Денис лег спать в девять вечера, раньше обычного времени, но не смог заснуть. Навалилась горечь, злоба и тоска. Почему Бог допустил смерть Насти? Почему именно он, Денис, должен был пережить ужас потери дорогого человека? Почему, почему, почему…

Юноша вспомнил, как отправлялся на свидание в тот день. Как прихорашивался перед зеркалом. Как покупал цветы.

Денису очень хотелось заплакать, но он не смог. Слезы вроде наворачивались на глаза, но горечь и тоска так и не выплеснулись наружу, а застряли где-то в горле, тяжестью легли на сердце. «Почему мужчинам запрещают плакать?» — думал Денис, ворочаясь сбоку на бок. — «Стать полностью бесчувственными нам, впрочем, тоже не позволяют. Выходит ни то, ни се. В итоге у большинства из нас к двадцати пяти годам остается одна эмоция — копящаяся внутри, поглощающая все остальное мрачная злоба. Кому это нужно?».

Конечно же, он начал вспоминать Настю. Не мог иначе. И воспоминания эти были отравлены видениями девушки на экране ноутбука, занимающейся сексом с двумя мускулистыми ублюдками. В туалете. И ее расчлененного трупа на столе в темной комнате. Это все было так ужасно, что с трудом укладывалось в голове. Чем он, Денис, всегда стремившийся жить честно, заслужил такое? Видимо, стараться быть хорошим человеком бесполезно. Потому что придут плохие люди и разрушат твою жизнь, в каком-то злобном безрассудстве уничтожат все, что тебе дорого.

Весь их роман предстал юноше в новом, циничном свете. И почему он решил, что их любовь — какая-то особенная? В сущности, их отношения были довольно скучными, банальными и предсказуемыми. В чем, в общем-то, нет ничего удивительного, поскольку люди только на словах мнят себя «уникальными и неповторимыми», в жизни же стараются как можно больше походить на других. Людям не хватает смелости сделать что-нибудь неординарное, даже в любви. Все рано или поздно выливается в мещанскую пошлость. Единственное, что отличало их «лав стори» от миллионов других — они понравились друг другу сразу, с ходу. Можно было назвать это любовью с первого взгляда. Денису не пришлось несколько месяцев корчить из себя невесть кого и натужно выдавливать из себя всякие «ужимки и прыжки», прежде чем девушка, наконец, очнулась бы от какого-то непонятного сна и соизволила заметить его существование.

Потом они встречались, Денис дарил Насте плюшевые игрушки. Она была ласковой и нежной, легко относилась к мелочам, прощала мелкие промахи. Иногда, конечно, посмеивалась над Денисом, и он привык считать, что она умнее его (сейчас он начинал думать, что это были не его мысли, а Настя и другие женщины за всю жизнь попросту сумели внушить ему эту идею). В общем, все как у всех.

И у нее была тайная жизнь, о которой он не знал. Тоже довольно обыденная вещь.

И, в общем, Денису казалось, что их отношения с трудом можно было назвать «любовью». Роман этот протекал будто по заранее написанному кем-то сценарию — причем, сценарист отнюдь не являлся умным, глубоким и оригинально мыслящим человеком. И слишком много было посторонних мелочей, от которых зависели их чувства. Любовь их будто постоянно висела на волоске. Будь Денис чуть менее натренированным, модным, не имей он наработанных навыков ухаживаний, поцелуев и секса — и никакой «великой любви» не состоялось бы.

Еще Денис вдруг осознал с убийственной четкостью — будто кто-то пырнул его ножом из-за угла, — что превосходство Насти над ним объяснялось не тем, что она действительно была сильной или особенно умной, а тем, что он сам был так наивен и так доверчиво отдал ей свое сердце. Настя не пользовалась этим, не издевалась над ним. Но будь он другим, скажем, каким-нибудь «крутым парнем на мотоцикле» (вот уж еще один банальный и предсказуемый типаж!), или олигархом, или хладнокровным бандитом, Настя занимала бы рядом с ним приниженное положение. И, возможно, наслаждалась бы этим.

Как и всякий мужчина, Денис задумался: кем же являлась его девушка? Была ли она вообще какой-то? Есть ли вообще у женщины некие определенные свойства личности, или ее характер так же изменчив, как женские формы, которые, в зависимости от позы, становятся то больше, то меньше.

«Взрослею» — подумал Денис. На губах его появилась новая, горькая и циничная ухмылка. Он провалился в тяжелое полузабытье.

* * *

— Ну что? Пересрались, уроды? Говно за собой оставили?

— Егор Валентинович, вы чего? Все же по уму сделано.

— По УМУ? У тебя, Сережа, и до тюряги мозгов не было, а на зоне последние выбили.

— Егор Валентинович…

— Володя, не надо. Я уже сорок пять лет Егор Валентинович.

— А что, по-вашему, мы сделали не так?

— А ты сам не догадываешься? На войне, видно, тоже мозги выбивают. Девчонку зачем укокошили?

— Следы заметали.

— Какие еще, на хрен, следы?

— Девушка встречалась с продюсером. Сказала, что хочет выйти из бизнеса.

— И что? В первый раз, что ли? Пообещали бы увеличить гонорар, организовать контракт с западными модельерами. В общем, наплели что-нибудь. Всех же обламывали. И эту обломали бы.

— Егор Валентинович, она ни в какую. Уперлась рогом, и все тут.

— Упираются копытом, Сереженька, а не рогом. Ладно. Ты-то, Володя, куда смотрел? Этот на нарах сидел, а ты за Родину воевал. Не дурак.

— Мы действительно не могли иначе. Посулы, угрозы, шантаж — на эту сучку ничего не действовало. Она сначала расплакалась, потом закричала, что выдаст все наши тайны, пойдет в полицию.

— Что она могла выдать? Она что-то знала?

— На сто процентов мы, конечно, не были уверены. В любом случае, девчонка видела и слышала достаточно.

— Да неважно, что она видела и слышала! Понимаешь ты это? Вижу, что не понимаешь. В крайнем случае, вы должны были сунуть ее в машину, надеть мешок на голову, и выбросить в овраг, как обычную проститутку. А не пилить ее на куски. Ты понимаешь, что значит ваша самодеятельность? Теперь у Спирина есть зацепка. Он может связать нашу деятельность с похищением детей.

— У Спирина уже не осталось времени. Он уже давно превысил все разумные сроки предварительного расследования.

— Ты плохо его знаешь. Ему плевать на сроки. Он доведет дело до конца. Дай только повод. Вот что я не пойму, Володя: почему ты начал действовать так грязно? Тебе надо быть осторожней, у тебя жена и ребенок. Кстати, он в каком сейчас классе?

— Второй год отучился.

— Ух ты, маленький совсем. Видишь. А ты с ума сходишь. Эту дурочку надо было убрать втихаря, без шума и пыли, а не кино с ней снимать.

— Америкос же сказал: нужны еще два. Вот, один сняли, остался последний.

— Ага, ясно. Совмещаешь приятное с полезным? Говорю же, с ума сходишь. Тебе это начинает нравиться? Да? Во вкус вошел. Чего молчишь? Володя, сейчас ответственный момент. Еще пара недель — и товар уйдет за кордон. И мы в дамках. Сейчас нельзя лажать. А вы… Так, ты чего притащилась? Кто тебя впустил?

— Никто меня не впускал. Я сама пришла. Могу я хотя бы раз в сутки увидеть любимого мужа?

— Лиза, ты же видишь, у меня деловое совещание.

— Да-а-а? И о чем мы совещаемся? Ха-ха! Опять кого-то укокошили?

— Господи, ну что ты несешь…

— Ой, а то я не знаю. Доброе утро, мальчики! Боже, что я говорю — доброй ночи! А почему, Володя, ты такой побледневший? В пол смотришь, как собачонка побитая. Егорушка тебя отругал, да? Ты на ковер написал? Ха-ха! Ну иди сюда, мамочка тебя пожалеет. Хочешь, сисю дам пососать? Ха-ха!

— Уже нажралась, дура. Смотреть на тебя тошно.

— А что мне еще делать? Все меня бросили, никто не приласкает. С американцем твоим, что ли, целоваться? Он, по-моему, и пизды-то не видел никогда.

— Так, все, хватит. Вышвырните ее отсюда.

— Ой, а вы все такие смешные. Притаились здесь, тихо-тихо, как мышки. «Вышвырнуть»! Я что тебе, вещь? Володя, что ты меня трогаешь? Уберите лапы!

— Лиза, не дури. После поговорим.

— А мне разговоров не надо! Я дела люблю!

— И сделаем.

— Что?

— Все.

— Нет, ну что?

— Что захочешь.

— Я ничего не хочу. Ничего не знаю. Я как ты скажешь.

— Потом, потом…

— Мне не надо потом! Мне надо сейчас! Немедленно! Я…пусти, гнида!

— Уф! Слава богу. Насилу выволокли. Сумасшедшая. Ну что, Володя, Сережа, вы все поняли? Больше чтоб никаких осечек! Достаточно с нас того, что Спирин накрыл квартиру для съемок.

— Вот об этом я и хотел бы поговорить. Где теперь снимать? И кто будет снимать?

— Место найдется. А снимать придется самим. Подключать киношников теперь слишком опасно. Может, они уже под колпаком у капитана. Хотя навряд ли. Но рисковать лишний раз не стоит. На кону огромные бабки. И, так сказать, деловая репутация. Не смейся, Сережа.

— «Самим»! Может, и щенков на вокзале ловить тоже мы будем?

— Какой вокзал, идиот? Там теперь, наверно, менты сутками дежурят. Не удивлюсь, если еще и эфэсбэшники. Нет. Нужно все сменить. Место, время суток, способ похищения. Все нужно хорошо продумать. А времени нет. Проклятье! Ладно. Дальше. Самое важное. За Спириным — следить. Что, где, когда и с кем.

— Он заметит слежку.

— Уж постарайтесь, Сережа, чтобы не заметил!

— Да на кой черт нам сдался этот Спирин? Он ведет расследование практически в одиночку. Ни Кузнецов, ни следователь его особо не поддерживают.

— Это не имеет значения. Спирин лучший сотрудник отделения, и он всегда так работает. Нашей ошибкой было то, что мы крали детей на вокзале, это его территория. В следующий раз работайте на другом конце города. Все ясно?

— Более чем.

— Володя, я на тебя надеюсь. Будем считать убийство девчонки досадной случайностью. Издержки производства, так сказать. На этот раз сделай все без сучка и задоринки. Все, идите.

— Лизу позвать?

— Ни в коем случае. Я занят, и точка. Займите ее чем-нибудь. Лучше пригласите ко мне Билла. Пока Лиза беднягу с потрохами не съела.