От автора

К началу 2-го десятилетия 21 (ХХІ) века, которое сопровождалось возвратом к власти в Украине в 2010 году вновь авторитарной системы управления страной с Януковичем В.Ф. у руля, наверняка каждый гражданин сознательного возраста ощутил отход государственных структур, призванных служить интересам народа, от этих обязанностей в плоскость обслуживания только своих личных интересов тех, кто оплатит эти услуги согласно негласному прайсу. Все государственные органы и их чиновники всех рангов и мастей, совершенно не обращая внимания и не рассчитывая на официальную заработную плату, в пределах каждый своей компетенции или юрисдикции, вершили каждый свой бизнес, как только позволяла им их фантазия и сфера деятельности. Врачи придумывают при удобном случае диагнозы и денежные методы их лечения. Педагоги пытаются оперировать с дополнительными занятиями «нерадивых» детей. Муниципалы просто тупо воруют из бюджета, не очень задумываясь об усовершенствовании методов присвоения чужих денег налогоплательщиков.

И это только в двух словах по мелочи, что касается низших структур государственного аппарата, а что говорить о Кабинете Министров, о Верховной Раде, о администрации президента?… Здесь в двух словах не получиться.

Но этими словами гражданина нашего государства особо не удивишь. Такие безобразия творились в той или иной степени у нас всегда и во время независимости, и до нее в составе всего Советского Союза.

Однако, то во что превратились структуры МВД, прокуратуры и судебной системы сегодня — это все-таки наверное изобретение последних лет, которому подивились бы даже такие легендарные милиционеры как к примеру Щелоков или Абакумов. Находясь в одной плоскости, бизнес-интересы этих трех ведомств, в наше время, организовались в очень эффективную систему выжимания денег из всех слоев населения, и как показывает практика, при необходимости, даже в систему способную закрыть в застенках действующего высокорейтингового претендента на пост президента государства.

Кто-то сможет тут же возразить мне, мол, что и такое тоже у нас уже было не раз, если вспомнить хотя бы то, чем кончил тот же Щелоков или Берия.

Да, Юлия Владимировна не первая в своем роде политическая потерпевшая, и наверное не последняя. Но если не касаться близко сферы влияния этих трех институтов власти, то, наверное, кому-то действительно может показаться, что все у нас в стране демократично, справедливо и радужно.

Хотя врядли, потому что, если кого-то не коснулся рейдерский ход Донецких, или если кому-то посчастливилось даже ни разу не отстаивать свои интересы в суде, например с местным РЭСом, то не заметить назревающего народного гнева, накопившегося за последние годы от обиды, страха и несправедливости, наверняка стало невозможно благодаря телевизору, интернету и остальным СМИ.

Не знаю каким нужно быть глухим, слепым, или просто безучастным и безразличным, чтоб не увидеть те волны гнева, которые уже преодолевали все границы терпения простых людей.

Взять, например, одно из последних знаковых происшествий в поселке Врадиевка Николаевской области в июне 2013 г. Я не буду вдаваться в подробности этого изнасилования и попытки убийства, а как выяснилось позже и убийства по другому эпизоду, не буду оценивать тот уровень цинизма и чувство безнаказанности этих животных в погонах, а напомню читателю только о том времени, когда об этом ужасном преступлении уже в масштабах всей Николаевской области гудели все средства массовой информации, а так же о том, как практически все жители поселка ошалев от нахлынувших чувств обиды и возмущения, взбунтовавшись, атаковали местный отдел милиции, требуя справедливости.

И это, на тот момент, был далеко не первый случай проявления народом своего кипящего настроения и решительных намерений.

Достаточно вспомнить подобные случаи взрыва эмоций общественности связанные с обвинением в убийстве судьи отца и сына Павличенко. Или трагический случай попытки скрыть изнасилование Оксаны Макар, и последующую попытку откупиться в суде за содеянное, чтобы призадумавшись понять, что устройство нашего общества, в этот период, мягко говоря, было неправильным и бесперспективным.

Разделение общества на угнетенных и всемогущих мы тоже уже в истории проходили и знаем чем это заканчивается: «низы не могут, верхи не хотят» — так кажется характеризуется в учебниках революционная ситуация. И если все знаковые события описанные в учебниках истории назревали долго и томительно, а многие из них, я уверен, так и остались не вскрытыми благодаря усилиям власти, которой огласка вспышек гнева общественности была всегда крайне неприятна, то сегодня в век интернета и стопроцентных коммуникаций слова богу все происходит гораздо быстрее, и утаить шила в мешке становиться почти невозможно.

Почти невозможно я говорю потому, что если негативная для рейтинга власти информация все-таки открывается общественности, то благодаря отработанным технологиям ее всегда можно «затереть», подать в другом свете, вообщем «замять», и таким образом сбить волну, потушить сигнал тревоги и погасить ту энергию, которая очень мешает властьимущим проделывать свои дела: не особо стесняясь воровать, выжимать из людей совершенно не задумываясь при этом, что ради своего банального обогащения, и зачастую всего лишь на 2–3 тысячи долларов, они в буквальном смысле, без преувеличения, ломают жизни.

А ведь еще не известно, что больше и от чего тяжелее последствия, от отобранной жизни, или от сломанной?

Я уверен, что сломать жизнь человеку — это то же самое, что и отобрать, но только медленно и мучительно.

Когда на невиновного человека следователем РОВД заводиться уголовное дело на основании мыльного пузыря или выбитых физически признательных показаниях, потом эта куча мусора в виде обвинительного заключения подписывается прокурором и направляется в суд, суд обязательно признает этот мыльный пузырь и кучу мусора достоверными доказательствами, и своим приговором дает срок лишения свободы в «исправительных колониях».

Так и получается, что жил человек, имел семью, планы, цели, мечты, веру в будущее, веру в себя, наконец веру в бога, но тут попал в оборот милицейских сводок, и все… срок!

Интересно, есть люди, которые действительно считают, что места лишения свободы имеют исправительную функцию? Я даже не хочу вступать в полемику относительно этого вопроса. Скажу субъективно от себя: после отсидки полученного незаслуженно срока, человек действительно выйдет другим, но не исправленным в известном смысле, а переделанным: без семьи, без планов, без цели, без мечты, без веры… и без страха, потому что без будущего.

Я знаю, что сейчас скажут некоторые читатели: «не может быть, чтобы полностью невиновный человек попал в такой переплет, дыма без огня не бывает».

Я отвечу на это так: «Они так говорят, потому как не попадали в подобную ситуацию, и как нормальные адекватные люди не могут поверить в то, что границы здравого смысла могут быть настолько запредельны, и что ложь государственных структур может быть такой чудовищной».

Но реалии показывают, что все может быть, и чудовищная ложь, и чувство безграничной безнаказанности и поражающая предприимчивость органов власти и холодный цинизм, т. е. весь набор, который присутствует в бизнесе, в среде конкуренции и больших денег, только безнаказанность в буквальном смысле безгранична, т. к. наказывать таких предпринимателей в этой жизни некому. Так и получается, что мы имеем не столько гос. структуры, сколько СИСТЕМУ субъектов предпринимательской деятельности, и хотя они в мантиях и в погонах, конкуренцию, тем не менее, в бизнесе никто не отменял, а это значит война, а на войне все средства хороши, и как говориться: «извини, ничего личного».

Можно не верить во все это, но если бы это было не так, то было бы так, как должно было быть, а значит не было бы ни Врадиевских событий, ни демонстраций в поддержку семьи Павличенко, ни популярности судьи Киреева, ни судьи Зварыча, а также не было бы конечно и еще одного жуткого преступления не только 2012 года, а я думаю, что и на преступление века оно может потянуть.

Я сейчас заговорил о действительно страшном преступлении против жизни и здоровья личности (говоря языком УК), об убийстве сразу четверых человек с отягчающими обстоятельствами. Но это преступление, не смотря на свою чудовищность, почему-то не получило должного резонанса. О нем говорили по телевизору всего несколько дней, его почему-то не муссировали, как это обычно происходит, на популярных ток-шоу, не обсуждали у Савика Шустера версии и мотивы. И все это потому, что как я уже говорил, в истории не все события остаются на виду. Некоторые из них, которые мешают «правильной» пропаганде правящих и подрывают репутацию, умышленно затираются и умалчиваются.

15 декабря 2012 г. в праздничный день Работников Правосудия произошло убийство судьи Трофимова и трех членов его семьи, сопровождающееся отсечением голов у всех потерпевших и их похищение. При этом, по утверждениям следствия, голову сыну преступник отрезает еще живому на глазах у еще живого отца!

По-моему добавить жестокости и злости к сделанному комплексу деяний уже не получится, в этом случае ее уровень высочайший.

Так почему же от преступления, о котором от одной мысли кровь стынет в жилах, такой маленький резонанс?

Я знаю почему! А тем, кто захочет со мной поспорить я предлагаю задуматься о следующем:

Официальных версий этого убийства у нашей милиции всего три! И даже не важно какая из них главная, потому что версия основывающаяся на профессиональной деятельности судьи Трофимова постепенно отпала, потому как в таком случае вычислить убийцу реально, и вообщем-то легко. Нужно всего лишь перелопатить все его дела за всю его жизнь. Это задача немалая, но однозначно выполнимая. Перелопатили, но не нашли. Может быть и нашли бы кого-то на эту незавидную роль, как это у нас часто бывает, но пропавшие головы не дают такой возможности СИСТЕМЕ отписаться.

Версия заказного убийства по личным мотивам, тоже не удерживается, потому как личные обиды не решаются так театрально и показательно жестоко.

Из официальных версий остается версия ограбления. Якобы судья Трофимова был коллекционером-нумизматом, и имел дорогую коллекцию монет, на которую, якобы позарились грабители.

Я не представляю каким нужно быть наивным человеком, чтобы поверить в такую историю. Коллекционный, антикварный предмет — это единичный, уникальный, и этим очень индивидуальный товар. Продать такой незаметно, не засветившись, невозможно.

Я убежден, не бывает ворующих людей, которые бы шли на кражу планируя убийство сразу четырех человек, да еще подгадывая убийство судьи в день правосудия. А то что преступление было выполнено по заранее обдуманному плану — это факт.

Вот и ответ на поставленный вопрос о маленьком резонансе. Все три официальные версии не выдерживают малейшей критики, т. е. официально говорить об этом преступлении с такими официальными версиями — смешно, поэтому и помалкивают все.

Но если рассуждать здраво, то значит, если есть преступление, обязательно должна быть и здравая его версия, т. е. его реальный мотив. И он конечно есть, и его конечно наша СИСТЕМА понимает, она не глупая, но он не озвучивается и тщательно скрывается СИСТЕМОЙ, по крайней мере сейчас, потому что он олицетворяет побочный эффект функционирования СИСТЕМЫ, и доказывает, обличает ее настоящую сущность.

А этого СИСТЕМА позволить не может.

Размышляя обо все этом, у меня часто в памяти всплывает роман Валентина Пикуля «Честь имею», где он упоминает о том, что преподаватели юридического вуза еще при царе Николае ІІ не скрывали от своих студентов того, что преступление — это нормальная реакция нормальных людей на ненормальные условия.

Убийство семьи четверых человек и их обезглавие, отсечение головы еще живому сыну на глазах у еще живого отца-судьи в день работников судебной системы — все это не поворачивается язык назвать нормальной реакцией нормального человека на любые условия.

Получается, что ошибались Пикульские преподаватели? Возможно, формулируя свой трактат, царские умы, будучи тоже людьми нормальными и адекватными, живя в свое время, тоже не могли даже представить себе, что человеческие пороки могут достигнуть такой безграничности.

А если не ошиблись? Тогда получается, что преступник не такой уж зверь? А если так, то что же тогда спровоцировало живого человека, которого тоже родила мать, на такое зверство? Что за такие «ненормальные» условия образовались вокруг него? Каков настоящий мотив убийства?

 

Пролог

Пуля уже торопился, но внешне этого не было заметно. Он шел по субботней выходной пустынной улице размеренной походкой, чтобы не привлекать лишнего внимания. Классное выдалось сегодня утро, по-декабрьски низкое, но яркое утреннее солнце отбрасывало тени на усыпанную свежим чистым снегом землю. Мороз был не большой, но достаточный, чтоб хруст снега под ногами приятно сопровождал каждый его уверенный шаг. Ветра практически не было и дыхание приносило истинное удовольствие. Хотелось побежать, чтобы дать нагрузку на организм и усилить вздох, а потом побольше затянув в себя чистого воздуха, насладиться жизнью.

На секунду Пуля подумал о том, как бы он наслаждался ею, если бы его жизнь не сложилась так, как сейчас, а пошла по другому сценарию. Наверняка он такой пригожий выходной день посвятил бы семье, и скорее всего это была бы горнолыжная программа для всех ее, наверняка многочисленных, членов. Пуля вспомнил, как когда-то давно, еще в той жизни, они с женой на пригородном небольшом спуске, где в степях Украины уже тогда стоял подъемник на затяжной холм, пытались поставить на лыжи еще маленькую, трехлетнюю дочь Настю, а она начинала плакать, как только на нее одевали маленькие, детские, но настоящие горнолыжные ботинки с фиксацией голеностопного сустава. Чуткий, любящий папа тогда конечно почувствовал маленькое чувство досады за то, что некоторые чужие детки такие смелые и продвинутые, и в таком же возрасте, с легкостью самостоятельно спускаются с самой высокой точки горки, а его любимая малышка плачет и боится даже самих ботинок. Но даже эта досада генерировала тогда в душе Пули сгусток любви, энергии и желания проявить любое необходимое количество терпения и участия к этому человечку, чтоб сделать ее всесторонне развитой и счастливой.

От напоминания существования когда-то отцовских чувств, у Пули удушливо защемило в груди, и он подсознательно, как по запрограммированному алгоритму сразу же переключился от воспоминаний к реальности.

В который раз он привычно пробежался взглядом по фасадам зданий в поисках возможных видеокамер, которые могли его сейчас зафиксировать. Яркое солнце и морозец были наруку ему. Большие солнцезащитные очки, капюшон и небрежно повязанный шарф скрывали его лицо, и не вызывали ни у кого удивления от такого вида, и не привлекали ненужного внимания.

Да, в такую погоду особенно хотелось жить, причем как-то активно, не на печи. И тут же подумав о печи, Пуля сразу вспомнил фрагмент его собственного счастливого детства, когда он со своими старшими двоюродными сестрой и братом, которые по фактическому родству доводились ему реально тетей и дядей, они в деревне у бабушки сначала долго катались с горки в огромных сугробах на санках, а потом высушивались и отогревались на горячей лежанке. Это было бесподобное удовольствие, и жаль, что в современной жизни такой единице мебели как лежанка, не нашлось применения. После прогрева костей на лежанке в программе были обалденные бабушкины пирожки, и наконец интереснейшая на тогда карточная игра «в дурака» в компании еще и со старенькой прабабушкой, которой приходилось тогда проигрывать четырнадцать раз подряд, не замечая из-за слабого зрения, как они все безбожно мухлевали. Хотя сейчас Пуля подумал о том, что все она замечала, но не подавала вида. Для нее выигрыш был совершенно не интересен, она просто по-своему наслаждалась жизнью, наблюдая, как ее детвора до коликов в животах хохотали от своих же мухлежей, и радовались, что это сходит им с рук, и что они не остались в дураках. Пуля подумал, что она в эти минуты, в свои восемьдесят с лишним, была счастлива. А что можно еще счастливее для себя пожелать на такой возраст, чем пусть и проигранная партия в карты, но в компании хохочущих до слез, здоровых и счастливых, родных и любимых внуков и правнуков. Круто!

У Пули от примеривания на себя роли счастливого прадедушки в кругу счастливых и любящих его правнуков, опять удушливо защемило в груди, и он опять почувствовал то самое неприятное, но уже привычное судорожное сжатие грудной клетки, и слабую вибрацию в районе солнечного сплетения. Этот довольно неприятный симптом он периодически начал ощущать уже давно, примерно с того времени, когда перестал чувствовать себя цельным человеком. Чтобы правильно понять чем он от него отличался, нужно включить фантазию и представить себе, что у полноценного, цельного человека есть в теле, а точнее где-то в районе грудной клетки, место, где размещается некая субстанция, что-то вроде души, или ее какой-то части, т. е. некий центр образования или генерирования всех человеческих чувств и эмоций. Если попытаться объяснить это условно-схематично, то когда полноценный человек, мужчина увидит, например, красивую девушку, то сигнал полученный и обработанный мозгом от органов зрения, обоняния и т. д., поступает в то самое место, о котором идет речь, и там сразу, или со временем, может родиться, например, любовь к этой девушке.

Если, например, полноценный человек увидит красивый, приятно пахнущий цветок, то в этом месте в итоге может родиться, например, хорошее настроение или позитивная эмоция. Но если увидит позже, как этот цветок растаптывают грубым ботинком, то в этом же месте от этого деяния могут рождаться и негативные чувства, которые очень ядовитые сами по себе и способны убивать своим ядом любые позитивные образования.

Вообщем, на первый взгляд ничего сложного, этакий инь-янь, но это только если разбираться в этом очень упрощенно, потому как на самом деле все гораздо сложнее, запутаннее, комплекснее и необъяснимее. Как именно это все рождается, или почему не рождается когда хочется, или когда наоборот, не хочется, а оно рождается, никто точно не знает. Так вот у Пули это самое место, наверное было, но не функционировало, оно было атрофировано.

Припоминается в обиходе фраза: «человек с искалеченной душой». Как правило это человек очень сильно и долго страдавший морально и физически, перенесший большое количество обид, огорчений, несправедливости, потерь и лишений… Все это можно сказать и о Пуле, но сказав, чувствуешь, что почти ничего не сказал. У него вид красивой девушки или красивого цветка не вызывали позитивных эмоций. Эта функция в таких случаях у него не срабатывала вообще. Вместо добрых, человеческих ощущений он чувствовал кратковременное, неприятное щимление в груди, и вибрацию выизженной пустоты в районе солнечного сплетения. И больше ничего… отравленная ядами пустота… А вид вредоносного ботинка у Пули генерировал энергию к его существованию на этой земле и к осуществлению единственной цели.

Пуля действительно напоминал себе терминатора, который тоже совершенно без эмоций имел своим существованием одну цель, а после ее достижения, когда мозг получит сигнал: «миссия выполнена», вероятно он выдаст команду: «конец существования»… Пуля не знал, что будет потом. Сейчас он мог предвидеть в своем будущем только какую-то туманно-черную пустоту, но это его совершенно не волновало. Главное, а вернее единственное из того, что было в списке жизненно важного у него на сегодняшний день — это та сама миссия, и ее выполнение.

И поэтому, привычно перетерпев вибрацию в груди, он вновь автоматически по установленному алгоритму переключился со своего образа счастливого прадедушки на реальную жизнь.

А в реальной жизни он уже подходил к нужному объекту. Осторожно осмотрелся вокруг — все было обычно и спокойно. Жилые дома сталинских построек практически в центре города, рядом самый большой проспект. Пробок на нем сегодня не было и по идее выходного дня не предвиделось. Пуля посмотрел в сторону, куда следовал его маршрут отхода. Уходить он собирался через дворы, здесь меньше видеокамер, на соседнюю сопряженную с проспектом улицу, где его ожидал автомобиль, оставленный им же, тремя часами ранее.

Сосредоточившись и прислушавшись к себе, он еще раз отсканировал свой организм, все было в полном порядке и подготовлено именно для сегодняшнего дня. Пуля был в идеальной физической форме в свои 43 года. Регулярные физические нагрузки и здоровый, аскетичный образ жизни дали свои результаты. Он не был суперменом, или натасканным физически бойцом, но развитая мышечная память со времен занятий им борьбой еще в юности, и частые теоретические и практические занятия боксом уже в зрелом возрасте, начиная с периода пребывания его в СИЗО, давали ему немалую возможность постоять за себя самостоятельно. Лишнего веса у него практически не было, и при его росте 181 см и весе 93 кг, он мог достаточно долго выдерживать кардионагрузку, а говоря проще, дыхалка у него была развита. Этой дисциплине и упражнениям на выдержку он уделял времени и сил больше всего.

И это все было задумано для достижения конкретной цели, той самой единственной миссии, которая была назначена на сегодня и на сейчас.

Наверное странно, но Пуля чувствовал почти праздничное настроение. Было такое ощущение, что он давно готовился к какому-то важному и праздничному событию всей своей жизни. Готовился, прикладывал все усилия, ограничивал себя во всем, что считал лишним для достижения желаемого, вообщем был одержим этим событием. И вот наконец этот момент настал. Наверное поэтому сейчас, непосредственно перед исполнением задачи его дыхание было немного учащенно небольшой долей адреналина в крови, как когда-то в детстве, перед выходом на сцену, когда он будучи в восьмидесятые годы еще пионером, торжественно читал патриотичные стихи под светом софитов о партии и Ленине в родном районном доме культуры им. Кирова на праздничные дни. Но как тогда, так и сейчас он чувствовал себя уверенно и комфортно, и точно знал, что стоит ему только начать делать то, к чему готовился, и волнение сразу пройдет, и вообще все будет хорошо.

Но сегодня хорошо не будет в любом случае, и все потому, что намерения у Пули были очень плохие. То, что он собирался сделать, прежде он никогда не делал, и будучи пионером, и позже будучи студентом, а еще позже успешным бизнесменом, гражданином, семьянином, ему и в голову не пришла бы даже на секунду мысль о том, что ему придется это сделать. И хотя сегодня его никто к этому поступку не принуждал, он уже не мог этого остановить.

Мысль об этом, а потом и решение на такую акцию у Пули пришли в голову далеко не сразу, не в один момент, и даже не в сто моментов. В течении долгого времени неравного противостояния со злом, в сопровождении бесконечного ряда обстоятельств, убивающих все доброе и живое в душе у Пули, из-за постоянного выжигания у него веры во что-то светлое, веры в то, что добро паритетно борется со злом уже не было, и поэтому у него вынашивался план помощи добру. Он рассудил, что с его позиции удар по империи зла, хоть маломальски весомый, необходимо наносить его же оружием, оружием зла, то есть обстоятельствами убивающими все…, и наличие здравого смысла, как и есть по законам зла, здесь не обязательно.

Да, как это не странно звучит, но Пуля пришел сегодня к этому дому помогать добру бороться со злом, он пришел совершить убийство, причем беспрецендентное, зла в котором, немеряно.

Наверняка кому-то такая тактика войны за добро, злом против зла, такая философия, покажется мягко говоря не логичной. Но у Пули не было сомнений ни на грамм в правильности своего выбора. Он миллион раз у себя в голове взвешивал всю ситуацию и перевзвешивал. Он миллион раз закидывал себя сомнениями контраргументами к своей затее, он миллион раз пытался себя отговорить от этого шага, и придумать что-то взамен, какой-то другой шаг…, но не находил, и все сомнения после этого миллион раз развеивались, а с каждым таким прояснением приходила более выраженная уверенность.

В итоге, в его осознании, его план действий приобрел железобетонную логику, и теперь он действительно напоминал пулю, выпущенную в цель безвозвратно, и летящую не задумываясь, ни об обоснованиях, ни о последствиях, по уже заданной траектории…

Выстрел сделан, и поэтому Пуля через минуту, никем не замеченный зайдет в один из подъездов, одного из домов, одного из городов Украины, а через сорок три минуты выйдет в другой верхней одежде с большой спортивной сумкой через плечо, в которой он будет уносить с собой четыре только что отсеченные им человеческие головы.

 

Глава І Салага

В то безоблачное время, в счастливые 80-е, в эпоху заката социализма жизнь была хоть и голодная, в смысле тотального дефицита продукции, но веселая и еще беззлобная.

В одной из средних школ районного центра еще тогда Ворошиловградской области, ныне Луганской, звание самого веселого преподавателя смело можно было отдать, как ни странно, учителю по такому серьезному предмету как НВП (Начальная военная подготовка). Это был веселый и добродушный мужик, хотя иногда будучи старшим прапорщиком в отставке, он включал строгость и дисциплину для профилактики и порядка, ведь все-таки изучали военную подготовку, где дисциплина на первом месте. И когда происходило нестандартное проишествие, я уже не говорю о чрезвычайных, Иван Григорьевич, так его звали, мог быть и жестким, а его воспитательные монологи, иногда, на некоторых, даже навеивали страх.

Так вот тогда у Ивана Григорьевича были жесткие требования и к форме одежды, учеников, пришедших на его урок. Юноши, кроме значков комсомола, если ты комсомолец, и пиджаков, обязательно должны были одевать галстуки. Злостное нарушение этого правила могло привести к написанию провинившимися пояснительной расписки. Вот однажды, став новобранцем, т. к. этот предмет преподавался только в двух последних учебных годах, не привыкнув еще к новым правилам нового преподавателя, на такую расписку нарвался и Паша Куля. Пришлось написать почему он забыл дома галстук, и что впредь этого не повториться, а в конце он, как обычно, поставил свою подпись: Куля П.М., где значилась фамилия и инициалы от имени Павел и отчества Михайлович.

Иван Григорьевич, приступив к разборам полетов, изобразил строгую гримасу, взял расписку Кули, а прочитав, вдруг улыбнулся и спросил:

— А это кто у нас такой?! Що за куля від ПМа? — перешел он на украинский язык.

В украинском языке у слова куля имеется несколько значений, но для военного человека однозначно значение с военной тематикой, пуля от пистолета Макарова, имело преимущество.

Так и пошло, для старшего прапорщика Куля остался Кулей від П.М. а, и одновременно одним из лучших его учеников.

Одним из лучших, а кое-где и лучшим Паша Куля был почти по всем школьным предметам в классе, особенно по мужским: математика, т. е. алгебра и геометрия, физика, физкультура, НВП. В итоге Куля закончил школу с серебряной медалью с одной четверкой по украинскому языку. И хотя это была школа районного центра, и ее уровень знаний отличался от уровня такой же школы, например в г. Харьков, тем не менее для ее получения в то время и в райцентре приходилось реально учиться, а иногда, когда что-то не так легко давалось, приходилось даже «грызть гранит». Зато, в качестве бонуса, тогда эта медаль гарантировала поступление в любой ВУЗ страны, при условии сдачи медалистом первого вступительного экзамена на «отлично».

А поступление в ВУЗ было в обязательных планах у Кули, и не только у него, а и у его родителей, особенно у отца Михаила Павловича.

Куля не был мажором в том смысле слова, который вкладывают в него сегодня. В те времена и в тех краях Паша мало чем отличался от сына, например, водителя грузовика, хотя его отец был уже тогда начальником автоколонны и депутатом райсовета, а мать врачом районной больницы.

Ощутимая заслуга родителей в образовании сына состояла в основном в борьбе за дисциплину.

Задачу минимум — серебряная медаль по окончании школы, которую ставил Куле младшему Куля старший, обуславливали два условия: 1-я — максимум две «четверки» в аттестате, а 2-я — обязательно примерное поведение. Так вот как раз с поведением у Паши была самая большая проблема. Тяжело было ему удержаться в рамках дозволенного в кругу своих друзей, мягко говоря не отличников, в свое время рассвета перестройки и ожидания перемен с Виктором Цоем, и со своей неуемной энергией на мотоциклах по грунтовым дорогам степей Луганщины, да по ночным пьяным дискотекам с периодическими междоусобными войнами и разборками.

Тяжело приходилось иногда и матери и отцу держать своего оболтуса в ежовых рукавицах, когда он мог в протест воспитательного процесса и из дома уйти, а мог и в вытрезвителе засветиться после милицейской облавы. Но ничего, отстояли, благо в поселке все обо всех знали, в том числе и о Паше, знали что он положительный человек, и не смотря на некоторые залеты, заслуживает заветной медали.

И вот он выпускной, торжественная часть, застолье, хмельные прощальные слова благодарности, объяснения в любви, дружбе, встреча рассвета — это были проводы во взрослую жизнь, а там все выглядело перспективно, интригующе и счастливо!

У Кули впереди был институт, и не какой-нибудь сельско-хозяйственный, куда поступали все кто хотел, а институт бизнеса. Это был новомодный ВУЗ с красивым и громким названием, и хотя новым там было только название, это не помешало ему подняться в рейтинге ВУЗов города до 3–4 места.

Получить «отлично» на первой вступительной математике, чтоб использовать силу медали, Куле никогда бы не удалось, если бы не пробивная сила его отца, который благодаря своей предприимчивости, здоровой наглости и коммуникабельности, не вышел на одного из деканов этого ВУЗа и не договорился с ним о Пашкиной «пятерке» по математике.

Вообще, к отцу у Паши было особенно трогательное отношение, и чтобы не обидеть его маму, нужно сказать, что в родительском гнезде у него все было прекрасно. Он был любим и любил родителей, жил благодаря им всегда в достатке, но это не разбаловало его. И уже во взрослом возрасте Куля с грустной улыбкой часто вспоминал то время, когда он трепал нервы родителям своими выходками и залетами, когда каждый раз, когда что-то случалось, отец и мать бросали все и летели на помощь своему хулигану.

Куля очень любил своего отца, и трудно сформулировать за что конкретно, ведь Михаил Павлович не был красноречивым в общении, или эмоциональным в проявлении отцовских чувств, он не проводил много времени специально для детей то ли играя с ними в их игры, то ли просто проводя взаимоинтересные беседы, не баловал какими-то подарками, он просто был рядом или недалеко, и любил сына. И наверное этого хватило, чтобы в Пашином сердце его отец занял особое место.

В воспоминаниях Павлу нравилось прокручивать в голове, как отец проводил воспитательную политику, он мог крикнуть, мог и подзатыльник отпустить, но это было редко и в сердцах. В основном это было без рук, малословно, но как-то доходчиво. Наверное человек не может до конца оценить заслуги своих родителей, пока не повзрослеет, и сам не возьмет на себя ответственность за своих детей.

Куля помнит, как ему было обидно в юные годы от отца слышать о себе «салага» — этот солдатский термин означал, что ты еще мал и глуп, чтобы становиться в один ряд со взрослыми мужчинами, и это продолжалось еще долго после окончания Кулей школы и выхода, как ему тогда казалось, во взрослую жизнь.

Один из самых запоминающихся моментов в жизни — это как раз символический момент перехода в фазу этой самой взрослой жизни.

Успешно сдав на «отлично» свою математику еще в конце июня, в самом конце августа мама и папа привезли своего студента на машине в общежитие института для поселения. Целый день хлопот с заездом, и вот Куля выходит с родителями к машине провожать их в обратный путь домой.

— Ты же веди себя хорошо, учись, — с тревогой в глазах напутствует мать.

— Да, мама, не беспокойся, — с нетерпением ответил сын.

Последние обнимания, материнские поцелуи, отцовское рукопожатие, и машина медленно выезжает со двора общаги. Паша смотрит им в след и машет рукой. Как только машина скрылась за поворотом — Куля осмотрелся по сторонам… и о боги!.. Вот она самостоятельная, взрослая жизнь! Она прекрасна! Это были незабываемые минуты. Кроме того, что началась жизнь без родительского надзора и строгой отчетности, Кулю ждали новые знакомства, новое место жительства, полностью новая жизнь, и казалось безграничные перспективы.

Отец Павла, Михаил Павлович сам всю жизнь жалел о том, что не стал военным, и сына с малолетства настраивал на военную карьеру. Доходило даже до того, что мать, Галина Макаровна, будучи врачом в местной больнице, используя служебное положение, удаляла из медицинской карточки Павла страницы, где каким-то образом появлялись записи врачей о наличии у Паши плоскостопия. Это делалось потому, что имея плоскостопие о карьере военного, в то время, можно было даже не мечтать. Но в свою очередь, Галина Макаровна мечтала о сыне — враче, и поэтому некоторое время Паша всерьез задумался о карьере военного врача. Но с развалом Союза Республик в 1991 году рейтинги профессий резко поменялись, особенно касательно военных специальностей, а в моду начали входить люди-бизнесмены всех рангов и видов. Чего стоили хотя бы те, кто ездил торговать в Польшу, или те, кто умудрился где-нибудь в городе поставить ларек торгующий жвачками, сигаретами, сникерсами, и водярой.

Поэтому Паша Куля был очень доволен и горд своим студенческим билетом института бизнеса. Он еще не знал чему его будут здесь обучать, но само название говорило о многом, и на тогда этого хватало.

Именно в это время у Паши осознано и основательно закрепилось желание стать бизнесменом, стать тем, кто сам решает как быть и сколько кому за это заплатить. Стать независимым и обеспеченным — в этом он видел отличие обыкновенного мужика от мужика-альфасамца, которым безусловно хотел стать, и верил на 100 %, что это произойдет. Куля был достаточно целеустремленным и верил в себя. Ему было легко это делать, потому как своего отца, с его пробивной силой, так в то время называли предприимчивость, Паша считал достойным представителем мужской братии, а в то, что он очень похож на него, у Паши сомнений не было. Ему всегда очень нравилось, когда его сравнивали с его отцом, даже когда речь шла и не о совсем хороших качествах. У Михаила Павловича было издавна одно главное правило, о котором он неоднократно говорил Паше: «если ты что-то сказал или наобещал — разорвись, но выполни, а если не уверен — не говори. Только отвечая за свои слова ты будешь оценен достойно окружающими, и только так ты сможешь достигнуть желаемого, кем бы ты не был».

Куля потом часто анализировал это правило и убеждался в его правильности и универсальности. Не важно когда, в какие времена происходят события, и не важно кто ты, бизнесмен или дворник, важно уметь отвечать за свои слова — это и есть фундамент веры в себя.

Подсознательно Куля чувствовал, что те тогдашние бизнесмены, челночники, прущие Харьковские электродвигатели в Польшу, а свитера и джинсы из Турции — это не совсем те бизнесмены, которым он видел себя в будущем, хотя и этот торговый люд завораживал Кулю своей деловой занятостью, наличием денег, и совершенно новым, еще не известным Куле, отношением к этим деньгам.

С другой стороны он понимал, что с чего-то надо начинать. И хотя он собирался стать дипломированным менеджером своего личного бизнеса, с наличием собственной фирмы, это не помешало ему уцепиться за мысль, вернее бизнес-идею, которую ему выдал знакомый пятикурсник, уже чего-то достигший на вояжах в дружественную Польшу.

— Куля, а ты чего штаны протираешь? Вроде бы здоровый и не глупый парень, а занимаешься ерундой, — поучительной интонацией начал пятикурсник. — Вон в Москве с сахаром напряженка, вези сколько хочешь, все заберут без торга.

Тогда в 1992 году действительно, цены на продукцию еще не поднялись, но с мест продажи исчезли не только в Москве. У нас в независимой Украине на некоторые товары в том числе и на сахар, тоже были введены талоны, т. е. сахар в продаже был еще дешевый, по коммунистической цене, но его не продавали без специальных талонов, чтобы товар не «вымывался» с прилавков и не образовалась спекуляция, на что Куля и нацелился.

К тому времени, а вернее с самого начала обучения в ВУЗе, Паша Куля был назначен старостой группы. В его обязанности входило, в том числе и получение для своей группы стипендии, и таких сахарных талонов. Студентам эти талоны были не особо нужны, наверное потому, что их обеспечивали всем необходимым их родители, а родители у студентов этого ВУЗа были в достатке.

Таким образом у Кули появилась возможность закупить по талонам в Украине дешевого сахара, а в Москве продать по московской цене, и в итоге неплохо заработать.

Купив на первый раз один мешок сахара 50 кг и плацкартный билет на поезд Харьков-Москва, Куля отправился в бывшую столицу большой Родины, благо он там уже ранее бывал.

Таможенников как таковых, тогда не успелось еще развестись, и без каких-либо эксцессов, на следующее утро Куля был на Рижском рынке Москвы. С реализацией товара действительно проблем не произошло, весь мешок купил какой-то парень не торгуясь, сразу отдав Куле наличные деньги.

Эта минута тоже запомнилась наверное на всю жизнь, минута со вкусом победы, маленькой, но победы. Первый шаг, первая прибыль от первой сделки — это вам не в бирюльки играть — это серьезно! А не малая прибыль что-то около 30–40 американских долларов, по тем временам не малые деньги, тратились правда не очень серьезным, традиционным способом. Начиналось все еще в Москве в Макдональдсе, в том самом первом в СССР на Ленинградском проспекте. А дальше шли заведения уже со спиртными напитками в прейскуранте. Вообщем газ-квас по Харьковским забегаловкам в компании друзей и подруг продолжался на эту прибыль еще несколько дней. Потом была небольшая передышка, а дальше опять по той же схеме — закупка сахара, поезд, Рижский рынок…

Таких командировок Куля успел сделать всего четыре, но к четвертой Москву кто-то из больших бизнесменов обеспечил сахаром по полной программе. И пришлось в этой связи Куле менять срочно свою программу: в режиме жесткой экономии, без всяких Макдональдсов и вагонов-ресторанов, быстренько покупать билетик обратно на Родину, мешочки на плечи, и без ужина чух-чух домой. За сахаром со стаканом или с чашкой к Куле ходила потом вся общага в течении года. Все пришедшие уже знали, что сахар лежит под кроватью, и приходя просто ставили в курс сахарного магната о своем визите, и без лишних разговоров набирали под кроватью самостоятельно того, за чем пришли, и с благодарностью уходили. Так закончилась Пашина сахарная эпопея, как-то грустно, но вообщем очень даже весело.

Главная заслуга этого бизнес-проекта была в том, что Куля впредь не чувствовал себя новичком в предпринимательской деятельности вообщем. Его уже не пугала неизвестность новизны, и не было страха сделать первый шаг. По другому это называется войти во вкус, или заглотить наживку. Да Куля попался на крючок, и не мог теперь сидеть без дела. Он старался использовать любую возможность заработать денег.

Но не только ради денег были все его мытарства. Однажды, когда отец, Куля старший, узнал о том, что его Павел вместо учебы и посещения лекций ездит в Казань за каким-то товаром, который потом контрабандой они тащат на Украину, он сильно испугался, что сын так никогда не закончит институт.

— Сколько ты получаешь за свою командировку, — с тревогой в голосе спросил Михаил Павлович.

Паша предугадывая дальнейший ход мысли отца, уменьшив умышленно спрашиваемую им цифру, ответил:

— 100 долларов.

— Тебе нужны деньги? Когда ты собираешься ехать в очередной раз в Россию?

— Через две недели, возможно.

— Тогда договоримся так, я тебе плачу эти 100 долларов, если тебе опять предложат заработать, а ты в обязательном порядке идешь на лекции. Договорились?

Паша был в затруднении. Если бы он сейчас отказался от предложения отца, это означало бы, что он продолжит свои поездки не смотря ни на что, а значит у отца будут основания волноваться. Этого Паша не хотел допускать. Если бы отказался, пообещав сразу больше не ездить — отец не поверил бы. Поэтому Паше ничего не оставалось, как согласиться на предложение отца, и пообещать впредь оставить любой бизнес до окончания института.

Естественно, Павел не требовал с отца потом денег за несовершившиеся командировки, но и поездки не закончились, просто он стал осторожнее, и делал так, чтоб отец не знал о его путешествиях. И хотя с одной стороны у Паши был определенный достаток во всем, а с другой деньги нужны всем всегда, не деньги были главным мотивом его бизнес-подвигов в студенческие годы. Он жаждал каких-то действий в надежде, что получит какой-то полезный опыт, в надежде, что где-то как-то зацепиться серьезное дело с какой-то перспективой, а еще ему нравилось ставить себе задачу, а потом выполнять ее, решая все проблемы встающие на этом пути.

Но и институт Паша не мог себе позволить запустить. Во-первых, он не хотел терять отца в моральном плане, во-вторых, сам привык начатое доделывать до конца, а в-третьих, как оказалось, эти несовместимые вещи при желании можно совмещать. Так они с его другом из Донбасса вышли на своего преподавателя по экономике с коммерческим предложением, которое после легкой корректировки этим же преподавателем воплотилось в жизнь.

Ближе к средине 90-х в Украине был принят новый налоговый кодекс. И как комментировал его доктор экономики — это был очень эффективный и хороший закон. Он явно был где-то позаимствован у более развитой страны, но после адаптации к Украинским реалиям, естественно много полезного и эффективного в нем было потеряно.

Так вот, сутью совместного с преподавателем коммерческого проекта была организация и проведение платных семинаров по новому закону налогообложения и бухгалтерскому учету среди предприятий и фирм Украины. Вот так Куля со своим преподавателем по экономике, а позже со своим руководителем его дипломной работы, и к тому времени уже другом, катались на Кулиной отцовской копейке, ВАЗ 21011, по городам Украины, а еще и с его супругой, преподавателем экономики другого ВУЗа, и проводили эти обучающие семинары. Форма оплаты любая.

Однажды, в это время, когда Куля уже практически заканчивал последний, пятый курс, заходя к себе в общагу, его остановил вахтер и сообщил, что ему звонил какой-то человек. Это был экстренный вид связи и Куля быстро набрал знакомый номер.

— Павел, привет! Можешь приехать сейчас к нам в гости? Очень нужно! — Паша по интонации понял, что его руководитель диплома под шафе и в хорошем настроении. Учитывая, что Владимирович, так было отчество доктора по экономике, не часто употреблял, стало ясно, что вопрос не шуточный.

— Буду через 15 минут, — ответил Паша.

— Не надо так быстро, вернее не надо тебе ехать на своей машине, разговор будет не быстрый. За руль сегодня уже не сядешь.

Паша появился в гостях компаньонов через пол часа. Владимирович и его супруга усадили его за стол и не торопясь начали объяснять суть вопроса.

В одном из старых и когда-то очень престижных ВУЗов Харькова сняли проворовавшегося ректора с должности. Преподавательский состав этого ВУЗа не имея достойных кандидатур на эту вакансию среди своего коллектива, и прекрасно при этом зная чету Пашиных компаньонов, предложили Владимировичу возглавить их институт.

Естественно, Владимирович такого поворота, а вернее взлета не ожидал, и в своей карьере не планировал, тем не менее отказываться не торопился.

— Ну что Павел будем делать? — С рюмкой коньяка спросил он в лоб у Паши, когда его супруга закончила рассказывать суть ситуации.

— Выпьем! — не совсем до конца еще понимая о чем вопрос ответил Паша. — Это же круто! За ректора, я искренне рад за Вас…

— Ты не понял, — перебил его Владимирович, — я особо от предложения не в восторге. Ты же меня знаешь, я к таким высотам никогда не стремился. Амбиции большого босса, а также соответствующий набор качеств характера, и все вытекающие из этого обязательства, немного не из моего арсенала. Я ученый, а не пронырливый руководитель-хозяйственник. Но с другой стороны, от таких предложений не отказываются… — Владимирович прервался, и потянулся за сигаретой.

— Да уж, предложение, мягко говоря, эксклюзивное, — на выдохе проговорил Куля, чувствуя как у него замирает дух. Он начал догадываться о чем идет речь.

— Поэтому мы с Ларисой Матвеевной решили не отказываться, но с расчетом, что часть обязательств и задач ты возьмешь на себя.

У Паши перехватило дыхание.

— Мы тебя знаем, — продолжил Владимирович, — и уверенны, что с рядом организационно-хозяйственных вопросов ты легко справишься. То, что не очень хорошо получается у меня, отлично получится у тебя, и таким тандемом, я думаю мы справимся без особого труда.

— Да справитесь конечно, — вмешалась супруга, — если что — я помогу, — с улыбкой, положа руку на плечо мужа, успокоила всех Лариса Матвеевна.

Куля охотно поверил ей, потому что уже успел понять, что это за женщина. Она, при желании, могла сама хоть Кремль в Москве возглавить. Энергии у нее не занимать, а мозги работали не хуже чем у самого Владимировича, а то и быстрее.

Куля попытался что-то сказать, поддержать правильную мысль, но от небольшого шока из груди вырвались одни междометия. Благо Владимирович налил еще по одной коньяку, и он слегка пришел в себя.

— Ну так, что скажешь? Принимаешь наше предложение? — спросил Владимирович.

— Ну что за вопрос?! Конечно! Я с вами, но…

— Для начала можно будет взять тебя на работу заместителем ректора по АХЧ (административно-хозяйственной части), — предугадывая вопрос Кули продолжил он. — Позже поступишь в аспирантуру, защитишь кандидатскую, и так далее…

Такого поворота Куля не ожидал даже в самых смелых мечтах. Его амбиции бизнесмена вполне удовлетворялись такими перспективами не смотря на то, что формально ему предложили стать преподавателем.

Но кроме супер-предложения по работе, Кулю приятно тронуло то, что такие люди оценили его, и поверив в него, решились доверить такие серьезные вопросы. Куля почувствовал безграничное чувство преданности к этим людям, ему хотелось их обнимать и подбрасывать качая на руках, ему даже казалось, что он готов своей грудью прикрывать Владимировича или Ларису от смертельной опасности.

Вообщем в тот вечер было пережито цунами чувств, тем более, что одной бутылкой застолье на троих не закончилось. Напились под шквал идей и мечт тогда все прилично, хотя это была компания приличных интеллигентных ученых, и понятие «прилично выпить» здесь отличалось от аналогичного понятия, бытующего у Кули на Родине или в общежитии.

Но не об этом речь. Паша под впечатлениями от предстоящего поворота судьбы ходил уже который день. Он никому из близких и друзей, ничего не сообщал, хотя очень хотелось похвастать, а особенно сладострастно Куля представлял себе, как он представиться в новой должности своему отцу:

— Привет пап, а мне должность предложили… Какую? Проректор по АХЧ… О как!

Пусть попробует после этого назвать его салагой. В 22 года и уже проректор — это просто уму не постижимо!

Но не постижимо оказалось не только уму. Получилось, что не зря Паша хранил в секрете свои перспективы стать проректором. Через десять дней произошло то, что наверное и должно было произойти. Пока актив преподавательского состава этого ВУЗа подтягивал к себе в руководители того, кого они хотели, т. е. Владимировича, с низу, или правильнее будет сказать со стороны, на десятый день в этот ВУЗ приехал человек из Киева, из министерства образования с директивой, как говориться с верху, о назначении его ректором данного заведения. Естественно, Владимирович с такой директивой тягаться не смог бы, да он и не собирался. Нет, так нет. Ему, честно говоря, не очень то и хотелось… Чего нельзя сказать о Куле, ему было очень жаль, что так закончилась эта история. Он даже подумывал подключить к этому вопросу отца своего друга из Донбасса, который на тот момент был депутатом верховного совета Украины, но получилось, что промедлил и было уже поздновато, да и Владимировича такой вариант не очень устраивал, уж очень он никому не хотел быть обязанным.

— Не расстраивайся Паша, у тебя все впереди. Ты обязательно найдешь свое место, у тебя для этого есть все задатки, — подбадривал своего студента Владимирович.

Таким образом пришлось Куле еще какое-то время походить в салагах.

Без работы он не сидел, это были лихие девяностые и каждый зарабатывал как мог. Но чувствовалось, что чуть-чуть поздновато Куля родился, не успел он на первый поезд накопления первичного капитала. Пока он салагой протирал штаны на лекциях, намереваясь стать умным и дипломированным бизнесменом, пацаны постарше на 5-10 лет, с самого начала независимости начинали свои пути к вершинам большого бизнеса. И к концу 90-х куда-то вписаться со своими бизнес идеями было уже гораздо сложнее, чем в начале, имей ты на руках хоть пять дипломов.

Но как говориться, они не искали легких путей. Все-таки благополучно закончив к середине девяностых свой институт с синим дипломом, Куля, близко общавшийся еще и со своим деканом факультета, получил от него предложение идти работать на одно не большое частное производственное предприятие рядовым менеджером. Естественно перспектива роста для активных молодых специалистов к предложению прилагалась. Но Куле, успевшему со своим другом уже к этому времени прокрутить пару выгодных торговых сделок, такое предложение показалось не то что шагом назад, а просто откатом в прошлое. Зачем было добровольно залазить в болото с застоявшейся зеленой водой, когда тут же, рядом текло множество бурных рек, или хотя бы речушек с чистой проточной водой. И как известно текущих, так или иначе, в большое море, как раз туда, куда Куля стремился.

И хотя отказывать было не удобно, Куля вынужден был отказаться.

— Да, конечно, вам молодым сегодня нужно все и сразу, — не обидевшись на отказ, с улыбкой прокомментировал позицию Кули седой декан.

Куля тогда еще почувствовал какую-то мудрость в этой фразе, но практически применить ее в своих обстоятельствах в то время не мог.

Паша был уверен, что он сможет, и у него получиться. Он несгибаемо верил, что у него однозначно хватит, и ума, и находчивости, и энергии, и он обязательно добьется своего.

Приехав практически из деревни в большой город учиться, Куля был уверен, что в достижении его цели знание иностранного языка обязательно пригодиться, а для этого ему нужно учить его интенсивно. Но низкий школьный сельский уровень его английского не позволял ему вписаться в институтскую группу интенсивного изучения английского языка, поэтому Куля с огромным удовольствием и энтузиазмом записался в группу интенсивного изучения немецкого, т. к. эта группа реально начинала изучать немецкий язык с ноля.

К моменту окончания института Куля не плохо познал язык Ницше и мог легко общаться на бытовом уровне. Но даже острое желание испытать свой немецкий на практике на чужбине, не переломили Пашину уверенность в том, что эмиграция — это не выход для него. Куля рассуждал так: «если ты хочешь пробиться в бизнесе, если хочешь достичь каких-то высот повыше чем мойка полов в Макдональдсах, то это лучше делать там, где поле еще не пахано, а если пахатное поле чудес оказывается еще и твоя Родина, то куда же тогда ехать? Зачем? Вот тебе поле, вот лопата, и если сильно хочешь чудес — копай, идущий да обрящет, ищущий да найдет».

И Куля копал, иногда даже рыл, а однажды пришлось даже колоть и резать. Как-то на кануне Нового 1997 года по своему широкопрофильному роду деятельности Куле оплатили две единицы очень дорогого, по японски высокотехнологичного медицинского оборудования. Это была достаточно выгодная сделка с точки зрения сулившей прибыли, и не очень сложная с точки зрения ее реализации. Нужно было просто съездить в Москву, купить оборудование и контрабандой перевезти в Украину.

На первый взгляд самое сложное звено — контрабанда, но в данном случае эта проблема решалась легко. Заранее за 400–500 долларов у украинского таможенника покупался пакет документов, подтверждающий, что якобы такая-то техника, тогда-то вывозилась из Украины на ремонт в Россию. А когда оборудование совершенно новое с такими документами приезжало на украинскую таможню по пути в Украину через Россию из Японии, то на осмотр таможеннику оно подавалось как обратный ввоз б/у оборудования после ремонта. Вот и весь фокус, жалко было только красивой и функциональной заводской упаковки. Но и этот вопрос при желании решался.

Оплата за такой специфический и дорогой товар проходила в два этапа с частичной предоплатой. Через две недели после частичной, гарантийной проплаты аванса, Куля на микроавтобусе Форд-Транзит с украинскими номерами и с хозяином буса за рулем, приехали в Москву. В главный офис фирмы, которая продавала японскую технику, Куля приехал на метро, а водителя на бусе отправил по карте на склад фирмы, который находился не далеко от МКАДа (Московская кольцевая). Так разделиться было рациональнее всего, глупо было тратить время на простой в Московских пробках. В фешенебельном, навороченном офисе Кулю ждала Олечка, менеджер фирмы, с которой он уже успел познакомиться и пофлиртовать. Такой флирт скорее был служебной необходимостью. Оля была по-московски не красивой, но открывшись на Кулины знаки внимания и приятные любой женщине комплименты, оказалась очень даже милым, не по-московски внимательным и отзывчивым человеком. Все что от нее зависело при сделке, она произвела быстро и без принятой в Москве сонной волокиты.

Оплатив остальную часть денег и закончив оформление всех документов, Куля вернулся в отдел, где была Олечка, чтобы попрощаться. Увидев входящего в их отдел Кулю высокого, стройного, широкоплечего, с молодым, но уже мужественным лицом, с зелеными, живыми, светящимися энергией глазами и удивительно импонирующими им черными бровями, Ольга оживилась и слегка напряглась, прогнувшись в спине и выставив вперед грудь. Он напоминал ей украинского, Гоголевского красавчика Вакулу-кузнеца, только этот хохол был пошустрее чуток. Его уверенная речь, жесты, движения рук не свойственные таким большим кистям с широкой грубой ладонью, его уверенная походка, все это будило у Ольги ее бабочек в ее животе, когда он ей звонил, а особенно когда приближался к ней вживую, заглядывая своим пронзающим взглядом, казалось до неприличия глубоко, в ее глаза. От него во всем веяло жизнью и неуемной энергией. Она чувствовала его жадные взгляды на своих женских выразительных формах и это ей нравилось. Как-то на секунду она даже задумалась о том, что не дай бог этот хохляцкий самец попросит ее, или прикажет ей сделать для него что-то неприличное, она сделает это не то что не раздумывая, а с удовольствием. От этой мысли Ольге стало стыдно за себя, и она даже покраснела. Она ведь едва знает его, и вряд ли когда-нибудь близко узнает. Он всего лишь клиент из далекой Украины, один раз появился и навсегда уедет. Но эти мысли самоуспокоения не помогали ей отделаться от того магнетизма, который исходил от этой летящей мимо нее большой пули, она откуда-то знала перевод на русский его фамилии, которая не смотря на свою скорость успевала будить в ней тех самых бабочек в животе.

Но на этот раз, увидев входящего в их отдел Кулю, с тревогой в душе вместо бабочек Ольга торопливо поднялась со своего рабочего места и направилась к нему навстречу.

— Пойдем покурим, — тихо сказала она и коротко, почти незаметно, но сильно дернула его за рукав куртки.

Немного удивившись такому повороту событий, Куля послушно последовал за ней любуясь ее выразительной округлой попой на длинных стройных ногах, плотно обтянутой тканью зауженной юбки. «Да, с такой яркой задней частью, и не очень привлекательная передняя часть, становиться ярче, милее», — отметил он в своих мыслях, оценивая Ольгину внешность.

Зайдя в курилку, специально для этого выделенную хорошо вентилируемую комнату с большим окном, и заметив, что в данный момент здесь никого нет, Куля успел даже зафиксировать у себя в голове мысль сексуального характера относительно сложившейся обстановки. Но не успел он даже, что-то в этом плане сообразить, как Оля, быстро закурив сигарету, с волнением в голосе выпалила:

— По-моему у тебя намечаются проблемы…

Куля услышав фразу, вернулся мыслями на грешную землю.

— Что ты имеешь ввиду?

— Микроавтобус Форд с такими-то украинскими государственными номерами твой?

— Да, ждет меня на вашем складском офисе.

— Я заметила, как Томара из отдела «В» сначала проявляла непонятный интерес к тебе и к твоей F-ешке — так здесь в обходе называли модификацию медицинского аппарата, — это мне сразу показалось подозрительным. А потом я видела как она передала записку с данными твоего Форда своему посетителю бандитской наружности. Она незаметно списала данные твоей машины с накладной, которая лежала в стопке документов на подпись, а потом побежала вниз в фойе отдавать ее какому-то быку.

— Почему ты во всем так уверена?

— Я все видела сама, и потом проследила за ней. Это было не сложно, КПП в наше крыло видно со 2-го этажа.

— Прикольно…, - протяжно на выдохе выговорил Куля, — и что это может означать?

— Как что? — Ольга с удивлением посмотрела на него, — у тебя оборудования больше чем на тридцать тысяч зелени, и это только по нашим ценам, а Томара, при желании, с легкостью сможет его продать куда-нибудь за Урал за пятьдесят тысяч. Улавливаешь выгоду?

— А с чего ты решила, что в записке именно информация о моей машине?

— А что еще по-твоему Томарка могла списывать с твоей накладной? Все кроме данных получателя она знает давно наизусть.

— Логично… Ну ты даешь! Ты меня спасаешь, я с тобой не рассчитаюсь, — пытаясь держаться спокойно с улыбкой сказал Куля.

— Да чем спасаю? Может в милицию сообщить?

Куля быстро представил ситуацию, которая сложилась, и которая может сложиться в свете возможного вмешательства милиции, и оценил ее критически. Никаких гарантий, что милиция поможет нет, наоборот, есть вариант, что поможет да не ему. А почему собственно они должны помогать какому-то торгашу, да еще хохлу?… Не факт. Да и Ольгу, хорошего человека можно так под удар поставить.

— Нет, не надо пока в милицию, — уверенно ответил Куля, — лучше опиши как выглядит этот бандит.

— Как бандит и выглядит: высокий, спортивный, с толстой шеей, короткая стрижка, малиновые брюки, черная кожаная куртка.

— Малиновые брюки?! А пиджак заметила?

— Да, брюки такие, темно-малиновые, почти бордовые, а пиджака нет, куртка короткая.

— Ну что же, спасибо тебе о смелая из всех смелых, и красивая из всех красивейших. Ты поступила как настоящий герой, я бы с тобой в разведку хоть каждый день ходил бы, — Куля сделал шаг, чтоб обнять ее за плечи.

Оля не пошевелилась, дав себя обнять, и чуть сбавив напор в голосе, проговорила:

— Как ты можешь сейчас шутить? Ты понимаешь чем для вас это может кончиться? У нас сейчас и не за такие деньги убивают…

— Ну, ну, ну, тормози… Во-первых, я не шучу, ты действительно красивая девочка и я действительно тебе благодарен за то, что ты не осталась безразличной к залетному хохлу, — Куля не стал ее благодарить за то, что она не побоялась проявить сознательность, ему показалось, что она не успела еще подумать о том, что этим бандитам наверняка не очень понравилась бы ее наблюдательность, и он решил лишний раз ее не пугать раньше времени. — А во-вторых, не так уж все мрачно. Предупрежден — значит вооружен. Я что-нибудь теперь придумаю и все будет хорошо.

Куля отошел от нее на пол шага, и продолжая держать ее за плечи обоими руками, заглянул в ее глаза, пытаясь демонстрировать свое спокойствие.

— И что ты придумаешь? — тихо спросила она, отвечая на откровенный взгляд Кули своим взглядом во все глаза.

Куля увидел во взгляде целый набор чувств: тут был и страх, и желание, и страсть…

При этих словах Ольга положила свои руки на руки Кули, которые оставались лежать на ее плечах, и слегка погладила их запястья.

«Вот блин, попал…» — подумал Куля. «Все сразу, и у хорошей девочки, по всей видимости, почву из под ног выбил, и у плохих парней на прицеле засветился…»

— Да элементарно, — еще не зная что говорить, взбадривающим и ее, и себя тоном, начал он. — Они ждут мою Украинскую машину…, а я ее по-ме-ня-ю, — на ходу выдумав решение проблемы, тоном дяди Федора из мультфильма «Простоквашино», когда они поменяли посылочный ящик Печкину, проговорил Куля.

Оля, наверняка, узнав крылатую мультяшную фразу, чуть-чуть воспряла духом и улыбнулась.

— Давай я выпишу тебе новые документы на другую машину.

— Нет, пока не надо. Я ведь смогу тебе позвонить оттуда?

— Да. Я буду сидеть возле телефона.

— Вот это правильно. Ты пожалуйста посиди, подожди, а если я что-то решу, я тебя наберу, и сообщу.

— Хорошо, а если…

— А если у меня будет какой-то экспромт, то я как-то дам знать, подам какой-то знак, чтобы ты не переживала. А уже из дома, возможно завтра, тебя наберу и отчитаюсь. О'кеу?

— О'кеу.

— Ну все мне пора, а ты иди и не переживай. Присмотри по возможности за этой Тамарой, но себя не выдавай ни в коем случае, обещаешь?

— Хорошо, не выдам.

— Ну все, я побежал… Дай я тебя поцелую на прощанье, — по наитию заканчивая трепетную беседу, Куля приблизил свою голову к ее голове для поцелуя, намереваясь поцеловать ее в щеку.

Ольга в этот момент, на секунду опустив глаза, услышав фразу о поцелуе, резко подняла взгляд обратно на Кулю. Но получилось так, что вместе с взглядом вверх дернулся и ее подбородок, а Куля, уже сделавший свои губы пучком, расценил этот жест по-своему, и не задумываясь, изменил траекторию хода своих губ, впившись ими в ее губы в затяжном поцелуе.

Ольга, по всей видимости, немного опешила от такого разгула, потому как за все время Кулиного вторжения она не пошевелилась. Ее руки так и остались висеть на его руках, дыхание замерло, и только губы предательски охотно откликнулись на нападение, да глаза произвольно закрылись от удовольствия.

Куля, в свою очередь, тоже не ожидал такого расклада. С одной стороны, по ее замиранию он чувствовал ее смущение и оторопь, а с другой, по смелым движениям ее языка — страсть и возбуждение. И те и другие противоположные ее эмоции в своей совокупности тронули Кулю не на шутку. Он вдруг почувствовал огромный потенциал этой москвички и очень пожалел, что ему надо ехать. Ведь экспромт получился просто супер, и чтобы его не испортить, Куля первый отстронил свою голову.

— Ух какая сладкая у меня спасительница, вкусная как Киевский торт.

У Ольги округлились глаза и сверкнул огонек азарта.

— Так меня еще не сравнивали… Может еще и такая же круглая как торт?

— Не кокетничай. Какая же ты круглая, — принимая Ольгину игру и уже мало что соображая, Паша начал медленно спускать свои руки с ее плеч вниз по ее спине, — фигура у тебя эталонная, и ты это знаешь, а вот то, что ты вкусная, как самая вкусная вкуснятина в Украине, я тебе сейчас авторитетно, как знатный сладкоежка, сообщаю.

В этот момент его ладони уже со спины скользнули на ее ягодицы и нагло, оценивающе их сжали.

С одной стороны Куля понимал, что не следует в этой ситуации заходить так далеко, это не нужно ни ей, ни ему. Но с другой стороны он шел, как пуля по уже заданной траектории, на своеобразном автопилоте своей природы. Он вдруг увидел Ольгу совершенно другой: симпатичной, привлекательной и желанной. И произошло это перевоплощение не только из-за страстного поцелуя и ощущения им в своих руках обалденной, налитой и упругой женской части тела, как маленькой частички всей Российской Федерации. Все произошло в совокупности с чувством благодарности за бескорыстное участие этой красотули в его судьбе. Куля почувствовал ее порыв к себе, и не мог теперь оставаться безучастным. Да честно говоря, и тяжело ему было сдержаться. Такую фигуру, а-ля Ева Мендес, попробуй проигнорируй, не в Пашиных это было правилах, да уже и не в его силах.

— А вот тут округлость очевидная, но не как у торта, а как у спелого, сочного, бархатного персика, — продолжал свое наступление Куля тихим, грудным голосом, и нырнул своим носом под ее волосы к шее ниже уха, — который очень-очень хочется вкусить…

Тут он вдохнул аромат парфюма и ее индивидуального запаха, запаха ее волос и тела — это была потрясающая смесь.

Такой возбуждающий набор сигналов почти от всех органов ощущения мира губ, глаз, носа рук понесли Кулю на своей волне уже безвозвратно.

И если до этого у него где-то в глубине сознания еще оставались мысли о существовании в этот миг суровой реальности, появившейся опасности, то после того как он на этой волне коснулся своим языком ее шеи и проделал им тоненькую прерывистую дорожку от ушка вниз к ключице, волна возбуждения окончательно усилилась, потому как вмешательство в пейзаж общей картины окружающего мира, еще и органа слуха в тот момент снесли Куле голову со всеми остатками трезвого разума.

Дело в том, что напуганная обстоятельствами Ольга, еще как-то державшая себя в руках, замерев от внезапности страстного поцелуя, тогда еще удержала нить реальности. И даже потом, когда этот нахал нагло схватил ее за попу своими сильными ручищами, она тоже пыталась что-то соображать, хотя не смотря на присутствующее чувство тревоги от Томаркиного предательства, бабочки в ее животе моментально налетели после того, как он прижал ее к себе, дав почувствовать теперь напрямую его жар спереди и тепло его ладоней сзади.

Но когда Куля, хозяйничая руками внизу бесцеремонно проник уже под ее короткую юбку, откуда-то зная все ее тайные фишки, парализуя при этом не только разум, но и дыхание, задействовал ко всему еще и свой язык и губы на ее шее, волна ее возбуждения перехлестнула верхние пределы всех сдерживающих барьеров. Ольга, перестав противиться, и запуская вновь затаившееся дыхание, самопроизвольно на выдохе издала потрясающий затяжной стон.

Именно этот стон, означающий для Кули практически все, прозвучавший так сексуально и откровенно, дополнив собой ту картину из запахов, вида, осязания и вкуса, снес ему рассудок окончательно.

Куля почувствовал как Ольга освободилась от напряжения, и подавшись к нему всем телом, обхватила его обоими руками за шею, запустив одну свою кисть в волосы его головы. Теперь он почувствовал ее горячее, усиленное возбуждением дыхание, еще и своей грудью, потому что ее грудь приятно налягала на него, когда она делала вздох, подтягиваясь при этом на своих руках, чтобы дотянуться своими губами до его губ.

Оба забыв обо всем отдались природе страсти. По дыханию, по ее одновременно горячим губам и прохладному языку, по движениям ее рук, Куля чувствовал полную готовность Ольги к логичному продолжению сложившейся ситуации. Но тут на какую-то секунду включился мозг, который напомнил, что они находятся в курилке, т. е. в очень общественном месте, а в подтверждение этого факта отчетливо послышались приближающиеся шаги.

— Вау! Сюда идут, — услышав тоже звук шагов и включив соображение, быстро проговорила Ольга.

Отстранившись от Кули она уверенными руками поправила на себе одежду и заглянула ему в глаза. Это был как контрольный взгляд. В себе Ольга уже не сомневалась. У нее не было мыслей типа: «Ой что я творю?», «Я ведь его мало знаю…», «А что он обо мне подумает?»

Она доверилась полностью своей интуиции, а та ее заверила, что перед ней настоящий мужчина, а это значит, что ему можно верить, и отдавшись ему и своему нестерпимому желанию, ей не придется пожалеть об этом потом ни при каких обстоятельствах. Остальное ее в данный момент уже мало волновало, и поводом отказываться ей от такого ураганного экспромта с таким мужчиной, послужить не могло.

Единственное, что ее сейчас волновало — это его уверенность, хочет ли он ее так, как она его? Поэтому, заглядывая сейчас ему в глаза с контрольным взглядом, она искала ответ на свой вопрос. Долго искать не пришлось. Пашино сильное возбуждение и уверенность в своих намерениях и желаниях красноречиво отражались в его чуть затуманенных глазах, не смотря ни на что… Мало было сказать, что он ее хотел, он ее по-звериному жаждал.

— Иди за мной, — тихо, но уверенно сказала она Куле, и твердым шагом вышла из курилки. — Иди к тому окну, там справа дверь, а слева карман в стене. Ты пока там спрячься, а я буду через три минуты.

Через четыре минуты, закрывшись на ключ в подсобном помещении, у них продолжилось то, что началось в курилке. И может это было не очень долго и не очень комфортно, но зато глубина ощущения, широта чувств, натиск желания и страсти зашвырнули молодых людей так высоко, что перевести дух у них получилось далеко не сразу. А яркость вспышки от близости в свете всей нестандартной ситуации, оставила в памяти обоих хоть и коротенький, но незатмеваемый и незабываемый шлейф.

Еще раз обсудив кто, что и когда будет делать, а также кто чего не будет делать ни в коем случае, еще раз обнявшись, но уже более спокойно, Куля вышел из подсобки.

Эх, все было бы супер, если бы не этот парень в малиновых брюках. Ольга все не выходила из головы, но нужно было собраться и переключиться на проблему. А проблема по всему была серьезной. Некто в малиновых брюках бандитской внешности взял Кулин бусик, на котором он собрался везти дорогостоящий товар, на прицел. Но вариантов расклада ситуации могло быть больше. А что если мистер «малиновые штаны» взял на прицел не только транспорт, на котором собрались везти оборудование, а и само оборудование. Ведь то, что купил Куля, не куча барахла, а две единицы медицинской аппаратуры, имеющей тоже свои индивидуальные данные и продают их не оптом пачками, а штучно. Отсюда следует, что нет гарантии, что покупателя будут вычислять по транспорту. Его могут вычислять и на складе по товарным картам, а потом убедившись на сто процентов в каком транспорте его везут, наносить удар наверняка.

Куля почувствовал небольшой впрыск адреналина в кровь от ощущения опасности. Но паники у него не было, наоборот, это позволило ему сосредоточиться и наконец включить мозг, который до сих пор не хотел включаться от действия Ольгиных чар. Он до сих пор чувствовал ее запах.

Заработавшее мышление подсказывало ему, что рациональнее всего в его ситуации — это делать очередной шаг вперед по задуманному ранее плану, но предельно осторожно и с включенным на полную мощность радаром, фиксирующим любую потенциальную угрозу. Куле нужно было их обязательно вычислить первым, пока он не знает кто они, ему не понять откуда ждать наезд. Поэтому приходилось пока идти в режиме «на живца».

Определившись в действиях, Куля вышел из офиса, который находился в большом здании, как сейчас принято говорить бизнес-центре, а тогда это была всего лишь гостиница, которая сдавала в аренду целые этажи коммерческим структурам со своей парковкой и остальной инфраструктурой.

Куля осмотрелся вокруг, в надежде что-то срисовать необычное, но ничего в глаза не бросалось. Несколько припаркованных машин, некоторые из них иномарки. Москва всегда была не сравнима ни с каким украинским городом по развитию, и количество иномарок здесь, и в то время было заметнее больше. Ничего не срисовав, ему пришла в голову идея испытать за собой слежку, возможно та Томарка и его успела как-то показать «малиновым штанам». Куля торопливо зашагал к метро. Весь путь он как заядлый разведчик пытался незаметно вычислить слежку, но тщетно. За ним никто не шел.

Поднявшись из подземки в районе не далеко от нужного места Москвы, Куля взял частного таксиста. Вдоль трехэтажного офиса складских помещений, куда ему нужно было приехать, дорога была с односторонней системой движения, причем полосу от полосы в противоположных направлениях разделял не большой скверик. Чтобы подъехать непосредственно к офису едущим из центра города, приходилось проезжать мимо этого здания до конца этого скверика, где находилось место разворота для движения по полосе в центр, с которой сопрягалась и территория нужного адреса.

Проезжая мимо еще в направлении из центра города, Куля посмотрев в сторону здания увидел свой Форд-Транзит, припаркованный в специальном кармане возле здания. Там стояло еще несколько машин. Он скомандовал таксисту остановиться, и попросив его немного подождать, вышел из машины. Перебежав через дорогу и перемахнув через ограждение сквера, начал выдавать себя за гуляющего человека. Подойдя поближе, Куля обратил внимание на двух человек в кожаных куртках спортивного телосложения, стоявших возле какого-то джипа, припаркованного недалеко от Форда, и спокойно куривших практически не общаясь между собой. Они легко попадали под описание бандита Ольгой, но на них не было малиновых брюк. Стоп! Джип! Куля вспомнил, как возле офиса-гостинницы, когда он искал что-то подозрительное, он заметил заднюю часть выезжающего в тот самый момент со стоянки джипа Митсубиси Pagero Vagon вишневого цвета достаточно свежего возраста. Вишневый Паджеро, который стоял сейчас здесь был припаркован задней частью к тротуарному бордюру, а передней к проезжей части. Так обычно паркуются для возможности быстрого и экстренного старта. Со стороны передка Куле было тяжело что-то сказать, ведь он его тогда так и не увидел. Мало ли вишневых Паджеро в Москве, а гос. номера Куля не запомнил. Внезапно у него самопроизвольно участилось дыхание, кажется он на правильном пути. Куля подошел еще поближе, но из сквера не выходил, он его хорошо маскировал.

Скоро у него возникла идея. Вернувшись к таксисту, Куля попросил его о небольшой дополнительной услуге, и щедро расплатившись заранее, отпустил его, а сам вернулся в сквер на прежнее место наблюдательного пункта. На парковке ничего не изменилось, те двое так и стояли возле Паджеро, а водитель Форда похоже дремал сидя за рулем в ожидании нанявшего его клиента.

Через 8-10 минут со стороны Московской кольцевой к Кулиному Форду подъехал тот самый таксист с его поручением. Он вышел из своей девятки и подошел к водителю Форда с пачкой документов, что-то ему в течении пяти минут объяснял, а потом сел в свою машину и вырулил в направлении центра Москвы.

Куля в это время не сводил глаз с компании возле Паджеро. Они явно оживились заметив подъехавшего таксиста к Форду, хотя стояли от него на расстоянии пяти припаркованных там машин. Из салона джипа вышел еще один крепыш и закурив, присоединился к тем двоим. Вся компания почти в открытую следила за событиями возле Форда.

У Кули не осталось сомнений, что эти трое имеют какие-то виды на его транспорт, но «малиновых штанов» среди них не было. Через пять минут после того как таксист растворился в потоке машин, Форд завелся, выпустив при старте из выхлопной трубы клуб черного дыма от плохо сгоревшей соляры, и начал выруливать из своего парковочного места. До какого-то момента о намерениях водилы микроавтобуса было сложно судить, было не понятно, то ли он собирается уезжать, то ли еще что-то… Все трое из Паджеро стояли в этот момент спокойно, внимательно наблюдая за маневром Форда, но было заметно, что им было очень интересно, что он собирается делать дальше. А после того как стало ясно, что Форд собирается через КПП заезжать на территорию складов, один из троих братков, не торопясь направился в здание офиса этих складов. Это укоренило опасение Кули о том, что они отслеживают не только транспорт, но и погрузку именно того, что их интересует. Значит вариант с заменой транспорта с самого начала отпадал.

В надежде, что бандиты не знают свою жертву в лицо, Куля быстро покинул свой наблюдательный пункт, и двинулся за этим одним отделившимся, который направился к зданию, где находилась проходная в расположение складских терминалов. Он шел выбирая для себя траекторию следования так, чтобы она проходила возле вражеского Паджеро. Для чего он делал это Куля не знал, почему-то захотелось посмотреть на противника поближе. Когда до Паджеро оставалось около десяти метров этот, за которым Куля шел, вдруг резко развернулся и зашагал обратно.

— Гиря! Погоди, дай мне мою барсетку, — крикнул он своему другу, который уже усаживался на водительское место вишневого джипа.

Куля мгновенно оценив ситуацию, и стараясь не показывать себя, остановился и отвернулся, делая вид, что прикуривает, и таким образом закрывается от ветра.

Водитель Форда, получив от таксиста пакет документов, позволяющий ему въезжать на территорию складов, и инструкцию от Кули становиться под загрузку на такой-то склад, четко выполнил поручение.

Куля в это время незаметно преследуя этого с барсеткой, оказался тоже на территории складов, и минуя административную часть, следовал прямо на указанный в его накладных терминал.

А вот и мистер «малиновые штаны» объявился! Он попивая что-то горячее из пластикового стаканчика, прогуливался тут же, возле нужного терминала. Картина для Кули стала ясной: четверо на Митсубиси-Паджеро явно позарились на его оборудование. Здесь на территории складов, да скорее всего и на территории города они его силой отбирать вряд ли будут. А вот немного отъехав от Москвы, и каким-то образом остановив микроавтобус где-нибудь в поле, четверым быкам не составит труда выключить сопротивляющегося Кулю и забрать все, что им захочется. Размышляя над этим Куля подумал, что это самый оптимистичный для него возможный дальнейший расклад событий. Почти без крови, без шуму и пыли. Но гарантии, что так все и будет не было. А если предположить, что у братков не было принято долго размышлять, то сценарий мог быть и более красочным, и наличие крови в этом случае, наоборот, приветствовалось. А внешний вид четверки, как раз подтверждал версию того, что думать и размышлять они не привыкли.

Форд-Транзит уже подъехал под погрузку, а двое из гоп-компании, один который с барсеткой, и мистер «малиновые штаны», стали в стороне и громко с чего-то смеясь наблюдали за предстоящей погрузкой. Нужно было что-то решать. Все ждали выхода на сцену Кули. А решать было особо не из чего, ситуация как на подводной лодке. Назад пути нет, чужие деньги потрачены и люди ждут того, что Куля им обещал, они ждут свое оборудование. Оборудование вот оно, но, но, но… Куле вспомнились слова на то время знаменитой песни Маркина: «…прокрутить бы все как кинопленку, и вернуть бы все на десять лет назад, чтобы стала ты простой девчонкой чистой, чистой как весенний сад…», и он подумал: «Ну прокрутил бы он сейчас ситуацию назад, если бы у него появилась такая машина времени, и что? А на какой срок крутить? На пару недель, чтобы как-то потом устранять из цепи событий Тамарку? Или крутить до момента оплаты денег, когда он взял на себя обязательства? Тогда нужно вообще сидеть на печи, забыть о бизнесе и не дергаться». Но с этим Паша смириться не мог. А как тогда ему кормить будущую семью, растить детей? Как становиться успешным бизнесменом? «Нет, ничего плохого с ним не произойдет,» — каким-то образом, это ощущение постоянно доминировало у Паши в голове само по себе среди всех остальных мыслей. Но он тогда не задумывался об этом, откуда такое ощущение? Откуда такая уверенность? Он просто верил и шел вперед по тому самому непаханому полю чудес, того самого манящего бизнеса, той самой своей необъятной Родины, которая называлась еще недавно Советский Союз. А то, что это не паханное поле чудес могло быть еще иногда и минным полем, воспринималось как-то спокойно, как за таковые правила игры. А что? На войне как на войне, сможешь пройти — будешь бизнесменом, не сможешь — не будешь. Своеобразный естественный отбор.

Так, поразмыслив немного о безысходности ситуации, Куля решил действовать следующим образом. Он, не обращая внимания на братву, подошел к своему водиле, перемолвился с ним парой слов, и пошел внутрь склада получать товар. Получили, погрузили, все прошло быстро, тихо и без проблем под чутким надзором двоих наблюдателей. Чтобы как-то задержать этих двоих здесь еще некоторое время, Куля подошел к водиле, и как можно спокойнее объяснил:

— Ты сейчас головой не крути, но по-моему вон те двое нас пасут, — Куля сделал паузу и спокойными глазами посмотрел на него, чтобы водила не паниковал. — Я не уверен, возможно мне померещилось, но на всякий случай давай сделаем так, — Куля опять сделал паузу и убедился, что водила не потерял дух и остался адекватным. — Ты сейчас садись, заводи и езжай, но не к выезду, а в противоположную сторону до самого упора, только медленно, чтобы вон те двое тебя могли постоянно видеть и пытаться понять твой маневр. Твоя задача на 15 минут завладеть их вниманием, а потом ты разворачивайся, и как можно быстрее выезжай за территорию. Там подберешь меня, но если меня не будет возле КПП, то не останавливайся, я могу быть дальше по пути твоего следования на развороте у сквера, но если и там меня не будет, то езжай без остановок в сторону дома, но не к Варшавскому шоссе, а к Каширскому, и там на съезде с Московской кольцевой жди меня, я по-любому буду.

Водила отреагировал нормально, спокойно, и это взбодрило Кулю. Он незаметно от него взял в кармане двери раскладной нож, и стараясь не засветиться перед бандитами, прячась за рядом стоящую фуру, быстро пошел на выход к джипу Паджеро.

Куля вошел в раж. Страха, как такового не было, а может и был, но он его не чувствовал, было небольшое волнение и адреналин.

Выйдя из проходной к стоянке машин, Куля перешел на бег. Подбежав к вишневому Паджеро и изобразив запыхавшегося напуганного человека, он открыл водительскую дверь, где сидели остальные двое.

— Ты Гиря? Меня попросили вас срочно позвать, там какие-то камазисты бьют пацана в малиновых брюках.

Гиря среагировал быстро. Сразу вывалился из машины и сунул руку под сиденье. Оттуда он вынул сверток из материи, развернул из него пистолет «ТТ» и сунул его за пояс джинс, накрыв сверху свитером. Второй, сидящий в салоне, тоже быстро что-то взял из под сидения и вышел на тротуар.

— Где эти камазисты?

— Побежали! — выбежав из проходной, уже на территории складов, Куля остановился. — Бегите вон до того угла, где стоит желтая фура, там сворачивайте направо, и потом прямо до упора. Они на этой линии у предпоследнего терминала.

Куля указал направление в совершенно противоположную сторону от реального местонахождения их друзей. Убедившись, что Гиря с другом побежали «в правильном» направлении, он быстро вернулся обратно к Паджеро. Там уверенно достал нож и пырнул им в переднее колесо. Пробить небольшим ножом толстую шину джипа оказалось не так просто, но Куле казалось, что он пробил бы сейчас этим ножом и шину трактора Т-150. Когда лезвие ножа все-таки вошло на всю длину, ему показалось, что воздух выходит очень медленно, поэтому вытягивая лезвие обратно, Куля постарался сделать резательное движение. Благодаря этому движению линия разреза немного увеличилась и воздух начал выходить бодрее. Куля остался доволен. После, он проделал то же самое со вторым колесом, с третьим, и с четвертым. Проколов таким образом все четыре колеса, Куля спрятал нож и огляделся. Сердце от волнения и от физического напряжения стучало как отбойный молоток. Вокруг ничего особенного не происходило. Тогда он побежал обратно на проходную. Еще не выходя, в окно двери выводящей на территорию складов Куля увидел следующую картину: двое, один с барсеткой, и «малиновые штаны», бежали сломя голову сюда на проходную, а Форда видно не было. Это означало, что Форд уже заехал на грузовую проходную и вот-вот выедет, но судя по ситуации он мог и не успеть это сделать раньше, чем к нему выбежит уже спешащая братва. У Кули на автомате возникла еще одна идея. Он взял рядом стоящий стул и продел ножку стула в дверную ручку входной двери, блокировав ее таким образом для тех, кто открывал снаружи. Внутри на проходной почему-то никого не было, наверное с приходом всеобщего хаоса 90-х, контролировать потоки людей стало без необходимости. Такая блокада не могла задержать бандитов на долго, но сейчас и минута была дорога. Выбежав наружу здания со стороны улицы, Куля посмотрел на ворота грузовой проходной — они были закрыты. «Где же Форд?…» — с нетерпением, мысленно у самого себя спрашивал он. Каждая секунда ожидания казалась часом. Через какое-то время он приоткрыл наружную входную дверь и посмотрел на противоположную сторону проходной, на заблокированную им дверь той стороны. Там шла какая-то возня, бандиты уже штурмовали блокаду. Куля уже начал размышлять над тем, как ему заблокировать и эту входную дверь, но тут он увидел выезжающий из грузовой проходной свой любимый синий Форд-Транзит. Как он был рад его видеть — не описать! Он выбежал на проезжую часть и быстрым шагом пошел прочь от проходной навстречу Форду. Еще через пару минут Куля запрыгнул в салон.

— Гони Саня! — так звали водителя. — Гони не останавливайся!

Грузовая проходная находилась до обыкновенной проходной по ходу потока транспорта по проспекту. Поэтому парням пришлось проехать мимо обыкновенной проходной и мимо вишневого джипа со спущенными колесами. И в тот момент, когда они поравнялись со входом в здание, Куля в окно увидел выбегающих братков, спешащих к своим друзьям, ждущих их по идее в боевой колеснице, готовой с низкого старта устремиться в погоню. Уже удаляясь, Куля в открытое окно выглянул назад и насладился своей картиной «Братки приплыли». Для кратчайшего выезда на кольцевую нужно было разворачиваться вокруг того самого сквера и ехать в обратную сторону опять к разъяренной братве, но Куля скомандовал ехать прямо.

— Хватит испытывать судьбу, надо делать ноги. Выедем в другом месте, и не на Варшавке, — объяснил он свой план Сане водителю. — Лучше сделаем какой-то крюк, но зато подстрахуемся.

Пробок в этом месте Москвы пока не предвиделось, и через 20 минут куля с Саней полностью успокоились, а еще через 20 минут выехали на МКАД в районе юго-запада и полетели на юг кольца. Тут Куля вспомнил об Ольге, представил ее бедненькую, переживающую на телефоне, и у него защемило в груди. Нужно было что-то придумать, откуда-то ей позвонить. Очень не хотелось останавливаться, но Куля решил это сделать обязательно. И когда они уже проехали мимо поворота на Варшавское шоссе, которое вело на Харьков, Куля скомандовал остановиться возле придорожного кафе. Там он дорвался до телефона и набрал Ольгу. Это была трогательная беседа, она ждала его звонка, как они договаривались. Куля хотел ее упредить от желания раскрыть преступную сущность Томарки, а она хотела дать напутствие Куле, чтоб он был осторожнее. Это была грустная беседа, у Ольги даже выступили слезы, а у Паши запершило в горле. Они почувствовали себя в этот момент очень родными людьми, которые дорожат друг другом и очень ценят, но которым судьбой предназначено расставание и скорее всего навсегда.

Еще через тринадцать часов Куля заходил к себе домой в Украине. Так закончилась эта командировка, и когда мама по телефону поинтересовалась у сына о том как он съездил, естественно Паша ответил матери, что все прошло хорошо, съездил удачно. А зачем родителям или еще кому-либо знать о проблемах Кули, тем более о тех, которые уже в прошлом. Зачем маме и папе лишний раз волноваться. Но если бы отец Кули, Михаил Павлович, тогда узнал о том, в какие командировочки приходиться иногда попадать его сыну, то он уже тогда бы не смог себе позволить назвать его хоть и любя, салагой.

 

Глава ІІ Переход

Но жизнь, как известно, все рано или поздно поправляет. Куля не собирался ждать пока и у него поседеют виски, а звание салаги он переживет по возрасту. Дети для родителей всегда остаются детьми, и поэтому ждать и надеяться — это удел слабых. Куля считал себя сильным человеком и во всех случаях старался таким быть, а удел сильных по его мнению — это вера и действие. Он верил и знал наверняка, что очень скоро придет момент и он докажет отцу, что у него достойный сын, взрослый, самостоятельный, деловой и заслуживающий соответствующего к нему отношения. Куля не был обделен ни любовью, ни вниманием, ни заботой со стороны родителей. И папа и мама очень любили своего сына, но Паше сегодня нужно было другое, ему нужно было то, чего у него не было — равенства. Ему просто хотелось быть с отцом на равных. Быть как он. Но кроме того, конечно, амбиции серьезного бизнесмена не давали Куле покоя. Да, хотелось всего, и классную машину, и достойное жилье и путешествий по миру — эти атрибуты высокого статуса известны всем. В Кулином воображении в мечтах маячил этакий деловой, респектабельный, но если и не Ричард Гир из «Красотки», то все равно образ занятого человека, у которого очень мало времени на пустяки. Это был такой вечно спешащий на деловые встречи, на серьезном автомобиле, обязательно с мобильным телефоном (на то время мобильник могли позволить себе очень не многие) человек, в деловом костюме и галстуке, в кожаном кардигане и дорогой обуви. В обязательном порядке к такому мачо прилагались красавица жена и как минимум двое умных и послушных детей.

Куля действительно очень хотел семью, и обязательно счастливую. Он очень любил и хотел своих детей. Его родители в своих семьях были не единственными и оба старшими детьми. Отсюда следовало не малое количество у кули младших двоюродных сестер и братьев, которых он, в свое время, не мало понянчил. Поэтому и запах грудного ребенка, и неповторимые слюни, которые дети пускают, когда чем-то увлечены — все это было для Паши знакомым, желанным и даже необходимым.

Таким образом, подведя итог получалось, что и для того, и для сего списка «чего я хочу», нужно было не много — статус. А статус, как известно, обязательно обеспечивается деньгами, это штука не дешевая. Круг замкнулся. Куля опять возвращался на то самое пахатное поле чудес.

Нельзя сказать, что у Паши ничего не получалось, и машина у него уже была такая, что не стыдно было на Родину к родителям съездить, и кожаный кардиган уже был, даже крутые по тому времени кожаные джинсы были. Но статус почти не поменялся. Бизнеса у него как такового не было. Нет, он был в сфере торговли, но сделки по продаже того или сего носили не постоянный характер. Не было одной постоянной перспективной темы. Не было офиса, секретарши, даже фирмы, как таковой не было. Но Куля рук не опускал.

И вот в таком режиме «поиска» Паша в какой-то момент вышел на одно очень крупное Харьковское производственное предприятие, то есть ему удалось предложить то, что этому комбинату необходимо в качестве сырьевой составляющей по такой цене, которая всех устраивала, даже с учетом небольшого отката снабженцам этого предприятия.

Учитывая мощь этого завода, стать его поставщиком, этакой рыбой-прилипалой — это была большая победа для бизнесменов и покрупнее Кули. В цивилизованном мире это было что-то вроде получения подряда, когда один огромный завод, субъект предпринимательской деятельности, выполняя свою огромную задачу, доверяет другому маленькому субъекту предпринимательской деятельности, но лучшему из всех, что выясняется в результате проведения тендерных мероприятий, выполнять какую-то определенную услугу необходимую ему за его деньги. И так как у больших субъектов большие и долгосрочные планы и задачи, то и быть его партнером предполагало долгое обеспечение гарантийно оплачиваемой работой, и соответственно желанной прибылью.

До цивилизации тогда в Харькове было далековато, и тем не менее, вот такой своего рода подряд был у Кули в руках в виде договора на поставку им продукции для большого, именитого завода. То что нужно было этому заводу, и что они намеревались покупать у Кули, производилось в России в далеком для Харькова Нижнем Новгороде. И естественно, выгодная Кулина цена его товара образовывалась в основном благодаря контрабандной схеме его доставки на территорию Украины, без растаможки и прочих процедур, связанных с незаконным пересечением государственной границы.

Со времен раскола СССР в Украине наверное процентов 90 всей продукции импорта из России ввозилось контрабандой. Поэтому в те времена, как вообщем-то и сегодня, такой схемой никого было не испугать. Учитывая, что Родина Паши в Луганской области находилась непосредственно возле границы Украины с Россией, то контрабандные поставки камазовскими партиями логично было производить там, в родных полях и лесопосадках, по которым еще какие-то десять лет назад они с пацанами колесили на мотоциклах без каких-либо пограничников, постов и прочей атрибутики независимости.

И вот в один пригожий январский день Куля заявился в родительский дом с деловым разговором к отцу. Михаил Павлович, проработавший и проживший всю свою жизнь до этого дня законными способами, тем не менее, и как житель современного пограничного региона, который видел в то время не то что контрабандную суету вокруг, тогда можно было видеть, например, контрабандные караваны автобусов «Икарус» в количестве 10–15 машин, идущих из Москвы с кожаными куртками, и как житель того времени, понимающий, что по-другому тогда денег не заработаешь, охотно согласился помочь сыну с переходом, то есть с организацией переправки товара с российской стороны на украинскую.

Но не смотря на то, что и старший Куля и младший были местными, в том смысле, что были жителями с недавних пор приграничного района, для которых контрабанда было словом почти родным, опыта у них для такого рода перехода с такими масштабами было мало, а вернее не было вообще. Но это выяснилось позже. А с самого начала всем казалось, что задача по переходу предстоит простая и легко выполнимая.

Таким образом, через какое-то время Паша, теперь уже сидя на пассажирском сидении Камаза, ехал опять по просторам России из Великого Новгорода в сторону Родины, груженый под завязку десятью тоннами продукции, которую ждали в Харькове. Настроение было классное, боевое, все шло по плану. Украдкой даже для самого себя, с трепетом в глубине души, Куля со страхом спугнуть удачу, подумывал о перспективах своего контракта. Он был заключен на один год, но уже через 2–3 месяца бесперебойной работы, можно было подумать о налаживании параллельно более цивилизованного перехода для какой-то части продукции на первых порах, что позволило бы хоть и уменьшить немного объем прибыли, но зато обеспечить гарантию систематичности поставок, что для Кули в данном случае было гораздо важнее. Сейчас он был просто счастлив тем, что у него есть впереди объем работы с видом на перспективу на том самом минированном поле чудес. Главное сейчас было выдержать этот контракт, не подорваться на мине и заработать себе имя, а там и продлить будет проще и ассортимент расширить. Все будет хорошо, так как и должно быть!

Камаз прибыл в пункт прибытия в небольшой Российский пограничный городок вовремя. Тут выяснилось, что российский таможенник, с которым была достигнута заранее договоренность о зеленом коридоре на границе со стороны России, срочно уехал в Москву на три дня. Но это не было большой проблемой, Куля на такой случай запасся временем.

Приняв решение ждать, Михаил Павлович, используя свои местные по соседски знакомства, без труда договорился с начальником местной нефтебазы об аренде у него помещения для временного хранения груза. Когда Куля на Камазе подъехал к нефтебазе, отец с нефтяником стояли у ворот.

— А зачем вам ребята здесь разгружаться? — внезапно, как снег на голову, вдруг спросил нефтяник, будто это не с ним только что Палыч договаривался о складе. — У нас почти каждую ночь колоны на Украину и обратно ходят. Чего вы собираетесь ждать?

— Груз не маленький, сразу не перевезти, надо все обдумать, — как-то неуверенно проговорил Палыч.

— Что обдумывать Палыч? Езжайте в «Дивное», я дам вам там амбар, разгрузите Камаз, а потом на тракторе тягайте сколько угодно.

«Дивное» — это маленькое село на самом краю бескрайней России. Буквально через одно сельхозполе начинается уже такое же поле, но украинское. Михаил Павлович, он же Палыч для своих, будучи начальником автобазы, без труда мог обеспечить приезд сюда в «Дивное» чуда Харьковского тракторного завода, трактора Т-150 из Украины, в течении 2–3 часов. И даже учитывая, что на улице был январь, а на полях лежал снег, для такой техники, как этот трактор — это не было проблемой.

— А как же российские пограничники, таможенники? — спросил Палыч.

— Да какие там пограничники, — стоял на своем нефтяник. — Посмотри вокруг, никого!

Палыч с Пашей осмотрелись вокруг, а потом на друг друга. Действительно, городок, в котором они сейчас находились как-будто спал. А что говорить тогда о селе «Дивном», которое находилось в восьми километрах отсюда.

Через пятнадцать минут практически единогласно было принято решение всем ехать в «Дивное». А еще через полтора часа Камаз уже разгруженный выезжал из «Дивного», а Палыч на служебной «Ниве» отправился в Украину за трактором. Еще через два часа звенящую тишину морозного дня, в казалось уснувшей на зиму деревеньке, грубо нарушил рокот трактора. Он в паре с огромным силосным прицепом ворвался в российскую деревню с Украины, как немцы в 1941 году. Не слышать звук его мотора было невозможно. Но никого из участников этой операции такое громкое вторжение не смущало. Пока ждали трактор, Куля немного прошелся по деревне, и практически никого не увидел. Кого стесняться?

Почти два часа ушло на загрузку половины от всей массы груза. Было принято решение располовинить партию, потому как не смотря на огромные размеры прицепа, на десять тонн он не был рассчитан. Сено или солома, которые им предназначалось возить, были гораздо легче Пашиного товара.

Таким образом, компания из четырех человек во главе с Кулей старшим, Пашей, и еще трактористом и водителем, которого Палыч взял в помощь для погрузочно-разгрузочных работ, двинулись в путь в поля на Родину. Трое ехали в Палыча «Ниве», а тракторист один на своей чудо-технике. «Нива» шла первой в авангарде, вроде бы как в разведке. Через метров четыреста, когда до украинского поля оставалось около 200–300 метров, рельеф местности пошел вниз, где не доходя до пика спуска, от дороги, по которой двигалась колонна, перпендикулярно в сторону начиналась лесополоса, достаточно густая даже зимой. Ехавший впереди «Ниве», до этой посадки оставалось уже метров пятьдесят, когда Куля отчетливо увидел просвечивающуюся сквозь стволы деревьев машину защитного цвета. Это был УАЗик в народе называемый «таблетка», т. к. обычно на таких УАЗах ездила скорая помощь, в которой в данный момент были точно не врачи.

— Па, стой, смотри! — Почти закричал Паша и рукой показал отцу, который был за рулем, то что увидел.

Палыч не раздумывая резко крутанул руль в сторону уводя передок машины в боковой сугроб для совершения разворота. Решение на сиюминутное действие было принято Палычем моментально — прочь от УАЗика спасать трактор, а вернее прицеп. Но плана действий на обстоятельства, складывающиеся в дальнейшем, не было. На легковой «Ниве» более-менее быстро развернуться в пределах коридора из снежных сугробов и глубокой ледяной колеи было делом пустяшным, а вот на тракторе проделать это быстро с груженым прицепом, задача была посложнее, тем более когда зеленая «таблетка» заметившая разворачивающуюся «Ниву», тоже сорвалась с места своей засады, и устремилась за «Нивой», гребя всеми четырьмя колесами под собой рыхлый снег.

Погоня продолжалась не долго. Очень скоро «Нива» остановилась перед едущим ей навстречу трактором, а сзади ее через пару минут подпер УАЗ, из которого очень резво начали выбегать, как в кино, мелкими шагами, по-военному одетые ребята в черных масках с короткими автоматами АКСУ в руках. Паша сидел в «Ниве» на заднем сиденье, а «Нива» была двухдверная, поэтому получилось так, что его из машины «просили» последним.

Этот момент «бралова», а гражданским языком задержания, у Паши тоже оставил в памяти незатераемый отпечаток.

Оказывается у подразделений спецназа среди ребят из так называемых маски-шоу, тоже есть сильные и смелые, а есть и не очень сильные и откровенно трусливые. Паша еще тогда успел подумать, что иметь дело с трусами, даже в такой ситуации и в таком контексте, мало того что весьма неприятно, так еще и неоправданно опасно.

Так получилось, что когда «бралово» началось, все смелые мальчиши-крепыши из отряда СОБР, наверное по какой-то своей внутренней инструкции, бросились в рассыпную каждый кто в маске на каждого, кто без, в том числе и на того, кто сидел в тракторе и был реально в шоке. А так как в «Ниве» было две двери, а людей без масок трое, то до третьего по счету Паши, сидевшего в машине сзади, добирались почему-то не через пассажирскую, как обычно принято, а через водительскую дверь. Происходило это тоже не сразу, а предварительно вытянув из машины и повалив лицом в снег, там сидящего Палыча. Таким образом получилась картина: все СОБРовцы опять же наверное по инструкции, блокировав и взяв под контроль каждый своего первого попавшегося парня без маски, оставались с ним до определенной команды старшего, а Паша оставался какое-то время еще сидеть в машине никем не «обласканным». И вот появился он, Пашина маска. С первого взгляда вообщем-то спецназовец как спецназовец, огромный, в униформе, с автоматом, но то ли маска ему досталась на три-четыре размера меньше, то ли голова досталась огромная, но эффект получился следующий: из-за сильно растянутой шерстяной маски у него на голове, отверстия для глаз и для рта были увеличены в размерах в несколько раз от обычного. Три огромных отверстия на одно, хоть и немалое лицо, было многовато, и учитывая, функциональное назначение этих масок по одной из версий было все-таки скрыть лицо, получалось, что эта функция, этой маски, на этом лице не выполнялась. Создавалось впечатление, что владелец этого лица что-то перепутал и одел на себя какие-то шерстяные стринги, которые лица практически не прикрывали, а выполняли функцию сугубо гигиеническую, но в данном случае только для носа.

И вот эта гламурная, выпавшая на долю Паши маска, дождавшись наконец своей очереди, подбежала к «Ниве» со стороны водителя и как-то не уверенно крикнула:

— На выход!

Паша повинуясь команде начал предпринимать действия по выходу, но конструкцией двухдверной «Нивы» выход из заднего сиденья машины предполагал предварительное откидывание спинки впереди стоящего сиденья, для получения необходимого для этого пространства. Не откинув спинку, выйти было невозможно. О том, что функция откидывания спинки водительского сиденья именно у этой «Нивы» была заблокирована, парень из стринги-шоу конечно не знал. А так как Паша это знал, то он начал движение не в сторону своей маски, а в противоположную, при этом пояснив:

— Здесь сиденье поломано, я сюда…

Но то ли маска-стринги не расслышал Пашиных слов, то ли еще что-то, но через секунду Паша своим слухом четко определил сухой лязг передвигающегося затвора автомата.

— Стоять! Руки на капот! — почему-то именно эту, панически заявленную фразу, услышал Паша в следующий миг. От недоумевания о каком капоте и руках идет речь, если тело еще находится в машине, он повернулся и посмотрел на кричащего. От увиденного у Паши похолодела спина. Парень в смешной маске выглядел далеко не смешно. В его глазах и на всем лице, не смотря на наличие на нем горе-маски, отчетливо читался панический страх. По всей видимости, остеклевшие глаза, смотрящие вроде бы на Пашу, который не успел еще сделать и шага из салона автомобиля, видели что-то другое. В любом случае с заднего сидения до капота дотянуться было не реально. Создалось впечатление, что перед тобой робот, а его запрограммированная речь, дав сбой, опередила реальные события. Руки у него заметно дрожали, а побелевший указательный палец правой руки был на спусковом крючке АКСУ. Ствол автомата, при этом, смотрел четко Куле в глаза, а учитывая что затвор был только что передернут и патрон, таким образом, был загнал в патронник, для выстрела осталось только миллиметровое движение затекшего пальца. При таком мандраже, который сейчас пробивал этого воина, до несанкционированного выстрела, который потом обязательно посчитают оправданным из-за оказания задерживаемым сопротивления, было мгновение. Ситуация создалась очень похожа на русскую рулетку, повезет- не повезет. Было реально страшно, и реально было что-то вроде известной фразы: «…И вся жизнь за одну секунду пронеслась в голове у разведчика…» Куле потом действительно показалось, что он за миг вспомнил всю свою жизнь.

Но слава богу не всех СОБРовцев в этом отряде так трусило от страха, нашелся какой-то адекватный, который перехватив у своего коллеги инициативу «принял» Кулю как и полагается через пассажирскую дверь. Зато Павел успел почувствовать двойственное чувство: радость от того, что его грубо выдергивали из машины и больно закручивали руки — ерунда, зато они убирали его из под линии огня ствола этого перепуганного.

Чуть позже, когда страсти немного улеглись, ситуация прояснилась. Все дело было в том, что пока Кулина компания занималась разгрузкой из Камаза, потом погрузкой в трактор, все-таки нашелся специально обученный гражданин в этой деревне «Дивное», который вовремя сигнализировал куда надо о том, что в деревне готовиться переход. Но самое интересное это то, что он каким-то образом успел даже рассмотреть продукцию, которая имела форму драже, неодинакового размера, желто-кремового цвета, упакованную в картонные ящики по 13 кг каждый. Этот агент таможенников не знал смысл слова написанного на ящиках: моноглицериды, а его воспаленная фантазия помогла ему додуматься предположить, что эти овальные таблеточки ничто иное как наркотик или какие-то экстази. Такое предположение было передано в контору, а там решили так: Камаз, наркотик — это слагаемые серьезного наркотрафика, а значит придется иметь дело с серьезными контрабандистами, вооруженными и опасными. Отсюда и «прием» такой серьезный организовался. Оказывается чуть запоздав, через пять минут, за трактором подтянулся еще один такой УАЗик с отрядом СОБР.

Вот так, от страха столкнуться в неравном бою с серьезными боевиками наркоторговцев, кое у кого из бойцов СОБРа нервы и завибрировали.

— Это не наркотик, — осматривая чуть позже ящики в тракторном прицепе и их содержимое, сделал вывод один из оперов.

— Откуда такая уверенность? — спросил его другой.

— 5 тонн — так много наркоты не бывает…

Таким образом, одним махом накрылись медным тазом все Кулины планы и перспективы. О том чтобы откупиться на месте, что в Пашиных планах предполагалось в случае, если их все-таки тормознут в поле, не было и речи. Вернее речь была, и вся таможенная братия, которая присутствовала там на месте была очень даже не против разойтись тихо, но слух о наркотрафике поднял слишком большую волну, и теперь приходилось все делать официально и по закону.

А по закону участниками преступного деяния были двое: Куля М.П. и Куля П.М., причем Куля старший, кроме контрабанды обвинялся еще и в превышении служебных полномочий. Трактор и «Нива» были все-таки служебным транспортом. А это по совокупности могло тянуть на лишение свободы сроком от 5 до 8 лет.

Паша был в состоянии глубокого шока. Но основным рвущим его душу чувством было не осознание того, что он сильно попал: кроме того, что врядли теперь удастся удержать выгодный долгожданный контракт, так еще было не понятно чем рассчитываться с кредиторами, которые финансировали эту первую партию товара. Кстати, найти деньги на закупку товара Паше помог тоже отец, обратившись к своим знакомым бизнесменам из Луганска. Само понятие «бизнесмен из Луганска» в те времена для понимающих означало, что это специфические бизнесмены. От классических, общепринятых в цивилизованном мире они отличались многим. Ну например, при возникновении спорных вопросов между партнерами, или при возникновении форс-мажорных обстоятельств, Луганские бизнесмены в суд не шли. Они предпочитали достигать положительного итогового для себя результата в отношениях с контрагентами путем убедительных переговоров на встречах. Эти встречи назывались стрелками, и иногда на них приезжали с оружием, а иногда, как известно, это оружие пускалось в ход.

Но и не это терзало Пашу в тот момент. Ему было невыносимо видеть отца в наручниках. Человек, который всю свою жизнь прожил честно в рамках закона, с гордостью носивший звание члена Коммунистической партии, теперь определялся на нары, где параша и баланда. Это ни то что не вписывалось в понимание, а вызывало бурю возмущения в душе у Кули младшего. Он чувствовал себя очень виноватым перед отцом за то, что втянул его в эту ситуацию и в эту тюрьму. Он был зол на себя, и от букета чувств обиды, досады, стыда от собственной глупости и наивности, хотелось лезть на стену или провалиться под землю.

Да, это был сильнейший удар по Пашиному фрегату. Торпедируемый мощным зарядом и получив большую пробоину, он дал сильный крен…, но еще не потонул.

Поместили их не в тюрьму, а в местное линейное отделение, а это все-таки не полноценное СИЗО, и даже потом, когда их на «таблетке» этапировали в Белгород, они сидели тоже в изоляторе линейного отделения при железной дороге, т. е. в помещении типа ИВС.

Через три-четыре дня пребывания в камере накал ситуации немного подостыл, терзания чуть притупились, и к Паше наконец вернулся аппетит, он смог впервые за все это время что-то поесть. Выяснилось, что с отцом можно было чуть-чуть пообщаться через вентиляционную систему. Не смотря на то, что он сидел во 2-й камере, а Паша в 8-й.

— Двоечка, двоечка, ответь восьмерочке, — так Паша вызывал батю, подтянувшись на руках к решетке вентиляционного окна.

— Восьморочка, это двоечка, Пашка, сынок, у меня все хорошо, — пренебрегая конспирацией отвечал батя. — Как ты?

— Нормально, не переживай за меня.

Но переживали конечно все, в том числе и мама, которая не дождалась своих мужиков домой в какой-то день.

Тем не менее такие краткие сеансы связи приносили какие-то облегчения обоим. Паша слышал бодрый голос отца, и ему становилось легче. А трогательный случай, когда отец через конвоира передал ему кусочек красной рыбы, проявляя даже в таких условиях отцовскую заботу, довел Пашу буквально до слез. Опять получилось, что Паша — с а л а г а, о котором заботятся даже в такой ситуации, отдавая при этом последнее.

По делу поговорить случая так и не представилось. По вентиляционным коммуникациям через весь коридор о серьезных вещах не поговоришь, а Паше очень хотелось обсудить с отцом их позицию на предстоящих допросах. Ему хотелось как-то увести его от удара правосудия. Но случая обо всем договориться, так и не представилось. Тем не менее Паша на допросах по наивности со всей силы пытался тянуть одеяло на себя. По наивности, потому что Михаил Павлович, тоже по наивности в свою очередь, пытался всю вину забрать на себя. Таким образом у следователя вырисовалась достаточно ясная и вообщем реальная картина. Но как бы там не было, позже, читая протоколы допроса сына и понимая наивность создавшейся ситуации, при сопоставлении их показаний, у Михаила Павловича душа наполнялась теплом, от которого что-то растаивало внутри, и как результат глаза оказывались на мокром месте. Отец был горд за сына, горд за то, что тот не здрейфил, не запаниковал, не предал, и не опустил рук. «Правильный получился сын», — ласкала мысль душу отца. «Он вел себя как мужик, как взрослый, ответственный мужчина, отвечающий за свои слова и поступки». И не смотря на массу разом навалившихся проблем, где-то в глубине души, Палыч тихонько ликовал. Вот и определи, что такое счастье!..

Через две недели отсидки Российская фемида решила поверить Кулям и отпустила их домой под залог. И хотя своим преступлением они не причинили и не могли причинить Российской Федерации никакого ущерба, т. к. товар был куплен легально и при вывозе, т. е. экспорте, не подвергался по российскому закону никаким дополнительным платежам, сумма залога была приличной. Слава богу нашлись люди, которые вошли в положении и одолжили Палычу эту сумму.

Момент выхода на свободу после двухнедельного заключения под стражу Паше тоже запомнился на всю жизнь. Вечером, когда уже в Харькове праздновали освобождение и возвращение, естественно немного выпивали. И еще с момента, когда они наконец встретившись, обнимались под воротами ИВС в Белгороде, Паша почувствовал что-то новое во взгляде своего отца. Но в тот радостный момент его глаза светились от счастья, и определить новизну было сложно. А уже к вечеру, общаясь за столом, и на перекуре, Паша начал постепенно давать оценку этой новизне, и боялся верить сам себе. Он чувствовал, что никто его уже салагой не считает. Новизна взгляда состояла в том, что теперь он не был взглядом с верху вниз. Теперь отец смотрел на сына на одном уровне. И не смотря на огромную массу проблем и долгов, которых предстояло решать и возвращать ему, где-то в глубине души Паша тоже тихонько про себя ликовал. Вот оно счастье!

 

Глава ІІІ Любимая гавань

Действительно, это был счастливый период жизни Павла Кули. Не смотря на то, что планы по превращению себя в серьезного бизнесмена как-то все откладывались, он не чувствовал себя обделенным судьбой. Проблем было не мало, и машину пришлось отдать бизнесменам из Луганска в счет расчета с займом на бизнес, и о прекрасном контракте с большим предприятием пришлось забыть из-за образовавшейся угрозы срыва графика поставок им сырьевой составляющей. Суд в России, который состоялся позже, не за красивые глаза присудил Кулю с отцом к немалому штрафу вместо лишения свободы за попытку контрабанды, а деньги на этот штраф были взяты из возвращенного залога, который вносился тоже из заемных средств. Вообщем финансовая ситуация была примерно такой как и до получения подряда у гиганта, только машины теперь не стало, и долги появились, т. е. бизнес получился спорный.

Но Куля был молод, целеустремлен и такие мелочи не могли его тогда огорчить, хотя не за горами был тридцатилетний рубеж. Отец и мать при любом удобном случае затрагивали тему внуков. Но Пашу по этому вопросу уговаривать было не нужно. Он и сам давно, уже после окончания института был не против завести семью. Он даже с одной девушкой прожил, как принято говорить в гражданском браке около 3-х лет, но что-то не срослось с ней. Куля конечно был далек от идеала верного мужа. С его энергией, внешностью и потенциалом ему было тяжело удержаться от постоянных в то молодое время соблазнов. И хотя врожденное чувство ответственности не давало ему в этом направлении доводить ситуацию до крайности, быть рядом с Кулей на столько умной, чтобы иногда, в нужный момент притвориться дурой, умела, как выяснилось, не каждая. А с учетом того, что таких, которые побывали с ним рядом продолжительное время, имеется ввиду больше хотя бы пары месяцев, было всего одна на тот момент, и это та, о которой идет речь, можно сделать вывод: с одной стороны о высоком уровне требований, предъявляемых Кулей к своим избранницам, а с другой о том, что не смотря на присущую ему полигамность, он был все-таки однолюб.

Так, с неприятным осадком от раскола трехлетнего союза, Куля уже больше года курсировал по жизни в одиночном плавании, и с первого взгляда можно было судить, что получал от него удовольствие. Но стоило присмотреться, то было заметно, что одиночество тяготило Куле душу, особенно когда заходила речь о расходе всем по домам. Возвращаться каждый день домой, где его никто не ждал, становилось все грустнее. Куля никому об этом не рассказывал, но неприятный осадок от расхода с первой и пока последней претенденткой в жены, содержал стойкую горечь обиды на весь женский род. Они расстались по ее инициативе, и хотя у Кули была возможность попытки сделать шаг назад, как-то погасить запущенную ею волну, разрушающую их союз, он этого не сделал. Так как конкретной, весомой причины такой ее инициативы заявлено не было, создалось впечатление, что была сильно задета Пашина мужская гордость. На самом же деле это было не так, или во всяком случае, не совсем так. Куля давно, еще со школы знал эту девочку, и любил ее. И когда она совершенно неожиданно предложила им расстаться, практически для Кули, это был пронзающий удар в спину между лопаток. Он конечно старался не показывать своих чувств, но боль от раны долго не давала о себе забыть, и хорошо знающие его люди, близкие друзья, часто, особенно в первое время, замечали ее ноющее действие в грустных Пашиных глазах. Те кому приходилось в своей жизни умышлено душить в себе чувство к другому человеку, поймут о чем речь.

Таким образом сформированная в то время претензия ко всей прекрасной половине человечества, наверное, как-то помогала Куле достигать баланса в его душевных перипетиях. Ему как-то удалось штучно завысить до потолка планку уровня собственных требований к любой особе женского пола, так что теперь чтобы девушка смогла перейти из зоны банального потребительского отношения к ней, в зону хотя бы дружеского, не говоря уже о зоне, где могло возникнуть теоретически какое-то чувство, должно было произойти какое-то чудо. Другими словами, теперь, чтобы хоть как-то серьезно зацепить Пашино внимание, девушке нужно было, для начала, иметь внешность минимум фотомодели, а лучше стриптизерши, они не такие худые.

Так, уже больше полутора года, как Куля наслаждался жизнью без обязательств. Былые проблемы порешались. Ту партию товара, которая после ареста осталась в амбаре в «Дивном», еще тогда переправили через границу к потребителю верные близкие друзья. А ту часть, которую конфисковали, Куля позже выкупил с Белгородского склада конфискатов, и выгодно продал уже другим потребителям этих моноглицеридов. Купил опять машину, рассчитался с долгами, вообщем, медленно, но уверенно Кулин фрегат после ремонта от торпедирования вышел из дока, и опять набирал скорость курсом в нейтральные воды.

Как-то в пятницу, к концу очередной рабочей недели, Куля решил обсудить планы на уикенд со своим закадычным другом Игорем.

— Нет настроения, — ответил тот одной фразой на все предложения Кули.

— А что случилось?

— Ничего. Просто ничего не хочется.

— Тогда пошли просто напьемся, — как последний вариант предложил Паша.

— Не хочу…

Такой ответ в такой обойме вопросов означал плохой симптом. На определение диагноза много времени не понадобилось. Девушка Игоря Карина, с которой у него последний месяц был бурный роман со всеми признаками ячейки общества, вдруг, по до конца не известным причинам, отказалась продолжать с ним отношения — это если в двух словах. Игорь, очень сильно прикипевший душой к этой красавице, рисковал сейчас упасть в глубокую депрессию. Те кому приходилось в своей жизни отскребывать свое сердце от охладевшего образа, поймут о чем речь. Куля не мог бросить друга в такую тяжелую для него пору, и до конца не зная что ему делать с этой бедой, вытянул его для начала поужинать в ближайшую забегаловку.

— Давай по пятьдесят.

— Не хочу.

— Ну давай хоть немного по пиву, — не унимался Куля.

— Только не много.

— Ты ничего не съел.

— Нет аппетита.

Примерно в таком духе продолжался весь вечер. Куля уже терял всякую надежду как-то реанимировать ситуацию. Они вышли из кафе и медленно брели вдвоем по центральной вечерней улице в никуда. Вокруг было много народу, красивых девушек, город жил и набирал предвыходные обороты ночной молодежной жизни. Но друг Игорь выглядел безнадежно поникшим. Его ничего не интересовало и создавалось впечатление, что если бы сейчас в одно мгновенье перед ним каким-то волшебным образом в центре Харькова выросла, например Эйфелева башня, он даже не остановился бы на нее посмотреть.

В какой-то момент, впереди по курсу их движения по городской аллее нарисовались две девичьи фигуры бодро шагавшие им навстречу. Приближаясь, и не меняя при этом курса для обхода друг друга, обе пары начали всматриваться в лица впереди идущих.

— Привет! — вдруг услышал Куля радостное восклицание своего друга.

После этого приветствия идущие навстречу пары остановились друг против друга.

— Привет! — ответила одна из девушек и с интересом посмотрела на Игоря.

Стало понятно, что они ранее знакомы. Эту девушку звали Ирина, и она была подругой подруги Карины, той самой от которой у Игоря сносило крышу.

— Как дела? Куда путь держите? — с заметным интересом развивал тему Игорь.

Он вдруг включился. В глазах зажглись огоньки и появилось настроение. Куля недоумевал, в чем или в ком причина такого резкого преобразования, он ведь еще не знал, что эта Ирина имеет какое-то отношение к его Карине, и что у Игоря по этому поводу мгновенно созрел «коварный» план. Эта зазноба Карина работала администратором в одном из городских ночных клубов с названием «Спутник».

— Да вот еще не решили, — кокетливо ответила Ира на вопрос Игоря.

— Тогда мы вас приглашаем в «Спутник», — уверенно за двоих предложил Игорь.

Куле картина была уже почти вся ясна. Ради друга нужно было поддержать его идею, и по всей видимости для упорядочивания ситуации, где два друга знакомятся с двумя подругами, предложить себя подруге Ирины. В данный момент ему было все равно что и с кем ему делать, главное, что его друг ожил, вышел из депрессии, и опять приобрел смысл бытия. Его задача как друга, была поддержать, подыграть, помочь осуществить какой-то план, и Куля был готов для Игоря это делать, не задумываясь о деталях.

— Павел, — представился Куля и протянул руку девчонкам.

— Ирина.

— Инна.

Вот так, окрыленные новым знакомством и опьяненные приятной перспективой от него, мальчики и девчонки не сговариваясь, разобравшись по парам, где Игорь был как бы с Ирой, а Куля как бы с Инной, двинулись в пресловутый «Спутник». Да, только в «Спутник», потому как именно эта идея завалиться туда, где администратором была Карина, в компании с новой подругой, которая еще к тому же и подруга подруги Карины, сработала как удар дифибрилятора для Игоря. У него сразу обнаружился пульс, возобновилось дыхание, появилась адекватная реакция зрачков. План был прост и стар как мир, и наверное эффективен.

Хотя вопрос эффективности остался спорным. По приходу в обозначенное заведение, компания, как и предполагалось, приступила к веселому застолью на виду у администратора, а дальше танцы и так далее… Чуть позже, уже ближе к ночи, Игорь, как и предугадывалось, на время покинул компанию четверых, и отошел в сторонку на душевную беседу с администраторшей. Правда оставшаяся компания троих не очень расстроилась и практически не пострадала. Кулино обаяние и энергетический заряд легко справился и за двоих. Девочки тоже оказались веселыми и подвижными. Вообщем веселье привычно шло по нарастающей.

А вот закончилось оно не совсем привычно. План Игоря, наверное где-то сработал, но по всей видимости не до конца. Не достигнув какого-то общего знаменателя в своих отношениях с Кариной, Игорь ближе к утру вернулся в компанию четверых. И все вроде бы с этим возвращением опять выстроилось в правильную форму, тем не менее закончилось уже ранним утром в квартире Кули тем, что девчонки легли спать вместе в спальне, а мальчики, изрядно пьяные и уставшие отдельно от девочек, в зале. Такое распределение спальных мест среди присутствующих было большим исключением в этой квартире.

Проснувшись уже далеко за полдень, Куля обнаружил в квартире только себя и своего друга. Девочки ушли не прощаясь, а может они и хотели поблагодарить мальчиков за «прекрасный» вечер, но разбудить их было достаточно проблематично.

После этой ночи жизнь пошла своим чередом дальше, но где-то дней через пять Куле на мобильный поступил звонок:

— Алло, кто это?

— Ирина, — ответил не знакомый женский голос.

— Какая Ирина? — не узнал ее Куля.

Ему потребовалось несколько времени, чтобы откопать в памяти тот самый вечер в «Спутнике», потом ту самую ночь у себя дома, а потом ту самую Ирину, которая подруга Игоря, Карины и Инны…

— Ах да! Ирина, привет! — соблюдая рамки приличия и такта заговорил Куля.

— Я хочу с тобой встретиться, ты можешь подъехать?

— Не знаю, сейчас у меня времени нет, — начал он увиливать от прямого ответа.

Куле не хотелось обижать девочку, отказывая наотрез, но и встречаться особенно желания не было. Впечатления особого она не произвела так, чтобы взорвать ему мозг, и сотворить то самое чудо, а за одно и разрушить ту преграду, которую он воздвиг после того самого удара в спину между лопаток, а ехать просто так, не видел смысла. В последнее время подобных выездов было не мало, а заканчивались они обычно просьбой занять денег. Перспектива и сейчас намечалась не интересная, денег не дать было не удобно, отдавать их потом правда, никто не торопился, а напоминать, чтоб отдали, тоже стыдно. Таким образом ехать никуда не хотелось.

Но не смотря на то, что Кулина интуиция сейчас ошибалась, каким-то образом, Ирина все-таки добилась своего, и уже через час Куля подъезжал к месту встречи.

— Привет, — вновь поздоровалась она, садясь к Куле в машину. Было заметно, что она немного волнуется.

— Привет, привет! Как поживаешь? Хорошо выглядишь.

— Спасибо. Все нормально… — Ира немного запнулась и опустила глаза, — тут такая ситуация…

«Ну вот, я так и думал», — успела проскользнуть мысль в голове у Кули.

— … Вообщем, я очень сильно влюбилась в тебя, и хочу быть с тобой, — выговорила она наконец то, что собиралась произнести.

Пауза образовалась достаточно длинной. Куля никак не ожидал такого поворота событий. Он смотрел на нее и не знал что ему делать, как реагировать? Ирина сидела тихо, молча опустив взгляд и ждала…

— Но… Круто! — все что мог проговорил он.

Ирина только молча кивнула головой и пожала плечами. Куля реально не знал что делать. С одной стороны, учитывая серьезность заявления, он не мог пойти на встречу, чтобы не давать ложную надежду, а с другой стороны, опять же из-за серьезности аргумента, у него не поднималась рука с ходу во всем отказывать.

— Ирочка, девочка, ты же меня практически не знаешь. Как ты можешь утверждать о таких серьезных вещах?

— Могу, я чувствую, — не поднимая глаз ответила Ирина.

— Но я не такой каким ты успела меня узнать, вернее не только такой. — Старался Куля как-то отговорить собеседницу от ее идеи. — Ты успела меня узнать только в одну ночь во время отдыха. Тогда у меня было хорошее настроение. А такое настроение у меня бывает редко. И если бы ты узнала меня в плохом расположении духа, когда я эгоист, циник, или просто в быту, когда я много пью, гуляю, то наверняка бы сделала обо мне другие выводы.

Куля сделал паузу. Ирина сидела молча, также опустив взгляд.

— Послушай, посмотри на меня, — он хотел продолжить в том же духе нагонять на себя надуманный ужас в надежде переубедить ее, но в этот момент она подняла на него свои глаза… — Ты сумасшедшая… — это все что он смог сказать в продолжение.

Посмотрев в ее глаза, Куля понял, что бесполезно. Взгляд у нее был немного грустным, но уже спокойным и уверенным. Стало понятно, чтобы он сейчас не сказал, ею это воспринималось с пониманием его реакции, и возмущения. На несколько секунд опять образовалась пауза. Она вроде бы как все уже сказала, а он не знал что с этим делать.

— И что будем делать, — озвучил Куля свои мысли.

— Не знаю, мне все равно…

На улице была весна, но погода стояла не очень благоприятная. Вечерело, рабочий день уже закончился. Сильный порывистый ветер разгонял всех прохожих по домам и другим уютным, теплым местам, даже из машины не хотелось выходить. Куля закурил сигарету, затянулся и вновь посмотрел в ее глаза.

На этот раз он заметил в ее взгляде что-то теплое трепетное, а глубина этих глаз открывала нараспашку всю ее душу. Она смотрела на него не заискивающе, а как-то по-детски наивно и жадно чего-то ожидающе. Так смотрят дети на маму, когда выпрашивают у нее сверхлимитную конфету, отказать такому взгляду очень сложно. А особенно подкупала искренность, которая была заметна во всем, и в ее взгляде, и в голове, и в словах.

Куля вдруг вспомнил фразу услышанную им где-то, наверное в кино, что-то из серии правил японского самурая: "Не знаешь что делать — делай шаг вперед".

— О'кей! Если ты не знаешь что делать, то давай делать то, что я собирался, — не уверенно начал говорить Куля, делая тот самый шаг вперед.

— Давай, — без колебаний и без особого интереса о чем пойдет речь, ответила Ирина. Появилась четкая уверенность в том, что если бы Куля сейчас предложил ей следовать за ним хоть к черту на рога, она бы не задумываясь, с радостью и преданным взглядом отправилась за ним.

— Я собирался ехать домой, ужинать и ложиться спать, — повествовательно, без эмоций сообщил свои намерения он.

— Мне нужно купить зубную щетку, а все остальное у меня с собой, — в таком же духе кратко, но емко ответила она.

— Ну смотри, — уже более оживленно подитожил Куля, — ты сама так решила, и я тебя предупреждал, если что не так — пеняй на себя.

— Да, я поняла… я согласна…

— Ну тогда поехали покупать тебе щетку…

Вот так неожиданно и непредсказуемо Кулин фрегат сам того еще не понимая, обзавелся своей собственной маленькой, но настырной и упрямой на пути освоения своих территорий, гаванью.

Но это выяснилось позже, а пока мало того, что он об этом еще не знал, он был почти уверен, что эта девочка у него в гостях обосновалась не надолго. Куля почти показательно продолжал вести образ жизни свободного человека без обязательств и взаимных претензий, постоянно демонстрируя свою независимость и эгоизм.

Однажды, дней через десять после создания такого союза, Куля и вовсе пошел на зверский по уровню цинизма поступок. По работе ему пришлось на один день уехать в командировку в прекрасный украинский город Полтаву, где живут прекрасные жители и жительницы. Вот с одной такой юной красавицей полтавчанкой и познакомился. Включив обычный режим соблазнения красавиц, Куля вечером выехал обратно в Харьков вместе с ней, предложив ей романтический вечер в первой столице. Естественно, присутствие у него дома Ирины в это время, такая романтическая командировка не предполагала. Поэтому еще с Полтавы Куля позвонил ей, и не объясняя причин сказал, чтобы она сегодня ночевала у себя дома, у мамы. Но причины были очевидны, и объяснять никому ничего было не нужно. Куля прекрасно понимал щепетильность ситуации, но ему было все равно, как отнесется к этому Ирина, и чем все закончится. Точнее сказать не то чтобы полностью все равно, ему было даже интересно, появилось что-то вроде азарта узнать, выдержит ли Ира такое испытание, или все-таки одумается и отвернется от него. Но Ира твердо стояла на своем. Доказывая Куле свою любовь, она даже не дрогнула от такого мощного удара.

— Привет, можно сегодня к тебе вернуться? — услышал Куля по телефону спокойный голос на следующий же день после приема им гостей из Полтавы.

Это было сильно, поступок сильного человека. Куля высоко оценил и зауважал ее настойчивость и внутренний стержень.

— Да, приезжай, я тебя жду.

Он вдруг почувствовал, что соскучился за ней, а еще через минуту у него в голове открылась панорама его жизни, которая сильно изменилась за последние десять дней в лучшую сторону, а он это заметил и оценил только сейчас.

Оказывается из-за своего эгоизма он не замечал таких мелких бытовых, но важных для жизни вещей, которые внесла с собой в его жизнь Ирина. Куля задумался и прозрел от того что осознал, как незаметно, без пафоса, не требуя ничего взамен, Ирина окружила его всем тем, что ему было нужно, или что нужно любому мужчине на его месте. Она стала его тенью, и читая, предугадывая его желания, спешила на опережение их исполнить.

Начиная с того, что его холостяцкая квартира, в том числе и его же руками под ее руководством за неделю наконец приобрела подобающий жилой вид. Его пищевой рацион холостяка был мгновенно заменен на нормальное домашнее питание. Его чистые, поглаженные рубашки, наконец перебрались из постирочной корзины в шкаф на свои тремпеля. В плане секса, что было очень важно для Кули, эта девочка была супер, а главное было то, что в ней чувствовался сильный потенциал, о котором потом некоторые говорят, как о непрочитанной книге. Но а о самом главном потенциале Ирины, о самой главной и важной женской черте, о верности и о преданности, красноречиво Куле было продемонстрировано в случае с полтавчанкой. Он оценил проявленную ею стойкость и самоотверженность в этом случае, как степень ее преданности ему, степень ее верности и степень любви.

"А что же тебе еще нужно?", "Почему ты так себя ведешь?" — возникли у Кули вопросы сами к себе после того, как он все это осмыслил. Ему сразу стало стыдно перед Ириной за свое скотско-плотское отношение к ней. Сразу захотелось как-то изменить ситуацию, извиниться и зализать раны, и почти одновременно с этим чувством вины пришло чувство страха. Страх за то, что а если бы она сегодня не позвонила, или если она передумает сейчас, и уже не приедет?… Куля почувствовал как его слегка бросило в пот…, но тут раздался входной звонок и он побежал открывать.

— Ну где же так долго едешь? — возбужденно и радостно набросился он на входящую в квартиру Ирину. Немного чего-то побаиваясь, он украдкой посмотрел ей в глаза. Там, было небольшое недоумение от такой бурной встречи и интерес, ну а остатки нанесенной обиды, хоть и были замечены, под напором Кулиного внимания и опеки, ничем себя не обнаружили. Куля набросился на нее как на родную, которую не видел продолжительное время с горячими поцелуями и крепкими объятиями. С минуту Ирина стояла опешевшая от такого приема, боясь верить собственным глазам, или боясь что-то нарушить, испугнуть. Она молча стояла и наслаждалась тем, чего хотела в последнее время больше всего в своей жизни. Подобное обращение от Паши она чувствовала впервые. Он вел себя совершенно по другому, чем раньше, явно ощущалась искренность проявляемых им чувств к ней, его желание и радость. Наконец-то ее любимый, единственный ответил ей взаимностью. Ирина быстро забыла все обиды и пребывала на седьмом небе.

После этого случая с полтавчанкой Куля изменил свое отношение к Ирине в корне. Он отказался от каких-либо дурацких проверок на преданность, перестал смотреть на нее с высока, а вернее с высоты той преграды, которая была им воздвигнута от нападения на него всего женского рода. Можно сказать так: Куля расслабился, и попытавшись забыть тот удар в спину, настроил себя на жизнь с чистого листа. Преграда в душе была еще полностью не разрушена, а доверие не восстановлено, просто поверив Ирине, он только ей одной дал возможность обойти стену и приблизиться к его сердцу.

Он пустил ситуацию на самотек, ничего не тормозил и не форсировал. Жил как живется, наблюдал и потихоньку вкушал прелести неодинокой жизни. Она ему явно нравилась. Все больше и больше нравилась ему и Ирина. Употребить слово любовь по отношению к ней, Куля в себе все-таки не торопился. Он чувствовал любовь Ирины к себе и это было главным для него, а остальное он был готов взять под свою ответственность. Кто-то как-то сказал: "в семье из двоих любить должен кто-то один, а другой должен позволять это делать". Куле показалось такое правило логичным, и имеющим свой смысл. Все вело к тому, что пришло время заводить полноценную семью, во всяком случае, все что для этого было необходимо, у Кули было, или почти все.

Наученный горьким опытом с предыдущей претенденткой в жены, с которой у него не получилось зачать детей за три года совместной жизни, Куля побаивался повторения проблемы. Поэтому ничего никому не объясняя и не комментируя, он как-бы невзначай перестал заботиться о мерах предохранения от нежелательной беременности. Результат такой акции запомнился Куля тоже на всю жизнь.

Где-то через два месяца после своей полтавской командировки, он уехал на несколько дней в Россию, но в этот раз без амурных приключений. По возвращению, как обычно, он зашел в квартиру, а любящая женщина естественно вышла его встречать, обнимать и целовать. Куля тоже сильно соскучившись, сжал в объятиях свою ненаглядную, а когда заглянул в ее глаза заметил там явную тревогу.

— Что-то случилось? — спросил сразу он.

— Н-нет, ничего не случилось, — не уверенно ответила Ирина, но в глазах промелькнул еще и страх.

— Ира, но я же вижу, что ты сама не своя, признавайся, что случилось.

— Я беременна, — тихо сказала она и во все глаза посмотрела на Кулю.

Тяжело описать все те чувства, которые в ту секунду наполнили грудную клетку Кули. Но в первую очередь ему захотелось успокоить свою любимую. Он почувствовал себя тираном. Довел девочку до того, что она, узнав о беременности, от страха быть отвергнутой не находит себе места.

— Ты прелесть любимая, я срочно делаю тебе предложение, ты согласна выйти за меня замуж.

— Согласна…

— Я так счастлив! И хочу чтобы ты была счастлива, а поэтому обещаю, что сделаю для этого все, что в моих силах.

Таким образом Кулин фрегат, наполнив свои паруса счастьем, верой и любовью, впервые в жизни почувствовал неизвестное ему до сих пор приятное чувство огромной ответственности, мощнейшую потребность заботиться о ком-то, оберегать и лелеять. С Кулей случилось то, что, наверное, можно интерпретировать как человеческое счастье- это когда тяга основного инстинкта сходится в одной точке с более изысканной силой сердечного происхождения, и это все в какой-то момент обретает четкие формы в реальной жизни. К слову, наличие при этом денег конечно желательно, но как показывает жизнь не обязательно, хотя как показывает та же жизнь — долго в камышовом шалаше рай не удержать.

 

Глава IV Круиз под чужими флагами

Жизнь продолжалась своим чередом, правда уже в другом качестве и совершенно в другом русле. И хотя планы Кули по взращиванию собственного серьезного бизнеса опять пробуксовывали, он особо не удручался. Позже, когда обстоятельства жизни добровольно-принудительно предлагали массу времени для воспоминаний о былом, Куле было приятно вспоминать этот тихий, бархатный период жизни, пока Ирина была беременна. Это были длинные зимние вечера вдвоем, когда им совсем не было скучно. Они чудесным образом находили общие интересные темы для разговоров, играли в карты в дурака, а еще Ирина, не смотря на все запреты, связала своему Пашеньке чудесный свитер, который потом, гораздо позже в тяжелые холодные времена, согревал Куле не только тело, но и душу.

Но кроме того, что спокойствием и размеренностью отличался этот период в личной жизни, так еще и по работе установился неприятный штиль. И если первое обуславливалось конкретными причинами и несло собой четкую цель и ожидание радости, то второе несло только безденежье, раздражение и депрессию.

Куле пришлось уже даже немного раздробить свои амбиции на самостоятельный бизнес. Он был готов уже на свое участие в чужом, но только на ответственном, относительно самостоятельном посту. Например должность руководителя регионального отделения какого-либо бизнеса.

Для достижения цели на этом поприще он разослал свое резюме в разные агентства по нескольким крупным городам Украины, да и кроме этого предпринимал разные активные шаги по поиску подходящей вакансии.

В какой-то момент один его хороший товарищ рекомендовал ему, и его, на одно производственное предприятие, которое нуждалось в начальнике отдела сбыта производимой продукции. Производство было относительно не большое, молодое и перспективное, как и его руководство. Принадлежало все хозяйство группе взрослых дядек, а непосредственное руководство было в руках сына одного из этих господ. Папа-учредитель конечно пристально присматривал за действиями своего чада у руля, но создавалось иногда впечатление, что это только мешало молодому, амбициозному и умному не по годам парню.

Первое собеседование с руководством, после беседы с работником отдела кадров, Куля в качестве соискателя на должность провел именно с папой-учредителем. Учитывая, что существующий начальник отдела сбыта не знал о поиске руководством ему замены, беседа прошла завуалировано, и вообщем коротко. Куле выделили автомобиль, командировочные и дали семь дней на изучение и анализ ситуации на рынке с их продукцией в трех городах Украины. После произведения анализа от Кули требовалось его личное видение ситуаций с производимой продукцией на изученных территориях, и предложение им стратегии по увеличению объемов продаж в условиях существующей коньюктуры рынка.

Куле сразу понравился открытый по отношению к нему, по деловому краткий и предметный подход к делу этого, уже состоявшегося бизнесмена-папы, и он с удовольствием занырнул в поставленную задачу.

Три командировки в разные стороны за семь дней — это было не просто, но Куле всегда нравилась дорога, и особенно автомобильная. Он каким-то образом отдыхал за рулем, получая наслаждение от вождения автомобиля. Не очень нравилось это только беременной на последних месяцах Ирине, и она, как любая беременная, ворчала на то, что муж постоянно где-то, но не дома. Куля понимал ситуацию адекватно, и всячески пытался сгладить острые углы, объясняя, что это работа, которая будет кормить их семью.

Через десять дней его опять пригласили на аудиенцию к папе-учредителю, где тот также кратко и без лишних эпитетов объяснил, что Куля и его стратегические планы по диверсификации рынка их заинтересовали, и что его готовы взять на испытательный срок, и что ему пора познакомится с непосредственным руководителем, с которым ему придется постоянно взаимодействовать, осуществляя свои функции и решая задачи на занимаемой должности.

Через пятнадцать минут Куля заходил уже в другой кабинет, где его дружелюбно принял директор-сын. Это был молодой, моложе Кули, парень не высокого, болезненно-худощавого телосложения с внешностью явно не для обложки журнала "MAXIM", но с проницательными глазами, которые по всему, в перспективе, по Кулиным оценкам, легко могли оказаться на обложке журнала "Forbes". Знакомство получилось легким и не принужденным.

— Добрый день, рад познакомиться, — первым начал хозяин кабинета, встав и протянув руку вошедшему Куле, — Антон Владимирович.

— Здравствуйте, взаимно, Павел Михайлович.

— Я ознакомился с Вашей пояснительной запиской. Мне понравился тот ракурс, с которого вы предлагаете подойти к решению задачи. Это интересная, в нашем случае новая позиция, и на мой взгляд такое распределение приоритетов может дать положительный результат, стоит попробовать поработать.

— Иное расставление приоритетов — это не единственное, что необходимо. Я акцентировал внимание на потребности комплекса мероприятий и его стабильность, т. е. обязательно выдержать до конца именно такую позицию.

— Да, да, я понимаю! Это само собой разумеется. Признаюсь, что начальников отдела сбыта у нас побывало уже не мало, и от каждого мы ожидаем чуда…

— А что в Вашем понимании есть чудо? — немного перебивая директора, решил уточнить Куля.

— Чудо?! — Улыбнувшись и подняв глаза к потолку, переспросил Антон, — ну хочу, чтобы объем продаж увеличился до миллиона гривен в месяц.

На тот момент, когда Куля изучал положение их дел по этому производству уровень продаж их продукции только иногда достигал 350 тысяч гривен в месяц, а в основном 300–320 тысяч, т. е. для руководства этого предприятия и для Антона в том числе, увеличение объема продаж, а соответственно и производства в три раза — это было практически чудом. При этом нужно понимать, что увеличение в три раза таких показателей для большинства производителей — это вообще фантастика.

Но учитывая, что на тот момент у данного предприятия объем производства был относительно небольшой, учитывая новизну продукта с сильным потенциалом на рынке, слабую конкуренцию, увеличение в данном случае производства в два раза, Куля прогнозировал по своим подсчетам вполне реальным. А там где было увеличение в два раза, там не за горами и в три, главное при этом, было удерживание уже занятых позиций, и удерживание без сдвигов, в нужном положении, основополагающих составляющих продвижения товара на рынок.

Кулю подмывало сейчас, в беседе с Антоном поделиться со своими многообещающими прогнозами, когда было бы в пору сказать о том, что мы рождены чтоб сказку сделать былью. Но памятуя отцовские наставления о том, что если не уверен — не говори, а если сказал — делай, Куля все-таки осадил свои позывы к излишним зарисовкам.

— Может стоит пригласить тогда Гарри Поттера? — уводя в шуточное русло разговор, парировал Куля. — Давайте ввяжемся в бой, а там будет видно. — Словами Александра Суворова закончил он.

— Хорошо, давайте, — поддержал его Антон Владимирович, и они ударили по рукам.

Но то, что начал Куля было похоже скорее всего на полноценную войну, чем на какой-то локальный бой.

Дело было в том, что первоначальной задачей перед руководством Куля поставил задачу переноса приоритета внимания всего предприятия именно на отдел сбыта. Куле было необходимо пространство для маневров. Учитывая специфику продукта и его производства, до этого, самым приоритетным были логично производственные цеха, которыми руководил шустрый мужичок с обильной проседью, важной походкой и надменным взглядом. Его задачей, с которой по всей видимости до этих дней он прекрасно справлялся, было непосредственно производство продукта в определенные временные рамки соответствующего качества. Уже позже Кулю посвятили и в придворные тайны, рассказав, что одной из причин важности начальника производства есть то, что он является старинным другом папы-учредителя. Это был первый фронт Кулиных военных действий.

Вторым фронтом являлся не менее важный отдел на любом предприятии — бухгалтерия. Здесь хоть и не было лепших корешей первых лиц, зато те представительницы прекрасной половины человечества, выполняющие здесь свои функции, были не юными девочками, и не из робкого десятка, хорошо зная свои обязанности, они могли любому за пять минут популярно объяснить и свои права.

Третий фронт, хоть и полегче, чем два предыдущих, но тоже был специфический. Речь идет о его собственном отделе с недокомплектом, по Кулиному мнению, кадрового состава региональных менеджеров. Ребята подобрались там разные, с устоявшимися, но разрозненными принципами подхода к делу.

Все походило на такое себе устоявшееся болотце с разрозненными интересами, но с пригретым каждый себе местечком, где получалось так: никто никому жить не мешал, дорогу не переходил и спокойствие не нарушал — "это было не принято", как потом ему кое-кто за пять минут популярно объяснил.

И все это Кулю и не смущало бы, если бы не одно обстоятельство. Первостепенной его задачей было сменить основной принцип работы его отдела с клиентами, т. е. с контрагентами. Кулиным менеджерам нужно было становиться гибче, избирательнее, проворнее и мобильнее в исполнении своих функций и выполнении задач. Но учитывая специфику производимого здесь продукта и конкретные обстоятельства, обуславливающие здешнее бытие, все эти изменения цепной реакцией затрагивали все без исключения отделы предприятия, как органы единого организма. И естественно, хотя и не вполне логично, такие преобразования всем, кто чувствовал себя в тишине комфортно, были поперек горла.

Для достижения своих целей, Куля ни о ком не задумывался, делал то, что считал для себя и для отдела нужным, ломая при этом все прежние правила, устои и традиции. Он корректировал заказ на недельный объем производства в любой момент, что напрямую отображалось на спокойствии и стабильности производственных цехов, а потом, во вторую очередь, и на бухгалтерии. Он реформировал систему отчетности региональных менеджеров перед бухгалтерией так, что с одной стороны это немного освободило им руки, а с другой, дополнительно нагрузило и без того загруженные руки бухгалтеров. Но ничего личного. Просто КПД рук его менеджеров для Кули был важнее.

Все эти и другие реформы буквально содрогали от злости тех, кого они затрагивали. Для половины предприятия новый начальник отдела сбыта Куля стал врагом номер один.

— Молодой человек, вы что себе позволяете? — встретив Кулю в безлюдный момент в коридоре с глазу на глаз, атаковала его главный бухгалтер. — Вы понимаете к чему приводят ваши неадекватные меры? Если вы решили за чужой счет заработать себе рейтинг, то уверяю вас, что обломаетесь, не надо считать себя умнее других, тем более тех, кто реально умнее вас.

Такой была одна из первых встреч с командующим второго фронта, а с учетом, что подобных выпадов, угроз и просто высказываний было много, и не только от главного бухгалтера, а и от остальных работниц, то можно себе представить картину этих баталий. Куля не мог себе позволить ответить им в таком же духе на грани хамства, они все были женщины, причем старше его, и только одна попытка дать отпор такой же монетой, мгновенно расценивалась бы как хамство и невежество с его стороны, а окружающим преподносилась бы как его непрофессионализм. Но кроме того, что Куля не мог себе позволить поддаваться на провокации, он еще и реально понимал тяжелое положение бухгалтерии, которое создавалось из-за его реформ. Он понимал и осознавал, но помочь им ничем не мог — это было не в его компетенции, потому что облегчить работу в данном случае всей бухгалтерии можно было только увеличив штат сотрудников.

Ситуация на первом фронте с начальником производства была еще сложнее. Этот мужичок тоже использовал тактику разговоров в безлюдных местах административного корпуса, но его монологи с открытым применением ненормативной лексики при этом были еще жестче, провокационнее, с явными угрозами и жуткими умозаключениями, типа того, что быть Куле скоро на свалке безработных бомжей. Но кроме провокационных натисков оказалось, что этот человек был способен еще и на откровенную подлость.

Объем и ассортимент заказываемой к производству продукции подавался отделом продаж в отдел производства обыкновенной бумагой, распечатанной на принтере в виде таблицы Excel и подписанной начальником отдела сбыта. Однажды Куля, подводя итог заказа, в одной из ячеек таблицы случайно один лишний раз зацепил клавишу ноль. В результате объем заказа данного вида продукции в таблице увеличился в десять раз, причем по закону подлости случилось это именно с тем видом продукции, который самый дорогой по себестоимости производства, а соответственно в итоге самый тяжело продаваемый относительно общего объема.

Еще не опытный Куля, у которого первое время глаза не сразу адекватно воспринимали множество цифр в массе таблиц, не заметил эту описку. Но начальник производства, который первый получает заявку из отдела продаж, не мог не заметить явно нестандартный заказ, и не засомневаться в его адекватности. И вместо того, чтобы набрать три кнопки внутреннего телефона для уточнения сомнения, он тихо умолчал об ошибке, и умышленно выполнил заявленный заказ в полном объеме заявки.

В результате Куля имел на следующее утро проблему в виде очень дорогостоящей ненужной, скоропортящейся продукции в объеме в десять раз больше, чем ее реализовывали в обычном режиме. За такие сбои по голове не гладят, и в первую очередь того, кто допустил такую ошибку первым.

Но Куле повезло. Молодому, жесткому директору-сыну хватило мудрости и прозорливости, чтобы правильно оценить причину такой проблемы. Выкинутая начальником производства подлянка в адрес Кули не достигла своей цели. Более того, при решении возникшей проблемы, проявив характер и изобретательность, Куля скорее набрал очков, чем потерял.

— Добрый вечер, Павел Михайлович, — поздоровался Антон Владимирович, вызвав как-то Кулю в конце дня для подведения итога по какому-то рубежу.

— Добрый вечер.

— Как дела? — спросил он дружелюбно с еле заметной улыбкой, доставая небольшую стопку листов бумаги.

— Нормально, работаем, — ответил спокойно Куля.

— Знаешь что это? — спросил Антон, показывая глазами на какие-то записки в этой стопке.

— Нет, но могу предположить, — осторожно ответил Куля.

— Любопытно…

— Жалобы на меня.

— Да, правильно, и это только за прошедшую неделю.

— Да уж, не мало…, но мне нечем это комментировать, — Куля скромничал, он мог в противовес той стопке бумаг положить одну свою с графиком динамики роста продаж, положить и закончить дискуссию на эту тему в свою пользу. Но он знал, что Антон тоже знает, что Куля мог это сделать, поэтому сдержался и предоставил своему боссу возможность подискутировать.

— У меня личная просьба к вам, — спокойно продолжил Антон, — по мере возможности, не доводя ситуацию до фанатизма, старайтесь учитывать участь бухгалтеров и начальниц цехов от ваших внеплановых корректировок.

Все, на этом дискуссия закончилась! Куля балдел в таких ситуациях от тонкой, дипломатичной и мудрой позиции своего непосредственного руководителя. Он даже иногда задумывался, откуда у этого молодого, амбициозного, жесткого, невзрачного на внешний вид парня, столько мудрости, хладнокровия и ума. Буквально одной фразой, спокойно, без угроз, без лишних эмоций он добился сейчас максимального эффекта в своей цели, по возможности осадить Кулю, чтобы он не махал сильно шашкой без особой на то надобности.

Куля особо оценил и то, что Антон Владимирович между строк дал понять, что в ситуации с перепроизводством дорогой продукции, он на его стороне. Антон умышленно в своей личной просьбе обошел имя начальника производства, а упомянул ему не подчиняющихся начальниц цехов.

Естественно, Куля не мог не внять такой просьбе и честно старался построить алгоритм в организации взаимодействия отделов, который позволил бы мирно сосуществовать всем, при условии действия всех Кулиных реформаторских нововведений.

Как следствие, уже через пару месяцев, две враждующие стороны, имеющие при этом достаточно ума и одну цель на двоих, путем проб и ошибок, обязательно нашли компромисс и достигли общего знаменателя. Так, в конечном итоге у Кули закончилась вражда и с бухгалтерией, и с начальницами цехов. С главным бухгалтером в дальнейшем у него, вообще, образовалась взаимная служебная симпатия, и даже корпоративная дружба.

А вот с начальником производства дружбы так и не получилось, с дураками по-сложнее. Но жизнь все поправила сама. Еще через пол года, когда Куля выходил на новые незавоеванные территории, когда качество продукции особенно важно, оно дало существенный сбой, помноживший на ноль результат трехмесячной работы и приличный объем финансовых затрат на сумму с пятью нолями. Такому халатному отношению к выполнению своих обязанностей подлому начальнику производства не помогла даже старинная дружба с "генералом", он был уволен с предприятия вообще, за два дня.

Так, с интересом и с удовольствием, а по прошествии притирочного периода времени, еще и с комфортом, в мире и согласии со всеми, Кулин фрегат был зафрахтован и бороздил просторы под чужими флагами.

Этот период вспоминался Кулей позже с приятным теплом в сердце. Ему нравилась его работа, у него это получалось, а его отношения с непосредственным начальником, директором-сыном складывались и вовсе как-то фантастически. С одной стороны Антон не фамильярничал и не переходил грань, где он босс, а Куля подчиненный, а с другой, Куля чувствовал к себе постоянно растущее доверие и уважение, которое в ответ, взращивало у него собачью преданность, которая в свою очередь, чувствовалась и особо ценилась Антоном.

В этот же период у Кули произошло еще одно жизненно важное событие. Он стал отцом. Красавица и умница жена Ирина родила ему красавицу дочурку. Это были неописуемые чувства. Кроме ощущения полного счастья, присутствовало востребованное чувство ответственности. Куля чувствовал себя этаким самцом, вожаком своей маленькой стаи, где он хозяин, и где все зависит от него. И хотя постоянно чувствовалось вокруг буйство диких джунглей, Куле не было страшно, он чувствовал в себе силы отразить нападение любого зверя на его семью, или любое посягательство на его территорию. И только дедушка Михаил Павлович был немного расстроен, сетуя на то, что до сих пор нет продолжателя рода Куля, после чего Паше пришлось пообещать отцу, что эта недоработка будет в скором будущем устранена.

Вспоминая гораздо позже, в темном одиночестве этот период своей жизни у Кули возникал вопрос, на который он так и не нашел тогда ответа. Какие силы, темные или светлые подключились к итогу этого замечательного периода.

Не смотря на то, что у Кули в жизни все вроде бы было хорошо, и все слагаемые для счастья присутствовали, какая-то несбалансированность иногда все-таки давала о себе знать. Чем-то Куля напоминал сам себе этакого летчика "Мимино", который прекрасно летая на вертолете, иногда с оцепенением и завистью смотрел на бездонное небо, где высоко-высоко бороздили его просторы суперлайнеры межконтинентального сообщения. Как Мимино лайнеры, так и Куле его амбиции не давали покоя, постоянно генерируя тягу к самостоятельному, собственному делу. Он чувствовал в себе силы и весь набор профессиональных качеств для того, чтобы зацепить самостоятельно какую-то тему и вытянуть ее на достойный уровень. Ведь у Антона получается развивать завод, так почему у Кули может не получиться? А ведь при всем уважении, Паша со своего места начальника отдела, иногда фиксировал недочеты и в работе своего любимого босса.

Этот невостребованный, нерастраченный потенциал энергии не давал Куле спокойно жить. Это был как пороховой заряд, который если не израсходовать вовремя по назначению, в перспективе обещал гарантированные проблемы в виде несанкционированной детонации. А для реализации этого потенциала Куле не хватало только фундамента, где можно было установить точку опоры, и собственно самой темы.

Что это было, темные силы, питающие Кулино тщеславие, или наоборот, светлые, здравые, питающие Кулину веру в земную благодать, он потом так и не смог себе ответить. Но именно в этот период произошел необратимый переломный момент, когда повинуясь какой-то силе Куля, принял решение покинуть чужой рай и устремился на поиски своего в путь, который привел его в бездну.

По старым связям на него вышли люди, занимающиеся бизнесом в сфере финансов. Они знали отчасти Кулю через друзей друзей, и в поисках человека на пост первого лица планируемого Харьковского филиала их организации, охотно приняли рекомендации Кулиной кандидатуры.

Вновь состоялось собеседование, на котором также кратко Куле изложили суть задачи — создать с их помощью, и по их лекалам финансовую кредитно-лизинговую организацию. Павел тоже давно отчасти знавал и этих людей, и эту фирму. Это были киевляне, выглядели они очень достойно, респектабельно и уверенно, а их развитие было логично и многообещающе. По сложившимся стереотипам мир финансов был на голову выше мира производственников на лестнице престижа. Один внешний вид менеджера банка не входил ни в какое сравнение с тем, как могли выглядеть менеджеры из других сфер бизнеса. А вдобавок к их аргументам была еще и рекомендация серьезных, влиятельных, киевских людей, которым Куля доверял, и в их авторитете не сомневался.

При всем при этом, эта фирма не выдвигала Куле обязательного условия возглавлять этот Харьковский филиал в дальнейшем. Куля бы ни за что тогда не променял то, что уже имел у Антона, на должность топ-менеджера даже 2-го ранга любой супер организации. Ключом их предложения было то, что они предлагали Куле только на время возглавлять филиал, до момента его открытия, а позже он получал возможность финансирования любого актуального и перспективного бизнес-проекта, на правах учредителя, или соучредителя. Фактически они предложили Куле тот самый фундамент, на который он в перспективе сможет поставить ту самую точку опоры своего детища. Найти для этого тему, имея точку опоры — было делом техники.

Куле очень не хотелось оставлять свое детище, которое он создал в виде нового отдела сбыта на заводе Антона и его папы, но он не мог отказаться от своей мечты. И хоть он взял двое суток на обдумывание предложения гостей из столицы, ему уже было известно, что он не сможет устоять и обязательно согласиться.

Куля не думал, что это будет так тяжело. В буквальном смысле на вихре волны на своем месте начальника отдела сбыта, когда он только что доказал всем и себе в том числе, что он может, что он умеет, демонстрируя реальные высокие результаты своих мозолистых, нелегких для всех реформ, в лучах триумфа, ему приходилось говорить всем: "спасибо за сотрудничество, рад был вместе поработать, но я ухожу…" Особенно тяжелым получился разговор с любимым боссом. Если бы он, как некоторые, вспылил, обвинил в чем-то Кулю, лишил выходных средств, или обманул с заслуженными премиальными, тогда было бы намного легче. Но он так не сделал. Антон, как всегда, удерживая эмоции, спокойно, но на этот раз грустно, поинтересовался у Кули о том, есть ли место для диалога. Он предполагал, что Кулю возможно не устраивает его заработок здесь, и обсудив эту проблему с ним сейчас, Куля передумает делать такой радикальный шаг. Но Куля не стал напрасно торговаться, он сразу честно все изложил боссу, как родному брату, дороги которых расходились по велению судьбы.

— Это меня не радует, — грустно произнес Антон.

— Меня тоже, — с комом в горле произнес Куля в ответ, — очень приятно было работать под вашим руководством, — искренне и от души добавил он уходя.

Ровно через четыре недели, без трех дней месяца, Куля, поддерживающий после ухода еще долго дружеские отношения со своими менеджерами из отдела сбыта, с открытой радостью, и плохо скрытой грустью узнал, что объем продаж на предприятии впервые в истории достиг одного миллиона гривен в месяц, то есть произошло то самое чудо, которое Куля с Антоном обсуждали только вот недавно, какие-то четырнадцать месяцев назад. И хотя Кули уже не было там на этом рубеже, и никто его с этим не поздравил, он был горд собой, потому что знал точно, что это чудо — есть результат его немалых усилий ума, воли и характера. В этот момент ему на секунду очень захотелось позвонить Антону, как брату, и заверить его, что нужно верить в чудеса, что они иногда сбываются. Но скромность в этот раз поборола позыв тщеславия и Куля не позвонил, хотя знал наверняка, Антон помнил тот первый их разговор о чудесах, когда они только знакомились друг с другом.

Подводя итог главы можно сказать, что Кулин фрегат, вновь подняв на мачте собственный флаг, повинуясь собственному внутреннему зову, вышел в нейтральные воды громадного океана на поиск собственной земли. А дальше как в знаменитой песне: "… Напрасно нас бурей пугали…", Куля знал, что "в сущности буря- пустяк", а главное было "не струсить и весел не бросить", тогда будет все нештяк, начальник!..

 

Глава V Смертельная буря, невосполнимые потери — плохой знак

Но тогда до бурь Кулиному фрегату было еще далековато. На новом поприще финансов ему предстояло еще освоиться, чему-то научиться, и как говориться вникнуть в тему. А с другой стороны, естественно должно было пройти какое-то время в качестве испытательного срока. Взявшим его к себе людям, тоже нужно было присмотреться, испытать и убедиться в Кулиных способностях и потенциале. Поэтому, поменяв место обитания Куля испытывал дискомфорт. Мало того, что на некоторое время пришлось поменять место жительства, переехав жить в другой город, где эта организация имела материнское отделение своей сети, так еще пришлось и поменять темп жизни на понижение, что с одной стороны давало больше свободного времени, но с другой, сам факт уменьшения деловой активности не приносил удовольствия. Куля привык и ему был по душе тот темп, который был у него на производстве. Там весь рабочий график был им рационально распределен для получения возможности всестороннего развития и контроля ситуации на давно освоенных, на недавно, и на планируемых в перспективе территориях.

Здесь же, особенно первое время, ему казалось, что все было иррационально и нелогично. Было стойкое ощущение отката назад в развитии. Куле, выпускнику ВУЗа, поручались дела, ставились задачи для учащихся начальных классов, а это угнетало живой Кулин нрав. Он чувствовал в себе монстра делопроизводства, а приходилось быть декоративным пуделем. В такой обстановке, когда цели размыты, и векторы направления действий четко не определены, Куля чувствовал себя не уютно. В борьбе за определенность и за ощущение собственной самореализации он даже внедрил в организм всей финансовой группы новый вид деятельности связанный со страхованием рисков.

Ранее, еще до появления его в производстве, Куля по касательной сталкивался с этой сферой бизнеса, а когда попал в финансовую сферу, удивился, что здесь именно у этой организации, имеющей дело с деньгами, не задействована эта грань того же многогранного финансового мира. "Распоряжаться чужими деньгами и не страховать риски их невозврата при этом — это пример верха легкомыслия, а страховать, и при этом не зарабатывать — верх расточительности" — такой был подготовлен Кулей слоган для его речи на совете директоров филиалов и отделов, где ему пришлось убеждать всех в необходимости и выгоде разработки этой темы внутри их структуры. И хотя финансово никто не оценил Кулину идею и его первоначальный, разработанный им же алгоритм работы одного механизма в другом, он все-таки получил удовольствие от проделанной работы, кроме того, что зачел несколько условных баллов, как в свою личную учетную книгу достижений, так и в журнал учета заслуг в организации в целом.

Уже через пол года работы в этой фирме Куля окончательно успел разобраться с волнующим его вопросом изначально. "А не финансовая ли это пирамида?" Не обжигающийся на услугах различных фирм типа "МММ" или "Хапер-инвест", но активно живущий в ту эпоху Куля, как и все живущие в это время на территории постсоветского пространства, с большим недоверием относился к различного рода финансовым структурам, заманчиво предлагающим свои услуги. Но как выяснилось, он как и все люди, знающие об этом вопросе все на бытовом уровне, находились во власти стереотипов, которые соответственно сложились по результату работы того же ОАО "МММ", о котором мы все прекрасно знаем, а также по результатам работы Сбербанка СССР, страховой компании СССР "Госстрах", Госбанк "Украина", и так далее. Вывод с одной стороны очевиден — все эти финансовые, страховые, банковские организации мошеннические. А с другой стороны, если разобрать ситуацию с самого начала, то получается, что не все и не всегда так плохо и однозначно.

Ведь никто не станет спорить, что банкротство, например, общества с ограниченной ответственностью, являющегося по сути обыкновенным субъектом предпринимательской деятельности, и занимающимся, опять же например, торговлей тех же пресловутых веников — это не обязательно результат мошеннических действий. Торгуя, то есть покупая веник или лозу для него здесь, а потом связывая его в пучок и продавая его там, но дороже, и зарабатывая так себе на жизнь, причин банкротства, то есть причин, по которым вдруг не получается оплачивать свои обязательства, может быть масса. Поводом для возникновения таких причин, кроме банальной кражи, может быть, например, и банальный непрофессионализм проявленный теми кто стоит у руля на каком-то этапе процесса превращения лозы для веников в деньги от реализации уже готового продукта. И при банкротстве этой фирмы врядли кто-то скажет: "Мошенники". Скорее скажут: "Неудачники! Прогорели"…, а потерпевшими будут только те, кто был участником этого общества.

А теперь, если вспомнить нашего учителя коммунизма Карла Маркса и его труд "Капитал", где он нам говорит, что деньги — это тоже товар, то легко можно представить себе ту же фирму, но так, чтобы у нее вместо ее товара веника был товар деньги. Получится такой же субъект предпринимательской деятельности, который зарабатывает себе на жизнь торгуя теперь не веником, а деньгами. Здесь взял дешевле, а туда продал дороже, но в этом случае это принято называть банком или как-то по другому из сферы небанковской финансовой деятельности, то ли кредитное общество, то ли страховое, то ли лизинговое, или просто ломбард. И как только заходит речь о банкротстве такой финансовой структуры, ярлык однозначен — пирамида, а участники однозначно: одни мошенники, а другие потерпевшие. И никто не хочет даже заподозрить банальный непрофессионализм одних, так как тогда придется признавать удел неудачников для других.

Таким образом, памятуя еще с институтской скамьи о том, что любая коммерческая деятельность обязательно имеет свой коммерческий риск, Куля уясняет для себя, что пирамиду можно, при желании, увидеть в чем угодно, и в фирме торгующей вениками в том числе, а в типичной структуре из серии сетевого маркетинга, наоборот, можно узреть серьезную дистрибьюторскую компанию. В итоге, давая заключение о том пирамида перед тобой или нет, то есть мошенническая сущность этой фирмы или нет, нужно определять по возможности в первую очередь не по роду деятельности, а по людям, которые стоят за этой фирмой.

То чем занималась фирма, где он сейчас работал, в сущности было вполне законной, достойной и древней деятельностью. Говорят, что ростовщик появился вторым после проститутки. Ростовщик — это тот, кто занимает, ссуживает свои деньги под проценты другим людям, а организация, где Куля оказался, выполняла в принципе ту же деятельность, т. е. занимала деньги под проценты, но не свои, а чужие, одалживая их у других людей под более низкий процент.

Основополагающий принцип деятельности прост, занимаются деньги у одних под определенный процент за пользование, а выдаются в долг под более высокий процент другим, и никакого мошенничества, одна из элементарных функций любого коммерческого банка, где образовавшаяся разница в процентах, дельта, так называемая маржа, и есть та самая прибыль, которая является целью любой предпринимательской деятельности.

Но это только в теории у самого основания все просто, а в реальности на практике все запутаннее и сложнее, и зависит от руководства, от его нравственных и профессиональных качеств. Но даже в идеальных, казалось бы условиях, нужно помнить о том, о чем предупреждает наука, что даже высочайший профессиональный уровень персонала только уменьшает финансовый риск, но никогда не устраняет его полностью.

Таким образом Куля, анализируя финансовую структуру, в которой оказался в качестве менеджера, о роде деятельности тогда мог сказать точно, что здесь занимаются легальным, перспективным бизнесом, не имеющим к разного рода пирамидам, никакого отношения. Заявить с такой же уверенностью о высоком профессионализме здешнего персонала Куля не мог. Многое здесь конечно было на высоком уровне, но на некоторые ключевые вопросы ему не отвечали, ссылаясь на коммерческую тайну. Такой подход не очень нравился Куле, а кроме этого настораживала сама политика руководства направленная на развал корпоративного единства всего коллектива. Здесь был каждый сам за себя, у каждого свои тайны и свои интересы. Такой подход Куля объяснял для себя некоторой спецификой данного вида бизнеса, но в целом полной уверенности, при наличии ряда закрытых вопросов, со своего места испытываемого менеджера, в благонадежности всей организации у него не было. Но Кулю особо это не беспокоило, его средств здесь не было, и на долго задерживаться он не собирался. А там, где он будет открывать свой филиал, на все вопросы так или иначе, ответы он получит, и последнее слово все равно будет за ним, а в себя, как известно, Куля верил. Поэтому, не смотря на то, что некоторые моменты в этой сфере его немного напрягали, он старался не вмешиваться и спокойно ждал своего выхода.

Все произошло как и было запланировано. Не прошло и полного года, как Куля вернулся в свой город с той же задачей, как и планировалось ранее. Идея, которая преследовалась общей стратегией фирмы Куле виделась правильной, интересной и перспективной. У такого рода кредитно-лизинговых финансовых компаний заемные деньги были дороже чем у их старших финансовых братьев коммерческих банков. Поэтому финансировать долгосрочные бизнес-проекты им было не под силу. С другой стороны обеспечить постоянный приток краткосрочных проектов одному отделению было тоже очень тяжело. Удерживать большую сумму дорогих денег без дела в ожидании выгодного быстрого вложения в какой-то момент становилось и вовсе не рентабельно. Поэтому идея создания группы отделений, своей совокупностью делали всю корпорацию гибкой и мощнее. Это давало возможность более дифференцировано подходить к рынку инвестиций, одновременно с этим увеличивало спектр его обзора, а соответственно и широту захвата. Предполагалось корпоративное, голосами руководителей всех отделений из разных городов Украины, определение оптимальных для общего финансирования бизнес проектов. Вообщем, от создания финансовой группы, где ее члены доверяют друг другу, и способны в любой момент подхватить непосильную ношу для одного, но выгодную для группы, Куля видел одни плюсы. Он был уверен, что если правильно организовать корпорацию, создать опять же оптимальный алгоритм взаимодействия ее членов, то можно было добиться больших высот в завоевании и освоении рынка денег.

Взирая на положение дел в таком ракурсе у Кули, как у хищного зверя во время охоты, при виде огромного травоядного, выделялась слюна и активизировались все рецепторы. Но не сами деньги в этом случае были раздражителями. Завалить огромного, сильного, опасного буйвола — это был показатель статуса. Вот что будоражило Куле кровь, и не важно, что этот буйвол в любом случае был бы результатом командной игры. Большинство футболистов получают статус чемпионов не забивая ни одного гола, но это не умаляет их заслуг ни в командном, ни в личном зачете. И не смотря на то, что Куле много приходилось на своем пути действовать водиночку, он чувствовал себя все-таки командным игроком.

К моменту его возвращения в Харьков уже в костюме менеджера сферы финансов у Кули поменялись не только форма одежды, но произошла и некоторая переоценка окружающих его вещей. Разобравшись, изучив в известной степени мир финансов, он не только стал больше ему доверять, а начал еще глубже понимать его важность, а вернее выгоду. В таком новом видении ситуации Куля понимал ошибочную односторонность своей прежней позиции быть вне финансовой системы. Имея в разработке любую деятельность, то ли в сфере производства, то ли в сфере торговли или услуг, отказываться от возможности прямого доступа к финансовым ресурсам, которая имелась сейчас у него, было глупо и не дальновидно. И если раньше он не планировал задерживаться в финансовой структуре, а имел намерения после выполнения заказа по открытию у себя в городе филиала корпорации организовать что-то свое в любой другой сфере, то сейчас он, как минимум, не торопился выходить из рядов финансистов. И то, что финансовые ресурсы такого рода компаний были относительно дорогими, не могло послужить камнем преткновения Кулиного решения породниться с миром денег. Он был убежден, что используя разумный подход к делу, всегда можно было найти пути удешевления ресурсов. Во всяком случае простая логика и практика показывали, что проще найти способ удешевить стоимость уже имеющихся денег, чем найти их для дела в принципе.

Вот с таким ощущением перспективы большой охоты, как и всегда слегка голодным, но бодрым и воодушевленным Куля, вернувшись обратно в свой регион, резво приступил к выполнению первой фазы поставленной задачи по запуску в работу самостоятельного филиала финансовой группы. Подстегивало при этом, и слегка щекотало нервы осознание того, что с недавнего времени на Кулю была оформлена кредитная линия в материнском отделении корпорации для финансирования его формирующегося Харьковского отделения. Такие финансовые обязательства он был вынужден взять на себя в результате его решения все-таки не отворачиваться от финансовой сферы. По логике, если ты решил принимать участие в дальнейшей перспективе и выгоде проекта, то будь добр взять и ответственность за обеспечение благоприятной почвы для взращивания на нем ожидаемых благ, а соответственно взять на себя и часть того самого коммерческого риска, который присутствовал, как правило, всегда и везде. И не смотря на то, что эта кредитная линия предполагала итоговую, довольно круглую сумму займа только в будущем, так как средства брались в этом случае только по мере необходимости, не малые, далеко не банковские проценты по каждому траншу, начинали щелкать со дня взятия наличных в кассе. А после того, как Куля подписался под первым лицом своего филиала, он автоматически подписался и под рядом условий регламентирующих его дальнейшую деятельность, в том числе и под тем, что с этого момента он уже не получал заработную плату в корпорации, а кормился из этой кредитной линии. Проект создания филиала конечно, хоть и в общих чертах, имел свою смету, и она конечно содержала статью на обеспечение фонда заработной платы кадрового состава, а так как весь проект финансировался за счет этой кредитной линии, то получалось, что и кушал Куля в кредит, а само осознание этого напрягало.

Тем не менее аппетита это не нарушало. Психологический дискомфорт от осознания перехода его жизни в кредит присутствовал первое время, но потом пришла привычка и от дискомфорта осталось только чувство ответственности, что больше помогало, чем мешало. Раз уж получилось так, что родство с миром денег происходило у него можно сказать в буквальном смысле интимно, через его личный карман, Куля подошел к этому вопросу серьезно и с подключением мозгов.

Полное руководство к действию, своего рода инструкции, у Кули были, и долго думать о том, что ему делать для эффектного запуска филиала не приходилось. Тут же в цифрах отображалась и приблизительная смета по всем статьям затрат, а также прописывались места, фирмы, где рекомендовалось получать необходимые для запуска филиала услуги. Если, например, шла речь о покупке помещения под офис в Харькове, то инструкцией предполагалось брать деньги именно с предложенной кредитной линии. Если шла речь о рекламно-маркетинговой политике, то настоятельно рекомендовалось пользоваться услугами и рекомендациями дочернего рекламного агентства, и т. д. С одной стороны такой подход замкнутого цикла, когда ты развиваешься за счет своей же корпорации, а за второстепенные услуги платишь своим же фирмам, выглядел логичным и для кого-то выгодным. Но с другой стороны, в Кулином случае получалось, что выгодным такой подход был для кого-то, но никак не для него. Покупать офис в кредит у своей корпорации под тридцать шесть процентов годовых было очень не выгодно, учитывая, что это можно было сделать и в коммерческом банке под тринадцать. Противоречие состояло в том, что доход корпорации, который кому-то было выгодно увеличивать, таким образом прямо увеличивал личный расход Кули. И ладно, если бы эти расходы были обосновано оправданы, но когда у Кули была возможность уменьшить определенную статью расхода в три раза, или добиться должного эффекта одной услугой, а не тремя, как в инструкции, то возникал логичный и вообщем риторический вопрос: зачем нам это надо?

Когда раньше у Кули возникали вопросы не требующие ответа, или вопросы без ответа, он реагировал спокойно, так как его это не касалось, но теперь было другое дело. А еще интересно было то, что Харьковский филиал, который открывал Куля, был далеко не первый в этой корпорации, и эта же противоречивая инструкция конструировала открытие и всех предыдущих точек. Вопрос о том почему эти противоречия дали дожить такой инструкции до Кулиной очереди, остался для него невыясненным. Он понимал щепетильность ситуации, и если такую переплату расценивать как плату за доверие, то есть плату за должность, или по-простому воспринимать ее как откат за кредитную линию, то почему об этом не поговорить сразу и в открытую? Вопрос, должен ли Куля платить за помощь в открытии филиала, тоже в его понимании оставался спорным. С одной стороны он создавал юридически независимую от корпорации организацию по ее лекалам, а с другой стороны интерес в создании неофициального филиала в составе группы был как у одной стороны, так и у другой, и именно на таких условиях была достигнута первичная договоренность. Куля при этом, лишнего одеяла на себя не перетягивал.

А если такая политика сотрудничества направлена на максимальное увеличение Кулиного займа для того чтобы позже иметь благодаря этому возможность им манипулировать, то автоматически возникал тот же риторический вопрос: "А зачем оно нам надо?" Какая-то странная политика на фоне заявленной стратегии работы в будущем в первую очередь на доверии…

Зная лично первое лицо корпорации и понимая откуда растут ноги у этой инструкции, Куля понимал, что ему сейчас уже вряд ли дадут четкие ответы на его четкие вопросы. Учитывая, что на этот момент он, уже будучи на переправе, от берега оттолкнулся, подписав договор кредитной линии и начав кредитацию, то ставить точки над і и менять таким образом коней, было поздновато. Поэтому, ощутив вновь знакомый холодок по спине, уже подзабытое чувство пахаря, идущего по тому самому минному полю чудес, того самого манящего бизнеса, Куля решил, как заядлый сапер, не делать резких движений, и двигаться дальше при этом четко гнуть свою политику по сбережению своих интересов. В любом случае это было естественно и логично, а все что естественно, то, как известно, не безобразно.

Таким образом программа действий по выполнению задачи не поменялась, но исполнение заметно во многих пунктах от инструкции начало отходить. В результате, предполагаемая смета из инструкции на одном и том же рубеже была в разы больше от реальной Кулиной. И по всей логике, учитывая наличие общих интересов у обоих сторон, такой результат вроде бы должен радовать всех, но Куля явно чувствовал недовольство первых лиц по этому поводу. Открыто его никто ни в чем не упрекал, но он явно ощущал отторжение его такой самостоятельности.

Со временем такие ощущения начали перерастать в стойкое убеждение присутствия у его партнеров двойного дна. И хотя с одной стороны простоты деревенской от такого рода людей и на таком уровне дел ожидать было наивно, вести речь о бизнесе с ними основанном на взаимном доверии, с такими убеждениями о них, тоже было чревато. В минуты раздумий на эту тему у Кули периодически возникало ощущение того, что он собирался выходить играть в игру на поле вместе с огромными машинами, и хотя по идее половина этих машин играет за тебя, в пылу азарта или на куражах, даже одна из них, могла запросто раздавить его, совершенно не заботясь о его личных интересах, и не особо огорчаясь о потере такого бойца как он. Куле была до конца не понятна причина возникновения у него такого страха, ведь он знал этих людей, успел изучить их, и сказать, что среди них был кто-нибудь, кого Куле стоило бы опасаться, он не мог. Он не встретил там, среди всех, кого-то, кто мог по Кулиным меркам, быть достойным особого внимания. Какой-то определенной методики определения такого звания при этом, у него не было. Все было на уровне ощущений и интуиции, но для сравнения, тот прежний его босс директор-сын Антон Владимирович, у Кули в памяти и в душе занимал особое место. Было у него что-то, что вызывало особое уважение, и даже где-то преклонение. И в любом случае такого человека в противниках, Куля иметь бы не хотел.

Здесь же, среди его теперешних партнеров, личностей, выделяющихся чем-то таким выдающимся, не было. Личностей не было, а тревожное ощущение было, почему? Куля долго размышлял над этим вопросом и в результате пришел к выводу, что такой страх мог возникать в результате того, что он был совсем один, а их было много. Да, точно, в случае возникновения какой-либо нестандартной ситуации, против одиночки Кули могла выступить целая команда, а это уже явный перевес, а отсюда и ощущение тревожного упреждающего сигнала.

В таком свете, а также в ожидании в перспективе массы дел с широким диапазоном мест их формирования, возникновение с этим ряда задач, за которыми будет требоваться постоянный контроль, подсказывали Куле, что ему обязательно нужен компаньон. Причем не где-то там, а здесь рядом с ним в его лодке. Это должен быть достойный человек, с головой, с верой в себя, и с сильным духом, а главное, он должен быть свой, чтоб ему можно было доверять на все сто. Такой тандем позволил бы не только улучшить второй головой одну голову, а еще, это была бы уже хоть и маленькая, но команда.

Так, учитывая, что инструкция предполагала подбор основного кадрового состава производить Куле самостоятельно на месте, в своем городе, он принялся искать для себя полноценного партнера на должность руководителя филиала, оставляя себя, как и планировалось, в роли координатора с более свободными руками от внутренних задач, для получения возможности охвата спектра задач вокруг него.

Вокруг Кули было много достойных людей и со времен института, и из более позднего периода знакомства, но не так просто оказалось найти среди них всех нужного человека. Большинство людей давно были при деле и не хотели сниматься с насиженных мест. Некоторых все-таки пугала финансово-денежная тема, вообщем, так или иначе, в ближайшем и ближнем окружении Куле не удалось найти партнера. Тогда он пустил свой взор к себе на родину, в Луганскую область.

Здесь скоро выяснилось, что в местных чиновниках, ржавея и задыхаясь от мелководья протирал штаны Кулин очень хороший друг школьных лет. Когда Паша узнал, что Саня в таком положении, он уже ни на секунду не задумывался ни о правильности своего выбора, ни о том, согласится ли тот на его предложение. И вообще, когда Куля узнал, что Саня Гвоздиков возможно станет его партнером, у него будто выросли крылья. Дело в том, что Куля хорошо знал Саню и был уверен, что Саня — это то, что ему нужно, это даже лучше чем он мог себе представить. Гвоздик был настоящий мужчина, силен и телом и духом, голова варила дай бог каждому, а о крепости дружбы и слова, вообще задумываться не приходилось — кремень. Окрыленному таким партнером Куле теперь было любое море по колено и любые горы по плечу. Ему даже показалось, что этот Гвоздик был послан ему кем-то свыше для уравнивания сил и достижения баланса на поле предстоящих сражений. Но окрыленный и счастливый Куля украдкой улыбался тому, кто это так решил и сделал, потому что знал, что они с Саней Гвоздиковым в паре размотают любого оппонента. Благодаря совокупности всех своих личностных качеств Гвоздик был очень опасный противник, Куля это знал и завидовал сам себе.

Как и предполагалось, Саня не долго раздумывал над Кулиным предложением, а такое предложение базировалось на том, что Куля и Гвоздик Паша, все к чему он стремился, он открыто предложил и Гвоздику, для которого предложенные ценности были также самыми актуальными.

По предписаниям той самой хитрой двудонной инструкции, Куля мог только предлагать кандидата на пост руководителя филиала, а утверждалась эта вакансия первыми лицами в Киевском офисе, в центре. У Кули в этой связи были даже некоторые опасения о том, что там могут и не утвердить Саню, узрев во время собеседования в нем тяжеловеса, но все обошлось.

К этому времени для запуска филиала все было практически готово, офис отмарафечен, персонал отобран и научен, маркетинговые мероприятия заряжены. Куля свою первоначальную задачу, поставленную корпорацией по открытию филиала в Харькове, выполнил на отлично с плюсом и по качеству и по времени. Приехавшие в Харьков из центра на торжественное открытие офиса первые лица, остались довольны, и даже не скупились на слова благодарности и похвалы в адрес Кули. Правда о его личной инициативе, благодаря которой смета затрат по открытию филиала в таком областном центре как Харьков была уменьшена в разы, никто не упоминал. Куля тоже решил не ворошить больной вопрос тем более, что он на этом уровне еще не закрывался. Суть продолжения этой проблемы состояла в том, что львиная доля затрат в смете предполагалась на период, шедший уже после торжественного открытия дверей в офисе. Очень дорогостоящей предполагалась рекламная компания, которая по сценарию начиналась со дня запуска офиса в работу.

Маркетологами из центра предполагался на начальной стадии выход целого комплекса очень дорогой рекламы и на телевидении, и в метро, и т. д. Куля, будучи по образованию маркетологом и имея уже некоторый опыт работы в этой сфере, был категорически не согласен с коллегами из центра в этом вопросе. В свою очередь изучив рынок, целевую аудиторию и сопоставив результаты маркетингового исследования с поставленными задачами, Куля на начальном этапе остановился всего на двух видах рекламы без дорогущих телевидения и метро. Один вид, из этих утвержденных им для рекламной поддержки выхода на рынок финансовых услуг, был определен и применен самостоятельно. Авторами инструкции и их маркетологами такой вид не брался во внимание вообще. По убеждению Кули поставленную задачу рекламной раскрутки начала деятельности фирмы его программа именно из этих двух видов выполнит минимум на девяносто процентов, а бюджет сократит в десять раз. Выступить открыто со своим теоретическим убеждением Куля не мог, иначе был бы скандал, в котором он однозначно потерпел бы фиаско. Поэтому он в этом случае пошел на хитрость, которая позволила скрыть на какое-то время подмену им рекламной программы, и сэкономить этим огромную сумму денег. О последствиях такой самодеятельности Куля особо не задумывался, так как в эффективность своей программы верил, а победителей, как говориться, не судят.

Позже, когда подмена и факт того, что эффективность рекламной программы примененной в Харькове оказалась гораздо выше, чем применяемая в других городах Украины, ничего не произошло, но Куля понимал и почувствовал, что нулевая реакция — это результат столкновения волны негодования руководства за его очередную дерзкую самодеятельность, с волной, шедшей навстречу, которая теоретически несла собой некое поощрение и благодарность за Кулино решение, за проявленный им профессионализм и идею.

Еще позже, сидя за решеткой на черной скамье подсудимых, и выслушивая в какой-то момент в свой адрес мнение одной потерпевшей о том, что мошенники использовали в рекламе, обманывая и заманивая людей тонкий психологический прием в своих преступных целях, Куля с болью в сердце и тоской в глазах вспоминал то робкое чувство гордости за себя, когда доказал всем свою компетентность и сущность специалиста, применив свою концепцию рекламной кампании, основанную не на креативности рекламной продукции, а на психологическом факторе целевой аудитории, не смотря на то, что многие в это не верили, а некоторым, кто оказался действительно мошенниками, это не нравилось в принципе. Своеобразная ирония судьбы, но это было гораздо позже, а пока, не забегая наперед, торжественное открытие прошло успешно и Харьковское кредитно- лизинговое общество начало свою работу.

Суть этой работы можно было условно разделить на две основные задачи. Первая — это обеспечение притока денег на так называемые депозитные вклады, а вторая, то есть следующая за первой, но не второстепенная — выдача их, а если теми же словами, то обеспечение оттока в так называемые кредитные или лизинговые займы. В любой коммерческой структуре, занимающейся подобной деятельностью, негласно существует и третья задача, следующая после второй, но не третьестепенная по важности — это обеспечение возврата выданных средств, которые не возвращаются по ранее оговоренным условиям в оговоренные сроки, так называемая коллекторская деятельность. Негласной она является потому, что по не объяснимым причинам никаким законом в Украине такая деятельность не прописана, а соответственно, и до смеха парадоксально, является незаконной. Но это было бы смешно, если бы не было так грустно и нелепо, учитывая, что эта третья задача возникает обычно в результате недоскональных условий, при которых выполнялась в свою очередь вторая задача. Недоскональность условий ведения кредитной деятельности на девяносто процентов образовалась опять таки из-за недоскональности законов ее регламентирующих. Все, круг замкнулся, в таких условиях очень тяжело оставаться в правовом поле, когда это поле выведено из области твоей деятельности, и очень напоминает то самое минированное поле чудес, к которому, впрочем, Куля давно привык.

Вот типичный, элементарный пример парадокса: по закону, регламентирующему работу Кулиного предприятия, нельзя принимать из рук одного вкладчика на депозитный счет, гарантирующий фиксированный доход, денежную сумму более 20 % от величины капитала организации, не являющейся субъектом предпринимательской деятельности, который логично с момента открытия такой формы субъекта равнялся почти нолю. Это было предусмотрено и уставом организации. Фактически, открывшись, получалась что Кулина организация не имела права принять вклад от одного вкладчика более чем на пятьсот гривен, в то время как средний вклад тогда составлял около десяти тысяч гривен. Этим же уставом предусматривалось и обязательное наращивание величины этого капитала за счет дохода от кредитования заемных средств. Круг замкнулся, получалось, чтобы принять законно у человека вклад, Љ1 нужно было вынужденно как-то нарушить закон делая этот первый шаг, далее выдать его в кредит, дать ему время поработать, чтоб он смог обеспечить доход, из которого только начнет формироваться тот самый капитал, который в свою очередь сформировавшись за какое-то время, только после этого даст законное право принять тот самый вклад Љ1.

Такая же проблема наблюдалась и на стадии выполнения второй задачи. Регламентом закона запрещалось выдавать в одни руки займ больше чем 10 % от капитала. Вообщем получалось, что так или иначе, при запуске работы учреждения, при попытке решения первой задачи, и при решении второй, все парализовалось законом, который, по идее, был писан наоборот, для обеспечения этой же работы.

Но не смотря ни на что, Куле нужно было двигаться вперед, так как назад пути в данном случае не было. Поэтому поразмыслив и обдумав все варианты, было принято решение обеспечить нужную величину капитала хитрым способом. Хитрость состояла в том, что был оформлен, то есть принят объемный, фиктивный паевой вклад, не гарантирующий прибыли, от одного человека, который тут же выдался под большие проценты в фиктивные кредиты, чтобы обеспечить адекватность наличность в кассе. Учитывая, что этот паевой вклад на тот момент являлся одним из слагаемых общей формулы величины капитала, такая мера позволила за короткий срок сформировать его нужную величину до необходимого уровня. Через какое-то время фиктивный кредит, выданный нескольким лицам по подложным документам, был благополучно возвращен в кассу, а соответственно, чтобы не рвалась касса наличности, в тот же момент был возвращен и фиктивный паевой вклад. Все вернулось на круги своя и никто не пострадал.

Во всей этой цепочке событий незаконно произведенных было только одно: выдача нескольких фиктивных кредитов по подложным договорам на подставных лиц. Паевой вклад Куля оформил от своего имени, а вот подставных лиц на роль заемщиков пришлось поискать. Но долго ли умеючи, тем более, когда это было жизненно нужно для дела, и никто при этом не страдает. Так тогда думал Куля…

Образно говоря выровняв допустимый крен, образовавшийся в пределах допуска при старте, уладив таким образом все шероховатости, Кулино учреждение запустилось в полноценную работу.

Как следствие от проведения правильно всех необходимых организационных мероприятий накануне начала работы, первая задача по обеспечению притока денежных средств, со старта начала выполняться на уровне выше ожидаемого. Но это отнюдь не было проблемой. По давно имеющейся договоренности львиная доля привлеченных средств уходила на финансирование бизнес-проектов центра. Формирование собственного кредитного портфеля Куле и Гвоздику этой договоренностью полагалось только в случае наличия свободных денежных ресурсов от заявок на кредитование заемщиков из центра. Поэтому такое перевыполнение задачи Љ1 было им наруку в том смысле, что уже сейчас появилась возможность подумать о своих собственных проектах в рамках выполнения задачи Љ2 самостоятельно без участия центра. Куля с Саней Гвоздиковым в этой связи были в мыле от незапланированных телодвижений, но счастливые и воодушевленные. И не смотря на то что было много работы, дело ладилось в мечты верилось.

Все складывалось как нельзя лучше, с центром отношения у Кули вроде бы стабилизировались, как известно когда дело ладиться противостояние личных амбиций отходит на второстепенный план. Кредитная линия, оформленная когда-то на Кулю в материнском отделении, которая формировалась целевыми займами на финансирование затрат по запуску в работу Харьковского отделения, с момента образования у этого отделения собственного кредитного портфеля, а соответственно и собственного дохода, перестала увеличиваться. И хотя по задумке основателей корпорации величина этого Кулиного займа должна была быть в разы больше, дабы иметь возможность подольше продержать его у себя на коротком поводке, с учетом удачного запуска и удовлетворительным обеспечением финансовыми ресурсами, накал противостояний поугас, и появилось ощущение установления мира под светлым голубым небом развитого социализма, где от каждого по способности — каждому по труду.

Но судьбой было предназначено иначе. Очень не долго продлилось Кулино ощущение абсолютного счастья. Произошло то, чего не должно было произойти, казалось бы, никогда. Предусмотреть этого не мог ни Куля, ни друг Гвоздик, ни партнеры из центра, и вообще никто из людей, если они не из разряда людей типа Вольфа Мессинга или Ванги. Наверное тот кто послал, как казалось недавно Куле, ему в партнеры Саню Гвоздикова для достижения паритета сил сторон, наблюдая сверху за украдкими улыбками Кули по этому поводу, тоже тогда улыбнулся в ответ Кулиной наивности и простоте.

Открывшись в октябре, проработав до конца года на полных парусах, отметив счастливо Новый год, руководство Харьковского филиала было приглашено во второй части января в Киев на встречу в центре глав всех отделений. Намечалось проведение совещания одновременно всей группы, которое предусматривалось самой концепцией создания финансовой корпорации, и сейчас было объявлено впервые в таком широком формате. Назначено оно было на субботний день, чтоб не отрывать людей от дел в течении рабочего времени, а с другой стороны, по сведениям проверенного источника, после официальной части планировался небольшой фуршет, который как правило из практики очень вероятно будет иметь продолжение более тяжелого увеселительного характера с ночным посещением боулингов или дискотек, что в любом случае требует на следующее утро свободного от работы дня.

В состав руководства Харьковского филиала входили глава правления общества Гвоздиков Александр и глава наблюдательного совета Куля Павел. И Саня и Павел восприняли это приглашение с ожиданием и некоторым воодушевлением, и обязательно собирались там быть. Кроме профессионального интереса к предстоящей командировке, присутствовало и простое любопытство к такому формату встречи. Харьковчане знали, что их филиал относится к одному из сильнейших из всех девяти отделений в группе, если брать во внимание потенциал и учитывать их юный, относительно некоторых в группе, трехмесячный возраст. Это осознание давало приятное интригующее чувство значимости на предстоящем знакомстве, хотя Куля большинство людей там уже знал.

Учитывая, что мероприятие было назначено на уикэнд, Ирина, супруга Кули, скучая за своим мужем и надеясь хоть на выходные дни побыть в его обществе, напросилась в Киев поехать с ним. Как раз в этот год январь выдался очень снежным настолько, что в Харькове на автомобиле ездить было очень сложно и не комфортно. Естественно ехать в Киев на машине, как было принято обычно, в такую погоду, было тоже глупо. Поэтому было принято решение в Киев ехать всем желающим на поезде с расчетом на веселое времяпровождение в столице без ограничений, которые вытекают из потребности садиться за руль автомобиля. У Кули в этом городе были хорошие друзья, с которыми он с удовольствием предпочел бы проведение уикэнда в формате с женами, что впрочем никак не мешало и возможной корпоративной заворушке делегаций без галстуков, после отбытия официальной части сбора всей корпорации. Так как Санина супруга еще не успела перебраться на постоянное место жительства в Харьков из Луганской области, Харьковская делегация в формате без галстуков состояла из троих человек.

Вечером в пятницу Куля с женой и Саня встретились на железнодорожном вокзале. Из-за очень тяжелых погодных условий, сильного снегопада, мало того, что пришлось на такси приехать гораздо раньше нужного времени, так еще и само отправление поезда отложили на полтора часа. Учитывая, что у всех собравшихся было великолепное, можно сказать праздничное настроение, такая мелочь, как задержка поезда, не могла повлиять на общий уровень эйфории. Празднование несуществующего праздника, как это обычно бывает в спонтанно создавшихся обстоятельствах, началось тут же в привокзальном кафе. Все было вообщем то обычно, первый заказ: 300 грамм коньяка, фруктовая нарезка, шоколадка и три кофе. Второй заказ мало чем отличался от первого, в нем не было шоколадки. Компания собралась простой без гламурных наворотов, но до одури веселой и даже родной. Как в кино с интригующим сюжетом четвертым пассажиром в их купе оказалась очень симпатичная одинокая девушка, а так как начатое в кафе и без этого нюанса предполагало некоторое продолжение, то понятно, что в поезде оно теперь приобрело новый аромат в настроении некоторых. Но доблестная Ирина, не смотря на нарастающий кураж веселья, четко дала понять этим некоторым, что она не допустит того чем запахло кое от кого, при виде совершенно ни в чем не виновной попутчицы, в ее то присутствии, и при живой то жене. Вот так, расставив все точки над і, и разделившись на два лагеря мальчиков и девочек на почве вечного спора между мужчинами и женщинами о любви, преданности, о супружеском долге и семейных обязанностях, веселая компания четверых громко дискутировала почти до утра, пока не получив замечание о излишнем позднем шуме от соседей, не успокоилась и улеглась спать каждый на своем месте согласно купленных билетов. И ничто не предвещало беды…

Утром Харьковскую делегацию на вокзале в Киеве встречала служебная машина от фирмы, которая должна была доставить делегатов до места сбора. Не смотря на то, что поезд опоздал с прибытием, а еще нужно было завезти к друзьям Ирину на период прохождения официальной части, времени оставалось еще достаточно, чтобы вернуться на левобережье, и после этого прибыть вовремя в центральный офис на правобережную часть Киева. Пресловутых киевских пробок в это очень морозное выходное утро, как на зло не было. Но зло, потому что скорее всего их наличие не позволило бы водителю служебного микроавтобуса "Мерседес Вито" без особой надобности превышать скорость.

Расставшись со своей спутницей, вся вчерашняя компания, переживая незначительную тяжесть последствий прошедшего веселья, заняла места в предоставленном авто. Куля, неуспевший вчера из-за спонтанного веселья набросать на шпаргалке тезисно свою предстоящую речь на заседании круглого стола, занял место на самом заднем сидении бусика, где располагался маленький откидной столик, на котором было удобно писать даже во время движения. Ирина села на сиденье среднего ряда пассажирского отсека салона, а Саня сел на переднее кресло водительского отсека справа от водителя. Так Александр Гвоздиков отправился в последнюю в своей жизни, роковую поездку.

Куля много раз потом проматывал оставшуюся в своей памяти запись процесса посадки всей веселой вчера компании в микроавтобус, когда он в последний раз смотрел на живого Саню, пытался вспомнить и всмотреться в его лицо. Куля точно помнил, что оно было грустным и каким-то отрешенным. В тот момент можно было подумать, что эта грусть была вызвана последствиями бессонной ночи, но кто тогда мог сказать, что это были буквально последние минуты жизни Сани, а так называемая грусть на его лице — это была тень самой смерти.

Выехав из привокзальной площади, водитель "Мерседеса" рванул на левобережную сторону в направлении моста "Патона". Почему он так сильно, спешил было непонятно. Отвратительная работа тогда городских властей Харькова, призванных бороться с большим количеством снега на дорогах, не позволила бы ехать по городу на таких скоростях. Но в Киеве тогда, то ли из-за того что снега было меньше, то ли успели почистить основные магистрали, асфальт был чист по всей ширине проезжей части, чем создавалась иллюзия наличия всех условий для быстрой и безопасной езды. Но была зима и температура воздуха составляла около 22–25 С мороза. Это были крещенские морозы. Непосредственно перед выездом на мост Патона, где начинается эстакада через поток машин движущихся по набережной Днепра, буквально у "Родины-Матери", микроавтобус внезапно зацепив большой участок обледеневшего асфальта, двигаясь при этом на приличной скорости, теряет сцепление с покрытием и уходит в занос с вращением вокруг своей оси в направлении встречной многополосной части магистрали. Через пол секунды, вылетев таким образом на встречку, где в тот день было относительно свободно, микроавтобус долетает до крайней левой полосы встречного направления, успев при этом уже развернуться где-то на 130–140 вокруг своей оси, все-таки сталкивается там с движущимся навстречу автобусом "Богдан", который своим левым передним углом врезается в подставленную "Мерседесом" при вращении среднюю правую стойку кузова, за которой по направлению удара находилось переднее кресло, то самое, где сидел Саня Гвоздиков. Нанизав таким образом на свой угол боковую часть Мерседеса в районе стойки, и учитывая его инерционную силу направленную против его собственной инерции, автобус "Богдан" остановился, остановив при этом своим весом и "Мерседес" рядом с собой, приняв дополнительно на себя и удар плашмя кузова о кузов, который окончательно погасил кинетическую энергию летящего микроавтобуса. Окончательное расположение было таково, что микроавтобус "Мерседес", двигающийся изначально по полосе в направлении на мост, пролетев без сцепления с дорогой около пятидесяти метров в направлении вниз с эстакады на перпендикулярную проезжую часть набережной проходящей под ней, через всю встречку, столкнувшись в итоге с более тяжелым автобусом "Богдан", остановился, развернувшись на 180, то есть в противоположном направлении от изначального. Получилось так, что "Богдан" помешал "Мерседесу" вылететь с эстакады вниз на широкополосную набережную, где сам полет и его приземление, сопровождалось бы изначально гораздо большим количеством столкновений, и последствия такого вылета могли быть еще более тяжелее.

В момент, когда начался занос, когда кузов микроавтобуса проделывал в скольжении обширную дугу вокруг своей оси и через минимум пять полос всей проезжей части, сопротивляясь центробежной силе, тянувшей по законам физики тело наружу по касательной к окружности этой дуги, Куля изо всех сил, уцепившись двумя руками за письменный столик, старался удержаться на месте. С момента потери сцепления колес с асфальтом и до момента второго окончательного удара двух бусов, прошло не больше двух-трех секунд. Ощущение ожидания чего-то определенно очень страшного, и при этом неизбежного в эти две секунды, не поддаются описанию. Страх, или очень сильный страх — это все, что можно было вспомнить о тех секундах. Куля помнил только как он, повинуясь инстинкту прижимался как мог к столику, группируясь и прижимая при этом голову. В последующий миг почувствовалось воздействие на тело какой-то огромной, неограниченной силы, которую ни один человек на земле не в силах обуздать и проконтролировать. Вспоминая об этом мгновении создалось стойкое ощущение, что это были силы столкнувшихся в поединке добра и зла. В борьбе за участь Кули явно победило добро, так как в момент второго удара кузова "Мерседеса" о кузов "Богдана", Куля получив загадочное направление от суммарных инерционных сил, вылетел в заднее окно микроавтобуса, которое к счастью, или по чьему-то сценарию, после столкновения с "Богданом" уже успело потерять свою целостность. Учитывая размеры окон в бусе и размер Кули, создалось впечатление, что кто-то свыше аккуратно сложив Кулю в комочек, выбросил его подальше из опасной зоны смертоносно сминающегося, как картон металла. Он вылетел из салона автомобиля на проезжую часть не зацепив собой по пути сложной, витеиватой траектории полета, не единого жесткого препятствия. Наверное, все-таки потеряв на некоторое время сознание, так как в памяти отложилась не вся цепочка событий, уже вставая с асфальта где-то в метрах пяти от разбитого микроавтобуса, Куля увидел ужасающую картину: тело жены Ирины, вывалившись на половину из того же выбитого Кулей окна задней стенки кузова, свисало головой вниз с обвисшими вниз руками и свисающими распущенными длинными волосами. На укатанном снегу под ее головой образовалась лужица крови, которая капая откуда-то с головы, наверное, от сильного мороза становилась сразу неестественно розового цвета. Куле показалось, что он чувствует запах смерти. Только что пережив те страшные три секунды полета, глядя теперь на искореженную машину и свисающее из нее вниз головой бездвижимое тело жены в луже крови, что он мог еще почувствовать? Очень, очень сильный страх.

Так получилось, что сразу за "Богданом" по своим делам в тот момент ехала машина ДПС с гаишниками. Они еле успели затормозить, чтобы не наехать на вылетевшего из буса им под колеса Кулю.

Увидев свою Ирину в таком положении, боясь просто наступления следующей секунды, опасаясь с ее наступлением узнать худшее, Куля, шатаясь на ватных от страха ногах, подошел к жене намереваясь поднять ее и вытащить из машины. В это время к нему подбежали гаишники и остановили его. Нельзя было трогать Ирину без врачей, такое есть правило во избежание нанесения большего вреда вероятным повреждениям при непрофессиональном подходе к потерпевшему. Куля стал на колени заглянув под свисающие волосы, пытаясь увидеть лицо любимой, оно было в крови, но Ирина дышала. Подоспевший гаишник помог Куле немного поправить ее тело так, чтоб оно не висело вниз головой. Окончательно убедившись, что не смотря на то, что она не могла двигаться, Ира была все-таки жива, Куля осмотрелся вокруг. Следующее, что он увидел — это то, как другой гаишник, убирая свою руку с шеи полулежащего на торпедо Сани, с места где обычно прощупывают пульс человека, с поникшим взглядом на другого гаишника, отрицательно покачал головой… Куле не хотелось в это верить и он двинулся к передней части буса поближе к Сане, в надежде все-таки расшевелить друга, но гаишники его остановили. Он успел рассмотреть его лицо, оно было мертвецки белым, Саня был уже мертв. Он погиб мгновенно. Похоже, что в поединке добра и зла за Саню, добро проиграло вчистую…

Почему? За что? Как же так?! Не может быть! Так нельзя! Это не справедливо!.. Только этот набор вопросов и фраз был в голове у Кули. Хотелось проснуться и обрадоваться, что это только страшный сон. Реальность до конца не воспринималась, отторгалась всем человеческим существом. Вот только что был человек, он дышал, говорил, двигался, жил, а теперь все…

Уже позже, когда далеко не быстро подъехала скорая помощь, врачи уложили в карету Ирину и собирались, забрав с собой и Кулю, уезжать, но тот все-таки в последний момент подбежал к Сане, который все это время так и оставался сидеть в кресле пассажира, а телом лежать на торпедо машины. Куля не знал зачем он подбежал к нему, наверное не хотелось оставлять друга здесь. Он еще раз посмотрел на его спокойное бело-синее лицо, закрытые глаза, и ему захотелось коснуться его руки. Куля вздрогнул, и от испуга и неожиданности одернул свою руку. Когда он коснулся Сани, то почувствовал твердость камня вместо привычной упругости человеческого тела. От сильного мороза тело Сани застыло, и это было ужасно осознавать. Куле уже нужно было идти, его ждала карета скорой помощи, но у него не шли ноги, казалось, что они тоже окаменели, а сердце разрываясь на части и обливаясь кровью, прощалось с лучшим другом.

Вот так трагично, буквально в первом же боевом дозоре, не успев даже как следует расправить паруса и набрать крейсерскую скорость, сколоченная Кулей боевая пара попала в смертельный шторм и потерпела крушение. Оказывается, что в жизни не всегда так, как в упомянутой в конце предыдущей главы знаменитой песне. Иногда оказывается, что буря далеко не пустяк, а пить до дна после такой бури, приходиться всю свою оставшуюся жизнь не чокаясь за тех, кто хоть и не струсил и весел не бросил, но кому все-таки не повезло, и кто навсегда преждевременно остался в море так и не найдя своей земли.

К сожалению жизнь не так романтична, как иногда ее воспевают, правда? Те кому приходилось в мирное счастливое время буквально на вихре восходящей волны хоронить лучших друзей, меня поймут.

 

Глава VI Закладка мин замедленного действия

По прошествии какого-то периода времени выяснилось, что похоронить Куле пришлось не только друга, но и целый вариант сценария своего будущего, и судьбы в целом.

После ДТП Ирина с компрессионным переломом позвоночника осталась лежать в Киеве, а Куля перевязав царапины, через три дня выехал на микроавтобусе, сопровождая груз 200, на Родину. Он вез Саню в гробу домой в Луганскую область.

Сквозь густой поток прискорбных мыслей о гибели молодого человека в рассвете сил, мужа жены, единственного сына матери, отца троих детей, младшему из которых не было еще и года, у Кули с прошествием времени стали пробиваться мысли о том, что погиб не только друг, но и компаньон в должности первого лица организации, которая на тот момент была ключевой во всей его бизнес структуре. Он не знал что с этим делать, как выходить из создавшегося положения, где искать Сане замену учитывая, что тогда, можно сказать на старте, это было сложно, а теперь, когда поезд уже давно тронулся и набирает обороты, стало еще сложнее. Но и другое он знал точно, что вот так с одним крылом он долго не протянет. С уходом Сани у Кули оголилась спина, и что бы в сегодняшней создавшейся ситуации он не делал, с учетом уже образовавшихся фронтов профинансированных проектов, как бы он не крутился с фланга на фланг, тыл у него оставался открытым.

Пережив тяжелые минуты процессии похорон, общаясь со своими земляками за поминальным столом, Куля рассказывая о Сане в двух словах обмолвился о навалившейся проблеме связанной с освободившейся вакансией. За этим же столом сидел Санин одноклассник, их общий хороший друг Иван Ташков, который услышав о вакансии, через некоторое время подошел к Куле с предложением себя на эту должность вместо Сани.

Когда Куля, еще до появления кандидатуры Гвоздикова на горизонте, сканировал круг их знакомых на Родине в поиске себе партнера еще только в примерочном режиме, фамилия Ташков конечно проходила процесс отбора. Куля отлично знал Ивана, они были и оставались очень хорошими друзьями еще со школьной скамьи. Потом, учась в институтах, проживали в общежитиях по соседству, и продолжали поддерживать близкие дружеские отношения. Уже отучившись в ВУЗах, их пути разошлись, так как у Ташкова не получилось зацепиться с работой в Харькове и он уехал на Родину. Здесь на периферии с работой было еще сложнее чем в городе, и Иван проживал с матерью-пенсионеркой, бездельничая и начиная потихоньку деградировать, утопая в алкоголизме и других методах забыться от удручающей реальности разящей болотом. Дело в том, что он был хорошим парнем, честным, принципиальным, порядочным, из интеллигентной семьи и по большому счету, то что он в последнее время был замечен при не очень пристойных занятиях, было не проблемой с учетом, что интеллигенции всегда было нелегко удержаться на должном уровне при возникновении трудностей, сопровождающихся внутренним психологическим конфликтом и дефицитом самореализации.

Тогда процесс отбора он не прошел потому что, не смотря на наличие у него ряда положительных фундаментальных качеств, по остальным личностным, он не дотягивал до того уровня, который нужен был Куле. Мягкость характера, безинициативность, слабость духа, неспособность применить многоходовность мышления, отсутствие способности принимать решения, боязнь ответственности — это тот набор качеств Ивана, который не давал ему подняться на хоть какой-то уровень в условиях острого дефицита достойных рабочих мест.

Когда чуть позже Куля все-таки забрал с собой Ташкова в Харьков, как кандидата на освободившуюся должность, вдова Сани Инна с удивлением спросила у Кули: "Ты что вместо Саши берешь Ташкова?" В этом вопросе было больше упрека, чем интереса по существу, мол ты что на один уровень поставил таких разных людей? Кто такой был Саша, и кто есть Иван?.. Но получалось так, что упрек был уместен, и сравнивать Саню с Иваном было равносильно, что сравнивать автомат Калашникова с лопатой, в том смысле, что при желании, лопата тоже может быть оружием, но как ни крути ею, больше ничего общего с автоматом она не имеет.

Но в Кулиной ситуации все было не так просто и однозначно. Заменить Гвоздика было вообще невозможно, об этом и говорить нечего, но учитывая очевидную сложность с подбором кандидата, которая заключалась в виде обязательного наличия в его критериях такого качества как возможность ему всецело доверять, поле поиска ограничивалось только кругом знакомых людей. Учитывая, что еще совсем недавно этот список на этот же предмет был практически весь проверен, Куля ощущал даже какую-то тревогу относительно этой проблемы. Такой критерий, как высокая степень доверия кандидату, был первостепенным и обязательным условием. Куля не мог себе представить возможность поиска партнера умного, продвинутого, то есть лучшего из лучших по объявлению в СМИ или в услугах кадровых агентств. Учитывая специфику должности, ее степень ответственности, постоянное воздействие провоцирующей силы соблазна денег, а также зависимость от данной организации уже успевших образоваться проектов, кредитуемых ранее по инициативе Кули и Сани, в СМИ, скорее можно было найти себе хорошего, продвинутого потенциального врага, чем друга.

Было еще одно обстоятельство, о котором Куле было не с руки объяснять Инне, отвечая на ее вопрос. Он знал наверняка, что если буквально за 5–6 дней им не будет предоставлена в центр подходящая кандидатура на пост председателя правления Харьковского филиала, то они сами найдут человека и предложат ему. Не имея на то явных веских аргументов, отказывать в утверждении ихнего кандидата, было бы проявлением оснований подозревать Кулю в чем угодно, даже в сепаратистских намерениях, что прямо вело бы к появлению конфронтации, которая ему была не нужна, особенно сейчас, уж очень он был в тот момент, как юный, раненый волчонок, уязвим. А соглашаться на кандидата предложенного из центра для Кули было еще хуже, чем на кандидата из СМИ. Если со вторым вариантом о возникновении доверия шла речь в каком-то процентном соотношении, то с первым вариантом из центра, о доверии вообще говорить было нечего.

Поэтому, обозревая в таком ключе сложившиеся обстоятельства, Куля был вынужден выбирать из нескольких зол наименьшее. Вариант с уже имеющейся кандидатурой Ивана, казался в тот момент самым подходящим. За отсутствием ряда требуемых второстепенных качеств, у Ташкова были некоторые из ряда первостепенных: Куля знал его как говорится еще с начала школьной скамьи. Иван был достаточно не глуп, организован и ответственен для того, чтоб ему можно было поручить все административно-хозяйственные вопросы; он был достаточно честен и чист на руку, чтобы не переживать о целостности доверенной ему кассы наличных денег; он был хорошим исполнителем, выполнение поручений которого не нужно было перепроверять; а еще он был порядочен и принципиален, что бы не поддаться на возможные сладкие предложения со стороны, и не продаться, впустив врага с тыла. Худо-бедно, но уже учитывая эти, только что перечисленные достоинства, которые сами по себе немало стоят, можно было говорить о приемлемости кандидатуры Ивана на роль партнера, которому можно доверить свою спину. В остальном приходилось теперь полагаться только на себя, и там, где Иван явно не дотягивал по оперативности мысли, и там, где он явно провисал по мягкости характера и слабости духа.

Только недооценил тогда Куля, как выяснилось позже, этих провисаний в виде личностных качеств любого слабого человека, которые по сути являются благоприятной почвой для развития в душе любого слабака чувства сильного страха, который, как потом оказалось неожиданно поразительным для Кули, может делать чудеса в разных аспектах человеческого бытия, в том числе и в проявлении им губительной трусости.

В итоге, приняв положительное решение относительно предложения Ивана, Куля на следующий же день после похорон, возвращался домой уже с заготовленным претендентом на вакансию. Остальное было делом техники, тем более, что в отношениях Кули с центром образовались сильные противоречия в другом вопросе, уводя таким образом эпицентр внимания с вопроса утверждения Ташкова. И хотя все формальности по утверждению были соблюдены: заключения службы безопасности, начальника отдела по работе с персоналом, заключение психолога, финальное собеседование с первыми лицами — все это присутствовало в положенном порядке, Куле показалось, что центру совершенно безразлично, кто будет возглавлять Харьковский филиал, и что он преувеличивает в своих личных предположениях имеющиеся опасения относительно возникновения потенциальной опасности для него, именно с этой стороны, со стороны его партнеров из центра. Он еще раз вспомнил и проанализировал источник возникновения таких опасений, и ничего кроме оставшихся нескольких неотвеченных вопросов у него к центру, и тревожных звоночков собственной интуиции, не вспомнил. То самое минное поле чудес — вот что он вновь почувствовал своей спиной. Куля вспомнил, как он взбодрился в борьбе с непонятной тревогой, когда привлек к себе в соратники Гвоздика, а теперь все вернулось на прежнее положение. И присутствие теперь вместо Гвоздикова в Кулиных рядах Ташкова Ивана, ничего для Кули не меняло. Ташков был не боец, и когда нужен автомат, с лопатой долго не продержаться. Умиротворенное Кулино чувство спокойствия в условиях безоблачного неба и развитого социализма, похоже ушло в могилу вместе с Саней…

…"Стоп!" Зачем себя накручивать?! Небо как небо, все мирно и прилично, а страх от одиночества — не повод для беспокойства, и не доказательство наличия угрозы", — такие мысли, как продукт работы мозга, боролись в голове у Кули с тем, что исходило от души, откуда-то из груди…

Но очевидной видимости угрозы действительно не было. Была проблема, которая вызвала в душе у Кули бурю негодования, но это была ситуация не совсем рабочего характера. Причина негодования состояла в том, что Куля, вернувшись с похорон обратно в Киев, привезя нового кандидата, при личной беседе с первым лицом корпорации, поднял вопрос о финансовой помощи семье погибшего. Учитывая, что ДТП произошло по вине водителя предоставленного фирмой, то и ответственность за восполнение понесенного урона должна взять фирма, то есть вся корпорация. Но в ответ на свой вопрос он услышал категорический отказ с объяснением такой позиции с точки зрения законности. Фишка была в том, что и всей корпорации, и служебного транспорта, и кадрового водителя этого транспорта, официально не существовало. Официальным, настоящим документом в этом случае было только командировочное удостоверение Гвоздикова, ехавшего от имени своей организации в какое-то О.О.О. в Киеве. Центр предложил вдове Гвоздиковой воспользоваться государственной помощью, предусмотренной законом в таких случаях, а также подать в суд на возмещение ущербов с водителя бывшего за рулем частного авто, и причинившего ДТП. Даже теоретически и суммарно — это была мизерная сумму для семьи, где нет кормильца, а есть вдова и трое малолетних детей на иждивении.

Кулю возмутила такая сторонняя непартнерская позиция, казалось бы, партнеров. Получалось, что партнерами они являлись только тогда, когда речь шла о денежном потоке в Киев, а когда зашла речь о потоке из Киева, то партнеры пропадали, прячась за законность и официоз отношений, забывая о джентльменских договоренностях и о понятиях.

Возмущению Кули не было предела, он не мог бросить в таком положении вдову Гвоздикову и Саниных детей, но кроме того, что ему предстояло финансово как-то самому заботиться о сиротах, у него в голове не укладывалась такая односторонность их партнерских отношений с центром. И хотя вопрос об обеспечении сирот не входил в круг рабочих вопросов, такая позиция центра в этом случае, на фоне всех остальных уже имеющихся сомнений и неполученных ответов, почти окончательно убедила Кулю в том, что светлое будущее под флагами большой единой корпорации, как это задумывалось ранее концепцией ее создания — это иллюзия. Невозможно построить что-то крепкое, надежное и работоспособное, когда присутствует двойной стандарт, а выбор применения того или иного стандарта лежит в руках только одной стороны, которая действует только в своих интересах.

Утвердив Ташкова в должности, опять же формально, т. к. официально он никакого отношения к Киеву не имел, и не добившись помощи семье погибшего, Куля возвращался в Харьков в удрученном настроении. Он понимал, что мечта о большой охоте на буйвола откладывается, и по всей обозримой видимости на долго. На всем фоне происходящего терялся вообще смысл тех усилий, который Куля вкладывал в развитие дел на этой ниве. Попросту опускались руки и пропадало всякое настроение, а самое противное то, что пропадала вера. Куля терпеть не мог это ощущение в себе. В его вере была его сила и источник воодушевления. А в эти минуты или может часы, накатывала какая-то черная, мрачная волна, которая своей темной энергией губительно действовала на его сущность и веру, да так, что он даже реально ощущал действие этой энергии в виде угнетающего сдавливания где-то у себя в груди в области солнечного сплетения.

При других обстоятельствах бросить бы все это куда подальше, да уйти туда, где нет ни двойных стандартов, ни недомолвок, ни ощущения беспочвенной тревоги, как когда-то было на производстве у директора-сына Антона. Но нельзя, вернее невозможно, как говорят долги не пускают в виде кредитов, которые он брал еще в корпорации, а теперь еще и в своем, Харьковском филиале появились займы, когда они с Гвоздиком свой кредитный портфель открыли.

И всегда, когда на Кулю накатывала такая вражеская волна, а посягательство темных сил на его святыню, на его веру в свою звезду, ощущалось реально его внутренними органами, от чего у Кули слабели и опускались руки, он пытался не сорваться и не поддаться на провокационные позывы. Противостоять этой силе было не просто, и иногда он уступал этому натиску слетая с заданного курса во все тяжкие грехи. И если такое все-таки происходило, то наверное только после пребывания какого-то времени в таком ауте, очнувшись от забытия и почувствовав на себе образ морального урода, инстинктивно протестуя против него всем своим естеством, Куле давалась возможность отвлечься от насущных проблем, ослабить зажатые эмоциями коммуникации здравого смысла, и усмирив пыл, задуматься о проблемах и задачах уже с охлажденной головой. Так, через забытие, или все же устояв перед соблазнами от Лукавого на одной силе воли, успокоившись, Куля всегда находил резерв энергии, и включая мозг, находил если не сразу варианты решения проблемы в целом, то хотя бы определял место и направление для следующего шага вперед. А уже когда благодаря даже этому малому шагу появлялось хоть какое-то просветление, хоть слабое мерцание света в этом темном туннеле, то сила веры брала свое. Поднимались руки, запускалось настроение и работа легких прокачивала то гнетущее давление в груди. Так и сейчас, насмотревшись на убегающего от него огромного буйвола, о котором он так мечтал, Куля вспомнил, что он все-таки на охоте, и если буйвол ему не по зубам, то это не значит, что пришло время помирать с голоду. Спокойно поразмыслив и разогнав тоску, им было принято решение не рассчитывать больше на поддержку центра, и не мечтая о большой охоте в их компании, сосредоточиться на своем отдельном, самостоятельном секторе. Нужно было направить все силы на его разработку, расширение и усиление. Это будет не быстрый путь к всплытию до уровня нолевого баланса, когда нет долгов, но верный. Нужно ввязаться в бой, опять вспомнив принцип Суворова, подумал Куля, а там будет видно, в конце концов в его силах осталась и возможность внешнюю структуру организовать, и финансовый ресурс удешевить, и так далее.

Размышляя над данной проблемой, он вспомнил институтские лекции своего преподавателя по экономике. Это был колоритный мужчина пенсионного возраста, по внешнему виду явно еврейской национальности, в очках с очень сильной диоптрией, и что самое интересное — он носил одновременно двое часов на левой и правой руках, причем одни часы были со стрелочным циферблатом, а другие с электронным. Его лекции у всех студентов пользовались успехом, о чем красноречиво говорила их высокая посещаемость, хотя он даже не тратил времени на принятую всеми преподавателями перекличку, стимулирующую явку студентов. И вообще, его лекции отличались от остальных даже по манере их проведения. Он не стоял постоянно за кафедрой выдавая с нее тонны заученных и заумных нудных умозаключений. Все происходило как в беседе: он что-то рассказывал, иногда даже просто стоя среди парт, опершись на одну из них, а в это время можно было что-то спросить у него, уточнить, и даже оспорить, выдвигая свою версию. И сейчас Куля вспомнил, как тот рассказывал о том, что не смотря на былые общепринятые понятия о преимуществах коммунистической экономики перед капиталистической, состоящие, якобы, в том, что коммунистическая модель имела плановую структуру, а капиталистическая нет, так как регулировалась законами рынка, и поэтому называлась рыночной, принципы капитализма построение планов на будущее, предусматривали в обязательном порядке всегда. Как оказалось, там, у капиталистов все начиналось с постановки цели, и соответственно всегда под нее разрабатывался план мероприятий по пути ее достижения. Цели при этом, а соответственно и планы, могли быть краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные. Так, по рассказам преподавателя, например, такой японский концерн как "Тойота" имеет план развития на сто пятьдесят лет — это то, что запомнилось Куле до сегодняшнего дня.

Внимая мудрым речам старого еврея, Куля тоже составил что-то вроде среднесрочных планов своей деятельности. За цель он взял уровень развития своей структуры, который вытянет его из долговой ямы, где он в тот момент находился благодаря навешанным кредитам прежде всего по договору кредитной линии. Взяв в исходные данные для проведения расчета значения чуть ниже среднего уровня, там где не было известных данных, Кулин прогноз показал, что его цель нолевого уровня, когда он никому ничего не будет должен, может наступить на пятый год спокойной работы в таком режиме, учитывая определенную динамику развития внутренних и внешних структур. Это был скорее пессимистичный прогноз, так как Куля опирался на уровень данных близких к катастрофичным, но дающим уверенную возможность оставаться на плаву. При этом он не учел применение методов по удешевлению ресурсов, и постарался не скромничать в определении размера статьи расходов на фонд заработной платы. Такая методика расчетов давала приятное ощущение наличия запаса, НЗ.

Следуя намеченной стратегии, Куле не составило особого труда выполнить увеличение ранее заявленной задачи Љ1 в целях создания ресурсного задела для образования собственного кредитного сектора в общем кредитном портфеле Харьковского филиала. То, что он хорошо умел, имея образование, и используя навыки в сфере маркетинга и рекламы, было успешно применено, в результате чего, привлечение дополнительных финансовых потоков быстро обеспечило возможность ему вести самостоятельную деятельность по кредитованию.

Но навыков по кредитованию у Кули не было, поэтому приходилось учиться на собственном опыте и на своих ошибках. Он понимал, что не все выданные им кредиты будут возвращены в соответствии с договоренностью, то есть с условиями договора кредита, и такая перспектива напрягала его уже сейчас, так как ответственность по этим деньгам Куля ощущал больше чем на 100 %. Если бы это были лично его деньги, тогда да, а так, потенциальные невозвраты, кроме ценности самих денег, имели соответствующую оценку и тяжесть ответственности его личного решения их выдать. И хотя его разум успокаивал его сообщая, что такой подход не есть профессиональным, и что к таким невозвратам в известном пределе следует относиться философски, расценивая их как плату за обучение, душа его, как человека по натуре минимум не расточительного, трепыхала поддаваясь естественному порыву. А когда такие трепыхания забрасывали в голову мысль не выдавать деньги желающим незнакомым людям вообще, то из головы на такие идеи сразу выдавалась геометрическая прогрессия ежеминутного увеличения задолженности по процентам от депозитных вкладов, ждущих своей очереди выдачи в кредит. И не смотря на то, что в основе своей стратегии Куля видел развитие собственной структуры объектов предпринимательской деятельности в различных отраслях и сферах бизнеса, держать долго без работы депозитные вклады не выдавая хоть часть их в кредиты, до момента пока появиться своя тема для вложений, было очень накладно и откровенно говоря страшно.

Поэтому, сосредоточившись на работе кредитного комитета, где он брал по своему сектору участие вместе с Ташковым, и который давал официальное коллегиальное согласие на кредитование, Куля принялся набивать шишки в умении определять ликвидность займов. Определить сразу вероятность невозврата займа с уверенностью невозможно, поэтому выдав деньги, приходилось дожидаться наступления момента выполнения заемщиком сначала первых обязательств в виде своевременной оплаты процентов по кредиту, потом последующих, и так до момента возврата кредита полностью, чтобы понять окончательно: правильно ли ты принял когда-то решение выдать этому человеку деньги, или нет. Если нет, то тогда вставала перспектива задачи Љ3 по поиску принудительных методов возврата кредита, которые почти все могли трактоваться, как действия предусмотренные Уголовным Кодексом.

Будучи не в восторге от таких перспектив, но выдавая кредиты в рамках уже своего сектора, удовлетворяя финансовые потребности населения, Куля ни на минуту не забывал о поиске интересных бизнес-проектов для себя, с хорошей рентабельностью, которая оправдывала бы используемые в них относительно не дешевые ресурсы кредитного общества. Вникая в суть этой задачи для Кули все четче вырисовывалась картина, где первым и приоритетным вопросом была не тема, т. е. не суть бизнес-плана, а люди, т. е. кадры. Найти тему оказалось гораздо проще чем толкового человека, который правильно ее потянул бы, и стал достойным компаньоном в этой ветви бизнес-структуры. Вскоре, в свете этой проблемы по какой-то рекомендации уже знакомых людей, к Куле пришел мужчина взрослый, но еще предпенсионного возраста, скромного внешнего вида, который претендуя на кредит, изложил интересную схему заработка на бензине. Это была короткая тема, состоящая буквально из двух, максимум из трех оборотов, которую обеспечили случайные обстоятельства большого бензинового бизнеса, но заработок этот минипроект обещал не малый. И если пересчитать только Кулину прибыль от проекта в проценты по кредиту, процентная ставка по выдаваемым деньгам сроком на 1–1,5 месяца получалась почти тридцать процентов в месяц, при том, что обычный кредит в Харьковском филиале стоил три процента в месяц. Учитывая обстоятельства, которые сопровождали всю сделку, риск по Кулиной оценке, был невелик, и естественно было принято решение деньги выдать. В итоге все прошло успешно, бензином поторговали, деньги вернули, прибыль заработали, а главное у Кули появился компаньон по имени Мирошко Федор Ильич.

Все в этом направлении складывалось как нельзя лучше. На момент знакомства его и Мирошко, у последнего уже был небольшой цех по производству кондитерских изделий, но когда он познакомился с Кулей и его некоторыми возможностями, от него поступило несколько иное предложение.

В то шальное время за несколько лет до наступления всемирного финансового кризиса, самыми актуальными, естественно из законных, были темы в сфере строительства и в сопутствующих ей отраслях. Стремительный рост цен на недвижимость, обеспеченный доступными кредитами банковских структур, обеспечивали высокую рентабельность вложений в ее строительство уже последние четыре-пять лет. Вложив деньги в постройку одного квадратного метра жилой площади средней стоимости около 300–500 американских долларов, а продав потом по 1000–3000 долларов за 1 м. кв., не сложно подсчитать минимальную рентабельность таких вложений в 100 %. Даже с себестоимостью в 36 % годовых, которую имел Куля у себя в кредитном обществе, вкладывать такие деньги в строительство с минимальной стопроцентной рентабельностью, учитывая наличие полного недвижимого залогового обеспечения, было очень выгодно.

Мирошко обратился к Куле с предложением организовать строительную фирму, как раз тогда, когда Куля сам активно искал поле для вложений средств кредитного общества в строительство. Предложение Мирошко было простым, основательным и интересным. Запустить собственный цех по производству пеноблоков и использовать его в строительстве жилых домов индивидуального пользования. Практически по всем параметрам критериев Кулиного поиска это предложение было почти идеальным.

К этому времени прошло уже почти три месяца, как Куля приехал с похорон Сани Гвоздикова. Сейчас оценив перспективу можно сказать первого заслуживающего внимания своего проекта, он с грустью подумал, что общий результат его работы по достижению стратегической цели по итогу на текущий момент можно оценить только как очень даже посредственный и вялый. Было очевидно, что такой низкий темп развития обусловлен невозможностью охватить к разрешению все проблемы одному человеку, которые возникли у него за это время. Ташков Иван нормально вписался в руководящую роль администратора Харьковского филиала корпорации, исправно выполняющего задачи тактического плана, но не более. Все вопросы стратегического характера, как и предполагалось, он не тянул, и учитывая диспозицию сил заложенную на самом старте, когда в сцепке предусматривалось присутствие Гвоздика, получалось, что сейчас в этой части задачи Куля шел как мог на одном крыле.

Примерно в этот период, когда еще была свежа в памяти трагедия гибели Сани, когда жена Ирина еще носила жесткий корсет фиксирующий поврежденную в этом ДТП спину, сильно тоскуя по Сане, Куля впервые пришло ощущение, что все эти трагические события произошли не просто так, как нелепая случайность. Вспоминая некоторые детали того ДТП, вдруг возникло чувство, что все что произошло тогда, и происходит далее по сегодняшний день идет по заранее утвержденному сценарию. Наделяя Кулю какой-то ролью в нем, сценарист побеспокоился, чтоб именно Куля благополучно вылетел в окно микроавтобуса без тяжелых последствий для здоровья. Создалось странное впечатление, что ему приготовлено в будущем некое поручение, для которого его исполнителю необходимо здоровье, хорошая физическая форма, и обстановка творческого одиночества, которая своей тяжестью сдавила бы Кулино пространство до предела, побуждая его к какой-то, уже давно кем-то задуманной, миссии. А смерть Сани — это единственно возможный способ создать это злополучное одиночество вокруг него.

Так или иначе, но раньше, когда Куля вел свои дела без партнера, он не ощущал никогда чувства одиночества, даже тогда, когда расходился в делах, как это бывало пару раз, с кем-то из своих друзей. А сейчас, когда его партнером всего то несколько месяцев успел побывать Гвоздик, после его ухода Кулю уже не оставляло это угнетающее тяжелое чувство покинутости. И даже после появления Ташкова, потом Мирошко, потом еще некоторых людей в качестве компаньонов, партнеров, коллег-соратников, долевых соучастников, тоска по Сане, так и не занятое никем его место, постоянное ощущение дефицита его присутствия, навсегда поселились в душе Кули.

Оценив работу стратегического отдела только в своем лице на этом рубеже на "удовлетворительно", но потратив время не зря, возвращая ритм работы офиса опять в привычное русло уже во главе с Ташковым, установив необходимые коммуникации внутри коллектива финансовой структуры, Куля более усердно взялся за создание бизнес-структуры за ее пределами. Не смотря на самую модную и актуальную тогда сферу строительства, он старался из принципа не складывать всех яиц в одну корзину, разнообразить сферы вложений средств. Так, со временем у него появились компаньоны и в сельскохозяйственной отрасли, и в области торговли товаром из Китая, и в перерабатывающем сегменте пищевой промышленности, и в нефтяном бизнесе, и в сфере грузоперевозок. Естественно, что все эти проекты были начаты или с ноля, или с базовой фазы развития, поэтому говорить об их отдаче и какой-то прибыльности, пока было еще рано. Но Куля и не гнался за быстрой копейкой, для него было главным, чтобы дело развивалось в задуманном русле, а все блага, вроде дорогих машин, красивых одежд, могли и подождать.

В разгаре отношений с Мирошко, по его рекомендации, Куля познакомился еще с одним человеком, о котором нельзя не вспомнить, не смотря на его некрасочную роль в судьбе Кули. Поводом для знакомства стал проект, предложенный этим человеком, который связан с землеотводом участка под постройку недвижимости. Вампиногов Кирилл Сергеевич, так звали нового знакомого, был не ключевым человеком в этой затее, и поэтому он, в свою очередь, познакомил Кулю еще с двумя ее участниками. Ввиду того, что речь шла о землеотводе участка не где-нибудь, а на дорогостоящей территории Крымского полуострова не далеко от самой Ялты, главной фигурой во всей этой компании была та, которая обеспечивала связь с рядом чиновников этого региона, от которых зависели вопросы по выделению земли, и звали эту женщину Швалько Галина Андреевна. Так как для выделения участка требовалась приличная фирма, юридическое лицо с чистым балансом, в эту компанию со своим подходящим О.О.О. "Медиум" успел вписаться и некий Клюков Алексей Вадимович. В итоге получалось, что участие каждого в этой компании чем-то обуславливалось, а роль Вампиногова оправдывалась тем, что он обеспечил финансирование, познакомив всех с Кулей, как с потенциальным инвестором.

Тема землеотвода участков под застройку тех или иных объектов промышленного или гражданского назначения в то время была не только актуальна, а еще и относилась к разряду элитных тем. Ввиду того, что торговать Украинской землей без украинских чиновников избирательного разлива не получалось, чтобы получить возможность купить участок во временное или в постоянное пользование, денег было не достаточно, кроме них нужны были связи, то есть знакомства среди местных сельских, поселковых и городских советов. Это становиться логичным, когда учитывать, что официально земля в Украине не продается и принадлежит народу, но если дать взятку тому чиновнику, которого этот народ выбрал, и от которого зависит законное выделение ее в аренду, то в конечном итоге, путем ряда полузаконных махинаций каждый, кто учел интерес депутатов, получал то, чего хотел. Таким образом продажа земли в Украине происходила не через воображаемую кассу с выдачей чека, а через дачу взятки коррумпированному торговцу-функционеру. А так как взятка — это деяние уголовно наказуемо, то у чужих людей денег никто не брал, и поэтому этот вид бизнеса всегда имел сугубо клубную структуру. Учитывая наличие той высокой рентабельности в сфере строительства, о которой уже здесь говорилось, и устойчивую динамику роста цен на квадратные метры, а соответственно и на сотки, в такие бизнес-клубы входили в основном только элитные слои общества из высших эшелонов предпринимателей, и что характерно предпринимателей не только украинского происхождения и формирования.

К примеру, войти в круг Харьковского городского клуба землевладельцев такому бизнесмену как Куля было не реально, а если и реально, то опасно, потому что не имея достаточного веса в этом городе, не имея какого-нибудь депутатского мандата, можно было легко потерять приобретенное там, казалось бы честно, свое членство без возмещения вложений. Другими словами можно было легко быть выдавленным. Входить в круг Харьковского областного периферийного клуба проще, но из-за гораздо более низкого диапазона цен недвижимости в тех районах, интерес к ним соответственно был слабее среди инвесторов, но принцип клубности от этого не терялся.

В предложении Вампиногова присутствовал своеобразный компромисс в этом отношении. Клубное членство, которое бралась обеспечить благодаря своим связям Швалько Галина, предлагалось клуба, который формировался всего лишь с одного поселкового совета, т. е. с одной стороны это был уровень не города, и даже не пригорода, но с другой стороны, территория этого поселкового совета, земельными участками которой торговали местные поселковые депутаты, лежала в двухкилометровой зоне от береговой линии чистого участка Черного моря с видом на символ ЮБК, ресторан "Ласточкино гнездо". Компромисс по-крымски был в том, что относительно невысокий уровень элитности клуба был доступен для Кули, а уровень ценовой шкалы оставался при этом, благодаря близости к морю, на высоком уровне, что конечно очень сильно заинтересовало его как инвестора. Как хороший солдат, мечтающий стать генералом, так и хороший инвестор, мечтающий стать меценатом, Куля загорелся идеей поучаствовать в предлагаемом проекте по выделению в аренду одного гектара земли под постройку многоэтажных жилых домов. Прелесть этого проекта была еще и в том, что он имел несколько путей его реализации. Суть первого пути, более короткого состояла в том, что за взятку покупались голоса депутатов в виде 2-й сессии, которая давала возможность заключить договор аренды фирмы с поселковой громадой на 51 год. В этом случае готовым товаром мог быть уже этот договор аренды. По заявленным Швалько Галиной в самом начале условиям, заплатив депутатам из расчета где-то по две тысячи долларов за одну сотку, а также предварительно потратившись на сбор комплекта документов, подтверждающих согласованность проекта отвода со всеми инстанциями, обеспечивающими общую инфраструктуру в конкретной местности еще примерно по пятьсот долларов из расчета за одну сотку, итого вложив за один гектар около двухсот пятидесяти тысяч северо-американских долларов, собравшиеся в этом деле компаньоны получали на руки договор аренды на свою фирму. После, уступая корпоративные права этого общества с ограниченной ответственностью желающим строить там дома, одновременно, таким образом, уступая право аренды выделенного участка, данный гектар под застройку фактически продавался минимум за полтора миллиона долларов. Даже с учетом дороговизны Кулиных финансовых ресурсов из расчета их себестоимости 36 % годовых, округляя в большую сторону общие расходы, получалось, что максимум за двенадцать месяцев, пока будет протекать процесс оформления всего пакета документов проекта отвода по всем инстанциям, и пока потом подпишется сам договор аренды, затратная часть увеличивалась максимум, с учетом каких-то непредвиденных расходов, до четырехсот тысяч долларов. Заработок при такой несложной математике получался больше одного миллиона долларов на всю компанию, но учитывая, что Швалько Галина тоже не являлась членом клуба, а выступала как посредник, половина этого миллиона уходила по договоренности так называемой Крымской стороне проекта, которая со слов Галины, имея погоны Крымской прокуратуры, непосредственно контактировала с председателем нужного поссовета, и в этом случае являлась решающей фигурой. Итого, оставшаяся половина прибыли, которая в расчетном виде составила почти шестьсот тысяч долларов по договорным условиям распределялась между четверых участников Харьковской стороны поровну, чуть больше чем по сто двадцать пять тысяч долларов каждому.

Такой заработок ожидал участников при продаже только договора аренды, но был и другой путь более длинный и соответственно еще более выгодный. Его суть состояла в том, что можно было после получения договора аренды на руки, дойти до следующего этапа т. е. вложить примерно еще 400–500 тысяч долларов в разработку проекта строительства, и после этого в качестве товара предлагать уже договор аренды с разрешением сессией исполнительного комитета громады на строительство. С разрешением на строительство цена договора аренды этого гектара сильно возрастала, что позволяло в конечном итоге с этого проекта заработать еще больше, чем один миллион.

Но и это в теории было не все. Уступая корпоративные права фирмы той стороне, которая собралась там что-либо строить, было возможно в расчет за сотки участка денег не брать, а гепотетически договорившись с застройщиком, взять в свое распоряжение какую-то частичку построенных там в будущем квадратных метров готовых к эксплуатации объектов. Продавать не сотки площади участка, а квадратные метры готовой жилой площади квартир, было еще гораздо выгоднее, а для этого просто нужно было подождать с расчетом и с получением прибыли, пока построятся объекты.

Все возможные риски в этом деле лежали в основном в плоскости человеческого фактора. Слишком большая была цепочка из посредников. Но если минимизировать риск связанный с предоплатой, а проблему с многочисленными посредниками подкрепить возникновением у них солидарной ответственности за взятые ими в кредит деньги, то вообщем по проекту на первом этапе до появления договора аренды, риск невозврата можно было считать вполне допустимым. Первым, на чью порядочность мог рассчитывать Куля — это был Вампиногов К.С., полковник вооруженных сил СССР в отставке, солидный интеллигентный человек, семьянин, имеющий взрослых детей и собственную жилплощадь в черте Харькова. По его роду службы в войсках, а также по роду деятельности уже на гражданке, у него были некоторые связи, что тоже добавляло доверия и спокойствия, логично предполагая в случае возникновения каких-либо проблем, возможность использования всех этих достоинств в общих целях. По всем параметрам, и со всех ракурсов взгляда на него, он не был похож ни на мошенника, ни на наивного парня, которого можно было легко обмануть. И если умотивировать его ответственность перед Кулей за весь проект кроме как словом офицера, желанием неплохо честно заработать, еще и ответственностью по кредитным договорам на него лично, как на физическое лицо, то можно было спать относительно спокойно, выдавая ему в руки деньги зная, что в случае возникновения непредвиденных сбоев, будет еще кому не спать кроме самого Кули.

Изучению личностей остальных двух участников фирмы Швалько Г. и Клюкова А., Куля посвятил гораздо меньше времени и усилий, доверившись Вампиногову, и официально об этом ему сообщив, о том, что он их обоих давно знал, и ручаясь за них, рекомендовал сугубо положительно. Это тоже были взрослые, адекватные и обеспеченные люди, и выдача им на руки денег для реализации планов по проекту землеотвода, предварительно оформленная на них же через договоры кредита была логичной с точки зрения обеспечения большинства рисков по проекту в целом. Рассудив таким образом, и заявив о своих условиях участия его в проекте всем троим новым компаньонам, Куля объявил о готовности войти в проект, и подписаться под выполнением им обязательств, которые возлагались в этом проекте именно на него.

И опять, не смотря на завидную рентабельность вложений, не сула больших прибылей стояла тогда у Кули на первом месте перед глазами. Такой проект, при определенных раскладах мог стать путем осуществления всех мечт. Более того, оперевшись только на него можно было практически сократить риск кредитной деятельности до теоретического минимума тем, что в таком положении появлялась возможность сократить кредитный портфель по количеству проектов, не сокращая при этом его по объему, и тем самым выдавать деньги только при наличии редких идеальных условий у поступавших заявок, а основную массу привлекаемых депозитных вкладов аккумулировать только для нужд крымского землеотвода.

Кроме того, Куля понимал, что раскручивая данный проект до конца, вращаясь в кругах его орбиты, соприкасаясь со всеми сопутствующими ему силами, можно было с большой вероятностью зацепиться за что-то еще более весомое и интересное, что позволило бы перейти ему на следующий, более высокий и серьезный уровень развития. В раздумьях на эту тему у Кули, как это неоднократно уже бывало, захватывало дух. В который раз уже в своей жизни, оказавшись в нокдауне от ударов судьбы, лежа внизу на полу, он вновь почувствовал порыв встречного ветра от очередного взлета.

Ударив окончательно по рукам, обсудив детали и уладив все формальности с документами ООО "Медиум", ситуация по землеотводу перешла в фазу практических действий. К этому времени решение первой сессии поссовета о разрешении фирме "Медиум" сбора документов у всех инстанций по отводу одного гектара уже было. При таких обстоятельствах, начиная новый виток уже в новом составе учредителей, наступило время Кулиного выхода. Суть его задачи состояла в обеспечении фирмы определенной суммой в виде траншей в течении полутора-двух месяцев. Как ни хотелось Куле повременить с выдачей денег на предоплату за услуги, мало что из этого желания получалось. Основная доля затрат планировалась на взятки чиновникам предстоящих инстанций, а такие платежи, как правило, шли всегда вперед. Зато в решении оформлять выдаваемые деньги вкладчиков через кредитные договора на компаньонов, сделав их заемщиками, Куля не уступил ни на миллиметр. Столкнувшись тут же при этом с проблемой ограничения возможности выдавать большую сумму в одни руки, он поставил безапелляционное условие, что каждый из партнеров должен предоставить самостоятельно людей из круга своих знакомых или родственников, которые могли бы добровольно оформить на себя кредитные договора на те суммы, которые не вместились в лимиты при выдаче основным заемщикам.

Так у Кули появился целый отдельный список людей из числа заемщиков под кодовым названием "Медиум". Еще чуть позже, развиваясь в таком аналогичном режиме у Кули появились еще несколько подобных списков заемщиков под разными названиями, но одинаковыми по сути. Эти списки всегда возглавляло лицо, по примеру Вампиногова в списке "Медиум", являющиеся основным заемщиком, руководителем и инициатором того бизнес-проекта, который финансировался за счет взятых кредитов физлицами внесенными в этот список, и привлеченными к этому шагу добровольно самими инициаторами. Логично рассудив, Куля организовал так, чтобы все эти основные заемщики его части общего с центром кредитного портфеля всего кредитного общества, возглавляющие такие списки, в том числе и Мирошко Ф.И. и Вампиногов К.С., во имя чествования им ответственности за взятые по сути у вкладчиков деньги, вошли в наблюдательный совет организации, который еще со времен образования возглавлял сам Куля.

 

Глава VII Как Куля двух генералов кормил

Делая иногда в какой-то момент передышку и поднимая голову от насущных проблем, Куля пристально инспектируя, осматривал свои владения в виде созданной им структуры.

По истечению года после того как он приступил к активной кредитной деятельности по удовлетворению потребности населения в кредитных ресурсах, можно было подвести некоторые ее итоги. Главный показатель этих итогов — это количество невозвратов, т. е. процентное соотношение проблемных кредитов к тем, что выдавались когда-то по Кулиному решению посторонним желающим. Результат был таков, что хвастаться особо было нечем, а по некоторым банковским меркам, так и вовсе ситуация была близка к критической, но в этом случае не надо было забывать, что банки работают с маржей в 2–4 % годовых, а Куля минимум с 12 %. И если по итогам причин праздновать успехи не было, то и горевать, слава богу, оснований Куля тоже не видел. Во-первых, такой результат не имел устойчивой тенденции, и познакомившись один раз лично со знаменитым в некоторых кругах, как позже выяснилось, аферистом Харькова, второго подобного раза уже не повторялось. Во-вторых, такой нерадужный результат был получен из расчета самых первых, пробных испытаний Кули себя на новой для него стезе. С того времени объем кредитного портфеля увеличился в разы и продолжал увеличиваться, а степень защиты и обеспечения займов улучшилась. Широтой ассортиментной линейки наполнения портфеля по отраслям и сферам бизнеса, Куля, через время, просто гордился. Потерпеть серьезный урон на основе каких-либо экономических факторов при таком диапазоне охвата рынков, было маловероятно даже при возникновении проблем макроэкономического характера целой какой-то отрасли. При условии удержания уровня установленной маржи уже привлеченных и задействованных ресурсов, наработать необходимый задел резервного капитала для возмещения этих невозвратов, было делом времени.

При всем при этом Куля умышленно не брал в расчет свой личный заработок, который получался в результате функционирования всей его структуры за счет кредитных денег. Это был его личный честно заработанный хлеб. Только иногда он позволял себе скидку, когда по той или иной причине нужно было на время поддержать проект, кредит выдавался для своих не под обычные 36 % годовых, а под 32 %. И в этой марже его интереса не было. Вся дельта шла исключительно на интересы организации. В бизнес-проектах, которые Куля финансировал ресурсами кредитного общества на партнерских основаниях, проценты по кредиту всегда ложились на затратную часть этого бизнеса, а личный заработок брался только из его доли чистой прибыли. Если предлагаемый к финансированию проект не тянул своей рентабельностью такие условия, то он попросту не запускался.

Но Куля всегда отдавал себе отчет в том, что если случиться так, что его кредитное общество не сможет покрыть убытки от невозвратов непрофессионально выданных им кредитов за счет собственных сил, т. е. за счет механизмов создающих на такие случаи резервные ресурсы, то он не задумываясь пустит и свои личные доходные ручьи на восполнение потерь невозвратов, образовавшихся по его инициативе. Врожденное чувство ответственности за свои поступки не позволили бы Куле спокойно наслаждаться жизнью при понимании им того, что где-то его дерьмо осталось не убрано. И дело тут было не только в его обыкновенной человеческой порядочности, на святого все-таки он не тянул. Куля просто не делал из денег культа, они были его целью, но не сутью. Спокойный сон при таких проблемных обстоятельствах, скорее нарушило бы само признание им своего поражения в борьбе за достижение цели, чем факт утраты денег. Больше всего он боялся нарушить заповедь своего отца: "всегда отвечать за сказанные слова и за взятые обязательства", и тем самым боялся потерять самую большую свою ценность — веру в себя. И если бы ему пришлось выбирать между предъесталом голозадого, но победителя с одной стороны, и амплуа крысы, но с полными карманами купюр с другой, то Куля не колеблясь выбрал бы первое. Он однозначно, как в песне Виктора Цоя: "…Не хотел обедать любой ценой…".

А еще не хотелось упасть в грязь лицом перед центром. И хотя окончательных сепаратистских телодвижений не было ни с одной из сторон, после возникновения противоречий с предоставлением помощи вдове Гвоздиковой, в отношениях у них наблюдалось явное охлаждение. За все это время его Киевские партнеры по корпорации вспомнили о нем только два раза. Один раз он был приглашен на какой-то корпоративный юбилей, а второй раз это произошло когда его все-таки пригласили за круглый стол для проведения совещания в рамках образования общих проектов, которые декларировались в самом начале движения, от которых у Кули при мыслях о них, и буйства воображения, появлялось предвкушение большой охоты.

Но как уже к этому времени и предполагалось, ничего серьезного и предметного там не обсуждалось, и не могло обсуждаться в принципе. За общим столом собрались люди, которые почти открыто демонстрируя недоверие друг к другу, при этом старались проявлять собой деланное, штучное братство. Куле тошнило от такого лицемерия, но он не захотел быть белой вороной, и был вынужден делать то же самое, что делали другие. Уже по дороге домой в Харьков из Киева, Куля подумал о том, что вся эта прекрасная идея об общих проектах, больших деньгах — это все была красивая обложка, иллюзорная мотивация для побуждения к действию воодушевленных простаков. Похоже, что изначально никто не собирался никого объединять, и тем более подпускать к большой общей кормушке. И если в когда-то незаполненные места вставить пазлы с такой точки зрения, то общая картина проявлялась гораздо четче. Получив себе в котел дополнительный поток финансовых ресурсов еще и из Харьковского отделения, которое запустил с их помощью какой-то Куля, этот Куля, после этого, уже был никому не нужен, он свою роль отыграл. А если и нужен, то не в таком виде, не таким свободным и самостоятельным. Но если у центра изначально ставилась такая хитрая, двудонная задача, то рациональной и логичной линии в такой стратегии, Куля тоже не видел. А если бы он с Гвоздиковым, а потом с Ташковым оказались не такими порядочными? Что бы могло произойти, если бы они, получив в руководство организацию, отказались кредитовать заявки центра, фактически кинув их с точки зрения понятий? Военные действия? Вряд ли, потому что при их победе в этой войне, некому было бы тогда отдавать займ по договору кредитной линии… Где логика?… И потом, тот дополнительный поток в их котел из Харьковского ручья мог быть гораздо мощнее, если бы его, как телегу в басне Крылова, не тянули в разные стороны. Как-то все было не по-хозяйски, не логично и не рационально. Поэтому подводя итог первого года его самостоятельного и одиночного плавания, Куля практически подвел черту под личными отношениями между ним и первым лицом корпорации, что на деле так или иначе означало сохранение дипломатических отношений между сторонами ввиду присутствия у обоих объекта общего пользования в виде кредитного общества, но на братское приглашение его к общей кормушке с большими делами, Куля точно уже не рассчитывал. Скорее всего он оказался чересчур самостоятельным, чтоб быть достойным стать приближенным. Но его вполне устраивало такое паритетное сосуществование без взаимных обязательств и претензий. У обоих сторон были свои независимые сектора одного кредитного портфеля, за которым был поставлен следить и блюсти порядок его ставленник, друг и земляк Ташков Иван. Поэтому, не теряя много времени на поиск журавлей в небе, Куля сосредоточился на разведении синиц в своих руках. Он свято верил, что даже водиночку, правильно развивая свою структуру, к нему обязательно придет его время выбирать своего журавля.

Уже к этому периоду Куля практически полностью отказался от выдачи кредитов населению, вернее не отказывался, а дошел до уровня, когда для этого у него практически не было свободных ресурсов, хотя приток депозитных вкладов увеличивался постоянно.

На фоне успешно развивающегося направления в производстве стройматериалов и в постройке домов, которым рулил в связке с Кулей Мирошко Федор Ильич, Куля удачно прокрутил пару проектов с недостроями, и собирался для себя расширить это направление. Преследуя цель максимально удешевить арендуемые им в своем бизнесе ресурсы, Куля старался как можно меньше использовать свои дорогие деньги, и как можно больше задействовать банковские, где в то время можно было найти ресурсы и за 11 % годовых для кратковременных программ, что было в три раза дешевле чем у него в кредитном обществе.

Суть проекта "недострой" была проста и состояла в том, чтоб найти выгодный объект надостроя, выкупить его, вложить некоторую сумму в доведение этого объекта до товарного вида, и продать по рыночной цене готового к эксплуатации объекта. В процессе поиска интересного объекта Куля однажды вышел на залоговое или конфискованное имущество. Заинтересовав функционеров этих структур, можно было найти достойное предложение по цене гораздо ниже ее реальной, рыночной стоимости. Для прокручивания удачных сделок в этом поле всегда были нужны наличные деньги в оперативном порядке. Для решения этой задачи хорошо подходили Кулины возможности функционера от кредитного общества. Если понравившийся объект являлся в какой-то мере недостроем, он сначала переходил образно говоря в Кулины руки на имя некого Иванова, потом находился некий Петров, который желал купить себе этот объект у Иванова, используя банковский ипотечный кредит под банковский процент. Таким образом получалось, что пока этот объект готовился к продаже, пока на него подыскивался покупатель уже как реальный будущий хозяин, процентный счетчик вложенных в это дело заемных средств на приобретение и ремонт данного имущества, был максимально минимален. А если попадался подходящий недострой в свободной продаже, то его Куля тоже старался приобрести за банковские средства, используя свои дорогие деньги, в этом случае, только для внесения авансового платежа при оформлении банковского ипотечного кредита.

Преследуя эту же цель, сделать как можно дешевле те ресурсы, которыми он пользовался, Куля по возможности даже свои личные потребности в автомобилях, в жилье, в служебных помещениях старался удовлетворить не за свои личные заработанные, а за кредитные банковские. Приобретая понравившуюся ему машину в банке в кредит под 9 % годовых, свои нерастраченные деньги он пускал в свой бизнес, где отдача от них составляла минимум 60 % годовых.

Уже сейчас, в чем-то разобравшись, и осмотревшись, Куля задумывал и выискивал для себя другие, более эффективные источники самофинансирования. Для него уже было ясно, что кредитное общество — это хороший способ перехватиться наличными, но качественный уровень только на его основе не повысишь. Банковские, девелопментские структуры, всевозможные фонды, частные инвесторы, инвестиционные компании, компании по управлению активами — все это теперь бесповоротно затрагивало Кулины струны души. Где-то отдаленно, но в пределах досягаемости, он слышал музыку, она нравилась ему, и он стремился поближе ею насладиться.

На таких нотах в глубине души Куля очень сильно рассчитывал на Вампиноговский проект землеотвода. Свою задачу по обеспечению процесса финансами Куля выполнил четко в пределах договоренностей. За все время пока ему сообщали и Вампиногов, и Швалько о нормальном протекании дел в этом направлении, он не считал нужным куда-либо вмешаться и терпеливо ждал заявленных и обещанных ему счастливых событий. Все ближе ко времени собирать камни исход сделки ожидался, со слов компаньонов, гораздо круче от того, который закладывался в начале и описывался в предыдущей главе. Действительно, за последние 10–12 месяцев, цены на недвижимость и участки под ее застройку, по уже привычной на то время динамике, заметно сдвинулись в большую сторону, что в теории обеспечивало большую цену продажи ожидаемого подписанного договора аренды, и соответственно большую прибыль для всей компании. Но Кулю мало трогали разговоры об этом приятном нюансе ожидаемом в перспективе. Он ни на секунду не засобирался дербанить убитого медведя на первом этапе, и прикидывал как лучше разрулить возможные противоречия на этой почве между всеми участниками. Его мало привлекала прибыль сегодня, какая бы она не была, тогда когда завтра эта тема могла повернуть целую судьбу. Пока это были всего лишь мысли про себя, и привыкнув решать проблемы по мере их поступления, Куля не вдавался в детали этого вопроса пока шкура медведя не легла на разделочный стол во всей своей красе.

И очень скоро, как по какому-то закону, все-таки послышались первые тревожные звоночки, оповещающие наличие проблем в ходе выделения участка. По факту уже прошло более чем достаточно времени из того сколько декларировалось ранее на подготовку полного пакета документов — согласований со всеми положенными инстанциями. Как только у Кули появились первые сомнения в подлинности положения дела изложенного в очередной раз из уст Швалько Галины, он соблюдая деликатность, обратился со своими подозрениями естественно к Вампиногову. Тот отреагировал спокойно, но живо, пообещав предпринять меры, и постарался успокоить Кулю. Через две недели они оба, Швалько и Вампиногов появились у него в офисе.

— Павел Михайлович, Вы только не переживайте, — без предисловий, буквально с порога начала щебетать Галина, изображая всем своим внешним видом спокойствие и уверенность. — Я Вас очень хорошо понимаю, и на Вашем месте, пребывая в неведении, поступила бы точно так же. Только поэтому мы с Кириллом Сергеевичем сегодня срочно примчались к Вам, чтобы объяснить ситуацию и успокоить.

— Очень приятна Ваша забота, пожалуйста объясните, — сдержанно ответил Куля.

— На сегодняшний день проблема есть, это так. И содержится она в районной санэпидемстанции, — продолжала Галина. — Там избран во главу новый санитарный врач, и он оказался очень строптивым и амбициозным. Мы пытались решить эту проблему административным путем через "крымскую сторону", но пока не получается.

— И что теперь?..

— Нужны деньги, иначе мы рискуем завязнуть по времени на этой проблеме, в то время как все остальные вопросы практически решены.

— А что с новым санврачом? Уже есть конкретная договоренность?

— Конкретно с ним нет, но есть с человеком, имеющим на него выход, он занимал…

— И сколько? — умышленно перебивая Галину, подытожил Куля конкретным вопросом ее ненужные комментарии.

— Нужно еще 20 тысяч долларов.

Далее образовалась некоторая пауза в диалоге. Прежде разговаривая с Галиной, Куля перевел взгляд на Вампиногова.

— Я думаю, что нужно по возможности изыскать эту сумму и пытаться решать эту проблему этим путем, — заговорил молчащий до этого Кирилл Сергеевич, отвечая на взгляд.

В сложившейся ситуации Куле особо раздумывать не приходилось. Он не владел сутью вопроса и вынужден был довериться компаньонам и их компетентности, тем более, что дополнительная сумма выдавалась опять же на имена людей, которых они привели для получения теми кредитов на общие цели землеотвода. В конце концов изложенная суть проблемы была реалистичной и вполне походила на обыкновенную, жизненную рабочую ситуацию.

Но по тому же присущему закону подлости в намеченный вновь срок обозначенная проблема с СЭСом так и не решилась. Не решилась она и через следующий аналогичный промежуток времени. Далее последовали еще несколько траншей на финансирование, якобы взятки чиновнику уже на более высоком, республиканском уровне. После этого проблема с СЭСом вроде бы решилась, но тут же, очень скоро выяснилось, что существуют еще ряд каких-то вопросов у других инстанций к данному землеотводу. По характеру проблем на фоне всех событий в совокупности создалось устойчивое впечатление, что проблемы возникают по меньшей мере из-за несерьезного, несистемного подхода к главному вопросу в принципе, у самого основания.

Куля неоднократно проводил беседы с Вампиноговым, обговаривая сложившиеся обстоятельства, но эти беседы ни к чему не приводили. Кирилл Сергеевич, доверяя Швалько Галине, и отдав ей под расписку все взятые им и его людьми деньги в кредит на интересы землеотвода, теперь так же, как и Куля имел возможность только послушать душещипательные истории Галины, поохать и развести руками. Беседы с Галиной, теперь уже с глубоким вниканием в суть проблемы, с выявлением личностей задействованных чинов, с конкретными их словами, обещаниями, с попытками контроля очередных финансовых инъекций, также приводили к очередному ожиданию с моря погоды. Куля неоднократно командировал Вампиногова в Симферополь для его личной беседы с представителем "крымской стороны" с неким Петровичем из прокуратуры, но и эти меры не вносили ясности и положительных сдвигов, хотя Галиной при этом все время декларировался оптимизм и убеждения в том, что она в скором будущем все порешает.

В какой-то момент, наслушавшись пустых обещаний и наевшись завтраков, движимый уже злостью азарта и тревогой за впустую потраченные деньги вкладчиков, Куля решает во всем основательно разобраться самому. С этого момента его жизнь на какое-то время превратилась в бесконечную командировку в Крым, которую можно условно разделить на три этапа по мере достижения определенного рубежа на пути к цели получить на руки договор аренды уже давно обозначенного участка с видом на "Ласточкино гнездо".

Первый этап этого пути обозначен периодом пока Куля выяснял, общаясь с разными людьми на местах, имеющими хоть какое-то отношение к делу, что все потуги Швалько Галины по выполнению основной задачи оказались пустым местом, а год потраченного времени и большая куча денег, взятых целым списком людей в кредит у Кулиных вкладчиков, выброшены на ветер. Какая часть выброшена, а какая осела в карманах компаньонов, Куля дотошно выяснять сейчас не стал. Все участники проекта, кто брал на себя займы, кивали в сторону Швалько, утверждая, что они отдали все средства ей, так как она была ключевым лицом в этой части проекта. Галина этот факт особо не оспаривала, но присвоение денег, естественно, отрицала, поясняя ситуацию нечестностью чиновников, которые якобы брали деньги, а потом, по каким-то причинам не выполняли обещанного. Даже в родственно-дружеских отношениях Галины с Петровичем, олицетворяющим "крымскую сторону", денежный вопрос комментировался обоими сторонами с явными противоречиями. И как Куля не пытался прояснить направление ушедших денег, в конечном итоге, сомнений о том, что они частично были тупо растрачены, а частично нагло присвоены, уже не оставалось. Найти крайних и обоснованно спросить с них, при сложившихся обстоятельствах, с ходу не представлялось возможным. Тратить на углубленное расследование время не хотелось, а обвинять по предположениям было не правильно. Не пойман, как известно — не вор. Так, во всяком случае тогда, рассуждал и Куля, этим и жил. В конце концов заемные деньги пропали, но заемщики, лица, которым предстояло их отдавать в соответствии с кредитными договорами, остались, и ответственность с них никто не снимал. Вот пусть они и выискивают крысу среди лебедей. В итоге, проделав работу по поиску результатов уже более чем годовалых усилий Галины и ее "крымской стороны", и не найдя таковых в практическом виде, определившись в дальнейших своих действиях, Куля собрал всех участников проекта в формате только "харьковской стороны", в том самом, котором они встречались в самом начале, еще только при знакомстве. Не вдаваясь в подробности итогов, так как все уже были в курсе их плачевного состояния, Куля аргументировано заявил о своем решении:

— Итак, что мы имеем за год времени пока нам рассказывали что ведется работа? Ничего, если не считать выросшего общего долга фирмы по процентам за использование растраченных денег отдельными ее представителями. Кроме этого мы имеем ряд кредитных договоров, погашение которых мне лично видится проблематичным, потому что я не вижу за какие средства это может произойти…

— Мы вернем все деньги так, как и собирались это делать, — уперто вставила Галина свою реплику в монолог Кули.

— Кирилл Сергеевич, — обратился тут же Куля к Вампиногову игнорируя выпад Галины, — Вы припоминаете наш разговор о том, что я, давая соглашение на выдачу денег, доверяю в первую очередь Вам?

— Да, припоминаю, — поникшим голосом ответил тот.

— Слава богу! Спасибо, что Вы избавляете меня необходимости комментировать то, что сказала сейчас Галина Андреевна, и то, что мы все наслушались от нее за все это время, — продолжил Куля. — По большому счету мне даже нечего предъявить ни Галине Андреевне, ни Алексею Вадимовичу, так как за них со мной говорили Вы. Но и это сейчас не суть. Где вы будете брать деньги на погашение долгов, как вы будете требовать их с тех кому доверили, меня мало интересует. Я вынужден заявить всем здесь присутствующим, и в первую очередь Вам, Галина Андреевна, что я больше не могу верить не единому вашему слову или обещанию, а значит я автоматически больше не могу ждать и надеяться на реализацию вами данного проекта и погашение вами ваших долгов перед кредитным обществом за его счет.

— Но проект землеотвода именно этого участка еще актуален, и его нельзя списывать со счетов, — включился в разговор Клюков Алексей.

— Возможно… Но его реализация однозначно требует еще неизвестно сколько финансовых вливаний, так как практически все ранее выдаваемые целевым образом деньги, не доходили до их адресатов…

— Доходили! — опять запротестовала Галина, перебивая Кулю.

— Мне все равно, как будет это называться у Вас, Галина Андреевна, но у меня фраза "доходили до адресата" означает наличие результата. На сегодняшний день результата нет практически никакого, и я больше не хочу с Вами, или с кем либо еще, на эту тему дискутировать.

В этот момент, говоря последнее предложение Куля почувствовал, что он перешел уже на повышенный тон. Его злили те обстоятельства, в которых он оказался по сути благодаря своей наивности, которую он проявил поверив и понадеявшись на этих людей. Галина оказалась полумошенницей, а полупрофанкой в любом деле, а может и того хуже, наоборот, профи по таким мошенническим делам. Вампиногов и Клюков, доверившись ей, получались первыми потерпевшими от нее, и соответственно банальными дилетантами. А сам Куля, не далеко ушедший от них и став потерпевшим второго ряда, тоже чувствовал себя достаточно дискомфортно прокинутым на чужие деньги вверенные ему в пользование. И сейчас, когда все присутствующие практически все знали о ней, но не могли ткнуть носом, а она при этом продолжала нагло стоять на своем, Куля с трудом сдерживал себя в рамках приличия. За последнее время, изучая состояние дел, наслушавшись отовсюду о Швалько только гадостей, нареканий и обид, дошло до того, что Галина Андреевна одним своим присутствием раздражала его.

— У кого-нибудь из присутствующих есть деньги чтобы довести проект до конца? — спокойно спросил Куля чуть остывший за пол минуты паузы.

— Нет, — ответил за всех Вампиногов.

— Актуален проект или нет — это можно узнать только занявшись им вплотную, финансируя его должным образом, — продолжил Куля глядя теперь на Клюкова. — Но денег у нас, как выясняется для этого уже нет. Выдать их вам как раньше я уже, извините, не имею ни возможности, ни права, ни желания.

Куля опять почувствовал, что начинает переходить на более высокую громкость своего голоса, и поэтому вновь образовалась полуминутная пауза.

— Проект, Алексей Вадимович, может быть и актуален. Проблема в другом. Я не вижу среди нас людей компетентных для этого дела, и лимит доверия и веры в вас всех, как вы понимаете, уже давно вышел.

— Но послушайте!.. — попыталась опять что-то сказать Галина.

— Стоп! Я категорически сейчас отказываюсь что-то слушать, — жестко перебил ее Куля. — Или вы слушаете теперь уж меня, или расходимся все сейчас же, как в море корабли. Заметьте, я вас здесь силой не держу. Если мы сейчас не дойдем до приемлемого для всех пути решения создавшейся проблемы по возврату вами и вашими людьми заемных людских денег, я сегодня же прощаюсь с вами, а завтра буду вынужден начать против всех вас претензионную работу по взысканию с должников, каковыми вы все уже давно являетесь вместе с вашими родственниками и друзьями, их долга по всем кредитным договорам через суд в соответствии с действующим законодательством. — Теперь наоборот, Куля заканчивая фразу, зловеще понизил тон почти до шепота. — Я подчеркиваю, я буду вынужден это сделать, так как этого требует должностная инструкция моей работы. Большинство всех ваших кредитов заключенных, как вы должны помнить, уже больше чем год назад, только на один год, на сегодняшний день уже давно подлежат возврату, а за остальные уже давно не плачены ежемесячные проценты по кредиту. Вы взрослые люди, и должны понимать, что перед вами стоят ваши долги в виде снежного кома, увеличиваясь в геометрической прогрессии ежеминутно.

Опять образовалась полуминутная пауза.

— Павел Михайлович, Вы кажется позвали нас сюда чтобы что-то сказать нам по сути, — сухо уточнил Вампиногов после общего молчания.

— Да. Если меня не будут перебивать, то я перехожу к сути. С одной стороны, как я уже говорил, мне по большому счету все равно, как вы будете рассчитываться по своим долгам, но с другой я понимаю, что вы скорее всего не сможете этого сделать никогда, если мы оставим наш проект в том виде, в котором он есть сейчас. Но представьте себе, меня тоже не устраивает такая перспектива, потому что я считаю себя ответственным перед вкладчиками за непрофессионально, можно сказать глупо, выданные вам деньги. Изучив и оценив ситуацию по землеотводу на сегодняшний день, и понимая, что другого пути вернуть растраченные деньги нет, я делаю вывод, что нужно еще раз произвести попытку в этом направлении, и все-таки добиться цели, т. е. все-таки подписать договор аренды. Но учитывая обстоятельства, которые не дают мне права больше доверять кому-либо из вас, я вынужден взяться за это дело самостоятельно с моей полной единоличной ответственностью. Проще говоря, изначально был шанс у вас, а теперь настала очередь моего шанса. Раньше я поверил вам, а теперь вы будете вынуждены поверить мне. Финансовые вопросы будут выглядеть в следующем порядке: та сумма, которая на сегодня уже потрачена, она однозначно остается на вашей ответственности, и вы с сегодняшнего дня заинтересованы и пытаетесь ее гасить любыми удобными и возможными для вас способами. Кто из вас какую часть будет гасить мне не важно — этот вопрос остается вам и меня не волнует. Разбирайтесь, Кирилл Сергеевич, сами в том кто у вас и сколько украл. Сразу предупреждаю, что проблема снежного кома никуда в таком случае не девается. Чем позже отдадите деньги, тем больше придется отдавать из-за сложного метода начисления кредитного процента на процент, из расчета 36 % годовых. Для того, чтобы у меня не было нужды подавать на вас в суд, вы будете вынуждены регулярно делать по каждому своему договору кредита рекредитацию, т. е. погашение предыдущего с увеличением последнего на сумму оплаты всех ежемесячных процентов по нему. Это не обсуждается.

На этом месте Куля сделал паузу, давая присутствующим возможность осмыслить услышанное. Убедившись, что ясность в сказанном достигнута, он продолжил:

— Финансируя уже лично свои шаги по пути достижения общей цели, я справедливо не буду настаивать на оформлении этих денег на ваши плечи, но так будет пока сумма моего долга по кредитным договорам не превысит в процессе финансирования уровня вашего долга. Если это произойдет, то тогда вам придется оформлять на себя дополнительные транши уравниваясь в ответственности со мной. Так будет справедливо. Если вам, вдруг, не удастся самостоятельно погасить растраченные кредиты, а у меня все-таки дай бог получиться заключить договор аренды, то после его продажи прибыль мы будем высчитывать с условием, что все мной потраченные с сегодняшнего дня деньги в обязательном порядке пойдут в качестве общих затрат по выполнению проекта, а ваши нет. То есть та сумма, состоящая из совокупности всех ваших кредитов, которая будет фигурировать на момент дележа прибыли будет погашаться только вашей совокупной частью общей прибыли. И если совокупная часть вашей прибыли окажется больше итоговой цифры задолженности по кредитам, то оставшаяся прибыль будет отдана мной вам, Кирилл Сергеевич, а вы делайте с ней что хотите. Если же части вашей прибыли не хватит чтоб вернуть сегодняшние кредиты с процентами на то время, то их остатки останутся на вас и дальше. При таких условиях справедливо выходит, что если и у меня не получиться достигнуть желаемого, то будет плохо всем в одинаковой степени. Если же все-таки у меня получится, то мы справедливо гасим изначально все свои долги перед вкладчиками, а уж потом делим шкуру медведя, причем естественно, без вашей "крымской стороны", Галина Андреевна, и без моего участия в ваших сегодняшних долгах.

После этих слов опять образовалась минутная пауза, после чего Куля подытожил:

— Я не все сказал, но давайте пока достигнем согласия на этом. Может у кого-то есть какие-то возражения или уточнения?

После этих слов среди Кулиных компаньонов робко, но по нарастающей началась словесная перепалка со взаимными обвинениями, логическими умозаключениями, атакующими выпадами одних и защитным парированием других. Вся эта хаотическая дискуссия Кулю практически не касалась. Он сидел молча, безучастно взирая на говорящих давая возможность им выпустить пар. Только минут через десять вновь образовалась минутная пауза, после которой последовал первый, и вообщем логичный вопрос от Клюкова:

— Павел Михайлович, у меня уточнение, — начал он медленно, пытаясь как можно точнее сформулировать вопрос. — Вы начнете действовать самостоятельно, на свое усмотрение, но как мы сможем контролировать в таком случае расходы на общие затраты, которые потом отобразятся на нашей потенциальной прибыли?

— Никак. Только на доверии мне, — ни на секунду не задумываясь ответил Куля. — Также, как до этого контролировал и я, доверяя вам. Но зато я могу Вас успокоить, что мне вы все не нужны для того, чтоб оформить на себя кредит, якобы в общих целях, а потом тупо купить на эти деньги сыну BMW (это был камень в огород Галины). Более того я не собираюсь делать от вас всех каких-то тайн, и при вашем желании могу держать всех в курсе событий по ходу дела, и в курсе предстоящих затрат. Практически со стороны ситуация выглядит так, что я с Галиной Андреевной всего лишь поменялся местами, а в остальном все осталось на прежних местах. Мы остаемся компаньонами, но только я не собираюсь брать на себя ваши необъяснимые, даже загадочные для меня финансовые операции.

— Но в таком случае Вы сможете при желании умышленно завысить общие затраты до такого уровня, что часть нашей прибыли превратится в ноль, а мы ничего не сможем предпринять, — продолжил свои подозрения Клюков.

— Теоретически да, могу, — вновь без времени на раздумье начал отвечать Куля. — Но буду ли я это делать практически? Ситуация у нас сложилась такова, что так или иначе кто-то кому-то должен все-таки поверить. Я сделал это однажды первым, теперь ваша очередь. У меня пока нет оснований кому-то из вас мстить, поэтому моя порядочность, на которую вы можете рассчитывать, к вашим услугам. А в довершение к данному вопросу у меня есть что сказать из того, что я уже сказал о своих условиях.

Куля опять умышленно сделал полуминутную паузу, активизируя внимание присутствующих.

— Мне не очень приятно об этом говорить, но я вынужден это делать по вашей милости. Моя порядочность и мое слово, которым я очень дорожу, по сегодняшний день вами никаким сомнениям не поддавались. И наоборот, ваша совокупная порядочность у меня под большим вопросом. Поэтому мое еще одно безоговорочное условие состоит в том, что в составе учредителей ООО "Медиум" с завтрашнего дня остается только один мой человек.

— Это еще почему и зачем? — совершенно не смущаясь своего амплуа мошенницы, с честным возмущенным взглядом встрепенулась Галина.

— Отвечаю на первую часть Вашего, Галина Андреевна, вопроса почему — потому что я не доверяю Вам лично ни на секунду. Вы своими делами использовали лимит моего доверия уже давно. Это что касается первой части вопроса. Учитывая, что я собираюсь в таких условиях тотального недоверия финансировать проект теперь только за свой счет, то мне нужна уверенность в том, что достигнув цели в подписании договора у меня не возникнет проблем с его дальнейшей реализацией, от чего также на 100 % зависит то, смогу ли я вернуть вложенные мной деньги, или мне будут препятствовать в этом по каким-то причинам и непонятным для меня мотивам кто-нибудь из моих соучредителей фирмы, например Вы, Галина Андреевна.

— Почему это я должна буду Вам потом препятствовать?

— Я не знаю… Как не знаю и то, зачем было красть деньги у себя самой. По мне, так и то, и то не логично, но Вы почему-то это сделали… Я не хочу возвращаться к этому вопросу. У меня нет Вам веры ни сейчас, ни тем более потом. Поэтому, или я впрягаюсь в эту телегу сам и деньгами, а соответственно и полномочиями, а вы при этом находитесь в зрительном зале и терпеливо ждете хэппи-энда, или мы сегодня расходимся, а завтра вы ждете прихода "писем счастья" в виде повесток в суд.

Опять в кабинете Кули, где заседали все компаньоны, образовалась минутная тишина. Было заметно, что более-менее здравые головы Вампиногова и Клюкова понимали логику Кулиных условий и на фоне безвыходности ситуации им оставалось скорее всего принять его условие полностью. Зато по Галине Андреевне было видно, что она была категорически против такого разворота с ее долевым участием в фирме, но не чувствуя сейчас для себя поддержку никаких посылов со стороны остальных, заметно нервничая, сидела молча.

— Я позволю себе еще раз разъяснить вам мое настроение, — прервал замешательство гостей Куля. — Я не имею намерений отстранять вас от проекта, не отказываюсь от участия в решении задач в качестве помощи мне, не отказываюсь от ваших советов и каких-то ваших возможностей полезных для достижения общей цели. Я не собираюсь делать то, чего опасается Алексей Вадимович, в том смысле, что я не буду крысятничать у вас за спиной по той причине, что мне это противно делать! Я потрачу столько денег, сколько понадобится, но уверяю вас, что всегда буду пытаться минимизировать расходы, потому что это логично. Вам нечего опасаться за меня, потому что я логичен, а значит предсказуем, в отличии от некоторых, а значит открыт для вас, как для компаньонов. В этом смысле ситуация меняется только де-юре, но де-факто все остается в прежнем виде. Мы остаемся компаньонами с равными долями в ожидаемой прибыли, которая останется за вычетом затрат появившихся образно говоря с завтрашнего дня. А я назначаю себя ответственным лицом со всеми присущими ему полномочиями и полной ответственностью за свои действия и их последствия. Если у меня возникнут сомнения в выборе пути достижения цели, то я непременно соберу вас для принятия в таком случае коллегиального решения, чтобы разделить между всеми и ответственность за него. На сегодняшний день у меня пока нет сомнений в моих предстоящих шагах по этому делу. А пока мы должны прийти к какому-то решению. У вас есть еще вопросы или возражения?

— А вы прикидывали уже бюджет Вашего сценария всех предстоящих мероприятий, и срок выполнения основной задачи, — спросил уже уверенным голосом Вампиногов.

— Вопрос правильный, но очень сложный. Опираясь практически только на предположения, я для себя установил планку по бюджету не больше того, который потрачен вами, а сроком 4–6 месяцев. Будем это считать больше оптимистичным прогнозом чем даже реалистичным, особенно по размеру бюджета, потому что мне придется действовать в сфере, где недавно побывала Галина Андреевна, намутив при этом много мутной воды от имени ООО "Медиум", что естественно много кого из влиятельных и ключевых людей обозлило и враждебно настроило.

Галина опять попыталась что-то опротестовать, но в этот момент против нее одновременно включились сразу и Вампиногов и Клюков, закрывая ей рот, и давая понять, что они поддерживают предложение Кули единогласно. Завязалась опять пятиминутная сценка выяснения отношений, в которую Куля не вмешивался и только иногда комментируя некоторые обстоятельства, терпеливо ждал решения горе-партнеров относительно его предложения.

В конечном итоге Кулина позиция была принята всеми и по всем пунктам. На следующий день была назначена встреча всех учредителей у нотариуса для оформления сделок по переуступке ими их корпоративных прав одному лицу Куле Ирине, жене Павла Михайловича. Еще за два дня тщательно провели полную рекредитацию всего списка заемщиков под названием "Медиум", повыдавав новые кредиты с учетом задолженности по процентам. Бегло пробежавшись взглядом по всему ряду цифр выданных в кредит денег, Куля насчитал цифру уже уверенно переваливающую за двести тысяч американских долларов. "Хорошее начало", — грустно подумал он. — "Проект только подходит к началу его выполнения, а у него уже минус четверть миллиона долларов на балансе под счетчиком 3 % в месяц".

Но другого выхода не было, приходилось идти только вперед. Так начался второй этап Кулиных командировок в Крым.

Его самостоятельная деятельность по поиску путей решения задач, по выходу на нужных людей, которые помогли бы выйти на чиновников тех или иных инстанций большой бюрократической системы, тоже не задалась сразу так, как этого хотелось. Первые три месяца Куле понадобилось чтобы почти в холостую проездить из Харькова в Крым с периодичностью примерно раз в две недели, чтобы он смог понять, что опять ошибся с выбором ключевого человека, проводника из местных воротил, который по замыслу помогал бы ему двигаться по местным бюрократическим джунглям.

Параллельно к этому времени по роду Кулиной деятельности в коллекторской ее части, а простыми словами в части выбивания невозвращенных кредитов с неродивых заемщиков, которые он выдал на заре своей самостоятельной кредитной практики, судьба его свела с людьми способными на эффективные незаконные действия, проще говоря с бандитами. Только в Кулином случае нужно правильно воспринимать этот термин, а еще правильнее будет сказать, что не только в масштабе Кулиных проблем, но и в масштабе всей Украины в понятие бандиты в это время уже входили не только ребята спортивного телосложения с бритыми головами в турецких спортивных костюмах "adidas" и т. д. Скорее наоборот, спортивную форму, в смысле подготовку, они конечно не потеряли, но форма одежды у них могла быть вполне респектабельная, и котелки у некоторых из них, имея приличные прически, варили достаточно неплохо. Но главным отличием бандитов современности начала XXI века было то, что они действовали в сопряжении с представителями государственных силовых структур. Конечно, мелкие задачи, как то: запугать заблудшего заемщика, в том числе и с применением разного рода физического воздействия, или организовать анонимный наезд на конкурентов, выполнялись обычно без привлечения погон. Но если речь шла о серьезных задачах с фигурированием в деле круглых сумм, то без людей с настоящими ксивами не обходилось.

Как-то, предпринимая первые шаги в направлении возврата долгов с откровенных негодяев, не желающих отдавать деньги обратно вкладчикам, Куле предложил в этой теме свои услуги некто Сергей, бывший сотрудник органов МВД, ныне офицер в отставке, или на пенсии, Куля точно при знакомстве не запомнил. Он не знал чем этот бывший офицер занимается в настоящее время, и как он зарабатывает себе на хлеб насущный, но внешне он выглядел уровнем повыше, чем по Кулиному мнению он мог выглядеть на свое офицерское пенсионное обеспечение. Показав в нескольких эпизодах по Кулиным просьбам свою компетентность и некоторые свои возможности, Сергей дал понять, что у него есть ряд знакомых в г. Харькове среди сотрудников городского управления милиции, с помощью которых на Кулином уровне можно было пытаться решать все его проблемы с должниками. Куля не отказался от дальнейшего сотрудничества с Сергеем в этом ключе, и хотя к таким бандитско-милицейским методам коллекторской деятельности он прибегнул тогда впервые, нравственная сторона вопроса его уже не беспокоила, уж очень сильно допекли некоторые нахалы. Сотрудничество такого рода не планировалось быть долгосрочным, так как заядлых должников у Кули было относительно не много, а новых пока слава Богу не появилось. Отработав локально индивидуальную программу с каждым должником, Сергей на некоторое время ушел с ежедневной повестки дня Кули, но через пару месяцев он посетил его офис вновь с дружеским визитом. Целью визита послужила инсайдерская информация дошедшая до Сергея, якобы от его друзей, действующих сотрудников, о том, что на Кулю, как на функционера кредитного общества, в Харьковском управлении отдела по борьбе с организованной преступностью (ОБОП), якобы заведена некая папка с какими-то документами, которая рано или поздно, так или иначе, выстрелит уголовным делом против него. С самого начала своей самостоятельности Куля отдавал себе отчет в том, где он живет, и где собирается вести какую-либо предпринимательскую деятельность. Он понимал, что так или иначе ему когда-нибудь придется обзаводиться крышей, и на абонементной основе оплачивать ее наличие над собой. Это было закономерностью в этом государстве, но Куля не торопился с подобным приобретением и считал, что чем позже он обзаведется такой услугой, тем лучше для него, в том смысле, что меньше отдаст денег не понятно за что. В его личном прогнозе необходимость обзаводиться "крышей" у него возникает по мере развития его бизнес-структур приблизительно через2-3 года, а пока он маленький бизнесмен, он остается незаметным.

Поэтому, когда Сергей излагал суть своего дружеского визита о возникновении в органах ОБОПа загадочной папки с каким-то компроматом, Куля с досадой подумал, что не дотянул он как рассчитывал, и до двух лет своей деловой деятельности, чтобы оставаться мелким и незаметным. По всей видимости он уже засветился, а значит пришло время задуматься о защите своих интересов и от внешних сил. Но самое оригинальное в этой ситуации было то, что скорее всего из происходящего можно было сделать вывод, что засветился он благодаря именно этому же Сергею. Изначально вся подача со стороны Сергея Кулиной проблемы смахивала на то, что если эта папка и существует где-либо, то благодаря ему, или по его наводке. По всей видимости Сергей не захотел напрямую предлагать Куле свои услуги по крышеванию, называя вещи своими именами. Будучи в любом случае посредником, и логично рассудив, что Куля скорее всего откажется, сославшись на преждевременность такого предложения. Но ждать пока у него начнутся проблемы, пока на него наедет кто-то другой, Сергей не хотел. Поэтому нормальным ходом в такой ситуации для него было создать эти проблемы Куле штучно, самостоятельно оставаясь при этом в тени.

Понимая это на уровне предчувствий, отдавая себе отчет в том что в той папке, даже если она и есть, ничего серьезного и страшного не могло быть, так как ничего противозаконного он не делал, с одной стороны Куля мог проигнорировать этот сигнал, и не поддаваться на провокации, но с другой стороны в этом случае у провокаторов, если они серьезные и уполномоченные люди, однозначно появлялся стимул подпитанный профессиональным азартом и охотой прижать строптивого "комерца", вынудить его все-таки платить. В этом случае неизбежно Куля становился объектом разработки, что рано или поздно привело бы к ситуации, при которой ему было бы в любом случае выгодней договариваться и платить за крышу, чем бодаться с сфабрикованным машиной МВД делом с помощью адвокатов и закона.

Так или иначе, какие-то расходы на кормление "крыши" у Кули были заложены в его проекте. Просто хотелось подольше поработать свободным, но получилось так, как получилось. Засветился при работе с должниками, и теперь выяснять стоило ли тогда это делать или нет, было поздно. Сейчас логика подсказывала, что проще купить абонемент сразу, чем ждать пока господа офицеры сфабрикуют что-либо, за что все равно придется потом платить дополнительно. По той же логике оставалось только не прогадать с абонементчиком, т. е. купить побольше, потратив при этом, поменьше.

Проанализировав ситуацию в таком свете, Куля решил не замыкаться, и не блокировать действия Сергея, а давая ему возможность банковать, посмотреть и оценить то, что он предложит.

— И что теперь делать? У тебя есть какие-то соображения на счет этого? — спросил Куля Сергея, заглянув ему при этом прямо в глаза, ловя себя тут же на мысли о том, что его причастность к возникновению этой папки — это всего лишь Кулино предположение…

— Соображений нет, да и откуда им взяться, если я не ставил себе такую задачу. Я пришел сообщить тебе по старой дружбе только то, что совершенно случайно дошло до меня. Откуда мне знать о твоих делах? У меня нет информации о том, что может быть в этой папке. Тебе виднее…

— Я понятия не имею что там может быть. Перед законом я чист. Твои действия по коллекторской деятельности не могли привести к противодействиям?

— Нет, это исключено в принципе. И если этот ветерок дул бы с той стороны, то мне в любом случае об этом сообщили бы. Однозначно тут что-то другое.

— Тогда, прежде всего, нужно выяснить, что в этой папке, и чем она мне может грозить? А главный вопрос — причина ее возникновения? Ты можешь это организовать?

— Не знаю, мне нужно время, чтоб ответить на этот вопрос. Его сложность тоже зависит от того, что в этой папке. Если это просто какая-то разведовательно-подготовительная деятельность относительно тебя, то это одно, а если ты куда-то уже влип конкретно, то другое.

— Наверняка это что-то из разряда первого, но я прошу по мере возможности это выяснить.

— Хорошо, я тебя услышал. Дай мне несколько дней, и я постараюсь что-то пробить, — подытожил беседу Сергей, и поспешил откланяться.

Через пару дней он действительно объявился, спеша сообщить Куле хорошую новость, состоящую а том, что он, используя свои знакомства, добился того, что с Кулей готов встретиться ни кто-нибудь, а сам заместитель начальника Харьковского ОБОПа для личной беседы. В этой беседе, по словам Сергея, Куле предоставлялась реальная возможность узнать о содержании загадочной папки непосредственно при личной аудиенции практически от первоисточника, без каких-либо посредников. При этом, такая возможность беседы с таким немалым чином в его кабинете преподносилась Куле так, что это было большой удачей.

Куля, в ожидании развязки, конечно не мог не согласиться на такую высокую оказанную ему честь. Встретиться действительно довелось с серьезным деловым по виду типом, Кулиным земляком, прибывшим в Харьков по ротации из Луганска, который повел себя достаточно странно, если учесть то, что с одной стороны он все-таки снизошел к тому, чтобы потратить на Кулю свое драгоценное время, а с другой, при этом, при беседе, ни сам ни о чем не спрашивал, ни визитеру ничего толком не рассказал, и не предложил. По внешнему виду, по манере говорить, по характеру взгляда было видно, что этот человек не зря ест свой хлеб. Диалог состоялся очень коротким, буквально 4–5 минут, и ни о чем. При этом он был далек от интеллигентного и высокоинтеллектуального, что подтверждало наличие у этот сотрудника высокого профессионализма, но с не совсем законным, общепринятым уклоном. Наверняка, привычные такому типу оперативно-следственных деятелей методы дознания и методы доказывания вины подозреваемого, не изучаются в школах милиции, и даже не афишируются в кино.

При аудиенции Куле тупо была засвечена папка для документов с типографской надписью "Личное дело Љ__", демонстративно взятая из рядом стоящего сейфа, с каким-то наполнением, из которого Куля успел заметить стандартный бланк кредитного договора своего кредитного общества, лист с рукописным текстом личной информации о нем, и еще некоторые копии общедоступных документов, касающихся его организации. Все это показывалось на расстоянии без возможности детального изучения с комментариями типа: "Некоторые здесь документы вызывают сильные сомнения в своей законности…" или"… мы пока изучаем этот поступивший в оперативную разработку материал…".

На этом по сути встреча была закончена. По всему было очевидно, что таким образом состоялась банальная акция устрашения. И если бутафорские материалы в личном деле, и берущие на понт пустые устрашающие фразы вызывали у Кули внутреннюю улыбку, то сама мизансцена, с настоящим зданием областного управления ОБОПа, с настоящим кабинетом высокого начальства этого заведения, и с реальным его хозяином бандитской наружности, долго улыбаться охоту отбивала. Куле пришлось признаться самому себе, что в какой-то мере эта акция достигла своей цели, ему стало страшновато, причем не там в кабинете, а чуть позже, после того как он первично анализировал и обдумывал проведенную встречу. Разбираясь в деталях, Куля констатировал, что страх вызывает в данном случае четкое осознание того, что при попадании под прицел, якобы в оперативную разработку по каким-то вымышленным подозрениям, к таким людям с такими полномочиями, человеку придется столкнуться с циничным и всесильным вымогателем, у которого практически отсутствуют тормоза и понимание о существовании каких-то пределов здравого смысла. А безграничное чувство безнаказанности объясняется с их позиции долгом службы по сути трансформировавшимся в бизнес, и как говорится ничего личного.

Что касалось роли Сергея в этой истории, то Куля сделал следующий вывод: Сергей в этом представлении сценарист и режиссер в одном флаконе. По создавшейся ситуации выходило, что данную услугу по выявлению тревожного сигнала и по организации аудиенции Сергей для Кули оказывал на дружеской основе, то есть без оплаты какого-то конкретного действия, причем так поставил этот вопрос умышленно сам Сергей. Но Куля уже достаточно изучил этого человека по предыдущим делам. Никакой дружбы между ними не было — это все было приманкой, та же пресловутая иллюзорная мотивация травоядных простаков к появлению у них доверия по сути к хищнику. И хотя этот Сергей был хищником на пенсии, он, и такие как он бывшие, в условиях реальных джунглей иногда удачно приспосабливались к функции своеобразных посредников между представителями общества мирно зарабатывающими деньги, и представителями принудительно-добровольно их отбирающими. Это был их хлеб, и естественно, что бесплатных телодвижений от таких людей ждать было как минимум наивно. Уже одно это умозаключение давало Куле большую долю уверенности, что Сергей эту ситуацию сфабриковал лично, написал как драматург пишет пьесу, и теперь играет ее по сценарию как в театре.

Поэтому, когда Куля по итогу встречи с обоповцем позвонил ему, чтобы поделиться ее результатом, изобразив свою настороженность от какой-то тревожной неопределенности, и попросил его помочь в ней разобраться, обрадовался, когда получил отказ:

— Извини, Паша, но я пока ничем не могу тебе помочь. По всей видимости ситуация серьезная, а тут еще ты, говорят не правильно себя при встрече повел.

— Что ты имеешь ввиду? — удивленно спросил Куля, перебирая в памяти каждую минуту той короткой беседы и каждое ее слово.

— Я не знаю, но люди сказали, что ты повел себя как-то высокомерно, подробности мне не комментировали.

— Какая-то ерунда, поверь, сама аудиенция была настолько короткой, что у меня не было даже такой возможности, — попытался оправдаться Куля.

— Не знаю, но мне в разговоре о тебе пока отказали. Но ты в панику не впадай, пусть они за пару дней чуть подостынут, а я пока что-нибудь придумаю. Все, давай, мне сейчас некогда. Я тебя наберу…

Так закончилась итоговая беседа по телефону и по всей видимости первая часть "Марлезонского балета" под режиссурой Сергея. Он не торопился предлагать свои услуги. Создалась классическая ситуация: нужно было выждать время, набить цену создать видимость сложности вопроса, дать клиенту пару дней помареноваться в собственном страхе и в переживаниях о своих проблемах… И только после этого, уже можно было не стесняться и загадывать за свои "услуги" любую цифру, клиенту из западни деваться было некуда.

Куля был слегка обескуражен такой наглостью. В том, что все это, и надуманное Кулино высокомерие в том числе, было постановкой Сергея, сомнений больше не было. Но что должен чувствовать человек, из которого откровенно делали дурака? Возможно, в таких случаях, при других обстоятельствах и могло появиться чувство азарта от игры, которую тебе грубо навязывают, но Кулю в этот момент душила злость от понимания его обреченности на проигрыш с такими соперниками, и от понимания его бессилия в данном конкретном случае. А проявляемая наглость его визави не сулила ничего хорошего, потому как смывала все границы пределов его аппетита. Жадность кровопийцы, его недальновидность в следствии отсутствия большого ума, действительно пугала. Поэтому, когда Сергей сам объявил антракт в своем театральном представлении, Куля обрадовался. За это время у него тоже появится возможность остыть и принять правильное, продуманное решение.

Буквально на следующий день у Кули была запланирована встреча уже в Киеве с еще одним представителем вида хищников. Но если Сергей из Харькова был из подвида ментовско-бандитских особей, то Лекс, производное от имени Леха (Lex), был наоборот из натуральных бандитов, работающих под силовыми структурами. Если Сергей был офицером-пенсионером, который был вынужден как-то приспосабливаться в поиске себе добавки к пенсии, применяя свои былые связи от случая к случаю, и расценивая свою такую деятельность как хобби, то Лекс занимался своей деятельностью можно сказать на профессиональном уровне. Молодой, высокий, представительный, физически хорошо подготовленный, острый на оперативную смекалку, с мощной романтично-загадочной аурой, позволяющей ему без особых усилий, штабелями укладывать высокосортных представительниц прекрасного пола, Лекс был ярким образцом современного предпринимателя-штурмовика, как говориться без родины и флага, прототипом типичного бизнесмена-рэкетира времен лихих 90-х. и хотя ему по-прежнему была не характерна сложная аналитическая умственная деятельность, недалеким быком его назвать было уже тоже нельзя. А самое главное его преимущество было в том, что он был еще относительно молод, и имел способность к самоусовершенствованию и к дальнейшему интеллектуальному росту. Наверное, при общении чувствовался какой-то потенциал, что подкупало и предрасполагало к сближению.

Но Кулю с Лексом к этому времени сблизило не только обаяние последнего. С подачи Лекса у Кули открылась очень оригинальная кредитная линия. Из Херсонской области объявился человек, который был готов платить за кредит 12 % в месяц. Такую возможность ему давал его бизнес связанный с торговлей нефтепродуктами. Его брат, живущий в Ашхабаде, и имеющий какое-то отношение к Туркменской нефти, отдал часть квоты на выкуп какого-то резерва. Куля не интересовался по какой цене это происходило, и по какой цене потом шла продажа этой нефти, так как это было не корректно, а на проявление профессионального интереса как кредитора, ему могли открыть часть коммерческой тайны, но проверить ее было все равно невозможно. Поэтому Куля не заморачивался на этот счет, пытаясь найти гарантийные источники по кредиту в других местах. Это не составило труда в данном случае. Этот человек был не юным и не бедным мужиком. На нем было столько имущества, что хватило бы наверное на две таких квоты, а сам Дмитрий Викторович представлял собой вполне нормального делового, надежного человека. Оригинальность этой линии состояла в том, что фактически заемщиками в этих кредитных договорах числились частично и люди Лекса из его окружения, а поручителем по всем договорам выступал сам Дмитрий Викторович и его фирма. Вплетая в цепочку зависимостей заинтересованность бандитов в окончательном возврате всех кредитов напрямую, ситуация очень сильно упрощалась в случае если… А учитывая, что из этих 12-ти % 3 % как всегда Куля забирал на оплату процентов по кредитам в своем обществе, 3 % оставлял себе лично, а остальные 6 % уходили Лексу и его людям, заинтересованность в благополучности сделки у бандитов была больше чем у Кули. В итоге вероятность кидалова со стороны основного ключевого заемщика по этой линии исключалась на 99 %, а заработок от ее работы приятно оттягивал карман ежемесячно, учитывая, что линия с первого транша в пол миллиона, за месяц наполнилась уже до 2,5 миллионов гривен, и это был не предел.

Встретившись в рабочем порядке в одной из кафешек Киева, и обнявшись как старые, добрые друзья, обсудив насущные проблемы, Куля поделился со своим проектным компаньоном своей проблемой с загадочной папкой по его душу в сейфе у зама начальника Харьковского ОБОПа.

— Эта проблема может решиться очень быстро, — улыбнувшись расслабленной улыбкой, отметил Лекс. — Я сблизился и работаю с одним человечком, который такую ситуацию разрулит играючись. Он из бывших, но связи у него на очень высоком уровне.

— А из каких бывших, — без особого энтузиазма уточнил Куля.

— СБУ и Интерпол вродебы замешан, да кто об этом правду скажет. Но зная уже немного о том как он работает, скажу почти со стопроцентной уверенностью, что твою проблему он будет решать через какого-нибудь Харьковского генерала, не ниже.

— Ух лихо! Так мне попадать на аппетите подполковника, а с твоим человечком придется вытягивать генеральский запрос.

— С одной стороны да, но когда остановятся твои беспредельщики не известно, а в случае генеральского участия беспредела не будет. Во-первых, уровень людей другой, во-вторых, о тебе просить будут не мальчики. Да и вообще…, - Лекс сделал паузу, — мало ли что ждет тебя впереди, и какие могут возникнуть проблемы и вопросы, а с генеральской "крышей", по-моему, гораздо спокойнее жить.

После этих слов образовалась пауза. Куля молчал обдумывая предложение, а Лекс попивая кофе, сделал несколько глотков и продолжил неторопливо мыслить вслух.

— Ты пойми, это такие люди, которые могут очень многое. У них полномочия, об уровне которых, ты даже не догадываешься, причем им не важно где решать возникшую проблему, в Киеве, в Харькове, или в Донецке. Да что там Харьков, надо будет поедем в Москву и порешаем и там. У них есть связи, друзья-одноплчане везде.

В этот момент Куля подумал о своих проблемах в Крыму с выделением участка под застройку. С того момента, как он вывел из учредителей всех своих горе-компаньонов, и занялся проектом самостоятельно, прошло уже почти пять месяцев. Большая часть вопросов была вроде бы закрыта, но оставалась парочка проблем, которые при решении в очередной раз, имея при этом при каждой попытке вроде бы положительную динамику, тем не менее оставались не решенными до конца и до сих пор. Определенно чувствовался недостаточно высокий уровень, с которого Куля пытался их решить.

— Твоя проблема сегодня — это семечки, с которыми даже стыдно обращаться, но что будет завтра? Ты же собираешься расти над собой и развиваться? Подумай об этом.

Лекс был прав, подумал про себя Куля. Если смотреть на ситуацию, когда приходиться обращаться к генералу с проблемой о папке в сейфе подполковника с бутафорной ценою два рубля в базарный день — это кажется выстрелом из пушки по воробьям. А если посмотреть на ситуацию шире, и поставить перед этой пушкой еще что-нибудь, например проблему с Крымской землей с бюджетом измеряющимся миллионами, то баланс сил и интересов возникает тут же, даже не заглядывая в далекое будущее.

— Так говоришь, что семечки?.. Стыдно обращаться?.. — улыбаясь, набирая полную грудь воздуха, медленно заговорил Куля после некоторого молчания. — Не вопрос, даже завтра ждать не надо. У меня уже сегодня есть проблема подстать твоим генералам, с которой точно стыдно не будет обращаться даже к маршалу.

И Куля раскрыл полную картину Лексу по Крымскому землеотводу. Естественно такая тема не могла не заинтересовать. У Лекса от услышанного загорелись глаза и похоже разыгрался аппетит, так как он заказал у официанта повторно себе его любимое, очень калорийное пироженое, которое съел вот только десять минут назад.

— Да старик, это дело!.. За это он возьмется, Крым для него тоже как дом родной. Тебе однозначно нужно будет с ним встретиться и все выложить. Он мужик местами нормальный, я думаю вы сработаетесь.

— Тогда давай назначай встречу, сегодня время еще есть. Я хоть сейчас готов, а то потом мне еще домой 500 км ехать. Тем более, что рассказывать придется долго, я хочу начать знакомство с Крымской темы, а когда он загорится интересом, то на десерт подам проблему с папкой. Так, по-моему, будет правильнее всего.

— Да, все верно, но если хочешь встретиться то придется ждать до завтра. Он вчера приехал из трехдневной командировки куда-то в Африку, и сегодня сказал его не дергать, он отдыхает.

После знакомства Кули с Африканцем, так они с Лексом за глаза прозвали его между собой, у Кули жизнь не только слегка поднабрала темп, но и приобрела оттенок военно-контрразведывательной романтики. В обиходе гораздо чаще стали появляться таки понятия как конфиденциальность, слежка, прослушка, коды, шифры, ротация средств коммуникаций, лагерь противника. Как-то по его наставлению Куле пришлось даже прибегнуть к услугам телохранителя. Из этих же соображений Африканец или Африка — это было не прозвище, а кодовое имя, шифры, чтобы вероятному противнику возможно прослушивающему разговор не светить реальное лицо, и от этого, по идее, тому было сложнее ориентироваться в реальных обстоятельствах. В его присутствии обращение конечно было по имени отчеству или, иногда среди своих, просто по отчеству. По Кулиной оценке этот человек представлял собой типичного офицера, но не в виде тупого сапога, а как раз наоборот. Наверное все-таки сказывалась ГБ-ешная школа. Возраст около 50 лет, невысокий, не толстый, а плотносложенный крепыш, внимательно следящий за своим рационом питания, не пьет, не курит, соображает и излагает быстро и четко без лишних междометий. Внешний вид всегда с иголочки, всегда чисто выбрит, в общении может быть приветлив и интеллигентен, с присущим всем людям, располагающим к себе, чувством юмора. Чувствовалось умение легко входить в любой образ: если надо, мог быть верным товарищем, если перед ним равный. Если собеседник старше, мог легко стать бойким исполнителем, а для Кули он стал что-то вроде наставника, или как это может называться в гражданской терминологии — кризис-менеджером по найму. Во всяком случае так это выглядело на первый взгляд.

Первая встреча, знакомство, как и полагалось обрисовало Куле в лице Африки делового человека, открытого в какой-то степени в общении, адекватно и союзно с Кулиными критериями, оценивающего различные обсужденные при первой беседе обстоятельства, вообщем все просто, а если не просто, то все равно прозрачно, и любые горы по плечу.

"Да… шустрый дядя…" — подумал про себя Куля, и как он не старался показаться дружественно настроенным, волчий взгляд хищника со светящимися от постоянного азарта голода глазами, Куля не то что заметил, он почувствовал его спиной. Опять ощущалась та же иллюзорная мотивация появления доверия у травоядного простака, которым в данном случае был Куля для этого Африканца. Учитывая масштаб его кругозора, а как следствие его вес, тот хищник-пенсионер, который потирая лапы, ждал Кулю в Харькове в лице Сергея, в сравнении с пенсионером-Африканцем, казался хорьком в том смысле, что тоже плотоядный, но до уровня серого волка-Африканца ему было не дотянуть.

"Что же мне делать?" — задавал Куля сам себе в который раз один и тот же вопрос. Создалось явное впечатление загнанности. Получалось, что хищники окружили его с двух сторон, и если побежать в третью сторону — там пропасть, а если в четвертую, то там неизвестность с большой вероятностью попадания или на нового хищника, или на еще большую пропасть, а времени на выбор варианта, да и вообще на возможность выбора, оставалось все меньше и меньше.

"С одной стороны" — рассуждал Куля, — "и Сергей, и Африканец для него были источниками потенциальной опасности, а значит злом, а из двух зол, как известно выбирают меньшее… нет, так логика теряется… А если так: это у него, у Кули сейчас проблемы, и он сам обратился к ним за помощью. Значит они ему нужны в качестве орудия или оружия для решения его травоядных проблем. А значит из двух предоставленных ему судьбой видов этого оружия, нужно выбирать более мощное, более действенное, а после выбора остается только успеть научиться правильно им пользоваться, чтобы он не убило самого пользователя". Куля сравнил сам себя с неопытным сапером, собирающимся в боевой поход и набирающим в свою походную сумку необходимый ему взрывной материал "С-4". "Саперы ошибаются только раз", — промелькнула в голове избитая киношная фраза…

Так, поразмыслив некоторое время, Куля пришел к логичному заключению, что на сегодняшний день ему в попутчики нужен Африканец. Любить — так королеву, красть — так миллион, а "крышу" иметь — так генеральскую! Оставалось надеяться, что в отличии от реального сапера, у Кули будет больше, чем одно право на ошибку.

И опять, как когда-то, еще в 90-е на заре его бизнес-деятельности в Москве, после пылких объятий бдительной москвички Ольги, очутившись под прицелом московских бандюков, он почувствовал себя в безвыходной ситуации, так и сейчас вспомнил, как тогда просто поверил в себя, в свою удачу, и пошел вперед по тому самому непаханому полю Чудес, того самого манящего бизнеса, той самой своей любимой Родины, о котором мечтал в юности, еще при поступлении в институт бизнеса. И опять почувствовал, как какбудто, его кто-то с какой-то целью ведет за руку по запутанному лабиринту, как когда-то он почувствовал себя целевым участником какого-то сценария, когда невидимый сценарист побеспокоился, чтоб именно Куля без последствий для здоровья вылетел в окно разбивающегося в дребезги микроавтобуса. И сейчас этот сценарист вроде бы и предполагал четыре стороны, куда Куля теоретически мог пойти, но реально для выбора по сценарию оставался все равно только один путь. Но даже если это и так, то что в этом плохого? А может это его ангел-хранитель бережет и подсказывает ему правильный путь к осуществлению мечты жизни. Значит все будет хорошо, просто нужно верить!

На Следующий же день утром Куля с Африкой были уже в Харькове. И как Лекс и предрекал, уже к одиннадцати часам Куля подвез гостя к зданию управления МВД Украины в Харьковской области. Еще через 20 минут тот позвонил Куле на мобильный и сказал быть возле управы через два часа, как штык, а пока свободен. Через два часа все тоже произошло быстро и по-военному. Африканец встретил его у входа в здание и кинув фразу служивому на турникете: "К начальнику управления…", повел Кулю по коридорам уверенно, как у себя дома.

— Генерал захотел на тебя посмотреть лично, но ты не дрейфь, это хороший знак. Веди себя естественно и все будет в порядке, — инструктировал он Кулю по пути на аудиенцию.

Подойдя к двери, в которую входили, Куля успел прочитать на большой табличке, что он заходит к"… начальнику управления ГУ МВД Украины в Харьковской области генерал-лейтинанту…"

Эта встреча, как ни странно, тоже была короткой и тоже ни о чем. Фразу "генерал захотел на тебя посмотреть лично" Куля сначала воспринял образно, а потом после встречи понял, что это было буквально.

— Вот наивный ты! Да какая папка, какие вопросы, какая суть? Нет ничего на тебя, поэтому и нет вопросов, вот и вся суть. Радуйся! Но это только теперь нету ничего, потому что за тобой генерал, а до этого конечно было, — разъяснил Африканец Куле его недоумение относительно беспредметности прошедшей встречи. — Пойми ты, что своя папка есть всегда практически на каждого — это СИСТЕМА такая. Живи правильно, и все будет хорошо, СИСТЕМА не сжирает просто так, она контролирует.

Образовалась пауза… Они вдвоем выйдя из здания управы, после встречи решили немного прогуляться по рядом расположенному с этим зданием городскому скверу.

— За тебя одни люди попросили, другие приняли, посмотрели на тебя, оценили, убедились и подтянули к себе. Теперь ты вхож сюда, но помни, это тебе оказана честь таким образом, не похерь ее, здесь такого не любят и не прощают. Живи, работай жизни радуйся, но о людях не забывай.

Куля потом еще не раз прокручивал в голове и эту странную встречу с генералом в его кабинете, эти генеральские смотрины… И комментарии их потом Африканцем, но уже не в тревожном смятении, а почему-то как-то успокоительно. Может от того, что генерал на него произвел сугубо положительное впечатление?…

Интеллигентный, важный, размеренный во всем, настоящий генерал со спокойным проницательным взглядом умных глаз, он не излучал агрессии и жажды крови. А его слегка болезненный вид, как показалось Куле вызвал чувство сострадания и желание даже чем-то по возможности ему помочь. Куля невольно сравнивал того подполковника в здании ОБОПа и его руководителя генерала в здании управления области. И от того, что генерал не был похож на своего подчиненного, того зверюгу, становилось легче и спокойнее на сердце. Появлялась надежда, что где-то предел беспределу все-таки был. А когда при такой мысли в противовес ей аналитический отдел мозга подкидывал все-таки мысли типа: "ты ошибаешься… это тоже иллюзия… кому ты поверил?.. они по любому все хищники…", то хотелось гнать их и не предавать значения… Хотелось верить в лучшее…

На следующий же день позвонил Сергей.

— Привет, я наслышан о том, что у тебя дела идут хорошо. Молодец, быстро порешал свои проблемы.

— Откуда ты уже знаешь? — проявляя наивность поинтересовался Куля.

— Да оттуда же…

У Кули зачесался тогда язык сказать ему: "спасибо за создание проблемы", но он почему-то не сделал этого. Наверное ему было достаточно насладиться Сергеевой интонацией и его последними словами, чтобы потешить свою жажду мщения.

— Ну ладно, будь! Если что — звони, буду рад помочь, — сказал прощаясь Сергей деланно бойким голосом, напоминая Куле при этом, присевшую на все четыре лапы побитую собаку, прижавшую уши, и пятящуюся назад.

— Да, спасибо. И тебе удачи, — лаконично ответил Куля, а сам подумал: "нет уж, спасибо, уж лучше вы к нам…"

Естественно, что все это мероприятие, начиная с командировки Африки и заканчивая аудиенцией и выходом Кули на генеральскую орбиту, обошлись ему в круглую сумму. Но он не пожалел и остался доволен. И сравнивать то, что он заплатил, и то, где он оказался, с тем, что и за сколько ему мог предложить Сергей, было просто бессмысленно. Уже от одного ощущения, что за тобой стоят генеральские погоны, вырастали крылья, распрямлялись плечи и поднималась голова, а для Кули было главное, что усиливалась вера в мечту.

Еще через день, окрыленный последними событиями он уже ехал в Крым по делам землеотвода. Там он должен был в первую очередь подготовиться к приезду Африки и Лекса в смысле обеспечения быта, и встретить их с поезда. После этого в этот же день была запланирована встреча Африканца с генералом уже в Симферополе, но на этот раз не МВД, а СБУ. После последних событий в Харькове Куля, чувствуя темп и напор Африки, был почти уверен, что теперь, еще и с генеральскими погонами СБУ, дело по землеотводу пойдет. Но жизнь преподнесла другой сюрприз, который предусмотреть было невозможно. Дело конечно пошло, но оказалось, что имея дела с генералами, можно нарваться и на сугубо генеральские проблемы.

Результатом похода Африки в управление СБУ Крыма на 17–00 была назначена встреча всей компании: Африки, Лекса, Кули и СБУ-ушника в одном из ресторанов Симферополя. С первой минуты знакомства, когда Африка представлял генералу деловую молодежь, было заметно, что тот рад был знакомству искренне. Уже немного пообщавшись с новым знакомым, Куля отметил про себя интересную деталь. В лице этого генерала контрразведки Куля увидел немного не того человека, которым по его мнению и ожиданию должен быть генерал СБУ. С одной стороны это был тоже настоящий генерал, мужичага здоровенного телосложения, и опять же не от жирности, с подобающим званию тембром и громкостью голосом, с большими кистями рук, которые когда сжимались в кулак, становилось не посебе, и при всем при этом, он был очень живым, энергичным и никак не медлительным, какими обычно бывают все большие люди. С другой стороны, он был открытым добродушным, с добрым, чуть наивным, можно сказать даже заискивающим взглядом. Он был прост и предсказуем по своей натуре, и скорее Куле напоминал доброго заботливого дедушку, если говорить о человеке в нем, и бывалого танкиста, если говорить об офицере. Хотя такой наверное и в танк не вместиться… Имея для сравнения хотя бы тех с кем Кулю свела судьба в последнее время, имеется ввиду и того подполковника ОБОПа, и генерала МВД в Харькове, и того же бывшего Африканца, этот представитель силовой структуры отличался от них по типу своей силы. Он ярко олицетворял физическую ее составляющую, а умственная часть, явно была не его конек, что для такого рода войск как контрразведка, по идее, было не характерно.

А еще одна закономерность, которая была отмечена Кулей при анализе обстоятельств, состояла в том, что оба генерала в отличии от всех упомянутых сейчас представителей среднего офицерского состава, не имели в глазах признаков цинизма и кровожадности. Конечно, это можно было по разному объяснить в реалистично-пессимистичном свете, не отделяя их далеко в этом отношении от своих подопечных. В конце концов они на то и генералы, им суетиться и раздражаться по пустякам по статусу не положено, но тем не менее у оптимиста Кули надежда на то, что беспределу есть границы усилилась, как и после знакомства с генералом в Харькове, и от этого повышалось настроение.

Вот так, в горячей дружеской обстановке, учитывая что Африка был Симферопольскому ГБ-ешнику практически другом семьи, проходило первое крымско-генеральское застолье, которое естественно оплачивал Куля. Деликатность ситуации проявилась не сразу, хотя ее задатки обнаружились практически с первой минуты знакомства. Африканец представлял другу своих спутников как бизнесменов единого целого, но дополняя о каждом информацией о семейном статусе и наличии детей. Говоря о Лексе он сказал:

— Алексей, бизнесмен из Киева, 28 лет. Не женат.

— О! Значит зятек! — не раздумывая жадно обхватывая руку Лекса, и глядя настойчиво прямо в лаза, обозначился генерал.

— С превеликим удовольствием! — отвечая в том же духе, не раздумывая и искренне, поддержал тему Лекс.

Так, в семейно-строительном духе, как и задалось вначале, застолье и шло. Выяснилось, что генерал по службе в Крым был переведен чуть больше года назад. Жил здесь со своей супругой и внучкой, дочуркой дочери, которая жила таки в Киеве без мужа. У дедушки не за горами была уже генеральская пенсия, и ему очень хотелось побыстрее доукомплектовать семью дочери нормальным парнем, чтоб тот подхватил эстафету ответственности мужской рукой и за нее, а главное за внучку. А дед естественно повернул бы земной шар в другую сторону за такого зятя. Лекс в свою очередь, тоже пребывая в рассвете сил и не отрицая семейную жизнь в принципе, теоретически был не против обзавестись семьей. А в данном случае, глядя на вероятного тестя и осознавая его возможности, жизненную позицию, а главное потенциал своих возможностей при таких делах, желание породниться стало почти осязаемо на ощупь, причем у обоих родычающихся. Естественно все всеми воспринималось на уровне шутейных разговоров под действием горячительных напитков, но нужно было видеть какими глазами генерал смотрел на Лекса, чтобы согласиться с фразой о том, что в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное, как в данном конкретном случае, уже настоящая отцовская любовь. Вообщем, посидели хорошо, продуктивно и многообещающе. На утро эйфория скорой свадьбы конечно поугасла, и каждый занялся своим делом, но благодаря послевкусию вчерашних куражей, и чуть-чуть Кулиным. Но не смотря на то, что Куля уже почти не сомневался в положительном для себя исходе этого мероприятия, оценив танковую тягу в своем авангарде, такое дело быстро не делалось в принципе.

Для начала, как и полагалось, эпицентр всей темы был передан по иерархической цепочке немного вниз, как говориться ближе к земле, а если быть точнее, то к Кулиному участку. Его познакомили с приятным молодым человеком на скромном внедорожнике стоимостью минимум восемьдесят тысяч долларов, который взялся решить проблему непосредственно и до конца. То ли специально так было преподнесено, а может и правда по другому не получалось, но этот парень, разобравшись в тех материалах, которые Куля ему вручил, объявил, что все нужно переделывать практически с ноля, так как принципиальная ошибка была допущена еще в самом начале при оформлении первичных документов и чертежей. Для Кули это означало повторную, а в некоторых случаях даже третью оплату тех же самых услуг, и опять потерю времени, что для него означало потерю тех же денег.

Так начался третий, последний этап Кулиных бесконечных командировок в Крым по этому проекту, и почти каждая третья из них сопровождалась прибытием делегации из Киева в лице Африки и Лекса. Актуальность темы родства Лекса с генеральской семьей оставалась в разговорах при встречах все это время, но на уровне шутки. Но наверное Куля что-то пропустил, часто задумываясь о своих рабочих моментах. В одну такую командировку вся компания была приглашена на ужин домой к генералу. Изначально это выглядело как визит вежливости на приглашение генеральшей старого знакомого Африканца и его друзей на чай. Все было чинно и трогательно. На относительно скромной съемной квартире в Симферополе их гостеприимно встретила жена генерала, приятная во всех отношениях женщина, и чудный ангелочек в лице четырехлетней девчушки, внучки. Все прошло чудесно, чай, печенье, даже до коньяка дело дошло. Героиней вечера, не сходя с центра внимания, была маленькая принцесса, и естественно выпить за здоровье такого чуда никто не отказался. Лекс, который занимал второе место по привлеченному вниманию, ни на секунду не стушевался. "Ах, как очаровательно маленькая девочка по-детски заигрывала к понравившемуся ей дяде Алеше, и как бесподобно он отвечал ей взаимностью", — дедушка с бабушкой не могли налюбоваться. И никто не обращал внимания на странные набитые шишки у дяди Алеши на руках, не очень характерные для бизнесмена того бизнеса, от которого он представился.

На следующий день в интересах дела вся командировочная компания вместе с генералом выехала из Симферополя в Ялту. Порешав за час все свои там дела, генерал повез всех что-то показать. Что-то — это была трехкомнатная квартира в новом только что построенном доме улучшенной современной планировки с шикарным видом с одной спальни на всю Ялту и горы, а с другой на бескрайнее завораживающее море. Супер! Каждый гость ходил по просторным комнатам и искренне восхищался и видами, и качеством исполнения работ, и удобным этажом. Находившись и насмотревшись все собрались в пустой громадной гостиной и бросаясь репликами довершали каждый свой вариант лучшего, по его мнению, будущего интерьера квартиры. Генерал какое-то время постоял молча с нескрываемым удовольствием глядя на своих гостей, а потом, стоя практически посередине, вдруг медленно поднял свои ручищи вверх и театрально разводя их в стороны, показывая ими вокруг, громогласно, почти торжественно заявил:

— Алешенька, сынок, и вот это все для тебя! Забирай!..

С высоты генеральского роста, учитывая его командно-натренированный бас и акустику большой пустой комнаты — это прозвучало действительно, как гром среди ясного неба. Дальше была небольшая пауза. От такого расклада Лекс все-таки чуть-чуть замешкался, да и не удивительно. Такое заявление уже выходило за рамки любых шуток. Спасая неудобное положение Африканец с Кулей в два голоса радостно за ого! — кали, поддерживая Лекса.

— Спасибо… Вот это да!.. Круто!.. — заговорил наконец он, явно не ожидая такого форсажа событий, и теперь не зная что ему делать, радоваться или… или не известно что делать…

"Слава богу", — подумал тогда чуть позже Куля, что в этот вечер разъезжались, иначе по ощущениям, после этой экскурсии и тещиных смотрин, останься Лекс со своими "сватами" еще на одну ночь в Крыму, его бы сосватали официально, хоть и невеста была в Киеве. Генерал, как настоящий танк, на мелочи, по ходу обращать внимание не привык. Обошлось только тем, что с Лекса взяли слово, что он обязательно приехав домой в Киев, позвонит генеральской дочери и назначив свидание, познакомится с ней.

Уже сидя в поезде по пути домой, позволив себе чуть расслабиться, Куля более обширнее осмотрел назревающую ситуацию с личной жизнью друга Лекса. С одной стороны его натура свободолюбивого джентльмена удачи, его своеобразный род деятельности, а отсюда и образ жизни, (как раз в это время Лекс состоял в официальном всеукраинском розыске) слабо вписывался в Кулиной голове в образ примерного семьянина. С другой стороны, Лекс постоянно декларировал свое желание покончить с кочевой жизнью и заявлял о возникновении у него тяги к семейной и размеренной ее разновидности. И хотя Куля в такие пассажи не очень верил, с другой стороны, а почему бы и нет. Все мы были молоды и лихие, но с возрастом каждый рано или поздно задумывается о тишине и уюте в кругу красавицы жены и детишек умниц. А если с Леском это этот случай, то лучше партии и варианта убить практически всех многочисленных зайцев для него не найти. С таким тестем в один миг он может порешать все свои старые проблемы, успеть наворотить еще новых, и порешать и их, так как сейчас это за деньги делает Куля. Красота! Но оставалась одна проблема. Доченька должна понравиться Лексу. В том, что Лекс понравиться доченьке, сомнений не было ни на секунду, а вот лавеласу и кабелю Алешеньке попробуй угоди. "Ох, как бы Лекс не наломал тут дров…" — подумал Куля, переключаясь на свои проблемы.

Через неделю Куля с рабочим визитом посетил Киев и естественно встретился с другом, который в последнее время действительно стал ему близким корешом и компаньоном. Обсудив насущные вопросы, Куля поинтересовался за крымские:

— Ну как ты, познакомился с Наташенькой? — так звали генеральскую дочь.

— Не совсем, общаюсь пока на смс-ках. И с папой по телефону почти через день, но все по ходу идет к свадьбе, старик…

— Ты это серьезно? — заглядывая в глаза и пытаясь это определить по ним, спросил Куля.

— Вполне, а что… — и дальше он начал вполне серьезно объяснять Куле все выгоды такого брака, о которых тот и без него прекрасно знал.

— Ты же с ней еще даже не встречался?! Ты уверен что вы подходите друг другу?

— Ну как? Фотками по ММС поменялись, — как-то неуверенно и грустно проговорил жених.

— А почему до сих пор не встретились? Ты же генералу обещал.

— Да то времени нет, то денег на встречу.

— Обалдеть! Он собирается жениться на той, которую еще даже не видел! Да ты понимаешь, что с нами сделает генерал, если ты не задумываясь ломанешься в бега со своей же свадьбы, увидев свою красавицу, которая окажется по закону подлости для тебя вдруг не формат.

Лекс сидел молча, не возражая с растерянным видом пряча от Кули свои глаза. Он наверное что-то чувствовал нехорошее, поэтому и не хотел покидать сказочно-счастливое амплуа генеральского зятя. Созданная им же иллюзия очень нравилась ему.

— Ты что не понял? — не унимался Куля. — Тебя в последней командировке посмотрело и одобрило высшее руководство, я имею ввиду генеральшу. Потом тебе показали приданное, а ты практически согласился. После этого все для них ты уже зять, а своего они так просто не отдадут. Там сначала твоя теща из генерала отбивную сделает, а потом тот на тебя целую армию запустит… А там вариантов не много и все невеселые, — рисовал Куля перспективы. — Тебе проще, ты и так в розыске, а на мне он отыграется так, что я не то что про землеотвод забуду, я и в Крым носа не суну.

— Та да… — заговорил вздыхая Лекс. — Ты прав, надо обязательно познакомиться поближе, — обреченно без намека на оптимизм проговорил он.

Было заметно, что ему не хотелось этого делать.

— Звони сейчас и приглашай на партию в боулинг прямо на сегодня, — давил до конца Куля.

Судя по ее очень скорому согласию и безудержной радости, которую Куля услышал даже из телефонной трубки, прижатой к уху Лекса, она ждала этого момента уже давно.

— Главное, Лекс — не поведись… Твоя задача устоять на первой встрече от всяких соблазнов, не торопись. — Выдавал напутствия Куля по дороге за Наташей. — Ошибку будет очень сложно исправить, гораздо легче не спешить и не допускать ее.

— Да, я понял. Не переживай, — соглашался Лекс.

Кулины опасения и предчувствия Лекса оказались не беспочвенны. Мало того, что Наташа была по внешнему виду далека от тех параметров, которые могли бы привлечь избалованное внимание Лекса, так она еще была беспредельно тяжела и в жизни. Уже через пару часов общения в другой ситуации Лекс послал бы такую девочку куда подальше не взирая на любые ее формы. То с чем ему пришлось столкнуться в лице этой Наташи — это без преувеличения была на сто процентов генеральская проблема или проще говоря чума. Правду, наверное, говорят: "балованный сын — это пол беды, а вот балованная дочь — это беда". У этой особы самомнения было, не то что на папу генерала, у генсека компартии Брежнева его дочь Галина была, наверное, попроще. Такие понятия как чувство такта, меры, скромности и сдержанности наверное не были ей ведомы вообще, зато скандальные амбиции и капризные желания зашкаливали. Выдержать рядом с собой такую мог или слабый, или по заданию очень сильный человек. Отказать ей в отношениях вежливо, но открыто было очень рискованно, так как реальную ситуацию опередили плотные отношения с родителями, мечты которых ушли уже далеко, и ломая их можно было нарваться на обратный эффект. Нужно было тянуть время пока оформление договора аренды не войдет в безвозвратную какую-то устойчивую фазу. Тактично скрытого отказа это эгоистичное, беспринципное существо не замечала, или нагло не принимала. Ситуация усложнялась еще и тем, что постоянно отказываясь попить с ней чаю у не дома с вытекающими отсюда последствиями, Лекс все больше злил ее, и таким образом риск, что она может негативно повлиять на папины и мамины мечты, увеличивался. А чем больше она в своей злости пыталась добиться своего ссуженного, тем больше поражала своей простотой, и тем больше Лексу хотелось ее послать далеко и в извращенной, тяжелой форме.

Но Лекс выдержал испытания. Уходил в подполье, уезжал в реальные командировки, и таким образом дотянул до момента, когда у Кули пришло время платить за выполненную работу окончательно. После этого события вряд ли бы генерал, взявший от заказчика деньги, стал открывать в этом направлении какие-то военные действия. Но опасаясь генеральши, Куля все-таки просил Лекса с Наташенькой разруливать помягче, без глубоких психологических травм и депрессий со вскрытыми венами.

Таким образом проект по отводу в аренду 1 Га земельного участка в Крыму с видом на "Ласточкино гнездо" по своему исполнению вышел наконец-то на свою финишную прямую. Заветный и долгожданный договор аренды с предварительно согласованным его содержанием, и подчищенным с юридической точки зрения в интересах арендуемой стороны, был все-таки подписан представителями громады. И хотя юридической силы он еще не набрал, так как его нужно было зарегистрировать в земельном кадастре, Куля всерьез переключился на группу вопросов, касающихся следующего этапа по реализации этого проекта.

Что касается дел с Кулиными компаньонами предыдущего состава по этому проекту, то там никаких маломальских сдвигов за все время с момента, когда Куля взялся за лямки тягла самостоятельно, в практическом виде не было и по сей день. Еще в самом начале этого периода, когда Куля нарвался на первый препон на своем одиночном ходу в этой теме, его поразила беззаботность и безмятежность этих людей, которые не смотря на повисшие на них огромные кредиты, жили спокойно, не переживая и не задумываясь о том, что их нужно когда-то обязательно гасить. Такие мелочи похоже особо не трогали их. Они смотрели на Кулю в мыле и понадеявшись на него только и делали, что изображали свое соучастие и сочувствие. У Кули на этот счет тогда такой железной уверенности не было, и его возмутило, то как все горе-партнеры сели образно говоря ему на спину и ножки свесили. И хотя серьезно он не надеялся на них и их помощь, смотреть спокойно на тех, кто его развел на деньги, а теперь неплохо себя чувствуя, спокойно ждал хэппи-энда, Куля не мог. Поэтому он провел с каждым из них по отдельности беседу на тему: "А если с участком не получиться, то что? Как тогда отдавать деньги?", при которой каждый уверенно изложил свой способ возврата заемных им средств. Уцепившись за такой оптимизм, исходивший как ни странно от каждого собеседника, Куля настоял, чтобы ежемесячный процент они платили по своим кредитам своевременно и самостоятельно, хотя бы ради того, чтобы не увеличивался снежный ком общей задолженности. По итогу, и Швалько, и Клюков, и Вампиногов пообещали Куле, что постараются, и что с поставленной задачей справятся каждый своими силами. Убедившись в очередной раз в пустоте обещаний всех троих уже через очередной месяц, когда пришло время платить очередные проценты, Куля решил не ставить их в известность в возможных оптимистичных событиях по основному вопросу, дабы не давать им ни единого повода расслабляться. Он надеялся, что страх перед ответственностью за нависшее над ними, их родственниками и друзьями огромные финансовые обязательства, хоть как-то мобилизирует людей к полезному действию, может они задумаются, и хоть что-то вернут из бессмысленно растраченного, а вернее нагло присвоенного.

Но такие Кулины надежды не оправдались ни на грамм. Вот уже больше года прошло, а их обещания оставались на том же уровне, и никто не принес в кассу ни копейки. Из этих же соображений, Куля не стал делать так, как было оговорено делать тогда, когда он остался среди учредителей один. Бюджет проекта в части его, Кулиных затрат, по пути решения основного вопроса давно превысил ту часть, которую взяли на себя в общей сложности все его партнеры. По той договоренности, тогда Куля обозначил условие, что в случае превышения цифры потраченных им денег на проект над цифрой потраченных ими, в целях справедливого распределения ответственности, он будет вынужден увеличивать объемы их кредитов на их список, чтобы уровнять эти части общего бюджета. Но не надеясь на этих людей, и не веря в их чувство ответственности, он не стал этого делать, так как это для него тогда уже было не принципиально. Он отдавал себе отчет в том, что сейчас уже не важно было на кого оформлять эти дополнительные расходы, потому как отдавать деньги по всем кредитам за весь, уже более двухгодовалый суммарный их срок работы, в том числе и по кредитам компаньонов, наверняка, так или иначе предстояло Куле, из денег полученных с выручки этого проекта. Конечно, очень чесалась рука кое-кого проучить за излишнюю хитрость и наглость, и не гасить за него долг перед организацией. Начав масштабную претензионную работу против него, подпортив таким образом изрядно и реально ему жизнь. Но этот вопрос решать было еще рано на сегодняшний день, как и главный вопрос об участии компаньонов этого состава в распределении грядущей прибыли. Пользы они Куле не принесли и рассчитывать на их мифическую поддержку в будущем не приходилось. Он рассчитывал только на себя и на новых своих компаньонов, которые реально хоть что-то полезного принесли в общий котел, например долгое и рискованное пребывание в тяжелой роли жениха скандально-капризной невесты, дочери действующего генерала СБУ. На сегодняшний день шкура медведя была еще не совсем готова, а значит и точки над і ставить было не время. Сейчас было время искать инвестора, который захотел бы вложить свои деньги в строительство многоэтажек на этом участке. И хотя цена на такой участок к тому времени выросла уже до двух миллионов долларов, к варианту окончательной продажи Куля был настроен прибегать в крайнем случае. Все-таки хотелось поучаствовать в этом проекте и дальше, с перспективой в будущем получать свою часть прибыли в самом рентабельном варианте, с продажи квадратных метров готовых квартир.

Имея на руках для предложения богатым дядям не только этот инвестиционный проект, а и еще несколько относительно мелких вариантов, 70 % всей Кулиной занятости уходило, уже к этому времени его развития, на поиск инвесторов любого калибра. Возможность разжиться дешевыми деньгами в банках, как физлицо, у него практически исчерпалась. А тут еще в последнее время появилась тенденция усложнения получения кредита в принципе. Создавалось ощущение тотального дефицита денег, и даже новый Кулин знакомый, занимающий далеко не последний пост чиновника национального банка Украины, с которым его познакомил Африканец, не смог помочь с кредитом с первого раза. Наверняка ни этот чиновник НБУ, ни тем более Куля, тогда не смогли сказать определенно о том, что такая сложность с финансами было ни что иное, как первые звоночки надвигающегося губительного всемирного финансового кризиса 2008 года. Этот кризис явно осознался в октябре, а пока, за четыре месяца до него, Куля воспринимал эти трудности как рабочие моменты, к которым давно привык. Те или иные сложности возникали в Кулином процессе деятельности периодически то там, то там. Вообщем, это было нормальным явлением для такого вида бизнеса, во всяком случае для резко растущей и расширяющейся его стадии.

И сейчас, занятый одним из любимых своих занятий, сидя за рулем, и возвращаясь из очередной командировки домой, он задумался о своей жизни и о своих деловых рубежах: "Вообщем, очень даже не плохо" — резюмировал он ситуацию после достаточно прискипливого и по возможности объективного сопоставления своих активов и пассивов. Ему чуть больше тридцати лет, но у него уже есть на что посмотреть: жена умница, дочурка прелесть, папа, мама, наличие старых и новых друзей, устойчиво развивающийся бизнес… Он вдруг вспомнил, как мечтал когда-то будучи студентом первокурсником о статусе крутого бизнесмена, который имея очень плотную занятость, ездя при этом на серьезном авто с мобилой по деловым стрелкам, ни в чем себе не отказывает. Много конечно утекло воды с того времени. И в мировоззрении, и в системе ценностей, конечно многое у Кули поменялось. Но по сути можно было сказать, что мечта студента сбылась. Все к чему он стремился тогда, на сегодняшнем рубеже у него было, и предпосылки на удачное, светлое будущее, тоже были заложены.

Много вопросов в общей благополучности дел вызывал раньше, из-за своих больших масштабов, именно проект землеотвода в Крыму. С более мелкими проектами как таковых проблем не было, они все были ликвидны, рентабельны и перспективны. Но даже в своей совокупности им было бы архисложно восполнять те затраты, осмысленные и бессмысленные, которые потянула за собой эта тема со времен руководства ею еще Швалько Галиной. Последнее время Кулю это сильно беспокоило, уж очень много потрачено было и сил, и времени, и денег. Все больше это напоминало игру ва-банк, от исхода одной которой, зависела целая судьба. Это было в принципе не правильно, потому что несоизмеримо иррационально складывалось все с точки зрения оправданности риска.

Но сейчас челюсти тисков из сомнений и опасений наконец-то разжались. Куля возвращался домой окрыленный с вожделенным договором аренды в портфеле. "Он выкрутился, он сделал это, ай да Куля, ай да молодец!" — всплывали в его голове фразы гордости за себя. Теперь его позиции были сильны, теперь отношение активов с пассивами были уверенно положительными. И даже если обстоятельства сложатся так, что договор аренды придется просто слить сегодня с первого этапа проекта, получая прибыль с продажи соток площади участка, то его общее положение все равно останется достойным высокой оценки. В таком, относительно не очень удачном исходе останется только задуматься о том, куда девать в перспективе резко навалившуюся большую сумму освободившихся от дела денег, поступившую с продажи этого проекта. Не много не мало, но даже по пессимистичным расчетам после продажи корпоративных прав ООО "Медиум" на этом этапе к нему поступят в распоряжение около полутора миллиона долларов. Некоторая приличная часть из этих денег будет собственностью кредитного общества, на которые будет продолжать насчитываться депозитный процент для вкладчиков. Это был серьезный вопрос, но опять же из разряда рабочих и закономерных. Куля был готов к нему, он чувствовал в себе уверенность наработанную опытом и собственными ошибками.

Рассуждая в таком ключе, на такой оптимистичной ноте, он практически впервые позволил себе подумать о том, что пора наконец всерьез задуматься о переезде с семьей из их маленькой квартиры в какое-нибудь более просторное и приличное жилище. А еще можно будет сесть на более престижную машину, поехать отдохнуть с семьей в тур-поездку, и т. д. В конце концов он ведь финансист, а значит должен соответствовать этому званию и статусу, тем более, что он это все уже честно заработал, а договор аренды бесспорное тому подтверждение.

И опять в расслабленном во время затишья состоянии, смакуя минутные ощущения эйфории от нахлынувшего осознания счастья за свою удачно складывающуюся жизнь, Куля в своем воображении увидел свой по прежнему одинокий фрегат. Он не был похож на роскошную яхту, но и на хилый парусничек он не смахивал. Скорее, это был боевой корабль с сильными парусами, крепкими бортами и защищенной кормой. Он смело, хоть и в одиночестве бороздил волны большой воды, и уверенно шел установленным курсом. Как жаль, что не было рядом Сани Гвоздикова… В какой-то момент, сбросив скорость и приспустив штандарты, капитан фрегата даст мощный залп салюта из бортовых пушек в честь безвременно ушедшего друга, и постояв минуту в тишине, вновь наполнив паруса попутным ветром, устремиться в свое загадочное и манящее будущее.

 

Глава VIII "Первый удар в спину"

Всемирный финансовый кризис, что это такое? Вариантов ответов на этот вопрос, в смысле каковы причины его возникновения, есть несколько, и какой из них более правдоподобный, простому человеку можно только гадать. Но этому простому человеку не так важны те причины, как его последствия. Если вспомнить правило о том, что мир так устроен, что если кто-то теряет, то обязательно кто-то находит, становиться интересно кто эти люди, которые что-то нашли в этом случае. Учитывая, что кризис финансовый, а финансы — это можно сказать кровь организма, то трудно себе представить какому органу одного общего организма пошло на пользу его обескровливание. В теории это может произойти например с тем субъектом, который или нарастит уже имеющийся, или внедрит новый вид услуг, или вид товара на рынок, получивший актуальность именно в период кризиса. Но у Кули, не смотря на то, что он был горд широтой охвата его финансовых вливаний по отраслевому признаку и спектру сфер бизнеса, не было среди его заемщиков таких субъектов.

Именно по такому роду деятельности, который был у Кули, этот финансовый кризис бил прицельно, прямой наводкой и в десятку. Первое, что происходило — это возникновение дефицита денег. В условиях нехватки денег — падает покупательская способность субъектов рынка, а при этом падает спрос на товар, который в свою очередь неизбежно влечет падение его цены. Потеря в цене — это прямая потеря в общей рентабельности бизнеса. Не всякий бизнес имеет мощный, достаточный для таких стрессовых условий задел рентабельности своих оборотных средств, особенно если они заемные, или частично заемные с процентной ставкой 3 % в месяц.

Но самое интересное, что не эти обстоятельства, в виде цепной реакции, являются самыми страшными и губительными для любого финансового бизнеса, в том числе и для Кулиного. Буквально парализующим эффектом обладают последствия всеобщей паники. Неизбежным спутником таких критических обстоятельств является возникновение всеобщего страха у людей за свои деньги, вложенные куда-либо на депозитные счета, и конечно с их, с бытовой точки зрения, это выглядит логично. Но с позиции заведения видно, что именно волна резко нахлынувших вкладчиков, пришедших в один-два-три дня, чтобы забрать с собой все свои деньги, приводит к краху системы, которая до этого момента приносила им доход. Банковским структурам в такие моменты помогает НБУ, вовремя вводя ограничения на выдачу депозитных денег, а небанковским структурам их регулятор Госкомфин, такой рычаг регулировки впервые предоставил тогда, в 2008 году, поздновато.

Уже в середине лета того 2008 года, Куля почувствовал нечто похожее на затишье перед бурей. Во-первых, стало очень сложно, практически невозможно, взять в банках кредит, не смотря на прекрасные залоговые предложения, и даже не смотря на протекцию из НБУ. Во-вторых, впервые за всю историю работы Харьковского филиала остановился приток депозитных вкладов, причем такая тенденция была зафиксирована и у филиалов других регионов Украины. В-третьих, начались перебои со своевременной оплатой процентов по кредитам даже у некоторых очень порядочных заемщиков, таких например, как тот же нефтяник из Херсонской области. А в-четвертых, что настораживало — это неестественный и нелогичный курс американского доллара в Украине, когда он вдруг подешевел, и с курса в 5,8 грн. за доллар стал стоить 4,8 грн. Это было похоже на эффект поведения океана перед цунами, когда перед мощным наплывом волны вода сначала отходит от стандартной своей береговой линии на какое-то расстояние в глубь, а потом резко возвращается в гораздо большем объеме, круша, ломая и сдавливая все на своем пути.

Все эти события не могли быть незамеченными и естественно давали много поводов задуматься о тревожном положении дел, но додуматься до того, что все это было предвестниками всеобщей, повальной, огромной затягивающей воронки, в обозримом окружении не мог никто. Куля не зря в свое время, при формировании своего кредитного портфеля из принципа не класть всех яиц в одну корзину, старался не ограничиваться финансированием одной отрасли. Но произошло то, что по словам экспертов происходит раз в 80-100 лет, и то не в таких масштабах.

Суть проблемы выражалась кроме всего в том, что своевременная и полная оплата процентов по своим кредитам прекратилась уже к середине сентября почти у всех Кулиных заемщиков. Поголовно у всех у них начались проблемы с оплатой им их товаров и услуг, а цена, например на нефть, упала в три раза со 150 долларов за баррель до 50$. А если такой предприниматель, как Дмитрий Викторович из Херсонской области, до этого самый дисциплинированный и принципиальный, купил ее за Кулины деньги занимаясь своим бизнесом за 115 долларов за баррель, теперь с такой ценой мог рассчитываться с ним только своим товаром. Аналогичная ситуация наблюдалась во всех сферах бизнеса и почти со всеми заемщиками. Но не предполагая тогда об уровне глобальности надвигающейся проблемы, тем не менее ощущая ее широту, Куля не без оптимизма задумывался о мерах по урегулированию проблемных вопросов. Наверное по закону той же волны, когда парализующий эффект кризиса не сразу доходил до всех высот бизнеса, у Кули к этому моменту стабильно состоялась уже вторая встреча с представителями большого бизнеса западно-сибирской части России, ищущими место для инвестирования денег в исторически полюбившуюся им южно-украинскую крымскую землю возле теплого Черного моря. Возникновение второй встречи с такими людьми на такую тему — это был показатель возникновения у них серьезного интереса к Кулиному предложению, а возникновение у серьезных людей серьезного интереса было явным аргументом к серьезному шагу.

Ощущая дефицит наличных денег, Куля уже не рассчитывал на дальнейшее его участие в проекте, в постройке многоэтажных жилых домов, и был готов пойти на определенные уступки при заключении сделки по полной продаже права владения фирмой "Медиум", соответственно права аренды участка под застройку с видом на "Ласточкино гнездо". На ближайшие дни была запланирована уже третья встреча непосредственно на месте в Крыму, после которой, как правило, предполагался более предметный диалог завершающей фазы таких сделок. Куля был уверен в положительном исходе целевой экскурсии сибиряков к морю, которая должна была подтвердить им реальность всей той информации об участке, которую о ней выдавали те, кто его предлагал. На самом деле у него не было на этот счет никаких сюрпризов, поэтому Куля, не смотря на тревожные веяния вокруг, не терял духа и верил в свою удачу. Наполнив кассу кредитного общества деньгами от продажи договора аренды, он мог бы удержаться на плаву не то что от кризисного наплыва испуганных вкладчиков, а даже от удара ядерного взрыва, где-нибудь под Мерефой, небольшим городком в черте Харьковской области.

Но судьба распорядилась иначе, и удача покинула Кулю по-английски, не прощаясь, и не оставив никакой записки с пояснениями. В тот же день, когда Куля собирался вечером ехать в Крым на итоговую встречу с сибиряками, утром, никуда не торопясь он направился в свой офис, чтобы подготовиться к командировке. Не доезжая до места чуть меньше половины пути, ему на мобильный позвонила работница кредитного общества и попросила помочь открыть офис, так как председатель правления Ташков Иван Николаевич, который должен был это сделать в этот день, не явился на этот момент на работу, и телефон его был отключен. Куля особенно не удивился, но прилично расстроился. Дело было в том, что его друг, земляк, ставленник и партнер страдал тихим алкоголизмом. Раньше никогда не сталкиваясь близко с этой проблемой, Куля не подразумевал потенциал ее тяжести, и очень сильно был удивлен, когда близко столкнулся с ней в лице своего партнера.

Когда он забирал Ташкова с собой в Харьков с похорон Сани Гвоздикова, у них был разговор о слабости Ивана к разного рода змеям, и тот поклялся, что железно завязал. Но уже в последний год получалось так, что все-таки развязал. И что Куля только не предпринимал, к каким только мерам не прибегал, окончательно избавить его от этой зависимости было наверное невозможно. И сейчас, когда сотрудница сообщила о пропаже первого лица организации, ЧП объявлять никто не торопился. Открыв офис своим ключом и впустив людей, Куля какое-то время обдумывал эту проблему у себя в кабинете. Через пять минут в кабинет постучались и вошла белая как мел девочка кассир:

— Павел Михайлович, у нас проблема, сейф практически пуст, там нет денег…

— Как пуст? — не понял Куля смысла фразы с первого раза.

— Я открыла как обычно наш сейф, чтобы взять дневную выносную кассу, а там почти ничего не осталось.

— А сколько должно было там быть?

— Много, больше четырехсот тысяч гривен…

Первая реакция у Кули была вызвать милицию, но через секунду, подумав и осознав ситуацию, он все-таки решил повременить с этим шагом. Учитывая, что офис был все время под сигнализацией, и случаев тревоги не зафиксировано, а к тому же то, что сейф был не вскрыт, не взломан, а заперт на ключ, было ясно, что деньги взял Иван, ведь только он имел одновременно ключи от всего. Но зачем столько много? Явно была какая-то ошибка. Куля попытался еще раз набрать номер его мобильного — безрезультатно. Он набрал его жену, но та сказала, что Иван не ночевал дома, что она не видела его с того момента, как он еще вчера утром ушел на работу, и что она сама очень переживает относительно его пропажи. После этого Куля задумался уже с большей тревогой, на пьяную выходку тихого алкоголика ситуация смахивала все меньше. В этот момент к нему в кабинет зашел начальник службы безопасности и по выражению лица было заметно, что без добрых вестей:

— Павел Михайлович, у нас обнаружилась еще одна проблема.

— Я Вас слушаю…

— Бесследно пропал системный блок компьютера, на который шла и хранилась видеозапись всех шести видеокамер, фиксирующих события на всех важных участках офиса, в том числе и возле главного сейфа.

— Круто!.. — удивляясь, и не понимая еще зачем это было сделано, выговорил Куля. — Если пропали видеозаписи, значит кто-то пытается скрыть свое появление на них, но это однозначно не Иван, логично? — пытаясь проявить дедукцию, предположил он.

— Наверное, зачем же Ивану Николаевичу скрывать свое присутствие, если точно известно, что после того как он вчера в 18–55 поставил офис на сигнализацию, до сегодняшнего снятия ее Вами, никто этого не делал? — продолжил мысль начальник безопасности.

— Значит этот скрывающийся визитер посетил офис вчера уже тогда, когда Иван оставался здесь один. Но кто это? Кого он впустил в офис? Чужой никак не мог знать какой именно компьютер нужно изымать, чтобы ликвидировать видеоархив.

— Ситуация очень подозрительная и серьезная. Павел Михайлович, нужно звонить в милицию. Не хочу нагонять жути, но ведь возможно, что он и не впускал добровольно, а могли зайти…ну например в момент, когда он выходил…

— Что Вы хотите сказать? Что его захватили при выходе из офиса, а потом пытали, чтобы он открыл сейф и показал где находиться видеоархив?..

— Это всего лишь моя версия, но что еще можно предположить при таких обстоятельствах?

Куля на минуту задумался еще раз оценивая ситуацию. Другого чего-то придумать действительно было сложно, но если уже заявленную версию произошедшего здесь вчера довести до гипотетического завершения, то возникает логичный вопрос: где сейчас Иван? У Кули резко вспотела спина… Только бы он был жив…

— Вызывайте милицию, — твердо согласился с коллегой Куля.

Милиция приехала быстро и оставалась в офисе долго, а из офиса, опечатав и забрав с собой все служебные компьютеры и весь коллектив, поехали в районное отделение давать объяснения.

Ощущения были жуткие. Прожив с новостью еще пару часов, и угомонив эмоции, придумать, предположить какой-то другой возможный сценарий произошедших событий, все равно не получалось. Как ни крути получалось, что деньги и видеоархив взял Ташков, но предполагать, что он это сделал добровольно не получалось, в голову такая мысль никак не укладывалась. Тогда оставалась версия, что он это сделал вынужденно под угрозой потерять что-то важное… И факт того, что уже к трем часам после полудня его нигде не могли найти, навевал на тяжелые мысли и предчувствия. Пребывая уже который час в ожидании непонятно чего в коридорах райотдела, терпения оставалось все меньше. Милицейские опера не сидели сиднем, было видно по их суетливой беготне из кабинета в кабинет, что они что-то предпринимают, но не спешат делиться информацией о результатах своих усилий. Даже взяв у Кули показания, его почему-то не отпускали. Уже ближе к вечеру, когда он начал протестовать против того, что его не отпускают, нарушая ему планы по бизнесу, у него был билет на поезд в Симферополь, стало понятно, что к нему есть какие-то претензии со стороны закона, а вернее со стороны его представителей. В то время Куля, как и все люди не сталкивающиеся ранее с законом, о процессуальном кодексе, регламентирующем действия следователей, дознавателей ничего не знал, и все что он додумался сделать в тот момент — это потребовать адвоката. После этого у него отобрали мобильный телефон, и посадили в обезьянник-одиночку в расположении районного отделения до утра без объяснения чего-либо. Это была тяжелая ночь. Ничего не понимая, не зная что думать о пропавшем Иване, о пропавших деньгах, о сорванной внезапно командировке в Крым на очень важную встречу с сибирскими инвесторами, Куля не сомкнул глаз. Кроме того, что камера и ее мебель не была приспособлена для сна, так еще в ней было очень холодно. Не смотря на то, что пищу Куля последний раз принимал позавтракав еще дома, есть на нервной почве не хотелось, но курить и пить хотелось сильно. Не осведомленный еще до конца о сути происходящих событий и о сути методов достижения своих целей у органов следствия, он не отдавал еще себе отчета в том, что подвергался сейчас так называемой в народе "уработке", а в правовой терминологии это называлось пыткой. Имея возможность определить время суток только по цвету неба, которое еле-еле просматривалось в маленьком сильно зарешеченном окошке, ожидание рассвета осеннего октябрьского дня показалось для него вечностью. Куля был уверен, что утром его обязательно заберут отсюда и непременно отпустят, посчитав прошедшие сутки недоразумением.

Но надежды не оправдались. Из этой камеры его на время забрали только для очередного допроса, но уже в присутствии какого-то адвоката, который показал Куле договор об адвокатских услугах подписанный его женой, а еще он передал пакет с едой и сигаретами, якобы от нее. Допрос прошел быстро и по уже знакомому сценарию с тем же списком вопросов типа: где деньги? Кто последний покидал офис позавчера? Где Ташков? Все это напоминало бессмысленное театральное представление. Выяснить для себя что-то об Иване, о деньгах у Кули не получалось. Разговор со своим адвокатом его тоже насторожил. На вопрос ему: почему его арестовали? и когда отпустят? тот ничего внятного не ответил, а кроме этого еще и попросил Кулю, чтоб тот написал расписку о том, что он обязуется прийти сегодня в милицию для допроса, т. е. расписка была для оперов, свидетельствующая, что Кулю вчера, якобы, отпустили домой, а сегодня он добровольно, следуя этому собственноданному обязательству, якобы пришел. Стало понятно, что ночевал он здесь незаконно, а адвокат получалось действует в интересах ментов. Куля открыто проявил свое недоверие, и тут же получил возможность позвонить своему проектному компаньону и другу, которому доверял, и который действуя вместе с его женой, нанял этого адвоката. Николай, так его звали, попытался успокоить Кулю фразами типа ты успокойся, так надо, все будет хорошо… Этот разговор немного его обнадежил. Не чувствуя за собой никакой вины, показалось логичным сделать так, как просят милиционеры, чтобы не препятствовать им разобраться побыстрее в ситуации, и сделать правильные выводы относительно его персоны. Но не смотря ни на что, после этого "уработка продолжилась", Кулю опять закрыли в обезьянник надолго. Впереди была еще одна тяжелая ночь на узенькой деревянной лавочке. Хотелось спать, но в холоде и на коротенькой дощечке, это было делать крайне неудобно. Для согревания приходилось ходить по камере взад-вперед, благо она булла узкой, но длинной. В какой-то момент услышав шаги в коридоре, Куля приложился к щели в двери и увидел как мимо его камеры провели Ивана Ташкова. Сердце екнуло — живой! Слава богу! Но почему тогда держат его? На этот вопрос ответа не было, но надежда на благополучный исход появилась и настроение поднялось. "Эх жаль, что вот уже месяца как четыре, сняли и перевели куда-то на правобережную часть Украины его генеральскую крышу", — думал про себя Куля. Но уверенности добавляло и то, что он успел разговаривая с Николаем сказать ему, чтобы он попросил жену Ирину позвонить и сообщить о случившееся Лексу, хотя они с Африканцем по-любому уже знают о происшествии, так как ожидали результата Кулиной встречи с сибиряками. После вселения в сознание оптимизма заговорил желудок, захотелось есть, но утреннюю передачку Ирину он уже съел, скурил и выпил. Достучавшись в железную дверь уже среди ночи, Куля уломал дежурного мента за пятьдесят долларов, которые у него не изъяли из его нычки в кошельке, сходить в ближайший ларек. Через пятнадцать минут вместо пятидесяти долларов у него была пачка сигарет, бутылка лимонада и сладкая булка.

На утро следующего, третьего дня Кулю подняли в какой-то кабинет и пристегнутый наручниками к холодной батарее, он провел и этот день, правда в полдень его, в сопровождении троих оперов, сводили в местный буфет на обед за их счет. Непонятно для чего, но они пытались скрывать перед Кулей тот факт, что Ташков нашелся. Уже к концу дня его перевели в другое здание на территории районного отделения, и там состоялся очередной допрос под протокол, по окончании которого никто никуда не засобирался расходиться.

— Сейчас у вас будет очная ставка с Ташковым Иваном, — сказал новый для Кули молодой дознаватель, и через пару минут в кабинет ввели его партнера. На нем были наручники и не было лица, в смысле, что оно было целым, но настолько отрешенным, что казалось маской.

— Иван, что случилось?

— Не разговаривать! Сядьте на место! — резко оборвал порыв Кули один из присутствующих оперов.

Куля попытался заглянуть другу в глаза, но у него не получалось. Иван настойчиво избегал прямого взгляда и по большей части смотрел в пол, опустив голову.

— …Кто открыл сейф и взял деньги из сейфа? — прозвучал очередной вопрос следователя Ташкову во время прохождения очной ставки.

— Сейф открыл я, используя код, который мне сообщил Куля Павел. Я так же взял деньги из сейфа и передал их Куле Павлу в руки.

— Вы подтверждаете сообщение Ташкова о том, что он дал вам деньги? — задал дознаватель на этот раз вопрос Куле.

— Конечно нет…

У Кули пересохло во рту. Такого разворота событий он явно не ожидал. Что это было? Предательство? Но почему? Реальность опять не воспринималась такой, какой являлась. От ее невероятности у Кули случился мозговой ступор, и способность что-то соображать временно улетучилась.

— Ваня, что случилось? Посмотри мне в глаза!.. — пытался он достучаться до друга.

— Не разговаривать! — опять оборвали Кулю опера.

Иван сидел молча, не реагируя на Кулины стезания, и даже не глядя в его сторону. Из всего того, что он наговорил обо всем произошедшем в этой очной ставке, Куля узнал о существовании целой версии событий, в которой его участие было самым, что называется центровым и главным. Из легенды озвученной Иваном следствию выяснилось, что накануне дня "икс", когда обнаружилась пропажа крупной суммы денег из сейфа офиса, Куля и Ташков якобы понимая катастрофичность положения кредитного общества из-за прогрессирующей нехватки денег в его обороте, решили похитить оставшуюся сумму, и свалив всю вину кражи на Ивана, обрубить таким образом все концы взаимоотношений с этой организацией. Иван по этой легенде и по якобы обоюдной договоренности, должен был уйти в пожизненные бега. Участие же в краже Кули, в итоге, должно было остаться в тайне. Договорившись до таких действий, на следующий день, дождавшись ожидаемого крупного возврата денег в кассу от одного из заемщиков, сообщники последовали намеченному преступному плану. Далее по легенде Ивана, он открыл сейф, используя комбинацию цифр электронного замка Кули, взял все деньги, но тут же отдал их Куле в руки. Из протокола допроса Ташкова Ивана: "… Куля Павел, взяв все деньги сказал мне, что моего здесь нет, так как я не справился со своей работой…"(том 2, лист дела 33–36).

Далее со слов Ташкова: Куля Павел забрав все деньги себе и погрузив компьютерный системный блок с видеоархивом в свою машину, уехал, а Ташков закрыв офис и поставив его на сигнализацию, выдвинулся якобы в бега в Донецкую область к родственникам. Но в какой-то момент, он якобы передумал, и решил не идти на преступление до конца, вернувшись в Харьков.

Чуть позже от оперов Куля узнал, что его взяли дома вечером того же дня, когда он якобы из бегов ввалился домой, где его уже давно ждали, очень сильно пьяным до такой степени, что не мог даже что-либо говорить.

"Бред… Что за ерунда?!" — думал про себя Куля. — "Какой смысл ему так делать? Кто в это поверит?". Понемногу возможность мыслить к нему возвращалась, и первое что он почувствовал — это, как ни странно, какое-то облегчение, наверное из-за прояснения наконец, на третьи сутки, ситуации, а второе — чувство какого-то игрового азарта от навязываемой ему какой-то глупой игры, в которой у его оппонентов не было шансов выиграть, потому что то в чем его пытаются обвинить, искусственно сгущая вокруг него тучи — полная ерунда, в которую никто никогда не поверит. В этой связи у Кули даже поднялось настроение и появилось желание шутить. Но если бы он знал о том, что происходило тогда вокруг него на самом деле, ему было бы не до шуток…

Кроме того, что менты не верили в первую очередь ему, и это не смотря на то, что за эти три дня, пока он незаконно просидел в обезьяннике, они перевернули вверх дном все, что только было возможно: его квартиру, машину, офис, гараж, загородный дом, который они купили с отцом для него, в поисках чего-либо, что можно было бы пришить к делу в качестве доказательства легенды Ташкова, в том числе и пропавших денег, но ничего, естественно, не нашли. Но не смотря на это, они нашли, а вернее узнали от того же Ташкова, о ряде единиц имущества принадлежавшего Куле, которое стоило немалых денег, а так же об очень привлекательном земельном участке в Крыму под застройку с прекрасным видом. Именно этот факт сыграл, как выяснилось позже, решающую роль в Кулиной судьбе, так как он теперь, как богатенький Буратино стал интересен СИСТЕМЕ. Теперь в любом случае, или если они докажут версию Ташкова, или если не докажут — это становилось не важно. Важно, что у фигуранта есть имущество, а имущество — это деньги, которыми СИСТЕМА может поживиться, или в крайнем случае прикрыться, выдавая Кулины честно заработанные деньги за украденные им же. СИСТЕМА клацнула зубами и челюсти защелкнулись, но на этот раз Куля не успел увернуться, и его эта пасть закусила за одну ниточку. Он пока еще не был внутри ее окончательно съеденным, но теперь это было делом техники.

На первоначальном этапе, этапе дознавательно-оперативной работы, СИСТЕМА некоторые усилия все-таки еще прилагала для добычи доказательств, и хотя арсенал методов изыскания таковых был скуден, иногда он изумлял своей изобретательностью.

После ошеломляющей Кулю очной ставки, так и не дав возможность опомниться и перекинуться с Иваном хоть парой слов, его перевели в другой кабинет. Там один из оперов завел с ним теплую дружескую беседу, и дав несколько минут успокоиться, перешел на доверительный тон:

— Вы поймите, Павел Михайлович, Вам нет смысла отпираться. Вы уничтожили видеоархив в надежде, что никто не узнает о Вашем участии в краже денег, но не учли, что компьютерная программа архиватора копировала видеосигнал еще и на жесткий диск компьютера охранника, который находился в столе приемной комнаты. Запись всех событий в офисе там зафиксирована полностью, но закодирована. Наш сотрудник часть записи того дня уже раскодировал, и скоро, не сегодня-завтра, раскодирует и остальную часть, но тогда может быть поздно для Вас, — после этих слов опер сделал паузу.

— Что поздно? — опять не до конца понимая ситуацию спросил Куля.

— Поздно будет делать чистосердечное признание, когда все доказательства и так будут налицо.

— Да не в чем мне признаваться!..

— Значит не верите… Зря…

В этот момент в кабинет зашел другой опер.

— Принес? — спросил его первый.

— Да.

— Ну вот, Павел Михайлович, мы сейчас Вам и покажем Вас на месте преступления, чтобы Вы не сомневались.

После этого он взял флешку у вошедшего опера, вставил в USB-порт и развернул монитор компьютера к сидящему у торца стола Куле. Через минуту он увидел на мониторе прийомную офиса его кредитного общества. Она была пуста, и если бы не движущиеся тени, падающие из окон на противоположную стену, делающие картинку динамичной, можно было бы подумать, что на мониторе фотоснимок.

— Это часть того, что раскодировал наш спец, но все остальное скоро подоспеет, материал есть и он в работе, — комментировал опер демонстрируемый ролик.

Такая запись теней продлилась всего пару минут и на ней в показуемой комнате так никто и не появился. И все было вроде бы привычно для этой записи: его офис, приемная большая комната, мебель, информационные стенды на стене, но что-то было не так. Что-то Куле в этой картинке резало глаз, как говориться, и не давало покоя. Не давало покоя не в том смысле, что он боялся что-то увидеть компрометирующее его, а в том смысле, что что-то не сходилось в этом ролике, а что именно он не мог понять, и это немного цепляло сознание.

— Блин, а где фрагмент когда он выносит системный блок из офиса? — с досадой спросил первый опер у второго, показывая глазами на Кулю.

— Не знаю, был… Наверное не вместился на флешку при копировании. Да ладно, сегодня уже поздно, наш компьютерщик уже ушел, поэтому я завтра скопирую уже всю папку целиком, и продемонстрируем все завтра.

— Павел Михайлович, обратился первый опер опять к Куле, — подумайте, Вы же не глупый человек, какой смысл отпираться от очевидного и вредить самому себе, усугублять и без того тяжелое положение?…

Пока эти ребята устраивали этот театральный этюд, Куля не мог успокоиться от терзающих его сомнений по поводу увиденной записи. Что-то в виде его офиса не давало ему покоя. Что-то было не так… И он вдруг понял! Ракурс! Куля, имея возможность со своего компьютера, находящегося в его комнате, смотреть изображение всех видеокамер, иногда сам пользовался этой программой и смотрел на вошедших посетителей. Благодаря этому у него в памяти отложилось изображение этого помещения с камеры расположенной в приемной, которая была установлена в правом дальнем углу большой комнаты, а на изображении той комнаты, продемонстрированной операми, камера снимала помещение с правого ближнего угла. Но там видеокамеры никогда не было, и новый, непривычный вид привычного изображения создал у Кули эффект нестыковки фактов, который ввел в замешательство и какое-то время не давал покоя. Но догадавшись в чем подвох и нестыковка увиденного с действительностью, он успокоился, и задумался о произошедшем. Получалось, что милиционеры, пытаясь получить от подозреваемого Кули признательные показания, признав показания Ташкова правдивыми, решили взять Кулю на испуг, или как говорят кое-где в народе на понт, выдумав историю о какой-то дублирующей системе фиксации видео. Расчет оперов был на то, что если Куля действительно делал то, о чем говорит Ташков, то он испугавшись появления непредвиденного им доказательства участия его в преступлении, вероятно поспешит сделать чистосердечное признание в надежде на какое-то прощение. Ситуация напоминала эпизод из сериала "Менты". Понятно, что показать что-нибудь из реального им было нечего, так как видеоархив таки пропал, но не имея ни в чем уверенности, они решили идти до конца, отыграв все версии. Опера поехали в офис и отсняли свой вариант, выдумав при этом кодировку сигнала и разыграв небольшой спектакль, попытались вывести негодяя на чистую воду. Внушая Куле, что видеоархив будет скоро полностью восстановлен, и после чего якобы, все тайное обязательно станет явным, они в доказательство своей версии продемонстрировали отрезок записи, якобы компрометирующий Кулю, но по технической причине не поместившийся на флешке. Имея ключи от офиса на руках им ничего не стоило заснять нужное помещение своей камерой, а потом выдать этот видеоматериал за офисный, якобы скопированный программой архиватора на другой жесткий диск другого системного блока. Куля действительно слабо разбирался во всех этих компьютерных возможностях, и вполне мог бы допустить реальность милицейской версии. И возможно у них такой фокус мог бы и сработать, если бы Куля действительно был виновным. В этом случае ставка делалась на психологический маневр. Виноватого сначала мариновали более двух суток в холодной и голодной одиночке, потом производился мощный психологический пресс, в виде неожиданно появившегося подельника, они ведь предполагали согласно рассказам Ташкова, что Куля рассчитывает на то, что тот в бегах где-то далеко, поэтому и скрывали от него какое-то время его появление. Кульминацией маневра становится появление еще одного непредвиденного и неопровержимого обстоятельства в виде внезапно скопированной копии видеокомпромата. Изнеможденный, уставший уже физически и психологически, изолированный долгое время от внешнего мира, потерявший устойчивую уверенность своей позиции от происхождения сбоев и от возникновения незапланированных событий, получая в довес еще и известие о появлении веских доказательств его вины, охваченный страхом надвигающейся катастрофы после разгрома его преступных планов и страхом неминуемого жестокого наказания, не каждый наверное устоит и продолжит вести себя в том же духе. Наверное в какой-то момент появляется импульс желания избавиться от всестороннего негативного давления, поддавшись на теплые и логичные предложения опера или следователя.

Сама идея получения доказательств таким способом была скорее всего правильной, хрестоматийной, но исполнение получилось комичным. Почему опера снимали свой ролик не с того угла, где по настоящему была установлена офисная камера, не понятно, то ли заработались, то ли спешили, а может по халатности не придали должного значения. Загнанный в угол неопытный преступник на нервах и в запарке, возможно и не предал бы значения другому, непривычному ракурсу, но Куля не был преступником. Он без смятения с интересом смотрел на предложенное видео, и даже его спокойное внимание не сразу выявило и раскрыло этот киноляп.

Посмеявшись втихаря про себя с плохо разыгранного перед ним хорошего сценария, Куля решил не вскрывать казуса, а зачем? Пусть думают, что у них все получилось, и что их психологический развод достиг максимального эффекта, может тогда быстрее поймут, что он не виновен, а его друг и коллега Ташков хладнокровно его оговаривает…

Но зря Куля рассчитывал на скорое завершение проверки Ивановской версии. Вероятно милиционеры рассудили так, что если доказательств не получилось добиться по-хорошему, научным методом, то не факт, что их нет вообще. Поэтому пришло время действовать по-плохому. Профессионального азарта добавлял факт пропажи большой сумму наличных денег, и конечно, если сейчас получилось бы с подозреваемых выбить признание, то возврат пропажи обратно в кассу был бы под большим вопросом, во всяком случае ее какой-то части так точно. Учитывая такую мотивацию к действию, легко представить с каким усердием господа офицеры, опера перешли к заключительной стадии раскрытия преступления, теперь из разряда по-плохому.

Для начала Кулю перевели уже в третий кабинет, где его ждали другие люди с новыми лицами и со свежими силами. Здесь тон разговора и используемая при этом лексика утратили всякую лояльность и интеллигентность. Его вывели на центр комнаты, скрепили руки наручниками за спиной и расставили ноги на максимальную ширину, но так, чтоб можно было стоять без возможности переступить с ноги на ногу. Через минуту сюда же привели и Ивана, поставив его в такую же позу в метрах двух напротив Кули.

— Ну что сука, думаешь самый умный? — обращаясь к Куле, начал исполнять свой служебный долг невысокий коренастый паренек.

Не отвечать на вопрос вообще, было не тактично и не вежливо. Хамить как-то ситуация тоже не располагала, Куля почувствовал, что сейчас возможно будут бить, и поэтому нужно было что-то отвечать.

— Нет, не думаю, — сухо, но в тон вопроса ответил он, и тут же получил первый увесистый удар в живот от коренастого. От острой боли он согнулся, и не удержав равновесия на широко расставленных ногах, одной ногой стал на колено. Тут же последовал удар по спине в район почек чем-то тяжелым и тупым. К удару в живот Куля успел хоть как-то сгруппироваться и напрячь мышечный корсет, а вот удар по почкам был стопроцентный. От него Куля упал с ног полностью, пытаясь приземлиться на плечо, а не на подбородок.

Не дав и пол минуты отдышаться, двое других оперов подхватили его за руки, в районе чуть выше закованных наручниками кистей, и поставили опять на ноги в ту же позу. При подъеме получался эффект дыбы, когда тянули за связанные за спиной кисти вверх, появлялась боль в локтевом, и особенно в плечевом суставах. Пытаясь облегчить болевые ощущения, человек, в такой ситуации, сам торопиться подняться и стать на ноги.

— Где спрятал бабки, падла?

— Я не брал денег…

На этот раз на Кулю посыпалась серия ударов в живот, под дых, по печени, но упасть ему не давали, держа сзади за руки. Ноги в какой-то момент от ударов подкашивались но боль в плечевых суставах заставляла карабкаясь находить ногами опору и вставать.

В подобных ситуациях страх, как правило, появляется до начала страшной процедуры, а во время ее протекания он отступает. Так и у Кули сейчас уже не было страха. Это происходит таким образом наверное потому, что в экстремальные минуты человек просто не успевает задуматься о глобальном и о сакраментальном. Когда тебя просто бьют, а у тебя нет никакой возможности на это повлиять, то остается только образно говоря расслабиться и ждать пока они завершат это делать, но мозг в такие критические минуты напрягается до максимума. Он не решает в эти мгновения сложные математические или жизненные задачи, не задумывается о том почему его бьют? За что? Как это не справедливо и незаконно, он полностью поглощен задачей самосохраниться, а этот процесс страхом уже не сопровождается.

После очередной сери ударов по туловищу, решив сделать небольшую паузу, Кулю отпустили. Но стоять у него не получилось. Ноги подкосились самопроизвольно, наверное подчиняясь инстинктивному желанию сгруппироваться поджав колени к животу, ноющему от внутренней боли. Он рухнул прямо к ногам здесь же стоявшего раскорячившись на полкомнаты Ивана. Все это время, пока месили Кулю, он стоял молча и смотрел на экзекуцию. Его не трогали, но на его лице, даже при закрытых у него глазах, отчетливо читался животный страх.

Пока Куля корчился на полу кашляя и пытаясь поглубже вздохнуть, в процесс вступил добрый мент.

— Паша, подумай, зачем тебе эти проблемы? Сознайся, скажи где деньги, и мы порешаем проблемы наилучшим и приемлемым для всех способом.

— А сколько вам нужно денег?

— Ты что торгуешься?

— Нет, но мало ли, может у меня не хватит?…

— А-а… Так ты сука еще и шутишь? — подключился опять к диалогу коренастый и налетел вновь на Кулю, бутцая его ногами пытаясь попасть в район желудка.

Куля не собирался шутить, ему просто пришла мысль попробовать откупиться, тупо дав им денег. "Добрый" опер начал театрально оттаскивать коренастого от Кули, а тот, изображая безумного злого опера слетевшего с катушек, нагоняя страх своим яростным видом, театрально рвался к нему, чтобы втоптать свою жертву в землю.

— Паша, не зли ты нашего товарища, а то я в следующий раз не смогу его оттащить. Нам не до шуток, мы знаем, что деньги из сейфа украл ты, и ты должен сейчас сказать куда их дел. А твоего нам не надо.

— Я не шутил и не хотел никого злить, но я не брал ничего чужого не из сейфа, не из других мест. Если вам нужны деньги — это один вопрос, но если вам нужны деньги именно из сейфа, то этот вопрос не ко мне, — превознемогая боль и спазмы желудка с трудом проговорил Куля.

— Вот ты дурак! Тебя же здесь сейчас покалечат. У тебя же семья, ребенок…подумай о них, — продолжил уговаривать добрый мент.

После последних ударов ногами в живот сбилось дыхание, а вздохнуть глубже для его восстановления мешала внутренняя тупая боль. Говорить с таким дыханием было проблематично и Куля решил ничего не отвечать в надежде на то, что собеседники сочтут его немогущим сейчас что-либо произносить.

— Ах ты гнида жадная, — продолжил нагнетать ситуацию коренастый, — тебе говорят верни награбленное, а ты зажал… думаешь, что прокатит? Думаешь, что тут лохи собрались? — Он опять устремился у Куле лежащему на полу на боку, как ежик свернутому в калачик с поджатыми к животу ногами, и нанес удар по спине. От этого удара Куля выгнулся назад, а тот воспользовавшись тем, что лежащий чуть выпрямился, перевернул его на живот и поставил свое колено ему на спину в район поясницы.

— Будешь говорить?

— Да, буду, но мне нужен адвокат, — выпалил Куля, не особо сознавая зачем он это сделал.

— Что-о?! Так ты сука еще и умный?! — он взял Кулины руки за браслеты и резко с силой поднял их до упора, выкручивая опять в районе плечевых суставов. От резкой боли Куля вскрикнул.

— Адвоката тебе?! Я тебя гондон сейчас так уработаю, что тебе скорее священник понадобиться.

После этого коренастый поустойчивее сделал упор своей ногой на Кулиной пояснице и навалился всем своим весом на его скованные сзади за спиной руки, оттягивая и выкручивая их вперед до конца в сторону головы. Опять резкая боль в плечевых суставах пронзила Кулино тело, но теперь появилась еще боль и в пояснице, где стояла опорная нога экзекутора. Подсознательно, пытаясь бороться с болью, Куля начал дергать ногами, намереваясь скинуть с себя коренастого, но тут подоспел помощник, другой опер, и зафиксировал их, придавив своим весом. Заручившись помощником коренастый возобновил свои потуги по вытягиванию допрашиваемого на дыбе с новой силой. От резкой боли у Кули каждый раз из груди вырывался крик. То ли от ощущения неловкости, где-то в глубине души Кулю смущало то, что он кричит от боли, а не переносит ее так, как подобает мужчине, мужественно и тихо, то ли еще от чего-то, но каждый раз, когда коренастый наваливался всем своим телом на его руки, вызывая этим движением сильную боль, Куля начал очень громко, на уровне крика, требовать присутствия адвоката. Такое решение было принято подсознательно, и скорее всего по совокупности причин. Во-первых, сдерживаться и молчать в такие мгновения, было тяжелее, чем следовать естественному позыву и просто кричать. А во-вторых, крик, как реакция на действие опера теоретически, при условии если он не был маньяком, мог послужить ему сигналом достижения им цели, что в свою очередь могло послужить мотивом прекратить производить это действие. Таким образом, очень громкое выкручивание своего конституционного права на адвоката, позволяло Куле без ущемления совести орать от боли так, как того хотело истязаемое тело.

Не добившись своей цели и после дыбы, но оглохнув от Кулиных законных, но оглушительных требований, ребятки решили сменить тактику. Пока шла смена декораций Кулю подняли с пола и усадили тут же, на стул напротив так же, как и прежде стоящего Ивана, а добрый опер опять решил сыграть на контрасте.

— Паша, пойми ситуацию правильно, противопоставь логику своей жадности. Ты нам не оставляешь выбора, так как доказательств твоей вины по горло, и срок тебе уже можно сказать обеспечен, но деньги так или иначе мы должны к делу приложить. Если ты сейчас признаешься в соучастии, и скажешь где дел, деньги, мы сразу же все прекращаем и делаем так, что ты осознав ошибку и раскаявшись, становишься почти и не виноватым. По итогу все это обойдется тебе максимум условным сроком. А если ты будешь продолжать упираться, как баран, то такие процедуры мы вынуждены будем устраивать каждый день, а закончится все это по-любому или большим сроком для тебя, или ты все — таки обретешь здравый смысл, поборешь свою жадность, но натерпишься на всю оставшуюся жизнь, — он подошел к Куле вплотную и заботливо поправил на нем пиджак. — Смысл какой сейчас то уже молчать, крепиться и терять здоровье? Все, тебя твой друг уже сдал, ваш план провалился, и дальше дело техники. Тебе сейчас себя спасть надо, жизнь свою, а не о богатстве думать.

— Все правильно, но что делать если я не брал денег, и соответственно не знаю где они находятся, сознаться в оговоре и выложить свои? Так у меня нет такой суммы…

После этих слов Кули образовалась пауза. Коренастый к этому времени уже откуда-то достал противогаз с дыхательным гофрированным шлангом, но без фильтрующего элемента. Потом демонстративно распаковал презерватив, натянул его на этот шланг, а резервуарчик спермонакопителя срезал ножницами. В образовавшиеся отверстие он вставил сигарету и слегка прихватил к ней резинку обрезанного презерватива тонким скотчем в районе фильтра.

— Тебе повезло "банкир", — с ухмылкой прокомментировал свои действия коренастый, — ты сейчас будешь как белый курить "Капитан Блэк". Обычно у нас так курят какое-нибудь говно вонючее, но говно на сегодня кончилось, покурили.

Куля молча смотрел на этот кружок "очумелые ручки" и почувствовал страх от надвигающейся страшной неизвестности. Он примерно догадывался уже о назначении этого хитрого приспособления, но не мог еще представить себе эффект его действия. Со страхом пришло отчаяние и досада от безвыходности ситуации. Он успел подумать: почему так происходит с ним? За что? Где же справедливость? Стало немного жаль себя и от этого у него слегка перехватило дыхание и запершило в горле. Добрый опер что-то ему продолжал говорить, но Куля его не слышал, в голове почему-то на мгновение пришли мысли о самом дорогом и важном в его жизни: о жене и дочурке… В следующий миг он почувствовал как кто-то, стоящий у него за спиной, обхватил его за шею прижимая спиной к стулу, а коренастый двумя руками начал натягивать на него противогаз. Но Куля не сопротивлялся, этому не было ни возможности, ни желания. В последнюю секунду где-то в мозге, а может в душе промелькнула мысль о том, что с ним все равно все будет хорошо, потому что иначе быть не может, и вместе с этой последней мыслью пришло небольшое успокоение и какая-то умиротворенная отрешенность от суровой действительности.

Куля не был набожным человеком, но в бога верил, только как и все люди его поколения, как-то своеобразно: с одной стороны яро и демонстративно, но с другой по сути, как-то неглубоко и без фанатизма. Скорее по велению какой-то моды, чем по велению души. Уже гораздо позже, проводя долгие времена в забвении, пребывая в заточении на едине с самим собой, имея возможность вдуматься до самих глубин истоков мироздания, он иногда вспоминал, как в те экстримально-тяжелые минуты, каким-то необъяснимым образом его сознание, его душу в последний момент посетило нечто, что дало ему тогда силу выдержать все испытания и устоять перед супостатами. Получалось, что это нечто и есть не что иное как вера, вера во что-то всевышнее и всемогущее, создавшее и оберегающее тебя в независимости от твоей воли и твоих возможностей. Из этого по Кулиному уразумению следовало, что такая вера изначально давалась каждому человеку с рождения в обязательном порядке, в комплекте со всем остальным: с телом, со способностью думать, любить и т. д. Но далеко не каждый достаточно часто и корректно пользовался этим даром, от чего у некоторых он как-то затирался и терялся в массе мирской повседневности. Получалось, что такая вера давала человеку даже не надежду, а уверенность, благодаря которой пропадал всякий страх и наступало некое облегчение во всех переносимых муках.

Когда коренастый все-таки натянул на голову Кули противогаз, он сразу пережал рукой гофрированный шланг, перекрывая поступление внутрь кислорода. Инстинктивно, при облачении в такой резиновый чехол, Куля запасся кислородом, набрав в последний момент в легкие воздуха, но перед ним наверное стояли профессионалы своего дела, и они предвидели такое поведение допрашиваемого подозреваемого. Через секунду он почувствовал короткий резкий удар в живот, от которого однозначно самопроизвольно происходил выдох. На время выдоха коренастый разжал руку на шланге, но на предстоявшем вдохе, вновь зажал. Задыхаясь и втягивая легкими невтягиваемое, тело вело себя повинуясь инстинктам: дергалось, пыталось освободиться, крутило головой, болтало ногами, мычало… Через пару минут профессиональный дознаватель на секунду отпустил шланг, дав Куле возможность вновь глотнуть воздуха, но тут же опять зажал, а далее опять удар в живот, опять выдох и опять вакуум… На третий раз задача усложнилась, вместо глотка воздуха Куля получил густой поток горячего сигаретного дыма в противогаз. Это произошло от того, что коренастый на третий Кулин вздох прикурил ту самую ароматную вишневую сигарету "Капитан Блэк", приклеенную через обрезок презерватива к концу кислородного шланга. От такой затяжки появилось ощущение, что легкие наполнялись кипятком или какой-то разъедающей все живое кислотой. Обжигающая, режущая внутренняя боль на ряду с отсутствием кислорода и обилием едкого дыма, побуждали каждый орган реагировать на происходящее по-своему: глаза плакали, нос сопливил, рот слюнявил, желудок выворачивало, и создавалось ощущение, что если бы на этот момент хотелось писять или какать, то все произошло бы произвольно и с этими органами. Уже перед самым отходом в забытие профессиональный экзекутор сорвал с Кули противогаз и потеря сознания на время отложилась. Возобновление полноценного обеспечения кислородом процесс реагирования органов не сразу остановило. Слава богу, что пустой желудок, продолжал спазмировать, сопли и слезы текли рекой, но острая боль уходила.

— Ну что "банкир", как тебе наш курящий слоник? — довольный результатом своих трудов спросил коренастый. — Будешь сознаваться?

Куля не торопился отвечать, потому что подсознательно понимал, что будет происходить дальше, после его ответа. Наслаждаясь дыханием, и наверное получая от этого удовольствия гормоны счастья, наскоро выработанные его организмом, Куля на позитиве даже вспомнил эпизод из фильма об Иисусе, когда тот вися на кресте просил своего отца не гневаться на вешающих его римлян, и не наказывать их, потому как они не ведали того, что делали. Пафосно это звучит или нет, но у Кули действительно не было злости на этого же коренастого за его деяния тогда. Не имея на тот момент возможности полноценно мыслить и адекватно оценивать ситуацию, он подсознательно, на автомате воспринимал все происходящее спокойно, и уже с присущей всем мученикам обреченностью и безразличием…

Дав немного времени отдышаться, но не давая как таковой возможности глубоко задуматься, чтобы клиент не успел придумать что-то неправильное для ответа, стараясь изловить его на волне инстинкта самосохранения, принудив таким образом к нужному им ответу, опера не теряя темпа продолжили продавливать свою заинтересованность.

— Паша, ну какой же ты упертый. Ты в курсе, что излишняя упертость — это явный признак тупости, но ты же не тупой, а твое упорство уже давно за пределами разумного. Сознавайся, не дури…

Но Куля опять не торопился реагировать. Так приятно было дышать… Странно, что он раньше не замечал в этом процессе столько удовольствия.

— Ну что? Что будем делать? — проявляя нетерпение и помахивая противогазом в руке, подключился коренастый.

— Или давайте мне моего адвоката, или курим дальше вашего "Капитана Блэка", — на этот раз тихо, но уверенно произнес Куля.

— Ну ты бля, внатуре дурак… — разводя руки в стороны, протяжно выговорил коренастый. — Но смотри, мы тебя предупреждали, а ты сам выбрал свою кривую дорожку, — резюмировал он откладывая противогаз в сторону.

— Эх, глупо Паша, — добавил свои пять копеек добрый опер, — не разумно и не дальновидно ты поступаешь.

После этого все опера вышли из кабинета вероятно для совещания, оставив только одного, чтобы тот следил за порядком среди оставшихся подозреваемых. Иван до этого момента так и оставался стоять на прежнем месте, расставив ноги и наблюдая за работой оперативно-дознавательной группы. Взглянув на него у Кули отметилась странность на основе возникшего вопроса, а почему не пытали Ивана? Почему ему поверили с первого слова? Куля то точно знал, что тот врет, и по его виду было ясно, что расколоть его, заставить сказать правду, не составило бы никакой сложности, даже до курящего слоника очередь не дошла бы. Глядя на него в тот момент, по каким-то сложнообъяснимым причинам, Куля и к нему не испытывал ни злости, ни ненависти. Скорее его жалкий вид, трясущегося то ли от страха, то ли от перенапряжения, а вероятнее всего и от того, и от того, с приличной лужей пота у ног, стекающего с подбородка на пол, он вызывал жалость. Куля еще не знал почему он, человек, который по идее должен был быть ему, Куле, как минимум благодарен по жизни, поступает так зловеще предательски. Пытки прекратились уже к середине ночи, и от этого в кабинете сейчас было непривычно тихо.

— Ваня, ты что творишь? — низким и охрипшим от перегрузок голосом спокойно произнес Куля, нарушая давящую тишину.

— Не надо разговаривать, — больше просящим, чем приказным тоном проговорил молодой оперок. Это было сказано так, что было понятно, за пару сказанных слов ничего страшного не произойдет, но Иван продолжал стоять молча, опустив голову. Куля не сводил с него своего взгляда в упор, и в какой-то момент тот на секунду все-таки поднял голову, бросив ответный взгляд, но тут же опустил глаза обратно в пол. В этом взгляде сейчас можно было увидеть только страх и ничего более живого. Сразу стало ясно, что в данную минуту он ничего не скажет, но Куле стало понятно и без его слов, что мотивом его безумных действий является не что иное, как именно этот панический страх. Иван был сильно напуган. Зная его и размышляя над этим вопросом, Куля понимал, что на такой шаг в одиночку Иван не пошел бы никогда. То есть однозначно он выполнял чье-то или поручение, или распоряжение, кто-то за ним стоял… Так у Кули в голове возникло три вопроса, на которые у него появился интерес ответить: Почему Ивана не пытали? Кто за ним стоит? И есть ли связь между этими двумя вопросами?

Пока Куля пытался таким образом разложить свой пасьянс, опера похоже свой уже разложили, вломившись всей своей компанией обратно в кабинет. Куля напрягся в ожидании дальнейшей своей участи, ведь не исключено было, что процесс дознания с пристрастием продолжится, так как вопросы к нему по всему еще остались. Но не смотря на позднее время оперативники похоже имели другие планы на ближайшее время. По их суетливому настроению было заметно, что они не расслабились, как обычно делают люди, закончив свой тяжелый рабочий день, и в срочном порядке собираются приступить к решению другой какой-то задачи.

Постращав еще немного Кулю легкими угрозами и тяжелыми напутствиями, которых за последние три часа он наслушался по самые брови, его одного перевели в соседний кабинет. Поняв, что его роль в новых ментовских заботах по всей видимости на сегодня отыграна, Куля начал потихоньку расслабляться и оттаивать. Его одного без Ивана, сняв наручники оставили в покое в компании с тем самым "добрым" опером в качестве надзирателя. Куля сидел на старом раздолбаном диване, потирая отекшие и надавленные наручниками до крови запястья рук, а опер за столом, лениво раскладывая на компьютере пасьянс "косынка", неизвестно чем движимый, начал неожиданно дружеско-примирительную беседу:

— Паша, ты зла на нас не держи, сам понимаешь, работа такая…

Он говорил в этом плане еще что-то, но Куля его не слышал. Такой неожиданный разворот обескуражил его, а внезапно нахлынувшая волна эмоций на фоне возникновения чувства, когда становиться безумно жаль самого себя, резко сдавило грудь, от чего перехватило дыхание, запершило в горле, и вот-вот могла показаться первая слеза. Плакать, тем более здесь и сейчас, вообще не входило в планы Кули, поэтому он сосредоточился на отвлеченной теме и занялся восстановлением дыхания.

— Да все нормально, я понимаю и не сержусь… — таким сухим был его ответ "доброму" оперу, выжатый на вот-вот мокрых глазах.

Не успел еще Куля как следует насладиться отдыхом на диване, как его опять куда-то дернули. Через минуту выяснилось, что их с Иваном сейчас повезут в городской изолятор временного содержания (ИВС), а еще через минуту его грузили в машину, где уже сидел Ваня с отрешенным, но уже с более спокойным видом. Стало понятно, что так его и не пытали. Странное получилось дело, если его не пытали, значит ему поверили, в то время как с Кулей было наоборот: и пытали, и не верили. "От чего вдруг Ивану такие преференции?" — размышлял Куля. — "На этот вопрос ответ может быть только один — деньги. Получалась какая-то ерунда, украсть, чтоб потом отдать все ментам? Где здравый смысл? Да еще и меня приплел… Зачем? И что тогда менты хотели от него, если Иван им и так все отдал?.. Стоп… А если он не все им отдал, а скажем половину от украденного, а про другую сказал, что у меня?.." При таких раскладах кое-что выглядело логично. Но всеравно никак не укладывалось в голове то, что Иван свелся на эту авантюру из-за денег, и тем более всего от какой-то части пропавших четырехсот тысяч гривен. Не та это была цифра, которая могла бы послужить мотивом для такого чудовищного предательства, тем более, что сценарий был явно не Ивана, а значит был как минимум еще один, кто однозначно был в деле и в доле. "Что-то не сходилось в этой версии, где-то логика терялась", — думал Куля, пока их уже под утро определили по разным камерам в ИВС. После считай трех ночей без сна на маленькой узкой дощечке в погребном холоде и сырости, нара с тонким матрасом показалась царским ложем, и только откинув голову на казенную подушку Куля был уже не в состоянии что-либо думать и погрузился в тяжелый сон.

А уже через пару часов его разбудили сокамерники для прохождения утреннего обхода, переклички, шмона и т. д. С этого дня началась его уже официальная жизнь за решеткой, потому что предыдущие три дня и три ночи его держали в застенках неофициально и незаконно, но на всякий случай у ментов на этот счет были две Кулины расписочки подтверждающие, что он якобы два дня подряд был отпущен органами на ночлег домой, а по утру возвращался для проведения следственных действий, якобы по личному обязательству и согласию. С наступлением этого дня, предыдущая жизнь, где он был добропорядочным гражданином внезапно оборвалась. Там где он был счастливым человеком, отцом, мужем, сыном другом, где он был волен делать то, что он желает, и когда он этого пожелает, где не нужно быть постоянно в состоянии повышенного внимания не только к себе и к окружающим, но и к тому, что происходит в коридоре за закрытой дверью критически ограниченного помещения, в котором приходиться жить долгие, долгие годы, там его уже не было… С наступлением этого дня Куля стал зэком с соответствующим к нему отношением всего мира. С этого дня у него очень скоро и очень сильно произойдет переоценка всех ценностей, и многие слова, такие например как свобода, справедливость, будут восприниматься совершенно по-другому, а самой дорогой пищей, как средством для выживания, будет не кусок хлеба, а луч надежды. В этот день Куля пока еще не догадывался о том уровне кривизны зеркал тех суровых реалий, специфики той СИСТЕМЫ, которая закусила его, и поэтому даже не будучи еще сведущим юристом, но понимая, что на показаниях одного участника преступления нельзя делать серьезных, окончательных выводов, хотя бы потому, что ему нет веры, так как это лицо заинтересованно скинуть с себя ответственность, был уверен, что его скоро отпустят, тем более, что выбить у него ложное признание вчера у СИСТЕМЫ не получилось.

Уже другой адвокат, которому Куля поверил чуть больше чем первому, объяснил, что решение о мере пресечения, об аресте решает суд через три дня, и без денег он однозначно решит этот вопрос не в его пользу. Не приняв окончательного решения через эти три дня, суд перенес срок этого решения еще на семь суток. Некоторое первое время пребывая в ИВСе, Кулю обуревало возмущение: за что платить деньги? Одно дело если он действительно был в чем-то виновен, но другое, как сейчас: взяли в оборот первого попавшегося Буратино всего с пятью золотыми, и подвешивают теперь за ноги вниз головой, вытрушивают.

На десятый день задержания, куда суд процессуально был вынужден все-таки принять какое-то решение о Кулиной мере пресечения он, как и прогнозировал адвокат, решил дать обоим подозреваемым арест на два месяца. Это решение можно было обжаловать в апелляционном суде, но того, что Куле казалось очевидным и по закону, и по жизни, не произошло и здесь. Более того, не произошло этого даже и за относительно крупную сумму денег, которую вступаясь за Кулю, предоставил один хороший человек. Сорок тысяч долларов вернули из апелляции, оставив решение первой инстанции о применении ареста в силе.

Куля был в шоке… Да как же так?! Получалось, что его садят в тюрьму только за то, что у него есть что забрать, причем делают это ломая все: планы, бизнес, жизнь… Адвокаты разводили руками и многообещающе пророчили положительное решение вопроса позже, но с условием наличия суммы для беседы с судьей уже побольше, чем было заявлено сейчас, и никого уже не интересовало, есть ли на нем вина или нет.

Позже, когда Куля устал менять адвокатов, изучил самостоятельно полностью уголовный и уголовно-процессуальный кодекс, и основательно разобрался в той части юриспруденции, которая касалась его дела и его жизни, он понял насколько в этой Украинской СИСТЕМЕ правосудия искажена роль этих адвокатов, и что характерно — не их в этом была вина. Проявлять профессионализм, демонстрировать знания, и вообще вести себя независимо, как принято в теории, или как показывают это в американском кино, в украинской действительности адвокатами было не принято. Какой смысл им был напрягаться, умничать, лезть из кожи вон, противопоставляя себя прокурору, ссылаясь на те или иные статьи того или иного кодекса, или даже Конституции, если никто вокруг этими законами не пользовался, ни судьи, ни прокуроры, ни следователи. Вернее пользовались, но только тогда и только в том объеме, который был нужен им, СИСТЕМЕ, для вынесения нужного им же решения. Ни о каком принципе состязательности сторон перед судом речи не было в Украинском правосудии и близко. В такой ситуации со временем сила адвоката, как защитника интересов обвиняемого, атрофировалась, а вместе с ней автоматически атрофировался и уровень их профессионализма, как неизбежно атрофируются мышцы ног у человека, не использующего их по назначению, и передвигающегося на инвалидной коляске.

Тогда, на заседании районного городского суда, когда решалась Кулина мера пресечения, и когда он ничего не соображая, стоял там как натуральный профан и только кивал головой, он хорошо запомнил само судебное заседание в том смысле, что кто говорил, в том числе и речь своего защитника. Гораздо позже, уже хорошо разбираясь в таких вопросах, когда он решил самостоятельно оспорить свой арест в Европейском суде во Франции в Страсбурге, изучив материалы дела тех лет, касающиеся его меры пресечения, Куля ужаснулся вопиющему судебному беспределу, и безразличной, дилетантской реакции на это все своего тогдашнего, вроде бы толкового, адвоката. Ровным счетом ничего из того, что можно было говорить адвокату в той ситуации, и что нужно было, он ничего не сказал. По сути его тогдашняя речь была обыкновенной бутафорией, за которую ему ничего не мешало просить в оплату его услуг две тысячи долларов.

Кроме того, что в соответствии с тогда действующим УПК Украины в редакции 1960 г. Кулю вообще не имели права задерживать, так как в силу ст. 106 УПК "Задержание органом дознания подозреваемого в совершении преступления" на основании показаний подельника по делу Ташкова Ивана Кулю имели право только подозревать в совершении преступления, но задерживать на этом основании можно было лишь в том случае, если:

1) подозреваемое лицо покушалось на побег;

2) когда оно не имеет постоянного места жительства;

3) когда не установлена личность подозреваемого.

Естественно, что ничего подобного из этих трех пунктов применить Куле было невозможно, так как в соответствии со ст. 148 УПК он не приобретал проездных документов, не распродавал имущества, не увольнялся внезапно с работы, не был увлечен в угрозах, подкупе, уговорах свидетелей, в попытках хищения, уничтожения, фальсификации вещественных доказательств и документов.

Дальше — больше… Действующий тогда УПК содержал исчерпывающий перечень оснований к задержанию подозреваемого в совершении преступления:

1) когда это лицо застигнуто при совершении преступления;

2) когда очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо укажут на данное лицо, как на совершившее преступление;

3) когда на подозреваемом или его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления.

При этом, в этой статье четко определено, что нельзя рассматривать как указание очевидца сообщение лица, которое было соучастником преступления, в данном случае сообщение Ташкова. Такое указание относится к "иным данным", дающим основание только подозревать лицо, в данном случае Кулю, в соучастии.

Таким образом, даже теоретически задержав Кулю в качестве подозреваемого на 72 часа на основании наличия таких "иных данных", как показания Ивана против Кули, по их истечению, орган дознания в силу той же ст. 106 УПК, обязан был освободить задержанного Кулю, так как никаким образом за это время не подтвердилось допущенное подозрение. К слову, оно не подтвердилось никогда, потому что не могло подтвердиться в принципе.

Но к Кулиному шокирующему изумлению все вышеописанные процессуальные действия дознания в его случае так и остались только теорией, взятой из умной, важной книги "Уголовно-процесуальный Кодекс Украины". На практике все было проще и прозрачнее: дознаватели не потрудились даже применить к задержанию Кули более-менее подходящее основание для этого — показания Ивана. Его задержали составив при этом протокол, в котором в качестве оснований задержания был обозначен тупо третий пункт из трех существующих — "Когда на подозреваемом или его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления" (том 2, лист дела 202). О каких следах преступления на Куле или на его одежде шла речь, оставалось только гадать. Или какие следы преступления были обнаружены при нем или где-нибудь в расположении его движимого и недвижимого имущества — осталось также пищей для фантазий. Почему об этом молчал тогда адвокат — не понятно. В силу той же ст. 106 УПК, это процессуальное действие дознавателя могло быть обжаловано в суде, но этот протокол никто почему-то не обжаловал… Куля с тех времен ото всех своих многочисленных и разных по всем категориям адвокатов наслышался одинаковой универсальной фразы: "Эта статья у нас просто так не работает".

По истечению трех суток задержания Кули на основании решения дознавателя, появился следующий процессуальный документ: "Представление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу", которое было предоставлено следственны отделом МВД в суд, где следователь ходатайствует перед судом об аресте Кули. В этом документе, не смотря на то, что против Кули во всем этом деле было только сообщение подельника Ташкова, ничего об этих показаниях тоже не было. Здесь уже шла убедительная, не вызывающая никаких сомнений речь о том, что Куля и Ташков совершили хищение денежных средств из сейфа общества, а доказывается виновность Кули следующими доказательствами:

— фактом обращения в органы милиции начальника службы безопасности кредитного общества о пропаже денег из сейфа;

— актом документальной ревизии финансово-хозяйственной деятельности, подтверждающим, что деньги действительно пропали;

— актом осмотра места происшествия кредитного обществаи самое вопиющее произволом, было сообщение следователя в качестве доказательств вины Кули показание кассира, которые она никогда на самом деле не сообщала, о том, что ключ от сейфа, откуда пропали деньги, был, якобы, как у Ташкова, так и у Кули.

Эти доказательства были не только нелепы как доказательства, но и просто смехотворны. Доказывать этими фактами виновность Кули в краже денег было равносильно, что доказывать его причастность к убийству президента Кеннеди:

— актом осмотра автомобиля, в котором его убили;

— актом судмедэкспертизы убитого, подтверждающим его смерть.

Вздор! А фальсификация доказательств в виде упоминания в "представлении" несуществующих показаний девочки кассира, что это?!.

Интересно, что ответом суда следователю на такое ходатайство был отказ в аресте Кули, но мотивом отказа послужил аргумент заслуживающий особого внимания: отказать потому что "не в полном объеме изучена личность подозреваемого" (том 2, лист дела 210). И это при том, что в руках судьи в тот момент были два паспорта гражданина Украины Кули П.М., гражданский и заграничный, свидетельство о его рождении, водительские права, трудовая книжка, ряд различных удостоверений, именных разрешений, абонемент в бассейн и т. д., все это было изъято из квартиры, где жил Куля и предоставлено судье в деле. Как это понимать?.. Тем не менее суд продлил срок задержания Кули до десяти дней.

Постановление последовавшие от этого же судьи на такое точно "представление" следователя на десятый день Кулиного задержания, вообще выходило за рамки основ любой системы юриспруденции любой страны мира, во всяком случае систем из ряда развитых и развивающихся стран. Но судье украинской СИСТЕМЫ правосудия, давшему Куле тогда арест, наверное принцип презумпции невиновности был неизвестен или не важен. В мотивировочной части своего решения он открыто утверждает: "…суд, принимая во внимание, что Куля П.М. совершил тяжкое преступление…" (том 2, лист дела 221). Таким образом, такой фразой судья еще до судебного разбирательства по существу выражает недопустимую для него в этом случае твердую уверенность в виновности подозреваемого. Основы правосудия гласят: "никто не может быть признан виновным в совершении преступления иначе как по приговору суда и в соответствии с законом" (ст. 15 УПК Украины). Постановление суда об аресте Кули — это не приговор, и мотивировать это решение тем, что можно утверждать только после приговора — абсурдная предвзятость.

Получалось, что абсурдным при тех событиях было все: и протокол задержания Кули с нелепыми основаниями к этому в виде каких-то непонятных следов преступления на его одежде; и представление об избрании меры пресечения со смешными доказательствами его вины; и постановление суда о продлении срока задержания из-за того, что не в полном объеме изучили якобы личность Кули; и наконец само постановление об аресте с твердой категорически преждевременной убежденностью судьи о виновности подозреваемого. Казалось бы, адвокату работы — целое непаханое поле, во всех перечисленных процессуальных действиях органов МВД, прокуратуры, суда были явно нарушены целый ряд, более десяти статей УПК и Конституции Украины, а также пара статей Европейской Конвенции по правам человека, но никто пахать не собирался — это было не принято, потому что бессмысленно. Сила адвоката в такой СИСТЕМЕ заключалась в его умении наводить коммуникации со служителями Фемиды и в умении входить в доверии к ним, чтобы те не боялись у него брать взятки. А открыто противостоять мнению судьи — значит терять свои коммуникации, и значит напрямую терять свою силу, все… Круг замкнулся, справедливое правосудие на этом заканчивалось.

Но понимание такой фатальности своего положения в сетях такого упрощенно-коммерческого правосудия к Куле пришло гораздо позже. А пока, услышав из уст судьи фразу: "Избрать в отношении Кули Павла Михайловича меру пресечения — заключение под стражу и содержать в СИЗО г. Харькова", Куля не чувствуя себя ни на грамм виновным тихо протестовал и с надеждой смотрел на своего адвоката. Он не понимал еще что происходит по сути и соответственно не понимал кто в этом виноват. Иван? Вряд ли…, мало ли, что он еще мог сказать или скажет? Может он сошел с ума или ему угрожали?.. Следователь и прокурор? Тоже врядли, у них работа такая загружать, обвинять, пытаться урвать, и к этому Куля относился привычно. Адвокат? Тоже не похоже… Сам он бывший следователь, опытный, солидный… Судья?!. Неужели?!.

В голове у Кули был сумбур, а в душе глубочайшая досада от угнетающей действительности. Внешне он выглядел в этот момент спокойно, и даже растерянно, но внутри его душа металась из стороны в сторону, как птица внезапно попавшая в клетку, беспощадно ломая себе крылья о металлическую преграду. Опять создавалось впечатление, что все что происходит, происходит не в его жизни, а неком параллельном мире. Но в какой-то момент, когда какой-то импульс давал понять, что это все все-таки реальность, чувство колоссальной несправедливости, напоминавшее волну огненно-раскаленной магмы, наполняющую грудь, выжигало все живое внутри оставляя после себя только пустоту. В эту минуту он вновь почувствовал странное сдавливание в груди, какое-то неприятное ущемление в районе солнечного сплетения, и на фоне происходящих в его жизни, казалось бы невероятных для его судьбы событий, такой симптом мог означать худший диагноз для Кули — горькую утрату веры, а значит утрату себя.

Вот так, совершенно того не ожидая, Кулин фрегат, получив мощнейший удар в спину, потерял возможность удерживать свой скоростной режим, и приняв абордажный бой, проиграл его. Алчные захватчики, повязав добычу крепкими путами, отбуксировали его на прикол в далекую закрытую гавань…

 

Глава IX "Закрытая гавань — СИЗО"

Наверное, всем, кому как Куле довелось до отъезда в тюрьму (СИЗО) провести десять суток сначала на ИВСе, пришлось там наслушаться от уже бывалых сокамерников о СИЗО разных историй, в том числе и страшных. Тюрьма или следственный изолятор, или как в песне Круга "Централ" — это разные названия одного и того же заведения, которое является частью той же СИСТЕМЫ, выполняющей функцию кроме пересылочного транзитного пункта, постоянно идущих в разные места потоков этапированных зэков, еще и функцию содержания там людей, находящихся под досудебным следствием до момента вступления приговора в силу. По правильной и логичной идее, и по писанному закону, весь этот период времени, пока человек не признан судом виновным по приговору набравшим силу, он гипотетически может быть оправдан, а значит и пребывание его здесь, на этом этапе должно происходить в условиях близких к тем, которые у человека были или могли быть на свободе. Любой, кто бывал в СИЗО любого города бывшего СССР и в любые времена, такому положению закона может только улыбнуться от того, что эта норма никогда и нигде не выполнялась, и даже не стремилась к ее выполнению. По той же идее существования следственных изоляторов предполагалось, что за кратчайший срок, как это регламентировано УПК Украины о сроках работы судов, после завершения досудебного расследования дела предусматривалось прохождение судебного следствия, а далее все — человек, получив статус осужденного, уезжает из СИЗО в исправительно-трудовую колонию (ИТК) отбывать свое наказание в соответствии с этим приговором.

Но так происходило далеко не всегда, особенно последние 15–20 лет. Эти последние, или наоборот первоначальные, если говорить о независимой Украине времена, когда СИСТЕМА окончательно вкусила силу своей безнаказанности, она не торопилась с отработкой попавшего в ее жернова материала. Очень часто, когда уголовное дело было не простым с несколькими эпизодами, с несколькими обвинениями, но сшитое непрофессионально белыми нитками, а обвиняемые не соглашаясь с обвинением, имели активную противостоящую позицию и оспаривали решение судов, опираясь на свои логичные доводы, СИСТЕМА запускала метод "круговорота дела".

Обжалованный нелепый и бредовый приговор первой инстанции, поступив на рассмотрение в апелляционную инстанцию, не имея оснований для подтверждения осуждения, в таких случаях очень часто возвращался обратно в прокуратуру на дополнительное следствие (д/с). Даже если апелляционный суд и решался по каким-то причинам на оставление такого бредового приговора первой инстанции в силе, то теперь уже третья, кассационная инстанция, при наличии обоснованного ярого сопротивления, уже теперь осужденного, в большинстве случаев отправляла дело на тот же д/с или в ту же прокуратуру, или в какую-нибудь предшествующую по закону инстанцию. Таким образом, круг правосудия замыкался и сшитое дело, возвращаясь к своему автору на следственный этап, выходило на старт нового круга правосудия. Так это колесо крутилось, делая при этом иногда по нескольку полных оборотов доходя от первой до третьей инстанции и опять возвращаясь на старт, до того момента, пока сопротивляться, попавшему в этот омут, пропадал всякий смысл. Ближе ко дню окончания срока наказания, попавшемуся было уже проще согласиться с обвинением и идти на свободу по предоставляемому осужденному праву условно-досрочного освобождения (УДО).

Поэтому, в свете описанных обстоятельств некоторым людям приходилось сидеть в СИЗО долгие годы до 9-10 лет, а просидеть в тесной накуренной комнате с возможностью увидеть небо только раз в сутки на один час в течении десяти лет, и при этом живя в условиях постоянной неопределенности, хоть и с эфемерной, но с надеждой — это пытка, которая будет по сильнее, чем курящий слоник, особенно если учесть, что половина этих замученных реально являются или невиновными вообще, или виновными, но не в той мере, которую определила такая безжалостная СИСТЕМА.

Учитывая описанные реалии, в складывающихся благодаря им условиях, роль такого заведения как СИЗО во всей системе пенитенциарной службы была высокой, а жизнь в ней насыщенной и не без описываемых бывалыми страшилок. Но Кулю эти истории особо не зацепили. Сначала до последнего дня, когда суд вынес решение закрыть его, он был почти уверен, что до СИЗО в его случае дело не дойдет, а потом, после услышанного вердикта, с появлением в душе безжизненной пустыни, там не выживал даже страх. После зверски несправедливого распоряжения его судьбой, Куля был безразличен ко всему. Он ехал в Харьковский централ без внутренних переживаний и без внешних эмоций, не задумываясь о том, что его там ждет.

Но зато СИЗО уже давно ждало Кулю. И хотя к этому времени, благодаря демократическому вздоху, который Украина успела сделать за время президентства Ющенко, многие, давно укореневшие пороки такого заведения немного поломались, некоторые из них все же еще какое-то время оставались, хотя и потеряли в силе. Так называемые пресс-хаты в тюрьме, которые раньше служили СИСТЕМЕ одним из инструментов по добыче доказательств по нескладывающемуся делу функционирующие по принципу пресса, выдавливающего из клиента нужные показания, к этому времени в основной массе уже трансформировались по инерции просто в коммерческий инструмент по добыче просто денег.

Когда еще десять дней назад Кулю официально задержали только по подозрению — об этом было сообщено в новостях по многим телеканалам, и уже на следующий день в одной из камер СИЗО знали наверняка, что если этот "банкир" все-таки не порешает с мерой пресечения и заедет в СИЗО, то распределен он будет именно в эту камеру. Здесь для всех Куля воспринимался этаким золотым теленком, с которого получить как с коммерца, т. е. погреть руки на богатеньком предпринимателе, было святое дело.

Впрочем, ничего нового, все как и на свободе, но только методы диктуемые обстоятельствами, немного другие. Когда Куля зашле в камеру больше похожую на достойное студенческое жилище, чем на тюремную хату с мягким уголком, декоративной пальмой, большим телевизором, отдельным от общего помещения санузлом, выложенным качественной керамической плиткой и с унитазом, он среди восьми незнакомых лиц увидел одно хорошо знакомое, и очень удивился. Это был его друг, гражданин Вьетнама с русифицированным именем Леня, который стал другом потому что уже давно был его клиентом-заемщиком финансирующимся у Кули для группы своих земляков промышляющих на оптовом рынке Харькова. Леня был очень хороший человек честный, порядочный, дисциплинированный, а как Кулин заемщик он был идеальным и можно сказать эталонным клиентом. И пока его тоже по полному беспределу не закрыли еще в начале лета на почве противоречий у него внутри своей Вьетнамской диаспоры, Леня уверенно занимал в списке Кули первое место по дисциплинированности и пунктуальности исполнения своих обязательств как заемщика. В одно время он настолько вошел в доверие к Куле, что тот однажды не подстраховываясь выдал ему на сутки наличных денег на сумму шестьсот тысяч гривен, более ста тысяч долларов по курсу тех дней, для производства им рекредитации своих кредитов в различных банках. Это был один из самых спокойных и приятных примеров Кулиного краткосрочного кредитного проекта, при котором он за день заработал десять тысяч долларов, выручая еще при этом и своего вьетнамского друга.

Увидев Леню, искренне и по хорошему радующегося лицезрению друга, у Кули у самого впервые за последние два дня появилась положительная эмоция. Вся хата встретила его спокойно и дружественно, но уже через пятнадцать минут Леня, рискуя самому нарваться на неприятности, незаметно сунул Куле в руку маленькую бумажечку. Это была записка, которую было очень трудно прочитать, так как она была написана вьетнамцем на очень ломаном русском языке наверняка в спешке и в состоянии сильного волнения, но общий ее смысл Куля уловил: "Будь осторожен…" И эта Лёнина записка, и очень скорое проявление настоящего отношения к нему далеко не с дружеской стороны некоторых отдельных сокамерников, оказали для Кули одну положительную услугу. Вызвав естественное чувство страха, зацепив еще у живой души струны инстинкта самосохранения, эти обстоятельства, как ударом разряда дифибрилятора вдохнули обратно в него жизнь.

Куля прожил в этой камере почти три недели и конечно относительно жизни — это очень мало, но именно такие дни относятся к категории, которая не теряется и не затирается в памяти во всей массе остальных дней. И хотя стыдиться ему было нечего, вспоминать этот период Куля не любил. И если бы ему довелось заехать в ту хату, в смысле в камеру, при тех же обстоятельствах, но уже с тем багажом, который он приобрел позже, проживая здесь в тюрьме, его поведение было бы конечно немного другим. В данном случае речь идет скорее всего нечто о том, о чем в своей песне "Я не люблю", говорил Владимир Высоцкий, когда пел: "… я не люблю себя, когда я трушу…" Бывает, когда человек просто испытывает страх, пугается, а бывает когда он поддается ему, оказываясь в какой-то момент то ли с непривычки, то ли по еще какой-то причине, слабее его. Вот проявление таких моментов, которые наверняка бывают в жизни каждого человека, по сути скорее всего и есть трусость, и вспоминать их неприятно наверное никому. Но одно дело, когда кому-то не хочется вспоминать лишь некоторые моменты его жизни, и совсем другое дело, когда кому-то не хочется вспоминать половину жизни…

Те люди, которые хотели здесь, в пресс-хате на Куле немного заработать, умственным развитием особо не блестали, но даже на примитивном уровне воспользовавшись тем, что человек впервые попадает в такие условия и не знает сути происходящих событий, применить несколько психологических приемов в своих меркантильных целях, могли. А так же, конечно могли применить кое-что и из разряда приемов физического воздействия. Вообщем, развести Кулю на какие-то деньги у них получилось, в том числе и путем впаривания ему чего-то из тюремных услуг, что на самом деле стоило гораздо дешевле. Прожив с этим дифибрилятором здесь около 20-ти дней, уехав из прессов, у Кули впервые за долгое время получилось спокойно выспаться, без тревоги и без постоянного внутреннего напряжения. В новой, в смысле в другой камере, ему с контингентом можно сказать повезло. Здесь в ответе за хатой был совершенно адекватный парень с высшим педагогическим образованием по физической культуре, и хотя обвинялся он в тяжелой разбойной статье, на самом деле разбойником он не был, во всяком случае теперь, отсидев уже в СИЗО более пяти лет. Будучи Куле почти ровесником, младше всего на несколько лет, он сильно напомнил ему его школьного учителя по физ-ре, Юрия Николаевича по негласной кличке среди учеников — Кич, но не внешне, а по сути. Просто он так же как и Кич мог хорошо играть в любую спортивную игру будь это игра с мячом или с шайбой, то ли это были шахматы или шашки, а кроме этого Жека, так звали его нового знакомого, хорошо умел и бороться, и боксировать, и всему этому, к тому же, он мог научить, вообщем не сокамерник, а клад для Кули, настоящий дипломированный педагог-физрук, который и в теоретическом плане мог объяснить что к чему, и в практическом мог показать, как правильно это должно выглядеть. Получив такую уникальную возможность с таким сокамерником поднатаскаться в той области, где как недавно выяснилось у Кули был определенный пробел, он за пару месяцев подлечив свои посчитанные в прессах ребра, рьяно занялся воспитанием в себе сильного духа и здорового тела под чутким руководством можно сказать личного тренера. Мотивация для этих шагов была обеспечена мощная. Что бы не случилось в будущем, Куля больше не был намерен переживать таких минут, о которых потом не хотелось бы вспоминать. Настойчиво и методично, под зорким присмотром наставника, вырабатывая у себя правильную технику нанесения ударов руками, иногда разбивая кулаки одетые в обыкновенные шерстяные перчатки до крови, Куля готовил себя к войне, где самым главным вероятным врагом был его собственный страх, а на тех кто его совсем недавно прессовал и выкруживал на деньги, зла не стало уже очень скоро, в конце концов все действительно было по честному и ничего личного…

Таким образом втянувшись практически с самого начала заезда в тюрьму в активный, спортивный образ жизни, и подсев в последствии на него как на наркотик, Куля так и остался пребывать в таком режиме, с пробежками по маленькому прогулочному дворику СИЗО, с так называемом тюремным волейболом, с брусьями и турником, с ежедневным купанием в холодной воде до самого окончания своей отсидки. Но кроме физиологической составляющей, у такого режима жизни был еще и очень сильный психологический аспект. Получая впредь регулярно со свободы, куда душа так стремилась, только шквал психологических ударов по ней, в виде различного рода разочарований, эпизодов потери веры и раздавливания надежд, элементарная физическая нагрузка в буквальном смысле спасала Куле жизнь, отвлекая и рассеивая внимание, и отводя таким образом саморазрушающую силу темной энергии от сердца в мышцы.

Уже, пока Куля проходил курс адаптации в СИЗО в надежде на помощь от своих партнеров и друзей, от тех на кого он в этом надеялся больше всего, вместо помощи пришла новость поражающая больше всего. Воспользовавшись тем, что с Кулей какое-то первое время не было связи, Лекс, встретившись под предлогом предоставления помощи с растерянной от невероятных обстоятельств Ириной, женой Кули, предложил ей подписать документ, передающий право аренды участка в Крыму другому юридическому лицу. Ирина отказала, сославшись на то, что не может такого сделать без распоряжения на то ее мужа. Столкнувшись с такой твердой позицией Ирины, торопясь в опасении прогавить подходящий момент урвать в наглую чужой сладкий пирог целиком, Лекс не раздумывая прибегнул к радикальному методу. Не смотря на то, что он за все это время общения с Кулей, за время борьбы за Крымский участок стал не просто другом ему, а еще и другом всей семьи, Лекс не моргнув глазом пообещал Ирине для начала сжечь ей машину, если она не сделает так, как он ей настоятельно рекомендует. Буквально опешив от таких слов от "друга" мужа, а кто такой Лекс на самом деле Ирина знала, она со слезами страха на глазах подписала все, что он потребовал.

Ирина, почувствовав дикое одиночество, т. е. полное одиночество в таком, ранее ей неведомом диком мире, где вчера еще казалось бы хорошие люди, сегодня, так запросто показывали свой истинный волчий оскал, от которого буквально веяло ужасом, была очень напугана. Мало того, что ее муж, ее надежда и опора семьи, ее каменная стена всех внешних невзгод, внезапно и непредвиденно сам оказался в ситуации, когда нуждался в помощи, так теперь ко всему еще и над ней с ее ребенком нависла угроза… Естественно, как женщина и как мать, защищая свое дитя, она выполнила требования Лекса, и Куля, узнав вскоре об этом, не смог ее ни в чем обвинить и упрекнуть. Слушая в постфактуме эту душераздирающую историю от любимой по телефону из тюрьмы, которая пересказывала в деталях всю встречу и разговор с Лексом, виноватым, а точнее извинительным тоном в слезах, страхе и обиде, Куля был в ярости и в отчаянии до безумия. Самое родное и дорогое, что у него было, подверглось опасности и вражеской атаке. Его девочки очень нуждались в нем, в папе и в муже, а он ничего не мог предпринять, и никак не мог им помочь. Ощущение собственной беспомощности резало грудь на куски. Он попытался дозвониться до Лекса, до Африки, но все было тщетно, да вообще-то и логично. После того, что Лекс сделал с Ириной на словах ему Куле добавить было конечно нечего, и тот, и другой из Кулиного кругозора просто пропали. Но душевная боль от подлого предательства Лекса была всего лишь каплей в море тех эмоций, которые вызвало чувство собственной беспомощности. Переживать страдания своих близких и опасность своих детей, их матери на расстоянии, и не иметь возможности при этом что-либо предпринимать — это было высшей пыткой для Кули. Он действительно впервые в жизни переживал такой шквал раздирающих душу чувств, и даже благодарил бога, что менты еще не дошли до того, чтобы использовать подобный прием в своих собственных, шкурных интересах. Это было как сто курящих слоников одновременно, и выдержать такое было бы не реально живому человеку. Ирина плакала и извинялась в трубку телефона за то, что она испугалась, а Куля в свою очередь со слезами на глазах, до крови кусая свои кулаки, изивнялся сам, за то, что подставил ее под удар, за то, что не смог ее защитить, когда это стало необходимо, а еще пытался ее хоть как-то успокоить, не имея возможности даже ее обнять… И видит бог, тогда Куля, только что узнавший о том, что его, его же друг и партнер цинично и хладнокровно ограбил, не думал об этом. В эти минуты, готовый от рвущей сердце досады лезть на стену, он сам бы добровольно отдал целое состояние только за одну возможность дотронуться до своей жены, любимой, желанной и единственной. Так как сейчас, еще никогда и не с одной женщиной в его жизни, ему не хотелось прижать Ирину к себе, укрыть своей спиной и защитить ее. Трудно было описать тот спектр, тот ураган эмоций и чувств внутри Кули, от буйства которых хотелось кричать, рвать, биться головой о стену… и на характерное неприятное сдавливание внутри грудной клетки, где-то в районе солнечного сплетения, уже никто не обращал внимания. Этот гнев несправедливости, опять выжигающий Кулю изнутри, постепенно теперь становился его постоянным спутником.

Уже только на следующий день, кое-как пережив ночь и дождавшись хоть мало-мальского отхода огненной волны, Куля задумался об остальных аспектах произошедшего с ним события. И опять не сам факт предательства Лекса, и не потеря им целого коммерческого проекта, в который он вложил более 2-х лет жизни, и от которого намеревался хорошо заработать, вновь поднимала в душе у Кули волну горечи. Не смотря ни на что, до этого момента у него не умирала надежда на то, что в очень скором будущем все-таки получится восстановить справедливость и обрести свободу. А если так, тогда у него появятся прежние кризисные проблемы с деньгами вкладчиков, которые он намеревался до этого решать с помощью этого проекта. Но теперь, когда он был изолирован, а некоторые волки в овечьей шкуре воспользовавшись моментом показали свое истинное обличие скинув шкуры, Кулины планы отдать деньги их хозяевам оказались под бо-о-льшим вопросом. А если так, тогда все становилось предельно плохо. Если Лекс успеет замести следы с Кулиным проектом по Крымскому землеотводу, то ни Куле, ни Вампиногову и его гоп-компании никогда не рассчитаться с кредитным обществом по своим спискам кредитов. Куля хоть как-то мог еще отстреляться за свою часть остальными своими активами, а вот Вампиногов с Швалько и Клюковым точно при таких раскладах оставались вечными должниками, а учитывая что их сумма займа к этому времени была уже давно за критической чертой, ситуация образовалась катастрофичной, нужно было срочно что-то предпринимать… В пылу полета мысли, забывшись и немного оторвавшись от реальности на полном автомате, Куля стал раскручивать проблему в своей голове. То что сделала Ирина под давлением Лекса имело юридическую составляющую, а такие вещи, если не затягивать во времени, иногда можно было переиграть в юридической игре, аннулировав эту самую юридическую силу того документа, который она подписала. Лекса Куля не боялся, он знал несколько его уязвимых мест и видел свои ответные шаги в случае возникновения необходимости проведения контратаки, причем в своем арсенале Куля увидел возможные свои меры даже против Африки, хотя был почти уверен, Африканец открыто с Кулей играть в такие игры не станет, уж очень они получались грязные для его белых перчаток, а кроме того уж очень близко он знакомил когда-то его со своим арсеналом генералов. В какой-то момент своих раздумий на долю секунды у Кули екнуло сердце от ощущения потенциальной удачи в предстоящем сражении, но тут же эта искра надежды безнадежно погасла, он забыл, что находиться в тюрьме, а это обстоятельство однозначно исключало какие-то противодействия Лексовской выходке. Во-первых, из тюрьмы все только что придуманное было архисложно в реальном исполнении, и для полноты и свободы его маневров на этом фронте, ему прежде самому нужна была свобода, а во-вторых, пока он в тюрьме, его семья была беззащитна, а больше Куля не мог себе позволить рисковать Ириной и дочерью — это даже не обсуждалось.

В разгаре этих терзаний на ряду со старыми вопросами отложившимися в голове накануне, у Кули вдруг возникла версия, а не Лекс ли тот человек, который стоял за Ташковым? Уж очень все в жилу выходило. Если Лексу очень захотелось завладеть Кулиным договором, то сделать это можно было только убрав или изолировав его, иначе никак. Причем на долгий срок изоляции для этого не требовалось, достаточно было одного месяца при удачном стечении обстоятельств, чтобы достичь в этом деле точки невозврата. Ивана запугать Лексу не составило бы большого труда, ментов купить тоже не сложно, тем более за украденные деньги, но был ведь еще и судья, который не мог не понимать реальной и прозрачной ситуации, если он не полный идиот. С одной стороны все просто, а с другой получается, что не так уж легко. Слишком много получалось участников дела с такой целью, да и для Лекса и его соображалки планка такой задачки была высоковата. С Иваном он был знаком по касательной, виделись пару раз мимолетно в офисе, когда Лекс заскакивал в гости, но при более плотном общении их было трудно представить, особенно если учесть оседлость Ивана в Харькове, а Лекса в Киеве.

Вообщем версия о том, что Лекс был сценаристом Кулиного заточения не везде сходилась в четкую картинку, но версией оставалась. Ясно было одно, ему срочно нужно было выходить из тюрьмы, чтобы спасти деньги вкладчиков и себя за компанию. Но чтобы выйти, кроме того что нужны были деньги, еще со слов адвоката, нужен был теперь и подходящий момент, когда согласно процессуальному кодексу наступит граничный срок и будет подводиться в деле какой-то итог, то ли окончание следствия, то ли постановление суда о его продлении и т. д., а ближайший такой превал светился Куле теперь только через два месяца со дня ареста. Получалось, что два месяца сидеть придется однозначно, как ни крути.

Согласно УПК Украины содержание под стражей во время досудебного расследования не должно продолжаться более двух месяцев, но в случае если в этот срок расследование дела закончить невозможно, то он может быть продлен до четырех месяцев, далее до девяти, и еще далее до восемнадцати месяцев. Больше этого срока под досудебным следствием и одновременно под стражей по закону держать человека было нельзя.

До окончания первого граничного срока Куля еще жил реальной надеждой и твердо верил, что ситуация вот-вот выпрямится, что менты за это время подуспокоятся, угомонят свой разбушевавшийся аппетит и согласятся на более реальный и приземленный вариант компромисса. Какой им был теперь смысл просто так держать его в тюрьме, если участка у него уже нет, деньги тоже Иван скорее всего добровольно отдал, так что по-бесится СИСТЕМА, размышлял тогда так Куля, да и выплюнет его, как отработку за какие-нибудь двадцать-тридцать тысяч убитых енотов. Но произошло опять нечто от чего у Кули отвисла челюсть и подкосились ноги.

За первые месяцы следствия выяснилось, что хищение денег одной кражей наличности из сейфа дело не ограничивалось. Оказалось, что уже давно деньги регулярно присваивались кем-то, кто выдавал их якобы в кредит оформленный на подставное лицо. Подложный кредитный договор оформлялся на лицо, паспортные данные которого брались из архива сведений о вкладчиках. От их же лица подделывалась подпись на договоре и на бухгалтерской первичной документации, которая служила свидетельством того, что деньги им якобы получены. На самом же деле деньги присваивались тем, кто все эти документы мастырил. Первая же экспертиза показала, что подделка принадлежит руке Ташкова Ивана, и на первом же допросе тот сообщил следствию, что грешен, но оформлял подлог, якобы по приказу Кули Павла, и все пропавшие таким образом деньги он отдавал якобы тоже ему.

Такое положение дел теперь конечно Кулю не особо удивило, но сама новость о пропаже денег в гораздо большем объеме чем предполагалось изначально, ошеломила неимоверно. Поверить в то, что его Иван был способен на такое он никак не мог. Анализируя новость Куля отметил, что время когда Иван впервые был замечен в тихих запоях совпадает примерно по времени с первыми оформленными им подложными договорами. Если предположить то, что скорее всего так и было, что пил он не от счастья, а скорее с горя, можно было сделать вывод, зная Ивана, о наличии вынужденности его к подобным выходкам. Наверняка к таким шагам его вынуждали какие-то сложные обстоятельства. Уже точно теперь исключалось причастие Лекса к этой заворушке, так как он появился у них на горизонте позже, чем Иван начал своевольничать, но прежняя версия о том, что кто-то задумал эту авантюру давно, и использовал Ивана как инструмент, теперь складывалась в четкую картинку.

Когда подозреваемых подельников для проведения следственных действий вывозили из СИЗО на ИВС, по пути у них предоставлялась возможность при желании перекинуться парой-тройкой фраз, но Иван глухо молчал и никак не реагировал на Кулины зазывания. Со стороны создавалось впечатление будто это Куля сдал и предал старинного друга Ивана, а не наоборот. А Куле очень хотелось понять кто же автор такого зловещего представления. Думая на этот счет о Киевских своих партнерах, что приходило в голову в первую очередь, у него не сходились некоторые другие события, произошедшие с ними в этот период, да и уровень затеи был высоковат для тамошних умов.

Вообщем, как бы там не было, но ситуация очень сильно ухудшилась, а проблема у Кули соответственно углубилась. Не имея на него ничего кроме показаний подельника Ташкова, следователь, будучи то ли по слабости ума по-ослиному упертым, то ли по заданию начальства и прокурора, был тем не менее уверен, что Куля причастен ко всем хищениям, и поэтому пока шло следствие и выявлялся весь объем ущерба, шансов на предметный разговор о свободе практически не было. И очень скоро Куле самому пришлось удостовериться в патовости его положения.

В какой-то из дней этого активного периода досудебного следствия, Кулю в срочном порядке в отдельной частной машине, нарушая все инструкции транспортировки заключенных, привезли прямо в расположение ОБОПа. Причиной такому авральному ходу послужило то, что следователи нашли в массе Кулиных личных документов договор аренды им банковской ячейки в одном из банков Харькова. Куля использовал эту ячейку для хранения там иногда образовывающегося сверхлимита кассы общества, чтобы не тратиться на эту операцию в банке совершая ее там официальным путем. Так было делать удобнее и в практическом плане, и с точки зрения понижения внутренних затрат, гораздо экономичнее. Но оперативники, обнаружив этот документ, нарисовали себе в своих мечтах совершенно другую картину. Они почему-то решили, что Куля, украв и присвоив деньги кредитного общества, спрятал их в этой ячейке в надежде, что так будет надежнее и никто ни о чем не догадается.

— Паша, сейчас поедем в банк, ты зайдешь в отдел сейфа самостоятельно и заберешь от туда все деньги, — объясняли они свой план. — А потом мы здесь в кабинете поделим их поровну, по-честному, обещаем!..

Резон этого предложения с их точки зрения был в том, что Куле будет выгоднее получить половину украденного, чем терять все при организации официального обыска, которому теперь быть, было неминуемо. Куля понял суть предложения, но сейф был пуст, и это был факт, но он загорелся предметностью диалога без посредников, и вполне серьезно предложил вместо денег, за отсутствием таковых, на выбор любой свой объект недостроя из строительного сектора своего бизнеса. Он сообщил о готовности переписать любой свой объект недвижимости стоимостью минимум сто тысяч долларов на их человека взамен на подписку о невыезде. После поступления такого предложения ответ на него затянулся почти на весь день, раздумья СИСТЕМЫ длились более четырех часов и было видно, что подход к вопросу со стороны следственно-оперативной группы был основательным, но наверное что-то прокуратуре не понравилось и сделка не состоялась. Никто не захотел компрометировать себя и возиться с Кулиной недвижимостью. Для решения его вопроса нужны были только наличные безликие деньги. А их не было, и продать что-то было уже не реально из-за наложенного ареста на все что за ним числилось.

Интересным образом все-таки устроен человек. С самого первого дня, когда Кулю обвинили и посадили за решетку, он не переставал внутренне про себя протестовать и душой, и разумом, и сердцем. И только после того, как он лично убедился, что минимум до конца основной части следствия ему придется сидеть, на каком-то уровне с осознанием своей безвыходности, пришло смирение и некоторое успокоение. Но тут же, не смотря ни на что с ходом следствия, которое затянулось на максимально возможные по закону восемнадцать месяцев, с наступлением каждого последующего граничного срока и на четвертый месяц ареста, и на девятый, у Кули самопроизвольно помимо его воли происходил сбой в настроении и в психологическом балансе организма в целом. С одной стороны мозг взывал к спокойствию, ввиду явной безвыходности ситуации, а с другой стороны душа, едва залеченная временем от гематом предыдущих ударов и уже наполненная вновь верой, той самой, которая по Кулиному убеждению давалась каждому человеку с рождения, наперекор сигналам разума неустанно рождала очередную надежду на восстановление справедливости. Куля не чувствовал себя виновным и соответственно не мог смириться с этим клеймом. И каждый раз, когда наступал такой момент, когда гипотетически его вина могла хоть на секунду подвергнуться сомнению, когда душа, как птица в клетке с наступлением оттепели начинала трепыхаться и рваться на волю к жене, к дочери, к матери, в итоге каждый раз получала очередной холодный удар, от которого цвета окружающего мира опять тускнели, запал к жизни затухал и очередная надежда рушилась, а то его место в мире, где его знали свободным человеком, тем временем потихоньку порастало травой. И каждый раз в такие минуты душевного нокдауна, Куле казалось, что он переживает маленькую, медленную смерть. Жизнь по ту сторону решетки ни на секунду не останавливаясь, уносилась без него, а он как выпавший из вагона едущего поезда пассажир, медленно терял себя там, а здесь, по эту сторону не находил… Умирала надежда, терпела крушение вера, пропадала цель, терялся смысл — все уходило, а оставалась только боль, тупая, ноющая, сдавливающая грудь где-то в районе солнечного сплетения, и постепенно становящаяся привычным его спутником жизни.

С того дня, когда он уехал из пресс-хаты, у него появилась возможность звонить на свободу ежедневно, и с женой Ириной он это делал каждый вечер. Но постепенно и эти единственные приятные минуты жизни в тюрьме стали приносить одни расстройства. Со свободы сплошным потоком шли одни новости. Почти все те, кто совсем недавно называл себя другом Куле и компаньоном, когда просили у него денег на развитие бизнеса — почти все отвернулись, сославшись на трудности с наступлением кризиса и отсутствие денег. Читая такие обоснования их позиции между строк, четко просматривался их отказ общения вообще. Тот бизнес Кули, который как-то еще устоял, и который кормил его до кризиса, после его прихода, постепенно разваливался от неправильного менеджмента ввиду отсутствия рядом хозяина. Порядочный и честный заемщик — нефтяник из Херсонской области Дмитрий Викторович, который ввиду своей принципиальности не смотря ни на что мог бы помочь попавшему в беду партнеру, внезапно скоропостижно и загадочно умер. Те ручейки дохода, которые все-таки еще оставались, уже были не в состоянии оплачивать многочисленные Кулины банковские кредиты по установленным договорами графикам. И когда он задумывался о тех проблемах, которые возникнут у него в скором будущем в результате ссоры с банками, элементарная логика в одно мгновенье по своей цепочке уносила Кулино воображение до такого состояния дел, что было просто страшно об этом думать. Представлять Ирину, пребывавшую без работы в декретном отпуске, с дочкой на руках, на улице, без крыши и без пищи, было реально невыносимо.

Отдельными муками проходили разговоры с родителями. Являясь по возрасту уже пенсионерами, они привыкли верить всему тому, что говорит милиция и суд. И естественно новость о том, что их единственный любимый и уже взрослый сын вырос преступником, который позарился на чужое, была для них очень сильным ударом. Защищать себя и реабилитироваться в их глазах по телефону и из тюрьмы, было очень сложно. Как следствие, в скором времени после ареста Михаила Павловича забрала скорая помощь с инфарктом. В ту ночь, когда его накануне забрали в больницу, и когда была очевидна угроза летального исхода, Куля в тюрьме не сомкнул глаз. Он молил бога, чтобы всевышний не забирал у него отца, особенно сейчас, когда сын оказался в тюрьме по ложному и безумному обвинению. Куля, будучи уже и сам отцом, прекрасно понимал, что переживал его отец сейчас, как он вложив в сына всего самого себя, верил в него и гордился им. А тут вдруг, когда казалось бы уже пришло время почивать на лаврах, выясняется, что все то, что создавал и во что верил, оказалось неформат, а его созданию суждено почивать на нарах. Такое пережить и здоровому сердцу тяжело, было ощущение, что от обиды, несправедливости и протеста оно рвется на части по живому. Ко всему всю эту тяжесть переживаний укрепляло и то, что чувство несправедливости вырабатывало большой объем энергии что-то предпринимать, чтоб исправить ситуацию и очистить свое имя, но для этого были отрублены все возможности, и по сути оставалось только ждать. В режиме ожидания, как известно, время тянется еще медленнее, и поэтому страданий от разрушающего воздействия нерастраченной энергии на единицу реального времени выпадало еще больше.

Пребывая в очередной мысленной прострации, лежа на наре и реально смотря в никуда, осматриваясь при этом вокруг себя, Куля с ощущением обжигающей горечи констатировал удивительно быстрый и полный крах своих позиций, ведь еще совсем недавно, возвращаясь из командировки с подписанным договором аренды гектара земли в Крыму, он, казалось пребывал на вершине Эвереста с намерениями хорошо отдохнуть, улучшить свои жилищные условия, поменять машину и т. д. Но не прошло и трех месяцев, как вот он лежит на наре в тюрьме трижды преданный и проданный, его обвиняют черт знает в чем, за что реально получить срок до 12 лет, бизнес разрушен и разворован, долги по кредитам в банках с каждым днем набирают силу цунами, семья на грани нищеты и голода, родители заживо жарятся в закипевшем от стыда масле… Чего еще не хватает в этом списке из того, что плохого может быть с человеком? Все это напоминало ему сценарий к дешевому кино — этакий "Узник замка Иф", продолжение — "Граф Монте Кристо, возвращение на нары".

Он также понимал, что даже если он через месяц и выйдет на свободу, то уже не сможет вернуть всего потерянного за время своей незаконной изоляции, но задумываясь дальше, Куля ловил себя на мысли, что не смотря на невиновность, он уже был готов платить за свою свободу и за справедливость. Так получался своеобразный замкнутый круг. Мало того, что Куле никто не верил, ни следователь, ни суд, ни адвокаты, а положа руку на сердце, ему не до конца верили даже его жена и родители, что же тогда говорить о чужих ему людях?.. А когда он давал понять окружающим, что готов платить за свободу, получалось, что он готов платить за свои грехи, и это со стороны выглядело логично — его вина есть, но он ее просто не признает.

Еще чуть позже Куля готов был уже полностью согласиться и с правилом о том, что если человеку долго говорить, что он такой или сякой, то рано или поздно придет время, когда этот человек неизбежно согласится с этим утверждением, не в зависимости от того нравится ему такой ярлык или нет. Жить в противоречии с миром, какой бы он ни был, который тебя окружает долгое время — это дополнительная сложность и нагрузка, поэтому Куля, не узрев особой такой необходимости, уже очень скоро перестал отрицать и опротестовывать отношение к нему окружающих, как к преступнику. Он не предавал этому значения, так как посчитал, что это всего лишь внешняя его оболочка, которая легко меняется, или при желании вообще ликвидируется, и которая на его внутренний мир, на него как на личность, никак не повлияет, и сломав не переделает его. Но это наверное так бывает только тогда, когда фон постороннего влияния происходит относительно не долго, а если процесс перековки и перестановки продолжается годами, то все, как говориться, течет и все меняется…

Украинская система исполнения наказаний предусматривает в зависимости от личности наказуемого и степени тяжести его деяния, несколько уровней строгости режима его содержания в конечных местах отбывания срока. Приговор — лишение свободы может исполнятся в режиме начиная от "общего", самого легкого по строгости режима, с наименьшими ограничениями, и далее на ужесточение идет "усиленный" режим, далее "строгий", далее "особый", и самым ограниченным и жестоким является "особый ПКТ", где осужденные живут в помещениях камерного типа, которые ограничены пространством камеры с правом всего одной часовой прогулки на свежем воздухе. Куле, совершившему особо тяжкое деяние, но в первый раз, полагался по уголовно-исполнительному закону только "усиленный" режим, но вопреки всему по факту ему довелось отсидеть в СИЗО в строжайшем режиме, таком же как режим ПКТ, практически весь свой срок. Для того, чтобы выжить в таком недобром мире среди обозленных, ожесточенных, зачастую просто обделенных и недалеких людей, в условиях приравненных к режиму высшей степени строгости содержания, как для особо опасных осужденных, чтобы в течении долгих лет жизни, будучи при этом без вины виноватым и находясь в режиме постоянного ожидания хоть какой-то удачи, при всем при этом, и не сойти с ума, приходилось так или иначе притираться, и к месту обитания, и к контингенту, становясь постепенно таким же, как и все окружающие, превращаясь даже незаметно для себя в зверя.

Так, захваченный злыми силами Кулин фрегат, был бесцеремонно и надолго заброшен в концентрационную гавань на переплавку, где когда-то красивый, свободный, благородный и гордый, он медленно и мучительно, огнем, кислотой и прессами превращался в цепного страшного монстра.

 

Глава Х Именем Украины. Приговор для души

Следствие по Кулиному делу шло долго, масштабно, с привлечением множества кадров в следственной группе, с процессом опроса множества потерпевших, свидетелей, с проведением множества экспертиз и т. д. На все движимое и недвижимое имущество, которое хоть как-то по мнению озабоченного следователя имело или могло иметь отношение к Куле, был наложен арест на отчуждение. Парадокс доходил до того, что арестовали даже то имущество, которое Куля приобретал в кредит в банках за банковские деньги. О том, что Ирина подписала по принуждению Лекса документ, уводящий у нее право на аренду земельного участка, никто не знал. Для Кули так и осталось загадкой, как следователю удалось наложить арест даже на то, что принадлежит народу, а ему и то косвенно, было выдано только в аренду. Каким-то образом был наложен арест на арендуемый якобы им земельный участок с видом на "Ласточкино гнездо". Браво! Уже не имея на него видов, Куля даже был рад этому, пусть теперь Лекс попробует с ним что-то сделать…

Допросы, очные ставки шли сплошным потоком. Старший следователь истерично рыл землю проводя расследование, но Куля видел, что все усилия ментов направлены по ложному пути против него, на то, чтобы добыть компромат и доказательства его вины, а реального расхитителя чужой собственности никто так и не искал. Парадокс? Ошибка? Или умышленная акция? Неужели так глупы могут быть наши следователи? Или это очень хитрый преступник попался, прямо гений аферы! А что?! Все сходится: в течении долгого времени спокойно деньги присваивались под видом выдачи подложных договоров, а потом тупо и попросту все стрелки перевелись на Кулю только потому, что он возглавлял наблюдательный совет и имел бизнес, имущество, то есть то, что можно и интересно было забрать, а в крайнем случае им всегда можно было подкрепить главную версию — мол вот оно награбленное! Использование имени Кули было удобно со всех сторон. А для осуществления этой аферы, оказывается, было достаточно всего лишь чтобы Ташков, признавший полностью себя виновным, на вопрос: "Почему ты это сделал?", ответил: "Мне приказал это сделать Павел Куля". Все, теперь Куля виновен, логика железная: с таким же успехом он тоже мог бы, как и Ташков, признать вину, а на аналогичный вопрос перевести стрелки на, например, министра финансов. Интересно, арестовали бы тогда Пензеника, как арестовали его?.. На самом деле, тогда Куле было больше интересно, кто же этот гений аферы?

Во время хода следствия на неоднократных очных ставках не очень понятно для Кули повели себя ряд граждан. "Веселая" гоп-компания, возглавляемая список кредитов "Медиум". Швалько, Вампиногов и Клюков рассказывали черт знает что, вразнобой фантазируя зачем-то, больше усложняя свое положение такими финтами, чем облегчая. Видно было, что люди очень напуганы и однозначно надавлены и обстоятельствами, и конечно допрашивающими, в этом сомнений не было. Результатом таких допросов, как и ожидалось в таких случаях, если отбросить ненужную шелоху, была чистая правда: документы подписывали, кредиты брали, деньгами распоряжались каждый по своему усмотрению, и никто из них ничего, никогда обратно в кассу не возвращал.

Но если в этой компании чувствовался сильный страх, и этим объяснялась некая путаница в показаниях, то в показаниях Мирошко Федора Ильича мутность на очной ставке объяснялась тяжело для Кули. Скорее всего это происходило в связи с нежеланием светить свои доходы, которые были у него в бизнесе, организованном вместе с Кулей, при том что тому приходилось указывать источник своих доходов, чтобы объяснить происхождение своих объектов недвижимости, которые по сути являлись не доходом, а скорее средством производства. Тем не менее существенных противоречий по сути дела при очной ставке не выяснилось, и Федор Ильич говорил на ней в основном тоже только правду. Не имея возможности пообщаться с Ильичем больше, чем того позволяли рамки следственного действия, у Кули почему-то после встречи остался неприятный и тяжелый осадок, но звонить кому-то из них из СИЗО для разговоров по душам, ему не хотелось. После того как он оказался за решеткой, явно почувствовалось качественное изменение отношения этих людей к нему, ощущалось, что они стали сразу чужими, и доверия к ним после этого не было.

К весне уже следующего года расследование перешло в более пассивную стадию и обвиняемых надолго оставили в покое в застенках СИЗО. Тогда, пока их постоянно для допросов привозили в здание ОБОПа, следователь иногда разрешал хоть на пару минут увидиться и поговорить им со своими женами. Для Кули это были минуты настоящего счастья. Увидеть, почувствовать ее запах, прижаться и обнять Ирину, коснуться щекой ее щеки, сейчас такие элементарные мелочи уже казались богатством, а когда-то законная жена превратилась в очень желанную, любимейшую и единственную богиню. В этот период в отношении Кули к Ирине вообще произошли фантастические преобразования. На фоне ощущения собственной вины перед супругой за то, что ей пришлось и приходится переживать, пока он парится на нарах, за то что оставил ее в одиночестве, водрузив на ее плечи все тяжести жизни, в том числе и заботу о нем самом, на фоне длительной разлуки с ней и с неотъемлемой их обоих частью, дочерью Настенькой, без возможности заботиться о них, любоваться ими, Кулино отношение к жене, как к женщине, буквально трансформировалось в нечто, чего он никогда в своей жизни ни к кому не испытывал. Если допустимо называть это любовью, то только с приставкой гипер-, супер-, или сверх-, потому, что это было однозначно больше чем просто чувство. Действительно было очень реалистичное ощущение, будто Ирину оторвали наживо от него, как какую-то часть его тела, оторвали и оставили как есть, а открытая кровоточная рана постоянно болела и не заживала. Он давно заметил, что с тех пор, как он на ней женился, его любовь к ней все время усиливалась, но сейчас она казалось достигла апогея, и если усилить ее еще хоть на грамм, то сердце может не выдержать. Когда молодые двадцатилетние сокамерники, глядя на различных красавиц по телевизору, мечтали о них не отрывая похотливого взгляда с экрана, Куля, глядя на них ироничным взглядом, ловил себя на мысли, что если бы ему сейчас предложили на выбор встречу, например с Бьенси или с его Ириной, он не колеблясь выбрал бы однозначно свою жену. И как следствие таких мыслей приходило сожаление, что он не сразу понял свое истинное отношение к ней, не сразу разобрался в том, кем она является для него в этой жизни на самом деле. Сразу захотелось срочно наверстать упущенное, больше выразить свою любовь, носить на руках, лелеять, целовать до потери реальности, усыпать розами и купать в шампанском…, а пока в течении почти полутора года вплоть до начала судебных заседаний, приходилось только мечтать о том, чтобы хотя бы дотронуться до нее.

Расследование закончилось только к осени когда Куля уже "праздновал" свою годовщину пребывания в СИЗО. За это время следственная группа успела настрочить сто девяносто восемь томов дела, где умудрилась обвинить Кулю в ста эпизодах преступных деяний предусмотренных 12-тью статьями уголовного кодекса (УК) Украины. Фантастика! Но это были только цветочки бурной фантазии прокурора, ягодки состояли в том, что к делу пришили третьего обвиняемого, а вернее третью. Ввиду того, что делом занимался Харьковский отдел по борьбе с организованной преступностью (ОБОП), им для оправдания своего существования обязательно нужно было раскрыть в Кулином деле организованную преступную группу (ОПГ), а по закону для этого обязательно должно фигурировать в качестве обвиняемых минимум три человека. А еще наличие в деле ОПГ давала возможность прокурору обвинять фигурантов в преступлениях с максимальной тяжестью, по последним частям всех тяжких статей, где как правило везде появлялась такая дополнительная мера наказания, как конфискация имущества. Именно эта деталь, как выяснилось позже, и была основной задачей всего этого безумного обвинения и целью целого ряда некоторых представителей государственной СИСТЕМЫ, ведь для начала, следуя основному плану, Кулино имущество нужно было у него как-то отобрать. По этой причине следователь, не придумав ничего лучшего, обвинил в тяжких преступлениях девочку-кассира. Особый нонсенс такого обвинения состоял в том, что причастие Кули к хищениям незаконно, но было основано на показаниях соучастника Ташкова, а вот причастие кассирши пришили вообще на ровном месте и личной фантазии. Иван виновность кассира категорически отрицал. Почему следователь выбрал на эту печальную роль третьего для ОПГ именно эту девочку, из как минимум еще троих работниц офиса, выполняющих когда-то ту же функцию кассира, тоже осталось загадкой, а ведь была еще и главный бухгалтер организации…

Ознакомившись с обвинительным заключением по окончанию следствия, обвиняемые приступили к ознакомлению со всеми материалами дела, которое продлилось пол года и ответило на многие имеющиеся у Кули вопросы.

Удивительным по изобретательности завернулся и предстал народу вопрос по кредитам списка "Медиум". Буквально каким-то волшебным способом такие заемщики как Вампиногов, Швалько и Клюков, а так же все их списочные созаемщики, которые оформляли договора и брали деньги для них, якобы для проекта землеотвода, все оказались вдруг потерпевшими. А потерпели они по мнению прокурора от мошеннических действий организованной группы, где Куля был якобы организатором и мозговым руководящим органом, а Ташков и кассир — вспомогательными соучастниками, каждый со своей ролью в достижении одной цели известной каждому участнику группы, как это и полагается по определению ОПГ. Такому развороту этого вопроса очень трудно было дать здравую оценку. Куле в процессе ознакомления с материалами уголовного дела долго было не понятно вообще, на каком основании следователь сделал такое умозаключение? Выходя из показаний того огромного количества допросов, очных ставок всех фигурантов друг с другом, которых к примеру у одного Вампиногова за весь период следствия было более десяти в совокупности, было четко ясно то, что на самом деле: все они деньги брали добровольно, собственноручно расписываясь в первичной бухгалтерской документации, деньгами распоряжались по своему усмотрению в основном отдавая их Швалько, что Швалько правда, не всегда подтверждала. На протяжении всего времени в течении почти 3-х лет ни копейки из взятых денег не возвращали, процентов по кредитам никогда не платили, и регулярно до последнего момента производили рекредитацию взятых когда-то кредитов, оформляемых всегда на один год в ожидании пока произойдет сделка с землеотводом по плану "Медиум". Далее цитата из протокола допроса одного из обозначенных лиц, оказавшихся вдруг потерпевшими: (т. 181 л.д. 64) "…Все взятые мною денежные средства я намеревался погасить из полученных в будущем прибылей. В случае отсутствия необходимых средств, или неудачи проектов, я намерен погашать взятые средства в добровольном порядке в соответствии с законодательством". Узреть при таких обстоятельствах и при таких свидетельских показаниях состав преступления нереально, но как выяснилось для СИСТЕМЫ нет ничего невозможного. Изучая материалы дела по данному эпизоду в хронологическом порядке секрет специального фокуса обнаруживался уже под закат всего хода расследования. Буквально за один день перед подведением итогов были оформлены совершенно одинаковые протоколы допросов всех этих троих граждан, где они в один голос утверждают, далее цитата из одного из протоколов-близнецов: (т. 183 л.д. 120–122) "…Куля П.М. обратился с просьбой снова переоформить кредит на мое имя на 450 тысяч, включающую в себя погашение всех предыдущих взятых мною кредитов. Как он пояснил, ему нужны были деньги для завершения проекта, после чего я подписал договор, но денег не брал…" Опираясь на эти чудо-протоколы с таким их содержанием, прокурор не стесняясь, в обвинительном заключении чудным образом признает заемщиков Вампиногова, Швалько, Клюкова и их созаемщиков, в виде целого списка потерпевшими, которые сугубо по его фантастическому сценарию, получив деньги, якобы передали их Куле в руки на проект землеотвода, а мошенник Куля в составе организованной группы присвоил их. А главным секретом в этом фокусе оказалось то, что совершенно не важным и незамеченным оставался факт того, что во всех материалах дела со стороны этих "потерпевших" утверждений о том, что они хоть гривну когда-то давали Куле, нет не единого слова. Не находя своим безумным обвинениям реальных доказательств, и не имея возможности хоть как-то подтвердить Кулину вину, старший следователь подполковник милиции Понтаренко Раиса Ивановна, банально запугав эту компанию троих заемщиков мифической возможностью оказаться и им там же, где находился Куля, вынудила их подписать эти протоколы допросов, подразумевая ими, что Куля обманным путем используя, якобы, доверие этих граждан, присвоил деньги взятые ими в кредит в кредитном обществе. Это было настолько смешно и наивно, особенно на фоне всех предыдущих показаний, что даже не укладывалось в голове.

— Раиса Ивановна, а как же так получается, что реальные заемщики, набрав кучу денег в кредит, растратив их без моего участия, внезапно становятся потерпевшими от якобы моих каких-то мошеннических действий? — спросил Куля у следователя при подходящем случае.

— Паша, отстань от меня с такими вопросами. Меня в прокуратуре достали, а теперь еще и ты начинаешь… Будешь в суде — там и разваливай, а мне уже все равно, как сказали, так я и сделала.

Еще интереснее и загадочнее обстояли дела с показаниями Мирошко Федора Ильича. Ознакамливаясь с материалами дела, касающимися его, Куля опять почувствовал уже привычный в последнее время предательский удар в спину. Похоже он нашел ответ на давно интересующий его вопрос: Кто стоял за действиями Ивана? И чей сценарий тот отыгрывал? Являясь одним из основных заемщиков, компаньоном, членом наблюдательного совета, вообщем лицом, которому в какой-то мере оказывают доверие, он скорее всего каким-то образом зацепив Ивана за крючок, воспользовался ситуацией и доил председателя правления как хотел, вынуждая его фальсифицировать документацию и выдавать ему кредиты, оформленные на подставных лиц, долгое время вплоть до наступления кризиса. Один он стоял за всем этим или еще с кем-то из Киевских, было не понятно, но Куля нашел в показаниях Мирошко информацию, которая для него стала новостью. Оказывается Федор Ильич был давно знаком с его киевским бывшим партнером, но зачем-то все это время скрывал этот факт от Кули. Все получилось как в пословице: "в тихом омуте черти водятся". Скорее всего никакой гениальности в этой афере не было, просто Мирошко, вклинившись в трудовые отношения Ивана с Киевом, и взяв его на чем-то за "орехи", однажды вовремя воспользовался подвернувшейся возможностью, а дальнейшее было делом техники. "Ах Ваня, Ваня!.. На чем же ты попался? Почему сразу мне все не рассказал? Чем же тебя так запугали?" — думал с сожалением Куля, будучи уже на 99 % уверенным, что примерно все так и было. Уверенности добавлял еще один протокол, в показаниях которого Мирошко откровенно без видимой надобности обливал ложной грязью Кулю с ног до головы, придумывая на ходу всякие бестолковые небылицы, пытаясь как-то, хотя бы косвенно подтвердить оговор Ивана. А самым нелепым утверждением было то, что Куля якобы пытался убить Мирошко, угрожая ему открыто, употребив много алкоголя. Бред… Все эти показания вреда Куле не приносили, а остальные вообще отображали голую правду, которая только подтверждала его показания и соответственно его невиновность. Таким образом все видимые шаги бывшего компаньона умом, прозорливостью и продуманностью не отличались, но в итоге он оставался с украденными руками Ивана деньгами на свободе, а Куля с Иваном уже второй год сидели в тюрьме… Гениально!

Но обдумывая ситуацию с Мирошко уже в сто первый раз, анализируя все в деталях и пытаясь определить свои проигрышные шаги, Куля все больше убеждался в "гениальности", но ни Мирошко, и не киевских партнеров, а украинской СИСТЕМЫ. Вдумываясь в суть ее возможностей и принцип действия глубже, становилось не просто страшно, а жутко, точно также, как было не по себе, когда читал о временах Сталинских репрессий. Как тогда в 30-е годы, как СИСТЕМЕ НКВД хотелось, так обстоятельства и поворачивались, приобретая нужный ей цвет и форму, так и сегодня, как прокуратуре хотелось "загрузить" человека обвинениями, так она и делала, не особо беспокоясь об изысканности подачи мысли при этом и четкости логики, а уж о законности ее действий, вообще речи не было, как сказала следователь: "…в суде разбирайся…" Куля вспомнил, как Жиглов из фильма "Место встречи изменить нельзя" ловко и искуссно подбросил карманнику Кирпичу в карман украденный им кошелек. В наше время так действовать по добыче доказательств и улик уже наверное и не умеют. Сегодня реальные доказательства уже не нужны. Впоймали первого попавшегося человека вполне возможно добропорядочного налогоплательщика с хоть какими-то ресурсами, сочинили о нем нехитрую историю, и все — дальше дело идет в суд… Сегодняшняя милиция считает, что на этом их функция выполнена, и заработная плата из кармана этого же налогоплательщика отработана.

Позиция адвоката, кстати, тоже была аналогичной: "Павел, да не обращай внимания ты на эти побочные обвинения (это он так обозвался об эпизодах мошенничества по землеотводу), они в суде развалятся в любом случае…"

"Странное положение дел", — думал Куля глядя на такое отношение всех к обвинению. Вырисовывалась четкая картина того, что у прокуратуры была задача одна — как можно больше навесить на него дохлых крыс, чтобы потом, в суде СИСТЕМЕ было больше возможности за их снятие требовать с него денег. Все сходилось к одному — бизнес и ничего личного, а суд, получалось был тем местом, где и проходили эти торги по крысам, почти как на аукционе "Sotheby" s". А то, что настоящему преступнику все сошло с рук при таких раскладах — ерунда, это никого не интересующие издержки, значит ему повезло.

И опять странное чувство охватывало Кулю пока он размышлял на эту тему. С одной стороны он не видел в действиях организатора аферы многоходового шахматного просчета, а с другой стороны, то как следствие уверено шло по ложному следу, тоже поражало. Почему Ивану верили, а ему нет? Разве только потому, что Иван перевел стрелки на Кулю, а тот в свою очередь никуда не указал? Ведь не может так сильно ошибаться сразу столько народа: следственная группа, прокуратура, судьи… И рассчитывать на это изначально, планируя всю аферу, тоже очень наивно. Вариант того, что настоящий преступник купил сразу всю СИСТЕМУ, чтоб от него отстали, Куля тоже отбрасывал, как нереальный… Тогда что это? Оставался вариант только фантастического везения у настоящего преступника, или немного не так — фантастического невезения Кули. Опять возникало то подзабытое ощущение, что какие-то сверхъестественные силы, которые когда-то сохранили его в смертельном для Гвоздикова Сани ДТП, преследуя свою неведомую цель, обставляли события вокруг него так, как это было им угодно в соответствии со своими планами по давно написанному сценарию. Это этот загадочный, мистический сценарист разъединил их с Саней, оставив Кулю в одиночестве, это он все время вел его по лабиринту без возможности выбора, это он устроил кризис, это он закрыл глаза и помутил разум следовательше, обеспечив таким образом мистическое везение настоящему аферисту и преступнику… В итоге возникал логичный вопрос: зачем это все? Какова конечная цель и его роль в этом сценарии? Тогда ответы на все эти вопросы оставались пока еще неизвестными…

Продолжая ознакамливаться с материалами дела со 198-ю томами, Куля не переставал поражаться щедрости фантазии следователя, которая кроме того, что обвинила его в присвоении денег, используя служебное положение, уличила его еще и в злоупотреблении этими полномочиями, в краже, в подделке документов, служебном подлоге, мошенничестве, ложном вызове милиции, а также в легализации средств, полученных преступным путем через приобретение, якобы, им ряда известных объектов недостроенного и готового имущества. Обоснованием таких обвинений официально послужили факты пропажи денег и факт наличия у Кули его имущества, а доказательством — показания Ташкова, который утверждал, что все преступные деяния: оформление подложных документов, подделку подписей, получение по подложным документам наличности в кассе, он производил лично, выполняя распоряжение Кули, а так же отдавал все деньги ему, и куда тот их потом тратил, он якобы не знает. Все — это вкратце вся информация, которую неугомонная следственная группа умудрилась растянуть приблизительно на шестидесяти тысячах страницах дела, а по поводу того, что на основании этих обстоятельств и таких доказательств его не имели права даже задерживать более чем на трое суток, а теперь пытаются засадить на срок до двенадцати лет, уже никто не заморачивался. Теперь все в один голос кивали на суд и говорили, чтоб готовил деньги туда.

С перспективой платить за свободу Куля уже смирился, но проблема была в том, что 10–20 тысяч долларов для этого было очень мало, а сумма в 100 тысяч, которую заявлял для решения вопроса адвокат, была заоблачной. Все его активы арестовали, поэтому продать он ничего не мог. Люди, которые пытались помочь ранее, разуверились в реальности помощи, и наверное в невиновности Кули тоже. Во всем его знакомом окружении на него смотрели с сожалением и махнув рукой, мол жаль Пашку, попался, а теперь уж ничего не поделаешь… С таким убеждением окружающих одолжить у них большую сумму было не реально, даже с пониманием их того, что Куле было с чего отдавать. Оставался только сомнительный вариант со снятием какой-то единицы его недвижимости с ментовского ареста для дальнейшей ее продажи, но для этого тоже нужны были какие-то деньги, а самое главное то, что нужен был покупатель, который в период кризиса был сам по себе большой редкостью. В итоге оставалось только ждать чуда…

В таком режиме прошло еще шесть месяцев пока обвиняемые ознакамливались с материалами дела превращаясь постепенно в подсудимых. Возможно они ознакамливались бы и далее, так как объем материалов был очень велик, но подошел предел возможности держать арестованных под стражей и под следствием одновременно, которая максимально по тому УПК могла длиться только восемнадцать месяцев. Поэтому, грубо нарушая Кулины права на полное ознакомление с делом, следователь без подписания им протокола об ознакомлении передала его в суд, а суд естественно принял дело без комментариев такого грубого нарушения прав подсудимого. В УПК редакции 1960 г. есть отдельная статья, которая звучит так: "Существенные нарушения требований УПК". По ее велению следует, что судебное решение в любом случае подлежит отмене, если: п.11"…нарушены требования об обязательном предъявлении материалов расследования для ознакомления в полном объеме". Но ни прокуратура, поставленная следить за соблюдением законности, и тут же передающая дело с такими грубейшими нарушениями в суд, ни суд, принимающий дело к рассмотрению и отвечающий за справедливость по отношению к правам обвиняемого, на такие факты обращать внимание не привыкли. Это была очередная статья, которая по их прихоти выборочного правосудия находилась вне их личного регламента, и не подлежала к соблюдению ими.

Так начался процесс суда, который шел вяло с большими перерывами и переносами. Далеко не старый, бодрый и хорошо выглядевший судья не торопился делать свою работу. Куля подсчитал, что за тот календарный год, в который расследовалось их дело с января по июль он проработал в совокупности только один месяц, а остальное время или болел, или находился в отпуске.

Но этот период имел и свою прелесть, которая состояла в том, что у Кули появилась возможность видится с родными, которые наконец получив статус общественного защитника, могли посещать его в расположении следственных кабинетов СИЗО. Встречи с родителями, особенно первое время вызывали очень сильные, но двойственные чувства. За долгое время, более полутора года разлуки, очень соскучившись друг за другом, у всех встречающихся на глазах выступали слезы. И было не совсем понятно — это слезы счастья от долгожданной встречи, или слезы горя от лицезрения места встречи, которое своей тяжестью стен и металлом многочисленных решеток, неустанно давили на психику непривыкшего к таким пейзажам человека. Куля изо всех сил старался содержать свои глаза сухими, настроение бодрым, а состояние духа стойким, но это было очень сложно.

Людям, которые ни в памяти своих предков, ни в своей личной жизни, ни в жизни своих уже взрослых детей об уголовном мире, о бытии за решеткой не имели ни малейшего правдивого понятия, кроме того, что выносилось наружу реками общей пропаганды было страшно и невыносимо больно видеть своего единственного сына, кровинушку, свою надежду и гордость в таких ужасных местах. Парадоксально, но для этих людей такие обстоятельства были двойным ударом. Они прекрасно знали своего сына, они его растили, воспитывали и чувствовали как никто, и естественно при других обстоятельствах со стопроцентной уверенностью отрицали бы подобное обвинение их чада даже близко. Но когда сейчас, Куля глядя в их глаза наполненные слезами, страхом, недоумением, обидой и разочарованием, и сглатывая свой комок горьких эмоций в горле, пытался пояснить им сложившуюся ситуацию и свою невиновность в ней, они вроде бы верили ему, и ничего не оспаривали, но уже через 20–30 минут Куля опять замечал, как менялось, возвращаясь в исходное положение, их понимание и восприятие реальности, как их глаза опять наполнялись горем от разочарования в своем сыне. Их любовь к нему при этом не становилась меньше, но от этого их сердца, терзаясь одновременно от потери светлых надежд, и от горького созерцания реальности, страдали вдвойне…

Как Куля не старался, но такая закономерность оставалась неизменной в масштабах не только одной или двух встреч. Получалось, что закоренелость родителей, проживших всю свою жизнь в полном доверии к милиции и суду, сегодня не позволяла сдвинуть свои позиции даже собственному сыну. И отец, и мать, слушая Пашу, от душу верили ему, и в какой-то момент в их глазах появлялась искра прежней веры в него, но стоило Куле замолчать и дать этой теме какую-то паузу, как происходил какой-то загадочный регресс в их осознании ситуации, и казалось все, что пояснялось только что, забывалось напрочь. Пожизненное доверие СИСТЕМЕ со времен союза не позволяло им поверить окончательно в то, что к примеру та же милиция сегодня, может так цинично и хладнокровно наговаривать. Их разум отторгал мысль и не мог усвоить, что сегодня СИСТЕМА может позволить себе решать судьбы людей руководствуясь только своими шкурными интересами, исходя не из справедливости и долга, а из того, что им выгоднее сегодня и проще.

Куля ужасался от такой несправедливой, но стойкой закономерности. Кроме того, что было пронзительно больно за то, что о нем совершенно незаслуженно прокатилась дурная слава, что мошенник он и аферист, так еще его буквально разрывало на части от досады за то, что у самых близких и родных ему людей рушилась к закату жизни их единственная опора в ней, ее главная надежда, и ее заветная мечта. И если для мамы спасением в этом случае была ее слепая и святая материнская любовь, которая своим броненосным безразличием ко всем внешним посторонним факторам черного влияния обеспечила ее сердцу, хоть какой-то защитный иммунитет, то для Михаила Палыча, Куля это отчетливо чувствовал своим сердцем, как для мужчины и как для отца, такой итог был, как непредсказуемый и внезапный крах в конце пути, который пережить было для него предельно сложно и нестерпимо больно. Наверное известие о какой-то героической смерти сына воспринялось бы им не так тяжело и болезненно, как известие о сыне-мошеннике, которому предстояло теперь многие годы прожить за решеткой, и выйти оттуда зэком, на которых он за свою жизнь насмотрелся, с поломанной судьбой и по сути в бездну. Более менее очухавшись от инфаркта, который случился с ним еще тогда, когда сын только заехал в СИЗО, сейчас Куля, после долгой разлуки, увидев отца на следственных кабинетах, от одного взгляда на него был готов разрыдаться у него в ногах. Его любимый батя, когда-то здоровенный, широкоплечий мастер спорта по борьбе, еще недавно пропитанный оптимизмом и жизнью, сейчас казалось угасал на глазах. Он никогда не видел его таким растерянным, сдавленным и сломанным. Куле хотелось рыдать от кинжальной боли в груди, но он улыбался, шутил и пытался всеми способами взбодрить его, вселить в его душе надежду и вдохнуть в него с ней силу жизни.

А пока, единственной реальной надеждой и для отца, и для себя самого Куля видел теперь только в предстоящем суде. Он предполагал, что безумное обвинение его в большом количестве деяний по разным статьям УК было специальным ходом следователя для каких-то своих целей пока дело находилось под следствием, а для суда большинство этого маразма значения иметь не будет. В худшем случае думал он скорее всего останется две или три статьи, из которых одна тяжелая, где обвинение состоит в присвоении средств с использованием служебного положения, так как она шла основной во всем обвинительном заключении, и пара легких, где останется подделка протокола Љ1 и служебный подлог. Все остальное, по Кулиному уразумению, должно было почти самопроизвольно развалиться, как во-первых ненужное, ведь одной тяжкой статьи достаточно было, чтобы засадить Кулю до скончания века и отобрать у него все, что только было возможно, и во-вторых, как кричаще абсурдное, чтобы не портить своим маразмом общий вид окончательного судебного решения. Но и это предположение в теории не устраняло практической потребности в деньгах, и что характерно, в том же самом количестве, как и заявлялось ранее.

Еще одним потенциальным источником появления более-менее крупной суммы для возможности ведения предметного диалога с судьей был родительский дом. Накануне финансового кризиса и заезда в тюрьму Куля в пригороде Харькова купил родителям дом, чтобы они к пенсионному возрасту могли жить поближе к сыну. В период интенсивного роста цен на недвижимость он увидел выгоду в том, чтобы застолбить понравившийся вариант, купив его в кредит за банковские деньги, оформив договор без штрафных санкций за досрочное погашение. По задуманному плану родители за два-три месяца продали бы свой родительский терем, и за вырученные деньги, переехав в пригород Харькова, рассчитались бы с банком вернув финансовую ситуацию в прежнее паритетное положение. Так тогда виделось делать выгоднее, чем действовать поступательно в классическом виде. Теперь, когда на этот дом в пригороде, кроме банковского ареста на отчуждение, как на залоговое имущество, был наложен еще и ментовской арест, продать его было не реально, но жить в нем никто не запрещал. Всю эту историю Куля подводил к тому, что было бы не плохо, продав родительский дом, использовать вырученные деньги для решения его проблемы. Ста тысяч долларов по послекризисным ценам за него конечно уже было не получить, но половину еще было реально. Отцу Куля прямо об этом пока не говорил, боясь расстроить его и без того больное сердце. Любой напуганный беспрецедентными обстоятельствами человек, при таких раскладах побоялся бы вообще остаться без своего угла, особенно на старости лет. Поэтому, пока на родительское гнездо не находилось реального покупателя, этот вопрос на серьезный уровень обсуждения, им не поднимался. Героически стойко держалась мама. Слез конечно было много, но реки материнских слез воспринимались и переносились полегче, чем скупые отцовские росинки. Бодрый, здоровый и оптимистичный вид сына ее сильно успокаивал, а все остальное для нее было уже не главное. Мама незыблемо верила в бога, и это давало ей силы. Она не сильно боялась остаться без жилья веря, что бог их не оставит, а заточение и страдания сына воспринимала, как неминуемое наказание божие за его деяния грешные. Все остальное, все рассказы Павла о его невиновности, о том, что его подставили, для нее были не существенны. Она любила его, как любая мать любит единственного сына, не взирая на то, что он оказался вдруг для кого-то большим негодяем, и покорно мирилась с любыми обстоятельствами, окружающими его, молясь при этом за него, и настойчиво убеждая самого жить по заветам божьим.

Встречи с супругой Ириной были самыми долгожданными. Пока ее не признали общественным защитником, они встречались в специальных боксах суда, где держат зэков, которых ежедневно сюда привозят из СИЗО на судебные заседания. Но кроме того, что эти помещения были чрезвычайно грязными, душными и вонючими, так еще и аренда их у конвойной службы суда стоила четко триста гривен в час, что для Ирины, у которой были проблемы с работой, было очень дорого. Зато когда позволили встречаться официально на следственных кабинетах СИЗО, Куля отводил душу на столько, на сколько это получалось, учитывая, что в этих кабинетах двери на замок не закрывались и имели обязательно смотровое окно. Вряд ли что-то могло его остановить в те минуты. Мандраж накануне встречи с женой у него появлялся еще с вечера предыдущего дня. С утра его уже колотило по-взрослому так, что даже дрожали руки, а когда он заходил в кабинет и оставался наедине с Ириной, он чувствовал себя и вовсе как в юности, перевозбужденным и счастливым. Он обнимал, тискал свою любимую, как изголодавшийся маньяк напавший на своего идола с глянцевой обложки журнала, жадно и нескромно. Полноценным сексом это было назвать тяжело, особенно для Ирины, которой в тех условиях было не реально расслабиться от постоянной опасности быть кем-то "попаленным", но для Кули, изолированного уже почти три года, и сильно уставшего от самоудовлетворения, это была реально вспышка счастья в мрачной тюремной жизни. И каждый раз, когда им приходилось прощаться после каждой такой встречи, каждый раз буквально отрывая от себя свою часть, свою любимейшую и желаннейшую женщину, свою мечту и путевую звезду, Куля ощущал невыносимое характерное щимление у себя в груди от наплыва волны, выжигающей внутри все живое, от переживания жуткой несправедливости творящийся с ним. Но самой трепетной, до боли приятной и одновременно мучительной была для него тема о дочери. Не поднимать ее вообще, чтоб не мучаться и не знать, как она растет, как живет, как ходит в садик и как скоро пойдет в школу, как у нее растут длинные волосы, и как она потрясающе любуется собой перед зеркалом, одевая какой-нибудь наряд, он не мог. Он слушал Ирину, смотрел фотографии и казалось забывался, отвлекаясь от реальности, но стоило ей засобираться уходить, как реальность возвращалась, надолго ложась на сердце тяжелым грузом. Отдельным испытанием был разговор с дочуркой по телефону. Слышать ее звонкий голос, и при этом не иметь возможности посмотреть ей в глаза, обнять ее, подхватить на руки, подбросить над головой, было невыносимо. А еще было нестерпимо больно слышать по-наивному настойчивый вопрос, который Настюха задавала каждый раз о том, когда же ты папа все-таки приедешь из своей командировки?

Иногда Куле снился один и тот же похожий сон, в котором Настенька подходила к нему, он приседал перед ней на колено и обнимал ее. В эти минуты во сне он переживал мгновения истинного блаженства. Было впечатление, что он обнимает ангела, дух при этом захватывало, как во время полета, все тело пронизывал свет и мягкое тепло, дыхание замирало, а из глаз самопроизвольно ручьем текли слезы. Пребывая во сне, он реально чувствовал ее, такую маленькую, хрупкую и беззащитную, он даже слышал ее запах по-детски сладкий и родной. Казалось, что их сердца в эти секунды сливались в одно и бились в такт одного, а еще казалось, что на него переставало действовать земное притяжение и он, приобретая неземную легкость, мог вместе с дочерью улететь куда-то, где хорошо, и где нет решеток, а есть мама, она и папа… Мог, но не улетал. От продолжительного ощущения фантастической невесомости Куля просыпался и констатировал после нереального сна только реальные свои слезы на тюремной подушке, и медленно наползающую удушливую боль в груди, там где казалось только что ютился ангел, где-то в районе солнечного сплетения, боль от досады за свою незаслуженную участь. Эта боль, постоянно вводя душу в тяжелейшее отчаяние, буквально нокаутировала его на несколько дней, пропадало всякое желание жить, а главное всякое желание бороться за жизнь и за правду.

Переживая периоды такого состояния полного безразличия, постепенно, уже к двухлетнему сроку пребывания за решеткой, Куля начал переживать муки от буквальной потери себя. Там, на свободе, как бы не была тяжела финансово-экономическая ситуация, жизнь шла своим чередом, часики тикали и колесики-шестереночки крутились. Его бизнес, который еще оставался после его заезда, в итоге остановился и постепенно превращался в руины. Ирине с дочерью, чтобы не голодать, пришлось работать. Получалось, что после его изоляции, после того как на его месте на свободе образовалось пустое место, уже произошли соответствующие изменения, и жизнь неизбежно пошла уже по новой конфигурации, но без него. Там, на свободе время шло, новое обживалось, старое забывалось, а здесь, за решеткой, время останавливалось. День на день был похож, как две капли воды, и не имея в памяти никаких событий, казалось, что года равнялись дню. С каждым таким днем Куля все отчетливее чувствовал, как он отторгался от внешнего мира, как там его забывали, и как уходил его поезд, а в этот внутренний тюремный мир он врастал все глубже и крепче. Чувствовалось, что существует своеобразная точка невозврата из этого мира в тот, прежний мир, и думая о том, что он с каждым днем к ней приближается все ближе, становилось страшно.

Чтобы не сойти с ума раньше времени, Куля занимал себя по разному: и книгами, и спортом, и изучением немецкого языка, но вскоре захотелось лично разобраться в окружающих его обстоятельствах с юридической точки зрения. Процесс хода судебного следствия он плотно отслеживал в соответствии с УПК. Такой подход к вопросу очень скоро позволил ему посмотреть на свою ситуацию с профессиональной, юридической позиции, и сделать вывод о том, что адвокат ему теперь нужен будет только тогда, когда он найдет деньги для предметного разговора, тоесть непосредственно для передачи денег судье, как посредник. Опорной точкой такого решения послужил показательный случай, произошедший когда подошла очередь в суде допрашивать "потерпевших" Вампиногова, его списочников и соратников Швалько и Клюкова. Куля, возмущенный итоговой расстановкой фигур прокурором, где обыкновенные заемщики-моты, стали вдруг потерпевшими, и движимый азартом справедливости, основательно подготовился к предстоящему допросу. На самом судебном заседании право задавать вопросы допрашиваемым предоставили сначала Кулиному адвокату, а потом ему самому. Хваленый адвокат задал пару стандартных нехитрых вопросов, от которых ровным счетом ничего не прояснилось, и успокоился. Но Куля этого так не оставил, он раскатал ситуацию своими продуманными и по смыслу, и по очередности вопросами так, что ни у кого после этого уже сомнений в том, кто потерпевший, а кто мошенник, в данном случае возникнуть не могло, особенно после убедительного ответа Вампиногова на вопрос судьи:

— Так вы признаете себя потерпевшим?

— Нет, не признаю.

Нет потерпевших, значит нет и состава преступления, а значит нет и мошенника в лице Кули. Деньги заемщики брали добровольно, тратили по своему усмотрению, Куле, что самое главное, ничего не давали, в кассу обратно не возвращали и регулярно производили рекредитацию, подписывая очередной увеличенный по сумме договор кредита, в том числе и те, которые фигурируют в последних чудо-протоколах допроса, на основании которых возбуждено уголовное дело по этим эпизодам. По судье, к концу допроса, было явно заметно, что он даже разозлился от того, что эти люди, сделав то, что они реально сделали с деньгами вкладчиков, оказались вдруг потерпевшими. По итогу Куля был очень доволен собой и в очередной раз огорчен адвокатом, который свою задекларированную работу защитника делать и не собирался.

Сделав выводы, он всерьез задумался о самозащите. Разобравшись в том как работает, вернее как должен работать УПК, в том как он устроен, Куле стало все понятно. Оставалось только внимательно отработать каждый шаг уголовного дела в соответствии с этой книжкой, и картина его защиты вырисовывалась, как фотоснимок на фотобумаге под воздействием проявителя. На полностью оправдательный приговор в своем стратегическом плане защиты, Куля конечно после уже приличной отсидки не рассчитывал, потому что полностью оправдательный приговоров в Украинском правосудии не было в принципе. Продержав полтора года человека под следствием, и уже больше года под судом, СИСТЕМЕ однозначно теперь нужно было свои такие действия обосновывать, и делать так, чтобы не получилось, что этот человек все это время сидел несправедливо и зря. Ввиду таких устоявшихся обычаев, Куля признался в двух эпизодах обвинения, которые предусматривали санкцию до пяти лет лишения свободы с расчетом на то, что суд всегда сможет дать срок равный фактически отсиженному. Кулю обвиняли кроме всего в том, что он, имея преступный умысел подделал протокол Љ1 общего собрания и использовал его по назначению при регистрации кредитного общества. То что протокол, якобы состоявшегося собрания, со сбором всех членов-учредителей общества в одном месте был сфабрикован, было правдой, действительно никто на собрание не собирался, но то что это делалось с преступным умыслом было естественно выдумкой следователя. В рамках этой статьи и в контексте Кулиной ситуации такая выдумка была для него допустима, и виделась, как его компромисс с СИСТЕМОЙ. С остальной частью обвинения Куля категорически не соглашался, да и трудно было смириться с тем бредом, который там был изложен. Кроме бредового обвинения в мошенничестве по эпизоду с компанией Вампиногова, Куля разбираясь уже самостоятельно по своему делу, выявил еще один парадокс в деле, на который никто из его адвокатов до этого не обращал даже внимания.

С эпизодом пропажи денег из сейфа, которые Ташков по официальной версии взяв из сейфа в размере более чем триста тысяч гривен и передал якобы Куле, тоже произошел загадочный фокус. Этот эпизод тогда, в самом начале расследования, логично квалифицировали по статье присвоения средств лицом с использованием служебного положения, которая могла потянуть на наказание максимум до восьми лет лишения свободы и без конфискации имущества. Но уже через год, к завершению досудебного расследования, неожиданно выяснилось, деяние связанное с пропажей денег из сейфа прокурор теперь квалифицирует, как кражу, и уже не трехсот с чем-то тысяч гривен, а двух миллионов, и тянет эта фишка теперь на двенадцать лет с конфискацией. Определяясь с цифрой пропавших из сейфа денег, обвинение не верило Ташкову, а опиралось на какое-то сомнительное заключение судебно-экономической экспертизы, которое утверждало каким-то образом, что остаток средств в кассе на тот день составлял два миллиона. В итоге, даже неопытный, но пыткий глаз Кули сразу заметил парадокс ситуации, состоящий в том, что в краже, а не в присвоении денег из сейфа, как раньше, Кулю обвиняли на основании тех же слов соучастника Ташкова, демонстрируя таким образом доверие его показаниям. Но утверждая теперь, что в кассе было гораздо больше денег, и предполагая, что Ташков взял и передал Куле не триста тысяч, а два миллиона, демонстрировалось неверие Ташкову с ссылкой на заключение экспертизы. Явный абсурд состоял в том, что с одной стороны прокурор верил показаниям Ташкова, и опираясь на них обвинял Кулю в соучастии, а с другой стороны не верил, и ссылался на акт экспертизы. Возникал логичный, но очень принципиальный вопрос, так верит обвинение Ташкову, или нет, потому что если верит, то деньги получалось были взяты из сейфа в гораздо меньшем размере, чем заявлено в обвинении, а если не верит, то речь о Куле, даже в этом, и без того незаконном варианте, пропадает.

Обдумывая свою речь на предстоящих судебных дебатах, Куля и этому эпизоду по статье кражи денег из сейфа, и эпизодам по статье мошенничества по отношению к Вампиногову и его компании, не предавал даже особого значения. Они виделись ему настолько парадоксальными и немыслимыми, что казалось никакой здравомыслящий суд их всерьез никогда не воспримет, особенно после того, как на допросе якобы "потерпевших" Вампиногова и компании по поведению и по характеру своих вопросов, судья явно давал понять свое негативное отношение относительно этих эпизодов и относительно этих людей вообщем.

Серьезными вопросами оставались обвинения в виде множества эпизодов присвоения денежных средств на основании составления Ташковым подложных договоров, базирующихся на его же показаниях. Также, серьезными казались обвинения в деятельности ОПГ вместе с девочкой-кассиром, и в легализации средств полученных, якобы, преступным путем в виде приобретения Кулей ряда единиц своего недвижимого имущества, базирующихся на чистой фантазии прокурора. Остальные пункты обвинения кроме того, что опирались на выдумку, были относительно предыдущих пунктов, еще и мелочными, не заслуживающими особого внимания.

Окончание судебного процесса контурно обозначилось только на полуторагодовалом своем рубеже. В теоретической части своей защиты Куля уже был во всеоружии давно готов, но вопрос практического характера — так он называл обеспечение своей позиции денежными знаками для судьи, был до сих пор не решен. Что Куля ни пытался предпринять, чтобы раздобыть где-то денег, на зло ничего не получалось. Все в этом отношении было одно к одному, и кризис, и арест буквально даже собачей будки несуществующей собаки на домовладении Кули, купленного в кредит в банке, и просто какое-то невезение, которое преследовало любые его шаги по достижению основной цели до такой степени явно, что иногда опять казалось, что все это не спроста. Опять казалось, что жизнь идет по сценарию, который не предусматривает выхода Кули из тюрьмы именно в этот период, поэтому и деньги ему не нужны. Любая устойчивая тенденция, ведущая или к твердым намерениям сторон, или даже к четкой договоренности о какой-нибудь сделке, обещающей Куле в итоге получение на руки необходимой ему суммы денег, совершенно по необъяснимым и форс-мажорным причинам постоянно обрывалась. Постоянно происходило что-то нелепое и непредсказуемое, когда в случившемся невозможно было отыскать виновных.

Адвокат все чаще проявлял нетерпение обозначая таким образом заботу как посредник сделки с правосудием, и каждый раз сетовал на то, что плохо будет, если денег не найдется, после того, как мы пообещали их наличие. Куля на такие завороты пояснял, что он обещал их искать, но трудно это делать, когда все арестовано. А потом вспоминал, что бесполезны все его пояснения, так как ему никто не верил, и каждый кто делая вид, что верил, все равно думал, что у Кули в огороде закопано сокровище, и что рано или поздно ему придется его откопать, стоит только слегка надавить.

Учитывая этот нюанс в отношении к нему окружающих, и не в силах решить ко времени вынесения приговора финансовый вопрос, Куля пребывая в отчаянии, решился на беспрецедентный шаг. На предпоследнем заседании перед прениями он добился двухминутной беседы тет-а-тет с секретарем судьи и попросил передать судье на словах свое устное обязательство заплатить ему тридцать тысяч долларов в пятидневный срок, если тот его под любым предлогом выпустит на свободу. Куля действительно был уверен в том, что окажись он сейчас на свободе, то нашел бы такие деньги легко. Их дали бы ему даже те, кто отказывал сегодня, потеряв веру в успех пока он в тюрьме. Но и эта последняя мера не принесла никакого успеха. Предоплата в этой СИСТЕМЕ обязательна. Поэтому, в итоге он не рассчитывал на приятный для себя приговор, но и того что получил, тоже честно говоря, не ожидал. Приговор по мало-мальски адекватным и общепринятым в соответствии с законом принципам системы юриспруденции и судопроизводства в целом, был мягко говоря подозрительным, потому как он поддержал обвинение буквально слово в слово во всех двенадцати пунктах. Позже, суд апелляционной инстанции факт полного копирования судом 1-й инстанции текста приговора с обвинительного заключения отметил в своем судебном решении. С точки зрения здравого смысла такой приговор уже с этого критерия можно считать абсурдным и соответственно незаконным, т. к. в этом важнейшем итоговом документе, по заложенной законом идее, судья выражает сугубо личное свое мнение, на основе создавшегося у него во время судебного расследования личного убеждения, которое в принципе не может слово в слово повторять обвинительное заключение, составленное следователем. Если происходит иначе, если приговор буква в букву, запятая в запятую похож на обвинение, значит такой приговор можно воспринимать по разному: предвзятым, предубежденным…, т. е. как угодно, но только не законным и справедливым.

Подготавливая речь судебных дебатов, Куля старался памятуя, что краткость — сестра таланта, составить ее покороче, затрагивая только важные моменты. Но таких моментов было по нескольку на каждый тяжелый пункт его обвинения, и как минимум по одному на пункты полегче. Практически по каждой статье УК, по которой шло обвинение, ввиду его лживости и надуманности, было много вещей, а говоря юридическим языком доказательств, подтверждающих эту лажу. Освещая их в своей речи, Куля легко обосновал абсурдность и липу обвинения, а учитывая, что таких лип было десять пунктов, то как он не старался, объем речи меньше пятидесяти тетрадных листов рукописного текста, не получался.

По писанному в уголовно-процессуальном кодексе закону судья обязан при выражении в приговоре своего личного убеждения пояснить свое решение, обязательно комментируя и мотивируя его, в том числе и отклонение доказательств приведенных стороной в процессе судебного следствия в свою защиту, но не принятых им по каким-то причинам во внимание. Но Кулин судья, поступая выборочно в своих интересах, пренебрег и этими статьями закона. Ему совершенно нечего было противопоставить Кулинским аргументам, поэтому все его пятьдесят листов были отмечены судом всего лишь одной фразой: "Все доводы подсудимых в свою защиту расценены судом как попытку уйти от ответственности". — Все! И тут же, в качестве доказательств надуманности Кулиного причастия к преступлениям, суд, как когда-то решая арестовать его на основании смехотворных улик, в виде якобы наличия следов на одежде у него от пропавших денег, так и сейчас вывалил массу повествовательной информации, подтверждающей все что угодно, но только не Кулину преступную роль: что действительно кредитное общество существовало, что вкладчики деньги приносили, что подложные договора Ташков оформлял, что подписи он подделывал, и что деньги присваивал. Но нигде из этих доказательств Кулиной вины, не было ни единого слова о нем самом, и не единой связи его с произошедшим преступлением.

Кулю тогда поразила нелогичность такого судебного решения, состоящее еще и в том, что если бы судья хоть на грамм переживал и заботился о приговоре, о том чтобы тот имел более-менее приличный вид, то он не пропустил бы этот, весь явно сфабрикованный вздор, который с три короба нагрузили следователи в своем обвинительном заключении, не заботясь при этом о здравом смысле своего обвинения в принципе. Для того, чтобы наказать несговорчивого, строптивого Кулю, и надолго его посадить с конфискацией, судье 1-й инстанции по его этой же методике хватило бы и одной-двух тяжелых статей, которые основывались на слова Ташкова. Остальная часть обвинения, необоснованная ничем, и от этого явно тхнувшая больным бредом, казалось была и не нужна для достижения этой цели, и своей красноречивой алогичностью, наоборот портила в приговоре общую итоговую картину. Из-за присутствия в нем большого объема откровенной лажи, даже неискушенному в юриспруденции человеку, она была сразу заметна. Пытаясь ответить на вопрос почему судья поступил так нелогично, легко допустив ситуацию, когда его теперь стало элементарно улечить в непрофессионализме, Куля изначально смог сделать вывод только о том, что ему было все равно, что о нем подумают. На данном примере судом первой инстанции, самой младшей инстанцией в иерархии Украинской системы правосудия, было продемонстрировано ошеломляющее чувство безнаказанности. Задумываясь над этим фактом украинской реальности, прочувствовав ее суть и последствия на собственной шкуре до конца, рядовому гражданину становилось буквально страшно от осознания своей беспомощности перед этой мукомольной машиной, попав в жернова которой, даже на нижнем уровне, рассчитывать на справедливость в будущем было просто наивно, так как с эскалацией инстанции вверх, цена вопроса только росла. Отсутствие уважения к людям, к закону, пренебрежение мнением общественности, неприкрытое лицемерие — это все чувствовалось со стороны правосудия очень явно, особенно в случае сближения с ним, как например в Кулином случае, когда им просто нужно было наказать жадного бизнесмена. Именно такое было к нему настоящее отношение со стороны "Фемиды" под маской официоза. Судьи были не настолько глупы, чтобы не понимать из материалов дела что вина Кули не доказана, и более того навязана, а значит уверенно называть его преступником, как это делает прокурор — нельзя, во всяком случае в том объеме, в котором это происходило. Тем не менее явная, просто кричащая предвзятость судьи конкретно к подсудимому Куле лежала буквально на поверхности приговора. Для ее выявления, даже не нужно было долго, углубленно изучать состряпанные материалы.

В итоге некоторых раздумий над интересующим вопросом, ответ обрисовывался сам собой. Судья, как неотъемлемая часть СИСТЕМЫ, не получивший того чего эта СИСТЕМА добивалась — денег, потеряв к этому делу интерес, и аппетит, проявил банальную лень что-либо переделывать, урезать, отклонять, обосновывать и т. д. Он тупо с флешки скопировал текст обвинительного заключения, набранный когда-то целой следственной группой, и поменяв при этом только название документа, распечатал его на принтере в объеме не много — не мало в два тома по триста страниц, назвав это "приговор именем Украины". А та предвзятость, граничащая натурально с глупостью, объяснялась просто результатом такой грубой трансформации одного процессуального документа в другой, следующий далее по ходу процесса.

Только немного позже, пережив первичные эмоции от такой немыслимой ситуации, когда один человек так цинично и безрассудно ломает судьбу совершенно невиновных людей, и проявляет при этом поразительную небрежность достойную выходке разбалованной, развлекающейся молодой особе царского семейства из давних времен, Куля, уже готовясь к написанию апелляционной жалобы, рассмотрел все-таки вникая в суть некоторых состряпанных эпизодов, которым не предавал ранее особого вним окончания ания, тот реальный скрытый мотив проявления такого загадочного, иррационального приговора. Но это было чуть позже, а пока, в результате окончания судопроизводства на этапе первой инстанции для судьи этот процесс стал нудной, долгой и безрезультативной формальностью. Для потерпевших иллюзией осуществления их надежд по возврату денег, потому как если бы кто-нибудь из них сняв розовые очки слепой веры СИСТЕМЕ, задумался в тот момент хоть на пару минут, и сопоставил цифры украденных денег с итоговой цифрой, которая могла бы получиться с реализации Кулиного имущества, которое в гордом одиночестве шло по делу, как единственный источник возврата украденных Ташковым денег, то легко бы понял фатальность своего положения после этого приговора. Если пересчитать все Кулино имущество в деньги из расчета его стоимости даже по рыночной цене на тот докризисный период, то получалась цифра, составляющая всего лишь 4 % от суммы средств доказано украденных, а была ведь в деле еще и цифра неизвестно куда детых денег!..

В итоге производства такого следствия, практически умышленно ушедшего в расследовании по ложному следу, а далее, в итоге такого суда, практически умышленно незаметившего этой ложности, и вынесшего приговор по явно противоречивым и даже абсурдным обстоятельствам дела, каждый потерпевший, даже в самом оптимистичном для него дальнейшем развитии событий, мог получить теперь максимум 4 % от своих утраченных им денег. Других источников, кроме реально выданных кредитов реальным заемщикам, возвратом которых вяло занималась некая инициативная группа, состоящая из самих потерпевших, и действующая логично только в рамках своих личных интересов, не было.

А для невинно осужденных Кули и девочки-кассира этот процесс стал расколом и краем их прежней жизни. Кулю осудили по совокупности на одиннадцать лет с конфискацией имущества, а кассира, молодую, еще не успевшую обзавестись даже детьми девочку, на восемь лет лишения свободы в лагерях усиленного режима. Ташков получил девять лет и при этом, как это внешне наблюдалось, был тоже прилично огорчен.

Что может чувствовать человек, который и по своей природе от рождения, и по роду деятельности во взрослой фазе своей жизни, никогда не задумывался о себе в амплуа уголовника, и никогда даже представить себе не мог ситуации, при которой он вдруг получает одиннадцать или восемь лет лишения свободы в момент расцвета его жизни совершенно не заслуженно и необоснованно? Боль от досады и обиды за вопиющую несправедливость? Боль от разрыва с родными, от краха мечт и развала перспективных планов? Боль от унижения его как личности опозоренной лживой, и дурной славой? Страх перед тяжестями предстоящих лет жизни за решеткой?… Все это так, но потом это оказывается мелочью по сравнению со страданиями, сопровождающими человека неминуемо столкнувшегося в будущем с потерей более глобальных и дорогих ему ценностей, а также с потерей многочисленных больших и маленьких надежд.

Принято считать, что получив в наказание срок лишения свободы, человек едет отбывать его в трудовую колонию, исправляться. Но мало кто из людей задумывается о том, что исправить таким образом кого-то наверное возможно, но только при условии если садить туда относительно молодого человека в возрасте хотя бы до 30-ти лет, и на срок не более чем до трех лет. Если исправлять таким образом больше, чем это время, то скорее всего об исправительно-воспитательной составляющей в такой мере придется забыть, и в таком случае срок будет служить только мерой наказания за содеянное в виде изоляции этого человека от общества. Такое положение дел кажется вполне логичным и наверное правильным, но только в случае если СИСТЕМА тоже действует в заданном регламенте и не ошибается. Если же в СИСТЕМЕ по какой-то причине, как в случае с Кулей, происходит сбой, и за решетку попадает невиновный и не заточенный под эту жизнь человек, то система отсчета и процесс деформации личности идет в противоположном направлении от ожидаемого обществом. Для разных людей это конечно происходит по-разному, но в любом случае, чем больше он сидит, тем больше вероятность, что под давлением внутреннего чувства несправедливости от такого распоряжения его судьбой, под давлением ряда обстоятельств и внешних, происходящих за решеткой, т. е. на свободе, и внутренних, происходящих в том числе и у него в душе и в голове, он неизбежно деформируется, превращаясь из законопослушного, порядочного члена общества, которым он был до этого, в выживающего, обозленного, загнанного зверя, жаждущего восстановить статус Кво в справедливости или просто в сломавшегося, потерявшего себя получеловека.

Человеческая природа уникальна, и наверное на уровне инстинкта самосохранения в каких-то пределах способна сама себе обосновать те внезапно свалившиеся на него невзгоды, гася в себе жар негодования от творящихся внешних обстоятельств, возвращая таким образом, и сохраняя ему внутренний мир человека разумного, а его психику и нервную систему в сбалансированном виде, спасая от чрезмерной деформации. За те три года, которые Куля провел за решеткой до приговора, его природа уже тоже успела сформировать, на сколько могла, то обоснование для него самого его же вины. Имея возможность часто и по долгу об этом задумываться, он уже был готов согласиться с наличием и его вины в какой-то степени в случившемся преступлении в виде проявления им возможно какой-то служебной халатности и так далее…, хотя прямой, официальной ответственности у него, как у лица не являющегося должностным в этой организации, за действия главы правления, не было. Да, он рекомендовал сам этого человека на этот пост, и хотя окончательное решение о назначении принадлежало в их случае не ему, Куля чувствовал уже и свою вину во всем случившемся, в том что знал о слабости Ивана духом, но не принял упредительных каких-то мер по этому поводу, не просчитал возможности развития событий таким плачевным путем.

Но с другой стороны, приговор одиннадцать лет тюрьмы никак не соизмерялся в Кулиной душе с той виной, которую выработала для него его природа. Его личная, индивидуальная система самосохранения оказалась бессильна перед беспределом, демонстрирующимся Украинским правосудием. Как Куля не старался, но его внутренний мир, мира так и не находил, постоянно протестуя против такого приговора и такого наказания, тяжесть которого, опять же, обуславливалась далеко не только самим сроком 11 лет и конфискацией всего честно нажитого добра.

Новая волна боли и страданий, с провозглашением этого приговора, нахлынула в первую очередь на родителей. Немного смирившиеся с бедой с момента ареста сына, немного привыкшие к такой ситуации, они, тем не менее, все эти три года на подсознательном уровне, не смотря на нерадужные объяснения ситуации адвокатом, в глубине души верили в то, что справедливость восторжествует, что судья проявит снисхождение и гуманность, и их сын, наконец, окажется на свободе рядом с ними, с внучкой и со своей женой. Что поделаешь? Так наверное устроен любой человек, и если он еще жив душой, то она самопроизвольно и в любой ситуации генерирует надежду на лучшее, не спрашивая на это разрешения у разума.

По этому же принципу, не смотря на предвиденное обречение себя в будущем на новые мучительные страдания, Куля и сам имел маленькую, потаенную надежду на какую-то удачу, на хоть какое-то попущение его ситуации предстоящим приговором, а теперь в эти дни терпел тот прогнозируемый удар от очередной ее потери. Тут же новая волна родительских слез только подливала масла в огонь, бушующий в душе Кули, даже от предвиденных разумом страданий. В реальной жизни получилось так, что родительская уверенность в том, что их сын преступник, за долгое время ожидания приговора пошатнулось, но теперь, после такого тяжелого вердикта, укрепилась еще больше. Куля с нестерпимой болью в душе отмечал при встрече, после появления этого приговора, когда и отец, и мать приходили к нему по очереди в СИЗО, как они сильно и непомерно быстро оба постарели, как заметно страдания за него забирают у них и без того израсходованные уже жизненные силы. Без каких-либо пояснений сын чувствовал себя за все очень виноватым, и это раскаленным камнем давило на его сердце все сильнее. Жгучее, слезное чувство несправедливости за такую судьбу своих родителей, совершенно не заслуживающих такого горького бонуса к закату своей праведной жизни, весомо дополняло ту общую печальную картину его судьбы. Если честно, то вглядываясь в такую картину, Куле хотелось не просто плакать, а слезно и громко рыдать. Но и этого он не мог себе позволить, даже в качестве полезной в такой момент, эмоциональной разгрузки. Показав свои слезы родителям или даже жене, он показывал бы им свои страдания, заставляя их при этом, переживать еще больше, и рискуя окончательно добить их таким своим настроением. Показывать слезы в другое время, учитывая что в СИЗО человек находится постоянно на виду, означало показывать свою слабость окружающим, что в таком заведении, тоже было недопустимо. Но уже когда по телевизору, то ли в кино, то ли еще где-то затрагивали тему отношений ребенка и отца, Куля ничего с собой поделать не мог, слезы из глаз текли сами собой. Тема дочери оставалась для него самой тяжелой, и поэтому почти запретной. Он не мог долго говорить с ней по телефону, ему очень тяжело было говорить о ней с кем-то другим, он не позволял себе долго думать о ней, вспоминать былое, а тем более мечтать на эту тему и что-то планировать. Любая мысль в этой области приносила боль, напоминавшую удар большого молота по грудной клетке, такую же массивную, тяжелую и содрогающую.

Такой приговор, который своей жестокостью и беспредельной несправедливостью довел жизненную ситуацию до состояния, когда для Кули, любящего отца, тема о любимой дочурке становится запретной, даже в его мыслях, произвел какие-то тяжелообъяснимые и необратимые реакции, как в его жизни, так и в жизни всего его ближайшего окружения. По процессуальному кодексу приговор не набирал силы, если был обжалован в апелляционной инстанции в определенный срок, и теперь таким образом подвешивался до появления уже ее решения. Но не смотря на это все в Кулином окружении головой понимая, что это еще не конец, душой тем не менее, восприняли его как приговор окончательный, претерпев при этом каждый по своему какое-то качественное, на уровне химико-биологических процессов изменение внутри себя, кто-то в отношении к Куле, кто-то в отношении к жизни, а кто-то возможно во всех отношениях. Наверное каждый человек, в том числе и осужденный, под тяжестью такого приговора, даже на подсознательном уровне волей-неволей как-то пересматривал свои взгляды на свою настоящую жизнь и на свое будущее. Однозначно в жизни получалось так, что даже юридически невступивший в силу приговор, фактически для людей и их душ, силу уже имел и действовал, ломая по живому их судьбы, убеждая всех от имени Украины в своей зловещей лжи.

Уже сейчас, после пребывания всего каких-то трех лет в концентрационной гавани на переплавке, в поникшем, разобранном, разграбленном и раздавленном месиве, которое осталось от Кулиного фрегата, едва можно было узнать по внешним контурам когда-то живой, сильный и целеустремленный его лик.

 

Глава ХІ Именем Украины. Беспредел вступает в силу… и набирает оборотную динамику

Обжаловать приговор первой инстанции стороны судебного процесса имели право по закону в пятнадцатидневный срок. Застолбив в этот срок свое намерение апеллировать подачей короткой жалобы, осужденный получал право на не ограниченное по времени, в разумных пределах, очередное ознакомление с материалами дела. Ознакомившись и подготовившись более тщательно, фигурант имел право дополнить свою жалобу в развернутом и уточненном виде. Так работал механизм обжалования приговора.

Не смотря на большой объем материалов, теперь уже в количестве двухсотчетырнадцати томов, Куле много времени для уточнения некоторых вопросов уже было не нужно. Особенно его интересовал один новый том, где были собраны все протоколы всех произошедших до этого судебных заседаний. Он не был заинтересован затягивать на долго этот процесс, рефлекторно стремясь побыстрее опровергнуть этот вздор, и поэтому ему хватило бы и трех дней для проведения нужного объема работ с этими документами, но СИСТЕМЕ, как оказалось, так спешить было некуда. Она включила привычный ей режим затягивания процесса, и таким образом оттягивала на подальше теоретически возможный расклад отмены постыдного приговора ее первой инстанции. Для СИСТЕМЫ — это было обычной методикой ее работы, а для таких как Куля, это умышленное затягивание процесса было разновидностью обычной пытки, которой СИСТЕМА медленно и методично выдавливала из своих строптивых "подопечных" признательные показания в обмен на появление возможности у них скорейшего условно-досрочного освобождения (УДО). В итоге, со дня приговора районного суда и до дня первого заседания по Кулиному делу апелляционного суда прошло четырнадцать месяцев, а до дня вынесения им своего решения в виде определения именем Украины семнадцать месяцев.

Протоколы судебных заседаний первой инстанции Куле были очень интересны, потому как его особо поразил приговор тем, что признал эпизод мошенничества с "потерпевшими" Вампиноговым и остальной его компанией действительным, а ведь последние показания в зале суда этих людей однозначно и полно давали понять всем, что они потерпевшими не являются. После Кулиного дебюта в качестве самозащитника сомнения в том, что кто-то из допрашиваемых давал Куле деньги, как это указано в чудо-протоколах, и в том что при тех обстоятельствах со стороны Кули есть хоть намек на обман или мошеннические действия, могли остаться только у слепого, глухонемого человека с признаками умственно-отсталой шизофрении. По идее, прописанной в законе, интересующие Кулю протоколы фиксировали каждое слово, произнесенное кем-либо по сути дела в зале суда. Но кроме этих протоколов по официальной версии присутствовала также и систематизированная система аудиофиксации процесса. Теперь, по оглашению приговора стало жутко интересно, на каком же основании судья признал наличие преступления, если сами "потерпевшие" выступая здесь же в суде признали, что деньги они растратили каждый по своему усмотрению.

Подозрительно долго добиваясь своего от того же секретаря, которая и являлась автором этих всех протоколов, и которая теперь приносила тома дела на ознакомление непосредственно осужденным, привезенным специально для этого из СИЗО в расположение районного суда, Куле пришлось потрудиться, чтобы уговорить ее принести именно тот том. В чем дело и почему так туго стоял вопрос с ознакомлением с протоколами, стало понятно сразу, когда их все-таки показали осужденным. Судья, признавая в приговоре весь этот абсурд за законную реальность, скопировав его с обвинительного заключения, сослался на те самые одинаковые чудо-протоколы, на которых в свое время обосновало свое мнение и следствие, а о живых показаниях фигурантов данных ими непосредственно на суде, и координально отличающихся по сути от чудопротокольных показаний, что для адекватного правосудия должно быть безусловно важнее, в приговоре ничего не говорилось, будто их и не было. Наконец добравшись до нужного ему протокола, Куля обалдел! Вместо фиксации там сути проведенных тогда допросов, на этих страницах были отображены только набор отдельных слов и обрывки каких-то словосочетаний, смысл и суть которых выявить было невозможно. Все в один момент стало ясно — это была на лицо та самая топорная методика СИСТЕМЫ применения ею выборочного правосудия, когда ей приходилось подтасовывать, или как в данном случае, скрывать факты с целью обоснования своего, не подлежащего, казалось бы, обоснованию, выбора. Но и это было не все, хитрость метода фальсификации фактов судом была более изящной, чем это казалось на первый взгляд. Кроме уничтожения настоящих протоколов, путем полного их искажения, секретарь вдруг "невзначай" допустила ошибку с указанием даты и почему-то именно на этом протоколе… Когда Куля, используя свои книжные права начал бомбить ходатайствами суд с требованиями пересмотреть такой-то протокол, прослушивая и сверяясь при этом с аудиозаписью всего заседания, он естественно указывал и на несоответствие в нем реальности обозначенных дат. Ни одного официального ответа или какой-то другой официальной реакции на все то множество таких ходатайств о наличии замечаний в протоколе, о необходимости корректировки их в соответствии с аудиозаписью, за десять месяцев попыток достучаться, Куля так и не получил. Все предпринятые в этом направлении потуги осыпались, как горох об стенку. Куля был буквально доведен до отчаяния, обжаловать бездействия судьи было процессуально невозможно. Оставалось только жаловаться на судью в Высшую квалификационную комиссию судей, но эта организация была так высоко и так далеко, что ждать от нее помощи было равносильно ожиданию манны небесной. Тем не менее Куля, в итоге, сделал и это, после чего через какое-то время один документ по этому вопросу из суда все-таки получил. Это был официальный ответ на его ходатайство, причем почему-то на то, еще одно из первых этого ряда, где суд постановил исправить дату возникновения протокола… и все! Таким образом суд добился того, чтобы со стороны исчерпывания данного инцидента выглядело достойно, мол был сигнал со стороны осужденных о допущенной ошибке в протоколе, а теперь есть положенное реагирование на Кулино замечание со стороны суда, но о главном, о том что в этом документе не отобразилось не единой осмысленной фразы из допроса в суде как минимум четырех человек, не было ни слова. Был ли этот ответ суда реакцией на телодвижения той высокой квалификационной комиссии от Кулиной жалобы, до конца было не понятно. Только спустя с этого момента еще четырех месяцев, стало ясно, что она была и в этом случае нипричем, когда в СИЗО пришел официальный ответ на Кулину жалобу о бездействии судьи, смысл которого уже не удивлял своей отреченностью: "… Рішенням Вищої кваліфікаційної комісії суддів України було відмовлено у відкритті дисциплінарної справи відносно даного судді на підставі статей 83–86 Закону України "Про судоустрій та статус суддів". По итогу всего бодаться на эту тему с ветряной мельницей дальше, и тормозить этим весь ход ознакомления, было уже невмоготу. По сути это была не основная статья обвинения и зацикливаться на ней элементарно не было резона. Именно на этом и была построена тактика действий украинского правосудия в подобных случаях. Изначально все подобные нашествия массы ходатайств от защищающейся стороны относительно недоброкачественных протоколов просто долго не брались СИСТЕМОЙ во внимание. Заранее, по разработанному сценарию в этом же документе было задумано появление ошибки с датой, после чего, в случае появления со стороны осужденных настойчивой и бурной реакции на умышлено разваленный протокол, появлялось официальное постановление судьи, которое по сути служило только для отвода глаз от основного вопроса. Остальное — детали, и они никого не волновали, а добиваться правды и тратить на этот вопрос еще десять месяцев пропадало к этому времени у всех уже всякое желание. Фокус был в том, что суд знал об этом, и именно на этом строил весь расчет своих темных технологий и нечестных приемов.

Отработанные методики действий, разработанные специальные сценарии на все случаи жизни для успешного и спокойного вершения своего, выгодного только им правосудия, чувствовались в их работе явно, и бороться с ними было делом практически не реальным, но еще больше Куля был поражен в своем этом развернувшемся военном театре масок с протоколами от того, что узнал гораздо позже. Оказывается один хороший человек, подключившийся к тому времени к Кулиным проблемам, отдал тогда этому судье свои 500 долларов только за то, чтобы обидевшийся на Кулю за его вредность в случае с этим протоколом судья, не затягивал, как собирался, процесс ознакомления еще на год, в наказание обнаглевшего осужденного. В итоге так и получилось, что Куля только за попытку отстоять свое Конституционное право предоставлять суду доказательства своей невиновности, заплатил, кроме временем своей единственной жизни и нервами, еще и половину тысячи долларов.

За то время, которое СИСТЕМА мариновала и вялила неугомонного Кулю на этапе его ознакомления с материалами дела, произошло еще кое-что из жизненно заметных событий: от серьезной болезни скоропостижно умер Мирошко Федор Ильич. Бывший компаньон, друг, предавший и похоже, что вообще решивший уничтожить своего соратника, или вражеский агент-лазутчик, замаскированный под друга изначально — это выяснить наверное было теперь невозможно. Но честно говоря, и не особо хотелось. В голове, при размышлении на эту тему, пара версий о тех загадочных и печальных для Кули событиях, а также причинно-следственных схем, конечно образовались, но о покойниках ничего, когда больше нечего. Были и хорошие на первый взгляд новости. У родителей получилось продать свое кровное имущество, а у Кули в союзе с мамой без особых потерь получилось убедить отца не покупать сразу себе жилье, а пожив некоторое время в том доме, который Куля купил ему за банковские деньги, приберечь вырученную сумму на выкуп Паши у СИСТЕМЫ на апелляционной инстанции. Достигнув такой возможности у всех появилась новая, впервые за все время подкрепленная надежда, и как следствие, поднялось настроение и общий жизненный тонус, а желание побыстрее закончить это злополучное ознакомление многократно усилилось. Но Куле эйфорией нового хорошего настроения помешали насладиться тучи, уже как несколько месяцев появившиеся у него на личном горизонте.

Будучи человеком не из числа заядлых ревнивцев, но с другой стороны, как любой любящий муж со свойственным всем таковым мужчинам здоровым чувством собственничества на свою жену, Куля безусловно тоже мог продемонстрировать и эту жизненную черту характера. Но наверное не много было в его жизни для этого поводов, потому как на деле чутье на пробуждение в нем ревности, оказалось у него по итогу не очень тренированным. Как потом уже вспоминалось, не сразу Куля правильно идентифицировал соответствующие звоночки его сердца, когда оно робко еколо от проявления Ириной первых, а потом и последующих признаков сепаратизма. Сначала это были отдельные эпизоды проявления холода и необъяснимой краткости и замкнутости при разговорах по телефону. Потом Куля почувствовал, что любимую как-будто подменили при их очередной встрече тет-а-тет на следственных кабинетах СИЗО. Вдруг куда-то бесследно пропал тот жар ее желания, который был их неотъемлемым спутником на протяжении всех лет знакомства, куда-то подевался тот игривый чертик, всегда поддерживающий и сопровождающий Ирину, и ее любовь к Куле. Но заботливый мозг с появлением логичного вопроса о причинах такого проявления безразличия и отрешенности в глазах любимой, защищая душу от удара, по началу быстро и самостоятельно находил ответ, мол все это из-за того, что она наконец-то за все время совместной жизни нашла работу, и теперь сильно устает с непривычки. Уже позже Куля вспомнил, как он однажды впоймал ее на лжи о том, что она якобы находится дома, разговаривая с ним в тот момент по телефону из какого-то кабака, и как он тогда слепо и легкомысленно поверил в ее оправдания, проявив себя как наивный первоклассник. Но с другой стороны, дело было ведь не в наивности, а в вере ей, той самой незыблемой и железобетонной вере, генерируемой его любовью к ней, а еще больше ее к нему. Вспоминая всю эту жизненную ситуацию уже гораздо позже в постфактуме, Куле действительно все те события напоминали медленное наступление армагедона его жизни.

Сначала на горизонте образовались пара безобидных облачка, чуть позже таких облаков стало заметно больше, еще позже они заволокли собой часть неба, и теперь не замечать их и не придавать им значения, уже не получалось. Куля хорошо запомнил те пытки, которые ему пришлось переживать, когда он был вынужден против своего желания анализировать постоянно появлявшиеся основания подозревать Ирину в измене ему, и постепенно убеждаться в их обоснованности. Куля не хотел верить этому всеми своими фибрами души, и всеми силами душа не впускала в себя уверенность в этом очень страшном для него событии. Даже само слово "измена" в отношении его любимой Ирки, казалось для него убийственным, и долгое время не произносилось им даже самому себе. Присутствовало отчетливое ощущение того, что медленно-медленно в его спину вонзается очередное острие предательства, но по размеру оно было гораздо больше всех остальных вместе взятых, и давно там уже торчащих кинжалов. Чувствуя нарастающую боль от этого клинка, Куля был парализован, он в буквальном смысле даже приблизительно не знал, что ему делать сейчас, или что вообще можно предпринять в его ситуации?..

Подобно мазохисту, в очередной раз откидывая от себя, как вражескую атаку, факт подтверждающий худшее, и чувствуя наперед, что от такого его хода завтра ему будет еще больней, он особо не напрягая память вспоминал какая она была для него все эти годы, и таким способом старался противостоять реальности, изыскивая хоть один шанс из миллиона признать свои тяжелые подозрения пустыми. Он вспоминал ее глаза, как она смотрела на него, когда они познакомились, когда она сообщала ему, что любит его, когда сообщала о беременности, когда заботилась о нем, когда он попал в больницу. Вспоминал, как иногда излучая любовь к нему и желание, ее взгляд набирался озорной строгости и она настойчиво и жарко истребовала от уставшего с работы мужа выполнения им его супружеского долга, и тут же вспоминал каким ярким было для него наслаждение в тот момент дать этой неистовой и любимой женщине то, чего она так восхотела. Он вспоминал ее красивую улыбку и звонкий заразительный смех, вкус ее губ и запах волос. Он закрывал глаза и вспоминал каждый ее пальчик, каждый ноготок, и буквально каждый сантиметр ее тела. В такие минуты, лежа в камере на наре, он силой воображения подобно графу Колестро материализовывал ее перед собой, такую же любящую его, как и прежде, живущую только им, и как когда-то казалось, готовую до последней капли крови воевать за него не жалея себя.

Куля вспоминал и умилялся от того, как когда-то именно эта безмежная сила ее любви, ее беззаветность, чистота и искренность выбили искру чувства и в его каменном и умышленно закрытом, спрятанном ото всех тогда сердце. Ведь именно эта ее такая полная растворенность в нем, безостаточная вера в него удержали тот несильный огонек, получившийся из той искры, и превратили его в пламя. И когда Куля только-только попал за решетку, пребывая как раз в объятиях "гостеприимства" пресс-хаты СИЗО, они оба, как выяснилось позже, не сговариваясь проливали слезы любви, Куля скупые и незаметные. А она текущие из глаз рекой под тогдашний хит Потапа и Насти о том как:

Уже тогда то пламя ее любви пылало одинаково сильно в обоих их сердцах. Теперь же, после поселения его в СИЗО надолго, после того, как стало понятно, что это не пятидневная командировка, а реально предстоящая разлука со всеми вытекающими отсюда тяжестями и испытаниями, создавалось впечатление, что эти невзгоды подобно маслу подливались в этот огонь любви, и от этого становилось только жарче…

Но наверное в какой-то момент масла оказалось слишком много, и огонь кое у кого, захлебнувшись очередной волной, угас. Будучи уже практически полностью уверенным в Ирининой измене ему, Кулино сердце, борющееся за любовь до конца, и от этого подвешенное и распятое в мучительной муке, жаждало все-таки окончательной точки. По телефону такой разговор вести не представлялось возможным, поэтому Куля терпеливо, настраиваясь на встречу, как на запущенный визит к стоматологу, ждал прихода Ирины к нему в СИЗО.

Не легко пришлось ему и на этой встрече. Ситуация напоминала собой сценарий, где хирург проводил тяжелую операцию со вскрытием сам себе и без анестезии. Очень не хотелось, чтобы Ирина, испугавшись чего-то или по какой-то другой причине, увела суть реальных обстоятельств при ее разоблачении во вранье. Куля его сразу бы почувствовал, но от этого ему не стало бы легче. Поэтому с хирургической осторожностью, начав свой разговор из далека, демонстрируя спокойствие и мирный настрой, тщательно подбирая слова, Куля приступил к вскрытию. Осложнений не произошло. С первой секунды встречи по Ирине было заметно, что она тоже, чувствуя развязку, настраивалась на визит с тяжелым разговором. Глаза, интонация в голосе, скованность движений — все в ней говорило о сильной внутренней напряженности. Она ничего не отрицала, и что слегка Кулю удивило, не позиционировала даже себя при этом виноватой. Да, появился парень…, да, на пять лет моложе ее…, да, познакомились с ним на новой работе…, да, они встречались все это время у нее, т. е. в Кулиной квартире, так как она не могла оставить дочь одну…, да, он нормально относится к Настеньке… А на самый интересующий Кулю вопрос: "Почему так произошло?" Ирина ответила искренне чуть задумавшись: "Тебя ведь рядом нет…"

Так, на удивление, настраиваясь изначально на долгий разговор получилось, что через пять минут беседы тема исчерпалась и образовалась молчаливая давящая пауза, хотя выговорившимся и морально удовлетворенным Куля себя не чувствовал. Наоборот, захотелось много-много чего сказать, объяснить ошибочность ее пути, одернуть, переубедить, вывести из заблуждения, вдохновить как-то… Но что-то блокировало его на эти шаги. Не смотря на то, что ничего сногсшибательного Ирина не добавила к тому, что уже было и так понятно, эта ее откровенность, и еще только что жаждуемая им жирная точка, все-таки ввела Кулю в состояние шокового оцепенения. Похоже, что кинжальный удар в спину от его любимой и единственной достиг своего апогея.

Ирина в свою очередь, наверное, боясь открытых осуждений и заранее подготовившись к ним, продемонстрировала не очень убедительную, вперемешку со страхом, но уверенность и правоту своей позиции. Она заранее давала понять, что некоторые ее подозрения об изменах со стороны Кули в прошлой жизни, сегодня давали ей моральное право на то, в чем он, как ей казалось, может ее сейчас обвинить. Со стороны конечно такая Иринина позиция выглядела наивной и по-детски смешной, но возможно это и было бы смешно, если бы не было так грустно. Куле отнюдь не от этого, но решительно не хотелось ее в тот момент ни в чем обвинять или что-то доказывать, а тем более злиться на нее и обвинив в измене, пытаться как-то наказать. Ему наоборот очень захотелось обнять свою жену, прижать к себе крепко-крепко, и молча просто никуда не отпускать, но передергиваясь от ледяной волны мурашек по спине, Куля понял, что и этого он уже не может себе позволить сделать. Он смотрел на нее и будто видел свою любимую Иру, ее глаза, ее фигуру, но она вдруг в одночасье стала чужой ему, а обнимать чужую женщину, как свою, ему было дико и неловко. Так и получалось, что сердце хотело, а тело не слушалось и не подчинялось его командам. Было ощущение похожее, как бывает во сне. Ты видишь что-то или кого-то, хочешь дотянуться до него, но у тебя это просто не получается по необъяснимым причинам. Руки и ноги становятся тяжелыми и неадекватными, а субъект вожделения удаляется от тебя все дальше и дальше… с каждой твоей попыткой приблизиться…

После совершения основной части разговора, Куля так больше ничего внятного и не смог предпринять. Он ничего более не смог спросить у нее, не сообщил сам и не сделал. Похоже было на то, что операция прошла успешно, но анестезия все-таки была и еще не разветрелась полностью, реакция разума и тела были заторможены. Уже прощаясь с уходившей из следственного кабинета Ириной, он, как чужую женщину осторожно поцеловал ее в щеку, а потом долго, глядя в зарешетчатое окно, смотрел ей в след, наблюдая как она покидала его, шагая на выход из СИЗО по его двору. Куля запомнил этот момент на всю оставшуюся жизнь. Это был кульминационный момент и очень символический. Мрачные стены тюрьмы символизировали его настоящую жизнь и его темное страшное будущее, а уходящая Ирина уносила с собой все то светлое, что он когда-то имел в прошлой жизни. Куле хотелось очень сильно заорать, разорвать эти злополучные решетки, разбить бетонные муры, догнать свою любимую и вернуть себе свою судьбу, но руки, как во сне продолжали висеть веревками не слушаясь хозяина, а ноги превратились в каменные булыжники и не сдвигались с места. В реальности чувствовалась только уже входящая в привычку сдавливающая боль в районе груди от наполнения ее раскаленной кислотно-огненной волной чувства несправедливости за свою участь и злости от бессилия что-то исправить.

Только на где-то третие сутки после ухода Ирины, чуть остыв от нахлынувших эмоций, Куле стало немного легче и он почувствовал произошедшую перемену его состояния. Нет, координально ничего не поменялось. Торчащий в его спине кинжал предательства, загнанный ему по самую рукоятку его любимой супругой, он ощущал так же отчетливо, и так же неизменно хотелось выть волком от тоски. Но та медленная казнь уже состоялась, палач ушел, страсти улеглись и муки поутихли. Как это и бывает осталась только одна фантомная боль в том месте, где когда-то жила любовь, но у него эта боль была непростой.

Куля испытывал очень тяжелоописуемые и какие-то обширные ощущения. Не даром наверное этой тематике, ухода любви, в мире посвящено столько стихов, песен, романов и вообще, человеческого внимания. Сейчас Куле, в его затяжной момент страдально-любовных раздумий почему-то вспомнился старый хит Вадима Козаченко о том, как ему было"… больно, как больно! От того, что умирает любовь…" Но тут же Куле страдания Козаченко казались мелочью по сравнению с тем, что переживал он.

Кроме утраты своей любви, потери своей женщины, Куля перестал ощущать смысл своей жизни. Ирина, Настя — это была его семья, его тыл и цель одновременно. Он жил ими ради них, а теперь там появился другой дядя, а Куля получалось, как недоступный и бессмысленный папа, был уже не нужен. У зэков есть пословица: "сел в тюрьму — меняй жену". Куля ее до этого, как и многое здесь в тюрьме, в серьез не воспринимал. Он был уверен, что его любимая не такая, как те, о которых так нелестно говорят уголовники, да и он сам не уголовник, от которого уходят женщины. Но не прошло и трех лет, как Куля понял таки, что он заблуждался, что он, как бы там ни было, самый настоящий зэк, которому дали большой срок, и ждать таких, тратя на это драгоценные годы, способны единицы, а ему, как и повелось, не повезло и в этом вопросе, Ирина в число этих единиц не входила. Но и менять что-то в своей личной жизни Куля не представлял для себя тогда возможным. С одной стороны казалось, что уже было поздновато это делать, тем более если учитывать весь тот срок, который ему накинули, к тому же забыть или поменять дочь, для него звучало дико даже в мыслях. Но с другой стороны, он также понимал, что ничего страшного вообщем, не произошло, что не он первый и не он последний, которого бросают женщины. Никто от этого наверное не умер, и его дочь останется конечно его дочерью, но и эти мысли не утешали. Очень сильно раздражало бессилие, которое обеспечивали обстоятельства обустроенные тюрьмой, и тоска от этого усиливалась стократно.

По прошествии еще какого-то времени, пребывая в тихой прострации без мечты, без цели, не различая ни цветов, ни запахов, не ощущая уже особо ни горя, ни счастья, Куле показалось странным и не совсем логичным еще и то, что он совсем не злился на Ирину за ее предательство. Опять его сердце и разум разделились в своих позициях. Разум выдавал холодные, очевидные и бескомпромиссные факты, а сердце тем временем, хоть и украдкой, но без колебаний продолжало любить. Разум, узнав об этом, сердился и укорял сердце в предательстве, в проявлении недопустимой для настоящего мужчины мягкотелости, и взывал срочно, отискав чувство собственного достоинства, покончить с этой любовью. Ему казалось, что если бы Куля открыто злился на нее, обвинял в измене, то ему проще было бы жить, быстрее изгнав ее из сердца, как болючую занозу. Но сердце не отпускало Иру, а когда разум в этой борьбе с сердцем умышленно рисовал в своем воображении ее в жарких объятиях другого мужчины, то Куля ощущал только острую боль, и больше ничего. Никакой мстительной мотивации, никакой ненависти, до которой, как говорят от любви лишь один шаг, не появлялось. Сердце твердо стояло на своем. Порочная картинка в воображении скоро растворялась, острая боль отступала, а тоска, тянувшая его к ней, оставалась.

Тогда разум избрал другую тактику, более лояльную. Подключая здравый смысл, он пытался объяснить сердцу, что у Иры другая семья, она наверняка уже счастлива с другим мужчиной, и что его места там уже нет. В то же время место возле него самого свободно, и не смотря на то, что он в тюрьме, в этом есть все равно определенный позитив. Как говорил шеф: "… нет такого женатого, который не мечтал бы побывать холостяком…" Перезагрузка личной жизни — это очень даже интересно: новое знакомство, новые ощущения, новая подруга — этот набор обновлений безусловно мог затронуть пару мажорных струн в душе, но как только этот ряд логично продолжался — новая невеста, новая жена, новая Настя… доходя до последнего пункта все сразу рушилось. Выгнать или заменить в своем сердце Ирину, наверное для Кули было возможно, но выбить из него или разделить еще с кем-то дочку Настю — было нереально. Ира и Настя для него были единым неделимым целым. Может поэтому он и не мог разозлиться на загулявшую жену? Может поэтому он и был готов, укротив свою гордость, простить ее, если бы она только попросила его об этом? Куля в тот момент был мужчиной в рассвете сил, и остаться без женского внимания не рисковал ни на грамм. Но даже мысленно в мечтах, оказавшись в знойных объятиях какой-то мисс Украина, какого-нибудь относительно недалекого года, Куля и при таком раскладе при всем желании не смог бы представить в своем сердце полноценного счастья от такого союза, а значит не смог бы и эту новую миссис Куля сделать счастливой… так стоило ли тогда начинать?.. Так Куля проживал свою жизнь на наре не зная как жить, во что верить и куда стремиться. Он вроде бы и понимал, что ему нужно, но не знал, что с этим делать, а когда додумывался, сразу начинал сомневаться в том до чего додумался, задавая себе один и тот же вопрос: "А зачем это ему надо?" В итоге, как он не старался, но его образ в паре с другой женщиной никак не приживался ни в каком свете, и ни под каким соусом в его достаточно богатом воображении. Сердце по-прежнему отторгало все новое и чужое ему и продолжало украдкой любить Ирину, тосковать по ней, по Настеньке и по той прошлой счастливой жизни.

Только вплетение в эти обстоятельства события, подарившего очередную площадку для запуска очередной надежды, хоть как-то развеяли Кулины туманы в душе, и он опять увидел нечто похожее на ориентир в своей жизни. Как уже говорилось, родителям все-таки удалось продать свое жилье, а все деньги за него они, рискуя последним, согласились зарядить в выстрел по проблемам единственного сына.

С появлением впервые наличных денег на кону Кулиной проблемы, сразу заработали разные механизмы, способствующие по идее ее решению. Вновь появился тот самый хороший человек, который инициировал и появление адвоката, и связующего с судьями, ведущего с ними конструктивный диалог, и хотя Куле до конца было не понятно зачем столько задействованных лиц, он не протестовал. Он был приятно тронут возникновением такого внимания к его персоне, и его проблеме, и доверившись этому человеку, как главному куратору, старался ему не перечить. Все эти события и телодвижения вместе с надеждой вдохнули в Кулю тягу к жизни после потери им ее смысла, когда Ирина вычеркнула его из своей жизни. Он ожил вновь, окрыленный стремлением победить в схватке с ветряной мельницей только ради одной цели — вернуть себе свою судьбу, свою семью и свой смысл бытия. Он твердо верил в то, что когда окажется на свободе, он найдет в себе и силы простить ее, и аргументы вернуть ее, и что в конце концов все будет хорошо, и у них с Ириной еще родится мальчик, сын.

Дождавшись наконец всеми правдами и неправдами пока материалы дела зайдут в апелляционный суд, Куля сформулировал свою позицию. К этому времени получалось, что он отсидел уже четыре с половиной года. У отца после продажи им его дома на руках было всего пятьдесят тысяч долларов. Отталкиваясь от этого, Кулей был предложен вариант, при котором он по апелляционному решению выходит на свободу наказанным уже отсиженным сроком за преступление, которое он признавал изначально, а остальная часть обвинения по его этому сценарию отпадала за недоказанностью. Такой вариант предусматривал наказание без конфискации. За все это Куля, посоветовавшись с куратором, заявил сумму в сорок тысяч долларов, оставив десять из имеющихся всего на всякий случай, и на возможный дальнейший торг. Но как такового торга не состоялось. Кулино предложение вернулось в следующем виде: Кулю соглашались выпустить, но при этом состав обвинения изменять, урезать никто не собирался, а денег было затребовано тем не менее в полтора раза больше — шестьдесят тысяч.

Такой ответ был мягко сказать странным и неадекватным. Куля был опять ошарашен… Где же логика? Где здравый смысл? На ровном месте схватили, черт знает в чем обвинили, по беспределу посадили, а теперь забирают последнюю копейку и практически выгоняют на улицу. Такой вариант его категорически не устраивал. Дом, в котором сейчас жили его родители, был куплен за деньги банка. Куля рассчитывал за то имущество, которое было когда-то арестовано, как часть его бизнеса, рассчитаться с банком и сберечь родителям их место жительства, а при тех раскладах, которые предложил апелляционный суд, получалось, что ни родителям, ни ему самому по выходу из тюрьмы, жить было негде. Квартира, где сейчас жила Ирина, была по его же инициативе переоформлена полностью на нее давно, еще как только он собрался брать кредит у Киевского концерна, перед открытием Харьковского филиала. Так было проще тогда готовить необходимый пакет документов. Кроме этого, по делу после апелляционной, предстояла еще и третья инстанция, кассационная, которая имея по жалобе прокурора тот же состав обвинения, легко могла свои решением вернуть ход дела назад в первую инстанцию, а Кулю в итоге обратно в тюрьму. Такая позиция СИСТЕМЫ не шла ни в какие ворота здравого смысла. Кулю опять накрыла волна негодования от степени ненасытности СИСТЕМЫ, от ее безграничной безнаказанности, несправедливости или просто тупости. Только наглый беспредельщик или скорее тупой дурак, не имея на руках никаких доказательств наличия белого, и наоборот имея массу фактов подтверждающих черное, станет нагло на голых предположениях и с сомнительной выгодой для себя утверждать, что у него все-таки белое. А когда у озабоченного дурака появляется безграничная и безнаказанная власть, то он автоматически становиться бездумным беспредельщиком. Именно это чувствовал Куля, когда пытался понять своего оппонента, и понимал, что это бесполезно. Как-то более выгодно сторговаться не представлялось возможным, СИСТЕМА к такому процессу была не приспособлена. В итоге он был настроен уже отказаться от сотрудничества, но куратор, хороший человек, в последний момент переубедил его, обосновав тем, что арест с некоторого его имущества можно будет снять позже, действуя параллельно, и таким образом появлялась возможность заплатить этому суду и восполнить деньги отца, а имеющуюся недостачу он взялся доложить из своих. Куля был тронут до слез. Конечно он согласился и поспешил обрадовать родителей о том, что принципиальная договоренность появилась на высоком уровне, а значит ждите, скоро все будет хорошо.

Но прежде чем наступило то скоро, произошел занятный инцидент, которого Куля не оценил, и в свете якобы достигнутой договоренности, не понял. Когда процесс рассмотрения жалоб в апелляции дошел до очереди Кули комментировать свою жалобу и отвечать на вопросы сторон, он был спокоен и сосредоточен. Председательствующий коллегии судей апелляционного суда представлял собой солидного, седого, усатого мужчину преклонного возраста, но еще достаточно энергичного и острого умом. Он очень хорошо смотрелся, внушительно, в черной мантии на центральном из трех кресел с высокими спинками и вызывал первое время доверие у всех присутствующих, и даже у Кули. В нем с первого взгляда читался и жизненный, и судейский опыт, что в первые минуты автоматически подкидывало надежду на его профессиональный и беспристрастный подход к делу. Но так казалось Куле только первые пять минут после того, как этот судья начал его допрашивать. То, что начало происходить после пятой минуты, он даже не думал, что такое вообще бывает. Задавая вопросы подсудимому, судья вдруг повел очень профессиональный, на уровне высшего пилотажа допрос с пристрастием, причем это было так искусно произведено, что того психологического давления, того применения ментовского приема взятия допрашиваемого на понт, не заметили не только присутствовавшие потерпевшие, всего этого незаконного безобразия не заметила даже Кулина адвокатша. Было похоже на то, что этот судья когда-то был классным следователем или возможно опером, а теперь имея перед собой строптивого, нерасколовшегося выскочку, решил встряхнуть стариной, и чем черт не шутит попробовать его все-таки расколоть.

Для начала он решил немного раскачать Кулино спокойствие и уверенность. Задав изначально несколько вопросов строго, но спокойно, на шестой минуте он, сформулировав хитрый, сложноподчиненный двойной по смыслу вопрос, поставил им своеобразную ловушку. Дав минуту отвечающему на ответ по первой, предварительной его части, он его вдруг грубо, на сильно повышенных тонах перебивает, явно демонстрируя свое недовольство, и уличая уже его в проявлении хитрости, обвиняет в том, что допрашиваемый, якобы, не отвечает на четко поставленный судом только что вопрос, и пытается, якобы, "вилять" от правосудия, хитро и незаметно для окружающих имея ввиду при этом, суть уже второй основной части своего двойного вопроса.

Любой фигурант по делу то ли свидетель, то ли привлеченный специалист, и тем более подсудимый, давая показания в суде на уровне инстинкта не желает, а если буквально, то боится злить, или даже мало-мальски расстраивать судью, так устроена судебная система, и так устроен человек. Конечно любой живой индивидуум стоя перед грозным дяденькой, от которого в прямом смысле слова зависит его судьба и его жизнь, не желая нервировать его, будет сильно нервничать сам от того, что тот начинает кричать и психовать. А когда он начнет нервничать, он начнет допускать ошибки — на этом и был построен весь расчет этого маленького психологического фокуса. Сначала ставилась задача вывести допрашиваемого из психологического равновесия, довести до панического состояния, и только потом хитрой методой предполагалось наносить решающий удар.

В качестве решающего удара, прожженный опытом выпытывателя судья, избрал метод взятия допрашиваемого на понт — это почти также как и взять на испуге но более шире по смыслу. Накричав на Кулю, и доведя этим его до тупикового смятения, он тут же задает короткий, как удар в боксе, но четкий и одновременно провокационный вопрос:

— "Где вы дели деньги, которые вам дала гражданка Иванова?"

Иванова — это была одна из многих проходивших по делу свидетельниц, которая естественно ничего Куле не давала, не утверждала о подобном и вообще не могла этого сделать. Но этот вопрос возникал так неожиданно для допрашиваемого, а по сути в самый подходящий момент его легкого нокаута, как и предписывалось методикой, что мог легко спровоцировать у скрытного подсудимого порыв на возможные уточнения или на вскрытия им ранее неизвестной и компрометирующей его информации. Так судья рассчитывал подловить Кулю на вранье и показать ему свой мастер-класс. В таком напряженном режиме его допрос длился около двадцати минут. Судья продолжал выпадами повышать на Кулю голос, пытаясь расшатать его сосредоточенность, и напористо давил "из-за угла", атакуя предъявлением несуществующих фактов. Но опять сложились обстоятельства так, как и у ментов, которые брали его на понт в свое время с видеозаписью офиса, показывая ему запись не с того ракурса который должен был там быть. Опять получалось так, что если бы Куля и был виновен в том в чем его обвиняли, то наверное у них что-то бы да получилось, ведь не был же Куля на самом деле заядлым, бывалым и тертым уголовником, которого не брали не страхи, ни ужасы, ни "курящие слоники", ни строгие психующие судьи.

То, что судья не имел права так вести допрос подсудимого со своего места вершителя правосудия, проявляя таким образом верх предубежденности, было вопросом в Кулиной голове не основного плана. Это было произведено хоть и эмоционально, но так обыденно, что никто, кроме Кули наверное, такого нарушения и не заметил. Для него был важнее другой вопрос: Почему же они такие умные, профессионалы своего дела не поняли наконец, что Куля не брал тех денег? А ответ напрашивался сам собой: Может и поняли, но СИСТЕМА не предусматривала заднего хода, и отменять приговор своей же первой инстанции за ради босоногой справедливости — об этом из них никто даже не задумывался, чтобы не смешить округу и не нарушать порядок.

Закончив философствовать у Кули возник более приземленный вопрос — а зачем этот судья сейчас так сделал? Ведь они вроде бы договорились… Зачем ему понадобилось после этого разоблачать его?..

Пока Куля в этот день добирался из суда в СИЗО на автозаке, на свободе его адвокатша, отчитываясь перед куратором, успела рассказать ему и о том, как ее клиент сегодня немудро, проявляя свой гордый нрав, и пытаясь блеснуть умом, выводил судью из себя до хрипоты в голосе отвечая на его вопросы, что она делать категорически не рекомендовала бы… Таких ложных впечатлений непрофессионального адвоката от одного судебного заседания хватило, чтобы образовался маленький скандальчик. Куратор раздосадованный описанной ситуацией тут же с горяча от души поделился своими переживаниями с Кулиными родителями, а там на этой почве разродился уже целый воспитательный смерч, который Куля сполна выслушал, позвонив вечером им на мобильный. В двух словах речь шла о том, что Куля был не прав, пытаясь умничать и этим злить судью, заумно отвечая на его вопросы и т. д. Через пару часов Куля конечно восстановил статус Кво, разъяснив все и всем, но неприятный осадок у него остался. Было во всем этом недоразумении что-то несрастаемое. А еще, как это не парадоксально, по итогу этого недоразумения у него самого зародился некоторый страх по сути этих обвинений. Действительно, а зачем злить и допекать судью, обращая внимание на и без того явные процессуальные изъяны в деле и в доказательной базе, если уже договорились. Они ведь рулят балом — значит им виднее, как лучше и как правильнее, а ему, по идее, должно быть в этой ситуации все равно…

Таким образом, в итоге получилось так, что Куля скрипя зубами и еле сдерживая в себе новоиспеченного адвоката, тихонько просидел на скамье подсудимых почти все время хода судебного процесса, молча потирая чешущиеся к самозащите руки. А материала, из чего было что сказать в свою защиту образовалось тогда еще больше, так как произошло по сути революционное и неожиданное событие.

Доставив подсудимых на очередное судебное заседание в апелляционный суд, по оплошности конвойной службы Куля и Ташков как подельники оказались в одном боксе в подвале здания суда, где они ожидали отправки их обратно в СИЗО. Имея таким образом вдоволь времени на беседу, Куля поделился с Ташковым новостями со свободы. По делу диалога у них не получалось, Иван постоянно замыкался на этой теме, прячась как улитка в себя. Но услышав о том, что Мирошко уже нет в живых, Иван подумав спросил у Кули: "А что будет если он сейчас в суде заявит о том, что оговаривал Кулю все это время?" Куля был шокирован таким поворотом, но в тот момент ему было больше интересно узнать то, что уже произошло раньше, а не то что может быть потом. И не удивительно, что много нового для Кули Ташков по интересующему вопросу не рассказал. Началось все с банальных просьб Мирошко к Ивану перехватиться суммой денег на пару дней без оформления их на реальных людей, и без придания такой операции огласке кому-либо. С течением времени границы этих нарушений постепенно расширились. Мирошко Федор Ильич был одновременно Кулиным компаньоном, другом, к тому же проявлял реальную активную позицию в функционировании организации, являлся членом наблюдательного совета, регулярно брал участие в общих собраниях и ко всему был одним из самых крупных легальных заемщиков — все это бесспорно внушало сильное доверие его персоне. В какой-то момент, когда Ивану этот процесс показался уже чересчур затянувшимся, Мирошко в успокоительно-ультимативной форме осадил его и убедил ничего не бояться, потому как у него, якобы, все было под контролем и деньги он обязательно собирается вернуть, прокрутив их в своем бизнесе. Куле, при этом, об этой нелегальной кредитации Ильич распорядился ни в коем случае ничего не сообщать, аргументируя тем, что тот узнав об этом, сгоряча наломает дров, что только помешает процессу возврата денег. О каком именно бизнесе шла тогда речь, Иван не уточнял. На чем основывался тот ультиматум, о котором Ташков вскользь проговорил, и который по всей видимости сыграл решающую роль в Ивановской сдаче позиций, Куля тоже выпытывать пока не стал. Было заметно, что он не очень желает об этом говорить, а торопить его не было необходимости, всему свое время. Важно другое, а именно то, что уже позже, когда из-за кризиса пришло время что-то делать, так как возвращать деньги не получалось, Мирошко сам предложил план действий, связанный с переводом основной вины на Кулю, а чтобы Ташков не противоречил этому, он его запугал физической расправой не только с ним, но и с его семьей. А дальше все было примерно так, как Куля и предполагал. Из трехсот шестидесяти тысяч гривен, которые тогда реально пропали из сейфа, Мирошко с собой забрал только шестьдесят тысяч, а остальные триста распорядился Ивану хорошо спрятать. Идея состояла в том, что когда его возьмут менты, ему предстояло поломаться всего лишь некоторое время, разыгрывая сцену того, что все деньги забрал якобы Куля, а ему было решено, по якобы обоюдному согласию, пускаться в бега с голым задом, как это, кстати, и звучало в официальной версии. Потом по задуманному сценарию, когда менты не доверяя Ивану начнут его проверять по чуть-чуть нажимая на него, то он запланировано открывал им свой тайник, отрекаясь тут же от тех денег, и таким образом автоматически провоцируя ментов присвоить их, свернув все на Кулю, как это и подбивалось автором идеи изначально. Наверное не очень доверяя Ивану, Мирошко вместе с ним спрятали пластиковый пакет с деньгами на кануне дня "икс" в тайнике, в слое стекловаты, изолирующей укромный уголок теплотрассы, в его доме, а потом поехали в кабак, где Ваня выслушивая успокоения о том, что все в итоге будет хорошо, и сидеть придется не долго, прилично выпил. Параллельно заверениям о том, как все будет хорошо, если Иван все сделает правильно, Мирошко не пожалел сил и на описание того как все будет плохо, если он передумает или как-то проколется. Бытует такая фраза, а точнее утверждение: "Все гениальное — просто". И сейчас, когда Иван рассказывал о том, как обстояло дело тогда, четыре с половиной года назад, он принципиально нового Куле ничего не сообщил. Примерно так себе он все это и представлял, но слушая историю в оригинале, ему вдруг показалось, что все произошедшее по плану Мирошко было с одной стороны так просто, а с другой так лихо, что в итоге казалось гениально. Во-первых, он знал или наверняка догадывался о надвигающейся кризисной ситуации. Во-вторых, это с его подачи, а вернее с его официальных мелкочастичных возвратов, вдруг появилась тогда в то скудное и тяжелое время в кассе такая приличная сумма денег. В-третьих, это он так просчитал ментов, подкинув им в эквиваленте по курсу тех дней шестьдесят тысяч долларов таким образом, что не взять их, по-тихому присвоив, было очень тяжело для не очень высокосознательных и вечно голодных украинских оперов. Гениальность идеи решения этой проблемы для Ильича состояла в том, что подсунув деньги экзекуторам в погонах из рук уже напуганного Ташкова, он достиг ситуации, при которой добиваться правды, пытая при этом его же, им было теперь не с руки, так как нужно было выбирать: или добиваться вероятной полной правды, вытрушивая и выбивая ее из обоих подозреваемых, но тогда однозначно засвечивать в деле и найденные в тайнике пропавшие деньги, или оставить все на какой-то полуправде, выкрутив только Кулю, и оставить деньги себе официально, при этом, повесив их на него же.

Все задуманное Федором Ильичем прошло как по нотам. В выборе ментов, при описанных обстоятельствах, он не ошибся. Честно отработав на Куле метод допроса с пристрастием всего лишь среднего уровня тяжести, как позже он выяснил с ужасом наблюдая побои других зеков, подвергнувшихся ментовским пыткам, они заодно продемонстрировали Ивану, пытая Кулю при нем, что может быть с ним, если он расскажет кому-то о том, что был вообще в природе когда-то какой-то тайник, и что деньги из него достались им. Далее, не особо заморачиваясь об отсутствии хоть какой-то доказательной базы в деле, зная прекрасно как всеядно живет и работает СИСТЕМА, милиционеры спихнули его суду в таком же виде, в каком его и нарисовал Мирошко устами Ташкова, бросая таким образом под поезд вместо себя Кулю. Благо, что его кандидатура на роль козла отпущения, при открытом наличии у него ряда недвижимого имущества, открыто действующего бизнеса, подходила идеально.

Все у Ильича получилось если не гениально, то просто чудесно, особенно если представить, что готовился он к такой развязке еще тогда, когда только пришел к Куле с предложением своих бизнес-проектов. Позже просчитал и продавил Ташкова, посадив его на чем-то на крючок, а потом зная СИСТЕМУ, купил ментов за шестьдесят тысяч долларов, даже не понявших толком, что их купили. В завершение он железно увел след украденных им денег от себя в сторону Кули, а суд получив наскоро сшитое белыми нитками дело, подписанное также прокурором, назад крутить все в холостую без интереса для себя и не собирался. Все! Хэппи энд! Осталось только не до конца понятно, почему Мирошко скрывал от Кули его знакомство с предводителем Киевской стороны всей корпорации? Может и идея была не совсем его? А может и не совсем своей смертью он умер, ведь на нем в любом случае все ниточки обрывались? Хотя тяжелая болезнь у него действительно была… Но эти вопросы для Кули уже были не принципиальны.

Разобравшись с тем, как все было, Куля задумался над тем, как теперь может быть, и у него захватило дух. Три статьи из 4-х особо тяжких во всем обвинении Кули суд признал незаконно основываясь только на показаниях Ташкова. Становилось действительно интересно, а что же теперь придется предпринимать СИСТЕМЕ, когда и этих оснований у нее не будет. Боясь верить в координальные положительные для себя изменения, Куля тем не менее с интригой в душе и с очередной тайной надеждой, поспешил об этой новости сообщить своему куратору, чтобы тот обсудил ее с СИСТЕМОЙ в закулисье. Но ответ был опять поражающий своей незыблемостью, броней и все тем же своим знаменитым чувством безнаказанности: "все останется в пределах предыдущей договоренности".

В отличии от железобетонной позиции правосудия, порыв к вскрытию правды у Ташкова был очень хлипкий и неустойчивый. Он очень сильно боялся, что разозлит судей фактом своей безумной лжи и нарвется на еще большие неприятности в виде еще большего срока. Поэтому Куля не сказал Ивану всей правды из объявленной накануне позиции апелляционного суда, опасаясь, что тот передумает заявлять его оговор. В итого чего, Ташков на заседании коллегии судей, во время речи комментариев своей апелляционной жалобы объявил о новых обстоятельствах в деле, о том что оговорил Кулю Павла, сообщая о его причастности ко всем преступлениям. Также он заявил о новом статусе соучастника всех преступлений ранее свидетеля по делу Мирошко, которому он отдавал деньги вкладчиков, присваивая их путем выдачи под подложные договора, а также о том, что и все деньги взятые им из сейфа, он тоже отдал не Куле, как было известно ранее, а этому же Мирошко Федору Ильичу по его же распоряжению. Закончив свой этот монолог в помещении суда на какое-то время повисла тишина, а после зал заполненный потерпевшими, начал потихоньку роптать, высказывая свое мнение, суть которого была в том, что никто ему не поверил. Конечно, прожив почти пять лет с убеждением о существовании одной позиции и с привычкой думать так, с прицелом на Кулино имущество, в один миг поменять все мнение на другую позицию и поверить в противоположное, было не реально, особенно если учесть контингент людей в числе всех потерпевших, которые являлись в основной массе пожилыми людьми, привыкшими безоговорочно верить власти. Было очевидно, что этот аспект негативной реакции на новость потерпевшей публики, играл и для суда важную роль в его поведении, потому как он не оглядываясь продолжал проявлять верх бронелобости, настойчиво не замечая всех фактов противоречащих официальной и успевшей устояться версии. Судебной коллегии апелляционного суда однозначно было проще, хотя и незаконно, тупо не услышать слов Ташкова, как будто он это о новых обстоятельствах сказал выключив звук своего голоса, чем признавать ошибку, допущенную целой СИСТЕМОЙ: дознавателями, следователями, прокуратурой, и судом первой инстанции. А учитывая, что эта ошибка была допущена четыре с половиной года назад, становилось ясно, что реальный след украденных денег уже давно простыл, а сами деньги наверняка за это время были растрачены настоящими преступниками. Признание правдивой версии было бы не только актом признания СИСТЕМЫ ее непрофессионализма и продажности, но и признанием того, что деньги вкладчикам, как раз из-за этого, уже никто и никогда не вернет, а точнее из-за того, что Мирошко купил за их же 300 тысяч себе СИСТЕМУ в лице ментов еще в самом начале следствия. Конечно, председательствующий судья никак не мог допустить этого разоблачения, поэтому его задачей, как казалось Куле, было выпустить его, как и договорились, но при этом ни в коем случае ничего не менять, потому что менять существующие позиции было просто не на что, а так вроде бы получалось, что и волки сыты, и овцы в общем-то целы.

В соответствии с УПК Украины в редакции 1960 г. судебное заседание коллегии судей апелляционной инстанции по рассмотрению поступивших жалоб на приговор проходит без какой-либо фиксации процесса то ли в протоколах, то ли еще где-то, но только при условии, если в апелляционном порядке суд не решает открыть судебное следствие. Это Куле показалось странным, особенно после того, как нигде не зафиксировалось то сногсшибательное, казалось даже спасительное, признание Ташкова, и которое благодаря хитрому фокусу судьи, осталось практически незамеченным. Но впереди по процессу предстояли еще допрос Ташкова, его речь прений и последнее слово, где Иван сможет повторить свою сенсацию. В связи с этим Куля, опасаясь сильно раскачивать лодку в свете договоренности, тем не менее не удержался и отправил ходатайство, где просил суд по сути всего лишь соблюдать закон — открыть судебное следствие в апелляционном порядке в связи с возникновением новых обстоятельств в виде заявления Ташкова, допросить в связи с этим Мирошко и остальных, имеющих к этому отношение лиц, что автоматически вело к фиксации всего хода судебного процесса, в том числе и поступившей обновленной информации. Такая обязанность суда возобновлять судебное следствие при возникновении необходимости расследования новых обстоятельств, которые принципиально отменяют доказательства, касающиеся обжалованной части приговора, предусмотрена в законе УПК сразу несколькими статьями, но суд получив подобное ходатайство не только от Кули, а еще и от его адвоката, демонстрируя ту самую выборочность, тупо отморозился, как-будто их и не было. Никаких официальных комментариев, подтверждающих судом их наличие, или причин их отклонения, нигде не было зафиксировано. Это сильно бесило Кулю, и чтобы его по-лучше понять в тот момент, достаточно себе просто представить эти три каменные лица судебной коллегии в момент, когда человек вопиюще незаконно осужденный справедливо пытается из последних сил спасти свою жизнь, имея на это все права, основания, аргументы и факты, а они при этом, используя свой купленный высокий статус судьи, важно отворачивая в сторону свой взгляд в наглую, открыто плюют ничего не боясь на закон, на Конституцию, которой постоянно бравируют в своих речах, и продолжают вести процесс в своем, выгодном только им, русле. Это до шока поражало людей, понимающих то, что происходит, и особенно Кулю, но он боясь идти в полный разрез достигнутой договоренности, сцепив зубы, молчал и ничего по этому поводу более не предпринимал.

Единственно, что он позволил себе предпринять в свою защиту в апелляционном заседании — это то, чего он по наивности не осветил на этапе первой инстанции, надеясь на хоть какую-то адекватность того судьи. Свою речь дебатов, здесь в апелляции, Куля обставил в виде обращения его к потерпевшим. Чувствуя гранитную стену правосудия, к которой достучаться ссылаясь на здравый смысл или на какие-то законы оказалось бесполезно, он решил попытаться воззвать потерпевших задуматься в происходящие события и понять правильно суть всего этого цирка фокусников самостоятельно, тем более, что это было напрямую в их интересах.

Начал он с простого, пытаясь подоступнее, без ссылок на статьи закона, обрисовать отсутствие здравого смысла в обвинении, и намереваясь выявить, осветить отсутствие там обыкновенной жизненной логики, и все это на фоне новых признаний Ташкова об оговоре. В первую очередь Куля напомнил всем присутствующим потерпевшим о том, что на нем хоть и много имущества, которое по делу проходит как имущество приобретенное якобы преступным путем, оно в подавляющем большинстве приобретено им за банковские деньги и находится по сегодняшний день как залоговое ипотечное имущество под арестом на отчуждение по инициативе банков задолго до возбуждения уголовного дела. Он напомнил, что на момент возбуждения дела на нем было оформлено банковских кредитов в совокупности примерно на двести тысяч долларов. В такой ситуации возникает логичный вопрос — зачем ему было набирать столько таких кредитов и платить по ним банкам проценты, если у него, как утверждает прокурор, была такая прекрасная возможность просто брать деньги в любом нужном ему количестве в кредитном обществе всего лишь отдавая, якобы распоряжение Ташкову?

Далее он обратил внимание всех на ту деталь, что на Ташкове, наоборот никакого имущества нет. Он шел по жизни с полным нулем за душой. Отсюда возникает следующий вопрос: какой мотив преступления Ташкова, если по официальной версии и по легенде поведанной Ташковым, на которую опиралось все обвинение, следовало следующее: Ташков почти три года присваивал деньги вкладчиков в паре с Кулей, трансформируя их якобы в имущество так или иначе принадлежащее только одному Куле. Ташков при этом, все время оставался голым и босым, видимо доверяя свою долю наживы ему полностью. Возникает очередной вопрос: если по официальной версии он совершал свою долю общего с Кулей преступления ради общей наживы, но числящейся только на Куле, то почему же он сразу, на первом же допросе, будучи еще в статусе свидетеля, пребывая даже еще не арестованным на свободе, с первого же слова, полностью признав свою вину, тут же указал на Кулю, как на соучастника и организатора, компрометируя его таким образом и одновременно лишая таким образом их обоих той самой наживы, а себя с первого слова лишая того самого мотива, который заявлен в официальной версии при обосновании обвинения. По надуманной версии прокурора получалось, что Ташков просто какой-то глупый человек, который три года воруя деньги, по итогу указывает на Кулю, как на соучастника, автоматически лишая этих денег и себя, получая, взамен только срок девять лет тюрьмы за доказанное якобы преступление даром, то есть без мотива! Поразительно, но все верили в этот вздор и в юридический нонсенс!

Такой же абсурд с отсутствием мотива наблюдается и в эпизоде официальной версии с пропажей денег из сейфа по которой следует, что Ташков, взяв деньги из сейфа офиса своими руками, добровольно передал их все в размере двух миллионов тут же Куле, а сам после этого, совершенно не противясь такой не справедливой дележке украденного, пустился в пожизненные бега к родственникам в Донецкую область без единой копейки для таких сложных и долгих путешествий. (Из показаний Ташкова т. 2 л. д. 33–36). Причем о двух миллионах в сейфе речи из уст Ташкова никогда не звучало. Он всегда утверждал цифру 340–360 тысяч гривен, как это и подтверждали первичные бухгалтерские документы. Опять возникает ряд логичных вопросов: на какие деньги он собирался существовать собираясь бросаться в бега? Ради чего он брал из сейфа эти деньги, умышленно совершая преступление, или почему тогда отдал их все Куле, которого он выдал при первой же возможности? Где простая логика в такой легенде. Где же мотив в таких преступных деяниях Ташкова, который крадет из сейфа деньги, отдает их человеку, которого тут же сливает милиции? Как можно в это верить?

Далее Куля напомнил, что Ташков за все время и досудебного, и судебного расследования, так и не дал внятного ответа на вопрос: зачем он отключил видеонаблюдение и уничтожил весь видеоархив видеофиксации событий происходящих в офисе во время совершения кражи. Опять же, по его легенде, излагаемой им дознавателю изначально в качестве затравки следовало: похищая деньги из сейфа офиса, Куля и Ташков изначально пытались подстроить ситуацию таким образом, чтобы все подозрения в совершении данного преступления упали в связи с бегством Ташкова только на него одного, и якобы гарантированно такой хитростью снимались с Кули. Позже, уже давая показания в милиции когда Ташков якобы передумал срываться в бега, и решив "проявив сознательность" раскаяться в содеянном, он заявил что в тот день собственноручно отключил провода и отдал системный блок, где хранился видеоархив, якобы Куле (т. 2 л. д. 33–36). В этом случае опять возникает вопрос: зачем? Где логика в том, что якобы пытаясь при этой легенде изначально обставить для предстоящего следствия все так, чтобы все подумали, что Ташков был один, потребовалось останавливать видеофиксацию, если логично наоборот, оставить все как есть, так как с помощью заснятого по заданному сценарию видео можно было легко доказать, что Ташков был действительно один, оставив процесс фиксации как и было в режиме записи? Ответ на этот вопрос состоит в том, что позже, когда Ташков, якобы передумав убегать, в соответствии с задуманным сценарием, и отказавшись якобы участвовать в уже совершенном преступлении, утверждая теперь, что именно Куля соучаствовал с ним в краже и присутствовал якобы на месте преступления в момент ее совершения, понимал, что имея сейчас на руках видеозапись тех событий, можно было убедиться только в совершенно обратном — в том, что Кули там не было! Видео потому и пропало, что своим наличием доказывало бы Кулину непричастность к краже! Пропавшая видеозапись могла бы подтвердить не только отсутствие Кули на месте преступления, но и отсутствие его в это время в офисе, что сильно мешало бы Ивану с Федором Ильичем навязывать следствию их преступный умысел по созданию штучных доказательств.

Подытожил эту часть своих соображений Куля последним сенсационным заявлением Ташкова о его, Кулином, непричастии к преступлениям, и о том, что теперь в проявившихся обстоятельствах все сходилось, являлось логичным и мотивированным.

В соответствии с законом перебивать говорящего речь судебных дебатов, задавать вопросы или что-то уточнять было нельзя. В такой ситуации одностороннего общения трудно оценить реакцию собеседника, но Куля не смотря на все приведенные им железные аргументы, чувствовал в глазах потерпевших то же самое, прежнее неверие ему. Зомбированость людей верой судье и суду в целом была настолько сильной, что вопреки всему здравому смыслу они словно не слышали Кулю, хотя и не сводили с него взгляда пока он говорил, ни на секунду. Он был уже на грани отчаяния. Вот где нужен был адвокат, чтобы все только что разъясняемое подсудимым Кулей, исходило не из уст человека, находящегося за решеткой на черной скамье подсудимых, которому веры нет изначально, а из уст уверенного в себе хорошо выглядевшего, внушающего доверие человека со стороны…

В надежде добиться хоть какого-то сдвига, Куля, как фокусник, достающий из рукава последнего туза, достал свой последний аргумент: "Обращая внимание на то, что во всех двенадцати томах обвинительного заключения из доказательств моей вины было только одно — сообщение обо мне Ташкова", — продолжал свое выступление в зале суда Куля, — "а с другой стороны наблюдая за тем, что целый ряд доказательств, подтверждающих мою невиновность, остался умышленно совершенно незамеченным, я задумался о причине такого положения дел, которая увиделась мне только в наличии предвзятой заинтересованности следственных органов и прокуратуры обставить это дело именно в этой интерпретации. Отсюда последовал логичный вопрос: в чем состоит этот интерес? Изучая обжалуемый здесь приговор на этот предмет, который буква в букву повторяет тоже самое обвинительное заключение, я выяснил, что этот приговор и все дело по обвинению меня в присвоении денег, содержит свой потайной секрет, своеобразное двойное дно, с помощью которого его автор в будущем покажет свой коварный заранее подготовленный фокус". Куля сделал маленькую паузу, концентрируя внимание аудитории, и после продолжил: "Суть фокуса состоит в том, что если этот приговор наберет силу в том виде, в котором он сейчас изложен, то меня осудят на 11 лет, мое имущество у меня заберут, но вы, потерпевшие, не получите с него ничего и никогда, так как все вырученные с продажи на аукционе деньги уйдут тому самому фокуснику".

После этих слов в зале по аудитории прошелся гул, а судья, пользуясь паузой, попытался остановить Кулю, но гул в этот момент усилился требуя от выступающего продолжения мысли. Судья массе перечить не стал, и Куля, выдержав минуту пока публика успокоится, продолжил: "Открывая секрет этого фокуса я обращаю ваше внимание на эпизод дела, по которому меня признали мошенником, а потерпевшими от моих якобы мошеннических действий Вампиногова, Швалько и Клюкова. Ведь никак иначе, кроме как только с применением каких-то цирковых спецтехнологий, можно с одной стороны, зная людей заемщиками, которые при вас же такого-то числа в зале суда сообщили во всеуслышание о том, что они потерпевшими себя не считают, что деньги они в кредит брали добровольно, что никогда и ничего не возвращали, что тратили взятое на свои нужды, и собирались возвращать все в добровольном порядке, с другой стороны, после всего этого назвать их вдруг потерпевшими. Только фокусник может при ситуации, когда людям в кредит совершенно законно выдано почти два миллиона гривен, с помощью ловкости рук потом объявить их потерпевшими, и определив их в один список с вами, с реально потерпевшими, разбавив и без того его немалый объем, перекрутить обстоятельства дела так, чтобы этим людям совершенно законно выдали в итоге эту сумму вновь!"

Куля опять сделал маленькую паузу, оценивая тишину образовавшуюся в зале, и чувствуя, что зацепил все-таки внимание аудитории в нужном ему русле, продолжил: "Какую невнимательность или халатность нужно было проявить судье первой инстанции, чтобы пропустить в приговор такой парадокс учиненный прокурором — выдать деньги еще раз тем, кто их уже однажды брал и протранжирил? Как по другому можно назвать то, что ваш список реально потерпевших будет теперь разбавлен еще шестью людьми из списка реальных заемщиков-должников? А ведь дальше эта цирковая спецтехнология предполагает и следующий шаг: как вы считаете у кого быстрее получится забрать свои деньги из общего котла, который по идее образуется с продажи на торгах только моего имущества? У вас или у этих новоиспеченных потерпевших-должников, которыми они стали, сами того не ожидая и благодаря прокурору-фокуснику?"

После этих слов опять начался гул, а судья Куле сделал замечание. "Я уже заканчиваю", — кратко парировал он и продолжил: "Мне осталось только напомнить, что после того как следствие якобы в поиске ваших денег ушло по ложному следу, нацелившись только на мой бизнес, сегодня, даже удачно продав все мое имущество, которое не арестовано банками, и пустив деньги с продажи в тот самый общий котел, туда даже в оптимистичном итоге поступит сумма в размере максимум 1,2–1,3 миллиона гривен, что составляет, как я уже и говорил, около 4 % от общей суммы пропавших денег. Далее следует элементарная математика: учитывая, что в результате вскрытого фокуса псевдопотерпевшим по приговору причитается к выплате около 1,8 миллиона гривен, то вам реально потерпевшим, как вы сами можете сейчас видеть, из того котла не достанется ничего, как я это и заявлял в начале речи. В результате анализа всего того, что я только что для вас осветил, становиться очевидно, что все это уголовное дело под демонстративно обозначенной задачей поиска якобы ваших денег, состряпано с целью отобрать у меня мое, мой честно наработанный бизнес, а о ваших деньгах и о ваших интересах никто заботиться и не намеревался. В связи с этим я готов сделать заявление: забирайте кому очень нужно все мое имущество, но меня при этом отпускайте на свободу, я согласен и на такой вариант! Но согласны ли вы на такой вариант и на такой приговор?!."

На этом Куля закончил свою речь и вообщем остался ею доволен. Кое-какие инъекции возмущения против этого беспредела ему все-таки пару раз ввести удалось в это воспаленное и зомбированное тело толпы. На сколько это ему поможет или помешает, он особо не задумывался. Уж очень сильно накипело за все это время от этого шоу лицемерия, а выговорившись в суде он пережил хоть и кратковременное, но облегчение. Во всяком случае, хоть что-то он себе позволил из того, что можно было предпринять в свою защиту сейчас, в апелляционном порядке.

После Кулиного слова, суд объявил в судебном заседании перерыв до следующего дня. Немного переживая за то, что та сторона будет недовольна его речью в свете достигнутой договоренности, Куля вдохнул с облегчением только вечером, узнав, что никаких жалоб и претензий от судей не поступило. Настроение было на высоте. О том, что очень скоро он окажется на свободе Куля боялся даже думать, и хотя объем дел, который возможно станет наконец-то ему доступным там, по ту сторону решеток, был велик, он в голове его не прокручивал. У него в мыслях была одна картинка — встреча с Ириной и с дочерью Настей. Это единственно, что сейчас его беспокоило. Куля не мог в тот момент четко спрогнозировать чем она закончится теперь уже на свободе. Тяжелое двойственное чувство ревности и любви обуревало его душу. Казалось, что он любил Ирину и ненавидел одновременно. Опять его сердце разрывалось на части от борьбы в нем двух противоположностей, и опять он не находил себе места. Он не был ни в чем уверен, ни в Ирине, ни в себе по отношению к ней. Он не мог ни выкинуть ее из своей души, ни простить, а от этого тот ее кинжал в его спине постоянно болел и напоминал о себе. Опять ощущалось противное, едкое и тревожное чувство неопределенности, но тут же опять маяковал слабый и скрытый от самого себя огонек надежды. Единственно, что он мог сказать точно, так это то, что он очень соскучился за той своей семьей, которая была у него когда-то до тюрьмы. После последней роковой встречи во время ее визита в СИЗО прошло уже три месяца, а после последнего разговора по телефону около месяца, и хотя поговорив с ней тогда он ничего координально другого для себя не заметил, все тот же сухой, холодный диалог на общие темы, новость о том, что они с Настей по-прежнему еще живут вдвоем, его сильно обрадовала и конечно где-то обнадеживала, особенно в свете появления конкретной тенденции на очень скорое его освобождение по апелляционному решению.

Следующее заседание было коротеньким. На нем заслушали только краткую речь судебных дебатов Ташкова, на котором он опять не забыл напомнить всем, что оговорил Кулю, и сразу объявили перерыв в две недели, не дав ему высказать свое последнее слово. Так украинские судьи часто делают, чтобы не числится долгое время в совещательной комнате официально формируя там свое решение. Реально они готовят свой итоговый документ то ли приговор, то ли определение в этот период до оглашения последнего слова последним подсудимым, когда нет для них ограничений, которые вытекают из пребывания их в совещательной комнате, а потом в одном заседании могло получиться и последнее слово последнего, и формальная совещательная комната и давно уже написанный приговор. Этот прием конечно противоречит понятию правосудия, и все об этом знают, но так судьям удобнее, а остальное не важно.

Такой ход сейчас, в их случае, Куле сразу показался непонятным и не логичным. Зачем, имея уже давно договоренность, было тянуть время? Вечером его огорошили невеселой новостью: судья заявил о том, что они передумали, и теперь выполнение ими тех условий, о которых шла речь ранее, стоит в три раза больше — 180 тысяч долларов!.. Первым словом после услышанного у Кули было: "А почему не 600 тысяч?" Такой внезапный поворот событий явно говорил о том, что никто с ним договариваться не собирался изначально. Говоря простым языком, Кулю просто кинули, и не какие-нибудь мошенники-проходимцы, а государственная СИСТЕМА, 2-я инстанция судебного делопроизводства. В данном случае Апелляционный суд продемонстрировал еще один прием их грязных технологий выборочного правосудия. Специально для стабилизации процесса заведомо была достигнута видимость договоренности, чтобы угомонить Кулин порыв яро вести деятельность по защите своих интересов во время заседаний, после чего председательствующий коллегии спокойно довел процесс до момента, когда тот уже сказал свое последнее слово, и только после этого были открыты настоящие намерения правосудия.

Уровень подлости и цинизма не укладывался у Кули в голове. Получалось, что целая ветвь государственной власти, огромная и безгранично сильная машина в масштабах страны, ради своих сомнительных личных интересов, боясь Кулиных шагов по выявлению всей этой лжи и абсурда, опустилась до столь низкого шага, что пошла на банальный обман. Воспринимать такой шаг, как попытку СИСТЕМЫ побольше состричь с мошенника Кули денег из тех, которые он якобы похитил у людей, было тоже немыслимо. При таком объеме прямых и косвенных фактов о Кулиной непричастности, оставаться при мнении государственного обвинителя могли только или очень глупые, или очень заинтересованные люди. Это был очень сильный удар ниже пояса, и в каких-то дополнительных комментариях не нуждался. В таком ауте от реальности Куля наверное еще не бывал никогда. Он настолько был выбит из колеи жизни, что казалось будто его духовная часть отделилась в какой-то момент от физической оболочки и он мог видеть себя со стороны без зеркала. Правда, созерцать приходилось только полуживое тело, камнем лежащее на наре без признаков желания жить в глазах. Всё… Опять все надежды на возврат к нормальной жизни на свободе, на возврат жены и дочери, на право быть счастливым, все рухнуло и полетело в пропасть. В душе уже не было ни страха, ни огорчения, ни досады, ни обиды, ни злости, ни веры, ни стремлений, ни желаний, ничего… Хотелось заснуть в бегстве от этой депрессии, а из сна не просыпаться. Куля толком не ел, не ходил на одночасовую прогулку, которой всегда очень дорожил, практически не общался с сокамерниками, не брился и даже не чистил зубы…

В такой прострации и забытии он прожил около десяти дней почти до окончательного заседания суда. Родителям он до сих пор о провале договоренности с судом ничего не говорил. Он понимал, что это будет сильнейшим ударом и для них, и поэтому оттягивал подальше их дни жизни при хорошем расположении духа. Именно боль от мысли о грядущих страданиях родителей постепенно вернула его к жизни, заводя и учащая сердцебиение. Чем ближе подходил день оглашения однозначно невеселого судебного решения, потому как ответ Кули на последний запрос в 180 тысяч долларов был уверенно отрицательным, тем больше было боли в его душе за своих стариков, и все больше его грудная клетка напоминала раскаленную сковороду с кипящим в ней маслом. Куля впоймал себя на мысли, что как-то по другому он начал относиться к ним. Кроме любви и уважения начало домешиваться своеобразное чувство ответственности за них, как за своих несовершеннолетних детей. И сейчас, когда стало понятно, что планы вернуться к ним вновь обломались, было не по себе еще и от того, что единственно оставшиеся в этом мире для него близкие люди, опять остаются без заслуженной за всю свою жизнь заботы и опеки.

В итоге при составлении своего решения апелляционный суд проявил изобретательность. Он разделил весь объемный приговор на две части, и оставив без изменений в силе только две легкие статьи, в которых Куля вину признавал, и одну тяжелую по эпизоду, где деньги пропали из сейфа, остальную отменил и отправил на дополнительное расследование (д/с) обратно прокурору области. О заявлениях Ташкова об оговоре, о новом статусе подозреваемого Мирошко в этом судебном решении, не было ни слова. Очень вероятно, что 2-я инстанция с удовольствием отправила бы на д/с все дело, весь этот яркий пример непрофессионализма и глупости, но тогда им пришлось бы всех освободить из под стражи, так как 18 месяцев максимально допустимых законом содержания обвиняемых под стражей и под следствием, они уже отбыли, а этого естественно никто допускать не мог никак. Так просто, на ровном месте честно и по закону СИСТЕМА поступать была просто не способна.

Ничего неожиданного вообщем для Кули с появлением такой "Ухвалы именем Украины" не произошло. Кроме ненового удивления от того, как коллегия судей нагло отморозилась от важнейших по сути новых обстоятельств, которые своим наличием напрочь убирали все обвинение против Кули, он отметил еще и то, как бездарно и впустую такая СИСТЕМА тратит деньги своих налогоплательщиков. В результате такого хода, с отправкой дела на новое д/с получалось, что минимум четыре с половиной года времени работы целой следственной группы и суда 1-й инстанции, были выброшены в пустую, и теперь, через столько времени, все будет происходить с начала — почти все дело за столько времени получения СИСТЕМОЙ заработной платы вернулось обратно на старт, и при этом никто ответственности за чудовищный непрофессионализм не понесет. Понимая это, добропорядочных налогоплательщиков становиться жалко, а за державу обидно.

Вернувшись вечером в свою камеру СИЗО после оглашения решения апелляционного суда, Куле вдруг очень сильно захотелось хотя бы услышать голос Ирины, но оба ее известные ему номера телефона были отключены, а у домашнего никто не снимал трубку. По большому счету это ничего страшного не означало, но в ту минуту ему показалось это очень печальным и знаковым. Появилось сильное предчувствие полного разрыва как-будто чего-то живого. То, что когда-то было его и в последнее время висело на одной ниточке, казалось оборвалось окончательно и безвозвратно, удаляясь от него и оставляя после себя только горечь воспоминаний и несбывшихся мечт.

Переживая в агонии, казалось последние свои часы интенсивного процесса переплавки прекрасного фрегата, ассоциирующего собой когда-то только жизнь и счастье, в мрачный боевой эсминец, несущий собой теперь только смерть и разрушение, из еще тогда еле-еле живой души, вдруг как птица из губительной клетки выпорхнул образ его когда-то любимой, желанной и родной гавани. Со смертельной тоской в глазах он смотрел ей в след понимая, что видит ее в последний раз, потому как боевой машине-убийце любимая не предусматривалась инструкцией его особого назначения.

 

Глава ХІІ Последняя мольба матери

После оглашения определения апелляционным судом признание вины подсудимого Кули по приговору районного суда в части совершения им якобы кражи из сейфа в соучастии с Ташковым вступило в силу. Наказание по этому эпизоду приговором было объявлено 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества. С этого дня Куля стал официальным зэком и уголовником, и хотя для отца и матери этот официальный статус сына уже давно значения не имел, тем не менее очередным рубежом разбитых надежд это судебное решение для них послужило. Усиливались их страдания еще и тем, что теперь они лишались возможности видеться со своим сыном. СИСТЕМА хладнокровно и безжалостно отрывала их друг от друга. Раньше, будучи общественными защитниками, они оба по очереди на часик-два по разу в месяц имели возможность посещать свою кровинушку в тюрьме, могли обнять его, дотронуться, прижав поближе к своему сердцу, и это было мощным лекарством их страданиям, глотком бальзама на их изнуренные души. Но сейчас, когда с одной стороны приговор вошел в силу и на лагерях по закону родным полагались длительные свидания, с другой стороны Куля из-за отправки дела на д/с благодаря непрофессионализму следователя и прокурора, сфабриковавшим все это безобразие оставался числиться подследственным, пребывая по прежнему в СИЗО, в котором свидания не полагались, а статус общественных защитников теперь аннулировался с приходом в силу положений нового УПК в редакции 2012 г. Такая ситуация в Кулином случае напоминала акт издевательства. Близких родственников во время следствия не допускают к подозреваемому из соображений достижения конфиденциальности его хода, но когда уже прошло пять лет с момента совершения преступления и три этапа расследований сроком приблизительно по полтора года каждая, то не допускать мать к сыну было смешно и мягко говоря не по человечески. Комичность ситуации состояла еще и в том, что закон позволял и далее быть родителям общественными защитниками и посещать своего защищаемого, как и прежде в расположении следственных кабинетов СИЗО. Это процессуально было возможно и в порядке переходных положений нового УПК, и в порядке УПК в редакции 1960 г., пока осужденный имел еще процессуальную возможность обжаловать приговор в кассационном порядке, и далее в Верховном Суде Украины. Но районный суд, который раньше выдавал разрешения на визиты защитникам, после вступления части его приговора в силу, открестился от этой своей прежней роли и отказался выдавать разрешение, а администрация СИЗО, опираясь на свой новый исполнительный кодекс, тоже не брала на себя ответственность поступать так, как она без предписания суда никогда не поступала. Когда Куля с этой ситуацией и с разъяснительными документами, с отписками из суда и СИЗО обращался в прокуратуру по факту нарушения его права на свидание с защитником в период написания им кассационной жалобы, а по сути по факту нарушения его гражданских прав на защиту и на адвоката, то прокуратура тупо молчала, оставляя все Кулины заявления просто без внимания.

Писать или не писать кассационную жалобу на признание его виновным в краже вопроса не возникало. Закон выделял три пункта оснований подавать подобные жалобы, которые диктуемые логикой предусматривали все реально возможные процессуальные ситуации. Но признание вины Кули в этом эпизоде кражи, которому он когда-то даже не придавал особого значения, ввиду его полной абсурдности, оставалось настолько невероятным, что обжаловать такую глупость сейчас предоставлялась возможность одновременно по всем трем пунктам. Первая причина — это существенное нарушение УПК. В случае с Кулей это явное наличие оснований закрыть уголовное преследование его по этому эпизоду ввиду отсутствия на то каких-либо доказательств. О невозможности считать доказательством вины показания соучастника, что красной нитью шло в основе Кулиного обвинения, недвузначно говориться во многих статьях закона и даже в разъяснительных комментариях пленума Верховного суда. А особенно это смешно звучит после заявления этого соучастника о противоположных по смыслу обстоятельствах и об оговоре Кули.

Вторая причина — это неправильное применение закона. Здесь речь идет о том, что если правосудие все-таки плюет на законы и опирается при вынесении своего решения только на слова соучастника, то пусть остается последовательным и опирается на них до конца, и судит тогда не по пятой части статьи кражи, а по третьей, так как сообщения Ташкова никогда не утверждали того бреда, который потом накружил прокурор с помощью какой-то экспертизы о якобы теоретическом наличии другой гораздо большей суммы денег в кассе организации на тот момент. Упрямым фактом оставалось то, что кража произошла все-таки из одного из сейфов офиса, а не из кассы, как сказано в этой экспертизе, и со слов Ивана в гораздо меньшем объеме, что неминуемо в таком случае говорит о необходимости применения более мягкой, 3 части ст. 185 УК.

Третье основание отмены или изменения решений в кассационной инстанции — это несоответствие назначенного наказания тяжести преступления и личности осужденного. По официальной версии пропало 28 миллионов гривен денег вкладчиков, которые были присвоены путем использования служебного положения ст. 191 УК Украины. Кроме этого по этой же версии путем кражи было украдено еще около двух миллионов, но за кражу 2-х миллионов Куля и Ташков получили 10 и 8 лет лишения свободы соответственно, а за присвоение остальных 28-ми 11 и 9 лет соответственно. Возникает вопрос: где же в этом случае девается принцип соответствия тяжести наказания тяжести преступления? Но даже не обращая внимания на отсутствие логики в этом месте, все равно возникает вопрос: почему Ташкову, председателю правления, т. е. первому материально-ответственному лицу, человеку открывшему сейф, взявшему лично оттуда деньги, наказание назначено 8 лет, а Куле возглавляющему наблюдательный совет, но даже не имеющему трудового отношения с данной организацией — 10 лет, то есть на 2 года больше. Никаких пояснений относительно такого распределения сроков между соучастниками не было ни в приговоре, ни в определении, и это при том, что прокуратура наоборот, в своей речи дебатов логично запросила именно за это деяние ответственному лицу Ташкову наказание в 10 лет по этому эпизоду, а Куле — 8. Почему суд Ташкову уменьшил срок от прокурорского запроса на 2 года, а Куле увеличил, было совершенно не понятно. На лицо просматривалось явное предвзятое отношение всего предыдущего суда к персоне Кули. Но учитывая сложившуюся практику срабатывания третьей инстанции в Украине, надежд на то, что там произойдет адекватная реакция на Кулины аргументы, изложенные им в жалобе, не было, рука руку мыла и не пилила.

По стандартным расценкам работы Высшего специализированного суда минимальная стоимость услуги там составляла 50 тыс. долларов. Куле решать за 100 % того, что он имел по деньгам у себя в закромах всего лишь 25 % своих проблем из общего обвинения — было глупо. Поэтому в связи со всеми сложившимися обстоятельствами, он для себя избрал более приоритетным другое направление своих усилий. Кассационную жалобу он конечно написал, но не дожидаясь телодвижений по ней, начал добиваться правды имея в качестве оружия Ивановское признание в оговоре, что по сути являлось новым обстоятельством в деле и поводом для пересмотра любого судебного решения любой инстанции. В соответствии с новым УПК 2012 г. заявление о пересмотре дела в связи с возникновением новых обстоятельств подавалось в суд той инстанции, которая первая вынесла ошибочное решение не имея достоверной информации об реальных обстоятельствах дела. Но Куля решил бить по всем направлениям. По старому УПК прокуратура, узнав о новых обстоятельствах по делу подобно тех, что заявил о себе, Куле и Мирошко Иван в апелляционном заседании, была обязана в любом случае провести их расследование. Но так же как и коллегия судей, государственный обвинитель тупо отморозился от слов Ивана и сделал вид, что ничего тот и не заявлял.

Из-за того, что Кулю через неделю после апелляционной ухвалы и после вступления приговора в силу отправили в лагерь отбывать наказание в Запорожскую область, а уже через три недели привезли обратно, сообразив, что не весь приговор в силе, и по делу еще предстоит д/с, получилось так, что он отправил заявление в суд о пересмотре дела два раза, из Запорожского СИЗО 05.05, и не будучи уверенным об уходе его оттуда, продублировал его же и 13.05 из Харьковского СИЗО. Но в итоге получилось так, что оба его заявления дошли до адресата попав к разным судьям. Не скоро, нарушая все процессуальные сроки, первым отреагировал судья, которому Кулино заявление ушло позже их Харькова. Его отказ в возобновлении судебного расследования обескураживал и по сути, и по форме. (Ухвала 643/7460/13-к; от 22.05.2013 г.). Как уже говорилось, фиксации процесса во время хода рассмотрения жалоб в апелляционном порядке не происходило, в результате чего спасительных, как казалось, показаний Ивана, так нигде зафиксировано и не было. Отвечая отказом на Кулино подробно обоснованное заявление, судья открыто игнорируя закон, как всегда нагло при этом называя черное белым, не замечая и не комментируя ни одного аргумента, обуславливающего необходимость возобновить пересмотр, сообщает, что нет в показаниях Ташкова даваемых им в апелляционной инстанции, никаких новых обстоятельств. Для получения оптической полноты своего судебного решения и создания видимости толкового документа в банальной отписке, ее автор не поленился перепечатать туда еще и пару статей УПК, причем допуская явные ошибки при этом, путаясь в нумерации. Тут же, судья, не разбираясь и не изучая материалов дела, заявляет, что: "эти заявления…", не уточняя даже какие, "…были предметом изучения как суда 1-й, так и 2-й инстанций, которые дали этим заявлениям оценку…" В итоге, при чтении этого судебного решения создавалось впечатление, что судья был или пьян, или не в себе, или что-то в этом роде. Упоминание 1-й инстанции в контексте новых обстоятельств было полным бредом, так как тогда об этом не было и речи. О новом статусе подозреваемого ранее свидетеля Мирошко в этом решении не упоминалось ни словом, из чего становилось понятно, что правосудие пытается скрыть новый статус фигуранта по делу. А если бы заявленные новые обстоятельства таки были предметом изучения второй инстанции, то форма ее судебного решения не могла бы иметь окончательный вид "Ухвалы", а однозначно должна была иметь вид "приговора", так как изучать новые материалы апелляционный суд мог только при открытии судебного следствия, которое закончиться "Ухвалой" не могло в принципе. Перечитывая этот отказ в четвертый или в пятый раз, Куля, пытаясь выделить из написанного суть, пытаясь найти там хоть одну фразу, имеющую отношение к сути его заявления, хоть один логичный и законный повод отказывать ему, так ничего и не находил. Весь документ представлял собой набор из искаженного и урезанного фрагмента Кулиного заявления, из нескольких перепутанных цитат законов, и из отдельных кратких путанных умозаключений судьи, не касающихся основного вопроса, а главное, что было выделено последней строкой в этом "чудесном" судебном ответе Куле на его просьбу, то, что это решение обжалованию не подлежит.

Но Кулю с первого раза это не остановило. Обжалованию это решение не подлежало, а попытаться уточнить его было в соответствии с УПК возможно, что он и поспешил предпринять. Ответ на это уточнение пришел относительно быстро, (Ухвала 643/8502/13-к от 05.06.13 г.), но своим содержанием обескуражил еще больше. Этим ответом на уточнение была точная копия первого судебного решения, того самого, которого Куля не мог понять до конца по смыслу, даже перечитывая его в пятый раз. Изменению в первичном документе, при появлении второго, подверглись только дата и номер, а неизмененными остались даже имеющие место орфографические ошибки и ошибки юридического содержания, на которые Куля лаконично указал в своем уточнении к заявлению.

Такой ход правосудия опять, кроме как издевательством, воспринимать было никак нельзя. Этот жест СИСТЕМЫ однозначно давал понять, что добиться правды и побороть ее было не реально, и что не стоит даже пытаться. Появлялось ощущение, что игра с ней шла не то, чтобы крапленой ею картой, а вообще, будто проходил якобы карточный поединок, но у Кули в руках были шашки.

Но и это, как оказалось были только цветочки. Ягодки Куля получил когда уже и не ждал. Отправив подобное заявление на пересмотр дела по вновь открывшимся обстоятельствам еще пятого мая из Запорожского СИЗО, он о нем уже и забыл. Но вот теперь в середине августа, когда он был уже давно ошарашен итогом такой же инициативы начатой из Харькова, Куля получил судебное решение, (Ухвалу 643/7637/13-к от 23.05.13 г.) уже другого судьи этого же суда на его то, запорожское заявление. Главный вопрос был не в том почему это решение шло к адресату так долго. Рекорды изумления побил тот факт, что это решение совершенно другого человека в мантии было той же копией, буквально третьим экземпляром для Кули того же судьи, который когда-то уже дважды отказал ему в пересмотре, отвечая на заявление и уточнение поданные им из Харьковского СИЗО. Эта копия была хоть и подписана другим судьей и имела чуть измененный первый абзац с вставкой фамилии другого человека, остальной текст в ней, буква в букву, абзац в абзац, до последнего знака был точно скопирован с теми же орфографическими и юридическими ошибками. Комментировать и что-то уточнять после этого наворота районного суда у Кули не было уже желания, так как смысла в таких телодвижениях не было никакого. Стало четко понятно, что этим путем перезапустить процесс по вступившему в силу обвинению его в краже, даже имея устный отказ главного обвинителя в лице Ташкова, не получится.

Забегая на перед, хочется отметить, что еще позже, через пол года и после появления решения кассационной инстанции — оставить приговор в силе, имея на руках уже официальный документ от Ивана, его чистосердечное признание, адресованное им на имя прокурора области, где он подробно описывает обстоятельства не изученные в итоге ни одним судом, при которых он оговорил Кулю, и при которых его настоящим соучастником в преступлениях был назван Мирошко, Куля еще раз попытал счастья в инициировании процесса пересмотра дела в связи с возникновением вновь открывшихся обстоятельств, послав принципиально другое заявление, обоснованное железобетонным аргументом, и… вновь получил отказ. Поражающе характерным в этом документе (Ухвала 643/1203/14/к Провадження; 1–0/643/2/14 от 31.01.2014) было то, что он представлял собой четвертую копию того же отказа, и того же судьи, который морозился от Кулиного заявления еще в мае прошлого года. Таким образом вскрылся поражающий факт того, что судья, получив последнее заявление, принципиально отличающееся от предыдущих тем, что здесь Куля уже опирался в своих аргументах не на какие-то никем не замеченные слова, а на конкретный зафиксированный документ в виде чистосердечки, копия которого прилагалась, даже не читал его. В четвертой копии отказа по-прежнему шла речь о тех же не выясненных и неконкретных словах Ташкова, сказанных им якобы на второй инстанции, а о его чистосердечном признании, возникшем уже почти через год после апелляции, не было ни слова. Кроме того на этот раз Куле запомнилась еще и неофициальная аргументация такой позиции правосудия: "Показаний Ташкова мало, чтобы инициировать пересмотр дела по вновь открывшимся обстоятельствам"! Превосходно! Получалось, чтобы посадить человека на 10 лет им этих показаний когда-то хватило, а чтобы теперь отпустить — мало! Сразу вспомнился прикол из репертуара выступлений "95 Квартала", когда они в очередной раз высмеивали выборочное правосудие в рамках осуждения Тимошенко Ю.В.: "…Отпустить — не посадить, там доказательства нужны…"

Добиться положительного результата в этом направлении через подачу заявления в суд на без обязательность прокурора, тоже не получилось. По этой линии Куля, жалуясь суду на бездействие государственного обвинителя, который в рамках своих должностных обязанностей и полномочий был обязан в любом случае инициировать расследование, услышав о том, что заявил Ташков, т. е. об обстоятельствах дела принципиально влияющих на результат обвинения, в своей жалобе просил суд разобравшись в ситуации, обязать прокурора провести положенное расследование. В ответ он получил такой же расплывчатый и необоснованный отказ в своей просьбе сначала от районного судьи, а обжаловав его в апелляционном порядке, дополучил то же самое и от коллегии апелляции.

Методам и приемам ухода их от законных правовых действий Куля уже не удивлялся. Все эти отмораживания СИСТЕМЫ от главной сути вопроса были для него не новы. Читать подобные отказы в виде "Ухвал от имени Украины", а на самом деле путанную и мутную абстракцию с юридическим оттенком, было очень сложно, и из-за этого просто малоприятно. Но когда читатель понимает, что происходит, и что это не простая муть, а хитрый и коварный ход правосудия, применяющего таким образом специальную методику выборочности своих решений то неизбежно у этого человека наступает момент горького отчаяния одновременно с констатацией бессилия рядового гражданина перед этой отравленной, торгующей жизнями людей, СИСТЕМОЙ.

Подбивая результаты всех своих уже затраченных усилий и оставшихся в теории возможностей отменить все-таки вступившую в силу часть приговора, в том числе и с использованием идеи пересмотра решения в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, Куля резюмировал только один последний путь — ждать решения кассационной инстанции, а после, если не случиться чуда, стучаться в Европейский Суд в Страсбурге, и добиваться пересмотра дела с помощью его решения.

Пережив время сильного жжения в груди от агонии чувства справедливости после апелляционного гамбита, все дальнейшие выходки судебной системы, Куля переживал относительно спокойно. Его уже мало что удивляло, он мало на что надеялся и мало во что верил. Если конкретизировать эти критерии до более узкого понятия, касающегося только Украинского правосудия и его личных отношений с ним, то можно было смело в описании тех же понятий убирать слово "мало". Куля уже не удивлялся правосудию и не верил, а из такой позиции надежде не бывать было в принципе. Он размышлял, конструировал и писал какие-то заявления, ходатайствовал на имя суда на полном автомате, имея привычку еще со свободы отрабатывать и дожимать все до конца в любом случае. Кассационная инстанция тоже, как и ожидалось, не торопилась со своими процессуальными действиями. Плюс ко всему, затребовав дело себе в Киев, и мурыжа после этого процесс еще 8 месяцев, она полностью парализовала шаги по параллельной линии, где предстояло д/с остальной части приговора.

Получив горькую пилюлю от коллегии апелляционного суда, а также от целого ряда судей, отморозившихся возобновлять дело по пересмотру приговора, от судей, защитивших и оправдавших незаконную бездеятельность прокурора, жизнь Кулина тем не менее продолжалась. Он продолжал так же дышать, видеть, слышать, но в целом он чувствовал явные качественные изменения его жизни, или его места, или его назначения в этой жизни… Что конкретно произошло с ним, или что происходило, он сказать пока не мог. Павел стал гораздо менее эмоциональным, он перестал вспоминать прошлое, сожалеть о настоящем и задумываться о будущем. Он почти перестал переживать о близких и не фантазировал более об Ирине, она для него как-то трансформировалась в какой-то сказочный и мифический образ. Он перестал заботиться о себе в принципе и во всех смыслах, он потерял интерес к чему-либо, и у него пропал страх что-то потерять. Страх, как чувство вызываемое инстинктом самосохранения, казалось перестал у него вырабатываться как таковой. Ему было все равно что ему есть, где сидеть, что будет с ним завтра, будет ли у него связь с внешним миром, и тому подобное… Его сердце теперь было занято только перекачкой крови, а душа глухо молчала. Его мозг был занят только насущной текучкой, что задействовало только 1–2 % его потенциала. Куле казалось, что он приобрел некую облегченную форму существования, сбросив впервые в жизни со своих плеч уже спорно нужный ему балласт. Ему действительно стало легче так жить после всех тех американских горок, которые ему преподнесла судьба за последние уже шесть лет, кинув в жернова СИСТЕМЫ. Он ложился на нару, закрывал глаза и видел пустоту. И если ранее такая картина у него и появлялась, то эта пустота или быстро чем-то наполнялась, или долго смотреть на нее у него не хватало терпения. Сейчас же, он находил какой-то резерв в себе и какой-то смысл подолгу всматриваться в нее без осмысления чего-либо и без анализа. Пустота теперь как-то притягивала его взор и удерживала, будто завораживая, в результате чего это было похоже на своеобразную медитацию, при которой замедлялись все процессы жизнедеятельности его организма, и при этом происходила перезагрузка программы его функционирования, что наверное и вносило ощущение легкости на пути к нирване.

Но была в этой легкости и обратная сторона медали. С появлением этого нового пространства в его бытии вскоре, неожиданно появилось и отдаленное чувство немотивированной тревоги. Оно было очень слабым, нечетким, с не выявленными причинами, но оно было…Это был не страх, а предчувствие чего-то очень плохого. С каждым днем это чувство на миллиметр приближалось, но бояться Куля не начинал, он чувствовал роковую неизбежность этого события и смиренно ждал, сохраняя полное спокойствие. Опять ситуация напоминала приближение цунами, накат очень сильной не контролируемой и губительной энергии, а ощущение необъяснимой легкости и спокойствия накануне, было аналогией того самого эффекта отхода береговой линии далеко в глубь океана перед мощным нашествием волны-убийцы обратно на берег. Это было затишье перед бурей.

Дом в Харьковском пригороде, который Куля купил для родителей взяв деньги в кредит в банке числился на нем. Когда было возбуждено уголовное дело, на все его имущество, в том числе и на этот дом, был наложен арест на отчуждение. Шесть лет прошло пока родители дожидаясь сына жили там, как на пороховой бочке, и шесть лет эта бочка мирно спала и не взрывалась. Куля в свою очередь, тоже ничего предпринять не мог, пока не было определенности с окончательным приговором, так как снять арест, чтобы появилась возможность его продать в интересах банка, было без приговора невозможно. С другой стороны, пока родительские деньги, вырученные с продажи ими их родового дома, были на руках, — пока последняя надежда, хоть и мизерная, но была, порешать проблему в корне на тот случай, если вдруг кассационная инстанция тоже вдруг вернет дело на новое судебное слушание в первую инстанцию. Поэтому тратить деньги на бездолговое жилье, и при этом автоматически однозначно лишаться возможности увидеть сына хотя бы через шесть лет его отсидки, никто пока не торопился. Так эта ситуация в подвешенном состоянии и тянулась все это время. Но вот по какой-то причине какие-то коллекторские структуры всё таки пошли в наступление, а точнее на абордаж.

Стоит ли говорить о том, что все эти шаги по выселению жителей с имущества должника в Украине происходят часто тоже по открытому беспределу. Для начала, если по закону, для таких радикальных шагов у кредитора однозначно должно было быть или решение суда на руках, или нотариальная надпись о возврате долга с продажи залогового имущества на торгах. Но и тот и другой путь должен был в обязательном порядке идти с уведомлением стороны должника, с соблюдением определенной процедуры, с обязательным предоставлением права должнику рассчитаться по своему долгу, и так далее… Стоит ли говорить о том, что конечно ничего этого из того что положено по закону в Кулином случае не было. В один прекрасный день в дом пришла группа людей с пьяным участковым и какими-то другими непонятными личностями, и бесцеремонно приступили к выселению двух пенсионеров на улицу. Вот так, без уведомлений, без предупреждений, после шестилетнего молчания появилась рабочая бригада крепких "титушек" и не обращая внимания на живущих там беззащитных людей, приступила к экспроприации, как в лихие 17 или 90-е годы ХХ-го века.

Кулины родители, прожив честнейшим образом по 65 лет, строя со всей огромной страной всю свою сознательную жизнь коммунизм, никак не заслуживали такого итога, чтобы их какие-то махинаторы из сферы государственной исполнительной службы выселяли вот так просто, без честного порядочного суда и следствия на улицу. Никак ни к этому они шли всю жизнь, и не в это верили. И не столько проблема была в изъятии у них того, что им вообщем и не принадлежало, сколько в том психологическом ударе от пережитого унижения и позора самой процедуры выселения, которая благодаря той же СИСТЕМЕ, ничего человеческого из себя не представляла: откровенное хамство, беспредельная наглость и зверство, что в совокупности создавало явный признак безнаказанного бандитизма. Варвары из преисподней — так назвала набожная мама тех, кто торопясь побыстрее набить свои карманы, беспардонно грязными ботинками топтали ее праздничную, белоснежную скатерть.

Что чувствует, или что должен чувствовать человек к тем людям, которые очень сильно обидели и унизили его престарелую мать? А что может чувствовать сын к тем людям, или к той СИСТЕМЕ людей, которые буквально растоптав душу, довели таким образом его престарелого отца до смерти? Злость?…Жажду мести?… Скорую Михаилу Павловичу вызвали через два часа после прихода варваров, а умер он от остановки сердца еще через час, когда их зверское нашествие еще продолжалось.

Узнав о смерти отца, Куле, запертому семью замками и рядами колючей проволоки, опять жутко захотелось зарыдать, но для этого, как минимум, нужно было сделать вздох для возможности последующего выдоха и одновременно выхода с ним на волю накативших чувств, но вздохнуть не получалось. Переживая такую тяжелейшую потерю всей жизни, густо перемешанную с чувством собственной вины и ответственности за нее, очень захотелось сделать что-то хоть на последок. Душа, трепыхая порывалась на действие, но тут же обжигаясь, как о раскаленную сковороду, о чувство собственного бессилия перед стенами тюрьмы и перед безжалостной и бескомпромиссной СИСТЕМОЙ, падала и вновь подрывалась, не обращая внимания на пекущую боль многочисленных ожогов. Загнанному и раздавленному Куле очень захотелось дотронуться до отца, увидеть и хотя бы обнять напоследок его безжизненное, но родное тело.

Паша прекрасно знал о чем всегда мечтал отец, потому что предметом этих устремлений всегда было продолжение его счастливого рода. Наверное, как и каждый дед, дед Миша мечтал на старости лет нянчить множество внуков, и уж конечно, внука-продолжителя фамилии. Михаил Павлович, как и все, стремился оставить свой след в этом мире и так же поддержать усилия в этом деле своего деда…Паша чувствовал себя очень виноватым перед отцом за то, что подвел его, не оправдал его надежд, за то, что не выполнил той вековой задачи и обломал веточку древа, за то, что принес страдания и лишения к закату поколения, и это в благодарность за беззаветно отданную ему жизнь. Сейчас чувство вины перед отцом ножом резало ему душу и сдавливало дыхание до судорог. Проклятая тюрьма, похоронившая все самое ценное у целого рода, сейчас не давала даже возможности проводить родного человека в последний путь. Этот человек для него всегда был человеком Љ1.Он был настоящим отцом: любящим, строгим, принципиальным и справедливым. Паша всегда гордился им, и всегда сам мечтал быть таким же хорошим, настоящим отцом для своих детей. А сейчас получалось, что он лишился и родителя, и возможности быть им самому, что создавало ощущение будто он лишился прошлого, и при этом у него не было будущего. Такое положение давало эффект будто тебя нет…

Слез на рыдания не было, если не считать нескольких слизинок выкатившихся из Кулиных глаз в первые минуты осознания потери, но от этого камень на душе становился только тяжелее, что вело к ощущению медленной смерти на дыбе, от котрой никуда не деться, ни вперед до быстрого конца, ни назад, чтобы уменьшить боль.

Последнее время уже около года Куля жил общаясь почти только с родителями, пытаясь всеми силами поддержать их огонек надежды и жизни. Обо внучке и невестке разговоров почти не было, родители не хотели тревожить рану на сердце сыну тем, что Ира отвернулась и от них, а Куля не хотел тревожить этим же больным вопросом бабушку и дедушку. Среди всех кто Кулю когда-то окружал, реально до сих пор оставались с ним только эти всегда верные два стареньких человечека, но теперь и из них мама осталась одна в этом жестком и позверинному агрессивном мире. За шесть лет изоляции от мира кое какие друзья конечно остались, но у них жизнь ушла вперед со всеми своими прелестями и заботами, а эпизодические общения с ними из тюрьмы по телефону за все это время постепенно любую дружбу превращали в формальность.

Две ночи подряд Куля не мог заснуть, рассматривая всплывающие в голове моменты жизни связанные с отцом. Это были приятные воспоминания о счастливой жизни. Признавать то, что та радужная, беззаботная и перспективная жизнь сможет перетекти в ту, которая была сейчас, казалось фантастичным, но факт оставался фактом. У Кули ничего не осталось с той жизни кроме матери, ни физического, ни морального, ни духовного. Все перевернулось вверх дном, и все что было раньше хорошо, теперь стало очень плохо. И конечно вопрос: за что? или почему? был актуален. Но сколько он не размышлял на эту тему, ответа не находил. Никак не шли в сравнение все те страдания и лишения, которые ему пришлось хлебнуть, с той, даже придуманной прокурором версией, всех его мифических грехов. У кого-то пропали деньги, а у него кроме денег разлетелась, как при мощном взрыве, разбившись на мелкие осколки, вся жизнь. Размышляя и подбивая итоги того, что у него на этом жизненном рубеже осталось, Куля в какой-то момент опять почувствовал полную пустоту, зловещую пустыню, где нет прошлого и нет будущего, где нет цели и нет средств, где нет точки опоры и нет мечты, где нет веры и нет надежды, где нет ничего духовного и святого, а есть только тело и воспаленный, заряженный разум. Да, как раз сейчас Куля впервые почувствовал какой-то заряд в себе. Сразу разобраться в его сути было невозможно, но чуть позже уже привыкнув к этой пустыне в себе прояснилось то, что именно эта пустота и вырабатывала собой некий потенциал, который не имел тогда еще направленного вектора, но он был и рос. Этот процесс не поддавался контролю, он казался сторонним, инородным, но при этом одновременно не воспринимался уже чужим и опасным для него лично.

С ходом времени после смерти отца пустынное состояние у Кули уже практически не менялось, и пустота ничем не заполнялась. Время шло, но его мало что интересовало из всего происходящего в настоящем. Борьбу с правосудием он продолжал вести на автоматическом режиме, но без веры во что-то и поэтому без особого энтузиазма. Пребывая подолгу в некой нирване, к нему все чаще возвращался вопрос: почему? Почему вокруг него именно так сложились обстоятельства? Он опять задумывался над его эпизодическом ощущении того, что он оказался в такой ситуации неспроста. Версия о том, что он ведомый кем-то свыше готовится для какой-то конкретной цели, становилась все отчетливее, а некоторые отдельные и не зависящие друг от друга события внезапно чудным образом превращались в звенья одной цепи. Иногда Куля пытался гнать от себя мысли об этом, опасаясь увлекаться сверхчеловеческой тематикой, чтобы не сойти с ума, но наверное из-за того что вопрос: " За что ему это?" не находил даже почвы для построения версии в реальном трехмерном измерении, автоматически возникал вопрос: " Для чего?". А после этого о прошлом уже мыслей не было. Таким образом в голове у Кули постепенно формировалась задача определиться с будущим, и учитывая, что путь к счастливому, человеческому сценарию с его пустыней в душе был заказан, и не рассматривался априори, шел поиск другого сценария. В любом случае осознавать свою никчемность и допускать, что его жизнь пройдет вот так, бессмысленно и совершенно бесследно, Куля себе позволить не мог. Как же так? Он такой сильный, умный, и вдруг получается что от всей его жизни остается один пши-и-к…Разве так бывает? Если человек по настоящему силен, он как минимум не легок в своей массе, и хотя речь в данном случае идет не о килограммах — это значит, что след от его пути уже неизбежен, остается только позаботиться чтобы он был не желтого цвета, и чтобы его поступки запомнились не только весом, но и смыслом. Но эта задача была не простой, так или иначе нужна была четкая и реальная цель. Та цель, которая у него в последние годы занимала первое и теперь уже единственное место, была похоже не выполнима. Побороть украинское правосудие без наличной финансовой поддержки оказалось не реально.

Чуда не произошло. Как не был абсурден приговор признавший Кулю виновным, кассационная инстанция, Высший Специализированный суд Украины, долго-долго проморочив голову, вынес определение все таки оставить его без изменений, а жалобы без удовлетворения.

" А вы знаете, что кассационный суд не оценивает доказательств?" — спросил у Кули непосредственно на заседании один из судей коллегии, бесцеремонно перебивая и осаждая его, когда тот держал слово, комментируя свою жалобу. Совершенно случайно получилось тогда так, что накануне этого заседания Куля горячо дискутировал по аналогичному вопросу с одним из своих сокамерников относительно доказательств вины и их влиятельности на решение суда третьей инстанции. Теперь, стоя за решеткой перед "высокой" коллегией обескураженный подобным вопросом на этот раз от нее он, благодаря свежести в памяти этой темы, в буквальном смысле наизусть процитировал закон ст.395 УПК "Пределы проверки дела кассационным судом": "Кассационным судом проверяется судебное решение с точки зрения его законности и обоснованности, то есть соответствия нормам материального и процессуального закона, фактическим обстоятельствам дела, доказательствам, исследованным в судебном заседании. При этом суд кассационной инстанции проверяет и оценивает так же новые материалы, предоставленные лицами, подавшими жалобы…"

Что этот судья имел ввиду своим мнением о доказательствах сейчас, Куля не совсем понял, но точно стало понятно, что ситуация сама собой сложилась так, что он опять умничает и пытается научить судью знать и пользоваться законами. После Кулиной цитаты у него ничего не спрашивали, но и говорить больше не дали. В итоге, дав по паре минут на выступление каждому осужденному и еще пару Кулиному адвокату, через шесть минут коллегия, уже таким образом рассмотрев все жалобы, удалилась в совещательную комнату. А еще через шесть минут вышла и огласила решение- приговор остается без изменений. Все!.. Итого, 12 минут за 8 месяцев изнурительного ожидания премарных надежд, и 10 лет тюрьмы за чужое преступление Куле утвердили в третий раз. Ни норма закона о том, что на основании показаний соучастника нельзя даже арестовать человека, ни факт того, что теперь нет даже и этих оснований, положенной законной силы не брали и в этом суде.

Надеяться на помощь со стороны Европейского суда конечно можно было, но теперь эти шаги напоминали ему взмахи кулаками после драки. А если учитывать сроки, которые уйдут на освоение дела Европой, а потом прибавить к ним еще и сроки исполнения нового витка Украинского правосудия по инициативе Страсбурга, даже если и предположить победу в Европе, то получалось, что как раз прийдет время уже освобождаться по окончании полного срока наказания, то есть по факту отсидки всех 11-ти лет. Похоже, что и коллегия кассационной инстанции не зря так долго тянула со своим решением. Она все просчитала и прочитав Кулины намерения к действию после их отказа ему в жалобе, сделала так, чтоб Европейский путь оказался для него таким же необходимым, как для рыбы зонтик.

Вести активную борьбу по линии которая была отправлена на доследование(д/с) и тратить деньги там, торгуясь за свое с правосудием, теперь, после решения третьей инстанции, было тоже бессмысленно. В результате сложившейся ситуации, когда силы для борьбы еще остались, а направление ее приложения потеряло актуальность, Кулина натура не могла успокоиться, и постепенно, в итоге, варясь в своих муках, искомая задача на будущее была им все таки определена. Куля почувствовал дальнейший смысл своего бытия, а вернее его обязательную потребность, в борьбе со своим самым злейшим врагом, который отобрал у него все. И не смотря на его могущество, что-то прощать, а тем более здаваться перед СИСТЕМОЙ, погубившей ему даже будущее, он не мог. Это противостояние не было для него чем-то новым, но если раньше Куля боролся с СИСТЕМОЙ за победу в сфабрикованном уголовном деле холостым оружием, данным ему бездейственным, мертвым законом, то сейчас он был готов во имя справедливости задушенной этой СИСТЕМОЙ, применить и другие виды оружия, более эффективные по своему усмотрению, незаконность применения которых в этом случае беспокойства уже не вызывала. Если СИСТЕМА не пользовалась этими законами, то почему он должен их придерживаться, тем более, что время борьбы подачами жалоб и ходатайств закончилось. Сейчас Куля уже просто слышал какой-то внутренний зов в объявлении своей войны во имя возрождения законности, тактика и стратегия которой, не особо пеклась даже о его собственной жизни. В тот момент он еще не знал своих методов этой войны, он не задумывался о степени наивности своей затеи, но он точно знал, что только эта цель, только эта борьба и именно за эти высокие ценности, сможет поднять ему его дух и вернуть стремление жить дальше. Куля не торопился с ответами на возникшие сразу с этим решением вопросы, как и не торопился с реализацией своего стремления. Эта война не была путем мести СИСТЕМЕ за ее зло, она стала его предназначением. Впервые за долгое время Куля наконец смог ответить себе на тот самый вопрос: Для чего?

Время не устанно шло дальше. События происходили сами собой и своим чередом. Куля оставался в двух статусах: осужденный по эпизоду кражи к 10-ти годам и подозреваемым по остальным пунктам обвинения, отправленным на д/с. Еще год ушел на это новое досудебное доследствие также незаметно, как и предыдущие шесть. Ничего нового, интересного или отличительного не произошло. К делу все уже относились, как к старой болячке, обострившейся во время сезона. Заниматься им было неперспективно, скучно и нудно, а добавлял нудоты тот аспект, что весь маразм этого дела за все эти годы никуда не девался. Новый следователь и его группа была вынуждена считаться с ним и делать вид, что они что-то меняют в этом деле, исполняя волю коллегии судей апелляционного суда, а на самом деле все вокруг понимали, что поменять что-то в этом случае невозможно, потому как из абсурда никогда вещь не переделать. Но в то же время все понимали, что и обратного пути нет, так как СИСТЕМА ошибаться не могла.

Куле тоже в этой ситуации особого смысла суетиться и переживать не было. Срок у него уже был и новым сроком его ситуация почти не ухудшалась. Ирина с дочерью Настенькой пропали из вида окончательно. Куля предпринимал несколько попыток их как-то найти, подключая к этому процессу некоторых своих друзей со свободы, но эти попытки не увенчались успехом. Ее нигде не было. Когда-то Кулина квартира, где она жила все это время, уже давно пустовала и среди общих знакомых она нигде не появлялась. Другие события по ту сторону решетки Кулю мало интересовали, кроме жизни его стойкой ко всем невзгодам маме, преданно отданной своей участи — ждать домой единственного сына, не смотря ни на что.

Позже, когда начался второй виток суда абсурда, у них опять появилась возможность иногда видеться и время хотя бы обнять друг друга по-родственному. Невероятно описать то, что приходилось Паше переживать при таких встречах глядя на маму и на то как сильно она изменилась оставшись одна без отца. Все в ее облике: в осанке, в походке, в морщинах на лице, на руках, все говорило об увядании этого человека. И только в ее глазах сквозь толщи страданий еще просматривался огонек жизни, любви и надежды.

На ее примере Куля наблюдал великую силу незыблемой веры в Бога, благодаря которой она словно батарейка постоянно подпитывалась энергией от огромного небесного источника. В ее жизни осталось две темы достойные внимания — это вера в Бога и жизнь единственного сына, и она, чувствуя материнским сердцем ту опасную тяжесть пустоты в груди своей кровинушки, всеми силами пыталась совместить эти две темы в одну. Не уставая и не теряя надежды, она как рыба об лед билась, чтобы заполнить эту пустоту всепобеждающей любовью ко всевышнему. Она умоляла сына, и была готова буквально сутками убеждать его или при встрече, или по телефону в необходимости открыть свое сердце Богу, уверовать и простить всем свою поломанную жизнь. Другой мало-мальски важной темы беседы для нее более не было, но тщетны были эти материнские рвения. Куля прекрасно понимал то, о чем его просят, он верил и знал, что мама как всегда права, и даже в какой-то момент хотел во имя ее спокойствия пойти на встречу ее мольбам. Он честно пытался задуматься об этом и честно пытался предпринять какие-то попытки, но ничего не получалось. Запустившийся процесс заполнения пустоты новым его назначением было уже не остановить, этот процесс Кулей уже не управлялся, и на фоне матушкиных проповедей и молитв, он чувствовал себя обреченным. Без каких-либо объяснений он почувствовал это в себе, и тут же, опять надрывая свое сердце с новым нарастающим потоком страданий, это почувствовала в сыне и мать. Куля видел обреченность сложившегося замкнутого круга, который вел только к трагическим итогам, но был бессилен что-либо поменять. Потенциал темной энергии, вырабатываемый и накапливаемый когда-то пустотой в его груди, в какой-то момент впервые получил направление, и оно точнейшим образом совпало с обранным само собой его новым назначением.

Теперь в его сознании каким-то сомнениям или сторонним мыслям и убеждениям места не оставалось. Куля твердо почувствовал себя заряженной частицей чего-то еще не выделенного, но единого целого, направленной только на борьбу с СИСТЕМОЙ с конкретной задачей нанести удар.

…Только что открылись створки судовой верфи далекой закрытой гавани и из нее появился новоиспеченный боевой эсминец. В его облике читался только безжизненный и бездушный холод, а от линий его очертания веяло смертельной опасностью. Серая, боевая, машина-убийца, не раздумывая, со старта взяла курс в открытый океан, и на полных парах, словно торпеда, устремилась на боевое задание. И ни что более не напоминало в лике этого металлического монстра силуэт когда-то прекрасного и благородного Кулиного фрегата. Разве что поразительное сходство имен, отличающееся у них только одной буквой давало повод задуматься о чудовищном и зловещем перевоплощении.

 

Глава XIII Дьявольское везение

Августовская жара взбесившегося за последние двадцать лет климата, разрядила воздух до состояния, когда было тяжело дышать даже в спокойном состоянии. Но не большая группа полуголых зэков одной из ИТК Украины усиленного режима не обращала на нее внимания, и обливаясь потом, загорая под палящим солнцем окрашиваясь в бронзовый оттенок, увлеченно и ответственно играла в нечто похожее на теннис или на волейбол. Мяч, которым шла игра, сделанный из полипропиленового мешка плотно зашитого шаром в обыкновенный носок, был больше теннисного, но и гораздо меньше волейбольного, а удар по нему наносился рукой, но по принципу удара ракеткой в теннисе. Зародился этот гибрид волейбола с теннисом в условиях прогулочных двориков СИЗО, когда физкультурно настроенные зэки стремились за один час в сутки достичь максимального эффекта в поддержке спортивной формы тела. При этой игре шла умеренная, но интенсивная нагрузка сразу на большую группу мышц, благодаря чему присутствовала большая потеря лишних килокалорий, что позитивно сказывалось на общий тонус организма человека, который годами был скован в движениях пространством камеры, помещением площадью 5*6 м, где постоянно живут минимум 10 человек. Таким образом, приобретая небольшое, но преданное количество поклонников, этот тюремный вид спорта доведенный за долгие годы тренировок до Олимпийского уровня еще молодым, но настырным автоугонщиком Митяем, нашел некоторое место и в колонии.

О том, что в лагере появился новый молодой заместитель начальника по режимной части, эта группа волейболистов уже знала, но ближе познакомиться удостоилась только теперь. Заметив играющих зэков и нагло нарушающих этим лагерный порядок, режимник решил показать всем кто здесь главный. Закончилось это написанием спортсменами объяснительных, которые были отмечены во время вечернего построения, а одна из-за своей оригинальности была зачитана даже руководству. Заканчивая читать текст этой объяснительной, лейтенант внутренней службы произнося последнее слово, допустил ошибку, не сделав необходимой разделительной паузы в самом конце. Получилось так, что он на одном дыхании прочитал в такт основного текста и подпись автора объяснительной, в результате чего смысл написанного смазался и последнее, что услышал пузатый майор, или последнее из того что понял было: "… была не найдена Куля П.М.". Пару минут поморгав в тишине образовавшейся паузы, после сказанного лейтенантом, и нахмурив брови, он громогласно решил уточнить: " Как это не найдена?! У вас что в зоне утеряна пуля от ПМ-а (пистолет Макарова), а вы так просто мне об этом докладываете?!..".

Эта анекдотическая ситуация в памяти очевидцев вряд ли отложилась надолго, но использовавший до этого для общения только свое имя и фамилию Куля Павел, теперь намертво обрел кличку, а на языке тюремного сленга "навес"- Пуля, Пуля от ПМ-а.

Пуля в этом лагере находился уже около полугода. Второй виток судебного процесса по его делу закончился приговором вошедшим в силу почти только через два года, как это примерно и предполагалось, после окончания доследования. В итоге на лагерь для отбывания наказания он впервые попал по истечении больше девяти лет со дня его задержания в качестве подозреваемого. Учитывая, что по второму кругу процесса уработки СИСТЕМОЙ своих граждан, общее наказание Пуле в итоге было утверждено судом в виде лишения свободы сроком тоже на десять лет, сидеть до полного освобождения ему оставалось уже ерунду. Высиживать при таких раскладах себе условно-досрочное освобождение (УДО) он не стремился. Просидев девять лет на СИЗО само собой получилось так, что Пуля не задумываясь, позаботился о том, чтобы приехав на любой лагерь местной окрестности, у него нашлись бы там добрые знакомые, которые по прибытию его туда, помогли ему хорошо обосноваться, тем более, что ему много было не нужно. Мобильный телефон под рукой, желательно с возможностью выхода в интернет, и один — два часа в день свободного времени для решения текущих вопросов по бизнесу на свободе, который он уже якобы затеял, готовясь выходить на свободу. На самом деле, как такового бизнеса никакого не было. Но вместо него было что-то, чего афишировать Пуля не хотел, и вуалировал эту деятельность под какой-то бизнес в области предоставления им юридических консультаций в области уголовно- процессуального права.

За последние два года, неустанно следуя согласно своему назначению борца с СИСТЕМОЙ, он достиг некоторых предварительно-подготовительных рубежей. Изначально долго и вдумчиво размышляя о своей цели нанести удар, логично возникал вопрос о сути и об эффективности метода его исполнения. Практика показала, что все использованные ранее приемы в рамках закона и сложившихся традиций не принесли ровным счетом никаких дивидендов. Отсюда вытекал однозначный вывод, что необходим нетрадиционный подход к вопросу, а учитывая громадный вес и гигантскую масштабность субъекта нанесения удара, становилось очевидным, что для получения хоть какого-то эффекта от задуманных телодвижений, нетипичности и элементарного выхода за рамки традиций, тоже было мало. Пуля был настроен крайне радикально в поиске чего-то, что не входило бы даже близко ни в какие ворота общепринятой модели отношений СИСТЕМЫ и человека, но тем не менее оставалось логичным, читаемым и легко объяснимым. В качестве ориентира и примера радикализма, примененного когда-то одной силой против другой, для Пули послужили террористические отаки по США 11 сентября 2001 года тогда, когда в том числе были разрушены оба здания — близнеца, всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Да, к сожалению все сходилось к тому, что нужна была именно подобная акция с эффектом взрыва бомбы, резонанс от которой долго бы будоражил общественность и привлекал этим внимание к проблеме беззакония в государстве, врачуя ее таким образом по принципу притока свежей крови, которая оздоравливает орган, страдающий от застойных явлений. Но что такого мог предпринять один обыкновенный, грешный человек против целой государственной машины, чтобы этот шаг стал заметным, и хоть как-то взболтал и поднял наверх для обозрения то болото, которое способствовало этой машине поглощать любое рациональное зерно, посеянное во имя и для таких же обыкновенных людей. Это был сложный, но основной вопрос, на который сразу ответить у Пули не получалось. Тем не менее уделяя по многу времени на поиск нужного решения почти ежедневно, он уже смирился и настроился на что-то очень сильное и яркое, что однозначно находится за пределами человеческого, гуманного и благодеятельного понимания. Он не позиционировал себя одиноким в поле воином и не надеялся на победу с одного удара. Побывав во всеядных жерновах машины, Пуля понимал, что он такой не один, но бороться с этим оккупантом, особенно таким же по эффективности способом, был готов не каждый. Далеко не каждый был готов пожертвовать собой ради других. Как пел Высоцкий: "…настоящих буйных мало — вот и нету вожаков…".

С другой стороны много буйных, по Кулиному убеждению, было и не обязательно. Возможно кто- нибудь изобретет и другой метод, менее радикальный, но не менее эффективный. Возможно, когда- нибудь кто-то добьется консолидации сил целого множества людей, и цель свержения режима будет достигаться народом другим способом на евромайдане, но даже при этом удар Пули должен был быть. Этого требовало его нутро, а если кто-то возразит и назовет это стремление жаждой личной мести, возможно от части окажется прав. Пусть это будет его личным вкладом в общий котел неповиновения и стремления жить лучше, чем живут жертвы по сути в кругу своего стада, вкладом в тот поток усилий всех тех людей, которые нашли в себе смелость вступить в борьбу, в любом случае принося от себя что-то в жертву, и не смирившись с судьбой теленка, заняв трусливую позицию: "моя хата с краю — я ничего не знаю".

Как различить ощущения своего предназначения для борьбы от банального желания отомстить за свои потери? Для Кули этот вопрос был принципиален, и он был убежден, если бы усилия были направлены на каких-то конкретных людей, например, на тех кто лично приложился к разлому его судьбы и к уничтожению его счастья, тогда это была бы месть им. Но Пуля не имел злости и личной обиды на всех тех, кто сначала незаконно его арестовал на основании липовых подозрений, потом так же незаконно признал дважды обвиняемым учитывая д/с, потом дважды подсудимым, а в конце виновным и дважды осужденным. Всех этих конкретных лиц он видел всего лишь колесиками и шестеренками одного механизма одной СИСТЕМЫ. И все претензии у него были направлены именно к ней, а жажда борьбы с ней и была предназначением, то есть уже целью жизни.

Одержимый своей этой войной, Куля практически жил двойной жизнью, одна видимая для всех, где Пуля — давно сидящий зэк, и поэтому немного уже с подпаленными мозговыми платами, а другая скрытая, где он, Пуля, — смертоносный сгусток материи, которая кроме всего, имея может и не самую сложную и совершенную материнскую плату по последнему слову техники, тем не менее способна выстраивать алгоритмы поражающие своей уникальной простотой и надежностью. Так Пуля постепенно уточнил свою цель, а еще позже уже почти автоматически конкретизировал орудие и место удара.

Называя врагом СИСТЕМУ — порочную связку ветвей исполнительной и судебной власти в виде компании состоящей из органов МВД, прокуратуры и судей, Пуля провел свое расследование и вынес свой приговор. По его личному внутреннему убеждению больше всего вины во всех людских бедах, принесенных в огромных количествах украинскому народу, его экономическому, нравственному и даже ментальному развитию, лежит именно на судебной системе, а точнее на ее злокачественном устройстве. И дело было далеко не только в устарелости УПК, как одно время это пытались навязать обществу те, кому такое устройство было выгодно. Основной, первичный сбой в работе украинских судей состоял в том, что они не придерживались писанных, никаких- ни старых, ни новых законов, а пресечь и наказать их за такое безобразие было некому. Пуля был убежден, что если бы украинское правосудие имело человеческое лицо справедливой, независимой и беспристрастной Фемиды, а не морду алчного циничного и кровожадного оборотня, то благодаря своей власти и полномочиям оно всегда могло бы остановить любой ментовский, прокурорский или какой-либо другой беспредел. И благодаря гипотетическому наличию в конечном итоге любого сфабрикованного дела справедливого его разрешения судом, обязательно и бесповоротно за короткий срок времени в стране установился бы цивилизованный порядок. Он хорошо помнил с какой легкостью, ссылаясь на требование прокурора, более 9 лет назад его следовательша фабриковала свое обвинение против него на ровном месте, даже не стараясь предать тому бреду о наличии якобы следов преступления на одежде Кули хоть грамм законности. Это говорило о том, что они совершенно не боялись того, что суд не примет это рукоделие и закроет своим решением этот ихний продукт бурной фантазии, отнесясь к делу должным образом. Наоборот, они были уверены, что суд, как часть СИСТЕМЫ, не позволит себе осквернить авторитет исполнительной власти, так как настроив с ее помощью под себя государственный механизм для зарабатывания лично себе денег, превратив это в СИСТЕМУ, никто не станет его ломать в ущерб своим шкурным интересам. Это был замкнутый, порочный круг, в котором у каждого представителя СИСТЕМЫ была своя кормушка, но завершала ее во главе всей цепочки делопроизводства именно судебная система, и именно от последнего слова суда зависели итоги всех процессов, и как следствие жизни и судьбы людей. Следователь, как бы там ни было, подчинялся прокурору, а у прокурора в принципе работа была такая- обвинять. Вот он и обвинял, упрощенно говоря, не совсем законно выполняя свою законную функцию, а вот у суда была по тому же закону другая функция, и как раз отличная от той, которую он демонстрировал на деле в реальной жизни. Суд был обязан справедливо судить, а это значит прежде всего соблюдение закона в зале суда всеми сторонами и участниками процесса, в том числе и прокурором. Именно так рассуждая, если в двух словах, Куля пришел к заключению, что основная вина за полную парализованность общества СИСТЕМОЙ лежит на судебной структуре, как на главенствующей и окончательной инстанции власти.

Определившись с главным виновным, далее вопросов почти не возникало. Зачем было изобретать велосипед, когда он уже давно был известен. Когда нужно было привлечь к кровной судьбоносной проблеме внимание масс, а это было главной задачей, требовалось действительно чрезвычайное происшествие в буквальном смысле вспышка года. Для этого очень хорошо подходило громкое, дерзкое и обязательно особо тяжкое выступление против врага, но обязательным условием было то, чтобы оно не выглядело безумной выходкой маньяка, а четко воспринималось общественностью, как акция несогласных. В этом деле принципиально важно было ярко продемонстрировать мотив этого поступка, проделать всё так, чтобы смысловое обоснование лежало на самой поверхности, и было легко доступным и однозначно читаемым для всех. Было очень важно дать всем понять и настоять на том, что данное действие направленно не против конкретных лиц, а исполнено сугубо против СИСТЕМЫ.

Пуля понимал, что СИСТЕМА в свою очередь будет противостоять данной задаче и пытаться любыми средствами упрятать, затереть настоящий мотив, стремясь преподнести все наоборот, выдавая акцию сопротивления отчаявшегося и загнанного в угол человека, за банальную, хоть и ужасающую уголовщину. Отсюда просматривалась логическая причинно-следственная зависимость — для достижения цели и нужного эффекта, с учетом обязательного присутствия в деле антидействия незаинтересованной стороны, приходилось изыскивать максимально жестокий и беспрецедентный вариант исполнения своей задачи, чтобы СИСТЕМЕ было тяжелее переформатировать ее в банальность. Вырисовывалась прямая зависимость- чем выше планка жестокости и ужаса будет в содеянном, чем ярче будет выражено царство зла — тем лучше будет для дела, и как говориться: "ничего личного…", "на войне, как на войне, и не мы эту войну начали…"

Со старта Пуле представился самым предпочтительным сценарий, при котором в какой-то праздничный или профессиональный праздник судей, или в день правосудия, или в день юриста, он произведет массовую акцию полной расправы над одновременно большим количеством судей, скопившихся в одном месте в одно время, пафосно чествующих друг друга, обреченно захлебываясь в собственном лицемерии. Это был бы идеальный вариант как раз того, к чему он стремился, но осуществление его было насколько подходящим по наполнению, настолько же сложным и по исполнению. Во — первых сложность состояла в выявлении такого мероприятия с большим количеством служителей Фемиды в одно время и в одном месте, во — вторых была очевидная проблема с обеспечением себя оружием для такой массовости, а главное было то, что он не собирался засвечиваться и так легко получать пожизненное заключение за эту акцию, или ответные 9 граммов в сердце. Пуля уже давно не боялся ответственности, но и сдаваться сразу же не входило в его планы. Кроме того он не исключал рецидива, повторения своей инъекции беспредела против беспредела для достижения пущей концентрации своего антидота в зараженные участки общества и его государственности.

Все эти продиктованные обстоятельствами рамки ограничивались еще одним очень важным условием- никаких помощников, соучастников и подельников. Все должно быть в тайне ото всех с минимальным привлечением помощи со стороны и без засвечивания реальных целей и лиц.

Определив вводные задачи, но находясь при этом в местах лишения свободы, Пуля тем не менее, сделал все возможное для продвижения вперед к ее исполнению даже из-за решетки. С помощью интернета и соцсетей он под разными предлогами создал настоящую мини агентурную сеть, мониторившую внутреннюю структуру и функционирование ряда районных судов города Харькова и отчасти областного апелляционного. Пуля взялся за сбор любой информации, касающейся интересующих его инстанций, даже косвенно он создавал базу данных по каждому объекту, где удалось внедрить своего информатора, как мозайку из пазлов основательно, вдумчиво и с душой.

Постепенно, сама задача и процесс ее исполнения для Пули превратились в увлекательную работу. Появился охотничий азарт, а по сути за долгие годы безделия за решеткой, он почувствовал себя опять в своей тарелке, как когда-то, давно занимаясь каким-то делом, он ставил для себя задачи, устанавливал вершины, а затем с огромным увлечением и энергией обязательно старался их решить и постичь. Истосковавшись по любимому занятию, Пуля совершенно не задумывался над моральной составляющей своей сегодняшней работы, и относился к ней, как к обыкновенной обязанности в соответствии с полученным назначением, но с повышенным уровнем осторожности и внимания. Параллельно этой работы им активно велась подготовка также физического и психологического состояния организма, ведь предстояло физическое исполнение очень непростой и не типичной для Пули задачи, но сдрейфить в последний момент он не боялся, об этом даже не было и речи. А в последнее время стало появляться даже нетерпение от желания по-быстрее перейти из подготовительной стадии к исполнению, но он тут же осаживал себя, призывая к максимальной степени сосредоточенности и внимания в ходе подготовки дела, где спешка была противопоказана.

Изредка, Пуля старался поставить себя на позицию лица незаинтересованного в своей войне, и по возможности, с максимальным уровнем беспристрастности взглянуть на свою вырисовывающуюся картину его телодвижений и намерений со стороны, добиваясь максимально объективного мнения. Таким образом он пытался отслеживать возможные появления во всей этой затее абсурдных или нелогичных моментов теперь уже со своей стороны. Он неоднократно не уставал отвечать самому себе на одни и те же вопросы: А правильно ли он делает? Имеет ли он на это право? Соответствует ли задуманное уровню проблемы? Не ошибся ли он с методом, с местом и т. д. А отвечая в очередной раз на вопрос: чем это поможет лично ему? и зачем это ему надо? Пуля продвигался все дальше и дальше в направлении понимания того, что он это делает не для себя. Он просто чувствовал себя ведомым кем-то могущественным без пояснения ему при этом конкретных мотивов, а учитывая, что подобное вмешательство он ощущал уже давно и неоднократно, еще со времен гибели в ДТП Сани Гвоздикова, то такие выводы не казались ему какими-то сумасшедшими. От части это напомнило ему так называемый интернациональный долг, то есть ситуацию когда какие-то силы посылали простого парня куда-то за тридевять земель исполнять там какой-то, не до конца понятный всем долг. И хотя этот простой парнишка ничего никому не был должен, он был вынужден далеко на чужбине, проливая свою кровь, ответственно проливать ее и другим, не требуя для этого объяснения мотивов и обоснований. Вот так, не мудрствуя лукаво, пытаясь размышлять как можно объективнее, Пуля приходил к окончательному восприятию и себя бойцом армии с особым поручением диверсионного характера для нелегалов-одиночек.

Поэтому, когда мозаичная картина одного из районных судов города в какой-то момент своего изваяния по Пулиной методике все таки проявила первые очертания искомого подходящего сценария проведения задуманной акции, а в ней в силу случайно сложившихся обстоятельств подразумевалось наличие жертв и не из круга вражеской касты, этот сценарий тем не менее не был отвергнут, так как солдату на гуманитарные моменты отвлекаться было не положено. И даже подвергая обязательным испытаниям на прочность и этот план действий, подтверждая стопроцентную исключаемость появления ситуации в будущем, при которой он мог бы позже пожалеть о его реализации, подвергая штучным сомнениям высокий уровень его жестокости, особенно в месте, где страдают по сути не винные люди, у Пули очень быстро в противовес всем этим сомнениям находились обоснования из личного архива. В конце концов в его случае, кроме него, тоже пострадали и его жена, и его ребенок, и его родители- буквально все, кто были ему исключительно дороги, и все они тоже были невиновны и непричастны.

Обнаружив этот сценарий пребывания еще на лагере, довершая отсиживать свой немалый срок, у Пули все вдруг мистическим образом стало удачно складываться. Не планируя досрочного освобождения, у него удачно получилось все таки увидеть небо без решеток на пятьдесят один день раньше, чем это планировалось по звонку. Жалко было только, что Пуля не пережил ту эйфорию, и то чувство счастья, о которых после стольких лет отсидки по идее, и по всей логике, так много говорили другие зэки. Он и сам за десять лет миллион раз представлял себе эти фантастические первые минуты, часы, дни пребывания на свободе. Но то ли под воздействием своей застегнутости, то есть сосредоточенности на предстоящем важном деле, то ли из-за внезапного наплыва на него ранее им не веданного дикого чувства одиночества в этом свободном мире, Пуля не ощутил не то, что какого-то счастья от освобождения, он наоборот, почувствовал дискомфорт и неустроенность своей жизни в новой, дикой для него среде обитания. Удивительным образом вся не слабая гамма новых ощущений, нахлынувших в связи с этой новизной, носила негативный характер. Кроме четкого понимания отсталости от жизни буквально во всем, начиная от познания таких мелочей как современные достижения техники и прогресса, даваясь диву сильным архитектурным и инфраструктурным изменениям родного города, из которого по сути он почти и не выезжал за все эти долгие годы, и заканчивая ощущением потерянности относительно своих старых знакомых, давно ушедших по своей жизни далеко вперед, кроме ощущения своей ненужности всему этому бешено вращающемуся миру, ведь абсолютно все вокруг опасаются и не доверяют человеку с клеймом прожженного уголовника, Пулю буквально накрыла угнетающая волна пустынного и чужбинного одиночества. Все, что связывало его с той, дотюремной жизнью, сейчас исчезло. Ирина с дочерью так и не нашлись. По одним слухам она, выйдя замуж вновь, уехала забрав естественно с собой Настю и свою маму, куда-то за океан, по другим слухам куда-то в Россию. В той своей квартире, в которой он до этого жил со своей семьей, теперь давно жили каким-то образом чужие люди, купившие эту жилплощадь у каких-то других чужих людей. Поняв, что он лишился даже своего угла, все, что когда-то здесь было родным: город, улицы, дом, двор для Пули в миг стало чужим и враждебным. В какой-то момент он себя поймал на мысли, что сегодняшний его статус вольного и казалось счастливого человека, но без Родины и флага, был более не уютным для него, чем вчерашний статус зэка, где в зоне все было понятно, привычно и казалось теперь своим.

Но добило Пулю до самого дна в ощущении и без того давящего одиночества то, что родных по крови у него больше в этом мире не осталось. Мама, увидев родного сына наконец на свободе, умерла на следующий же день буквально у него на руках и на ошалевших глазах. Зато в ее глазах Пуля успел заметить счастье не только от лицезрения возвратившегося сына, а еще и от ожидания грядущих, теперь уже наверное скоро заслуженных благ загробной жизни. С ощущением волны холодных мурашек у себя на спине он увидел в это мгновение всю ту боль и страдания, которые его матери в течении всех этих лет пришлось выносить в ожидании возвращения любимого и единственного сына, и которые сейчас наконец покидали ее измученную душу. Пуле показалось, что она умерла от горя давно, возможно еще вместе с отцом, но как мать своего сына тем не менее оставалась живой не смотря ни на какие муки, вплоть до того момента, пока не получила возможность успокоиться, увидев кровинушку рядом с собой на свободе. Оказавшись на смертном одре на руках у сына она наконец освободилась от этих тяжелейших мук, и обретя счастье ушла из этого мира преждевременно, но со спокойной душой. Обнимая исхудавшее, почти высохшее бездыханное тело матери, тщетно пытаясь поддержать последние удары ее сердца, Паше за все десятилетие лишений, обид и несправедливости, наконец получилось дать волю своим слезам. Он долго, никого не таясь рыдал, склонившись над телом мамы, давая выход своим давно скопившимся человеческим эмоциям и одновременно давая выход всем последним человеческим составляющим его, как живого божьего создания, окончательно и бесповоротно превращаясь тут же из хорошего парня Паши Кули в пулю, холодную и опасную, с не двузначным назначением, и похоже, что уже засланную в патронник.

Буквально еле пережив сглатывая горечь новых лишений, первое время на преждевременно свалившейся свободе, Пуле показалось, что даже это пятидесяти однодневное УДО было задумано могущественным режиссером специально, чтобы у него появилось дополнительное время для адаптации в новой среде, и время, чтобы оклематься от последнего удара, выбившего из него даже осколки и так давно разбитого и растоптанного сердца.

Наверное, ввиду того, что предстоящее задание из-за чрезвычайной жестокости было под силу только бездушной машине, этот же могущественный режиссер заранее побеспокоился об извлечении из Пули всего, что могло бы даже предположительно дать ему какой-то человеческий импульс, который смог бы хоть как-то помешать совершению задуманного поступка, при одной мысли о котором в жилах стыла кровь. Подобрать подходящие слова для характеристики того, что Пуля сделал 15 декабря в день работника суда с семьей одного из судей какого-то суда г. Харькова, было очень тяжело. Он хладнокровно, без капли сомнений и без тени каких-либо эмоций на лице, с помощью заранее подготовленной хитрости проник в квартиру ничего не подозревающих, и ни в чем невиновных людей, из которых судьей был только один человек, и убил всех четверых находящихся там членов его семьи: отца- судью, его сына, жену и невестку. Умышленно преследуя цель присутствия максимального уровня жестокости и цинизма, он отрезал всем присутствующим в квартире головы, а процесс отделения головы у еще живого сына он проделывал на глазах у еще живого отца. Эта выходка пришла ему в голову, в качестве идеи применения еще одного метода усиления страданий и царства зла, в последний момент. Весь этот процесс проходил у него с пеленой на глазах, внутренняя стенка которой в это время открывала ему во всей красе панораму всех страданий его близких, его отца, матери…. Он вдруг увидел глаза отца наполненные горем, которое обрушилось на него, поломав и отняв его жизнь, принесенное силой банальной жадности и алчности других таких же судей, служителей той же проклятой СИСТЕМЫ.

Достаточно быстро справившись с основной частью своего спецзадания, и преследуя теперь цель максимально помешать продажной и хитрой СИСТЕМЕ фальсифицировать настоящий формат и мотив этого преступления, перекручивая всё произошедшее в выгодном для себя свете, Пуля умышленно уходит с места казни ничего не взяв с собой из предметов находящихся в квартире, кроме всех четырех только что отчлененных им голов.

Так, без сучка и без задоринки прошло то, чему с человеческой точки зрения сложно и больно дать даже название. Конечно, исполнителем всего этого была проделана не малая подготовительная работа, что само по себе очень сильно повышает вероятность успешного итога в виде четкого исполнения задуманного. Но Пуля теперь знал точно, что как только семья совсем неизвестного ему до этого дня судьи совершенно случайно попала в зону его прицела, к нему сразу пришло невероятное везение. Именно после этого события во всем, за что он только брался, ему непременно сопутствовала чертовская удача и фарт. Ему пофартило, когда он удачно, по странно сложившимся обстоятельствам, ломая все устоявшиеся обычаи, вышел раньше своего срока по УДО. Ему постоянно фартило, когда он проводил подготовительные и тестирующие мероприятия по ходу решения основной задачи. Ему фантастически повезло при реализации своей затеи по обеспечению для себя железного алиби, как потенциально подозреваемого в совершении этого преступления на основании его статуса только что освободившегося из мест лишения свободы. Наверное никогда в жизни Пуля не чувствовал себя таким фартовым, как в этот относительно короткий период своей жизни. Ему везло тут и там до такой степени, что буквально всё и все, казалось, беспрекословно подчинялись его воле и намерениям по первому требованию, так же как по-рабски подчиняются в нашей действительности тем, кто демонстрирует свою фартовую ксиву исполнительно-карательной всемогущей и беспредельной власти. Но на этот раз в тот роковой день произошло то, что наверное когда-нибудь рано или поздно происходит всегда. Вероятно так устроен этот неидеальный мир, в котором, как известно, ничто не вечно под луной. Однажды наступает момент, когда даже у таких баловней судьбы, у хозяев жизни с такими тяжелыми и опасными ксивами, с везением начинаются сбои. Похоже, что именно такой сбой случился и в тот день, после которого, жизнь почему-то именно этого судьи и его семьи, уже были обречены. Тогда не повезло этому судье, и кто потеряет свое дьявольское везение следующим, не известно…