Пол Боулз

Маленький дом

Маленький дом построили шестьдесят или семьдесят лет назад на главной улице бывшей деревни в нескольких милях от города; постепенно город разросся и теперь обступил домик со всех сторон. Сначала он был одноэтажный, но потом над кухней надстроили еще одну комнату. В ясную погоду из окна верхней комнаты до сих пор можно было увидеть далекие горы на юго-западе. Любила сидеть здесь Лейла Айша — перебирала четки и думала о том, до чего же изменилась ее жизнь с тех пор, как сын перевез ее к себе. Где-то за горами была долина, где прошла вся ее жизнь. Не хотела бы она очутиться там снова.

Поначалу она думала, что переезд в город — большое счастье, но теперь сомневалась. Правда, еда здесь лучше, и еды вдоволь, но домик больно маленький, тесно в нем. Про себя она жалела, что Садек не нашел жены получше, чем Фатима, хотя у сватов дом большой и неподалеку. За то, что Садек женился на их никчемной дочке, могли бы выделить ему часть дома. Там бы жилось им свободно, не путались бы друг у друга под ногами. Но когда говорила об этом Садеку, он только смеялся.

Уж больше года, как сын женился, а ребенком и не пахло — винила в этом Лейла Айша невестку, не знала, что молодые договорились не заводить ребенка, пока не накопят денег.

А Фатима огорчалась и нервничала с тех пор, как к ним переехала свекровь. Старуха была разборчива в еде и все время недовольна тем, как Фатима ведет хозяйство. Что бы ни делала Фатима, Лейла Айша стояла рядом, наблюдала, качала головой и приговаривала: «В мое время, когда Мулай Юсеф был жив, не так делали». Ей казалось, что Фатима плохо старается с обедом для Садека, когда он приходит с работы.

— Зачем ему полчаса еды дожидаться? — спрашивала она. — Почему заранее все не приготовишь и не подашь, как только шаги его услышишь? Чересчур хорош он для тебя, вот в чем беда, пользуешься его добротой.

Потом Лейла Айша отводила Садека в сторонку и говорила, как ее не любит Фатима, как оскорбительно с ней обходится. Не выводит меня прогуляться, на рынок с собой не берет. Другой раз мне хочется выйти, а одна не могу. А на днях повела меня к доктору, да так быстро пошла, что я задохнулась. Знаю, она моей смерти хочет, вот и все.

Садек рассмеялся и сказал: «Ты с ума сошла».

С тех пор как свекровь поселилась у них, Фатима уговаривала ее сбросить свой хаик и носить галабею, как все городские женщины, но Лейла Айша очень не одобряла женщин в джабалле и говорила, что Мулай Юсуф наверняка запретил бы такое бесстыдство. Для Фатимы хаик был признаком деревенщины; меньше всего ей хотелось, чтобы ее приняли за деревенскую. Стыдно по улице идти, когда рядом семенит старуха в хаике.

В разговорах Фатима всякий раз норовила напомнить свекрови, что ей уступили лучшую комнату в доме. Обе знали, что это не так. Да, там было больше окон и больше света, чем в комнате, где спали молодые. Но приходилось лезть наверх, и при каждом ливне крыша текла все в новых местах, а Садек с Фатимой нежились себе в комнате возле кухни.

Ни та ни другая не были уверены в своем положении и потому открытой враждебности не проявляли, боясь, что Садек вдруг примет сторону противницы. При нем вели себя смирно, и жизнь в доме текла без скандалов.

Лейла Айша давно нащупала у себя мясистый нарост на середине хребта, но никому об этом не говорила. Однажды, когда она сидела на полу и Садек помог ей подняться, он почувствовал у нее под платьем странное утолщение и от неожиданности вскрикнул. Нелегко было убедить ее показаться врачу, но Садек был тверд и в конце концов настоял на своем. Доктор рекомендовал безотлагательно удалить опухоль и назначил день операции.

Последние дни перед госпитализацией старуха волновалась. Она слышала, что наркоз — дело страшное, боялась, что истечет кровью, и твердила, что не верит в христианскую медицину.

— Не бойся, — говорил ей Садек. — Тебя вылечат.

В ночь перед больницей Садек и Фатима сидели у себя в комнате и рассуждали, во что может обойтись операция. Лейла Айша ушла наверх и собирала вещи.

— Все, что я сэкономила, покупая еду подешевле, — с сердцем сказала Фатима.

— Будь она твоя мать, ты бы отнеслась по-другому, — сказал он.

Она не ответила. В дверь постучали. Проведать Лейлу Айшу и попрощаться пришла Лейла Халима, пожилая женщина, жившая напротив, через улицу.

— Она наверху, — скучным голосом сказала Фатима. Вздыхая и кряхтя, соседка поднялась по лестнице, а Садек и Фатима продолжали свои безрадостные подсчеты.

Утром, когда Лейла Айша отправилась в больницу, Садек и Фатима сели завтракать, и Садек окинул взглядом комнату:

— Без нее как-то по-другому стало, правда?

— Тише, — сказала Фатима.

Он обернулся к ней:

— Знаю, тебе не нравится, что она с нами. Знаю, она тебя нервирует. Но она моя мать.

Фатима сделала обиженное лицо:

— Я сказала только, что стало тише — больше ничего.

В конце дня, когда Садек пришел с работы, Фатима дала ему большую корзинку. Он взвесил ее на руке. Тяжелая.

— Отнеси матери в больницу. Это тажин с лимонами, еще горячий.

Это было любимое блюдо матери.

— Клянусь Аллахом, как она обрадуется! — сказал он и поцеловал Фатиму, радуясь, что она не пожалела трудов.

Дверь в больнице была заперта. Он постучал в стекло. Вышел охранник и сказал, что часы посещения закончились и вообще никакой посторонней еды в больнице не принимают. Садек и умасливал его, и упрашивал, и угрожал — все без толку. Охранник захлопнул дверь, и он остался на крыльце с корзиной.

И сам он, и Фатима терпеть не могли тажина с лимоном, так что тащить его домой не было никакого смысла. Но и выбросить — грех; пусть хоть кто-то съест, пока теплый. Тут он вспомнил родителей Фатимы, живших чуть дальше на той же улице. Они любили старинные блюда и, конечно, будут благодарны за свежий тажин.

Мать Фатимы он нашел на кухне, поздоровался и вынул из корзины горшок. «Тут тажин, Фатима только что приготовила», — сказал он.

Она заулыбалась: «Вот обрадуется Си Мохаммед, когда узнает, что у нас сегодня на ужин».

Рано утром, Садек еще не успел позавтракать, раздался громкий стук в дверь. Снаружи стояли двое полицейских; они схватили Садека и, не дав попрощаться с Фатимой, запихнули в джип.

Загадка разрешилась быстро. В участке перед ним поставили корзину и горшок, где еще оставалось много тажина. Ему объяснили, что там полно яду, и что его теща умерла. Си Мохаммед в больнице и обвиняет его в убийстве жены.

В голове у Садека крутилась только одна мысль: «Фатима хотела отравить его мать». Сбитый с толку долгим допросом, он невнятно высказался о своих собственных тревогах, и эти обрывочные высказывания заинтересовали полицейских.

— Аллах ее наказал! Хотела убить мою, а убила свою.

Они вскоре поняли, что говорит он о жене, но версии его не верили, пока вызванный охранник больницы ее не подтвердил. Охранник, по его словам, хорошо запомнил Садека — уж очень назойливо тот требовал, чтобы его матери передали еду.

Послали за Фатимой. Она была ошеломлена неожиданным арестом Садека, а известие о смерти матери потрясло ее. Отвечала она бессвязно, но признала, что дала Садеку корзину с горшком тажина и попросила отнести в больницу. Ее посадили в камеру.

Прошло несколько недель, состоялся суд. Лейлу Айшу выпустили из больницы, она пришла домой, а дом был пуст. Печальные новости о Садеке и Фатиме она выслушала безучастно, только покачала головой и пробормотала: «Это судьба».

— Не понимает, что произошло, — шептались у нее за спиной. — Не в своем уме, бедняжка.

Каждый день старухе носили еду, чтобы ей не ходить на рынок. Лейла Айша больше не поднималась к себе по лестнице, а обосновалась внизу, у молодых в спальне и объясняла соседям, что к возвращению Садека и Фатимы она совсем оправится от операции и ей легче будет лазить наверх.

— Все еще не понимает, — говорили они между собой.

На суде Фатима подтвердила, что дала Садеку корзину с едой, но ни о каком яде не знала.

— Ты признаешь, что тажин — из твоей кухни?

— Конечно, — сказала Фатима. — Я сама там была, когда свекровь его готовила. За день до того, как идти в больницу, она сама все сложила для него, по своему вкусу. А мне сказала: «Поставишь завтра на огонь и пусть Садек отнесет мне в больницу».

Суду это показалось неправдоподобным. Решено было сделать перерыв, а на следующее заседание вызвать Лейлу Айшу.

Старуха заняла свидетельское место, полностью закутавшись в хаик. Ее попросили выпростать голову — иначе ее не слышно. Затем, к изумлению суда, она не без гордости объявила, что в самом деле приготовила тажин собственными руками.

— Да-да, — сказала она. — Я люблю в него класть побольше маринованных лимонов.

— А что еще ты туда положила? — обманчиво ласковым тоном спросил кади.

Лейла Айша принялась перечислять ингредиенты. Потом остановилась и спросила:

— Вам весь рецепт говорить?

Все засмеялись. Кади призвал к тишине и, уставясь на нее мрачным взглядом, сказал:

— Понятно. У нас тут юмористка. Сядь. Мы вернемся к тебе позже.

Лейла Айша села, опустила глаза и забормотала, перебирая четки. Кади время от времени сердито поглядывал на нее, раздраженный ее безучастностью. Он ждал доклада особых полицейских, оставшихся в доме Садека после того, как увели Лейлу Айшу. С докладом явились вскоре. Наверху, в ее чулане, среди одежды обнаружили полупустую емкость с крысиным ядом, тем же, который нашли в тажине.

И кади с торжествующим видом вызвал на свидетельское место Лейлу Айшу. В левой руке он держал жестяную коробочку и тряс ею перед носом свидетельницы.

— Тебе приходилось видеть эту коробку? — грозно спросил он.

Лейла Айша ответила не мешкая:

— Конечно, приходилось. Это моя коробка. Из нее я и добавляла в тажин.

По залу пробежал шепоток: присутствующие решили, что старуха выжила из ума. Кади невольно раскрыл рот. Потом нахмурился.

— Значит, ты признаешь, что насыпала яду в тажин?

Лейла Айша вздохнула:

— Я тебя спросила, нужен тебе рецепт, — ты не захотел. Я положила в него полкило лимонов. Они отбивают вкус порошка.

— Продолжай, сказал кади, не сводя с нее глаз.

— Это особенная еда, для меня только, продолжала она, уже с ноткой негодования. Больше ни для кого. Снадобье. Ты что же думаешь, я есть его собралась? Я хотела, чтобы яд в тажине вытянул из моего тела яд.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал кади.

— Берешь его в рот и выплевываешь. Опять берешь в рот и выплевываешь. И так все время. И всякий раз споласкиваешь рот водой. Это старинное снадобье у нас в деревне. От любого яда спасает.

— Ты не понимаешь, что женщину убила по своей дурости?

Лейла Айша затрясла головой:

— Нет-нет. Это судьба у нее такая.

В зале раздался пронзительный голос Фатимы: — Врет! Неправда! Она знала, что еду не принимают в больницу! Знала еще до того, как легла!

Фатиме приказали замолчать. Тем не менее кади взял ее слова на заметку и на другой день, когда ее вызвали на свидетельское место, попросил объясниться. В результате ее показаний свидетельницей вызвали Лейлу Халиму, соседку с другой стороны улицы. Ее тоже попросили распустить хаик; она подчинилась с явным неудовольствием.

За два или за три дня до того, как Лейле Айше лечь в больницу, я ее навестила. Хотелось сделать ей приятное, и я сказала:

— Попрошу дочь напечь печенья и отнести тебе в больницу.

Она говорит:

— Ты очень добра, но это ни к чему. У них новый закон, мне доктор сказал — еду в больницу нельзя приносить.

Я все равно велела дочери сделать печенье и вечером перед тем, как Лейле Айше ложиться, сама ей отнесла. Подумала, пусть завернет в свои вещи, положит в сумку, там его не увидят.

— Достаточно, — сказал кади и жестом отпустил ее. Потом, сверкая глазами, обратился к Лейле Айше:

— Ну что ты теперь мне скажешь?

— Я тебе все сказала, — спокойно ответила она. — Я, пока возилась со своим лекарством, совсем забыла, что в больницу его не пустят. Старая я стала. Забывать стала.

В углу зала поднялось какое-то волнение — Фатима закричала:

— Ничего она не забыла! Знала, что Садек отдаст моей матери!

Фатиму вывели, она упиралась и продолжала кричать. Лейла Айша стояла спокойно, дожидаясь, когда к ней обратятся. Кади только посмотрел на нее, и на лице у него было написано сомнение.

Наконец он раздраженно сказал:

— Ты глупая, темная женщина. Слыхано ли, чтобы яд во рту подействовал против яда в крови? Думаешь, кто-нибудь поверит в такую чепуху?

Лейла Айша осталась невозмутима.

— Да, терпеливо сказала она. — Христианские лекарства лучше помогают, если к ним прибавить мусульманские лекарства — это все знают. Аллах всемогущ.

Кади, отчаявшись, закрыл дело и отпустил троих ответчиков домой, но предупредил Садека, что если его мать опять учинит какое-нибудь безобразие, вся ответственность ляжет на него, поскольку сама она явно не способна отвечать за свои действия.

Ночью, когда Лейла Айша уснула у себя наверху, Фатима предъявила Садеку ультиматум. Либо он отошлет мать, либо она от него уйдет и будет жить с отцом.

— Она убила мою мать, я не останусь с ней под одной крышей.

Садеку достало ума согласиться, он не стал возражать. После того, что мать устроила, он сам пришел к выводу, что лучше отправить ее обратно в деревню к остальной родне.

Его решение она восприняла спокойно — кажется, даже предвидела его. В надежде убедить мать, что это с его стороны не произвол, что он вовсе не хочет от нее избавиться, Садек добавил:

— Видишь, что наделала твоя глупость?

Тогда она повернулась к нему и посмотрела ему в глаза:

— Ты ни в чем меня винить не можешь. Не моя вина, что ты так и живешь в маленьком доме.

В тот момент ее слова показались Садеку бессмысленными — лепет выжившей из ума старухи. Позже, когда он вернулся из деревни в долине и тихо зажил с Фатимой, они ему вспомнились. Потом он часто о них думал.

Перевод Виктора Голышева.