безвестья    Скрывается от толпы…  - Лежбище спутавшей след судьбы    Кажется Божьей местью…

 

II.Историческое отступление

 Отравителем не был Сальери,  Устная летопись лжет.  На столетья сплетням поверил  На интриги падкий народ.  В черных рамках безвестья — ноты,  В них не зависть, а тайное горе:  Словно дьяволу, душу продал  Осуждающей, лживой Истории.  Дар его — роковая потеря,  А душа — неприкаянна в небе.  Отравителем не был Сальери,  Бог и музыка знают, что не был.

 

III.Современник

1

 Когда позволил чувствам быть стихами,  Стало трудно и светло.  Бумагу прожигало строчек пламя,  А иначе — душу бы сожгло.  Как в зареве небесного пожара,  Как на жестоком времени ветру,  Кричала птицей раненой гитара,  Натягивая звонко нервы струн.   …А эпоха молчаньем ответила —  Потому что понять не смогла.

2

 Гордой России пасынок вольный,  Путь твой — долгий и вещий.  Любить две страны — так же трудно и больно,  Как всею душой любить двух женщин.  Клялся, что небо — души обитель,  Струн и ран.  Выткала странствий долгие нити  Печаль двух стран.

3

 Зачем на усталую душу  Ты принял вселенскую боль,  Эпохи молчанье нарушив  Своей бунтовщицкой судьбой?  За всех непрощенных страдаешь,  За всех, кто погиб и воскрес,  Приемля священную тяжесть  Безумных и гневных небес.

 

IV.Музыка

1

 Как лезвие, разъяла — тишины  Предвечную тяжелую завесу,  Рожденная мятежной и небесной,  Вонзясь в избранниковы сны.  Мерцаньем звезд в испуганной горсти,  Божественных, встревоженных и жгучих,  Она ласкает и истомно мучит,  И хочет мир беспомощный спасти.  И кажется еще с незнамых пор —  Бессмертием единым заклейменной,  Затейливой старинною колонной,  Держащейся без видимых опор.

2.Память

 Над бездною загадочной и зыбкой  Вела печаль, похожая на скрипку,  В сияньи умирающего солнца.  Казалось — тень какая-то шальная,  Что всё о нас немыслимое знает,  За нами ясною тропой крадется.  Рыдала нежность в колокольных звуках,  И пела черноглазая разлука,    И осени шли первые аккорды…  Я знала Память и другой — гитарной,  Приученной, полукустарной,  Но столь же горькою и гордой.  И нервных пальцев дрожь на струнах острых,  И голос был надломленным, как осень    В своей поре последней…

 

Стихи

 

* Ожидание мое в доме теплится лучиною. *

 Ожидание мое в доме теплится лучиною.  Только снова тишина, снова зябких пальцев дрожь.  А на мостовой метель русской тройкой опрокинулась,  темнота накрыла день, и дороги не найдешь.  К перекрестку черных лет,  белым забытьем укрытому,  выйду в волчью темноту, выйду странника встречать.  Неприкаянный, родной… Ты мой сын, неуберега мой.  Дай мне путь твой осветить, как тревожная свеча.  Куролесит нам судьба, ворожейка неумелая,  над обрывом раскидав годы дикие в бреду.  Над твоею темнотой изгорю свечою белою,  рвется сердце — я мольбой гибель отведу.

 

' А мне сегодня рысь ладонь лизнула!'

А мне сегодня рысь ладонь лизнула!  В ночном лесу, что снегом заколдован.  Свидетель нашей дружбы зоркий месяц  и звезды ясноокие над чащей.  Но сердце сжалось безысходной болью:  в чащобе, куда след уводит рысий,  я так боюсь услышать злобный выстрел,  я так боюсь увидеть снег в крови.  Хотите, люди — встану на колени,  хотите, люди — повалюсь вам в ноги,  хотите, люди — буду зверем плакать:  не троньте рысь — она моя сестра.  Не троньте лань с детенышем под сердцем.  Не троньте белку, рыжую резвушку.  Не троньте непокорной волчьей стаи.  Не бейте, люди, ни зверей, ни птиц.  Сломайте, люди, злые ваши ружья!  Смягчите, люди, злые ваши души!  Учитесь жить с землей Господней в мире,  не убивать ее, а сохранять.

 

Москве

1

 Куполами да пепелищами —  Разлеглась несытой змеищею.  Ты меня, смеясь, вызываешь на бой,  Да не силой мериться, а судьбой.  Ну-ка, кто кому переломит хребет —  Ты ли мне, Москва, али я тебе.  Ты убьешь и забудешь.  А позовешь, так солжешь.  А пришла б я с миром — мне в спину нож.

2

 Ты видала немало юродивых,  тварь-Москва.  Загоняла им в сердце жгучей дробью  злые слова.  А потом, фальшивая, каялась  в золоченых церквах.  Я иду последней дорогою,  пересмеяна и неправа.  Я последняя из твоих юродивых,  тварь-Москва.

 

* Здесь топь. Здесь хохочет трясина. *

 Здесь топь. Здесь хохочет трясина.  А в льдистом тумане вдали  искрятся тоской журавлиной,  дрожат золотые огни.  Души повинуясь закону,  безумно, не ведая троп,  бросаюсь за искрой в погоню,  в житейскую жгучую топь.  От этих огней не согреться.  Но нам-то, пожалуй, видней —  мы с искрою Вечности в сердце  бросаемся в грязь площадей.  Я бездарь у жизни учиться,  один мне обычай знаком —  по теплому следу Жар-птицы  бежать дурноватым щенком.  Где небо сливается с тиной,  где нет уже Божьей земли —  искрятся тоской журавлиной  блуждающие огни.

 

* В небе Гончий пес *

 В небе Гончий пес  Хриплым лаем захлебнулся.  Над домом моим,  над Русью —  волчьи тропы звезд.  Егеря трубят.  Беспощадна, до восхода  В небесах идет охота.  Август. Звездопад.

 

* Белый город над черной рекой, *

 Белый город над черной рекой,  где невиданный свет и покой.  Здесь нет страха, обиды и лжи.  Бела яблоня сад сторожит.  Этот город небесный хорош,  да к нему через муки идешь.

 

Шиповник

 Царапнется в руку шиповник,  Как будто бы просит: живи.  Напомнит — ты к жизни прикован  Молитвенной силой любви.  И битые стужею ветви  Несмело протянет к тебе  Шиповник — попутчик верный  В людской непростой судьбе.  Пускай наша участь жестока —  Судьба всегда западня.  Шиповник у сумрачных окон  Тебе напомнит меня.  Когда от памяти больно —  Как ангел погибшей любви,  Царапнется в сердце шиповник,  Как будто бы просит: живи.

 

Баллада о фениксе

 Светлый феникс над чужой землей.  Плачет феникс над своей судьбой.  Горьки слезы в жемчуг обернет.  С горлом перерезанным поет.  Люди ходят слушать песню ту,  Ищут свою веру и мечту.  И сбирают ясны жемчуга  На смертельных выжженных лугах.  Кто о том прослышали молву —  Подойдут, натянут тетиву,  Целят стрелы фениксу в глаза,  Чтоб крупнее падала слеза.  И сбирают ясны жемчуга  На смертельных выжженных лугах.

 

* Злое чудо в середине зимы — *

 Злое чудо в середине зимы —  как свеча среди бушующей тьмы —  сумасшедшая трава на снегу,  перед небом непреклонным в долгу,  что хоть день один дано ей прожить,  все привычные разъяв рубежи.  К ночи инеем укрылась седым,  отгорела и истлела, как дым.

 

* Дни скользят — песок янтарный, *

 Дни скользят — песок янтарный,  прочь — сквозь сцепленные кисти.  Так, тщетою календарной —  разбазариванье жизни.  Не удержишь, не упросишь!  Колос не успеет вызреть,  как уже седая осень.

 

* Погасли белые звезды — *

 Погасли белые звезды —  Осыпались мертвым снегом  Над той последней дорогой,  Чернеющей и кривою,  Где пьяный фонарь тускнеет,  Забытый почти под утро,  И важные птицы косятся  Пронзительными глазами.

 

* У людей одно слыхала я — *

 У людей одно слыхала я —  «Ты чужая, ты незванка, ты — ничья».  Без наркоза крылья резала сама,  Чтоб людские приняли дома.  Только крылья вырастали всё равно —  Парусами полоскались за спиной  И, как плети, били по плечам.  Я смирялась, я клялась молчать.  Снова к материнскому крыльцу…  Полоснет лишь холод по лицу.  Умоляю — не чужая я,  Я молитва и беда твоя…

 

* Может, я жестокая. Прости. *

 Может, я жестокая. Прости.  Меж людьми живу я зверем — может быть.  Но взгляд собаки или кошки брошенной  Душу мне пронзает до кости.

 

* Жди меня по ту сторону черной реки, *

 Жди меня по ту сторону черной реки,  Когда двери запрут на большие замки  Все, кого я любила на этой земле,  Без защиты оставят в хохочущей мгле.  Жди меня по ту сторону черной реки,  Когда станут клубиться больные стихи.  Хлынул свет, и паромщик единственный ждет,  Под накидкою серой скрывая лицо.  Отрывая от жизни, ударит весло…  Жди меня по ту сторону черной реки,  Где земля помнит корни убитой ольхи.

 

* Благодарю, Господь. Ты дал мне эту боль *

 Благодарю, Господь. Ты дал мне эту боль,  Чтоб с сердца моего содрать окаменелость,  Чтоб вновь оно за всех страдальцев изболелось  И вновь отозвалось на вечную любовь.

 

Песенка сумасшедшего

 Вольному — воля, безумному — степь.  Ну а кто же безумный? Тот, кто в боли ослеп.  Я потерял человеческий лик.  Я понимаю звериный язык.  Вам и прозрение — бред, дребедень.  Вольному — воля, безумный — мишень.  Вольному — воля,  Безумному — поле,  Ржи вдоль обрыва  Золотая грива…

 

Ожугу

 Ты уходишь по талому снегу,  За тобою чернеет весна.  И без спросу идут по следу  Боль и слава — доля одна.  Нацелилась зоркая Вечность  Сотней змеиных жал.  А сочувствия человечьего  Не познаешь, как Бог не познал.  Знаешь, стихи — как вороны,  Свежую чуют беду.  Знаешь, стихи — как лебеди,  К дальнему свету ведут…

 

* Мне не уйти. Веселой травли пляска. *

 Мне не уйти. Веселой травли пляска.  Гадай, охотник, на каприз судьбы.  И на снегу, как веер карт цыганских,  И зверя и псаря легли следы.  Гадай. Сегодня снег — червонной масти.  И черной масти — дула зоркий глаз.  Тебе на круги выпадает счастье.  Бубновый выстрел обрывает связь.

 

* Чуяла — были крылья! *

 Чуяла — были крылья!  Рыжие, цвета пламени.  Дни мои светом плавили,  Плечи нестерпимо жгли.  Чуяла — были крылья!  Кого полетом прогневала?  Багряной ризой разорванной  Волочатся в ржавой пыли.  На белом карнизе узком  Встречаю рыжее утро.  Лишь маленький шаг вперед —  И в трещинах мостовая,  Судьба моя ножевая.  Или как прежде звонкий,  Чистый верну полет.

 

* У кошки девять жизней, а у волчицы — тридцать. *

 У кошки девять жизней, а у волчицы — тридцать.  Ничем не защитится, бегущая на выстрел.  И меченая пулей, я снова выживаю,  Тревожа наст февральский, опять бегу по краю…  Живучая, зверюга! — загонщики кривились  И приближали гибель, как жалость или милость.

 

* Господень лик — в земле, Им сотворенной *

 Господень лик — в земле, Им сотворенной.  Боярышник горит — святой алтарь.  Что ангелы, березоньки и клены  Прославили Тебя, Небесный Царь.  Мои леса в нерукотворных фресках.  Здесь пала на колени и молюсь.  Как близок к нам теперь престол небесный,  И храм единый — золотая Русь.

 

* Вы травили собаками — *

 Вы травили собаками —  Но собаки лизали мне руки.  Расстреливали мишень,  Но осиновые тонкие стрелы  Пели музыкой дивной  О любви и немеркнущей муке,  Пели музыкой дивной, вонзаясь мне в сердце.  Вы травили собаками —  Но собаки лизали мне руки…

 

* Не раньте поэтов, пока они живы, *

 Не раньте поэтов, пока они живы,  пока не ушли в журавлиную высь  дорогой увечий и шагом с обрыва,  и преданы казни проклятой молвы.  Не лезьте нам в раны, как черные черви,  глодать чуть присохшую кровь.  Не раньте поэтов — сожженные нервы.  Пока еще живы — не тронь!  Мы все под прицелом. И путь нам отмерен,  никто не прибавит ни шагу, ни дня.  Не раньте поэтов. Ну, ради бессмертья.  Не топчите до срока златого огня.  Жизнь знает. И срежет сама.

 

* Господи, прости самоубийцу *

 Господи, прости самоубийцу,  искажающего Твой завет.  За такого некому молиться,  жалости и оправданий нет.  Господи, прости самоубийцу,  эти крылья, срезанные с плеч.  Жгучее раскаянье струится  в отблеске церковных светлых свеч.  И за слабость смертного исхода,  и за весь незавершенный путь  помолиться встану до восхода, —  как свинец вражды впивался в грудь.  Господи, прости самоубийцу,  как Твое заблудшее дитя.  За такого некому молиться  на людских разорванных путях.  В изуродованных болью лицах  теплится еще предивный свет.  Господи, прости самоубийцу,  искажающего Твой завет.

 

* Сгодятся мои стихи, *

 Сгодятся мои стихи,  пойдут на растопку печи.  Огонь златым волком степным  набросится на добычу.  Какой же еще с них прок? —  Латать в людских душах раны…  Мой дикий, зоркий мирок  кажется вам обманом.  Чужого от бездны спасти —  свой белый день покалечу!..  Сгодятся мои стихи,  пойдут на растопку печи.

 

Следопыт

 Кровью по снегу — повесть волчицы  юный и смелый читал следопыт.  На золотой мальчишьей реснице  первою болью слезинка дрожит.  Милый, не бойся, жизнь наша — травля,  тысячи ружей над дикой тропой.  Ребенок мечтает: злобу исправлю,  мир наряжу в добро и любовь.

 

Твоя Мадонна

 Не пугайся — от касанья пули  наискось — охотники зорки! —  сивого тумана зачерпнули  темные горячие виски.  Помнишь, были солнечные крылья,  ореол мадоний за плечом.  Эти крылья прожжены навылет…  Нипочем, родимый, нипочем.  Я как прежде, я тебе родная.  Ты прости, что загубила лик  и что душу плохо сохраняю…  Я воскресну, если повелишь.

 

Октай

 Прибегу к лесному озеру  Крикнуть про свою беду.  За кровавыми осинами  Скит разрушенный найду.  Там, где странник Богородице  Свечку желтую зажег,  Травы горестные клонятся,  И в чащобе нет дорог.  Волчьи тропы сокровенные  И таежная звезда —  Там, где нас судьба приметила,  Породнила навсегда.  Где рассветы негасимые  Повстречали мы вдвоем —  Ту часовню, лебедь белую,  Добивали топором.  Где-то пляшет с дьявольским оскалом  Жуткий век на пепле и крови.  А березы здешние, как свечи,  Светят в память той земной любви.

 

* Собираю в котомку все дары усталого дня: *

 Собираю в котомку все дары усталого дня:  чье-то доброе слово, затертое, будто монетка,  нежность кошки бродячей, что другом избрала меня,  и зацветшей сирени несмелую первую ветку.  Всё запомню, что дарят последние дни.  Ни о чем на земле не жалею.  Тонкий месяц, похожий на ангельский нимб,  я заметила нынче впервые.

 

* Заря тонула в озере Октай. *

 Заря тонула в озере Октай.  Седые волки приходили к келье,  с моей ладони брали теплый хлеб,  как доброе, безхитростное зелье.  Клянусь, что страха не было в глазах  янтарных волчьих, ни в девичьих серых.  А был покой, и светлая слеза,  и благодать прощения и веры.

 

Боровск

1

 Спускалась к речке молодой.  В моем ведре заря умылась.  И расплескалась Божья милость  студеной чистою водой.  Здесь изб бревенчатых ряды,  как декорации, убоги,  глядят на новую дорогу  и века черного следы.  Как сотню лет тому назад,  калитка всхлипнет, крикнет кочет,  и Русь, восстав от страшной ночи,  откроет светлые глаза.

2

 Солнце вышло на проталины,  с горки желтая вода.  Злого города дыхание  не доносится сюда.  Здесь и времени не плачется,  потеряемся в веках.  За ворота вышли старицы  в теплых, с маками платках.  Тихи улицы сутулые,  пляшет солнце по дворам.  За еловым древним сумраком  рвется к небу белый храм.

 

* Горем чужим, будто черствым ломтем, *

 Горем чужим, будто черствым ломтем,  давятся люди, царапая горло.  Думают, купят такой добротой  место в Раю, как гостиница, теплом.  Очи, как раны, ладонью зажму —  упаси Господи плакать при людях.  Не приютилась я в вашем дому.  Простите, милые, вы мне не судьи.

 

* Мертвые колокола *

 Мертвые колокола  повешены на звонницах высоких,  как мученики  с вырванными языками.  Кто отнял у них голос?  Настанет белая заря,  когда они заговорят.  Они воскреснут,  тишину пронзит набат,  и перед ними ниц падут немые города.  В полете звоны радужные птицы,  ночь опалят свтым огнем.  И обреченных просветлеют лица.  Прольется благовест,  как солнечный янтарь.  Когдав в оглохший мир придет Звонарь…

 

* Наплодила стихов, *

 Наплодила стихов,  Как бродячих щенков.  Они тычутся людям  В сердца и в ладони.  Кто-то мимо пройдет,  Кто-то в дом свой возьмет,  Кто-то бранью и камнями гонит,  Говоря, что добрей  Утопить их в ведре.

 

* Над крестом ржавый ковш луны. *

 Над крестом ржавый ковш луны.  Волчий крик вдали за погостом.  Оправданье моей вины  Оказалось до боли просто.  Мне не горько уйти одной.  Лишь у Бога прощенья просила.  Мне не страшно в земле родной,  Под шиповником огнекрылым.  Просто жизнь мне была как смерть.  А теперь умерла — воскресла.  Покореженный ковш луны  Проливается светом небесным.

 

Оберег

1

 Стихами твоими, как красными нитками,  Латаю души моей лютую рвань.  Ищу палисад с потемневшей калиткою,  Где любящий кто-то дождется меня.  Дождется, простит мне и нервы колючие,  И режущий горло полуночный крик.  Там буду кому-то желанной и лучшею.  Там в горнице — Божий немеркнущий лик.

2

 Когда тугие стрелы запоют,  О злой моей погибели звеня,  Поверьте — клены рыжие придут,  Срываясь болью с мощного корня.  Они придут и защитят меня.  Когда мишень приметную всерьез  Жизнь начертает на моей груди,  Меня обступит хоровод берез,  От человечьей злобы защитит.  Придут меня утешить и спасти  Лесная птица и бродячий пес.

 

Этюд 1918 года

 По деревне горят иконы.  Так, что больно от дыма глазам.  Вдоль дороги шершавые клены  Кровоточат, как образа.  Чуть светлей, между утром и ночью,  Неба дымный болезненный лик.  И шатаясь, как раненый кочет,  Из трактира плетется мужик.  Босиком, нараспашку рубаха.  В кабаке свою душу забыл.  За помин, верно, горькую пил.  А деревня притихла, как плаха.  Смотрит, в небе над ним хохочет  Окровавленной пастью заря.  Прохрипл мужичонка: Боже,  Упокой со святыми царя!..  А в ответ лишь ожглась крапива,  Испугавшись той пьяной мольбы,  Да брехнул чей-то пес лениво  От рассохшейся черной избы.

 

* Я прожду тебя ровно три тысячи дней. *

 Я прожду тебя ровно три тысячи дней.  А потом я зверицей лесной обернусь.  И уйду за погост, за тропу нелюдей,  Где вскричала крестами погибшая Русь.  Нежный образ девичий меняю на клык,  И на шелест осины — человечий язык.  Я забуду дорогу к людскому жилью,  И ненужное сердце отдам воронью.  Только — так я пою в озаренной ночи  При сияньи луны — поминальной свечи,  Что ты станешь искать меня в чаще лесной,  Позабыв о привычной тревоге дневной.  Только поздно, родной.  Эти рощи — мой дом. Волчья стая — семья.  Я убила любовь. Я теперь не твоя.

 

'Я взвыла на алом снегу'

Я взвыла на алом снегу.  Вам болью моей не согреться.  Вонзилась на волчьем бегу  горячая пуля под сердце.  Вам нечего даже прощать.  А всё ж вам, беспамятным, в лица  моя усмехнется душа  глазами убитой волчицы.

 

Льюис Кэрролл

(из цикла)

К Алисе

 Я тебя позову в свое дикое детство,  Как в заросший крапивой заброшенный сад.  Будем жить через речку, почти по соседству.  Будем верить — от взрослых тайком — в чудеса.  Мне на плечи ложится вековая усталость.  Моя девочка-фея, мой друг и кумир,  Ты одна разгадала и сберечь попыталась  Заколдованный мой, опрокинутый мир+

 

* Письмо под Рождество. Прохладно-вежливо. *

 Письмо под Рождество. Прохладно-вежливо.  Кто пишет — не понять. Чужая женщина,  Что музой маленькой была.  Осталась в сказке беззаветной.  Но Время вылакало полдень летний  И звонкий плеск упрямого весла.  Я мщу словам за одиночество.  Я в шутовской свой мир надежды поселил,  Дурацким колпаком от злобы мир укрыл.  Мне хохот в спину, хохот, как картечь,  Ведь главного не высказать и не сберечь.  Алиса, неужели я старик?..  Никем любим доселе не был,  Но в памяти твой детский лик  Хранил от времени и неба.  Письмо под Рождество. Прохладно-вежливо.  Кто пишет — не понять. Чужая женщина,  Что музой маленькой была.  Опять, я чувствую, кому-то там хохочется.  И снова мщу словам за одиночество.  И в колпаке дурацком мир мой корчится.

 

Город Забытых Поэтов

1

В Город Забытых Поэтов осень пришла босая и принесла с собою пепел отцветших слов. Город Забытых Поэтов — он по соседству где-то с Царством Брошенных Кукол и Городом Детских Снов.

2

Тройка-осень. Ретивая поступь золотых, красногривых коней. Все окончилось странно и просто, ни о чем на земле не жалей. Кони ярые чуют погибель, ибо Время — суровый ямщик. Поразвеялась жизнь, аки небыль, лишь безумный бубенчик кричит. Тройка-осень уносит счастливцев. Кто  остались, те плачут и лгут. Здесь подковами палые листья задымились на первом снегу, и в лазури звенят колокольцы… Исчезающей тройке вослед в маске горького злого пропойцы смотрит в небо забытый поэт.

3

В этом городе серые стены, но к жилищам подходят осины, как танцовщицы древних племен. Это город холодных рассветов, это город забытых поэтов, это город печальных сюжетов, это город, нелепый, как сон. Здесь проходят, как призраки, годы, здесь седые смиренные воды и надежды далекий маяк. Этот город похож на Венецию, лодки-птицы печали таят. И, наверное, можно согреться горько-алым вином забытья.

4

В Город Забытых Поэтов приходят дожди-почтальоны, приносят осенние письма в конвертах златых и зеленых. Кому-то письмо от Музы, кому-то письмо от Смерти. Скупа лишь Земная Слава на вести в осенних конвертах.

 

Друзьям дальнобойщикам

 Снова душевный простой разговор,  снова шумит добрый старый мотор,  а за окном деревушки мелькают.  Знаю, дорога — суровый отбор,  здесь не остался ни подлый, ни вор —  честных она выбирает.  Знаю, у трассы законы свои:  видишь беду — тормозни, помоги,   истина жизни простая.  Нас испытала дорогами Русь.  Здесь не остался ни слабый, ни трус —  сильных она выбирает.  А в городах что ни слово, то ложь,  а в городах продаются за грош.  В верстах безкрайних правду найдешь:  лучших камаз выбирает.

 

Искатели солнца

 Все мы знаем, почем он фунт лиха  и почем шоферская верста.  Что ж, поедем за солнышком тихо.  Только с виду дорога проста.  Солнце мчится дугою над трассой,  словно знак, разрешающий гнать.  На чужих перекрестках опасных  оно будет, как друг, защищать.  Солнце, рыжая жар-птица,  просто в руки не дается,  впереди машины мчится,  в лобовое нам смеется.  Городов мы лишь видим обрывки  лоскутами окраин цветных.  Тучи хмурые чешут загривки  о дома, и нет радости в них.  Нас прозвали «Искатели солнца»,  одержимых мечтой для людей —  в затемненные болью оконца  бросить горсть огнекрылых лучей.

 

Дочерние стихи

 

* Иногда мне, как малым детям, *

Иногда мне, как малым детям,

снится, будто летать умею.

Но охвачены болью плечи,

как отхлестанные кнутом.

Крылья заживо обрубили,

значит, душу мою убили,

и швырнули меня на землю,

в непринявший, чужой мне дом.

Но рассвет зажигает свечи,

на плечах заживают шрамы,

и довольно раскинуть руки,

чтоб в пречистое небо лететь.

Я ребенок малый. Я верю -

дочь простит и полюбит мама,

будет свет вместо жалящей муки

на любимой моей земле.

И пока я летать умею

невесомой, безбольной тенью,

я для мамы сбираю звезды,

как цветы на лугу весеннем.

Лишь боюсь, что они завянут

в доме том, где живу ненужной.

Лишь боюсь вместо крыльев раны

поутру опять обнаружить.

Но пока я летать умею

невесомой, безбольной тенью,

я для мамы сбираю звезды,

как цветы на лугу весеннем.

 

* Словно у двери закрытого храма *

 Словно у двери закрытого храма  В зимнем, слепом да неблизком краю —  У изболевшей души твоей, мама,  Калекой, чужой прихожанкой стою.  Может, невольно я варваром стала?  Держит за горло смертельная тьма.  Верно, когда я живая сгорала —  Выла, металась — и храм подожгла.  Поздно. Не смею молить о прощеньи.  Ты не откроешь для грешной врата.  И убегу нераскаянной тенью  Куда-то, где хищная ждет темнота.

 

* Дочь — обломленная ветка. *

 Дочь — обломленная ветка.  Ранним цветом — белым хмелем,  Ранним цветом — тайной болью, —  Ветка для чужого дома.  Корни древа — память-горечь.  Листья-дни — обрывки жизни:  Отшумят и разлетятся…  Яблоня простит прощанье.    Дочь — отломленная ветка.

 

* Мама, *

 Мама,  мученица моя мама!  Верно, дитяти твоему  кто-то подменил душу:  мою вынул,  а вложил Каинову.  Прости меня!

 

* Наша горькая вражда — *

 Наша горькая вражда —  Спор серпа с травою дикой.  От жестоких слов твоих  Рухну мертвой повиликой.  Не на равных этот бой.  Не чужие мы с тобой.  Поле в росах, как в крови,  У травинок рвутся жилы.  Не прошу твоей любви —  Я ее не заслужила.  Ночь подходит. Кончен спор.  Травы горькие — в костер.

 

Серебро и чернь

 

Александру Блоку

 

1

 Душа распахнута, как горница,  где много лет никто не жил.  Лишь рыжий месяц, друг бессонницы,  в окно разбитое светил.  Да яблоня, морозом битая,  молилась хрипло у стены…  Душа моя, изба раскрытая,  приют пустынной тишины.  Придет Хозяйка, Дева тихая,  очаг застылый разожжет  и вековую пыль усталости  с иконы бережно сотрет.

2

 Сквозь хрупкий мир иное брезжит,  что ведать людям не к добру.  Я видел, как на кольцах режут  узоры, чернь по серебру.  Я здесь скиталец, Божий странник,  мне режет плечи память крыл,  когда перо бумагу ранит  и проступает кровь чернил.  Я расскажу вам поднебесье,  иной чертог, желанный мир.  Пусть душу, серебра чудесней,  клеймит безумьем ювелир.  Уйду, осмеянный живыми.  Но в Судный, покаянный день  я разгадаю знак и имя  на грозном ангельском щите.

3

 Первая заря  упадет в поля,  заметает путь  вьюгой снежною.  Это — страсть моя,  тяга зверева,  нелюбовь моя,  участь грешная.  Другая заря  упадет в поля,  птицей дикою  в потемь затужит —  это боль моя,  нелюбовь моя,  заколдованный, с нею век прожил.  Третья зоренька  на снега падет  и укажет путь,  горе отведет.  Это — тайная, долгожданная,  та единая необманная,  что в чаду людском  стала мне сестрой,  мне пропащему  стала свет-зарей,  от нее судьба  светом полнится,  за меня она  у престола дня —  на колени в снег —  слезно молится.

 

Письмо Елизаветы Пиленко Александру Блоку

 Я принесла Вам нынче на заре  лукошко яблок  и свою покорную, живую душу.  Я постучалась с этой ношей радостной  у белого, высокого крыльца.  Мне не стыдно моих скромных даров.  Яблоки были прекрасны.  Они пахли летом и солнцем,  соловьиным щебетом и звездопадом,  они доверчиво светились  в берестяном лукошке.  И не пахли ни чуточки  приближением осени.  А душа, как голубка,  льнула к Вашим мудрым рукам. … Но Вам привезут из города  заграничные крупные, яркие яблоки.  И что Вам до моей души.

 

ЗВЕЗДНЫЙ ГОСТЬ

(Сергей Есенин в Баку)

1. Встреча с Каспием

 Здравствуй, кровный жеребец сказочный,  изумрудный, бирюзовый, лазурный,  но такой же смешной и доверчивый,  как стригунки рязанских лугов.  Сахаром новой песни  кормлю жеребенка с рук,  слушаю напевное ржанье.  А люди везде одинаковы —  то дерутся, то воют с тоски.  К ним нейди с добротой и правдою:  что ни слово, то щерят клыки.  Я пришел не гостем желанным к ним  на изломе земного дня.  Я пришел сюда вечным странником —  оседлать морского коня.  Унеси меня, жеребец-Каспий,  без уздечки, без стремени,  далеко-далеко,  туда, где не заходит солнце,  туда, где не лгут и не предают…

2

 Когда блеснет месяц — разбойничий нож,  я выйду разбойником в потемь дорог.  Я душу как ханское злато берёг  и брошу бродяге, как нищенский грош.  Весь шелк этой ночи персидских долин  изрежу ножом моих песен больных…

3

 Мне легко бросать на ветер злато,  как береза осыпает листья.  Здесь я буду званым и богатым —  как пророк — не для своей отчизны.  Мне легко бросать на вешний ветер  все слова, что не сберег я для одной…  Как моя непрожитая песня,  горло жжет восточное вино.

4. Гадалка

 Цыганки и отрока руки сплелись:  пылающий клен и седой кипарис.  Что книгу судьбы, читает ладонь:  «Всю правду скажу, мой яхонт-рубин!  Нездешней страны ты первенец сын,  в потемках несешь священный огонь.  Ты ранен тоской и кличешь убийц.  Под горло ножа — как счастья просил!  Ты здесь невредим. Убьют на Руси.  Но смертью тебе не кончится жизнь.  В словах будешь жить,  в сердцах будешь жить —  безсмертной души  псарям не добыть!  Небесной страны ты сыщешь ключи…»  Монеты не взяв, исчезла в ночи…

5

 Я лесную Россию увидел во сне.  На востоке — тоскую по Лунной Княжне!  Полюбил я печалью иную страну,  как земную юдоль, как чужую жену.  Ночь изрезал ножом моих песен больных —  оттого, что судьбы моей нет средь живых.  Я лебяжью царевну искал на земле —  в меня смехом швыряли, как в юродов-калек.  Я нездешнюю лиру безответно искал,  вам на дудках пастушьих песни неба сыграл.  И тоскую по той, что другим суждена,  что еще не была на Руси рождена…

 

Бакинская тетрадь

 

* В юность твою я незваной пришла. *

 В юность твою я незваной пришла.  Точно по краешку жизни прошла.  Точно по краю ущелья прошла.  Время — седая зола.  Замерла ночь на гитарной струне.  Древний Баку улыбается мне.  Дымный закат догорел в тишине.  Каспий вздыхает во сне.  Мальчик-волчонок — пронзительный взгляд —  этой тропой шел полвека назад.  Помнят деревья, и камни не спят,  помнит бакинский закат.  Город, печальный и мудрый старик,  помнишь ты ломкого голоса крик,  парня с гитарой таинственный лик,  помнишь бессмертия миг.

 

Лорелея

 Голос свой я оставила скалам,  песню вечную эхо лелеет.  Я прибрежною пеною стала —  Лорелея, твоя Лорелея.  Слушать песни немногие станут,  всем монетные звоны важнее.  Я оставила лик свой туману —  Лорелея, твоя Лорелея.  Были песни — как кровушка горлом,  об ушедших скорбя и жалея.  Но все беды с души твоей стерла  Лорелея, твоя Лорелея.  Нелегко быть любовью Поэта.  Я живая — не муза, не фея.  Я оставила душу рассвету —  Лорелея, твоя Лорелея.  Луч рассвета крадется по скалам,  где я шла, оглянуться не смея.  Я бессмертною нежностью стала —  Лорелея, твоя Лорелея.  Там далёко виднеется парус —  зов надежды, что солнца яснее.  Я в святой твоей песне останусь.  Лорелея. Твоя Лорелея.

 

Ане

 Восточный город, как скрижаль.  Душа обветрена.  Приметой родовой — печаль  тебе начертана.  Повеет горечь между строк —  дыханье Каспия.  Запомни — здесь и твой исток,  дитя славянское.  Господь над всеми суд вершит,  единый праведный…  Здесь родина твоей души  и церковь прадеда.

 

Кавказские стансы

I. Низами

 Здесь в пустыне ветренной и древней  проходил, отринутый людьми,  свойственником птицам и деревьям,  царственным бродягой — Низами.  И как русский сказочник, не каясь,  созидал мечтою корабли,  обещал любимой алый парус.  Алый парус распускался — нар-гюли [1] .  Пусть века, что лепестки, слетели.  Кто погибнет юным — вечно юн.  Вечность помнит, как прекрасной Лейле  роковую песнь сложил Меджнун [2] .

II. Брат и сестра

 Милая Русь, баджи [3] !  Были одной землей,  жили одной судьбой.  Не поддавайся лжи,  не воздвигай межи.  Россия, Господня дочь,  Кавказ ли не Божий сын?  Ты слышишь — не сотни верст,  а лишь протянуть ладонь —  от алых моих гранат  до кровных твоих рябин,  от гордых каспийских волн  до золота русской ржи.  О Русь, родства не предашь!  Нам на двоих судьба.  Верный Кавказ, кардаш [4] ,  на языке своем,  как горный поток, седом,  молится за тебя.

 

* Твоя гитара не по росту, *

 Твоя гитара не по росту,  как в лихолетье — отчий меч.  Судьба певцов — за свет бороться,  святое знамя уберечь.  Что, разве грозное оружье  напев отрадный и простой?  Да — против власти равнодушья  и дней, забитых суетой.  Вот знак: дитя зовет со сцены  к надежде, правде и добру!  Как в старину в седле военном,  едва подрос — в святом бою.

 

Танец Ревекки

1

 Танцевала босая на кромке рассветного моря.  Я скользила смеясь, чтоб ни крыльев, ни ран не заметил.  Мы тогда были оба моложе на целое горе.  Мы с тобой заблудились в чужих и надменных столетьях.  Помнишь, хрупкий корабль напоролся на острые скалы.  Да вот море смеялось и нас сохранило живыми.  Чужеземная дева на кромке зари танцевала  и безсмертный художник плясунье придумывал имя.  Были счастливы двое, ни лютой судьбы не заметив,  ни, что после крушенья кровили ладони и губы.  Для Поэта плясала Ревекка на кромке безсмертья.  И заря возносилась — любви первородное чудо.

2

 И в страсти завета  в звериной тоске  сорвешь первоцветы  на рыжем песке.  Уходим далече  по кромке воды.  А море залижет,  как ранки, следы.

3

 Как кнутом, поблекший берег  полоснул прибой.  Запиши любовь в потери,  уходи к другой.  Ну, а вдруг вопьется в душу  прежняя тоска —  приходи сюда послушать  песню рыбака:  как царевна танцевала  в пламени зари,  и просвечивали алым  девы янтари,  как потом у синей кромки  потерялся след…  И сорвется голос ломкий  на чужой судьбе.  Пусть рыбак, тяжелый с хмелю,  врет, что видел сам,  как русалка подплывала  к рыжим берегам.  Будто с кем она прощалась  иль кого ждала…  Только песня и осталась.  Клочья пены. Мгла.  Если вдруг вопьется в душу  прежняя тоска —  приходи сюда послушать  песню рыбака.  А волна, как шут кривляясь,  хохоча со зла,  янтари с моих запястий  к скалам принесла.

4

 Заря над морем — в память о любви  возносится непрочный алый парус.  А нам двоим одна судьба досталась —  чужие дни и счастье на крови.

 

Из книги

«ВСТРЕЧА»

 

* Заплети мне косу, китежанин. *

 Заплети мне косу, китежанин.  Туго заплетешь, как приворожишь.  Я тебе приблудная, чужая,  Ну так что же.  Отблески свечей на стенах плачут,  Как на соснах терпкая живица.  Сумерки торжественные прячут  Наши лица.  Ты не первый день тревогой ранен.  Заплети мне косу, китежанин…  В новом доме ладно ли обжились?  Жди меня к зиме, чудную гостью.  Китежские звоны мне приснились  На погосте.

 

* Ночью бродишь по дому, не спишь. *

 Ночью бродишь по дому, не спишь.  Луч лампадки на древней иконе.  В сивом ельнике ветер, как сыч,  до рассвета хохочет и стонет.  Дикий взгляд в заоконную тьму.  Звук шагов по глухим половицам.  Ты не спишь в неприютном дому,  чтобы прежняя боль не приснилась.  Я с тобой. Я роднее сестры.  Верить жизни и нынче не поздно.  Ночь в оконце бросает дары —  цвет черемух — падучие звезды.  Расскажи мне тревогу и грусть,  от которой до свету не спится.  Тебе снится погибшая Русь,  но поверь мне — она возродится.  Дай возьму твои скорби. Глядишь —  боль растает, как льдинка в ладони.  В сивом ельнике ветер, как сыч,  до рассвета хохочет и стонет.

 

* Над волчьими оврагами *

 Над волчьими оврагами  встает заря российская.  Умолкла песня лебедя,  а ворон — голосистее.  Встает заря раздольная,  пятнает небо кровушкой,  подпалит землю пламенем  бедовая головушка.  Полынь-трава на займище  с крапивой перекликнется,  полынь — судьбина русская,  полынь — трава-могильница.  У ночи крылья черные  лучиной солнца спалены.  Умолкнут злые вороны —  встает заря венчальная  над храмами бессмертными,  над темными обрывами,  молитвой покаянною  звучит заря российская.

 

* Свей мне, княже, полынный венок. *

 Свей мне, княже, полынный венок.  Поцелуй меня в губы пропаще.  Уведи с человечьих дорог,  укради меня в черную чащу!  Ветхой звонницы колокола.  Волчий оклик в глуши за яругой.  Я чужою невестой была —  стала верной твоею супругой.  Если хочешь, умру для людей —  я к изгнанничьей доле готова.  Уведи меня в ночь…  Мне не надобно царства земного.

 

* Вошла и промолвила: Здравствуй, сестра. *

 Вошла и промолвила: Здравствуй, сестра.  Прости, что недобрую весть принесла.  И колокол вскрикнул тревожный вдали,  когда поклонилась я ей до земли.  А в белые окна ломилась сирень,  да где-то закат воспаленный горел.  Не время судить — не гони со двора.  Мы, верно, похожи с тобою, сестра:  любил он таких — чтобы косы как смоль,  а в сердце и в голосе вещая боль,  чтоб знали наречье озер и дерев,  земные ключи, заговорный напев.  Одной лишь тебе я поведать смогу —  как сдался град Китеж лихому врагу,  как предали князя бездушной толпой,  как он в одиночку боролся с судьбой…  Вот разве что тайны последних минут  не знает никто, и не слушай — солгут.  Где отдан шакалам таинственный град,  там рыжие сосны от боли хрипят.  Прости, что недобрую весть принесла.  Прости, что беду отвести не смогла.  Померкла от боли у окон сирень,  откликнулась в ельнике волчья свирель.  Взгляд Лунной княжны полоснул, как ножом.  Ответила: — Вижу тебя под венцом.  Надень жемчуга и лебяжью фату,  иди, поклонившись святому Кресту,  далекой дорогой иди, не скорбя,  неужто не слышишь — князь кличет тебя.

 

* Стала с проседью — волчья масть! *

 Стала с проседью — волчья масть!  Не поглянусь тебе такою.  Отлюбилась, наверно, князь,  даже взгляду теперь не стою.  Отлюбилась, наверно, князь,  больше нет ни красы, ни силы.  Разве — спросишь, горько смеясь,  под какой метелью бродила.  Бедовали одной бедой,  там и выцвели косы русы.  Разве мне не скорбеть с тобой  над загубленной дурой-Русью?  Но — склонился ко мне, как брат,  ничего не молвишь, не спросишь,  а срываешь мой ветхий плат  и целуешь волчиную проседь.

 

* Вот я пришла. Что поздняя, прости. *

 Вот я пришла. Что поздняя, прости.  И что не та, какой любил и знаешь,  что горе душу выжгло до кости…  Но ты меня ни в чем не упрекаешь.  В печальных и изломанных чертах  глядишь работу Феофана Грека,  во мне, пришедшей через боль и страх —  лик Русской Музы, что искал полвека…

 

* Песню слагаешь — для птиц и для сосен, *

 Песню слагаешь — для птиц и для сосен,  вечную песню реке и заре.  Старой рябине, заплаканной в осень,  солнце рисуешь на мертвой коре.  Вечная песня — то в древе, то в Слове.  Да приучился народ к глухоте.  Храма нездешнего странная повесть —  тайная вязь на грядущем кресте…

.

 

* В поющих соснах встретимся с тобой, *

 В поющих соснах встретимся с тобой,  как в час венчанья, ласково и просто.  Перед рассветом близко будут звезды,  что кажется, дотронешься рукой.  В поющих соснах встретимся с тобой,  как будто горе силою железной  не повело обоих нас над бездной,  не посмеялось дерзкою судьбой.  В поющих соснах встретимся с тобой.  И будет древний дом похож на скит,  не знающий беды, почти как прежний,  где не смолкают песня и надежда,  святая Русь детей своих хранит.  Твой дом всегда похож на мудрый скит.  В поющих соснах встретимся с тобой,  слагая жизнь с нетронутой страницы.  Над лесом лишь плат неба голубой.  Так далеко, что не найдут убийцы,  в поющих соснах встретимся с тобой.

 

* Ты зимою всегда одинок. *

 Ты зимою всегда одинок.  Лишь волхвует невестою вьюга  да, как вещий царевичев волк,  снег ласкается к мудрому другу.  Я приду к тебе жданной княжной,  я пройду осторожно над бездной.  Погляди — не метель над судьбой,  а лебяжья венчальная песня.

 

* Обрывы и горы — смертельные корчи Земли *

 Обрывы и горы — смертельные корчи Земли  Шиповником диким опять по весне зацвели,  А в осень шиповник в горсти у дубравы кровит.  Неловкого шага такая тропа не простит.  Но выбрали мы — над обрывом пройти до конца.  Пусть ветер оближет горячие слезы с лица.  Здесь птицы вьют гнезда над самою бездной лихой,  И держат деревья корнями обрыв вековой.  Идем за звездой нашей огненно-рыже-хмельной.  На тропах волчиных еще не отцвел зверобой.

 

Из книги

«Православный календарь»

 

ПРАВОСЛАВНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

 

Мария Египетская

 В день Марии Египетской  синеглазое небо  светит праведной синью  над болящей Россией.  Расплела огневые да шелковые косы,  лебединое тело отдала в поруганье…  Покаяния светом ты поранила сердце.  Очи слепли в пустыне,  и ступала босая  по горячим и колким равнодушным пескам…  А молитвам пречистым открывается небо.  Ты спасала Египет  от вражды и раздора,  от беды и укора,  ты спасала Египет,  нынче Русь защити.  В день Марии Египетской  синеглазое небо  светит праведной синью  над болящей Россией.

(праздник 14 апреля\ст.1 апреля)

 

Матронушке

 Родник небесной доброты,  Дух Света, болью озаренный.  Меж херувимов и святых —  земная матушка Матрона.  Молитвенно жалела всех,  скорбящих, грешных и болезных,  оплакала наш лютый грех,  и защитила нас от бездны.  В кромешной тьме познала свет,  и в слепоте Господне зренье,  в начале окаянных лет  несла надежду и спасенье.  Не караваи, не цветы,  а ношу бед к ней люди приносили.  Родник небесной доброты  любовью осиял Россию.

(праздник 2 мая\ст. 19 апреля)

 

Рождество Пресвятой Богородицы

 Высь умыта в слезах рассвета,  как лучина, заря зажглась.  На окраине Назарета  девочка родилась.  Тихо пела и плакала Анна,  над ее колыбелькой склонясь.  Доля женская болью зачата,  женской болью рождается жизнь.  Увидала над доченькой Анна  Божий светлый и страшный венец,  оттого так пела и плакала  и молилась, склоняясь над ней.  Суждено ей быть Матерью Света,  безгреховно, безбольно родить,  и больную людскую планету  от безумия зла защитить.  Новорожденная дремала,  в небеленый завернута лен,  и незримый печальный ангел  охранял младенческий сон.

(праздник 21 сентября\ст. 8 сентября)

 

Введение во храм Пресвятой Богородицы

 У храма калеки толпились,  горланили, клянчили милость.  Озябший маленький город  укутала снежная риза.  Двенадцать высоких ступеней,  почти что в Господень чертог,  малютка легко одолела —  ей ангел печальный помог.

(праздник 4 декабря\ст. 21 ноября)

 

Покров Пресвятой Богородицы

 О Непорочная Невеста,  Ты помоги земной любви,  раскинь покров лучей небесных,  от одиночества избави.  Над горем наших косных дней,  над Русью волчьей, покаянной,  над всякой болестью и раной —  покровы милости Твоей.  Трясина черных мутных лет  тянула нас в слепую бездну.  Покрова негасимый свет  прольется — две души воскреснут.  О Непорочная Невеста,  Ты помоги земной любви,  раскинь покров лучей небесных,  венчание благослови.

(праздник 14 октября\ст. 1 октября)

 

Вера, Надежда, Любовь

 Когда лютой бездны ножи остры,  жизнь не раз берет на излом.  Да пребудут с нами три сестры —  Вера, Надежда, Любовь.  Имена их просты. Они нас берегут,  избавляя от вражьих оков.  В тяжкий день сердца наши обретут  Веру, Надежду, Любовь.  Над обрывом шли,  а они спасли —  Вера, Надежда, Любовь.

(праздник 30 сентября\ст. 17 сентября)

 

Касьян

 Господь небесные угодья —  дни года светлые — делил.  К Его престолу грозовому  сходились все Его святые,  все мученики-терпеливцы,  целители, иконописцы,  и каждый праздник получал.  Пришел Касьян, стяжавший горе,  слова такие говорил:  «Держусь, держусь за жизнь — зубами,  как волк, стрельбою окруженный,  к своей отчаянной молитве  не подпуская никого.  Добро твори поосторожней:  иные тут же обернутся  и бросят злобный черный камень,  и плюнут в душу, как в родник.  На этой каменной дороге  так много раз я больно падал,  теперь я злее и умней.»  На это Бог ему ответил:  «За то, что вера в твоем сердце  с озлобленностью пополам,  тебе надел остался малый —  тебе смешной денек короткий  один в четыре года дам».

(праздник 29 февраля, в високосный год)

 

Троица

 Горбятся бревенчатые избы,  как на просторной паперти калеки.  Благодати солнечная риза  оберегает Божии деревни.  На большак с зарей выходят трое —  Сын, Отец и Дух Животворящий.  Устланы приветливые сени  зверобоем, богородской травкой,  дикой мятой, клевером душистым —  хмельный запах растревожил душу.  И взирают ласково иконы,  окруженные венцом зеленым.  Светят грозди зреющей рябины,  будто капельки пречистой крови.  Нынче сам Господь идет по селам,  опирается на звездный посох,  не приминает травок придорожных,  и заходит во дворы людские —  то ли добрым странником убогим,  то ли Духом ясным и незримым.

(праздник переходящий)

 

Сошествие Духа на Апостолов

 Огонь сорвался с неба грозного  и рыжей тенью замер на плечах.  «Идите по больной земле, апостолы,  свет правды зажигайте в городах.  Удобные мишени сотворенные —  тем легче целить, чем душа твоя светлей.  Но Божьей силой будете спасенные  и невредимые под злобой стрел.  Не повредит ни пуля вам, ни яд,  ни лезвие ножа — по рукоять.  А только липкая, как яд змеиный, клевета —  псам-палачам не заградить уста.  Они призвать погибели не смели,  хоть восемь пуль вонзят в живое тело,  не побежденное лукавой  в вино подмешанной отравой.  Так стало и так будет в век любой,  когда придет в людские города  Избранник Мой.»  Огонь сорвался с неба грозного  и рыжей тенью замер на плечах.  Идите по больной земле, апостолы,  свет правды зажигайте в городах.

 

Поминальный день

 Поминальный день — совесть живых.  Холм как в слезах, в цветах полевых.  Забери меня к себе, забери,  в свой пресветлый край позови.  Мертвых нет перед Богом,  камень отвален от гроба.  Береги, Господи, в Царстве Твоем  тех, кого мы не сумели сберечь…

 

Лик Богоматери «Взыскание погибших»

 Многоскорбная Матерь,  зажги нам лучину во мраке,  зажигаешь созвездья терпеливой и щедрой рукой.  Беды душу мне рвут, как цепные собаки.  Пусть две чистых слезинки упадут пред Тобой.  Всем, кто предан на гибель, кто в бездне, в остроге,  чьи обуглились судьбы, покаянья не зная,  Ты поможешь, и выведешь к светлой дороге,  матерински любя и прощая.

(праздник 18 февраля\ст. 5 февраля)

 

Лик Богоматери «Донская»

 Запеклись губы молчанием,  позабывшие бессильное слово,  выплакала глаза-жемчужины  в океан горя людского.  Терпеливая Матерь земная,  Божьей силы хрупкий причал,  чистым светом боли сгорает,  как темного воска свеча.

(праздник 1 сентября\ст. 19 августа)

 

Лик Богоматери «Семистрельная»

 Копья глухо вонзились в живую грудь.  Стояла покорной мишенью.  Сорвался крик с кровоточащих губ —  благословенье стрелкам и прощенье.  Помилуй, Заступница, и спаси,  подходим молиться.  Копья сквозят в беззащитной груди  ныне и присно.  Умягчи злобные сердца, Кроткая…

(праздник 26 августа\ст. 13 августа)

 

Лик Богоматери «Спорительница хлебов»

 Жестокое время — в разрухе лежала земля,  лишь сорные травы взошли на погибших полях.  И плакала баба, и выла, как зверь на зарю:  «Родимый убит, как детей семерых прокормлю?..»  На небе Мать Божья услышала эти мольбы  и бросила наземь пшеницы златые снопы.  Отныне проси перед дивной иконой  о щедрости нивы, о крепости дома.

(праздник 28 октября\ст. 15 октября)

 

Лик Богоматери «Аз с вами»

 Я с вами навеки —  материнским покровом,  заступлением щедрым.  Ран коснусь осторожно,  как сестра милосердья…  Не предам, не покину  никого из живущих.  Мое сердце — вполнеба,  всем в нем жалости хватит.

 

Лик Богоматери «Державная»

 Когда Россию бросили иуды  безбожникам, как падаль псам,  где некому судить — Господь рассудит,  и власть передается небесам.  Шатается пустой престол великой  и одержимой демоном страны…  Тогда и проявилась на Руси  печаль и строгость царственного лика.  Россию, что в безумьи бьется,  слепая без поводыря,  прими, Небесная Царица,  из рук последнего Царя.

(празднуется 15 марта\ст. 2 марта — в день отречения Государя Николая от престола проявилась эта икона Богородицы)

 

Успение Пресвятой Богородицы

 Смерть — это самая горькая ложь.  Белая лодка дрожит у причала.  В мире, где правят обида и грош,  как я за долгие годы устала.  Вспомню к полуночи всё наяву,  годы, как голуби, стаей слетятся.  Дивные роды в студеном хлеву,  звездные ясли.  Женские будни — хлебы да очаг.  Плотника взгляд, равнодушно-остылый,  словно чужою была и немилой.  Так и горела душа, как свеча.  Не оглянулась — седая коса.  Белое утро со мною в слезах.  Времени реку переплыву  в березовом легком челне.  Там далеко, на другом берегу,  сын улыбается мне…

(праздник 28 августа\ст. 15 августа)

 

На праздник иконы Божией Матери «Знамение»

 В день иконы Божьей Матери  мать земная родилась.  День пресветлым снегом зарешечен.  Материнство примешь ты как крест…  Только вьюга белая окрест  да иконка слёзно мироточит.

(праздник 10 декабря\ст. 27 ноября)

 

Лик Богоматери «Почаевская»

 Ризы Твои — как рождественский снег.  Милость Твоя над обрывом спасает.  В храме разбитом на холод камней  светлая Дева ступила босая.  Вспыхнул слезинкой чистый родник.  Камень злобЫ — Ее кротостью сломан.  И потемнел нестареющий лик  от сострадания горю людскому…

(праздник 5 августа\ст. 21 июля)

 

Иверская

 Богородица открыла реки,  пробудила землю ото сна.  Утешеньем нищим и калекам  будь, благословенная весна.  Солнце золотится в теплых пашнях,  жизнь талым убежит ручьем.  Знаешь, мне теперь почти не страшно  жить, не сожалея ни о чем.  Как высокую калитку рая,  горнюю утешную страну,  Иверская Матерь открывает  щедрую последнюю весну.

(праздник 21 апреля\ст. 8 апреля)

(праздник 6 августа\ст. 24 июля)

 

День Иова Многострадального

 Всё отнимется,  в бездну кинется.  Если не озлобишься, Богом примешься.  Когда царство псами расхищено,  были праведны — нынче нищие,  и душа сама,  как худая сума,  утешения в мире ищет.  Через горе прозреешь свет.

 

* Всё по знаку Божьему, по слову, *

 Всё по знаку Божьему, по слову,  усмехнется ветхий календарь:  в день многострадального Иова  родился многострадальный царь.

(праздник 19 мая\ст. 6 мая)

 

Вербное воскресенье

 

* Пушистыми огоньками *

 Пушистыми огоньками  тянутся к Божьему небу  такие родные, наивные,  заплаканные вербы.  Вербное воскресенье  в слезах, как в ризах.

 

* Русь моя вербная, *

 Русь моя вербная,  лебедь белая,  гордостью ранена,  правдой оставлена.  Русь моя вербная,  битая, нищая,  псами затравлена,  но не оставлена Богом всевидящим.  Русь покаянная — много простится ей.  Вербы зажгли огонечки пушистые…

 

* Он шел в венке седой полыни горной, *

 Он шел в венке седой полыни горной,  усталый кроткий юноша Иисус.  Стучался долго в запертые двери.  Иерусалим роптал. Спала в веригах Русь.  Как солнце, Он вошел в ворота храма,  и кланялся ликующе народ,  толпа одежды под ноги бросала  Тому, Кого через три дня распнет.

 

Иоанн Креститель

1

 Ты одинок. Только звездный венец и пустыня.  Крестный, приют давший Божьему Сыну.  В хвойный излом, в ворожбу зверобоя, полыни  Вещее слово вплетешь.  Видишь толпу — черный грех и остуду,  Всех, кто со скуки затребовал чуда.  Ищешь апостолов, да не найдешь.

2

 Молчал пустынник у огня святого,  Огонь взлетал и бился птицей рыжей.  А он знал Вечность, знал Господне слово,  Которого никто не смог услышать.  Он шел по городам, посланник Божий,  О всех печаль на сердце собирая,  Он нашей болью жизнь свою тревожил!  Мечтал земле вернуть обличье рая.  Скорбел о том, что синеглазый крестник  У неба отнят, запертый в гробнице —  Но есть еще надежда, что воскреснет.  А у людей бездушие на лицах.  Молчит пустынник, а огонь стал пеплом.  Уйдет он, когда зорька заалеет,  В чертог Господень. Но не знает небо,  Как без него земля осиротеет.

 

Китеж

 

* Вот и осень в слепые оконца тычется *

 Вот и осень в слепые оконца тычется  Мордой рыжею.  Небо станет седое и очи выплачет —  Плач по Китежу.  Вдоль приметной тропки листва падучая —  Плач по Китежу.  В дальнем клекоте реки — боль горючая,  Плач по Китежу.  Что ж ты сделала, Россия моя,  Полоумная да одержимая!  Колокольный крик летит во все края —  Плач по Китежу.

 

Колокольная баллада

 Поднялся чужой на звонницу,  да рванул веревки семижильные,  а в ответ ни звука не доносится —  колокольный звон погубили.  Вдруг раздался меж сосен  вместо благовеста — хрип,  лютый плач да звериный рык,  черный ветер горе разносит.  По создателю плачет колокол!  Не зовите мастера-кузнеца.  Не звучит в руках убийцы колокол,  не поет в руках подлеца.

 

* Там на лихой тропе *

 Там на лихой тропе  Полночь печаль таит.  Что там во мгле — метель  Или шаги твои?..  Ах, как притихли — ждут —  Старые терема!  Мечется как в бреду  Китежская зима.  Я побегу на зов,  Перешагну порог —  Тот, за которым — смерть,  Тот, за которым — Бог.  Что там во мгле — метель  Или шаги твои?  Я не останусь здесь —  В небесный Китеж возьми.

 

* В запрокинутый колокол *

В запрокинутый колокол зори седые звонят. Оставайся нетронутым, заживо сгубленный град! Утешением горьким лег снежный покров — не видать тем снегам ни людских, ни звериных следов. Не войти, не войти в заколдованный град никому, тишины не спугнуть, не затеплить свечи в терему. Свято место отдать небесам и векам… Оставайся нетронутым, русский таинственный храм.

 

Жар-птица

Изловили Жар-птицу. Что ж. Будет зерна клевать из плошки, будет слушать срамную ложь и доход давать понемножку: будем злато брать за показ — шутовской оброк балаганный. Потускнел дивный свет — пускай, подмалюем, закрасим раны. Клетка заперта в семь ключей, и небесный напев стреножен… Вы забыли, что Свет — ничей, а точнее — Русский и Божий. Будет день, когда сполыхнет заревая вещая птица и безсмертным огнем сожжет вашу тьму и ваши темницы!

 

ВЕНОК ПАМЯТИ

 

Памяти Ники Турбиной

 Кровь на снег — стихи в тетрадке…  За плечом молчит судьба.  В детском теле птицей в клетке  бьется древняя душа.  Разорвется чудо-пряжа,  вся из радужных лучей.  Ты пройдешь по кромке жизни —  заколдованной, ничьей.  Только окна, очи в небо,  будут помнить птичью стать.  Да навек нетленной душу  сбережет твоя тетрадь.

 

Памяти Артура Бернса

 Оставив солнечный покос,  уйду в небесную Россию…  Души не приютит погост,  и смерть сама теряет силу.  Твой дом у сгорбленной ольхи  чужие зимы разоряют.  А южный ветер повторяет  твои нетленные стихи.

 

Памяти Анара Мамедханова

 Принимаешь на себя печали  и выходишь в маске шутовской…  Смехотворцы призваны — врачами  в мир больной, озлобленный людской.  И пускай никто не замечает,  что под маской смеха рвется крик…  Умирают странно, не прощаясь  те, кто радость всем дарить привык.

 

Памяти Александра Барыкина

 Все мы странники у отчизны.  Все мы пасынки здешней жизни.  У поэта слова — клюка:  вдаль идешь, как старец незрячий,  беззащитной души не прячешь,  и тропа к небесам легка.  Не успели мы, не допели.  У кого-то нервы сгорели,  кто-то отдал судьбу на слом.  Но уходим одной дорогой,  не в могилы — а прямо к Богу  возвращаемся в отчий дом.

 

Памяти Александра Кловака

 Спи, мой земляк по крови  и по небесной кисти.  Смерть одиночек ловит —  жизнь коротка, как выстрел.  Мы на земле гостили,  чтоб Красоту постигнуть.  Чтоб в нашем веке люди  без Красоты не ослепли,  солнце несли в ладонях.  Слышишь — тужат над степью  птицы твои резные,  и оборвали привязь  огненной охры кони…

 

ВОЛК И ЕГЕРЬ

 Волк к чистому ручью пришел воды попить.  Явился егерь тут с ружья железной пастью  и принялся, своей доволен властью,  над волком суд и следствие чинить.  «Вот первая вина, что за тобой известна:  когда так страшно в ночь ты воешь на луну,  терзаюсь до зари и глаз я не сомкну».  Волк отвечал: «В лесу пою я волчьи песни,  их отзвук услыхать нельзя в твоем дому». —  - «Ты смеешь мне дерзить! Ты ищешь оправданья!  Нет правды ввек тебе и роду твоему,  ни милости вовек вам нет, ни состраданья.  Все знают о волках прескверную молву.  Ты у меня в хлеву овцу задрал намедни!» —  - «Да я за десять верст не подходил к деревне.  Я волчьим ремеслом в чащобе проживу.  Я пуще жизни чту звериную свободу.» —  - «Ну, коль не ты овцу зарезал, так твой брат,  иль серый твой отец, иль кум, иль сват,  ну, кто-нибудь из волчьей проклятой породы». —  - «Так я чем виноват?» — «Зверь из зверей, умолкни!  Досуг мне разбирать весь грех твой и порок.  Ты виноват уж тем, что ты родился волком». —  Промолвил — и спустил безжалостный курок.

 

РАННИЕ СТИХИ 

[5]

 

* Если б крылья я имела *

 Если б крылья я имела —  ни на что б не оглянулась,  на край света б полетела,  никогда бы не вернулась!  Поселилась бы одна,  чтоб никто меня не знал.  Вольный ветер бы развеял  память прежних лет.  Ни на что б не оглянулась!  Только крыльев нет…

1997

 

* Скрипнула калитка — *

 Скрипнула калитка —  может, гость идет?  Нет — холодный ветер,  пустоту несет.  Кто сюда заглянет,  вспомнит обо мне?  Разве только странник  на гнедом коне.  Он воды напьется,  напоит коня,  и в страну далекую  заберет меня.

около 1997

 

* Я мало писала писем *

 Я мало писала писем  тем, кто так дорог мне…  Хотела по жизни быстро  промчаться на лютом коне.  Теперь оглянусь — и что же,  даже памяти нет.  И путь назад невозможен —  вьюга заносит след.

1998

 

* Осень пришла снова… *

 Осень пришла снова…  Неотвратимо — веками  ступала она неслышно  под музыку скрипача-дождя.  Люди рождались и умирали,  менялись судьбы народов,  города от войны горели  и заново возводились,  а осень неслышно ступала  в легком шелку листопада.  Минуют тысячелетья,  а осень будет всё та же  и тот же печальный дождь.

около 1997

 

Ива

Девушка бродила по лесу, собирала травы вещие, были ивы ей подругами, а березоньки сестрицами. Взяв краюху хлеба из дому, с рук кормила волка серого, обнимала шею звереву, волк за нею часто следовал. Для людей она чужой была, нежеланная пришла на свет, знала языки звериные, птичьи, травьи и древесные. Танцевала под дождем босой, всё слагала песни тихие. Дождь ее невестой величал, одевал в парчу прозрачную, в русы косы жемчуга вплетал. Убегала ночью к реченьке, да с луной шепталась, странная. Повстречал ее заезжий юноша на опушке леса шумного, старинного. И тогда любовь она изведала, до зари шепталась с черным соколом, ласковое сердце отдала ему. Но за то, что мать прогневала, обернулась ивой девушка, загляделась в речку быструю… Тайным чарам срок три года был. На исходе года третьего воротился странник-юноша. Он срубить задумал ивушку, тайны колдовства не ведая. И когда топор свершил судьбу, ива снова стала девою, застонала, в травы падая… Чабрецом, полынью горькою да березками оплакана. Плакал дождь, с небес сорвавшись вдруг. Выл печально желтоглазый волк. Только матушка не плакала.

1996

 

Подражание Хайяму

 Цветок не рви ты на лугу напрасно.  Гляди, как он на воле среди трав  доверчив и прекрасен.  Но жадная рука его сорвет —  он, не дожив, в небытие уйдет.

1996 или 1997

 

Первая капля дождя

 И сквозь молчанье облаков  прощенья, весточки без слов  земля, притихнув, ожидала…  Прорвав тугую сеть веков,  слеза Господняя упала.

1996–1997

 

* Обними меня, дождь, *

 Обними меня, дождь,  защити меня, дождь!  Одолела меня  боль, обида и ложь.  Огради меня, дождь,  от людских горьких дел  нерушимой стеной,  серебром твоих стрел.  Мы ведь крови одной,  мы ведь песни одной.  Огради меня, дождь,  серебристой стеной.

около 1997

 

* Я смешной полевой цветок, *

 Я смешной полевой цветок,  на полезной ниве сорняк.  я на свет незваной пришла  и несу вам такой пустяк —  заревые цветы между строк,  васильковые два крыла.

около 1998–1999

 

СОЛДАТКА

(маленькая поэма)

1

 В теплой нашей памяти жива,  смотрит с фото ласково и мудро  Зинаида, Зиночка, голубка,  добрая прабабушка моя.

2

 Проводила мужа на войну,  и слезинка пряталась в ресницах.  Может быть, предвидела: навек.  Оставалось верить и молиться.  А весна несла не голубень —  бомбами изорванное небо.  Даже плакать некогда тебе —  четверо детишек просят хлеба.

3

 Повенчались — звезды закружились,  всех была счастливей на земле!  Но гнездо непрочно свили  на краю военных страшных лет…

4

 Дети вспомнят через много лет  бедный хлеб родительского крова,  рыжей масти смирную корову,  взрывами разбуженный рассвет.  Матери тревожное чело  и белей черемухи косынку,  и как, вздрогнув, уронила кринку,  когда немцы ворвались в село.

5

 Прозвучала в майской тишине  весть желанная: конец войне!  Больше уж не будут убивать,  вдовы над конвертами рыдать,  враг поля родимые топтать!  Поровну — надежда и тревога…  Ждешь… И проглядела синий взор  на крутую пыльную дорогу,  по которой целый полк прошел.  Возвратились все друзья Кирилла,  всех соседок братья и мужья…  Он один не шел… И затужила,  и развеял ветер плач твой тихий  по степным сединам ковыля.

1998

Эти стихи написаны по воспоминаниям бабушки. Я их читала для ветеранов на митинге в День Победы в деревне, где прошло мое детство. Ветераны плакали и подходили меня обнять. Я была счастлива, что могу хоть чуточку поблагодарить людей, отстоявших для нас мир и жизнь, теперь стареньких…

 

РУСЬ КОЛОКОЛЬНАЯ

 

I. Начало

1

 Новорожденную Русь  спеленали ясны зори  на святой земле,  на просторе.  У державы должна быть душа,  у нее должен быть голос.  Небеса благовестит заря,  от земли прорастает колос.  Еще не было ни царств, ни имен,  еще не было ни войн, ни врагов.  Было слово Бога.  А прежде слов  была музыка Божья —  звон.

2

 Колокол — незримый меч,  славный витязь поднебесный.  Грянет бой с багровым бесом —  будет ярый звон греметь.  От напасти защитит,  мрак сожжет огнем рассвета,  сохранит от лихолетья.  Колокол — незримый щит.

3

 Сердце — маленький колокол —  бьется в каждом живом создании.  Вот один из ключей серебряных  к тайне великой.  Колокол — большое сердце —  бьется на каждой звоннице.  Скорбит и ликует,  молится и верит в добро,  зажигает пречистый свет  в горнице души.  Оттого что колокол — сердце.

4

 Как пришла беда,  чумовая хворь —  мудрый князь велел,  чтоб по храмам всем  благовестили сорок зорь.  Сорок дней трезвон,  пресвятой канон.  Сорок белых зорь  славят лепоту.  Сорок алых зорь  звонари в поту.  Сорок ясных дней  воспевают свет.  Сорок злых ночей  отступает смерть.  Боже, исцели!  До краев земли  щедрый звон разлит.  И уходит хворь,  подобрав подол,  за крутой овраг,  за дремучий мрак.  Трясовица, сгинь.  Благовест. Аминь.

 

II. Угличский колокол

1

 Как над Угличем вставала заря,  было небо в облаках расписных,  что заморский драгоценный ларец.  Это небо возносило венец  над царевичем веселым, младым.  А судьба его вилась уж как дым,  изгорала жизнь свечой восковой.  То не алые цветы —  кровь на мостовой!  Свет-царевич — ровно голубь в силках,  в синем взгляде догорает тоска.  Он запутался в чужой подлой лжи,  грудью белою упал на ножи!  А заря над ним  ангельский венец вознесла…  Бейте в сполохи-колокола!  Увела царевича  смерть-царевна.  Плакал колокол,  рокотал гневно.  Душу голубиную  в небо ясное провожал,  а народ на площади  криком созывал…

2

 Убийцы по кровавому следУ  скулят как псы и всем грозят расправой.  Казните колокол — он прокричал беду.  Казните ночь — она надела траур.  Казните солнце: следующим днем  оно закрыло болью лик пресветлый  и не сияло светом и огнем,  а стало сивым погребальным пеплом.

3

 Мы острожной дорогой идем сквозь чащобу и топь,  волоча на плечах стопудовую гирю.  Мы молчим, но многих берет оторопь:  что-то сломано в непутевом мире!  Тот, кого мы тащим на плечах — тоже каторжник,  самому не дойти до тюрьмы, хоть он не калека.  Эх, каких только нету глупых и диких чудес:  этот ссыльный — колокол с душой человека.  А может, и не человека, а ангела…  Нас сорок братьев, ссыльных. Мы делим хлеб и ночлег.  А когда от конвоя тайком раздобудется водка,  мы ее делим, как горькое горе, на всех.  И колоколу тоже — в безъязыкую глотку.

 

III. Китеж

1

 Древле половец и варяг,  лютый варвар, безбожный враг,  Русь топча погибелью страшной,  осадили черных коней,  попритихли в злобе своей  пред сосновой храмовой башней.  Их вожак прохрипел: не сметь!  Свой кистень уронила смерть.  И, что реки мутные, вспять  откатилась степная рать,  в свят ковчег не посмели внити.  Русь сберег нерушимый Храм,  величавый, как белый витязь.

2

 По рождению — русский князь,  а по сердцу — безумный хищник,  перегнул, как блудницу, власть,  и, кровавым смехом давясь,  по Руси заплаканной рыщет.  Вздрогни, колокол вечевой,  воин Света, Божий глашатай,  несказанный, дивный, крылатый!  Крикни, колокол вечевой  на сосновой храмовой башне —  Русь святую скликай на бой,  озари вековую чащу!  Древний колокол вестовой,  изойди, яко кровью, звоном!  А не то — обезглавят Русь,  сапогами пойдут по иконам.

3

 Мастер Зодчий ударил в колокол,  как врага ударяют в грудь.  Русь, не стань безчестной невольницей!  Храм, добычей врага не будь!  Застонал царь-лес, сосны ожили,  расплескалось во звонах небо.  Русь родимая, правда Божия,  не ломайся краюхой хлеба!  Не ломайся краюхой стыдною  за деньгу, за пятак иудин.  Палачи святыни не видели,  они мерят, сколь верст тут будет.  Этих сполохов враг хоронится,  этот звон обратился в пламя.  Лебедица, белая звонница,  заслоняла Волхва крылами…

 

IV. Русь убитая

1

 Убили Царя — лебедя белого,  с ним лебедушку и пятерых лебедят.  А колокола дерзкие, смелые  на всю страну об этом кричат.  Затянулась гульба егерей шалых:  ну-ка, царскую Русь — до кости, дотла!  Всё что нам вместо совести — спать мешало!  Храмы сжечь, разбить колокола.

2

 «-Брат, держись!  - За что? — Да хоть за ветер…»  У рабочих вместо лиц слепая мгла.  Я подслушал — говорили на рассвете,  с башен падая крутых, колокола.  «-Брат, держись. Звонарь подаст нам руку.  - Врешь, вчера убили звонаря.»  И глядеть боялась на ту муку  в волчьей боли тусклая заря.

3

 Горевала лебедушка-колокол  на вершине казненной звонницы:  мне бы падать хоть в землю вольную,  на пречистом лугу упокоиться!  Горевала лебедушка-колокол:  мне упасть, умереть не страшно.  Лишь одно до озноба горестно —  что бетон и асфальт под башней.  Мне бы в травы упасть высокие,  мне б в седую полынь с крапивою,  чтоб омыли земными соками  тело медное, в кровь разбитое.  Оторвут от небесной просини,  как от корня траву живучую.  Горьки травы в изломе осени.  Мне бы в землю слезой горючею.  Мне бы в травы звездй падучею.

4

 По полям бежит,  аки вражья рать,  злой дурман-трава,  лихоцвет-трава,  черный смех-трава —  сколько хватит глаз,  до самОй межи.  Нива русская  в забытьи лежит,  ни овса ни ржи  не видать.  Там, где колокол-богатырь упал,  звоном изошел,  раскололся оземь —  там и землю ворог лихой стоптал,  лес стоит что крик,  и поля что слезы.  Русь безбожная,  Русь беззвездная,  покаяние  прими позднее,  Русь, детей своих  смилуйся, прости,  зарю новую возвести.  выйдет сеятель  да с зерном в горсти.  Рать колючая  сгинет ровно сон,  встанет рожь могучая  ниве на поклон.  Сполыхнет лазоревый звон…

 

V. Русь воскресшая

1

 На Руси колокола воскресли,  озаряют Божью землю новой песней.  И восходит истинное Слово,  позднею звездой в венце терновом.  Благовесты-изгнанники  в отчий край воротились.  Все, чьи судьбы изранены,  шепчут: Божия милость…

2

 Божий вестник, что сзывает люд  на молитву, иль на брань, на вече,  развяжи от многолетних пут  тягость жизни — сердце человечье.  Медный ангел говорит с людьми,  кличет, бьется, напрягая жилы.  Боль уйми и грех с души сними,  колокольный зов тысячекрылый.  Вновь толпа на площади, как встарь.  В маленьком окне высокой башни  как в пожаре, мечется звонарь,  лик его преображен и страшен.  Всякого коснется вещий зов  и затеплит души — Божьи свечи,  и развяжет чистою слезой  тягость жизни — сердце человечье.

3

 Колокола  Русь отмолили —  из бездны вывели,  у тьмы похитили,  слезами-серебром омыли.  Покаянные да печальные,  как небесных ласточек крики,  отмолили звоны, отзвучали  таинством в Служении великом.  Ныне звоны на заре встают — венчальные,  с Божьим голосом и Божьим ликом.

 

Баллада о двух кораблях

 У берега дрожали два челна,  казались птицами, готовыми к полету.  Лесной реки таинственную зелень  заря преображала в смоль и кровь.  И был один корабль белее снега,  белей берез на солнечной поляне,  светлей улыбки ласковой любви.  Но сплошь в узорах огневых и алых.  То гроздьями целительной калины  и вышивкой на русском рушнике  они казались,  то бедой грозили.  Как лебедь раненый, тужил корабль.  и был второй корабль чернее ночи,  черней пожарища, чернее шали вдовьей,  чернее горя.  Подойдя поближе,  я разглядела, что второй корабль  узорами расписан золотыми.  Но так они на черноте смотрелись  надменно, жутко и почти злорадно,  как золото, добытое неправдой,  как золото, принесшее беду…  В урочный час ты ждал на берегу,  Храмостроитель строгий и усталый.  Ударил колокол протяжно, грозно.  И ты сказал: взгляни на два челна.  Один из них — судьба святой Руси,  который — выбрать мы должны с тобою.  Но поспеши: сейчас враги ворвутся.  Ты видишь, отблеск факелов багровых  уже плывет по медленной воде.  Ты слышишь, бьется колокол, как сердце,  которое готово разорваться.  И мы ушли вдвоем на корабле.  И мы ушли, оставив на погибель  трудом и светом созданное царство,  все храмы, и цветы лесных полян.  Еще корабль не скрылся за излукой —  мы видели, как ворвались враги.  Мы видели, как по заветным травам,  что бережно, с любовью я сбирала,  промчались злые, тягостные кони.  Мы видели, как в Храме пировали  бесстыжею и подлою гурьбою,  как поглумились над твоей работой.  А вещий колокол умолк и треснул  и покатился с колокольни вниз,  как голова казненного на плахе.  Цветы и сосны исходили криком…  И мы ушли вдвоем на корабле.  Нам выбирать пришлось судьбу России.  Мы выбрали кроваво-белый челн —  пречистый свет, и кровь, и Воскресение.  А тьму и золото оставили врагам.  Ты молвил: Возродится Русский Храм!  Захватчики святыни не постигнут.  Пройдут слепые годы лютой боли,  чтоб возродиться смог безсмертный Храм.  И в этот самый горький, тайный час,  когда отчаянье когтило душу,  я ощутила и тебе призналась,  что дышит у меня дитя под сердцем.

 

Стихи из книги

«ТРАВНИК»

 

Папоротник

В лесу тропинка умерла, там темень да седой туман. И папоротник там молчит, как будто раненый титан. Не торопись его судить. Во мгле грехов — да Божий свет, как свет упавших в чащу звезд. Но знайте: мой цветок — огонь, мучительный огонь в ночи. Он до кости сожжет ладонь тому, кто хочет приручить.

 

Полынь

Горькая полынь, боль из сердца вынь. Там, где князь упал со стрелой в груди, горькая полынь сердце бередит. За тебя горю, как во тьме свеча, по следам твоим побегу, крича… Только ту стрелу поздно вынимать. Я земле больной молча поклонюсь, горькою травой в полночь обернусь, во глухой степи, там, где волчий стон, где не слышен свят колокольный звон — горькая полынь на заре болит, горькая полынь память сохранит.

 

Спорыш

Зиму зимовать, горе вековать, обожженные бедой травы клонятся. Солнечный твой смех, первые шаги сохранит спорыш за околицей. Как же я звала, да не сберегла, удержала бы, да руки разжались. Вся земля была в дар тебе дана, да милее небеса оказались.

 

Разрыв-трава

На лугах ищу разрыв-траву. Подняла упавшую звезду — что осколок врезался в ладонь, на пречистых травах кровь. Я не буду для тебя чужой, я не стану для тебя бедой. Губы обожгу разрыв-травой. Никому не сотворила зла. В полночь к черну омуту пришла — утро не найдет следов.

 

Клевер

Молчал янычар над степью, первая рана жгла. И горьким дымком тянуло с разрушенного села. А он всё сжимал в ладони клевера крестик простой. Как будто вспомнил и понял, что стало с его судьбой. Как клевер, был пересажен на камень чужих дорог… Его ведь в купели крестили в той церкви, что утром сжег. Молчал и себе не верил, от боли будто ослеп. Не приживается клевер никогда на чужой земле.

 

Чабрец

Шла Богородица по полю, несла ключи в подоле, да отдала людям вольницу, ключи от небесной горницы — чабрец зацветет на зорюшке, людское излечит горюшко.

 

Подснежник

Хрупким ростком лед разобью, жестокий лед бед и обид. Талой водой горе сойдет с гор и долин, с жизни твоей. Хрупкий цветок кинжала сильней — лед разобьет, растопит снег сердца теплом, силой любви.

 

Сирень

Когда оживает надежда, глядит ясноглазый день, все улицы пенной речкой захлестывает сирень. И травы на пепелищах, и старый уходит страх, и кто-то наивный ищет звезду о пяти лепестках.

 

Рожь

На полях чужих васильки во ржи, белокрылый аист над землей кружит. И на поле моем рожь колосится, и земная радость нам снится. А когда дозреет рожь-матушка и тяжелой к земле склонится — дитя наше на свет родится.

 

Материнка

Молитва матери — сильнее гибели. Мать свет затеплила в далекой горнице, почти ослепшая от лютой полночи — а сын твой на земле не ждал уж помощи. Слова отчаянья с мольбой-надеждою пусть обратит заря в цветы заветные. У края пропасти — последней помощью… Молитва матери — сильнее гибели.

 

Шиповник

Царапнется в руку шиповник, как будто бы просит: живи. Напомнит — ты к жизни прикован молитвенной силой любви. И битые стужею ветви несмело протянет к тебе шиповник — попутчик верный в людской непростой судьбе. Пускай наша участь жестока, судьба всегда западня. Шиповник у сумрачных окон тебе напомнит меня. Когда от памяти больно — как ангел погибшей любви, царапнется в сердце шиповник, как будто бы просит: живи.

 

Зверобой (Заворожи-кровь)

На звериной тропе следы, отсвет в кровь. Милосердны встали цветы — зверобой. Раны на теле зверя залижет заря. Лютую злобу людскую примет земля. Кто на живое зарится, прицел раскален злобой… Детской ладошкой застится солнечный зверобой. Рану — зверя ли, воина — травы заговорят. Без меры палящей боли принимает земля.

 

Подсолнух

Раскрой ладони, солнечный цветок, и покажи мне путь туда, где солнце, где у людей закон не так жесток, где Каину спасение дается. Я много лет иду из темноты и верю в горний свет, и верю в чудо. Подсолнух милый, древний страж зари, не предавай, как предавали люди.

 

Одолень-трава

Если в окнах твоих темно, если в доме твоем беда — на слепом снегу под окном расцветет одолень-трава. Земля-матушка, отпусти расцвести и сгореть не в срок на каменьях людских дорог, нераскаянного спасти. Помогу отвести беду, научу одолеть судьбу. Дам ключи от семи замков, от семи твоих лютых бед. Сам себе, как Каин, чужой. Сильный был, да ранен душой. Не тужи, молодой король. Успокою тревогу-боль, отведу людскую злобУ — изойду мольбой на снегу. Отойди от бездны, душа жива! Щит и меч тебе — одолень-трава. Я тебя от ночи уберегу, силу всю отдам — одолей судьбу. Не жалей, что было, да вперед смотри. Кровью в небеса — первый луч зари. Оглянешься теперь, а цветка уж нет, только крестик на снегу, ровно птичий след.

 

Гроздь рябины

Над дальним яром горькая, поздняя сердце пронзает рябина к осени. Алою нитью — грусть журавлиная… Похороните в бусах рябиновых!

 

Вербена

Есть в лугах трава — будто волчий след. Про нее молва, что хранит от бед. От людской злобЫ, от лихой судьбы, от шальной стрелы. Только нет травы, силы нет земной — душу мне сберечь от себя самой. Не свернуть с пути, с каждым днем больней вдоль обрыва гнать золотых коней…

 

Барвинок

У цветка поминального ласковый взгляд. Зацепился за жизнь, а корни дрожат там, где в жилах земли бродит темная боль, где окончились счеты с упрямой судьбой. Я к цветку припадаю с безумной мольбой: забери меня в черную землю с собой, отпусти меня в дикое небо — домой. На земле неприютно, нет мне дальше пути, те, кого я любила, у корней твоих спят. За оградой суровой меня приюти… У цветка поминального ласковый взгляд.

 

Горец змеиный

За жизнь непокорно, правы ль, не правы, цепляются корни змеиной травы. Я гадина людям, змеища и тварь, так хлещут, чтоб хлынула кровь-киноварь. Но я выживаю, палима молвой. Приду я лечиться змеиной травой. И гибкая змейка с отливом в медь вкруг рук обовьется, в глаза мои взглядом вопьется и шепчет: не дай умереть живой и кричащей душе своей. Ведь Бог прощает и зверей, и змей. Но я не змея. Не встану с колен у подножья креста. Я зла никому не желаю, дорога моя проста. Я не предатель — душа чиста. От ненависти, от горькой молвы поможет ли — шелест змеиной травы?

 

Медуница (Жалость-трава)

Куда ни одна не доходит тропа — там раненый ангел на травы упал. Под сердцем осколок людского свинца. Расколотым куполом — небеса. Но беда забудется, простится. Силой жизни, тайною земной там, где крылья стали тихою землей, ласковая встала медуница.

 

Ночная фиалка

Цветы ночные боятся солнца, и слепнут в полдень. Они таятся от чьих-то жадных, бесстыжих взглядов. Ключи земные — июньской ночью пречистым звездам они открыты. Но гнутся болью к земле холодной под тяжкой ношей клеветы, раздора — «цветут, мол, ночью, значит, от беса»… Вот так же люди смешать сумели любви святыню с грехом звериным. Ключи земные — они открыты тому, кто любит, тому, кто верит.

 

Страстоцвет

Цветами, как криком, исходит земля… Сын Божий воскреснет, прольется заря. Ты грешную помнишь, упавшую ниц… Любовь сильнее гробовых темниц.

 

Сон-трава

Прошло косы острие по сердцу, по нервам вен. Плоть, срезанную живьем, косивший не пожалел. Душистая сон-трава роняет свои покрова — как взгляд пресветлый потух… Какую нежность таит пьянящий, чуть сладкий дух. Роса — что капля крови у губ, жарчее огня… Я помню, как сон-трава ласкалась ко мне на заре, все боли мои взяла, отбросила в землю грех. И лег туман, как покров на плечи грустных лугов. И озеро стлалось у ног, не помня полночных тревог. Рассвет мерцал, как алтарь…

 

Лесной колокольчик

Звоны Китежа с луга ближнего принесла заря лебединая. Колокольный звон роковых времен сбереги, земля покаянная. …Купола горят, как святой алтарь. Но хохочет враг у непрочных стен. Дрогнул город-царь, да не сдался в плен. Расступись, земля! Озеро, нахлынь! Над водой грустят ива да полынь… …Колокольный звон, звон серебряный подхватили цветы-колокольчики, и печальный сказ из глубин земли через все века оживить смогли…

 

Камнеломка

К живым хочу. К зовущим голосам и теплым ласковым рукам. Землей придавлена — молчу. Упрямо пробиваю тьму, и мерзлый лед, и колкий дерн, всю тяжесть каменной земли. Здесь забывается, что жизнь зачата на крови и лжи и нас не ждет…

 

Оленья трава

Сквозь сумраки древней чащи рассвета купол горит. Выходит олень светлоглазый пригубить родник зари. Но вздрогнули чуткие травы и пронзенная болью земля. В просвете рощи — лукавый свинцовый прищур ружья. Беги, олень озаренный, туда, где рассвет далек, туда, где тропы звериные не встретят людских дорог. След теплый его скрывая, бросаясь в пасти борзым, бьется трава живая, горька в изломе, как дым…

 

Любисток

Только раз уснуть на твоем плече, а потом смотреть в лица палачей. Только раз с тобою зари дождусь, птицей раненой на снегу забьюсь. Не на торжище. Да за любовь отдала судьбу и живую кровь. Не искала зелья, чтоб сбить с пути. Это пламя-зелье — в моей груди. До рассвета счастье, любовь права. А потом обоих суди молва. Только раз уснуть на твоем плече, а потом смотреть в лица палачей. И одной за каменною стеной в горькой памяти говорить с тобой. …А потом очнуться — да все забыть… Снова повстречать — снова полюбить.

 

Повилика

Душа утекает в землю — как кровь в сухой песок. Напрасно искрилось зелье в изломах глухих дорог. Ночь будет — травы иссушит, не пересилить тьму. Я открываю душу, а вам она ни к чему. Слова обернутся криком и сгинут, как кровь в песок… Погаснет зря повилика в изломах глухих дорог.

 

Птичья слепота

А есть прокаженные травы, их надо жечь от корней. Вражда, недобрая слава огня больней. Припасть бы к земле с болью от людской убийственной лжи. Лишь горечь отравленной кровью по ломким стеблям бежит. Неправда, что слепнут птицы, неправда, что яд в цветах. За что ж на ваших лицах отчаянье, злоба и страх… Глядите — сама ослепла. А руку подаст ли кто. Простите… В ответ — горсть пепла сожженных клеветой цветов.

 

Золототысячник

Для униженья придумано злато. Потому и враждуют нищий с богатым. Но есть лишь одна высшая проба: когда за золото совесть не продал. Ни много ни скудно: паромщику — грош. А тыщи златые с собой не возьмешь.

 

Белена

Волчьим глазом горит, страшна, пересмешница-белена. Я пред нею падала ниц и просила убить убийц. Боже, смилуйся, отведи, чтоб не стала злобою боль в груди… Может, Бог простит палачей. Только быть священной земле — ничьей. Русь проказой алой больна. На полях ваших — белена. У порогов ваших домов не отцвесть во веки веков черной горечи белены, благодетели новой страны.

 

Зимовка

[6]

Господи, дай не сорваться до срока, точно убитая ветром свеча… Вьюга сибирская будет жестоко беззащитные судьбы со снегом венчать. Светом душа изгорит — как пред Богом, как восковая свеча в алтаре. Пусть от моей молитвы-тревоги тают снега на заре. Люди ответили: свет твой не нужен, в землю ложись — ты живым не нужна. Колкая вьюга выстудит душу… А завтра утром наступит весна.

 

Мандрагора

Не настигла б ночь — черный ястреб золотую лебедь зари. Что звезда упавшая наземь, ворожбиный цветок горит. Приклонись к земле, спрячься, приворотная ложь! Душу вольную не приворожишь, а приворожишь — убьешь. Нынче выйдет колдунья на разлом четырех дорог — не судите, люди, пусть судит один лишь Бог. Выйдет до свету да станет звать: «Забудь судьбу свою, оставь отца и мать, страстью гибельной приворожен, позабудь со мною свет Божий». Только страсть в ненависть обратится. На лжи, на крови дом не строй — станет темницей. Колдунья слышала голос Божий, оттого и взгляд у нее как нож: душу живую не приворожишь, а приворожишь — убьешь. Оттого приворотное зелье навеки ушло в землю. Слишком велик искус — над чужою душой власть. Сорок дней и ночей потешиться, а потом обоим пропасть.

 

Перекатиполе

Перекатиполе — гнев земли. Материнской болью корни сожжены. видно, отреклась земля — Ева от Каина. Убегаю по полям зверем неприкаянным. Мишенью на стрельбище стальных дождей. Одно прибежище — в костре у людей. Ни раскаянье, ни ангел не спасет. Перекатиполе. Стынет лед. Теплится душа живая подо льдом, мне в волчью полночь снится, что мать простит, и позабытый дом добрым светом озарится. Мне б упасть на ее порог покаянной белою птицей.

 

Лебеда

Лебеда на моей могиле — как седые лебеди — взмах крыла. Нераскаянною легла. Но на небе меня простили: никому не творила зла. Лебеда струится тревожным шелком, стылый ветер шепчет псалом. Лебединую песню слушаю горько. Лебедой прорастает — мое крыло.

 

Живокость

К тебе вернется сила прежняя, поломанное заживет. В горячий камень боль уйдет, в лесную нежиль. Светом боль заговорить — Божье чудо. Ночь разломы забери. У Иуды пусть болит, у Иуды. А к тебе вернется сила — в час зари. И жизнь, что брошена с небес в слякоть базарную, как переломленный хребет, срастить бы заново…

 

Девясил

Выжить рвусь — из последних жил! Да не девять — тридевять сил — боли лютые усмирить, гибель в жилушки не пустить. Есть на дальних лугах былинка, безымянной жизни кровинка — докажи, девяти сил трава, что не гибель, а жизнь права! Мне б не девять — тридевять сил…

 

Калина

Все заповеди покорны любви.

Алые капли наземь падут. Искры пожаров? Жгучая кровь?.. Ягод каленых горсть. Шепот калины в песню вплету. Помнишь — когда-то — в древнем скиту — вздрогнув, впервые встречаю странника пристальный взгляд… Милый! Не ты ли так ласково звал. В темень ушла — обещала: вернусь… В плаче калины — болящая Русь…

 

Мелисса

Мы успели израниться о свое одиночество — лишь тоска-лихоманница в сердце зверем ворочалась. Зачерпну полной горстью родниковую стынь — яко иней на солнце, боль горючая, сгинь. Рвется к небу мелисса, как святая молитва — от тоски лихорадной, от бессонницы жадной, от обиды жестокой освободит, сбережет…

 

Крапива глухая

Ненависть — алый цвет, Жгучий, болезный след — всю на себя возьму. Прощение — ясный свет — вам за то подарю. Отчаянье — черный цвет — всю тягость себе возьму. Пусть лучше вся боль — мне, весь гнев человечий — мне. Пусть будет родным светло: одной мне гореть в огне. Да будьте пред всеми правы, но не судите ближнего. Тоска глухой крапивы в стихах моих горьких выжжется. Ненависть — алый цвет, жгучий, болезный след — всю на себя возьму, отчаянье — черный цвет — всю тягость себе возьму. Прощение — ясный свет — вам за то подарю.

 

Песнь моя — Травник

Травы Божии воскресли в сокровенной моей песне. Да упрямятся слова — чем душа моя жива? — слишком горько… Никнут травы, в гневе темная дубрава: Божий свет не донесла, расплескала, разлила! В чашу, что зовут судьбою, примешала жгучей боли. Белым выплакалась зорям — рассказала свою долю. Двое ранены судьбою, но Любовь спасла обоих. Божий свет не донесла — пусть хоть наземь пролила, встанут белые цветы, и воскреснут все мечты… Прости, знахарская, живая трава, что горечь в словах. Надежда — жива.

 

Терновник

Каин и Авель в землю легли оба — ласковый ангел и тот, чье клеймо — злоба. Младшего принял райский рассвет. Старший скитался тысячи лет. Видишь — терновник над яром горит. Дикий терновник сберут поутру Каин и Авель. Ласково шепчут цветы на ветру — выткал их ангел. Колкие ветви — страданья венец, плач нераскаян. Им завещал — ждал прощенья небес — боль свою Каин. Видишь — терновник над яром горит, как восстающий из пламени скит…

 

Ромашка

Посули, ромашка, мне счастье долгое, или сразу расскажи долю горькую. Я вчера еще была — долгожданная, а сегодня — прочь иди, нежеланная, птицей отпустил меня на все стороны: голубица, уходи в стаю воронов. Посули, ромашка, мне счастье долгое, или сразу расскажи долю горькую. Облетают лепестки, слезы белые… На его крыльце вновь стою несмелая. Я вчера еще была — нежеланная, а сегодня уж опять — долгожданная. Забавляется моими черными косами да смеется: думал, милая бросила. Ох и трудный его нрав, переменчивый. Жаль ромашки убивать — судьбы девичьи.

 

Черемуха

Не зажигайте, люди, ваши свечи, когда черемуха в ночи цветет. Она пречистым светом лечит, в святом огне все наши боли жжет. Черемуха — о, царственная милость — к притихшим нашим окнам подошла. Она шутя метелью притворилась и пахнет юностью, белым-бела. Не зажигайте, люди, ваши свечи и хрупких шелковых не трогайте ветвей. Как строгий терем, от любви светлее Вечность. И от черемухи — еще светлей.

 

Омела

Не хочу быть дикой омелой, быть уродом в людской судьбе. На земле я жить не сумела, лишь смогла коснуться небес. Протянула руку — и небо на ладонь мою, как птица, присело. Но для вас это — смех и небыль. Не хочу быть дикой омелой. Лучше сгинуть метелью белой.

 

Голубика

Не давалась в руки голубика, так манила за собою по тропинке дикой — нитью тонкою, неразорванной уводила на далекую сторону. Там за старой рощей — мое село, не забыло, годы ждало. Шепот слышу: не сгуби свой путь, отчий порог не забудь. Заплутала, аль незваной, нежданной идешь, но по жилке-ниточке свой путь найдешь. Кажется, сквозь годы уводила тропа. Жизнь осталась — горькой ягодой на губах.

 

Канны

Жгучие канны — крик площадей. Рыжий рассвет полоснул по нервам. Расскажите мне сказку про алый цветок, про то, как ангел заколдован в зверя. Расскажите мне быль про тыщи пройденных дорог. Про то, как рыцарь искал падающие звезды. Но они сгорали, не долетая до земли. А которые и долетали, тотчас хватали купцы и убивали, чтоб переплавить на монеты. Жгучие канны далекого города. Кто возвратит нам сожженные годы. Только падшей звездой горит между строк алый цветок.

 

Маки

Помяни меня маками ржавыми, сонной одурью. Над моей разоренной державой хохочут вороны. Комом в горле слова разорваны. Много будет совести продано. И в кострах иконные лики. Сумасшедшая Русь безбожная, кабацкая да острожная, помяни меня маками дикими. На каких хмель-зельях настояна Русь — что из сердца тебя не вырву, как загубленную молитву — лучше вместе с тобою сгину. Русь! Сто лет пройдет — ты поднимешься, первородной силой наполнишься, моей жизнью сполна оплачено воскресенье твое пресветлое. Русь юродивая да великая, помяни меня маками дикими.

 

Кричащие цветы

Говорят, высоко в горах, где живут золотые ветра, где никто не смутит высоты, есть кричащие цветы. Говорят о печальном чуде: их увидишь — весь свет забудешь. Над обрывами, над гнездовьями темноты заря рождает кричащие цветы. Я пошла на их зов, принимая грех. Срывалась, разбивалась — карабкалась вверх. Я такой цветок сорвала и на землю принесла на беду или, может, на счастье. Горней правдой хочу до людей докричаться.

 

Молитва подорожника

Господи, помоги выправиться, силушку собрать — выпрямиться, когда в кровь душа моя стоптана, вбита намертво в землю черную, как гвоздями, конскими подковами, когда и сама почти мертвая… Ждет мою помощь раненый князь, неужели ему пропасть?.. Уже тронула гибель пресветлый лик. А во мне-то сил на один лишь крик. Господи, пошли милости, чтоб воину помочь выправиться. Ему в лютую землю рано еще, он и счастья-то видал — разве краешек…

 

Верую в Лик Твой

[7]

Господи, пришла к Тебе звериною тропой. Господи, пришла к Тебе с простреленной душой. Верую в Лик Твой честный и светлый, верую в дивное Твое воскресение. Верую в доброе Твое слово, отдавший жизнь за нас, непутевых. Верую в Лик Твой, Нерукотворный Спас. В безвременьи диком даждь не пропасть.

 

Ирисы

Притворились ирисы радужными птицами, я одна умею их расслышать песню. Дверь закрыта тяжкая в мир, согретый сказками, в добрый мир чудесный. Как весна искрится — сердце бредит птицами. Люди-то жестоки, лучше сторониться. Тихо, по секрету из осколков бреда сочиню вам песню о стране чудесной. О любви пресветлой и о вере в чудо сочиню вам песню, каяться не буду. Как весна искрится — сердце бредит птицами, я за теми птицами плакала во сне. Весна рассыплет ирисы — обрывки моих дней.

 

Лесной янтарь

Под сумрак ветвей сбегу от людей. Мой ласковый лес, святой мой венец. К шершавой коре на белой заре щекою прижмусь — тоской захлебнусь. Смола на коре светлей янтаря, в ней слезы дерев под солнцем горят. Рубец на коре, на сердце рубец. Кого ты пригрел, мой ласковый лес, люди подчас платили тебе бедой топора, слепые в злобе. Но клен милый рану залижет смолой, и сильным, как прежде, предстанет весной. Слеза на коре светла, что янтарь, в ней сила дерев — примечено встарь. И шепчется лес, и выжить велит. На ранах моих янтарик горит.

 

Алтей

Говорят, будто клад укажет алтей, собирает золото у корней. Земля от боли хрипит — глубоко клады таит, но золото на крови Господь не благословит. Припадаю к земле-страдалице, мне за многих придется каяться. Жизнь мерю лихими верстами, озарен мой путь падучими звездами. Упадет мое слово в землю — прорастет травой богатырской, крепкой помощью против боли. А укажет ли клад, не знаю — не затем живу и сгораю.

 

Лихоцвет

Век мой черный, мое лихолетье! Кличет колокол, хлещет плетью по юродивым площадям. Но я Родины, кровью исшедшей, не обижу и не предам. Век мой, ангел с глазами Каина, лихоцветом горит по окраинам. Солнца лик занавешен теменью. Лихолетье мое, безвременье. Отгорит в огне пожаров лихо, станет на Руси светло и тихо.

 

Евшан-зелье

В белый полдень змеиных свадеб вдоль обрыва брела не глядя. Евшан-зелья венец мне дарован — не грехом, а любовью кровной. А душа моя не заплачет, лишь беду вековую спрячет под змеиный, под белый камень, где мой крик обратится в пламень. Над бездонным озером стыну ненадломленным светлым крином, в белый полдень змеиных свадеб сердце с сердцем поладит. Мне венцом будет евшан-зелье, небо ясное — брачной постелью. Божью заповедь не нарушу, сберегла бессмертную душу.

 

Звездчатка

Голубица, озари крылом старый сад наш, мирный дом. Ясным звездным осенИ крестом. Голубица, сбереги сей дом, звездною травою у крыльца благослови первый шаг мальца.

 

Купина

Медно-алых цветов негасимый покров. Сокровенная купина долей огненной крещена. Красной зверицей Русь обернется… Над пепелищами меркнет солнце. Неопалима, ровно икона, встанет в лучах благовеста-звона — Русь воскресает, ей пламя — что злато, снова крепка она и богата. Как по лугу ступает княжна — Неопалимая Купина.

 

Трилистник белый

Белый трилистник, снежной зари осколок. Белый трилистник, знаешь, мой век недолог. А на губах умирают бессмертные песни. Милый трилистник, я всё же хочу воскреснуть. Белой зимой умирали мои стихи. Сердце свое хоронила у старой ольхи. Белым трилистником нынче взошли мои песни. Но отчего-то мне страшно воскреснуть…

 

Буквица

Жизнью своей, силой добра поделись — с чужим, незнакомым, с тем, кто у гибели на краю. В чащах лесных неприметна трава, да от корней оторвется своих, чтоб ближнему в боли помочь. В буквы Завета сложилась судьба: не бойся душу открыть для добра.

 

Петров кнут

Луч в бездну бросила рождественская звезда. Последний апостол уходит пасти стада. Притихла отара в ложбинах выжженных солнцем гор. И гаснет правда, как забытый в степи костер. И новый Избранник ведет за собой людей — ладони помнят раскаленные иглы гвоздей. Надеясь на ближнего, плечом опереться хочется… Но отрекаются трижды до первого крика кочета. У ночи в звериной полсти новая взорвется звезда. Последний апостол уходит пасти стада.

 

Пшеница

Зерно умрет в земле — чтоб жизнь дать ростку, чтоб рваться к небесам земному колоску. Я от земных корней, я дочь Руси моей. Я в землю упаду — чтоб прорастить звезду, чтоб воскресить любовь, убитую в снегах… Чтоб светлый, поздний кров наш уцелел в веках.

 

Сорная трава

Видно, жизнь моя трава сорная, трава горькая, прогорела ненужной зорькою и упала слезинкой в землю черную. Я ведь зла никому не делала! Что ж цветы мои чистые белые затоптали кони буланые, мою душу, Любви причащенную, обратили в тварь окаянную…

 

Чертополох

1

Зоркий цветок — чертополох. К иглам лихим — сердцем прижмусь. Иглы твои — раны твои. Не побоюсь зоркий цветок в ладонях согреть. Пусть на ладони выступит кровь — алой слезой в землю уйдет. К иглам лихим сердцем прижмусь. Бог возлюбил зоркий цветок чертополох.

2

Милый, мне не надо шелка чьей-то светлой лжи. Мне самой с душою волка под прицелом жить. И в час, когда зарю на небе зажигает Бог, мне ближе всех цветов на свете твой чертополох.

 

«Душа персиянки» — речная лилия

Река привольная, Челны, что лебеди. Не долетит мой плач К родному берегу. Кровавый лик зари Глядится в зыбь реки. Шелка туманные девичьи Родной, сорви, Как дикие цветы, Что вянут на глазах. И в таинство любви Вплетутся боль и страх. Княжну молодую персидской земли С хмельною ватагой своей не дели! С челна лебяжьего Сойду, ненужная — Реки добычею Ко дну жемчужному. Душа персиянская, Любовь бессмертная — , Цветком русалочьим Прибьется к берегу, Свечой негаснущей Над чернью омута.

 

Волчье лыко

 От земных отрывают корней —  как смогу, дотянусь до небесных.  Волчью ягоду ночи черней,  горьку ягоду крови алей,  дивну ягоду снега белей  мать Россия взрастила над бездной.  Эти ветви над волчьей тропой —  как незваные души на свете,  все равно полны силой земной,  все равно в волчью сутемень светят.

 

Одуванчики

Пахнут детством одуванчики, луговые простецы. Это солнца лебединого неокрепшие птенцы. Нехитра краса простая, а душе от них светло. Скоро встанут на крыло — улетят лебяжьей стаей. Не удержишь, не поймаешь — детство ветром размело.

 

Крапива

Дева пряла крапивную пряжу, обереги святые лебяжьи. То сказанье сокрыто в траве, росы теплят целительный свет. И крапива, от века лихая, усмиряла зеленое пламя, вдруг ласкалась к лесной госпоже и боялась ей руки ожечь…

* * *

Клевер о четырех листках — счастливая примета. А я — шестилистник видела! Два листочка сплелись — как влюбленные. И подумать боязно: сорвать, разнять… Солнца луч на них задержался, ласковый. Спасибо тебе, клевер придорожный, за подарок.

* * *

Спорыш цветет крохотными белыми звездочками, доверчивыми. Наклонись, разгляди. Не топчи. Поздно цветет, в осень. Когда все травы уже седые и древние. Почему горец, почему птичий? В деревнях всегда был спорышом. А еще лучше народное название, не всякому нынче известное: детский следок.

* * *

Зеленое воинство крапивы преграждает путь. — Своя, своя. Расступилась огонь-трава, спрятала злые жгучки. Прохожу в тишине, лишь чуть слышно листья шепчутся: своя, жданная.