18.07.15.

Сейчас уже полшестого вечера. Мама готовит ужин. Отец вернулся с работы полчаса назад. Я слышу, как они смеются, а сама плачу. Я думаю о том, как люблю их обоих. И еще — что я, может быть, больше никогда их не увижу. Я ругаю себя за глупые мысли, и от этого плачу еще больше. Мне больно и одиноко. Я совсем одна в целом свете.

Денис? Он такой наивный и беззащитный. Мальчик, а не мужчина. Он не сможет помочь мне. Я не имею права впутывать его в эту историю. И потом, придется рассказать ему ВСЕ. А этого я никогда не сделаю. Просто не смогу. Я вся дрожу от ужаса, когда думаю, что Денис сможет узнать правду. Он не поймет. Даже я сама себя не понимаю.

Как я могла во все это ввязаться? О чем я думала? Не могу вспомнить. Самое ужасное в том, что я НЕ УВЕРЕНА, что мне что-то угрожает. Наверное, я все-таки во всем ему признаюсь. Денис позвонил мне сегодня утром. Мы договорились встретиться завтра. Утром я пойду к ним и со всем покончу. Приду на свидание уже свободной. И расскажу обо всем, как о свершившемся факте. Да. Просто поставлю перед фактом. Денису придется смириться. Он из тех, кто сможет смириться. А если нет… Если он разлюбит меня… Нет, об этом лучше не думать. Я говорю себе, что жить без него будет выше моих сил, но знаю, что это вранье. Я смогу. Но это будет очень больно. Но лучше все-таки сделать все, как нужно. Я стану свободной.

Да и почему бы ему не простить меня? Ведь все будет кончено. Как говорится, дело прошлое. Наверное, я еще навру. Скажу, что освободилась не за несколько часов до встречи, а год назад или даже раньше. Опять вранье. И так всю жизнь только и будет — вранье, вранье и вранье. Господи, помоги мне.

Мне так стыдно. Другим девушкам не стыдно. Они даже гордятся. А я какая-то старомодная лохушка. Они надо мной смеются, а я им завидую. Такие они все смелые и уверенные! Им сам черт не брат. Палец в рот не клади — руку откусят. И никого они не любят. Зачем я люблю своего парня? От этого только хуже.

Но он все же будет козлиной, если не простит. Хотя поначалу будет злиться. Потому что любит. Я тоже злюсь на него, когда он все делает неправильно. А я наломала дров выше крыши. Пусть злится, бесится, крушит мебель. Я, пожалуй, даже обижусь, если он не сломает хотя бы какой-нибудь задрипанный стульчик.

Да нет. Он скорее всего, побледнеет, заплачет, но не скажет ни слова. Развернется и уйдет. И больше я его не увижу.

Господи, что же мне делать? Может, в монастырь уйти? Не зря же я все время повторяю «господи». Нет, я слышала, монахини все лесбиянки. И потом, это немодно. Это не КРУТО. А вот то, что сейчас лишает меня радости и счастья, было супермодно и КРУТО. Но я скорее умру, чем сделаю что-то немодное. Надо мной будут смеяться, а этого я, как независимая девушка, не вынесу. Лучше страдать, но быть в теме. Слез моих никто не видит, и я горжусь этим, потому что это значит, что я сильная. А то, что я такая же, как все — видят все, и этим я тоже горжусь, хоть и хочу от всех отличаться. У меня есть супермодный свитшот с пайетками, какого больше ни у кого нет, он подтверждает мою индивидуальность, и этим я тоже горжусь. Куда ни глянь — у меня всюду одни поводы для гордости. Ха-ха! Почему же я так несчастна?

* * *

Начать, думаю, нужно с ТОГО САМОГО ДНЯ.

Я училась в девятом классе, и была в нем единственной девственницей. Надо мной смеялись. Спасибо маме с папой! Нет, я не должна их ругать. Ладно, идем дальше. Я уже прям чувствую, мне реально становится легче.

То, что я была девственницей, означало, что мои отношения с мальчиками ограничивались поцелуями, «сухой ездой» и минетом в машине. Оставался только «мусульманский метод». Мне про него девочки рассказывали. В мусульманских странах женщинам запрещается заниматься сексом до свадьбы. Поэтому они практикуют только анальный секс или вагинальный без разрыва плевы. Формально они чисты перед Аллахом.

Шучу, шучу, конечно. В общем, я жила себе спокойно, поджидая момента встречи с Единственным, который будет достоин чести сделать меня женщиной. Но Единственный что-то никак не появлялся. Наверное, не знал, где я живу. Ха-ха! Опять я шучу. Наверное, от стыда и страха. Не знаю.

Короче, так я и жила. Родители не могли на меня нарадоваться, а сверстницы смотрели, как на убогую, будто у меня одна нога или что-то в этом роде. Впрочем, я сейчас это понимаю, а тогда я ничего не замечала. Старалась не замечать. Я действительно верила, что мне позволят остаться достойной девушкой, дождаться этого самого Единственного. А ждать я была готова сколь угодно, хоть до двадцати пяти. Вот идиотка!

У Даши тогда был день рождения. Даша — это моя заклятая подружка. Мы сидели за одной партой. Еще была Ленка. Мы везде ходили втроем, не разлучаясь ни на минуту, даже в туалет вместе таскались. Пока Даша, скажем, сидела на унитазе, мы стояли за дверью кабинки и болтали с ней через дверь. Вот какая дружба была. Нас называли «святая троица». Мы часто ночевали друг у друга, до трех ночи болтая о всяком разном. О том, как мы ненавидим мальчишек, какой красавчик (или урод — по настроению) Леонардо Ди Каприо, и что девушке любовь не нужна, а главное женская дружба и т. д.

В общем, мы собирались отмечать днюху. Посидим, выпьем шампанского — такой шел разговор. Позволим себе по куску обалденного торта. Я жутко волновалась, выбирая для Даши подарок. Три дня бегала. Остановилась на хороших духах и букете маргариток. Даша как-то заикалась, что хочет планшет, но я все-таки была не такая богатая.

Я не почувствовала никакого подвоха, когда Лена сообщила, что у Даши появился ухажер-студент, и отмечать мы будем у него на квартире. Даже восхищалась. Как здорово! Мне сообщили, что его самого с нами не будет, и я даже не спросила, почему.

Квартира оказалась просто шикарной, была обставлена итальянской мебелью. Я ходила по ней и ахала. Хотя внутри зародился червячок сомнения. Откуда у студента такие хоромы? Наверное, мажор какой-нибудь, думала я.

В гостиной уже накрыли стол. Стояла бутылка шампанского. Я хотела вручить Даше подарки, а они с Ленкой вдруг округлили глаза и схватились за головы.

— Мы ж торт купить забыли. Вот дуры! Насть, подожди, мы сейчас, мигом!

Я не успела и рта открыть, как они оделись и выскочили из квартиры. И зачем-то заперли меня снаружи.

Я посидела на диване, полистала журнал. Подружек не было уже полчаса. Я начала беспокоиться. Внутренний голос почему-то твердил мне, что надо бежать отсюда. Но как? Дверь-то на замке! Впрочем, не запри они меня здесь, я бы все равно осталась. Стол накрыт, подарки куплены. Уйти было бы как-то неловко.

Когда в замке повернулся ключ, я выбежала в прихожую, сияя улыбкой. Любимые подруги наконец-то вернулись! Сейчас будем веселиться!

Но то были не они.

Вначале я решила, что переступивший порог квартиры толстый коротышка с залысинами по обеим сторонам черепа — «бойфренд» Даши. Хотя студенты в дорогих шерстяных костюмах с искрой не ходят.

Потом следом за коротышкой ввалились четверо мускулистых увальней в кожаных куртках, и мои сомнения развеялись окончательно.

«Ленка! Даша! — пронеслось в голове. — Не может быть!».

Может. И было.

* * *

Потом подруги, с притворным смущением отводя глаза, рассказали мне, с чего все началось.

Они гуляли по улице.

Наравне с ними рядом с тротуаром притормозил красный «мерседес» с тонированными стеклами. Водитель — это был один из увальней — опустил стекло:

— Э, девчонки, притормозите!

Девчонки, переглянувшись, захихикали и остановились.

— Прокатиться не хотите?

Они снова переглянулись. Даша пожала плечами.

— Хотим!

«Мерседес» остановился. Другой увалень выскочил из машины, обошел ее и открыл перед девочками заднюю дверцу. Их этот жест растрогал. Какая галантность!

Они сели на заднее сиденье, рядом с коротышкой. Машина тронулась с места.

Коротышка предложил девочкам шампанского со льдом. Они согласились. Все трое выпили за знакомство, закусили бутербродиками с черной икрой. Потом коротышка предложил девочкам поехать к нему на квартиру, чтобы познакомиться поближе.

Девушки переглянулись. Даша с лукавой улыбкой повернулась к коротышке.

— Мы сами не можем. Мы честные и принципиальные девушки, понимаете? Мы считаем, что секс дозволен только с любимым человеком. И потом, это незаконно. Но у нас на примете есть одна знакомая, мы можем привести ее к вам на квартиру. За хорошую плату, разумеется.

Коротышка с улыбкой кивнул. Достал бумажник. Вытащил несколько купюр грязно-зеленого цвета.

— Столько хватит?

Хватило. Они меня продали. За семьсот с чем-то долларов. Не так уж и дешево, в общем-то.

Двое увальней скрутили меня и потащили в зал. Третий на полную громкость включил музыку. Четвертый встал у двери, отрезая путь к спасению.

Я не сопротивлялась. Первая моя мысль была не о себе, а о маме. Она не должна была узнать, что со мной сделали. Поэтому я вела себя смирно, чтобы меня не били и не оставили синяков.

Коротышка изнасиловал меня в задний проход. Было больно и мерзко. Все закончилось быстро. Коротышка встал, застегнул брюки.

— Мы уходим. Дверь запирать не будем. Ты лежи, как лежала. В квартире установлены камеры видеонаблюдения. Мы за тобой следим. Шевельнешься — убью. Ясно?

Я что-то промычала. Коротышка наклонился ниже.

— Что? — издевательским фальцетом переспросил он, якобы имитируя мой голос. — Не слышу!

— Да! — закричала я, все еще уткнувшись носом в ковер. Я стояла на коленях, опираясь на локти, платье сзади было задрано, и ягодицы находились выше головы. Страшно неудобно. Я слышала, как мой отец на кухне в разговоре с друзьями называл это «позой креветки».

Коротышка на этот раз не стал притворяться, будто не понимает меня.

— Тебе ведь понравилось? — спросил он.

— Да, — плача, ответила я. Я очень боялась, что меня начнут бить.

— Ты ведь плохая девочка, да?

— Да.

— Что «да»?

— Я плохая девочка, — прошептала я.

— Ты плохая девочка, которая любит трахаться. Да? Скажи!

— Я плохая девочка, которая любит трахаться, — послушно повторила я.

— Да? А я думаю, что ты сука, которая любит долбиться в жопу.

Увальни заржали.

— Что молчишь? Молчание — знак согласия. Повтори, что я сказал.

Сгорая от стыда, я убитым голосом выдавила:

— Я сука, которая любит долбиться в жопу.

— Честно? Ты меня не обманываешь?

— Нет.

Он допрашивал меня таким способом еще минут пять, заставляя наговаривать на себя ужасные вещи. К концу экзекуции я уже считала, что сама этого хотела, во всем только моя вина. Потому что я грязная шлюха, не заслуживающая любви и доброго отношения. Я действительно начала так думать! Я даже так чувствовала. Как мало времени требуется, чтобы растоптать человеческую личность!

Под конец коротышка спросил меня:

— Тебе, наверное, одного раза было мало? Еще хочешь?

— Да. — Я была готова сказать что угодно, лишь бы он убрался.

— А ты хочешь, чтобы мы то же самое сделали с твоей мамой?

Я похолодела и ничего не ответила.

— Не слышу.

— Нет, — одними губами ответила я.

Коротышка схватил меня за ухо и ткнул лицом в ковер.

— Отвечай! Плохо будет.

— Да! — сквозь рыдания ответила я. Внутри меня будто все умерло. Ниже падать было некуда.

Наконец, они ушли. Дверь квартиры оставили чуть ли не нараспашку. А я почти час простояла в той же позе, в какой они меня оставили! Анус жгло огнем, ужасная пульсирующая боль. На ковер капала кровь, во всей комнате стояла отвратительная вонь. Все еще играла музыка. Пел Стас Михайлов. «Все для ТЕБЯ, рассветы и туманы, для ТЕБЯ, моря и океаны…».

Наконец, я осмелилась встать. Все тело затекло, в промежность будто били молотом. Мне казалось, сломаны тазовые кости. Я огляделась, будто в бреду. Увидела на столике вазу с цветами и бутылку шампанского.

Я боялась выходить из квартиры. Но вдруг в голове будто вспыхнула лампочка: коротышка может вернуться! Меня охватила паника. Страх переборол страх, и я пулей выскочила оттуда, забыв сумочку.

Домой ноги не несли. Мама с порога по глазам увидела, что со мной что-то не так. Я пробормотала: «Живот болит», и поскорее прошмыгнула в свою комнату.

* * *

Всю неделю я не могла сходить в туалет. Даже просто присесть не было мочи. Я плакала от боли. Но на людях держалась. Даже шутила. Близкие не должны были ни о чем догадаться. А в глубине души я превратилась в бесконечно несчастного человека. В пятнадцать лет для меня все было кончено. Никогда уже я не стану прежней. Никогда не буду искренне и беззаботно смеяться. Даже пища потеряла вкус.

Среди людей я была теперь абсолютно одинокой, и чувствовала каждую секунду, что мне ни с кем и никогда нельзя больше тесно сходиться, нельзя никому доверять. Я боялась, что мне сделают больно, а доброта людей вызывала во мне ужас.

Никто из них не знал, что со мной случилось, какая я на самом деле. Эта мысль мучила меня все время.

Мне хватило духу вызвать подружек на серьезный разговор. Они извинялись, каялись. «Насть, мы и не думали…». А сами смеялись за моей спиной. На деньги коротышки накупили шмоток, приоделись. Потом перед всеми хвастались обновкой. Я боялась, что они кому-нибудь расскажут.

Мне пришлось перейти в другую школу.

* * *

Вы думаете, на этом все кончилось? Нет! Это произошло СНОВА. На этот раз поймали на улице и затащили в машину. Снова привезли на ту квартиру. На этот раз я отбивалась, и меня оглушили ударом железной трубы по затылку. Коротышка изнасиловал меня во второй раз, но допроса больше не устраивал.

Я написала заявление в прокуратуру. Через два дня мне на мобильный позвонил коротышка и обещал закатать в асфальт. Я все-таки сходила к прокурору еще раз. Он поставил на стол диктофон и прокрутил запись, где я сама говорю, что «люблю…»… в общем, вы поняли, и что «хочу еще раз». Они все записали! У меня не было никаких шансов.

* * *

В новой школе я сама ни с кем не искала дружбы. Но люди липли ко мне со всех сторон. Не знаю, почему. Может, они подспудно чуяли мою слабость, и знали, что мной можно легко попользоваться?

Та девушка с самого первого дня настойчиво искала моего расположения. Я не ожидала от ее настойчивости ничего хорошего, избегала и чуть не пряталась от нее. Звали ее Сусанна. Сусанна Ремешкова. Очень современное имя, не правда ли?

Была она красавица, и даже больше — КРУТАЯ. Раскованная, смелая, языкастая во всех смыслах этого слова. Против нее у меня не было никаких шансов. Через месяц настойчивых ухаживаний я все-таки начала с ней дружить. Иногда мы лизались.

Теперь я точно знаю, почему Сусанна так набивалась мне в подруги. Зло всегда ищет жертву, вот в чем дело. И всегда находит ее, и неизменно соблазняет и губит. А вот хорошие люди мерзавцев никогда не поднимут наверх, на свой уровень. Интересно, почему?

Мы с Сусанной сидели у нее дома. Родителей отправились в гости. За окном лил дождь. Мы выпили по банке пива. Было тоскливо. От нечего делать подруга показала мне порнографические журналы, которые ее брат прятал на антресолях. Они были на немецком языке. Ее брат служил в ГИБДД.

Мы похихикали. Потом снова расположились на диване в гостиной. Как и с чего мы начали разговор, переменивший мою жизнь — не помню.

Кажется, я не выдержала и ляпнула что-то вроде:

— Ты такая крутая.

Сусанна спокойно кивнула. Я продолжила:

— И шмотки у тебя самые классные. Во всем городе ни у кого таких нет.

Я, помнится, еще сказала, что она-де выглядит взрослой, независимой девушкой, и от мальчиков у нее нет отбою. У нее такие хорошие манеры, она так хорошо держит себя и т. д.

— Хочешь быть такой же? — Сусанна понимающе кивнула. Я сказала:

— Такой же не получится.

Она рассмеялась.

— Не дури! Получится — не с первого, так со второго раза.

В последующие полчаса я с восхищением и трепетом слушала ее рассказ.

Начиная с восьмого класса, она уезжала на каникулы к родственникам в Москву. Там завела себе женщину-менеджера и начала подрабатывать фотомоделью. Снималась в эротических фотосессиях для календарей и мужских журналов. Когда Сусанне исполнилось восемнадцать, ее менеджер предложила ей попробовать себя на поприще порноактрисы. Снималась она в Венгрии.

— Жила я там в двухкомнатной квартире, в царских условиях. В первый же день заполнила анкету, где указала, что я буду делать, а что нет. Я была без комплексов, поэтому делала все. Зарабатывала пять тысяч в месяц. Расценки следующие: вагинальный контакт перед камерой — 200–400 долларов, минет — столько же. Мужчинам платят в два раза меньше.

— А почему это им меньше? — удивилась я.

— Дискриминация! — засмеялась Сусанна. — Знаешь, мне их даже жалко. Работы больше, платят меньше. Режиссер говорит — кончишь через три секунды. И он кончает! Зато за анал им платят 600 долларов, а женщине — 300.

— И что? — спросила я. — Не противно?

— Нет. Мне даже нравится. Разнообразие в сексе, у всех большие. — Мы обе рассмеялись. — И потом, мне нравится сниматься. Все подруги мне завидуют. Я это воспринимаю как искусство. Все как в большом кино — актерская игра, пластика, эмоции.

— А родители… как? Знают, чем ты промышляешь?

— Отец, конечно, не знает. Мне не жить, если узнает.

— А мать?

— Сказала: «Езжай! И мне поможешь с деньгами».

— Так и сказала?

— Слушай, не все же такие пришибленные, как твоя мама. Моя сама в молодости была порноактрисой и стриптизершей. Там же, в Венгрии — она тогда была социалистической. У нее любовник есть нашего с тобой возраста. И я, если увижу в продаже фильм со своим участием, куплю на память. Буду детям показывать. Чтобы воспитывать их в правильном ключе, понимаешь?

— Какая ты бесстрашная! — восхитилась я. — А завязать когда собираешься? К тридцатнику?

— Да нет. Еще годик, и хорош. После школы в педагогический поступлю, выучусь на учителя младших классов. Выйду замуж. Может быть, отправлюсь покорять Москву. Хочу себя попробовать в большом кино.

«Да, — подумала я. — И получишь «Оскара».

* * *

Этот разговор ничего не изменил бы в моей жизни, если бы я одним осенним днем не увидела на автобусной остановке объявление: ТРЕБУЮТСЯ ЖЕНЩИНЫ НА РАБОТУ С ДОСТОЙНОЙ ОПЛАТОЙ. Ниже был указан телефон.

Эти объявления были развешаны по всему городу — на автобусных остановках, столбах, стенах домов. Одно даже висело на дереве. Я позвонила. Мне назначили собеседование.

Я пришла в назначенное время. Солидный офис, секретарша, ноутбук с принтером, ксерокс — все дела.

Собеседование проводили два мужика. Один лысый, с черной курчавой бородой, второй — тощий очкарик в пиджаке с заплатками на локтях. Они объяснили мне, что приехали из Москвы, и собираются снимать здесь кино. Лысый с бородой был продюсером, второй — сценарист и режиссер. Он потом признался мне, что окончил престижную киношколу. К ним приходили читать лекции самые маститые режиссеры современности. Вся съемочная группа была с его курса.

Что за кино, мне не сказали прямо, но я и так догадалась, когда сказали, что фильм будет длиться около пятидесяти минут, и там будут откровенные сцены.

Потом мне назвали расценки. Они были ниже венгерских. Но мне было все равно, чем заниматься. Я связалась с этим бизнесом только потому, что в моей жизни был тот случай. После того, что случилось, все мои попытки построить что-то светлое и хорошее неизменно проваливались. Зато, когда я ступала на путь порока, меня там всегда будто ждали с распростертыми объятиями! Будто сам Господь хотел, чтобы я пошла по скользкой дорожке.

Мое равнодушие меня и сгубило. Как и строгое воспитание. Порноиндустрия — символ всей Жизни. Она осыпает золотом грубых и тех, кто идет в нее по своей воле. Но тех, кто попадает туда без четкой цели, нежных сердцем (как сейчас любят говорить, «излишне нежных») — она губит.

Иногда мы ездили на съемки в Москву, но чаще снимали в Чернозерске. Содержали нас отнюдь не в царских условиях. Пару раз вообще оставили без гонорара.

Я помню первый съемочный день. Это было бы ужасно, если бы не было так смешно. Все снимали с одного дубля, свет поставили кое-как. Абсолютный непрофессионализм. Молодой парень занимался на диване любовью со мной и старой жирной теткой в чулках. Ей было, наверное, лет семьдесят. Морду она накрасила, как дешевая проститутка, а по всему телу были желтые пятна — по-моему, это склеротические бляшки или что-то в этом роде. Причем по сюжету парень должен был больше заниматься ею, а я там была как сбоку припека. Кошмар! И ведь кто-то же, думала я, будет это смотреть и мастурбировать. Я слышала, есть такие, любители старых жирных баб. Есть целый жанр в нашем искусстве специально для таких любителей. Называется «Толстушки». Или «Зрелые тетки с большими сиськами».

Второй эпизод принес мне успех. Он назывался «Парень продал свою девку». Снимались вместе с одним старшеклассником. По сюжету, мы женаты и снимаем квартиру, а денег, чтобы за нее заплатить, почему-то нет. И мой муж предлагает за деньги отдаться его однокурснику. Я сначала возмущаюсь, потом сдаюсь. На глазах у мужа однокурсник занимается со мной сексом, и под конец мне начинает нравиться, а мой муж, видя это, сникает, а в конце с униженным видом берет деньги.

Это была моя звездная роль. После я со смесью стыда и удовольствия читала отзывы в Интернете. «А девочка ничего, любит ласку. Я был бы не прочь с ней попрыгать»; «Да за такое надо Оскара давать!».

Одноклассницы мне завидовали. Теперь я тоже была КРУТАЯ. Никто надо мной не смеялся. Все вдруг начали обходиться со мной ласково, восхищались мной. А парни узнавали на улице и подмигивали.

Вся эта идиллия продолжалась около года. Потом я встретила Дениса, и моя жизнь снова наполнилась сомнениями и спорами с самой собой. Подушка вновь мокла от ночных слез. Если бы я знала, что встречу его, я бы никогда не стала этим заниматься. Я понимала, что должна уйти из бизнеса. Но не решалась сделать это, потому что Денис не делал мне предложения. Я не была в нем уверена.

И теперь решилась только потому, что в последние два месяца начали происходить странные вещи.

На квартирах, где проводили съемки, появлялись подозрительные люди. Они о чем-то переговаривались с режиссером и продюсером. Спорили, ругались. Однажды съемки прервали, и эти бандиты привели раздетых детей, долго их рассматривали вместе с режиссером. Говорили о деньгах.

Потом исчезла актриса, с которой я успела подружиться. Она сказала, что с нее хватит. Она не может больше работать в таких условиях. Никаких контрактов мы не подписывали, так что свою работу воспринимали как хобби. Никаких проблем возникнуть не могло.

Она спокойно объяснила все режиссеру. Он сказал, что вопросы решает продюсер. И впрямь. Продюсер всегда покрикивал на режиссера, а тот, как побитая собачонка, только выполнял приказы. Все как в большом кино. Продюсер согласился отпустить актрису при условии, что она отработает еще два полных съемочных дня. А потом отошел в угол и позвонил кому-то.

На следующий день она не пришла. И на следующий. А потом я прочла в газете, что ее нашли мертвой. Но обстоятельства ее смерти полиция скрывала. Я уверена, что это связано с детьми, которых при нас отбирали для съемок. Моя подруга имела неосторожность задавать про них вопросы. У меня хватало ума не лезть не в свое дело.

Я так поняла, что наш продюсер связался с людьми из криминального мира, и параллельно со съемками нашего «большого кино» занимается еще чем-то. Чем-то незаконным и опасным, о чем лучше не заикаться.

О чем лучше даже не думать.

И то, и другое спонсирует один и тот же человек — мне объяснили, что обычно так не делают. Однажды спонсор явился на съемки. Меня ему представили. Это был коротышка! Я стояла перед ним и заискивающе улыбалась, дрожа от ужаса. Смотрела на его ухмыляющуюся физиономию и вновь переживала боль, стыд, отчаяние. А он меня даже НЕ УЗНАЛ. Я для него была пустым местом. И тогда, и сейчас.

Нет, ноги моей больше там не будет! Завтра же я отправлюсь к продюсеру и освобожу себя. Нас. Мы с Денисом уедем отсюда и заживем счастливо. У нас будет свадьба, дети, мы будем самой красивой и любящей парой на свете. Жизнь обязательно возместит мне страдания, которые мне пришлось пережить. Я знаю — Бог есть. Неужели Он не нам не поможет?