46
Худо было Лёшке в первые майские деньки – так худо, что он не заметил ни ранней зелени, ни оживления улиц, обрадовавшихся теплу. Жизнь выпала из рук, а может, ушла из-под ног.
Уже не первый день после тренировок, помимо хлеба насущного, он приносил в свою тоскливую комнату немалое количество пива, придвигал к диванчику служивший столом табурет и, не открыв ни одного из имевшихся в наличии гаджетов, ужинал, тупо глядя в окно – на маковки близкого храма. Дядя Миша рассказывал юному Лёшке раз пять весёлую байку о том, как в Климентовском острожке во времена Минина и Пожарского засели поляки с припасами и как были выбиты бравым казачеством, охочим до вражьих харчей.
«Да! Вот здесь оно и было, прямо напротив!» – как-то раз, отхлебнув пивка, сообразил Лёшка и отпрянул. Вдруг померещилось, будто сам дядя Миша, притаившись за шторой, беззлобно и горестно завидует его трапезе.
Явление «призрака», пусть и весьма смутное, впечатлило Лёшку. Он вскочил, прошёл по тёмному коридору и вылил остаток бутылки в раковину. Умылся и, обдумав сложившиеся обстоятельства, ясно понял: если не хочешь стать дядей Мишей, с жалостью к себе придётся завязывать!
Первым делом Лёшка вытряхнул из сумки вывезенные от Спасёновых институтские учебники и распечатки, разложил на столе и, окинув взглядом их удручающий пасьянс, забил в телефон напоминание. Утречком, с семи и до первой малышовой группы, будешь зубрить как миленький. И восстановишься!
Разобравшись с учёбой, Лёшка оглядел комнату. Жалко было отчий дом, но пришла пора проститься. Может, и не случилось бы всей беды, реши он жилищный вопрос вовремя. Жили бы сейчас с Асей в своей квартирке. Значит, так: обои подклеить, окна вымыть, сантехнику вычистить. А документы все у него в порядке. Завтра можно звонить риелторам.
Ещё немного поразмыслив, он вырвал лист из институтской тетради и написал записку дяди-Мишиному наследнику:
«Уважаемый сосед! Я собираюсь в ближайшее время продать свою комнату. Если после вступления в наследство вы тоже будете продавать, давайте согласуем наши действия с целью взаимной выгоды. Прошу вас позвонить мне по нижеследующему телефону или оставить свои контакты (можно на зеркале)».
Гордый получившимся текстом, Лёшка сунул записку под дверь соседа и вернулся к себе. Открыл окно и выглянул. Плотно гудело вечернее Замоскворечье, пахло сыростью и едой – в окрестных кафе гостям подавали ужин. Но родной двор был пуст и спокоен. Зазеленевший тополь – живой мамин посланник – ласковым шёпотом благословил Лёшку на все его начинания. И откуда-то вдруг прибыли силы! В жизни, заваленной буреломом, расчищалась понемногу тропа.
Лешка собрался с духом и сформулировал последнее и главное: настало время защитить своё имя от клеветы!
Как известно, сначала нужно было искать мотив: кому и с какой целью могло прийти в голову покрывать свои тёмные дела его честным именем? Логично было предположить, что это тайный Асин поклонник вздумал оклеветать его в глазах жены. Поклонник-живодёр! Но откуда у неё взяться такому? Вряд ли.
Лёшка открыл планшет и, преодолев брезгливость, разыскал в Интернете площадки, где тусуются звероненавистники. Хмуро прочёл безграмотные и сладострастные исповеди серийных убийц и задумался. Больше всего его поразило, что все эти граждане талдычили о патриотической любви к столице и борьбе за её чистоту, о спасении жителей от угрозы клыкастых тварей.
Никогда Лёшка не питал страсти к животным. Не то чтобы «не любил», скорее просто не выделял им места в сознании. И теперь чем глубже он погружался в тему, тем дурнее ему становилось на сердце – как будто он, такой славный, добрый и справедливый, своей безучастностью принял сторону нелюдей.
Наиболее типичные высказывания с форума Лёшка, скалясь и выпучивая глаза, как будто это могло помочь ему избежать отравления адскими испарениями, скопировал в отдельный файл – для грядущего разговора с Асей. Получилась подборка беспрецедентной силы воздействия. Первый лист с цитатами выглядел так:
«Бродячие собаки живут, паразитируя на человеческом обществе. Поэтому, когда вижу собачку на дороге, дёргаю машину в её сторону – чтоб одной меньше. Конечно, вмятины бывают, и кишки потом противно до мойки везти. Но того стоит. Кстати, появилась мысль: заразить собачку чемнить вирусным, чтоб с гарантией косило. Братья, если среди нас есть медики-химики, поддержите идею!»
«Сегодня убил шмоньку. Шёл на работу, кинулась паскуда, без лая. Как увернулся, х. з., но попал удачно. Шмонька начала кружиться на месте, добил паскуду ногами, обутыми в штурмовые берцы».
«Чем меньше кошек – тем спокойнее на душе. Вчера вот убил одну кошачью тварь палкой (оглушил, потом добил как следует) – и так спокойно стало, хорошо. Сегодня по плану ещё одну надо бы прибить. Пневматику можно использовать, но есть шанс промазать. Буду ещё ядом подкармливать этих мяукающих мразей».
Глядя на этот живой, колышущийся яд, Лёшка впервые подумал, что очевидное безумство «хантеров», как называл себя и товарищей главарь живодёров, обладает негласной поддержкой масс. Сонмы любителей травли и расправы, в разгар сталинизма строчивших доносы, никуда не исчезли. Они по-прежнему растворены в обществе. Но до поры, пока им вновь не укажут «великую цель», функционируют в дремлющем режиме, утоляя жажду мучительства бытовой агрессией против слабейших, включая собственных детей и стариков.
Никогда ещё Лёшку так не накрывало «историческим контекстом». Он читал записи форума и сознавал: питательный слой, на котором во все эпохи взрастало большое зло, был в целости и ждал своего часа.
Вспотев от непривычной работы мысли, Лёшка бросил планшет и прошёлся по комнате. Он понял Асю! Она спасала тех, кто был намечен в жертвы, а он, тупой идиот, мешал ей.
В смятении чувств Лёшка убрёл на кухню. Поставил чайник и, не дождавшись, пока закипит, вернулся к себе. Схватил планшет и снова зашёл на форум. Записи шли бесконечной лентой, но ни в одной из них не было намёка на недавний поджог приюта. Тогда, стиснув зубы, он прошёл процедуру регистрации и написал вдохновенный текст, родившийся сам собой:
«Всем привет! Твари достали настолько, что хочу присоединиться к ополчению. Как мне это сделать? – Пальцы скрючило. Лёшка набрал воздуху и, чувствуя прилив куража, продолжил: – Ходил любоваться разбомблённой базой блохастых в лесопарке. Много тварей уцелело. Если кто курирует это местечко, готов помочь. Сам живу рядом, хочу вернуть родной парк людям».
«Хантер… – усмехнулся Лёшка, закрывая планшет после выполненной работы, грязной, но благородной. – Щас тебе, “хантер”! Чмошник ты – и всё!»
Теперь оставалось держать кулаки, чтобы гад заглотнул наживку.
Следующим утром, прочитав на сайте института правила восстановления, Лёшка почувствовал накат бодрости и отправился на Пятницкую – поймать Асю и доложить ей о ратных планах. С собой прихватил планшет с подборкой «цитат».
* * *
В то утро Ася проснулась с колотящимся сердцем. В глазах было зелено от ярчайшего сна, но она не помнила содержания. В доме пахло свежесваренным какао, как в далёкое зимнее воскресенье, когда все они были детьми.
Ася полежала ещё немного с закрытыми глазами. Вчерашний день, потихоньку выпрастываясь из-под сна, являл ей то один, то другой эпизод. Она вспомнила речи Виолетты, и как сдавала Илье Георгиевичу Пашку, не проронившего за всю дорогу в машине ни слова, даже не попрощавшегося с Дружком. Вспомнила потом, как сперва неуверенно, а затем весело, резко вёл машину Курт, при этом то и дело поглядывая на неё с ободряющей улыбкой. Он совсем не обиделся на неё за побег с разделительной полосы. Ася теперь и сама не понимала – зачем сбежала? В самый тяжёлый, разрушительный момент человек принёс ей свою любовь. «Он мой брат! – подумала она вдруг. – Да, он сейчас больше мне брат, чем Саня!»
Придя на кухню, Ася поняла, что одна в квартире. Софья отвела Серафиму в сад и поехала в офис. От их поспешного завтрака осталась невымытая посуда и немного какао в турке. «Вот и чем ей помешала Марфуша? – раздражённо переставляя посуду в раковину, подумала Ася. – Всё равно её дома не бывает!»
День вступал в силу, возвращая Асе прежнюю душевную ломоту. Даже не подумав о завтраке, только глотнув воды, она собралась в единственное место на планете, где для неё оставалась жизнь. Но сначала – проведать Пашку!
Выйдя на лестничную площадку, Ася увидела, что коричневый дерматин на двери Трифоновых снизу порвался, из-под него голо торчал угол доски; подошла и позвонила. Дверь открыл Илья Георгиевич – не улыбнулся, только сказал со вздохом:
– Проходи, Настюша!
Его чубчик был спутан, во все стороны торчали седые волоски – старик с утра не заглядывал в зеркало.
Ася вошла в прихожую и прислонилась к стенке. В квартире у Трифоновых пахло кореньями, сушёной петрушкой. Илья Георгиевич затеял суп.
– Как Паша? – спросила Ася. – Разболелся?
– Мало, что разболелся. Уехал, – тихо, без привычных восклицаний сказал Илья Георгиевич.
– Скоро всё закончится, не волнуйтесь. К экзаменам будет свободен.
– Я уже не об экзаменах и не о здоровье, – произнёс старик серьёзно и сдержанно, так что Ася с удивлением вгляделась в его изменившееся лицо. В нём не было обыкновенного выражения жалобы. Он говорил так, как будто закончилась вдруг игра.
– Вы с целым миром вступаете в конфликт. А мир – он намного больше, чем вы. Он вас сотрёт, как стёр моего Колю. Изгнал из реальности в воображаемый мир. Там денег нет, ничего нет, зимы по тридцать градусов, сырость. Что он там делает? А вдруг пьёт? Я даже и не знаю. Мучает и себя и нас. Но это ведь уже не человек, а так…
Ася, нахмурившись, слушала небывалые речи соседа. Куда-то делся вдруг смешной состарившийся Пьеро, и она не могла понять – кто зашёл на его место?
– Илья Георгиевич, что с вами? – тихо спросила она.
– Я уже старый, деточка, сердце изношенное, побаливает, – спокойно объяснил он. – Что бы Саня ни говорил… И вот я подумал – некогда мне уже трусить. Надо хотя бы честно смотреть на творящееся. Паша бежит от учёбы, от деда своего – в какие-то собачьи царства, выдумывает себе несуществующие препятствия. И ты тоже, Настенька. Мне Соня рассказала про твой конфликт на курсах. Ты послушай меня: во всех нас нет смирения! Все мы недовольны, требуем, бастуем – и я первый. А надо просто исполнять свою жизнь, пусть это трудно и нудно. В этом нудном труде – наше человеческое достоинство. Настюша, надо себя собрать и жить, ходить на работу!
Раньше Ася смутилась бы и согласилась, хотя бы для виду, но теперь ей показалось стыдно врать, скрывать от старика своё крушение.
– Илья Георгиевич, на какую мне работу? Я всех ненавижу. Всех обычных нормальных людей – не могу видеть.
– И меня? – серьёзно спросил старик.
– Вас нет, потому что вы – Пашин дедушка. И ещё вы хрупкий. Я здоровых ненавижу. Здоровых, жестоких и тупых! Они, когда видят бездомное животное, думают, что это обломок асфальта. Может, у них галлюцинация такая – от здоровья? Подумаешь – обломок асфальта скулит! Они ещё и службу могут вызвать, чтобы его с дороги убрали. Они не люди, Илья Георгиевич. Не люди в том смысле, в каком задумал Бог! – говорила Ася всё горячее и громче. – А если честно, я не думаю, что человек и вообще Божий! Я думаю – мы плод какого-то вынужденного соглашения! Человеческую душу разделили, как Германию после войны! Стал бы разве Бог нарочно в нас зло допускать? Что он, маньяк? Любитель кровопролития? Нет. Просто территорию поделили. Поэтому среди нас есть представители чистейшего зла, чистейшего! И всегда были. И всегда будет бой.
Илья Георгиевич слушал Асю с нарастающей грустью. Он ещё не привык, что младшенькая Настя Спасёнова с пушистыми волосами и нежными веснушками, улыбчивая и восторженная ко всякой мелочи, переродилась.
– Ладно, Настенька, поступай как знаешь, – заключил он со вздохом и даже не стал просить, чтобы Ася в приюте приглядела за Пашкой. Теперь за ней самой нужен был глаз да глаз.
Ася вышла на улицу и на перекрёстке, где обычно переходила дорогу к трамваю, была поймана самым страшным человеком на свете – собственным мужем. На этот раз он не церемонился с ней. Налетел, стиснул плечи и, прижав к стене дома, ткнул в руки планшет.
– Читай! – велел он. – Вот тут читай! Видишь?
Ася незрячими глазами посмотрела в экран.
– Ну! Ты поняла, кто это сделал? И я их выцеплю! Выкурю их – и так придавлю, что мозги наружу полезут! – вполголоса, чтобы не привлекать внимание прохожих, грозился Лёшка. – Поймаю и приволоку тебе – полюбуешься!
Через силу Ася выпила несколько строчек невыносимого текста и подняла глаза на Лёшку. Наконец ей сделалось ясно его намерение. Он собрался свалить вину на шайку живодёров.
– А вот это я! Вот – аватарка с бумерангом – это я! Я к ним внедряюсь! Видишь? – объяснял он, тыча пальцем в картинку.
Лёшкины слова долетали до Аси сквозь гул. Её мучил унизительный плен, из которого она не могла вырваться. Но, если она решила сражаться, ей придётся быть крепкой, и физически тоже! Изо всех сил толкнув Лёшку, она нырнула под его рукой, упёртой в стену, и оказалась на свободе. Планшет упал на асфальт, светофор переключился на красный, но Ася, как тогда, с Куртом, уже была на другом берегу.
Она бежала, не оглядываясь, задевая локтями прохожих. Голос за её спиной, продолжавший требовать какой-то дикой, перевёрнутой справедливости, угас в гуле машин.
Ася не стала обдумывать встречу с Лёшкой – ей хотелось поскорее отдалиться от него и в пространстве и в мыслях. Она жадно смотрела вокруг, стараясь отвлечься на что-нибудь доброе, но не находила ничего, кроме трещин, разбегающихся по некогда милому миру. Огненная и летучая ненависть сопровождала её, вспыхивая то на одном, то на другом предмете. За короткий путь до трамвая она успела проклясть несколько пышущих ритмичными басами машин, неуёмно мигающую вывеску парикмахерской и девицу, на ходу ругавшую свою маленькую дочь словами, каких у Аси дома не произносили никогда.
Возле зоомагазина, где продавался корм и «вкусняшки» для обучения собак, Ася почувствовала тревогу. Отойдя в сторонку, достала кошелёк и пересчитала, что в нём осталось. Совсем немного! Конечно, Софья не даст ей умереть с голоду, но покупать гостинцы собакам будет не на что. Надо было как можно скорее найти работу. Может, Курт научит её, как, не встречаясь с людьми, одинокой «халтурой» заработать денег на аскетичную жизнь?
Ася думала об этом, рассеянно качаясь в трамвае. В этой тихой качке мысли, заваливаясь, касались то Болека, не перестающего её удивлять, то родного растерянного Сани, а то вдруг являлся Курт и одним взглядом, заранее, прощал ей всё, что она ещё натворит.
Ненависть уснула в доброй люльке трамвая. Ася вышла на лесной остановке и, предвкушая крепкие шерстяные головы под ладонями, влажные носы, радостный скулёж и поцелуи, побежала знакомой тропой. Сегодня в приюте у неё было много дел.
Ярмарку запланировали на субботу. Людмила из администрации, с усмешкой напомнив о так и не состоявшихся уроках рисования, всё же дала добро и позволила повесить у входа афишку – точно на место прежней. Её опять пришлось придумывать Асе. На рисунке несколько собак с любопытством выглядывали из калитки огороженного сеткой загончика. «Полцарства – в добрые руки», – гласила надпись, и ниже скромно: «Ярмарка собак».
– Только добавь ещё Мышь, и домики чтобы виднелись – как было до пожара, – сказал Пашка, взглянув на планшет с эскизом.
Ася поняла и кивнула. Государю хотелось, чтобы люди увидели приют, каким он был в пору расцвета.
Пока Ася поправляла рисунок, Пашка, захлёбываясь разошедшимся кашлем, играл со своим лохматым народцем во всевозможные собачьи игры и был особенно щедр на лакомства.
В обед Асе позвонил Саня и счастливым, летним каким-то голосом доложил:
– Я вчера некоторым своим написал – ну, из пациентов, с кем поддерживаем контакт. Сказал, что расформировывается приют и собаки в основном больные и старые. Может, кто захочет дать такому животному любовь, дом? Представляешь, одна отозвалась – Наталья. У самой трудная ситуация, еле начала выбираться. Но готова. В общем, она к вам должна подойти. Полная такая. Я ей телефон твой дал. С Пашкой поговоришь? Или мне?
В условленное время Ася вышла на аллею и на скамье возле мостика увидела женщину. Не полную даже – огромную, словно одетую в надувной скафандр. Ни её возраст, ни подлинные черты лица распознать было невозможно. Она приветливо улыбнулась Асе и грудным, застенчивым голосом поздоровалась.
– Ася, а вы сестра Александра Сергеевича? Похожа! А я Наталья! – сказала она и, с трудом поднявшись с лавочки, громадой нависла над Асей. – Это ведь не я. Я там, внутри! – ободряюще улыбнулась она, заметив скользящий Асин взгляд, и протянула ей пухлую руку. – Мы сейчас гормоны снимаем потихоньку. Я у другого специалиста наблюдаюсь, по профилю, а к Александру Сергеевичу так захожу, за моральной поддержкой. Он говорит: всё получится, к следующему Новому году буду в форме!
По дороге в приют Ася узнала подробности принятого Натальей решения. Получив вчера послание, та первым делом подумала, что всякая информация из уст доктора Спасёнова может оказаться судьбоносной. У неё никогда не было животных, только в детстве кот Барсик. Но теперь хотелось попробовать. Тем более что ей надо побольше гулять. Так что выгуливать с собакой друг друга для неё занятие самое подходящее.
– Я ведь тоже о чуде мечтаю. Об исцелении, – проговорила она с грустью. – Чтобы чудо было, может, и мне надо сделать для кого-то чудо? Вот я как подумала!
Наталья выбрала собаку быстро. Смеясь и смущаясь, замерла в окружении приветливой шерстяной толпы и вдруг указала на Фильку:
– А вот этот мальчик чёрненький – его тоже можно?
Будущих компаньонов познакомили, но пока что Наталья не решалась погладить пса. Филька, подслеповатый и понурый, сидел возле Пашки.
– Он на нашего Барсика похож. Такой же чёрненький, усатый. У меня фото с ним где-то есть. Прямо вылитый! А я взяла отгулы между праздниками, так что как раз есть время привыкнуть друг к другу… – говорила она, робко протягивая руку к Фильке и сразу отдёргивая.
– Как же вы его брать к себе собираетесь, когда вы его боитесь? – с упрёком сказал Пашка.
Наталья задержала дыхание и, напрягшись, как новичок за рулём, решительно погладила Филькину голову. Пёс не возразил. Будущая хозяйка засмеялась и уже вольно, смело почесала его за ушами.
Филька ткнулся носом в торчавший из-под ветровки манжет Натальиной кофты и принюхался.
– А? Рыбкой пахнет? Я рыбку сегодня тушила – будем кушать! Паша, а рыбу ему можно или только корм?
– Вы не берите его сегодня. Походите хотя бы пару дней, пообщайтесь, чтобы он привык, – отвернувшись, сказал Пашка.
– А вот я бы лучше прямо сейчас взяла! – возразила Наталья. – А то вдруг испугаюсь и не приду? Но если уж возьму – вы не переживайте, я ответственный человек, не брошу никогда! – И покраснела.
– Хорошо, берите сейчас, – безразлично отозвался Пашка и направился к ветпункту. – Наташ, расскажи, какие он знает команды, чего любит. Я пойду у Танюльки распечатаю – корм, лечение. Если что по здоровью – сразу сюда! – сказал он, обернувшись и строго взглянув на новую хозяйку. – И вообще приводите его на осмотр раз в месяц. Это обязательно, он старый уже!
– Мы там написали в карте, что ему восемь, – сказала Наташка. – Но на самом деле ему уже десять! – И острыми горестными глазками вонзилась в огромное лицо своей тёзки.
– Ну что ж поделать! – сказала Наталья. – А у меня бабушке вообще восемьдесят семь! Что ж её, выбросить?
Не менее получаса Ася с Наташкой объясняли хозяйке, как следует обращаться с собакой. Продемонстрировали Филькину учёность, расписали меню, собрали поводки и игрушки, дали на первое время корм, вспомнили и положили в отдельный пакет Филькину подстилку. Всё легче будет псу привыкать.
По команде «рядом», проявляя чудеса послушания и лишь иногда оборачиваясь на тающие во мраке старческой катаракты Полцарства, колченогий пёс ушёл с Натальей.
– Счастливо тебе, Филька! – тихо сказал Пашка, когда они скрылись из виду.
Это были последние слова государя на много часов вперёд. Во всяком случае, с людьми он больше не разговаривал. Если обращался – только к собакам. На особо настойчивые вопросы соратников мотал головой – «да» или «нет». Зато кашлял взахлёб, от души. Наташка то и дело таскала ему из домика тёплый чай.
47
Больше в тот день Ася не могла рисовать. Жалость к старому Фильке, попавшему в чужой дом, и к Пашке, переживающему разлуку, заняла её всю, не оставив места для дела. Иногда она поглядывала на тропинку в орешнике, желая, чтобы пришёл Курт. Ася знала: если сам он сегодня в порядке, то неизбежно возьмёт на себя часть её боли. Но Курта не было. Он много работал – навёрстывал, что «проспал». Наконец Ася отправила ему эсэмэску: «У нас забрали Фильку. В добрые руки. Ты придёшь?» Курт ответил сразу. «Бегу!» Ася вздохнула и, почувствовав лёгкость, пошла ему навстречу.
Радуясь вечернему безлюдью парка, она летела по душистой аллее, усыпанной сбитыми ветром ветками. Впервые за день ей захотелось улыбнуться. Она так и сделала и дальше шла, приветливо оглядывая сплетённые с фонарями деревья, пока её слух не уловил шум.
Ася замедлила шаги и поглядела в направлении растущего звука. С боковой аллеи свернул и вылетел ей навстречу юнец на велосипеде. За ним на поводке, хрипя и спотыкаясь, пыталась поспеть старая чёрная собака. Недовольно обернувшись, парень поддёрнул поводок. Собака напружинилась, словно пробитая электрическим зарядом, и ещё несколько мгновений из последних силёнок старалась не отставать, пока не заплелись ноги.
Почувствовав за спиной скулящий буксир, парень затормозил и выругался.
– Встала! Пошла! – процедил он, дёргая поводок.
«Лошадёнка!» – вспомнила Ася кусочек из книги, который однажды вслух прочитал им Пашка. И сразу в груди загорелось тяжёлое и жгучее солнце ненависти.
– Молодой человек, у вас выпало что-то! – окликнула она.
Парень, крепко сложенный, с розовыми мальчишескими щеками, чем-то напомнивший Асе Лёшку, огляделся и, оттопырив губу, принялся охлопывать карманы – всё ли на месте?
Пока он возился, Ася склонилась к распластанной на асфальте чёрной собачке и, не встретив возражений со стороны обессиленного животного, отстегнула поводок. Взмахнула и дёрнула – так что надетая на руль велосипеда петля упала наземь.
Парень бросил копаться в карманах и выдвинул челюсть, соображая, какое ругательство выбрать для милой девушки.
– Сколько лет собаке? Десять? Одиннадцать? – сложив вчетверо поводок и двигаясь на врага, отчеканила Ася. – Ты профессиональный живодёр или любитель? Где ты взял собаку?
Парень наклонил взмокший лоб и ответил бранью, такой ползучей, непривычной для Асиных ушей, что ненависть в груди дала вспышку. Ася стиснула зубы и, взмахнув поводком, хлестнула врага по шее.
И сразу всё переменилось в мире. Тот, кто секунду назад был на коне, запутавшись в стременах, рухнул наземь. Ася опустила руку – лежачего бить нельзя, особенно когда у него в глазах такая упоительная оторопь.
– Больше она не твоя, – подойдя совсем близко, сказала Ася и, оставив поверженного, направилась к собачке. Чернушка – так сразу назвала её Ася – лежала на боку, неподвижно и плоско, как выпотрошенная шкура. Ася села рядом на корточки и положила ладонь на рёбра – есть ли дыхание. Рука слушала неясный гул сердца, а уши в это же самое время улавливали, как позади копошится и бряцает железом человеческое животное, напуганное явлением Асиного безумия. Ну вот – справился наконец с педалями и, тонко стрекоча, истаял.
Когда хозяин умчал, собака вяло заволновалась, приподнялась и, шатаясь, отошла на пару метров – её рвало. «Сейчас умрёт!» – подумала Ася. Ей показалось вдруг, что в этом виновен не только парень, но и она, положившая собаке на бок свою прокалённую ненавистью ладонь. Да – надо было обождать, пока остынет.
Через минуту Чернушка вернулась, как-то глухо, замедленно поглядела на то место, где недавно был велосипед, и легла на бок у Асиных ног.
– Мы тебя запишем в Санин список, где все страдальцы. И пойдём с этим списком к Божьему престолу, – гладя Чернушкину морду, пообещала Ася. – И Он нас примет, как Саня своих пациентов. И всё это закончится. Больше не нужны будут заповеди блаженства – не станет ни плачущих, ни гонимых за правду. Все утешатся.
«Ася, ты обманешь!» – изнутри мутно-карих глаз отозвалась собака, и Ася почувствовала, что теперь – вот только теперь! – действительно сходит с ума. «Сумасшедшая!» – зашуршала вокруг головы сотня невидимых бабочек.
Ася поднялась и, сморщившись от подступающих слёз, позвала: «Мама!» Безлюдная аллея молчала.
– Мама! – громче, сорвавшимся голосом крикнула Ася и в ту же секунду увидела Курта. Он быстро шагал по аллее, невероятный, как всё, что творилось с ней, похожий на встревоженного ангела.
– Он её мучил! – бросилась к нему Ася. – Тянул на велике! Она бежала, старалась! – И, уткнувшись в его плечо, расплакалась навзрыд.
Курт не знал, что произошло, но по косвенным признакам прочёл примерный сюжет случившегося.
– Ты отомстила? – догадался он, гладя Асю по голове. Волосы у неё надо лбом намокли – скорее всего, это был трудовой пот. Может, она гналась за преступником и потом била его кулаками? – Ты чем его била? – спросил он тихо.
– Поводком! – прорыдала Ася.
– Ну и нормально, не переживай.
Ася взглянула на Курта – нет, кроме волшебных волос, ничего ангельского. Сквозь черты лица явственно проступал «ультразвуковой снимок» его истрёпанной во внутренних боях души – светоносные артерии, мутные раны, чёрные отмершие очаги. Этот снимок был предельно понятен и близок Асе, она узнала в нём нынешнюю себя.
– Смотри, Чернушка никак не отойдёт! – кивнула она на собачку, лежавшую на боку и не обратившую ни малейшего внимания на нового человека.
– Ну что, я за Пашкой? – сказал Курт. – Продержитесь?
Прошло несколько минут. Сопровождаемый Куртом бледноватый и хмурый Пашка вынырнул с боковой тропинки и, подойдя, склонился над собакой.
– Это Чернушка! – сказала Ася.
– Хочешь идти сама или отнести тебя? – спросил он собаку.
Поспешно встав на лапы, собака задрала морду и посмотрела на маленького, вовсе не крепкого с виду человека. Пашка присел на корточки и дал ей обнюхать руки, пахнущие неземными лакомствами.
Это был тот великий и священный праздник, ради которого, как теперь казалось Асе, только и стоило жить на земле. Миг, когда обездоленное существо чудом обретало утешение и новую жизнь, из гонимого становилось любимым.
Чернушка решила идти сама. Они двигались к приюту бесконечно долго – так долго, что, казалось, должна была успеть зацвести и осыпаться лесная черёмуха и за ней липы, а там и листва – пожелтеть и осыпаться тоже.
– Паш, а ты ненавидишь людей? – тихо, чтобы не потревожить дурными мыслями лес, спросила Ася.
Пашка мотнул головой.
– А вот я ненавижу, правда! – сказала Ася.
– Будешь ненавидеть – всё вокруг выгорит, – бросил Пашка.
– Да ведь выгорело уже! – воскликнула Ася и рассмеялась чужим смехом.
– «Всё» – это не один приют! Всё – это значит всё! – останавливаясь и свирепо взглядывая на Асю, прошипел Пашка. – Ненавидеть надо зло, а не людей. Вон, спроси у Александра Сергеича! И нечего ржать!
– Достоевскому скажи! Зачем он тогда написал про лошадёнку! – крикнула Ася, но Пашка больше не слушал её. Он нагнулся к собачке и, подбодрив её, свернул на тропу, в юное оперение орешника.
И тут же Ася увидела, что Курт, молчавший во время их перепалки, замедляет шаги.
– Я сейчас! – сказал он. – Только за «маком» сбегаю! А то если мне сегодня дежурить – так хоть поработаю! – И, развернувшись, но ещё продолжая оглядываться на Асю, помчался к аллее.
«Больше не придёт… – подумала Ася. – Наверно, Болек ему запретил разговаривать с сумасшедшими».
В приюте Чернушке дали воды. От корма она отказалась.
– И куда ты её предлагаешь деть? – спросил Пашка.
– Возьму домой, – сказала Ася.
– Вот и бери! А пока держи крепко. Думаешь, её стая прямо так запросто примет?
– А вдруг примет? Видишь, она чёрненькая и морда седая. Может, она вместо Фильки?
– Вместо Фильки? – переспросил Пашка и мутно взглянул на Асю. У него снова росла температура.
– Ну вы дураки! – сказала Наташка. – Какая им разница, какого цвета! Это ж девочка, а Филька мальчик!
Ася посадила Чернушку рядом с собой и подумала, что «дураки» – очень мягкое слово. Пашка, может, и дурак, но она уже давно миновала это безобидное состояние. Теперь имя ей – агрессивная сумасшедшая. И это так страшно, что подкашиваются ноги. Так же страшно, как остаться навеки в том переходе, у «бомжей», где нашла Марфушу.
48
Вовсе ни за каким не за компьютером сорвался Курт, хотя и его прихватил тоже. Он помчался домой за бирюзовыми бабочками – как если бы эта вещица в самом деле была магической и могла спасти Асю.
Чувство, охватившее его после случая с Чернушкой, было примерно следующее: мечта сбывалась, но как-то криво! Вроде бы Ася мчалась к нему в руки – но с таким гибельным ускорением, что могла просвистеть насквозь, как пуля. Теперь его задачей было любыми путями предотвратить катастрофу. Поймать, успокоить и, смирившись, отпустить – вернуть её самой себе.
Занятый благородными мыслями, он прибежал домой, спрятал браслет в карман, схватил сумку с макбуком и помчался в обратный путь. По его расчётам, он должен был уложиться в двадцать минут с копейками, и уложился бы, если бы на повороте с аллеи не увидел женщину, показавшуюся ему знакомой. В первый миг он испугался, затем испытал прилив сочувствия и наконец решительно зашагал навстречу.
По тропинке, косо поглядывая по сторонам, спешила Санина жена Маруся. Невысокие каблучки вязли во влажной земле, тёмные волосы, собранные на затылке, разлохматились на ветру тонкими прядями. Заметив Курта, она пригладила их ладонью.
– Добрый вечер! – сказал Курт, останавливаясь у неё на пути, там, где тропинка подходила к асфальту аллеи.
– Добрый вечер! – пусто улыбнулась Маруся и взяла чуть влево, желая обойти препятствие.
– Ходили посмотреть пепелище?
– Да так… Саша рассказывал, – отводя взгляд и нехотя приостанавливаясь, отозвалась Маруся. – Извините, мне ещё за дочерью в сад! – И попыталась возобновить движение.
– Я думаю, не планировалось, что собаки выживут? Верно? – шагнув поперёк пути, проговорил Курт. – Но какая-то сволочь открыла калитку!
Маруся подняла голову и голубыми камнями глаз уткнулась в лицо врага.
– А вообще зря вы грех на душу взяли! – сказал Курт уже без усмешки, как будто даже сочувственно. – Приют бы так и так отсюда выгнали. Вопрос нескольких недель. Не обязательно было поджигать животных.
Маруся не перебивала его и не возражала, только, упёршись, отталкивалась глазами от его глаз.
– А главное – это было совершенно бесполезно и даже вредно – в плане ваших целей, – продолжал Курт. – Саня только крепче здесь осел. А когда он узнает…
Со внезапной энергией Маруся сделала шаг навстречу и, оказавшись на расстоянии ладони, почти вжавшись в противника, вскинула голову и шепнула:
– Ему неоткуда узнать!
– Думаю, вы ошибаетесь, – возразил Курт. – Конечно, если вы не планируете поджечь и меня.
– Процитировать вам вашу предсмертную записку? Я вытащила её у Сани! – улыбнулась Маруся и вдруг скривила губы. – Так что ты ничего не расскажешь! Трус, убийца, клеветник! – И, грубо оттолкнув Курта с дороги, вышла на аллею.
Курт присвистнул. «Она права. Ты страшный человек, Женька! – сказал ему голос души. – И убийца, и клеветник, и трус. Из-за твоих подлостей Ася сходит с ума. У тебя никого нет, кроме меня, но и я от тебя уйду».
Он знал, что душа только пугает – пока он жив, ей никуда не деться из заточения, и всё-таки ему стало не по себе. Не сходя с места, Курт смотрел вслед бегущей по аллее Марусе – пока не почувствовал, что подошвы начинают утопать в жиже весенней земли. Выбрался из слякоти и по сухим кочкам пошёл к приюту.
Его разрывала смесь чувств. Досада на Саню, что тот проворонил его записку. Ненависть к бесовским сетям, в которые угодил. Презрение к собственному безволию, загнавшему его в эти сети. Удивительно, но никакой злости в отношении Саниной жены он не мог в себе нащупать. Маруся была его сестрой по несчастью. Жалкой преступницей-неумёхой, погибающей от собственных козней.
За время, что Курт отсутствовал, во дворик пришли сумерки. Наташка уехала, Пашка, кашляя и кутаясь в шарф, ждал смены, – нынешней Асе он, видимо, не доверял.
– Ну давай, покеда, утром буду, – буркнул он, заметив Курта, и ушёл, на ходу стягивая резинкой волосы в хвост.
Ася в домике укладывала собак, напевая им тихонько одну из Пашкиных колыбельных – ту, которую однажды они исполнили дуэтом с Мышью. Вокруг лампы со скромным плафоном, освещавшей шахматный павильон, кружились две бабочки. Собаки, устроившиеся под партами на полу, на чистых подстилках, как раненые в переполненном госпитале, услышав Курта, подняли головы. Замелькали хвосты и угольки глаз, выдавая желание пообщаться. Тимка вскочил и, подковыляв, несколько раз ткнулся мокрым носом в руку своего друга.
Из всех собак один лишь Гурзуф не отозвался на появление человека. Бравый на городских улицах и неопрятный, громоздкий в этой маленькой комнате, он дремал в углу, сбив подстилку в комок.
– Как Чернушка? – садясь на лавку рядом с Асей, спросил Курт. – Приняли в коллектив?
– Не съели – уже хорошо. Видишь, со мной.
Чернушка лежала под лавкой, возле Асиных ног и тревожно подняла морду, догадавшись, что о ней говорят.
– А ты-то сама как?
Ася неопределённо повела плечами.
– Приходила Маруся, – сказала она. – Постояла в кустах, как привидение, и ушла. Даже не поздоровалась. А утром меня на улице Лёшка поймал… Я сбежала. Планшет его, наверно, разбила. – Ася вздохнула не полной грудью, с препятствием, и жалобно взглянула на Курта. – Я всё думаю: почему я сошла с ума? Наверно, потому, что это сделал Лёшка. Если бы другой человек, я бы знала – это просто маньяк. Но ведь Лёшку я сама выбрала. И Саня всё радовался – вот простой, хороший человек. Значит, в любом простом и хорошем это может гнездиться?
Ася встала, подошла к окну и, вытащив пластмасску, которой взамен разбитого стекла заложили квадратик рамы, приникла лицом к шёлковому лесному ветру.
– Во всём этом деле нет виноватых, кроме меня, – сказал Курт и сразу понял: этих слов мало для покаяния. Ася даже не прислушалась к ним.
– И не осталось ни одного человека в мире, – проговорила она. – Был Пашка – да оказался маленький. Был Саня – а его Маруся съела с маслом.
– Ладно! Бери Чернушку, и пойдём! – сказал Курт. – Я вас провожу и вернусь, поработаю тут. Софья тебя за Чернушку убьёт, как думаешь?
– За беленькую не убила и за чёрненькую не убьёт, – усмехнулась Ася. – А Марфуша без Гурзуфа тоскует, их нельзя разлучать. Зачем я тогда её забрала, дура бесчувственная? Ещё и у чужого оставила на ночь… – И горестно сдвинула брови.
Взяв Чернушку на злосчастный поводок и заперев шахматный домик, Ася и Курт вышли на аллею.
– На трамвае поедем. Чернушка маленькая – возьму на руки, – решила Ася и дальше всю дорогу молчала. Только на лесной остановке, совсем пустой, сказала: – Ты прости меня, что я тогда сбежала. Конечно, мы с тобой родные души. Два чувствительных нуля понимают друг друга. Раньше меня понимал Саня, но я рухнула намного ниже его понимания. Он разве только пожалеть меня теперь может, как собачку. – И вдруг быстрым движением взяла Курта за руку, спрятала по-детски, ладонь в ладонь и отвернулась.
Безысходность, с какой Ася приняла его дружбу, выбила у Курта из головы все давно придуманные слова. Было страшно держать в руке этого птенца – Асину ладонь. Он думал только о том, как неловким движением не сломать ему лапку или не повредить крыло. И вдруг почувствовал облегчение: о чём ты, брат! Всё, что было можно, ты уже своротил, теперь уж не стесняйся.
– А у Соньки, представляешь, бывший муж всё узнал про аварию, – отняв и спрятав руку в карман пальто, сказала Ася. – И хочет использовать это, чтобы отсудить Серафиму. Я и его ненавижу тоже. Но только это долго не продлится. Мне кажется, то, что из меня с ненавистью вытекает, оно уже не восполняется. Так что скоро я растаю, как Снегурочка. Ну и хорошо – меньше зла натворю, правда? Ты ведь тоже об этом думал, когда… ну, в тот день – чтобы меньше зла натворить? – И подняла взгляд.
Сердце частыми солнечными вспышками зажигалось и гасло в груди у Курта. Почему-то он не слышал ударов, а ощущал их как дробный сигнал семафора, означавший, что настал тот самый миг. Что особенного было в этом мгновении? Весенняя остановка трамвая. Ручеёк рельсов, и по оба берега – лес в светло-зелёной вьюге. Не успеешь моргнуть, как промчатся и прозрачная вьюга, и густое зелёное море – останутся голые кроны. Но ещё пульсирует свет – миг не упущен.
Курт сунул руку в карман. Бирюзовый браслет ожил и потёк между пальцами прозрачными речными камушками.
– Давай меняться. Я возьму твою ненависть. Это такой очень известный приём, ты знаешь, конечно. Вот, пуговицу оторви от пальто и дай – я её раздроблю на мелкие кусочки и потеряю. А тебе в обмен от меня – просто на удачу… – Курт взял Асину руку и плеснул в ладонь небесные камушки. – Я эти часы увидел в Барселоне, в лавочке со всякими штуками, и сразу понял – тебе. Вернее, нет. Я их купил в подарок… ну, не смейся только! – моей душе. Они, правда, не работают. Но это и хорошо. Если нет практического применения – значит, это талисман. Или просто чётки.
Ася перебрала звенья. Наивные бабочки в мареве бирюзы, с песком в прожилках трещин оказались теплее пальцев. Серебряная оправа потемнела. Стрелки на диске цвета старой фотографии показывали Новый год – без двух двенадцать.
Ася присела на корточки:
– Чернушка, тебе нравится?
Собака обнюхала браслет и тихонько фыркнула.
– У нашей бабушки была такая брошка, со стрекозой. Она потом куда-то делась, – сказала Ася, не отрывая взгляд от подарка. И, вдруг улыбнувшись с задором, накинула часы на запястье. Щёлкнула замочком и с удивлением поглядела на дарителя – как вышло, что браслет ей впору? Обычно всё всегда велико.
– Я отвинтил пару звеньев, – скромно признался Курт. – Но это не наручники. Совсем не обязательно надевать. Это как чётки или даже просто…
– Да! – кивнула Ася. – Надо теперь оторвать пуговицу.
Задача оказалась не из лёгких. Ася справилась с ней, уже когда подъехал трамвай. Крепкие нитки не поддавались, пришлось дёрнуть с «мясом». Клок ткани на пуговице мог означать только одно – ненависть вышла из сердца с корнем.
– Ну вот, я стал Болеславом! Класс! – улыбнулся Курт, сжав в кулаке полученную от Аси серую пуговицу.
В трамвае Ася села на одинокое сиденье в конце вагона, пристроив на коленях Чернушку.
Курт видел в окне Асино беленькое детское личико, такое чистое и дорогое. Она смотрела на него без улыбки и без надежды – но как будто с удивлением. Потом вдруг встрепенулась и помахала рукой.
Сердце больше не мигало вспышками, и, кажется, листва потемнела – салатовая дымка ушла, уступая место лету. Но он успел. Он успел, не правда ли? Курт вспомнил, как два года назад свернул с центральной улицы, где вечный шум, и нашёл в тихой лавочке бирюзовый ручеёк. Два года безверия и опущенных плеч – и вот она с ним. Ожесточившаяся, почти безумная – но зато с ним. Утратившая родовую спасёновскую благодать – но с ним, с ним. И теперь, чтобы спасти свою жертву, ему предстояло совершить шаг. Тот, что ещё вчера был немыслим, но сегодня – по силам.
Перейдя дорогу, Курт прошёл по опушке леса и свернул на аллею. Он переживал вдохновенное и собранное состояние, похожее на полёт, когда все реки и тропинки видны, как на карте.
Деревья приветствовали его, Курт чувствовал теплоту их прибывающей жизни. Ему нравилась тускло проглядывающая луна, золотая и стёртая, как фрагмент фрески, и редкий посвист птицы – соловей прочищает горло перед майской своей вечеринкой.
Он шёл, обнимая весеннюю ночь, как в самый счастливый час обнимают возлюбленную, рукою обвив плечо, шагая в ногу, дыша согласно. Естественный наркотик влюблённости вытеснил тяжесть вины. Заметив под фонарём начавшую оперяться берёзу, он подпрыгнул и, ободрав с плакучей ветки несколько почек, разжевал. Вопреки ожидаемой горечи, с умилением почувствовал сладость и свежесть. Берёза не обожгла его – наоборот, приласкала. «О, какая ты хорошая, жизнь!» – мысленно поблагодарил он и вдруг ощутил, как благосклонно на него смотрят глаза учителя – удивительные, тёмные с оттенком зелени и мелькающим в глубине солнцем. Всё-таки у простых смертных таких не встретишь! «Я всё исправлю! – ясно подумал Курт. – Верь мне – я всё исправлю!»
Приняв решение, он вернулся к запертым в шахматном павильоне собакам и, устроившись на ступеньках под звёздным небом, поработал на славу. Код летел, как финал романа.
К утру над лесом распустилось солнце. Навстречу ему из кружева крон зазвенели птицы. Пение и солнечный свет встретились и укрыли сияющим куполом пепелище Полцарства.
* * *
За ночь мысль созрела и предстала перед Куртом в виде взвешенного решения. Расклад выглядел так. Первое: Ася не вынесла разочарования в муже и обрушилась в ненависть. Второе: из-за аварии Софье грозит тяжба за дочку. Курт хотел заплатить по обоим счетам, и как можно скорее. Теперь это казалось ему посильным, более того, желанным, как желанно для альпиниста терпеть лишения, чтобы покорить свою вершину. Главное же – он не мог дальше обманывать Асю.
Внезапная и окончательная честность – бомба, способная накрыть взрывной волной немало судеб, это Курт понимал. Маруся и, следовательно, Саня – вот были ближайшие жертвы запланированной исповеди. Кто, кроме них? Родители. Ещё бы – сын в тюрьме! А хотя, может, и обойдётся.
Оценив список, Курт решил, что должен предупредить Марусю. Это будет по-человечески. В конце концов, не ему бросать в неё камень. Интересно, что она предпримет? Нанять убийцу ей, пожалуй, не хватит времени. Может, попробует отравить?
Утром Курт сдал смену Пашке и, не чувствуя за спиной бессонной ночи, напротив, свежий, как никогда, свернул в противоположную от дома сторону – к бульварчику, где жил Саня.
Рассудив, что Саня уже на работе, а девочка, скорее всего, в саду, он решил явиться к Марусе домой. Однако у соседней девятиэтажки с недорогим супермаркетом в первом этаже Курт замедлил шаги и внимательно посмотрел на двери: почему бы женщине, только что проводившей дочку в садик, не зайти в магазин?
Он вошёл в пустоватый зал и улыбнулся, оценив работу собственной интуиции: в ближайшем к нему ряду Маруся выбирала овсянку. Застопорилась, отошла к стеллажу с вареньями, рассеянно покрутила баночки и снова вернулась к полке с крупой. Наконец взяла гречку и ушла в молочный отдел.
– Можно вас отвлечь на минутку? – окликнул он её, подойдя.
Маруся вздрогнула так, что дёрнулись плечи, и обернулась.
– Ну, в общем, да. Реакция правильная! – кивнул Курт. – Мы тут с вами дел натворили и даже в какой-то мере сообщники. Поэтому решил вас предупредить.
– Предупредить? – быстро переспросила Маруся.
– Да. Вы знаете, я решил покаяться. И, к сожалению, среди прочего мне придётся рассказать и о поджоге. Дело в том, что я всё видел и не воспрепятствовал. Даже не попробовал потушить, из соображений личной выгоды. И поджигателей видел, и вас потом – как вы расплачивались.
– Вы что, не поняли меня вчера? – чуть прищурив каменные глаза, сказала Маруся. – У меня – ваша – записка.
– Почему не понял? Понял! – с готовностью подтвердил Курт. – И очень просил бы вас прийти с ней в суд. Так будет проще растолковать им, что Софья не виновата.
Маруся сглотнула и крепче вцепилась в ручку тележки.
– Записка уже не предмет шантажа, – без капли злорадства сказал Курт. – Вы хоть объясните, зачем вам понадобилось нанимать этих дебилов? Пришли бы лучше, устроили нам скандал. Ну, Сане бы ультиматум какой-нибудь… У вас же кот – вы не можете ненавидеть животных! – И, качнув головой, спросил участливо: – Это было помутнение? Помутнения случаются, я очень могу понять. Но теперь уже, к сожалению…
Он не успел закончить фразу. Маруся, вцепившись в проволочную корзину тележки, упала на колени и, подняв голову, с молчаливой мольбой уставилась на врага. «Ради Саши!» – шепнула она и в тот же миг была подхвачена сотрудником магазина.
– Нет, спасибо, всё в порядке, я споткнулась… – Маруся поправила волосы и, взяв тележку, повернула на другой ряд.
Курт пошёл за ней.
– Пожалуйста! – повторила она, оборачиваясь на преследователя.
– Мне придётся сказать, – твёрдо возразил он.
– Нет! Ради Саши вы не скажете! – Маруся остановилась и схватила руку Курта повыше запястья.
– Ради Саши! – вырвав руку, возмутился Курт. – Повисли на нём, ни черта в нём не поняв, а теперь ещё «ради Саши»! Вы как кухарка из позапрошлого века – на полотне Ван Гога хотите селёдку разделывать!
– За кухарку благодарю. А хотя – мне всё равно… – холодно, уже вполне победив панику, сказала Маруся. – Рассказывайте, и я тоже расскажу. Вы сядете в тюрьму, а Саша меня простит!
– Ну, простит – значит, простит! Кто же против! Это вы тут со мной торгуетесь, а я просто предупредил! – сказал Курт и быстро пошёл к выходу, но возле касс обернулся и, не стесняясь заинтригованных кассирш, прибавил: – И всё-таки! Если вы сумеете тактично исчезнуть из его жизни – я вас не выдам!
Маруся твёрдо катила тележку на врага. На её миловидном лице каменела улыбка.
– С дороги уйдите, молодой человек! Не покупаете – так не стойте!
– Без проблем! Расплачивайтесь! – сказал Курт и, опять не найдя в себе никакой серьёзной злости, только досаду на глупую тётку, вышел из магазина.
«А ведь правда, теперь и меня “закажет”. Эх, Саня, ну ты и дал маху!» – со смехом подумал он.
В приподнятом настроении – как-никак, он приступил к исполнению задуманного! – Курт шагал к лесу, и с каждым шагом сил прибывало. Чувство согласия с собой, осознанного движения духа через любые преграды не шло ни в какое сравнение с той дохленькой физической свободой, за которую ещё недавно он держался так судорожно, что был готов даже на смерть.
Огромная энергия, уходившая на непрестанную внутреннюю борьбу, вдруг высвободилась и оказалась в полном распоряжении Курта. Впервые за много лет в душе не было войны, сжиравшей весь запас жизненных сил. Он договорился сам с собой, наступил выстраданный и осознанный мир.
Теперь ему оставалось прикинуть дату великого покаяния. Сегодня? Завтра? Пожалуй, всё же лучше после ярмарки. Резкая смена правд тяжела для незрелых душ.
49
За последние два десятка лет наступившая весна была первой, проведённой Болеком в России. Возможно, именно этим обстоятельством и объяснялись творящиеся с ним чудеса безалаберности. Забытые пейзажи и традиции, голоса родственников – всё сошлось и взрезало слои памяти. Он оказался в том времени, когда перед ним ещё не было никаких целей – только привольное, не обременённое жаждой успеха узнавание жизни. Это вот уже несколько недель длившееся дежавю по остроте чувств напоминало ему влюблённость.
Вчера на семинаре, объясняя младшим по званию коллегам методы превращения робкого увальня в эффектного оратора, Болек осёкся, не закончив фразу, и долго молча смотрел в зал. Он потерял мысль и даже не озаботился её поиском. Чувство совершенного спокойствия и комфорта перед сотней чужих людей позволило ему вдруг задуматься о реке, которая в этом году – опять без него – вскрылась ото льда, и о первом теплоходе, который уже отчалил из Северного речного порта столицы в направлении Угличского водохранилища. Наконец он наткнулся взглядом на Софью за администраторским столиком, в ужасе смотревшую на него, и вернул себе самообладание. «Извините! – улыбнулся он публике. – Внезапное озарение! Подождёте секундочку, пока я запишу?» И действительно, под одобрительные аплодисменты что-то черкнул на листе бумаги.
– Похоже, эксцентрика становится твоим фирменным стилем, – заметила Софья после семинара.
– Я просто вспомнил, Соня, ведь с чего всё началось? Хотел на майские поехать с вами на Волгу. И вот они уже – майские – почти прошли!
– Это не профессионально! – сказала Софья.
– Абсолютно! – признал он. – Значит, пора заняться чем-нибудь ещё.
В тот же день, как простой смертный, Болек ознакомился с предложениями на сайтах поиска работы. Ему хотелось найти что-то близкое к невыдуманным нуждам – реабилитационный центр, службу экстренной психологической помощи, да мало ли!
Погружение в мир ищущих работу россиян, пусть пока шутки ради, принесло ему странное удовлетворение, должно быть, схожее с тем, что испытывали аристократы, решившие спасаться крестьянским трудом и простой пищей.
Одновременно его мысли были заняты Пашкиным приютом. Прежде чем оформлять в аренду клочок земли, найденный для него одним из благодарных клиентов, нужно было получить одобрение Пашки. Чувствуя необъяснимую робость перед «государем», Болек решил перевесить решение вопроса на брата и вечером, за два дня до ярмарки собак, позвонил Сане.
Тот уже вернулся с работы и, судя по голосу, находился в эпицентре семейных проблем. На предложение Болека посмотреть участок ответил вздохом и паузой.
– Давай. Только совсем пораньше. До работы. После уже не смогу, – шепнул он, прикрыв телефон ладонью.
– Ну, в семь тогда? – сказал Болек. – Я за тобой заеду. На такси от тебя – пять минут!
* * *
Следующим утром такси привезло их в безлюдный проезд между железнодорожной насыпью и длинной чередой заброшенных ангаров. Ветер, пролетая сквозь щели в пустых коробках, свистел с морской лихостью. За ангарами его завывания подхватывал и раздувал на все лады зазеленевший лес.
– Так ты это всерьёз? – проговорил Саня, зачарованно шагая рядом с Болеком вдоль ангаров. Оттого что было утро и воздух ещё хранил золотисто-розовый отсвет, территория показалась ему похожей на гавань южного городка. Они шли против ветра, вздымавшего пыль и обломки веток, один на один со странным пейзажем.
– Значит, смотри, – сказал Болек. – Приют будет зарегистрирован как автономная некоммерческая организация с уставной целью «лечение, временное содержание и поиск новых хозяев» – ну, как-то так. Договор на аренду подписываем от имени организации. Чтобы на проверках всё было в порядке, надо соблюсти ряд пунктов. Зоны для животных. Обязательно карантинная – если новые поступят. Подсобное помещение. Потом, по вывозу мусора нужен договор. Всё это, естественно, займёт время. Так что ваших собак всё равно надо пристраивать, хотя бы на какой-то срок! На данный момент у нас задача – оборудовать площадку. Электричество подведено, водопровод по границе. В «ракушке» можно устроить склад инвентаря и кормов, – говорил он без остановки, словно боясь, что в паузу Саня каким-нибудь трезвым словом разобьёт его хрустальный проект. – Не пренебрегайте, кстати, пиаром! Допустим, на корм вы скинетесь, аренда копеечная, ветеринар у вас свой. Но кто будет оплачивать, скажем, сторожа?
– Сторожа? – оглушённо переспросил Саня.
– Ты, пожалуйста, сам всё это Паше передай, ладно? Пусть он съездит, посмотрит, нравится ли ему. А вот мы, кстати, и пришли! Ну что – согласись, великолепно!
Участок, перед которым они остановились, представлял собой несколько соток земли, с одной стороны ограниченных стеной ангара, и с другой – проездом и железной дорогой. Зато две оставшихся стороны выходили на поросший травой и кустами пустырь, перетекающий в лесополосу, – великолепный «выгул»! Деревья в юной зелени гнулись под страшным ветром, едва ли не заглушая шум проехавшей электрички.
В углу участка стоял гараж-«ракушка» с отломанными воротами. Другим «предметом интерьера» оказалось огромное бревно, бывшее некогда старым тополем. Спил от него виднелся тут же, так что нетрудно было представить, каким тенистым и шумным куполом был укрыт пару лет назад этот кусок земли.
– Болек! Как это возможно? – проговорил Саня.
– Вообще-то я предпочел бы сейчас на Волге глазеть на теплоходы. Так я планировал. Я планировал что угодно, кроме того, что пойду выручать стойких оловянных солдатиков! – Болек вздохнул и, присев на бревно, с прищуром взглянул на Саню: – Ну так что?
– Пашка разочаруется, – честно ответил Саня, присаживаясь рядом. – В лесу как в раю у нас было. А тут вон – поезда.
– Разочарование – это привычка сдаваться, когда игра не закончена. И незачем эту привычку поощрять! – решительно возразил Болек. – Или, может, вы надеялись, свору псов пустят в Александровский сад? Саня, твои сантименты всех их ослабляют! Если любишь, будь пожёстче!
Саня вздохнул:
– Пожёстче можно, конечно. Но это уже не то. Всё-таки сама-то любовь – это пух лебяжий. А то, что ты говоришь, – это просто к любви примешиваются другие элементы – рациональность, ответственность, и получается такой сплав…
– Чудесно! Пусть все умрут, главное, чтоб на перине! А как же ты Пашку заставляешь математику учить? Лечишь ты как? Пухом?
Порывами ветра по участку носило лист картона. Он взмывал и падал, отлежавшись, начинал волочиться по земле, перекувыркивался и снова взмывал. Саня молча и как будто с виной наблюдал за нелепым танцем.
– Короче! Не нравится ему – пусть работает и добивается лучшего! – заключил Болек. – А пока и здесь хорошо. Можно врезать в забор калитку – и будет прямой выход к лесу. А если железная дорога смущает, то зря! Это практически море с кораблями!
Он встал и, поймав танцующий лист, отнес за «ракушку». Теперь, без свидетелей, можно было поговорить о личном.
– Ты, Саня, не сердись на мой тон! У меня тоска! – сказал он. – Мне кажется, я проживаю историю мытаря. Брошу деньги на дорогу и пойду в социальную службу, в какой-нибудь реабилитационный центр. Как думаешь, возьмут меня с моим резюме? Сонька будет рвать и метать.
Саня удивлённо взглянул на брата.
– Да ладно, не бери в голову. Это я уж так… Лучше скажи, что про Софью думаешь?
– Про Софью? – переспросил Саня. Мысль о сестре была больной. Как сломавшийся светофор, она мигала в уме, не давая покоя. – Знаешь, я, пожалуй, поговорю с Куртом! – сказал он и вопросительно взглянул на Болека, одобряет ли тот. – Даже если признаваться бесполезно, ну, пусть хотя бы относится по-человечески… И ещё! Ещё одно есть срочное дело! – прервал он сам себя, сбитый накатом новой тревоги. – Ты понимаешь, Илья Георгиевич хрупкий! Я не могу тебе объяснить, но чувствую. Сейчас стал очень хрупким! Мне бы его запихнуть как-нибудь в двадцать третью, пролечить! – сказал он и, поднявшись с бревна, сделал несколько взволнованных шагов.
– О! Да ты брат, оказывается, тоже профнепригоден! – поставил диагноз Болек. – Вот что, Саня! Я тебе как врач прописываю с сегодняшнего дня две бесценные вещи. Они тебя вытащат! – сказал он и, приобняв взбудораженного Саню за плечо, повёл прочь с площадки. – Во-первых, тебе надо спать. Хотя бы часов по семь. Прости, сегодня я сам тебя дёрнул. Больше не повторится! А во-вторых, отныне при любом раскладе ты уделяешь пятнадцать минут ресурсному занятию. Думаю, в твоем случае это музыка. Просто садись и вспоминай, что знал. То-то Илья Георгиевич будет рад! У тебя дома есть пианино?
– У сестёр, – отозвался Саня.
– Ну, значит, у сестёр. И всё, забудь о приюте. Я сам займусь. Будет у вас здесь бесподобное Нью-Полцарства! Ну что, вызываю такси или пешочком?
В трамвае, прислонившись плечом к штанге, Саня испытал внезапную благодарность к брату. Музыка! Никто в последние непростые годы не пытался помочь ему и тем более не прорубал перед ним такой широкий, веющий волей выход! Он чувствовал, что Болек прав – ему нужно остановиться и что-то понять. И одновременно видел, что сейчас никак нельзя останавливаться. Какие там семь часов сна! Какое ещё пианино! Делай, что должен, и не раскисай!
Выйдя из трамвая, он глянул на телефоне время и бегом помчался к зданию поликлиники. Уже на ступенях его поймал звонок Николая Артёмовича. «Александр, слушай информацию! – строго сказал его подопечный. – К нам идёт циклон. Метеозависимым велели принимать меры. Скажи там своим!» Саня поблагодарил, и старый воин, соблюдая гордую лаконичность, простился.
50
Проводив Саню до трамвайной остановки, Болек сел в такси и вернулся в утреннее Замоскворечье. После разговора с братом на душе было неспокойно. Вроде бы он делал что в его силах – помог найти территорию, надавал уйму мудрых советов, но его поддержка скользила по поверхности. Проникнуть в суть беды, в её глубинный эпицентр не удавалось. Подспудно Болек чувствовал: тут нужна помощь не делом, а чем-то большим, чем дело. Тем невидимым усилием, на которое уходила без остатка вся жизнь его брата.
Поставив задачу вернуть себе бодрость духа, Болек прошёл по Новокузнецкой, перебежал трамвайные рельсы прямо перед гремящей «Аннушкой» и, оказавшись на Пятницкой, завернул в недавно открывшуюся кондитерскую французской сети. Определённо, столица Франции решила передать привет своему поклоннику – в последний раз Болек останавливался в Париже в доме напротив точно такой же булочной.
Внутри оказалось людно и душновато. Он взял еду и кофе с собой. С бумажным пакетом, хрустящим под ударами ветра, вышел к Большой Ордынке и расположился на скамейке в сквере.
Сегодня утром Москва сияла. Зрелый май лез изо всех городских швов, вспарывал асфальт, кирпичи и штукатурку, валился с неба. Оживлённые, едва ли не праздничные москвичи и гости столицы спешили своими маршрутами. «Надо срочно завести знакомых, чтобы сталкиваться с ними на улицах!» – решил Болек и, прямо на скамейке приступив к завтраку, позвонил Софье.
– Можешь прийти в сквер у Лаврушинского? Надо поговорить. Нет-нет, в офисе исключено, там тоска! Давай скорее, у меня на твою долю сэндвич с сёмгой и миндальный круассан.
Когда Софья пришла, Болек уже покончил с трапезой и, привольно откинувшись на спинку скамьи, полистывал планшет.
– Ну, наконец! – приветствовал он сестру. – Я тут обдумываю, как развязаться со всем, что наворотил. Нужна твоя помощь! Присаживайся! – И сунул ей в руки пакет из булочной.
Софья опустилась на скамейку и положила пакет на колени. Есть ей не хотелось.
После того как вчера вечером она различила на запястье сестры вереницу блёкло-голубых бабочек – знаменитую «душу Курта», последние силы оставили её. Ей почудилось, будто она потеряла что-то дорогое, из детства. В подавленном сознании вперемежку плыли голоса близких. Все они сожалели о её напрасных надеждах и о горестном будущем.
Так прошёл вечер, а утром, столкнувшись в прихожей с чёрненькой собачкой, которую привела Ася, и покорно приняв таблетку против аллергии, Софья отвела Серафиму в сад, вернулась и, зайдя на кухню с немытой посудой, ощутила толчок в сердце. Нет, нельзя сдаваться! Бывший муж обратился в суд по вопросу опеки над дочерью. Предстоит война. Отринуть все глупости и собрать себя к бою!
Пренебрегши кофеваркой, Софья сварила себе крепчайший кофе в турке. Сосредоточенно и сурово, как заправская колдунья, присыпала корицей, бросила ломтик лимона. Глотнула, обжигая губы, и приняла решение: забыть обо всём и работать. Много, с напором, как раньше. Придумать новый проект!
Чародейство дало результат моментально: она ещё не успела допить кофе, а экран звенящего телефона уже высветил номер Болека. Неужели будут хорошие новости?
И вот теперь, выслушав его речь о грядущем закрытии филиалов Студии коучинга, Софья почувствовала, что больше не может бороться.
– Болек, объясни, почему? – спросила она с тоской. – Допустим, ты всё это перерос. Но почему ты лишаешь других возможности развиваться тем путём, каким они сами хотят?
– Это не развитие. Это погружение тщеславного и глупого клиента в ещё большее тщеславие и глупость, – возразил Болек. – Мне тошно, Соня, за свои деяния. Тошно упрощать мир, лишь бы денежки текли. Если бы ещё это стоило труда, а то ведь никакой работы ума! Главное – помнить, что фанат саморазвития умеет считать до десяти. Статейка о десяти пунктах – как победить прокрастинацию. Ещё статейка о десяти пунктах – как развить креативность. Десять минут на чтение пунктов, десять – на написание пунктов, на йогу, на визуализацию, и всё – ты укомплектован! Ты – супердуховный ёжик! И при этом ни малейшего подозрения о подмене. Зачем тратить годы на постижение поэзии, музыки, философии? Есть же статейки с пунктами!
– Но ты же не пишешь никаких «пунктов»! Ты открываешь в человеке ресурсы! – отчаянно возразила Софья.
– Я ничего не открываю. Я удовлетворяю страсть к имитации, – возразил Болек. – Имитация духовного развития, иллюзия движения к цели – и великая пустота в конце.
– Хорошо! Займись преобразованиями! – не сдавалась Софья. – Открой философскую школу, раз уж тебя так переклинило! Главное – не теряй свою публику, сохрани хотя бы базу! Как так можно, я не понимаю? Пятнадцать лет коту под хвост!
– Соня, мне не о чем говорить с людьми. Пара воплей, которые ты сейчас выслушала, – это всё, что есть на данный момент. Я ноль, снабжённый массой полезных приспособлений. Такая же обезьяна, ну, чуть половчее – считаю уже до ста, – улыбнулся он с грустью.
– Найми специалистов! Сделаем новый проект!
– Время пока не созрело, – сказал Болек, окидывая взглядом людный сквер. – Так что спрыгиваем с поезда и айда в детство!
Софья, поняв, что спор проигран, покачала головой.
– Для меня, кроме прочего, это был заработок. Конечно, есть ещё проекты, не пропаду… Нет, вы все сговорились, что ли? Нашли время сходить с ума!
– Соня, мне очень жаль, но я уже посадил самолёт, – сказал Болек и, взяв так и не тронутый ею сэндвич, возобновил завтрак. – Не отрицаю, это была аварийная посадка! – продолжал он, в паузах с аппетитом уплетая бутерброд. – Возможно, я садился в лесу и снёс пару сосен. Зато жив и собираюсь насладиться этим обстоятельством! Прости меня. Я выплачу тебе трёхмесячную зарплату! И давай о чём-нибудь другом. Ты ведь хотела поговорить? Что случилось? – Он сунул недоеденный хлеб в пакет, отряхнул с ладоней крошки и внимательно посмотрел на сестру.
– С чего ты взял?
– У тебя дёргается бровь. Ты хотела поговорить о вероломном Жене Никольском? – спросил он, следя за мимикой сестры. На имени Курта она сглотнула.
– Болек! Оставь свои штучки!
– А чем я виноват? По тебе это видно! Так что случилось?
Софья отвернулась. Ветер сгрёб её волосы и кучей мотал по плечам, не заботясь о красоте.
– Ася пришла с браслетом из бабочек. Я видела их, давно. Он говорил, что купил их в Барселоне, в подарок своей собственной душе. И вот теперь, как видишь, душа нашлась – это наша Ася! А я за него иду под суд. Скажи, ну зачем, зачем я ввязалась? – с горечью спросила она.
– Соня! Ну ведь не за браслет же! – напомнил Болек. – Ты ввязалась просто так, безо всякой корысти. И, кроме того, разве бабочки – это твой стиль? Я вот видел на Тверской авторское кольцо со скорпионом. Изумруды и белое золото. И ещё подумал – надо будет потерять его где-нибудь в районе нашей «банки с детством». Ты бы его нашла во время раскопок, а я бы наврал, что откопал его двадцать лет назад в прибрежном иле. А не подарил, потому что струсил. А? Как тебе легенда? Скорпиончик, кстати, живой – там камни так закреплены, дрожат. – Болек внимательно поглядел на Софью – она совсем растерялась – и сказал задушевно: – Ладно, бог с ним. Может, пойдём побродим?
Ни о чём серьёзном больше не говоря, зато совпав ритмом шагов, охваченные общим тревожно-лирическим духом, они дошли до набережной. Дальше Софье предстояло направиться в офис – исполнять прихоть босса по уничтожению созданного с таким трудом. Болек же собрался посвятить день вопросам аренды территории под приют.
– Не жалей, что выручила Курта! – сказал он на прощание. – А то будешь потом себя винить. Имей в виду: человек с комплексом вины непригоден для счастья. И ещё… – прибавил он тихо, как особо секретную информацию. – У меня появилось предчувствие: в вашей ситуации с аварией назревает вариант «выиграл-выиграл».
Вечером, закончив рабочие дела, Софья не пошла домой, а отправилась на Тверскую, в надежде встретить в одном из ювелирных упомянутое Болеком колечко. В третьем по счёту магазине на вопрос, не у них ли она видела подобное кольцо, продавщица вынула бархатную дощечку: «Это?» Перед Софьей блеснула шкура сказочного земноводного, вечный миг соскальзывания в илистую глушь. Вздрагивал изумруд, в его лесной глубине отражалась млечная россыпь бриллиантовой крошки. Софья примерила – кольцо было в пору – и в смятении ушла.
51
После чуда с Дружком и Филькой ничего волшебного с гражданами погоревшего приюта больше не происходило. Никто не откликнулся на красочные объявления в соцсетях и не забрёл в Полцарства по совету друзей, чтобы взять на попечение какого-нибудь старого пса. Утром Ася говорила с Виолеттой по поводу завтрашней ярмарки, и та расценила случай с Филькой как большое везение. «И не отступайте, раз вам так фартит! Вкалывайте!» – сказала она и простилась с Асей до завтра.
С матерчатой сумкой через плечо, набитой кипой листовок, фотографий собак и прочих «раздаточных материалов», Ася вышла на улицу и направилась по первому адресу в списке. Перед ней стояла задача – обойти как можно большее число зоомагазинов. Субботний день, когда люди, выспавшись и неспешно позавтракав, отправляются за кормом для питомцев, как раз подходил для подобного рейда.
Спросив разрешение у сотрудников, Ася вешала афишку ярмарки, но не уходила сразу, а задерживалась у входа – твёрдо решив в каждом месте отдать не менее десятка рекламок в «правильные» руки.
Ася отслеживала быстрым взглядом входивших и определяла по стуку сердца, перед кем имеет смысл завести проникновенную речь.
«Я ничего не продаю и не собираю никаких средств! – первым делом заверяла она приглянувшуюся персону. – Просто хочу рассказать про наш приют!»
Видимо, в ситуации цейтнота и стресса Асина интуиция обострилась – все, к кому она обращалась, оказались милыми людьми, ни один не «послал» её грубо. Однако и толку не было. И вот в пятом или шестом магазинчике, недалеко от лесопарка – сверкнуло.
Когда в магазин вошла молодая пара, Ася почувствовала вспышку сразу. Никогда ещё ей не доводилось видеть такой красивой четы, двоих людей, совсем не похожих внешне, но слитых в один огонь. Она – веер лёгких золотых искр. Он – пламя тёмное, ало-синее, пограничное с цветом ночи.
Молодая рыжеволосая женщина, с лицом писанным тонкой кистью, как у царевен на шкатулках «федоскино» («барышня» – про себя назвала её Ася), с любопытством взяла листовку, вгляделась в коллаж из грустных собачьих морд и ахнула:
– Смотри, как похож! Вылитый! – сказала она мужу, темноволосому парню с несвоевременной сединой у лба, и ткнула пальчиком в портрет Дружка. – Прямо душа переселилась! Правда? – Спохватилась и обернулась к Асе. – У меня был пёс, такой любимый! Совершенная дворняга!
– Это Дружок, Дружка мы уже отдали. Но тут много ещё… – торопливо заговорила Ася. – Вот посмотрите, пожалуйста! Есть фотографии, а есть вот даже портреты… – объясняла она поспешно и вздрагивающими от волнения пальцами искала в папке нужные картинки. – Это наш приют, Полцарства, – его устроил подросток. Просто нас разгоняют, а так бы он никогда их не отдал, они хорошо жили, получали всё необходимое лечение… – Ася оборвала и испуганно взглянула на барышню. Как сказала ей Виолетта, не нужно раньше времени уж слишком расписывать «минусы» собак. – Вот, смотрите, это наша Василиса! – переведя дух, продолжила она и нашла в папке фотографии и акварельный портрет самой красивой собаки приюта – похожей на колли, с тонкой мордой и восхитительно длинной шерстью.
– Василиса! – как-то странно, словно это имя что-то значило для неё, повторила за Асей барышня и, сведя тонкие брови, поглядела на мужа. – Ну что? Что ты думаешь? Мне кажется, это прямо знак! Давай? Мы же всё равно собирались!
– Две Василисы в одном доме, не многовато? – усмехнулся супруг и уверенной рукой взял у Аси всю папку. На пальце блеснуло обручальное кольцо, свежее, как майская листва. Взглянул на лежавший сверху портрет и обмерил художницу насмешливым, а впрочем, благоволящим взглядом: – Ваш рисунок?
Ася кивнула.
– А лет-то сколько этой красоте?
– Всего шесть! – соврала Ася. – Мы так думаем, что шесть… Точно-то не поймёшь! Очень весёлая, активная! – И, напугавшись, что не вышибет жалости, прибавила: – С очень тяжёлой судьбой. Её хотели усыплять. Она просто болела, но сейчас уже выздоровела… почти… И она танцует! У нас ещё была собака, Мышь, она пела. Но она погибла, когда сожгли приют. А Василиса танцует, когда встречает, – у неё такая шерсть чудесная, чёрная с белой «тесьмой»!
Расплакаться раньше времени было нельзя. Сначала – запудрить мозги, заставить поступить не по разуму, а по сердцу! Видно же: нормальные люди, если уж возьмут – будут любить, заботиться!
По внимательному, одновременно насмешливому и сочувственному выражению на лице молодого человека Ася догадалась: он видит насквозь её старания, но не уличает, а слушает терпеливо.
Что касается барышни, та верила всему и по-детски сопереживала рассказу.
– Ну что? Давай возьмём? – просяще потеребила она руку мужа.
– Ничего не обещаю. Псину надо увидеть лично! – решил глава семьи, и Ася, ещё не веря удаче, взялась царапать на обороте рекламки, как разыскать в хитросплетениях лесных дорожек приют Полцарства. Как в страшном сне, ручка проскальзывала, оставляя вместо синего следа бесцветные вмятины.
– Да не переживайте вы так! Разыщем, – понаблюдав за её стараниями, сказал молодой человек. – Телефон диктуйте!
– В крайнем случае мы на ярмарку вашу придём. Может, так и лучше? Прямо с утра и придём, – сказала барышня, пока муж забивал в айфон Асин номер. – Мы тут неподалёку живём! – прибавила она и ободряюще улыбнулась Асе.
Ася улыбнулась в ответ. Сквозь линзу слёз, наплывом, смазанной картинкой в старой, ещё маминой книжке – она увидела себя Гердой во дворце у принца с принцессой. Вот сейчас они успокоят её, осыплют дарами, дадут карету, и всё будет хорошо.
– Ой, а у нас кошка старая. А собака её не съест? – вдруг заволновалась барышня, и в тот же миг маятник Асиных чувств, достигнув предела любви, развернулся в обратный путь.
Сжав губы, она кое-как сложила распотрошённую папку с рисунками и афишками и, не сказав больше ни слова, лишь мельком кивнув на прощание, вышла прочь. Отчеканила двадцать шагов по ветреной улице и, не выдержав, обернулась.
Супруги тихо переговаривались на пороге магазинчика. Глаза в глаза, сердце к сердцу – шептались о судьбе Василисы-падучей. Ася глядела через плечо и презирала их красоту и нежность друг к другу, всё их влюблённое счастье – за то, что они не придут. А как бы хорошо вышагивала Василиса рядом с ними, горделиво мела бы царственными одеждами…
Нет, не было больше у Аси доверия к себе подобным, и непонятно, где его искать! Прежде с похожими нуждами она бегала в розовую церковь на Ордынке, а если из простых смертных – то к Сане. Но теперь оба адреса казались ей глухими. Прав Курт! В мире больше нет музыки – только шум.
Ася вдела наушники и, включив на телефоне дорожку со звуками леса, принялась печатать Курту сообщение. Почему-то на этот раз слова подбирались с трудом. Она набивала текст и стирала. Наконец написала как есть: «Встретила в зоомагазине двух ангелов. Спустились за мной в ад, как я тогда в переход за Марфушей. Обещали прийти на ярмарку. Не знаю, что со мной будет, если обманут!»
52
В канун ярмарки собак Саня работал. Это был последний трудовой день перед роскошными трёхдневными выходными по случаю Девятого мая. За семейным завтраком, не зная, что ещё придумать, чтобы разбить улыбчивое, ясноглазое и сплошное молчание Маруси, Саня предложил после ярмарки поехать в Калугу. Там жила Марусина мама. Он ожидал, что Маруся отрицательно качнёт головой или, в лучшем случае, ответит кратко: «В другой раз!» – как вдруг она заговорила.
– Да, я как раз собиралась! – свежим голосом произнесла она и, выпроводив Леночку, вернулась за стол и села напротив мужа. – Саша, а ты помнишь, как я пришла к тебе в первый раз? – спросила она, кротко улыбнувшись. – Ну, с дедушкой, которого ещё потом другие родственники забрали?
– Конечно, помню! – подтвердил Саня, с тревогой взглядывая на жену.
– Так вот он был фальшивый.
– Как это – фальшивый?
– Ну, это был подставной дедушка. Незнакомый вообще. Я ему заплатила.
– Зачем? – тупо спросил Саня.
– Я тебя увидела где-то за месяц до того дня, – продолжала Маруся. – Ходила к ортопеду, ну, ты помнишь, моя связка под коленкой. А ты у ступеней трепался с какой-то старушенцией. Плёл ей свои утешения, ну, как ты умеешь. Я сразу влюбилась. Правда! С первой минуты. И начала за тобой шпионить. Я подслушивала, что о тебе говорят люди в поликлинике, на что тебя вообще можно купить. Говорила с вашими администраторшами, в Интернете отзывы изучала… Сашенька, ты пойми, если бы я пришла к тебе на приём со своими мнимыми болезнями, ты бы мной не заинтересовался. Ведь я здоровая как кобыла, меня и пожалеть не за что. Поэтому мне пришлось придумать дедушку. Всё равно ведь моего отца ты не мог увидеть, и никого из родственников с той стороны. А мама меня не выдала бы.
– Маруся, ну что ты придумываешь! Зачем? – воскликнул Саня с упрёком. – Я же помню, как ты переживала, плакала!
– Я плакала от волнения, что провалюсь. И потому, что так было нужно. Ты должен был видеть мою огромную жалость к этому деду, потому что у тебя самого ко всем огромная жалость. Из-за моего горя ты ко мне и расположился. Верно? А дед вдруг сразу переехал к тётке в Ростов – и ты его больше не видел. Ни разу. Я тебе от него передавала поклоны. А на свадьбу он нам прислал рюмочки, помнишь? Я их сама покупала в «Доме хрусталя»! – Маруся рассмеялась и потрепала мужа по руке.
Саня во все глаза, словно стремясь увидеть больше, чем возможно, смотрел на жену. Жалко, не было времени разобраться, он и так уже опаздывал.
– Ладно, Марусь, ерунду ты какую-то говоришь! Давай вечером. И ты всё-таки про поездку подумай, хорошо? – сказал он и, жалея о своей малодушной реплике, но так и не найдя, чем исправить, убежал на работу.
Дикое признание Маруси само по себе не удивило его. Он с первых дней знакомства увидел в общих чертах и добровольно принял изъяны и ранения Марусиной личности. Прояснившиеся теперь подробности не имели решающего значения.
Зная, что всякого рода «копания» не доводят до добра, Саня запретил себе на сегодня охи и ахи и старался думать по существу. В этом смысле несколько часов работы с пациентами оказали ему большую поддержку. Необходимость брать на себя ответственность и принимать решения привела ум и сердце в порядок.
Он вернулся домой не то чтобы успокоенный, но без утреннего смятения, зная, что именно предстоит делать. Его ждал разговор с чужим, непознанным существом, к которому надо было отнестись с уважением и бережностью, не напугать и не обидеть.
У распахнутой двери подъезда его окликнула пожилая консьержка – верная поклонница доктора Спасёнова. В новогодние праздники, на дежурстве, с ней случился лихой гипертонический криз. Позвали Саню – он возился с ней, пока не приехала «скорая».
– Александр Сергеич, а куда ваши-то отправились? Прибежали – смотрю, а через полчаса уж выбегают с вещами. На дачу?
Саня остановился и, должно быть, кивнул, потому что консьержка продолжила:
– Ну правильно, пора уж, погода смотрите какая! Я вот тоже, думаю, отпрошусь на недельку, мне бы надо в Серпухов, к сестре.
Вот и всё. Можно было развернуться и пойти куда глаза глядят. И всё-таки Саня собрался с духом и направился к лифту. Через минуту, созерцая застывший по всей квартире развал – следы спешного поиска вещей, без которых нельзя уехать, он почувствовал вдруг, что его давняя тропа снова под ногами. Снова он сможет жить и действовать прямо, с чистой совестью, без вранья и утайки.
Опустился на диван и, зажмурившись, сжал голову в ладонях – заглушить гремучую смесь облегчения и ужаса. Битва закончилась. Битва была проиграна начисто. Победило зло! А ведь Маруся каждый день говорила ему о любви – и он верил ей, и сам поначалу старался поддерживать в себе это простое, единственно важное чувство. Но нет – их союз не пропустили в вечность. Что за металл зазвенел предательски во время попытки пройти через Врата?
Вспомнив вдруг о коте, Саня поспешно выглянул на балкон – не забыт ли тот впопыхах? Нет – забрали вместе с домиком-перевозкой и мисками. Вернулся и, ещё раз окинув взглядом разгром, понял, что Марусин отъезд не скрывал в себе ни шантажа, ни надежды. Она уехала насовсем.
Звонить было без толку. Он знал свойство жены – заносить в «чёрный список» номера тех, с кем порваны отношения. Периодически в нём оказывались телефоны каких-то дальних родственников, старых калужских подруг. И всё-таки он позвонил. Раз, другой, пятый…
Наслушавшись досыта монотонных гудков, Саня впервые понял масштаб своей вины. Вроде бы ничего он не сделал плохого и всё-таки погубил Марусину душу. А почему «погубил»? – не мог объяснить. Просто легла на сердце нехорошая тяжесть.
* * *
Саня не знал толком, для чего поехал к сёстрам. Скорее всего, ему был нужен «глоток» отчего дома. Взлетев через ступеньку на лестничную площадку и протянув руку к звонку, он почувствовал густой, утешительный запах еды – поджаренного лука и фарша. Дома готовили вкусное.
Дверь открыла Софья, одетая явно не по-домашнему. На ней был чёрный костюм под белую блузку, каблуки, шейный платок. Элегантна, как чёрт, и в глазах слёзы-непроливайки.
– Ты куда? – удивился Саня.
– Никуда. Примеряю, в чём пойду ребёнка отвоёвывать. Надо будет походить в образе, привыкнуть, – сказала Софья.
– Да лучше бы, мне кажется, платье, чтобы по-матерински, помягче… – заметил Саня, растерянно оглядывая сестру.
– Лучше добудь мне справку, что я болею! Что я вообще умерла! – отрезала Софья. – Давай проходи, полюбуйся, как мы теперь живём! – И распахнула перед братом дверь гостиной.
На ковре в обнимку с вымытой, шёлковой и душистой Чернушкой сидела Серафима. Собака передними лапами обхватила руку девочки и держала хотя и неловко, но крепко.
– Саня, смотри! Чернушка не хочет меня отпускать! Хочет, чтобы я её гладила! – крикнула Серафима.
– Я вся на лекарствах из-за этого сумасшествия! – сказала Софья. – Глаза вон, видишь, текут! Ресницы накрасить не могу! Но я уже не спорю. Нет больше сил спорить. Добили уже до конца – всё!
Саня хотел сказать что-нибудь ободряющее – найти для Софьи по пустым карманам этот последний кусок сахара или хоть завалящие крошки, но не успел, захваченный в плен младшей сестрой.
Ася налетела из кухни вместе с душным запахом котлет и обняла брата долгим неподвижным объятием. «Саня! Ну как хорошо! Как хорошо! Люблю! Помоги мне!» – шептала она бессвязно и наконец, забрав, сколько ей было надо, Саниных сил, отпустила.
– Пойдём, посмотришь, что я готовлю для собак! – уже в полный голос сказала она и за руку потянула брата на кухню. – Это им прощальное угощение! – перекладывая в миску первую порцию запечённых котлеток, объясняла она. – Чтобы им на ярмарке не было грустно. Конечно, Пашка меня убьёт, скажет – вредно. Но я как раз хотела такое приготовить, чтобы у людей слюнки текли. Чтобы они завидовали! Понимаешь? И потом, я ведь не жарю на сковородке, а пеку!
Саня молча опустился на стул и подождал, пока его младшая сестра закончит работу.
Сознание, что эту вкуснятину она готовит специально для приютских собак, наполняло Асю восторгом. С остервенелой нежностью она лепила кругляши и укладывала на противень, благословляя каждый. Когда второй лист был задвинут в печь, Ася вымыла руки, настежь открыла окошко и увела брата в комнату – поговорить.
В спальне, так быстро после исчезновения Лёшки ставшей прежней, девичьей, Ася достала из уголка с иконами иерусалимские свечи – давний подарок родителей – и, держа перед собой их связку, спросила брата:
– Давай зажжём? Мне уже очень надо!
– Да, – кивнул Саня. – Я не против! – И с тревожным вниманием поглядел на сестру. После кулинарных трудов цвет её лица был обманчив. Холод и страх оказались прикрыты румянцем.
– Видел мою Чернушку? – заговорила Ася. – Я ударила велосипедиста. Поводком. За то, что он загнал её. И отняла. А ведь, может, это и не его собака, а, например, его бабушки. Может, бабушка плохо себя чувствует и попросила погулять. А внук – просто мелкий придурок. Наврал ей, наверное, что сбежала, и бабушка теперь её ищет, плачет. А я готовлю котлетки и радуюсь, что они не для людей… Ну, ведь пора же, правда? Папа сказал – мы поймём, когда уже нужно зажечь!
Сидя на Асиной кровати, прислонившись друг к другу плечами и держа как-то разом, в четыре руки, так и не зажжённую связку свечей, брат и сестра тихо разговаривали.
– Помнишь, папа сказал, что камень, на который клали эти свечи, – это как раз та самая точка. Она нас связывает с небесным миром. И ещё про Галилейское море… Саня, а Галилейское море – оно ведь не море, а озеро. И наш лес – не настоящий лес, а лесопарк. Но в то же время наш лес – это и Галилейское море, правда? Я очень нетрезво вижу жизнь, да? Я во всём происходящем вижу ещё один слой – или ад, или Божие царство. А надо жить в одной плоскости, как по клеткам на шахматной доске. Вот работа – она не для смысла, а для заработка. Вот бездомная собака – надо её либо пристроить, либо усыпить. Вот муж, который поджёг приют, так плюнь и забудь. Или плюнь и прости. А я выпала из клеточек и попала на изнанку. Да, Саня? Поэтому я так вывернута и так мне темно?
Саня слушал бестолковые слова сестры. Несхваченная мысль бродила по горизонту, как патрульный корабль, то скрываясь в дымке, то снова возникая в поле зрения.
– Ася! Ну что ты всё в себе копаешься! Только сама себя сбиваешь! – проговорил он с досадой на то, что не знает, как разрешить её путаницу. – Завтра ярмарка – вот о ней и думай. Разберём оставшихся по домам и займёмся новой территорией. Кстати, съезди посмотри! А Пашку я у вас конфискую. Пока не напишет ЕГЭ, никаких собак! Всё. Это наш план действий!
Ася отстранилась.
– Ты не понимаешь, – глухо проговорила она. – За мою душу борются. Я чувствую, как внутри, внутри, борются за мою душу! – И вдруг совсем понизила голос. – Саня, меня забрало зло. Оно победило – и я к нему отошла, в качестве контрибуции.
Саня обхватил руками голову, взъерошил волосы и внимательно посмотрел на сестру.
– Ты знаешь хоть одного нормального человека, который был бы доволен собой? Да, это правда, мы рушимся! Из детской святости – в цинизм, в уныние, да! Или ещё во что похуже. Что бы кто ни говорил, жизнь – это сильно наклонная плоскость. Только если человек изо всех сил старается уменьшить скорость сползания, если он жизнь на это кладёт! – Ася, понимаешь, жизнь! – вот тогда, может, и удаётся притормозить. Хотя бывают ведь святые старики, я встречал… – задумываясь, возразил он сам себе. – Из них прямо доброта и прощение… прямо мироточат. Значит, можно всё-таки подняться! – заключил он как будто с удивлением. – В общем, бери ответственность за всё, что с тобой происходит, и трудись!
– Саня, я хочу, чтобы у всех были чистые помыслы, – приткнувшись к плечу брата, сказала Ася. – Помнишь, ты говорил о Противотуманке? Чтобы видеть через завесу смерти? Вот бы чего я хотела. Тогда бы мир стал прозрачный, как сосулька, безо всякой лжи, мути…
– А от меня сегодня Маруся сбежала, – помолчав, поговорил Саня.
– Как сбежала? – рассмеялась Ася от неожиданности.
– Сбежала? Ну наконец-то! – На пороге комнаты, переодетая в домашнее платье, стояла Софья. – Ася, шла бы ты к своим котлетам! Там дым уже коромыслом! – сказала она сестре и, оглянувшись на мгновенно вспорхнувшую Асю, подсела к брату. – Я так и знала! Раз приехал – значит, что-то там у вас. Кто бы тебя отпустил без повода! Так что случилось?
– Я сам не понимаю! – отозвался он, морща брови и потирая лоб, словно разболелась голова. – Не ссорились, ничего вообще. Была в неважном настроении после болезни, молчала. А сегодня прихожу – испарилась вместе с Леночкой, и кота забрали. Консьержка видела, как они уезжали с вещами.
– Но ведь это счастье! – от души сказала Софья.
Саня покачал головой.
– Она, правда, мне утром странную вещь сказала… – припомнил он.
– Да какая там вещь! У неё же пустой котелок! – перебила Софья. – Помолись и перекрестись, что тебя избавили от этого кошмара! И не вздумай за ней ехать! Господи, как я рада! – заключила она и, обхватив голову брата, несколько раз поцеловала в лоб и висок. – Я в гостиной тебе постелю!
– Нет, Сонь, мне сейчас в Калугу. Они там, конечно. Где им ещё быть?
Софья упёрла ладони в бока.
– Ну вот ещё, здрасьте, в Калугу!
Через пять минут Саня уже сидел за кухонным столом, окружённый хлопотами сестёр, и, глядя в Асин планшет, смотрел железнодорожное расписание.
– Позвони Курту, он тебя отвезёт! – сказала Софья, накладывая брату Асины котлетки. – Не электричкой ведь на ночь глядя. Тем более он теперь всех нас до скончания века возить обязан!
– Почему это? – удивилась Ася. – Соня, почему он обязан нас возить?
– Слушайте, хватит, я вас прошу! Ну куда мне столько, я лопну! – постарался замять опасную реплику Саня, но Софья уже решилась. Поставив перед братом тарелку, она взглянула с насмешкой на ручеёк браслета вокруг Асиного запястья и понеслась с горы.
– Потому что, моя наивная, это твой дорогой рыцарь сбил дядю Мишу! Пообедав накануне с бутылочкой. Если ты не в курсе, месяца три назад это была его нормальная практика – ни шагу на трезвую голову! Я была поблизости и, естественно, села за руль, а его выгнала в шею. Правда, ребят, вы меня простите, что порчу настроение. Но я тоже уже устала одна отдуваться. Так что да – вот такой он весёлый парень! И нечего, Саня, мне делать страшные глаза. Пусть она хотя бы понимает, с кем связывается! А то нацепила бабочки и рада!
Ася, посерев, как талый лёд, неподвижно смотрела на сестру.
– Ну что ты смотришь! Ещё в обморок давай упади! – сердито сказала Софья. – Выдавать я его не буду. Хотела Елене рассказать – но нет, не могу! – И, с отчаянием махнув рукой, вышла из кухни.
– Саня! Что же это! – тихо сказала Ася, но брат уже выскочил из-за стола и помчался утешать Софью.
– Ну, сказала – и молодец! Ну что ты плачешь-то! Соня! Ты же у нас ангел могучий!.. – летел из комнаты его встревоженный голос.
Четверть часа спустя Саня умчался на вокзал – успеть на экспресс до Калуги. Котлетки остыли. Ася накормила Чернушку и вышла с ней на тёмный двор. Между домами у бойлерной сохранился небольшой угол земли, где выгуливали собак.
Кружа по пятачку, Ася старалась думать только о Чернушке, о том, хорошо ли ей и что ещё можно устроить для её спокойствия и уюта, но мысли сами сворачивали с дороги. «Вот тебе и Софья! Вот тебе и Курт!» – крутилось в голове. Она думала о Курте безо всякого негодования, только с жалостью к брату по слабой, погрязшей в болоте душе. Ася решила ничего не говорить ему и, главное, не позволять себе презрения, потому что разве сама она лучше? Просто до сих пор ей больше везло, берёг Ангел-хранитель, который теперь, уж конечно, не может пробиться к ней через кольцо зла.
Дома, вспомнив о брошенных на столике иерусалимских свечах, она взяла их и потрогала фитили – тридцать три ниточки. Папа говорил – не развязывать, поджигать целиком. Опустилась на колени перед иконой, углом стоящей на полках с книгами. Взлетающий к Богородице взгляд по дороге зацепил свадебную фотографию (Лёшка с гордостью приобнимает невесту) и ещё мельком – снятую с запястья горстку серебра с бирюзой. Всё это единым кружевом взлетело к иконе. О чём просить? Какой принести обет?
Пока фитильки тлели и разгорались, Ася выключила лампу и осталась в темноте один на один с набирающим силу огнём. Язык пламени высотой с выпрямленную ладонь закачался в руке, и таким же пламенем Асю охватил страх. Пылающий сноп напрямую связал её с той силой, перед которой не врут. Умирают, но держат слово.
Ася ничего не пообещала и даже ни о чём не попросила – просто онемела перед огнём. Может, продлись ещё немного вечность, факел сгорел бы до основания, но что-то вторглось и разрушило сон – в дверь заскреблась Чернушка. Ася сжала фитили пальцами. Пламя поддалось не сразу, а поддавшись, обратилось в густой витиеватый дым.
Без сил она опустилась на кровать и с удивлением – как воздушный десантник, которого ветром сдуло на чужой берег, – поглядела сквозь рассеивающийся туман. Всё стало ясно: вот Пашка, который на днях завалит экзамены и пойдёт в армию. Вот жалкий Курт, которого спасла героическая Софья. Вот Саня, который вечно ничего не успевает, но сам факт его жизни – утешение для всех. А вот и она, Ася, увидела зло и бросила на войну сердце. Тогда как надо было сражаться холодной головой, а сердце сохранить для любви. Но теперь что говорить! От сердца осталась рубленая котлетка с осколками.
Ася помотала головой – вытряхнуть дикий образ и поспешно заняла ум списком дел. Собраться на завтра – всё, что нужно для ярмарки. К Соне подойти и обнять, пусть даже и оттолкнёт. А главное – поставить будильник, чтобы ночью позвонить узнать – добрался ли Саня в Калугу и как там его встретили.
Ничего этого Ася не сделала. Тяжко вздохнув, пошла на кухню, мазнула на сухарик малинового варенья из маминой банки и, вкушая, забылась.
Когда затем она возвратилась в спальню, Чернушка, скромно расположившись на подстилке, догрызала украденные со стола иерусалимские свечи.