Я немного расслабился, когда, приближаясь к заднему входу в имение герцога Беконфилда, заметил, что Дункан приветливо машет мне рукой.

— А я-то уж думал, что не увижу вас сегодня. Ваш мальчуган не знал, когда вы придете, а у меня почти закончилась смена.

— Привет, Дункан, — ответил я и с искренней улыбкой пожал его руку. — Вроде тепло?

Привратник добродушно рассмеялся, лицо почти приобрело оттенок его рыжих волос.

— Холоднее, чем титьки у ведьмы, как говаривал мой батюшка! Строго между нами, джентльменами, конечно, я вооружился секретным оружием против яростной атаки зимы. — Он достал из жилетки безымянную бутылку и интригующе взболтнул ее. — Смею ли я надеяться, что соблазню вас глоточком?

Я хлебнул из горлышка — и в следующее мгновение желудок наполнился жидким пламенем.

— Хорош, что скажете? — спросил Дункан.

Кивнув в ответ, я сделал еще глоток. Напиток был недурен, крепок, точно удар ослиным копытом, но с приятно сладковатым послевкусием.

— Варится над тлеющим торфом. Его можно приготовить только таким способом. Во дворе у моего двоюродного брата стоит перегонный куб, вот он и присылает мне напиток каждый месяц. Когда-нибудь накоплю деньжат, вернусь домой и открою настоящую винокурню — Баллантайн и K°. Такие, в общем, планы. Конечно, я могу еще передумать и спустить все на потаскух!

Мы вместе от души посмеялись. Славный малый.

— Когда откроешь дело, не забудь прислать мне бочонок из первой партии.

— Обязательно. Ну, довольно о пустяках. Уверен, у вас есть вещи и поважнее, которые надо еще обсудить. Я дал знать, что вы пришли. Старая Пила, должно быть, уже вас заждался. Если буду еще на посту, когда пойдете назад, крикните мне, и мы опрокинем еще по капле.

— Рассчитываю на это, — ответил я и прошел через ворота.

Привратник не солгал мне, и прежде чем я успел постучать в грязно-белую дверь, она распахнулась, и Старая Пила, как прозвал его Дункан, уставился на меня сощуренными глазками над заостренным носом.

— Вы пришли, — произнес он.

— Похоже на то.

Холодный ветер задувал внутрь, а дворецкий был без шляпы и без пальто. Меня забавляло наблюдать за тем, с каким старанием он пытается сохранить благочинное хладнокровие.

— Не зайдете ли? — пригласил он меня, когда зубная дрожь уже начала слегка скрадывать блеск его утонченных манер.

Уважив столь теплый прием, я прошмыгнул внутрь. Фанфарон хлопнул в ладоши, и тут же откуда-то появился мальчик, чтобы принять у меня верхнюю одежду. Бросив ему свою тяжелую шерстяную куртку, я понял, что забыл разоружиться перед выходом из «Пьяного графа». Фанфарон задержал пристальный взгляд на моем вооружении, давая понять, что заметил его, однако вскоре отвел глаза, как бы показывая, что не усматривает в этом каких-либо препятствий.

Затем он снял со стены фонарь и осветил коридор впереди нас.

— Хозяин в своем кабинете. Я провожу вас. — Как обычно, его речь напоминала нечто среднее между приказанием и мольбой, включая все худшие свойства и того и другого.

Я последовал за ним, подмечая по пути особенности планировки. Среди череды комнат, мимо которых мы проходили, я не заметил ничего похожего на камеры для детей или алтари, запачканные их кровью, но ведь в доме таких размеров можно спрятать почти все, что пожелаешь. Фанфарон обратил внимание на мое любование архитектурой, и, дабы отвлечь его от размышлений о моем любопытстве, я решил немного его расшевелить.

— И часто ваш хозяин принимает торговцев дурью в своих личных покоях? — поинтересовался я, когда мы начали подъем по главной лестнице.

— Кого принимает хозяин, вас не касается.

— Ну, в некотором роде это касается меня, раз уж он собирается о чем-то меня спросить.

Поднявшись наверх, мы повернули направо и прошли еще немного в полном молчании. Я уже начал подозревать, что раздражающая медлительность дворецкого объяснялась не столько его возрастом, сколько желанием помучить меня, ведь в действительности ему было всего немногим более сорока, и только по причине занудства своих манер он выглядел старше. Его чопорность казалась ничтожной местью, хотя я бы не сказал, что она не возымела надо мной результата: к тому времени, когда мы добрались наконец до кабинета Веселого Клинка, я желал избавиться от общества Фанфарона так же страстно, как и он от моего.

Пришлось запастись терпением, чтобы выдержать еще одну утомительно долгую паузу, пока Фанфарон набирался сил постучать в дверь. Изнутри донеслось шарканье шагов, и дверь отворилась.

Беконфилд смягчил вычурность своего внешнего вида по сравнению с тем нарядом, который я видел на нем в прошлый раз, то есть, выражаясь иначе, герцог больше не выглядел размалеванной шлюхой. Темный камзол закрывал ему грудь, пара скромных, хотя и с вышивкой, панталон оказывала ту же услугу нижней половине тела. Лицо герцога лишилось грима или какой-либо искусственности, а шея и длинные пальцы казались голыми без прежних украшений. Единственное, что осталось неизменным в его наряде с прошлой вечеринки, — это рапира, висевшая на бедре. Надел ли он ее ради меня или носил при себе оружие даже в стенах собственного дома?

— Благодарю, Фанфарон. Пока все.

Дворецкий стрельнул в меня колким взглядом и многозначительно прочистил горло.

— Смею ли я напомнить, милорд, что у вас назначена аудиенция для мага Брайтфеллоу?

— Разумеется. Сообщите, когда он появится, — серьезно кивнул Беконфилд.

Фанфарон удалился с блаженным выражением прирожденного слуги. Беконфилд знаком пригласил меня войти.

Кабинет Клинка оказался на диво простым, учитывая подмеченные мною в прошлый раз склонности его хозяина. Здесь не было ни гобеленов, прославлявших разгульные пирушки, ни кровавых трофеев, снятых с поверженных врагов. Вместо них я увидел хорошо обустроенное помещение, обставленное роскошно, но со вкусом. Вдоль стен рядами тянулись полки с томами старинных книг, пол от стены до стены устилали киренские ковры. Беконфилд встал позади массивного старинного стола из черного дерева. Похоже, вся планировка была задумана только ради этого бесценного предмета мебели. Герцог бросил взгляд на мое оружие.

— Ожидаете, что возникнут сложности?

— Ваш дворецкий — трудный клиент.

Герцог рассмеялся по-настоящему, почти искренне, совсем не тем принужденным хихиканьем в нос, каким обычно смеется его сословие, — хихиканьем, похожим скорее на выход кишечных газов, чем на выражение легкомыслия.

— Да, в самом деле. — Он заметил, что я озираюсь по сторонам, и посмотрел на меня с широкой улыбкой, за которую получил первую половину своего прозвища. — Не совсем то, что вы ожидали?

— Немного не соответствует вашему положению.

— Один из недостатков обладания наследственным имением. В этой комнате нет ни одной вещи, которой не было тут при моем рождении. Взгляните, — указал герцог на мужской портрет на стене, отдаленно напоминавший самого Беконфилда. Человек на портрете был облачен в металлические доспехи и, всматриваясь в даль, стоял на вершине впечатляющей кучи трупов. Всем своим видом герой выражал особую серьезность момента, хотя зачем он, черт возьми, созерцал горизонт во время сражения, осталось для меня полнейшей загадкой. — Что вы об этом думаете?

— Это картина.

— Довольно уродливая, вам не кажется? Старый король подарил ее моему прадядюшке в ознаменование его знаменитого стояния при… — Герцог апатично махнул рукой. — Где-то там. Она часть наследства. Не могу здесь ничего изменить, не предав кровь предков.

— Боюсь, подобные проблемы мне неизвестны.

— Разумеется, — согласился он. — Обычно я хорошо разбираюсь в лицах, но не могу разгадать ваше. Для тарасаинца оно слишком вытянуто, для ашерца — чересчур широко. У вас глаза как у руэндца, но слишком темная кожа, почти такая же, как у островитян. Откуда вы?

— Оттуда, откуда и все.

Герцог вновь рассмеялся и указал мне на кресло. Я погрузил в него свое усталое тело с едва слышимым вздохом. Беконфилд последовал моему примеру, уверенно усевшись на свой трон с высокой спинкой позади стола.

— Трудный день?

Я открыл свою сумку и выставил на стол два предмета: безымянный горшочек с пинтой янтарной смолы и связку спутавшихся бурых корней.

— Будьте осторожнее с этим медком, он не разбавлен. Берите совсем немного, не больше одного мазка на губу, если не хотите упасть лицом в ночную вазу.

— Отлично. На следующей неделе я устраиваю бал по случаю Среднезимья. Ничего не выйдет без особого угощения для гостей. — Он взял со стола связку корешков и внимательно осмотрел их. — Как корень? Никогда его не пробовал.

— Хорошее средство, если хотите таращиться на кончики башмаков часа три-четыре.

— Звучит интригующе.

Смешок вырвался наружу раньше, чем я успел перехватить его.

Герцог положил корень уроборы обратно на стол и внимательно оглядел меня. Он явно собирался с духом, чтобы о чем-то спросить, но, прежде чем он получил такую возможность, слово взял я.

— Стало быть, Брайтфеллоу следующий? Вы специально назначаете аудиенции неприятным людям друг за другом, чтобы не приходилось менять обивку по нескольку раз?

— Такое определение вы бы дали себе? Неприятный?

— Такое определение я бы дал магу Брайтфеллоу.

— Я не представил бы его королеве. Но он полезен. И умен. Чертовски умен.

— Как вы познакомились с ним? Не может быть, чтобы вы оба вращались в одних и тех же кругах.

Беконфилд откинулся на спинку кресла и задумался над моим вопросом, но рука по-прежнему любовно держалась за эфес рапиры. У меня сложилось впечатление, что этот жест не подразумевал никакой угрозы, и герцог просто принадлежал к категории людей, которые любят поласкать избранное ими орудие убийства.

— Вы верите в судьбу, Смотритель?

— Я сомневаюсь в том, что Дэвы принимают участие в бардаке, который мы устроили из их творения.

— В целом я склонен согласиться с вами. Однако в случае Брайтфеллоу это самое подходящее определение. Последнее время я… переживал некоторые неудачи. Он взялся помочь мне вернуть везение.

— Я знавал когда-то священника, который любил говорить, что Хранитель Клятвы предпочитает вершить свои замыслы через нерадивых вассалов, — (Я подозревал, что это выражение было излюбленным афоризмом духовного брата потому, что сам он без пузырька амброзии не мог протянуть и часу, правда, к данному делу это не относилось.) — И что же маг, сдержал обещание?

— Пока нет. Но я убежден в конечном успехе нашего предприятия.

Включало ли их предприятие убийство двух девочек и открытие прохода в первичный хаос? Я не мог этого отрицать, но подозрение еще не уверенность, а тем более не улика. Я подтолкнул герцога к разговору, насколько это было возможно, и замолчал. У него имелась причина пригласить меня сюда, и я подумал, что если потяну время, то он в конце концов перейдет к сути дела.

— Вас, конечно, не должно удивить, что я навел справки о вашем прошлом, о ваших привычках и качествах, прежде чем решил иметь с вами дело?

— Моя жизнь — открытая книга. — (С вырванными страницами, хотя человеку с проницательностью Клинка не составило бы труда схватить общий смысл.) — И меня не так легко удивить.

— О вас отзываются как о мелком игроке, говорят, что вы не примыкаете ни к одной из крупных группировок. Говорят, что вы надежный, неприметный.

— Правда?

— О вас говорят еще кое-что, говорят, что прежде вы вели игру по другую сторону баррикады, носили серую форму, до того как принялись за ваше нынешнее ремесло.

— Вам скажут еще, что я был младенцем в пеленках, если достаточно далеко углубиться в историю.

— Полагаю, вы правы, расскажут и об этом. Что послужило причиной? Вы впали в немилость?

— Бывает.

— Именно, вы выразились точно. Бывает. — Его взгляд заскользил по стене за моей спиной, в угловом камине треснул огонь. Лицо герцога приняло выражение задумчивости, обыкновенно предвещающей монолог, и недолгая пауза действительно разродилась разговором с самим собой. — Странно, какие дороги мы выбираем. В книгах каждому персонажу гарантирован некий момент истины, когда дорога впереди разделяется надвое и перед ним открывается однозначный выбор: геройство или злодейство. Но ведь в жизни не совсем так, верно? Решения следуют за решениями, неважные сами по себе, они принимаются в минуту главного испытания либо обусловливаются нашим предчувствием. Но однажды поднимаешь глаза и понимаешь, что ты увяз, что каждый данный тобою ответ — это прут клетки, которую ты сотворил своими руками, и сила каждого принятого тобою решения толкает тебя вперед так же безжалостно, как воля Перворожденного.

— Красноречиво, но несправедливо. Однажды я принял решение. И если последствия оказались хуже, чем я предвидел… значит, я принял плохое решение.

— Но вот что думаю я. Как узнать, какие решения важны, а какие нет? В прошлом я принимал решения, о которых теперь сожалею, как будто этот выбор был сделан не мной. Я хотел бы отменить их, если бы это было возможно.

Клянусь Заблудшим, этот герцог был хуже еретиков. На что это он намекает? Дети были мертвы — с этим уже ничего не поделаешь. Или я разглядел утонченность там, где ее не было? Принадлежал ли лорд Беконфилд к числу тех патрициев, что любят повспоминать перед чернью о тяготах и единоличности человеческого существования?

— Так или иначе, мы оплачиваем свои долги.

— Значит, ни у кого из нас нет надежды?

— Ни у одного.

— Вы бессердечный человек.

— Я живу в бессердечном, холодном мире. Я просто приспособился к его температуре.

Челюсти герцога плотно сомкнулись, и минута откровений закончилась.

— Вы абсолютно правы, абсолютно. Нам суждено до конца сыграть свои роли.

Мне показалось, что от Беконфилда повеяло чем-то вроде угрозы, или это было лишь обычное для аристократического сословия презрение к нашему брату — кто знает, трудно было сказать наверняка. Я почувствовал облегчение, когда стук в дверь отмерил окончание нашей встречи.

Мы оба поднялись и направились к выходу. Веселый Клинок открыл дверь, и Фанфарон, просунув в проем голову, прошептал хозяину несколько слов и исчез.

— Благодарю вас за ваши услуги, — начал герцог. — Быть может, я воспользуюсь ими в будущем, возможно, еще до Среднезимья. Вы пока что живете в «Пьяном графе» вместе с вашим боевым товарищем и его женой? — В его вопросе прозвучала явная и неожиданная угроза.

— Мой дом — моя крепость.

— Точно, — улыбнулся Беконфилд.

У меня выдался долгий день, другого такого я и не припомню. Я возвращался тем же путем, что пришел, и одна половина меня надеялась, что я покину дом герцога, не повстречав человека, которому была назначена следующая аудиенция. Однако другая половина считала, что с ним стоит повидаться еще раз, и желание второй половины было удовлетворено. Подойдя к лестнице, я увидел Брайтфеллоу. Маг расположился на лавке внизу, выражая всем своим естеством знакомую мне приветливость, которую я наблюдал еще при нашей первой встрече. Встав на ноги, он расплылся в широкой улыбке, и, пока я спускался, мне пришлось созерцать ее добрых пятнадцать секунд, до того многочисленны были ступени парадной лестницы Беконфилдов.

Я вовсе не ждал, что Брайтфеллоу превратится в достойного члена человеческого сообщества за тот день, что истек с момента нашей прошлой встречи, и маг оказался весьма любезен, что не опроверг моего предположения. Если он и не был одет в тот же грязный черный костюм, который я видел на нем в прошлый раз, то, должно быть, облачился в нечто очень похожее. В любом случае я не заметил различий.

Однако кое-что поразило меня, нечто такое, что я заметил раньше, но не сумел соотнести с личностью Брайтфеллоу. Многие мужчины изображают крутость, укрепляя себя мечтами о своей потенциальной угрозе, словно крепким вином. Это что-то вроде местного развлечения в Низком городе: молодые повесы и негодяи толкутся вдоль обшарпанных кирпичных стен, доказывая друг другу, что они смертельно опасны, а их репутация побуждает прохожих держаться противоположной стороны улицы. Но проходит немного времени, и «крутые парни» сливаются с окружающей обстановкой, становясь частью городского пейзажа. Есть вещи, которые невозможно подделать, и смертельная опасность — одна из таких вещей. Ручная собачонка может научиться выть и время от времени даже показывать зубы, но эти умения не сделают ее волком.

По-настоящему опасные люди не тратят времени на пустое бахвальство; то, что они собой представляют, чувствуешь в нижней части своего брюха. Брайтфеллоу был убийцей. Не таким, как киренец, похитивший Тару, и не маньяком — просто убийцей, заурядным головорезом, который отправит на тот свет парочку-другую себе подобных и при этом не будет испытывать ни малейших угрызений совести. Готовясь к встрече с магом, я хорошенько зарубил себе на носу эту мысль. Шутовской наряд являлся лишь частью того, кем он был, и, возможно, не главной частью, а только ширмой, раздутой для прикрытия всего остального.

Я вынул кисет с табаком и начал сворачивать сигарету, закурить которую мечтал с того момента, как перешагнул порог особняка Беконфилда. Я надеялся, что дым как-то сумеет перебить запах немытого тела Брайтфеллоу. Маг держал шляпу в руке, неровные зубы застыли в фальшивой улыбке.

— Так-так, уж не сам ли смешной человек? Как дела, смешной человек?

— Ответь-ка лучше, Брайтфеллоу: ты специально ешь печенку перед встречей со мной или это твоя обычная практика, дабы не полагаться на волю случая?

Его смех звучал отвратительно, пожелтевшие зубы терлись со скрежетом друг о друга.

— Узнал мое имя, да, смешной человек? Приятно видеть, что я завоевал немного славы. Порой мне сдается, будто весь мой непомерный труд так и останется никем не замеченным.

— И чем же именно ты занимаешься?

— А как ты думаешь?

— Похоже, большинство людей в этом доме служат для того, чтобы подчищать всякое дерьмо, в которое вляпывается герцог. И поскольку ты отчетливо слышишь запах отхожего места, я подумал, что и ты занят тем же общим делом, что и все остальные.

Брайтфеллоу снова рассмеялся лающим хохотом. Это гоготание было его подлинным оружием, оно позволяло ему с силой выдыхать воздух и наступать.

— Мне оказали честь, взяв на службу придворным магом при лорде Беконфилде, и я каждодневно прилагаю все усилия, чтобы оправдать доверие, — объяснил он, приняв при этом очень правдоподобный образ дворецкого, но лишь с тем исключением, что зубастая улыбка Брайтфеллоу ясно давала понять, что это не более чем впечатление.

— И что же именно делает придворный маг, кроме того, что занимает низшее положение, до которого может скатиться искусный волшебник, не доходя до торговли приворотными зельями на разъездных ярмарках?

— Должно быть, моя деятельность выглядит скромно, но не всем же зарабатывать на жизнь продажей дури.

— На этом тебе лучше остановиться, потому что мне будет жаль, если твои попытки пошутить надо мной закончатся попыткой спасти свою задницу. Я знаю, что вы с герцогом что-то замышляете. Вы теперь пытаетесь мне угрожать, только я могу и ответить, да так, что не устоишь на ногах. Свечка не успеет сгореть, как вы окажетесь не при делах. — Головка спички чиркнула о деревянные перила, и я поднес пламя к своей сигарете. — Имейте в виду, если я обо всем узнаю, у вас ничего не выйдет, понятно? Чего бы мне это ни стоило. — Я быстро затянулся сигаретой. — Подумай об этом, но только недолго. Время не ждет, и если ты думаешь, что герцог прикроет твою спину, когда со всех щелей потечет дерьмо, значит, ты тупее, чем кажешься, хотя ты не выглядишь дураком.

Я не ждал, что Брайтфеллоу сейчас же расколется, однако надеялся, что его реакцией не станет обычный ехидный смех, которым он постоянно отвечал мне. Но мои надежды не оправдались, и у меня во второй раз сложилось впечатление, что я допустил ошибку. В нашем поединке с Брайтфеллоу счет, похоже, был два ноль в его пользу.

Услышав на лестнице шаги Фанфарона, я решил, что мне самое время удалиться со сцены. Я вышел через вход для слуг и направился к задним воротам имения. Дункана сменил на посту его двойник, человек с хмурым лицом, который выполнял свои обязанности молча. Хотя мне его неразговорчивость пришлась как нельзя кстати: у меня не было настроения отвечать любезностями на тарасаинскую словоохотливость. Потерев кожу вокруг талисмана Селии, жар которого только теперь начинал ослабевать, я отправился прямо в «Пьяного графа» с надеждой, что доберусь до постели раньше, чем свалюсь с ног.