Прошло четыре месяца.

Лето, как повелось в последние годы, затянулось, и покрытые багрянцем листья дубов и кленов горели золотым огнем в лучах яркого солнца. Люди были не по-осеннему веселы и общительны.

Денис с головой нырнул в учебу, решив на некоторое время завязать с личной жизнью. Летом у него случился неудачный роман с замужней женщиной, которая ни на минуту не давала Денису забыть, что он еще наивный неопытный мальчик. Кроме Дениса, у нее имелся еще один любовник, бизнесмен лет сорока, который умело вертел женщинами. Юношу постоянно сравнивали с ним — естественно, не в его пользу. К концу августа неопытному мальчику была объявлена отставка, которую он принял почти с облегчением. Любовница не поверила его облегчению, и несколько раз встречалась с Денисом, между делом сообщая ему интимные подробности своей связи с бизнесменом. В частности, поделилась, что благодаря нему открыла для себя такое чудо природы, как зажимы для сосков. Денис воспринял сие известие с хладнокровием флибустьера, лишив даму возможности пережить сцену ревности, после чего с ним уже порвали окончательно, предав совершенной анафеме.

Юноша ненавидел себя все время, пока продолжалась эта связь. Еще год назад он ни за что не дал бы втянуть себя в такие отношения. Да и теперь не слишком в них стремился. Он просто отдался опытной, не старой еще женщине, взявшей его грубым напором, который удивил и шокировал юношу. Когда они впервые оказались у него на квартире и начали раздеваться, Денис вдруг спросил:

— А как же твой муж?

— Муж? — весело переспросила дама. — Объелся груш!

В следующий миг ее рука уже сжимала его пенис, и задавать какие-то вопросы не было смысла.

Весь этот роман прошел для Дениса как во сне. Любовница упрекала его за молчаливость и рассеянность, а юноша с тупым равнодушным удивлением следил за сменой ее чувств и настроений. Она вела себя то как понимающая мать, то как школьница-хулиганка. Она любила Дениса, упрекала Дениса, учила его жить и сама спрашивала совета, ссорилась с Денисом и мирилась с ним — и все это без участия в процессе самого Дениса. Это был бравурный спектакль одной актрисы, которая не замечает, что зрительный зал пуст, а последний оставшийся зритель храпит в последнем ряду, свесив голову на грудь. Иногда удачной колкостью или сумасшедшей выходкой даме удавалось заставить Дениса нервничать и даже переживать, и тогда она бывала очень довольна.

Причинами ее ссор с Денисом была его эрекция, которая время от времени пропадала в самую ответственную минуту. Такое обычно бывало в дни, когда юноша не был занят, и в голову лезли воспоминания о подвале, молотке, убийствах и пытках.

Еще он никак не мог забыть Настю. Не то чтобы специально вспоминал ее. И в объятиях замужней дамы Денис забывал о ней. В остальное время… она как-то сама собой вспоминалась. Образ утерянной возлюбленной постоянно всплывал в его сознании, и юноша не мог полноценно включиться в новую жизнь. За что он ни брался — все ему быстро надоедало, казалось бессмысленным и скучным, и ничего ему толком не давалось. Образ это был странный, размытый. Денис, например, помнил в мельчайших подробностях ее тело, но лица вспомнить никак не мог. Он пытался воскресить в памяти какие-то светлые моменты, слова, поцелуи. Но все это в его сознании поблекло и казалось чем-то загрязненным. Дениса это раздражало, и он был всем недоволен.

В тот день, когда он просматривал фотографии Насти и увидел ее в новом свете, юноша думал, что разлюбил ее. Оказалось, что это не так. К сожалению, разочарование не означает конца любви. Оно лишь переводит любовь в новое, мрачное и унылое, измерение. Денис понял, что все еще любит Настю, но теперь любовь его навсегда останется проникнутой печалью от осознания, что она совсем не та, кем он считал ее. Он любил свои фантазии, не саму Настю, а мечту о Насте. Положение его становилось одновременно комичным и трагичным в свете того, что девушка, которую он любил, была мертвой. Можно ли любить того, кого уже нет? Оказывается, можно, причем ситуация не изменилась бы, будь Настя жива.

«Какая-то ерунда, — размышлял он, гуляя по залитым солнечным золотом улицам города. — Получается, что моя любовь к Насте существует независимо от самой Насти. Когда мы любим, мы всегда любим мертвеца. Так же и эта замужняя дама умудряется ссориться и мириться со мной без моего участия. Она ссорится не со мной, а с образом, который существует у нее в голове. Я тут вообще не причем. Она меня не видит и не слышит. Наверное, эта дама, когда меня нет рядом, ведет долгие разговоры с этим образом в своей голове. Только при этом она не понимает, что это плод ее воображения. Если она воображает сцену, где мой образ оскорбляет ее, то ей кажется, что это я, реальный Денис, сказал эти слова, хотя я не говорил их.

Или возьмем супругов, которые много лет прожили вместе. Говорят, они видят друг друга такими же молодыми и красивыми, какими были в первые годы брака. Но ведь это не так! Они состарились, у них одышка и морщины. Кого же, собственно, они любят?».

Денис возвращался в свою квартиру, с твердым намерением заняться чем-нибудь полезным. Пропылесосить ковер или помыть посуду. А потом приготовить ужин.

Но есть не хотелось, а благие намерения провести вечер в трудах и заботах быстро забывались. Денис ложился на кровать или диван, закрывал лицо руками и снова предавался мыслям, которые беспрестанно его терзали, мучили, не давали ни минуты покоя. Юноша никак не мог остановить этот утомительный процесс, напоминающий бесконечный распад радиоактивных частиц. Раньше он жил беззаботно, и все больше ощущал и чувствовал, чем думал. Наслаждался легкостью своего тела, едой и сном, радовался каждому красивому закату, с удовольствием разглядывал на улицах красивых полураздетых девушек. Теперь он потерял способность получать удовольствие. И даже не хотел получать его.

Денис объяснял это оставшейся у него со Дня Подвала (также можно назвать его Всемирным Праздником Молотка) сильной хромотой. Просто удивительно, насколько физическое увечье развивает склонность к размышлениям. Хотя юноша и догадывался, что это слишком простое объяснение, и причина намного серьезнее.

Впрочем, причины были неважны. Важен был итог. Он заключался в том, что Денис все вечера тратил на эти раздумья, после которых у него не оставалось сил делать что-либо. Честно говоря, раздумья эти были таковы, что после них любое действие казалось бессмысленным.

«Как еще очень странно в любви, — к примеру, думал он, — что есть человек — и красивый, и умный, и хороший, — а счастья нет. И никто его за всю жизнь так никогда по-настоящему и не полюбит. А какому-нибудь ублюдку, который в сто раз хуже, уродливее, тупее, припишут всяческие достоинства, и будут любить его страстно и нежно, и оправдывать все его мерзости. Люди могут простить все, что угодно, кроме ума и доброты. Кто-то называет любовь безумием, но бедная любовь здесь не причем. Это люди — сумасшедшие. Они не замечают реальную красоту, ум и доброту, а вместо этого придумывают их там, где этого нет и в помине. Люди ненавидят то, что есть. Они способны любить только то, чего нет».

Эти мысли никак не были связаны с тем, что происходило в жизни Дениса, но занимали его гораздо больше и казались более реальными. Сама жизнь — роман с замужней женщиной, учеба и работа, редкие встречи с друзьями — казалась ему теперь размытым сном, миражом, нелепой игрой.

Порвав с замужней, Денис, как уже было сказано, погрузился в учебу. Заводить новых романов юноша не собирался, но похоть не тетка, и несколько раз он все же переспал с девушками на студенческих вечеринках. Никогда он не имел у девушек такого успеха, как теперь, когда он не хотел никого из них видеть.

В июле Денис навестил родителей. В родном доме все шло по-старому. Время там словно остановилось, и даже воздух как будто не имел вкуса и запаха. Родители уже не жили, а только доживали свой век, хотя им было немногим больше сорока.

Перед Денисом встала серьезная задача как-то объяснить свою хромоту. Он решил, что самое лучшее — рассказать правду. Всю. Как есть. Впрочем, ему было плевать, лучшее это или худшее. Сочинять достоверную ложь не было ни сил, ни желания.

Денис рассказал и про дело «Вульгаты», и про убийство Насти, и про подвал. Он сидел за столом на кухне, а мать с отцом — напротив. Снаружи начался дождь, оконное стекло дребезжало от резких порывов ветра.

Родители слушали его молча, только изредка переглядывались. После Денис пожалел о своей откровенности. На протяжении всего рассказа он испытывал странное тоскливое чувство. Будто рассказывал не он, а кто-то другой. И родители будто были не родители.

Мать так до конца ему и не поверила. Она не могла себе представить, что такое возможно. Отец оказался более просвещенным. Вместе с Денисом они долго убеждали мать, что сейчас происходят и более ужасные вещи. Но впустую.

На следующий день Денис с матерью пили чай на кухне. Она долго смотрела на сына, потом сказала:

— Тебе лучше уехать оттуда. Ты там будешь мучиться. Да и что за жизнь в этом Чернозерске?

— В конце лета уеду. Но у меня там еще есть дела.

В городе его держал судебный процесс над Камышевым и другими. Денис встречался со Спириным каждую неделю. Капитана еще не уволили из органов. Но отстранили от дела.

— Среди больших начальников из Управления есть много людей, которые спят и видят, как бы меня вышвырнуть, — сказал он, когда они с Денисом сидели в уютном кафе. — Думаю, к концу года я уже буду охранником. Или кем похуже. Эпилептик может быть императором, но носить табельное оружие и носить форму ему не позволят.

— У вас не было новых приступов?

— Слава богу, нет. Я стараюсь в последнее время беречь нервную систему.

Некоторое время они молча пили кофе.

— Дело ведет Тимофеев, — сказал Спирин. — Надежный следак. Он сделает все, что нужно, можно не сомневаться. Камышева из-под стражи уже освободили, но это ничего.

— Журналисты вас не дергают?

— Зачем? Я уже побоку. Кузнецов отдувался. Ну, и лавры все себе присвоил, конечно. Про тебя, слава богу, никто ничего не узнал. Так что можешь жить спокойно. Учись, работай, гуляй. Не трать впустую свои лучшие годы.

— Я сомневаюсь, что эти годы — лучшие.

Снова возникла пауза. Они допили кофе и съели все пирожки.

— Раньше у меня не было времени вот так сидеть, — сказал Спирин, промокая губы салфеткой.

— Полиции удалось остановить распространение дисков?

— Лишь отчасти. Часть товара Кейси хранил у себя в номере под ванной. Около сотни дисков нашли в доме Камышева. Что-то они уже продали через Интернет. Но большую часть американец и его партнеры вывезли за рубеж. Слушай, не стоит так переживать. Мы сделали все, что могли. Наша с тобой история — яркий пример того, как полезно делать людям добро. Мы хотели, как лучше, а в итоге вышли плохими. Нами все равно все недовольны. Когда стараешься для людей, они наглеют и требуют все больше и больше, а благодарности, в итоге, ноль. А тот, кто думает только о себе, выходит всегда молодцом.

— Славу уволили из органов?

— Он уехал к матери в Воронеж. Мы встречались с ним позавчера. Он решил порвать со своими покровителями. Но так легко ему это не удастся.

Денис подпер рукой подбородок. Побарабанил по столешнице пальцами.

— Вы не надумали навестить дочку?

Спирин нахмурился.

— С чего вдруг ты об этом заговорил?

— Да так, к слову пришлось.

— Я же говорил — она сама решает, кого хочет видеть, а кого нет.

— Вы уверены? Но почему она не хочет видеть отца? Это же тоже ненормально.

— Ну и как ты это объясняешь?

— Ваша дочь любит вас обоих. Я уверен, что она очень хотела бы повидать вас. Просто боится обидеть мать этим поступком. Ей приходится выбирать между двумя дорогими людьми. Думаю, она очень мучается.

На лице Спирина отразилось сомнение, а потом — плохо скрываемая надежда.

— Ты думаешь?

— Я не думаю. Я уверен. Вы уже забыли, что значит быть ребенком, а я еще помню. Ваша дочь не сможет сама разрешить эту проблему. Вы, родители, хотя бы не ради себя, но ради нее, должны договориться и прекратить ее мучения. Раз в неделю она захочет вас видеть. Хотя бы позвоните ей.

Спирин покачал головой.

— Ты прав. Я должен позвонить хотя бы потому, что мне это нужно гораздо больше, чем дочери. В ее возрасте с родителями общаются только из вежливости. Ничего не обещаю, но… попробую.

Они расстались с намерением встретиться через неделю-другую. Но встретиться никак не получалось. Жизнь дает мало поводов для встреч со старыми друзьями.

Несколько раз Денис звонил Хрусталевым. Людмила оправилась от горя, постепенно возвращалась прежняя, веселая и любящая женщина, избравшая роль настоящей жены и матери, вместо того чтобы встать на дорогу хронической проституции. Она призналась, что часто навещает Лешу. Мальчик чувствует себя неплохо.

— Кажется, бандиты все же успели слегка подсадить его на иглу, — вздохнула она. — Организм взрослого человека справился бы, но он ведь еще ребенок. Врачи впрыскивают ему морфий, постепенно уменьшая дозу. Он немного помучается, а потом все пройдет. За ним пока нужно наблюдать. Главное, что обошлось без тяжелых психологических последствий.

— Хорошо. Передавайте привет Вадиму.

Этот разговор состоялся в начале августа. И больше Денис никогда им не звонил. Хотя иногда они встречались на Настиной могиле. Людмила всегда звала его зайти в гости. Но Денис никак не мог найти повода.

* * *

В октябре Китаеву и Кириленко дали пожизненное. Лиза получила условный срок — два года. Суд над Камышевым затянулся до июля следующего года, и это было явное превышение всех разумных сроков. В СИЗО он провел не более недели. Адвокат всю вину сваливал на Кейси, который якобы ввел своего русского партнера в заблуждение в отношении целей их совместного бизнеса. А сам Камышев был невинной овечкой и ничего не знал о похищении детей и хранящихся в его доме порнографических материалах. На руку ему играло и то, что он был честным бизнесменом с безупречной репутацией.

И Денис, и Спирин к тому времени уже успели забыть то, что произошло прошлым летом. Юноша, осмыслив свой опыт отношений с Настей и замужней дамой, пришел к очень ясному и четкому выводу. Он сформулировал его для себя так: «Любить — ужасно. Хуже может быть только одно: быть любимым кем-то другим». Денис все еще хромал, но уже не так сильно. Он полагал, что прежняя легкость походки не вернется к нему никогда, а в старости его коленные чашечки будут ныть в холодную погоду, мешая уснуть.

«Я превращусь в ворчливого, раздражительного старикана, — думал он с усмешкой, — и буду срывать зло на близких людях. Они будут бояться и ненавидеть меня, и втайне будут желать, чтобы я поскорее отправился в могилу».

На второе воскресенье июля в этом году мэр назначил празднование Дня Города. За неделю до праздника в главном городском парке рабочие начали оборудовать сцену — намечался конкурс групп фолк-рока и народной музыки.

Капитан полиции в отставке Николай Спирин сидел на диване в гостиной у себя дома, слушая, как снаружи на улице праздные гуляки взрывают петарды и шутихи, сопровождая очередной взрыв фейерверка восторженным визгом.

* * *

Он сидел в бежевой хлопчатобумажной футболке и спортивных штанах, подперев подбородок двумя кулаками (локти его опирались на колени), и задумчиво смотрел на мобильный телефон, который лежал перед капитаном на журнальном столике. Только руку протяни.

Спирин сидел вот так уже два часа, не в силах сделать это простое движение, которое большинство людей в иных ситуациях совершает не задумываясь.

Капитан собирался с духом, чтобы позвонить своей дочери.

Для человека, который мог пройти и огонь, и воду, и медные трубы, простой звонок вдруг превратился в непреодолимое препятствие.

Внутренний голос шептал ему: «Ты ей не нужен. У нее своя жизнь, свои проблемы, а ты даже совет ей дать не можешь. Ты слишком долго был занят убийствами и изнасилованиями, и в ее жизни тебе нет места. Ты даже не уверен, узнает ли она твой голос».

Эти мысли раз за разом прокручивались в его мозгу, пока он сидел, не смея пошевелиться, скованный нерешительностью. А голос продолжал: «А знаешь, что самое мерзкое? Если ты все же решишься позвонить, то не стоит говорить ей, что тебя оставили не у дел. Она подумает, твой звонок вызван только тем, что ты теперь одинокий больной человек, никому не нужный. Мол, пока у тебя дела шли хорошо, тебе все было до фени, а теперь ему, видите ли, вдруг понадобилась родная дочь. И знаешь, что? Она отчасти, если не на сто процентов, будет права!».

Наконец капитан, будто во сне, протянул руку и взял сотовый с журнального столика. Нашел номер Полины в списке контактов и нажал кнопку вызова.

Абонент долго не отвечал, и в душе Спирина поднялась предательская надежда, что дочка спит, моется в душе или занимается, на худой конец, сексом. Тогда можно будет с облегчением выдохнуть и утешить себя тем, что он хотя бы попытался. Хотя капитан служил в армии, был на войне и знал, что «пытался, но не получилось» — вовсе не оправдание для неудачи.

Однако его облегчение было напрасным. В трубке щелкнуло, и странный, знакомый и незнакомый, женский голос заставил Спирина вздрогнуть и сильнее сжать трубку.

— Да? Кто это?

Интонация удивленная. Но хотя бы не враждебная. Капитан облизнул губы.

— Полина, это я. Твой отец.

— Папа? Я думала, у тебя другой номер. Ты что, купил новый телефон?

— Да. Два года назад.

«А звонил в последний раз пять лет назад!».

— Ты так давно не звонил. Что-то случилось?

Полина говорила спокойно и доброжелательно. Спирин не знал, радоваться этому или огорчаться. Почему-то ему казалось, что дочь должна начать с упреков и обвинений. Видно, его дочь мудрее, чем он думал. Если она и мучилась из-за разлуки, то демонстрировать этого не собиралась. Спирин уже забыл, что женщины менее эмоциональны, чем мужчины.

— Случилось. — Он неловко рассмеялся. — Меня уволили из органов.

— Из-за этой грязной истории? Я читала в газетах. Просто ужас.

— Нет. Не совсем. По болезни.

— У тебя опять приступы? — тем же спокойным тоном спросила Полина.

— Да нет, это не так уж часто случается. За год пару раз, не больше. Просто один из них случился прямо на работе.

— Жаль.

— Я знал, что это рано или поздно произойдет.

— Чем же ты теперь занимаешься?

«Пока ничем. Эпилептику не так легко найти работу».

— Давай не будем говорить обо мне. Это не очень интересная тема.

— Но я хочу знать. Я уже давно жду, что ты позвонишь.

— Да? — Капитан потер лоб, чувствуя, как губы поневоле растягиваются в смущенной и радостной улыбке. — Извини. Я давно собирался. Только… времени не было.

— Как у тебя в личной жизни?

— Шаром покати. — После ее признания разговаривать стало намного легче. — Я об этом даже не думал.

— Папа… — В голосе дочери прозвучал мягкий упрек. — Так нельзя. Тебе нужна женщина.

«Женщину эпилептику тоже найти не так легко».

— Я знаю. Только не уверен, нужен ли я женщине.

Возникла пауза. Капитан прикрыл глаза и тихо спросил:

— Как мать?

— У нее все хорошо.

— Здорово. Я рад.

— Правда?

— Да.

На самом деле Спирин не понимал точно, что он чувствует. Бывшая жена представлялась ему смутным призраком прошлой, давно забытой жизни.

— Знаешь, — неуверенно сказала Полина, — в последнее время мама начала относиться к тебе намного лучше.

— Неужели?

— Один раз она даже сказала, что жалеет о разводе. Ей теперь кажется, что у вас все еще могло сложиться.

— Ну, тут она заблуждается. Мой характер со временем не стал лучше. Как раз напротив.

Снова пауза.

— Я не думаю, что у тебя скверный характер. И мама в глубине души тоже никогда так не считала.

— Если ты так говоришь, значит, так и есть, — ответил Спирин. И поморщился, вспомнив ужасные слова, которые они с женой выкрикивали друг другу в лицо во время ссор.

Он решил сменить тему.

— А как у тебя с личной жизнью?

— Не очень. — Полина неловко рассмеялась. — Почему-то все мужчины меня в конце концов бросают.

«И отчасти в этом виноват я. Я первым тебя бросил».

— Давай встретимся на выходных, — взволнованно сказал он. — У тебя есть возможность?

— Да, — не раздумывая, ответила девушка.

Они еще минут десять обговаривали место и время встречи.

После этого разговора капитан ходил по комнатам своего одинокого дома, нервно потирая ладони и не находя себе места. Ему казалось, что во время беседы его поры выделили литры пота, а сам он сбросил несколько килограммов. Но теперь он находился в состоянии глупого восторга. Этого Спирин сам от себя не ожидал. И не подозревал, как сильно соскучился по дочери.

«Я лучше, чем сам о себе думал, — усмехнулся он. — В жизни так редко открываешь о себе что-то хорошее, а не плохое. А может, я просто старею».

В таком приподнятом настроении капитан пробыл два часа. Он сидел на диване в гостиной, наслаждаясь тишиной и воображая предстоящую встречу. Будущее, вопреки всему, вдруг представилось капитану в самом радужном свете. Спирин знал, что это слабость, но поделать с собой ничего не мог. Когда он еще состоял на службе в органах, то сталкивался с самыми чудовищными проявлениями человеческой натуры. И привык думать, что люди отличаются от животных только одним — беспрецедентной жестокостью и аморальностью. Если бы капитан думал иначе, он просто сошел бы с ума на такой работе. Жизнь представлялась ему бессмысленным карнавалом людских пороков. Теперь, оказавшись вне игры, он вдруг ощутил непреодолимую потребность в человеческом тепле, радости и счастье.

«Может, это и к лучшему, что меня уволили. Появился шанс пожить нормальной человеческой жизнью».

Однако, спустя какое-то время радостное волнение сменилось беспричинной тревогой. Обычно это состояние предвещало приближение очередного приступа. Но на этот раз капитан чувствовал, что причина не только в его болезни. Он поймал себя на том, что то и дело чешет запястья, грудь и шею. Он осмотрел себя, желая выяснить, нет ли у него сыпи. Ее не было. Но желание почесаться вновь охватило его с неожиданной силой.

Капитану показалось, что в комнате слишком душно и как-то тесно. Наспех одевшись, он почти выбежал из дома. Запер дверь, чего обычно не делал. Забыл, что безопасности нет.

Он бродил по улицам города, заполненным праздным людом. Капитан не мог разделить беспечную радость отдыхающих, и чувствовал себя отделенным от толпы какой-то невидимой стеной. Все казалось ему тусклым, воспринималось будто сквозь толстый слой ваты. Из парка доносилась бодрая веселая мелодия. Кажется, на мотив какой-то песенки Эдит Пиаф. Николаю Андреевичу музыка почему-то показалась зловещей, будто предвещающей скорую беду. Несмотря на это, а скорее, именно поэтому, он направился в парк. Мелодия пробуждала в его сердце тревожное и радостное чувство, и тянула его, будто магнитом.

Несмотря на тревогу, Спирин сохранял удивительную ясность сознания. Выражения лиц, обрывки разговоров, пение птиц, цвет, марки и модели проезжающих по дороге машин — ничто не ускользало от его вдруг обострившегося внимания. Он слышал даже стук собственного сердца.

Вот и парк. Над прогулочными дорожками между деревьями рабочие натянули транспаранты с праздничными приветствиями в честь Дня Города. На столбах висели динамики, из которых изливалась громкая музыка. В пруду плавали селезни с бутылочного цвета головами и желтыми клювами. То и дело какая-нибудь птица, разражаясь ворчливым кряканьем, погружала голову в воду.

«Интересно, зачем это они окунаются, — думал Спирин (мысли его были удивительно рассеянными и неясными, контрастируя с нечеловеческой четкостью восприятия его органов чувств). — Может, ловят рыбу. Хотя какая же в этом пруду рыба? Наверное, просто хотят освежиться».

Спирин не мог понять, зачем думает эти глупости. Ему казалось, что он должен думать о чем-то другом, но не может сосредоточиться, и потому отвлекается на всякие мелочи.

О чем он должен думать, но никак не решается?

Об этом странном чувстве, что за ним в толпе кто-то следит.

Как только капитан так подумал, его тревога сразу исчезла. Ее место заняло странное спокойствие.

Он вышел из парка и направился в сторону реки.

Некоторое время за ним следовал ансамбль народной песни, который Спирин несколькими минутами ранее видел на сцене. Ансамбль участвовал в конкурсе. Впереди, обмахивая себя цветастым платком, шла женщина лет сорока в традиционном наряде. Ее сильно опухшее лицо, резкий смех и странные, вызывающие движения выдавали в ней гулящую компанейскую женщину, любительницу выпить. Следом за ней шли музыканты. Один из них играл на баяне, другой тряс в воздухе чем-то, напоминавшем детскую погремушку. Третий, с лихо заломленной на затылок фуражкой, украшенной алым цветком, ритмично хлопал в ладоши. Женщина, нисколько не смущенная отсутствием внимания со стороны прохожих, орала на всю ивановскую:

Ансамбль следовал за Спириным до конца улицы. За это время женщина исполнила несколько таких куплетов, после которых следовал традиционный частушечный рефрен: «У-у-у! У! У! У!». Потом ватага повернула налево, а капитан направо.

У цветочного магазина группа ребят окружила толстого мальчика. Ребята кидались в него комьями грязи. Нападавших было пятеро. Среди них две девочки. Толстый мальчик почти не пытался отбиться. На его пухлом лице читался плохо скрываемый страх. Он пытался сделать вид, что ему даже весело. Смотреть на это было неприятно.

Капитан не заметил, как вышел к реке. Вдоль береговой линии тянулась асфальтированная дорожка для прогулок. У дорожки были высажены березы, ели и пихты. Под их сенью стояли скамейки, которые каждый год перекрашивали заново, стараясь замазать вырезанные на спинках и сиденьях непристойности и любовные признания. Возле скамеек поставили мусорные урны. Одну из них опрокинули. Содержимое урны вывалилось прямо на дорожку.

Обычно на скамейках сидели, глазея на реку, уставшие от ходьбы пенсионеры или юные парочки. Но сейчас все на праздновании Дня Города, и берег пуст. От солнца здесь не спрятаться, не скрыться. Капитан пожалел, что не надел бейсболку и солнечные очки.

Он ощутил внезапную усталость. Вдобавок не мог понять, зачем пришел именно сюда. Будто какая-то сила его притащила на этот берег.

Николай Андреевич сел на одну из скамеек. Вытер со лба пот. Некоторое время он просто смотрел на реку, от которой исходил неприятный запах водорослей. Над гладью воды планировала отбившаяся от стаи одинокая чайка.

Капитан вновь задумался о предстоящем свидании с дочерью. На губах его заиграла улыбка.

Несколько раз мимо него протрусила бродячая собака. Ее бока были ободраны, глаза смотрели с печальной надеждой. Капитан с интересом наблюдал за животным. Пес подбежал к опрокинутой урне, обнюхал валявшийся на дорожке мусор. Не обнаружив ничего съедобного, отбежал на газон, где и задрал лапу возле ближайшей березы. Спирин рассмеялся. Сделав свои дела, собака подбежала к капитану и начала обнюхивать его щиколотку. Только теперь Николай Андреевич заметил, что один глаз пса покрыт катарактой. Ему стало жалко зверя, хотя Спирин и знал, что лечение катаракты мало что изменило бы — собаки от природы почти ничего не видят. Он наклонился и погладил пса. Тот смотрел на него своими доверчивыми, умными, печальными и подслеповатыми глазами.

— Ну? — с улыбкой и почти шепотом сказал Спирин. — Что грустишь, псина? У тебя тоже никого нет?

Пес часто и с надрывом дышал, вывалив из пасти длинный розовый язык.

— Ты голодный, наверное, — продолжал капитан. — Хочешь мяса?

Он поднялся со скамейки.

— Пошли, до магазина дойдем. Пойдешь?

Капитан знал также, что миф, будто собаки чуют плохого человека и начинают рычать при его приближении, не соответствует действительности. Собаки рычат и лают на людей, которые употребляют сильный парфюм, поскольку то, что для человека является приятным запахом, им кажется невыносимой вонью.

Потому пес не зарычал, когда за спиной Спирина возникли двое мужчин в кожаных куртках. Они выслеживали капитана от самого дома.

Затылок Спирина потряс удар кастетом. Он не успел понять, что происходит. Только что гладил собаку — а в следующий миг уже лежит на земле, ощущая, как по затылку течет что-то теплое и горячее.

«У меня солнечный удар, — успел подумать он, прежде чем две пары сильных рук подняли его и потащили к спрятанной за деревьями машине. — Солнце упало мне на голову».

Весь путь до машины двух неизвестных преследовал пес. Он обнюхивал их лодыжки, вертелся под ногами, в надежде, что они угостят его. Один из мужчин отпихнул пса ногой, но это не возымело эффекта.

Они запихнули бесчувственное тело на заднее сиденье, запрыгнули в машину и рванули с места в карьер. Пес еще некоторое время бежал вслед за машиной, но быстро выдохся. Сел на пыльную дорогу, провожая машину взглядом, в котором читалось почти человеческое недоумение.