Я задержался в «Графе» на несколько часов, распивая кофе с корицей, в то время как снегопад укутывал город в толстое покрывало белого пуха. Ближе к вечеру я покурил травки, наблюдая за тем, как Адольфус и Воробей возводят снежную крепость, игнорируя при этом то, что, по моему разумению, называется главными архитектурными принципами. Мои подозрения подтвердились, когда часть восточной стены обвалилась, предоставив вражеской армии надежный путь для вторжения.

Они веселились. Мне же, напротив, было совсем не до зимних радостей. Насколько я мог судить, имелась по меньшей мере одна группировка людей, желавших меня убить, но, возможно, их было три. Вдобавок к этому мысль о неизменности установленного Старцем крайнего срока неустанно преследовала меня повсюду, став моей главной головной болью. Я не мог отделаться от математических вычислений: семь дней вычесть три будет четыре дня, семь вычесть три — четыре, четыре дня. Четыре дня.

При наихудшем раскладе я мог бы бежать из города. На такой случай я уже приготовил нужные средства, чтобы начать новую жизнь в каком-нибудь далеком углу страны, где мог укрыться и никогда не вернуться назад. Но, поскольку дело держал на контроле сам Старец, я не мог полагаться на то, что моя новая жизнь продлилась бы долго: во всем Ригусе не найдется такого места, где старик не отыскал бы меня, если бы захотел. Возможно, мне пришлось бы бежать за кордон, предложить свои услуги Нестрии или Вольным Городам и просить у них укрыть меня в одной из своих дальних провинций. Я знал достаточно грязных тайн, которые могли бы представлять интерес для заинтересованных кругов за границей. Однако это означало, что мне следовало принять в расчет Адольфуса с Аделиной, а теперь еще и Воробья. Я не мог бросить их на произвол судьбы.

«Будешь думать об этом тогда, когда придет срок», — сказал я самому себе и принялся обдумывать все это снова, надеясь ухватиться на этот раз за какое-нибудь иное обстоятельство. Я мысленно выкладывал факты по очереди, начав с того, каким образом Беконфилд превратился из дилетанта в массового убийцу.

Однажды он просыпается и понимает, что у него не хватает наличных, чтобы рассчитаться с портным, и начинает искать пути исправления ситуации. Возможно, герцог обратился к Брайтфеллоу не сразу, потерпев прежде ряд неудач. Затем в какой-то момент он связывается с магом, и оба начинают переговоры. Брайтфеллоу не всегда прислуживал аристократам, показывая мудреные фокусы. Он был настоящим магом и, вероятно, знал способ, гарантирующий скорый результат, лишь бы герцог не слишком придирался к средствам достижения цели. Герцог не придирался. Компаньоны поручают Тару киренцу, одному из знакомых Брайтфеллоу, однако ошибаются с выбором, их человек портит дело, и тогда его решают убрать, прежде чем законники могли бы выйти на киренца и по цепочке добраться до них самих. Операцию откладывают на пару месяцев и при этом меняют тактику: отныне никаких действий на стороне, вся работа должна выполняться дома. Сначала исчезает Каристиона, потом Авраам. Детей выкрали, принесли в жертву и выбросили тела, надежно заметя за собой следы.

Слабовато, слишком натянуто. Имелись мотивы и средства, но не более того. Какая связь между детьми? Почему двое последних были заражены чумой? Слишком много вопросов и почти никаких надежных улик. Имя Брайтфеллоу на клочке бумаги, которой, кстати, у меня больше не было. Я потерял список, когда купался в канале. Несколько угроз, высказанных в разговоре с Веселым Клинком, от которых герцог легко откажется. Я знал, что Беконфилд виновен, но одних подозрений для Старца было бы мало, а расправа над герцогом без санкции Черного дома только навредила бы мне.

Теперь я жалел, что не воспользовался случаем вытянуть из Клинка побольше во время нашего прошлого разговора вместо того, чтобы зарабатывать себе очки. Старец частенько распекал меня, когда я служил под его началом, за то, что не умею держать себя в руках. Он говорил, что я никогда не достигну его мастерства именно потому, что позволяю своей ненависти сочиться сквозь зубы. Старец, конечно, гнусная личность, но в этом он, пожалуй, был прав.

Мне нужно было поговорить с Гискардом, нужно было разыскать Афонсо Кадамоста и выяснить, с кем я веду войну. Меня не слишком заботили люди, которых мог подослать Беконфилд, но как быть с Брайтфеллоу и его богопротивным любимцем? Можно ли было натравить это чудище на меня? С какого расстояния? Каким образом я мог бы защитить себя от него и, самое важное, как с ним расправиться?

Вот те вопросы, на которые я жаждал получить ответы, прежде чем объявить Веселому Клинку войну.

Я сидел у огня, погруженный в чтение «Истории Третьего Исокротанского похода» Эллиота, когда явился мальчик-посыльный и спросил меня. Я подозвал его взмахом руки, и мальчик передал мне письмо.

— На улице все такая же дрянь? — поинтересовался я.

— Все хуже и хуже.

— Как всегда. — Я бросил посыльному серебреник чаевых, подумав, что, вероятно, до пенсии не доживу, и монета мне не понадобится. Мальчишка едва не оторвал мне руку, когда благодарил меня.

Конверт был сделан из тонкого розового пергамента, со стилизованной буквой М на верхнем отвороте.

Я нашла нашу первую беседу столь увлекательной, что постаралась приложить все возможные усилия, чтобы соблазнить Вас на новую встречу. Достаточно сказать, что я добыла дополнительные сведения, которые могут заинтересовать Вас. Не могли бы Вы посетить мою обитель, скажем, в одиннадцать?

Майри.

С нетерпением жду Вашего прихода,

Прочитав письмо еще дважды, я предал его огню. Розоватый конверт покоробился по углам и с треском рассыпался в прах. Очевидно, Майри считала, что новые сведения, какими бы они ни были, лучше сообщить мне в неурочное время. Я вернулся к Эллиоту и глупостям великих людей.

Почти весь вечер посетителей в «Графе» было немного, сильная буря отбила охоту даже у наших постоянных клиентов. Получив с кухни Адольфуса свой обычный ужин, я убивал время за едой, тщетно стараясь не думать о смуглой коже и темных глазах Майри.

Я вышел около десяти, убедившись, что Аделина и Воробей заняты в дальней комнате. Две минуты под вихрем мокрого снега — и я уже склонен был думать, что совершаю ошибку. Я давно не был юношей, чтобы шляться по городу в такую слякоть. Какими бы ни были новости Майри, они могли подождать до утра. Но я упрям по природе, а потому, начав дело, не мог повернуть назад. Погода, однако, была настолько отвратительной, что я решился идти напрямик через Бреннок вместо пути вдоль канала.

Я прошел полдороги, когда услышал их голоса — без труда, поскольку они даже и не пытались скрыть свое присутствие. Возможно, они полагали, что численное превосходство обеспечивает им преимущество, хотя имей они больше опыта, то должны были бы понять, что никогда нельзя давать шанс врагу, каким бы легким ни казалось состязание.

Несмотря на свое мальчишество, засаду они устроили грамотно. В то время, когда двое сзади отвлекли мое внимание на себя, их товарищи уже окружили меня спереди. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что нападавшие не шайка презревших холод уличных хулиганов. Под их толстыми черными плащами я заметил проблески яркого кашемира. На каждом была надета черная маскарадная полумаска в виде морды дикого зверя, которая скрывала нижнюю часть лица.

Я не принял в расчет такую возможность, полагаясь на то, что снег и хаотичность моих перемещений станут мне хорошей защитой. Лишь теперь я подумал о том, что приглашение могло быть подделкой, организованной Веселым Клинком с целью выманить меня из укрытия. Почему я не подумал об этом раньше, как не подумал еще и о том, что Майри и ее холодные черные очи могли продать меня в ту же минуту, когда за мной захлопнулась дверь?

Свалив все эти сомнения на растущую кучу вопросов, над которыми мне предстояло еще поразмыслить, если удастся выжить в ближайшие пять минут, я нырнул в переулок и пустился бежать со всех ног сквозь предательский холод. За спиной слышались возгласы — псы гнались за своей добычей. Улицы в этом районе были застроены швейными мануфактурами нового образца, с длинными рядами тружеников у бездушных машин, но стояли закрытыми с прошлого года, когда разразилась торговая война с Нестрией. Заметив краем глаза боковой вход в одно из предприятий, я ударил в дверь плечом. Амбарный замок проржавел насквозь и открылся с первого раза.

Я пробежал добрых сто ярдов в глубь похожего на пещеру строения, его разбитые окна давали достаточно света, чтобы проскочить между громадными хитроумными механизмами для шитья, ржавеющими в цеху. У дальней стены показалась крутая железная лестница и пара заброшенных служебных помещений, и я взлетел по ступеням. Коридор вел ко второй лестнице и новой запертой двери, которая, впрочем, оказалась не более трудным препятствием, чем предыдущая.

Я выбрался на плоскую крышу, деревянные доски которой прогнили и были опасны. Сверху передо мной открылась картина городского пейзажа, панорама свалки цивилизации, разбитая надвое огромной фабричной трубой, венчавшей здание. Своим бегством я выиграл всего несколько секунд и теперь обнажил клинок против того, кто шел по моим следам.

На нем была маска в виде тонкого клюва, как у скворца. И мой враг смеялся, смеялся и обнажал тонкую фехтовальную рапиру, скорее похожую на детскую игрушку, чем на орудие убийства. Он начал что-то говорить, но у меня не было времени на любезности, и я быстро бросился на него, в надежде расправиться с ним и продолжить бегство.

Мой противник двигался быстро и был на добрый десяток лет младше меня, но многолетние упражнения со шпагой не дают должной подготовки для такого дела, как убийство. Рыхлый снег не позволял ему правильно работать ногами, а его стиль, отточенный в менее опасных условиях, заявлял об общераспространенной склонности переоценивать свои силы, когда самое худшее, чем грозит неверный расчет, состоит в проигрыше состязания. Я сделал бы его в одно мгновение.

Только этого мгновения у меня не было. С лестницы доносились голоса его собратьев, и я понял, что если я не прикончу его быстро, то узнаю, как тяжело дается дыхание, когда у тебя в брюхе фут стали. Притворившись, будто поскользнулся, я припал на одно колено, надеясь, что он проглотит наживку.

Соблазн продырявить меня оказался непреодолимым, и он рванулся вперед, чтобы нанести смертельный удар. Я наклонился ниже, так низко, что лицо едва не коснулось крыши, и рапира прошла над моим плечом, не причинив вреда. Оттолкнувшись левой рукой, я резко вскочил, размахнулся и полоснул противника своим траншейным ножом по локтевому суставу руки. Незнакомец вскрикнул, и я замер на четверть секунды, удивляясь высоте его голоса, прежде чем мой добавочный удар глубоко рассек ему глотку. Понимая, что вот-вот на крышу поднимутся остальные, я переступил через мертвое тело и побежал вперед.

Я вскарабкался по чугунной лестнице на вершину трубы, вскочил на ноги и посмотрел сверху на моих преследователей. И тут меня осенила мысль: если хотя бы у одного из них есть арбалет, то я могу уже считать себя покойником. К счастью, арбалета ни у кого не оказалось. Двое из них стояли и таращились на меня снизу, крепко сжимая в руках клинки, тогда как третий проверил своего мертвого товарища. Исполненный возбуждения, которое обычно сопутствует драке, я рассмеялся.

— Голубая кровь проливается так же, как и любая другая! — крикнул я, роняя кровавые капли с лезвия клинка. — Ну, ловите меня, если сможете!

Сделав три быстрых шага, я прыгнул и, обняв себя руками, влетел сквозь оконное стекло в соседнее здание. Я неуклюже грохнулся на пол какой-то конторы, без ран и ушибов не обошлось. Встав на ноги, я бросился в другую комнату и занял оборонительную позицию в темноте. Я рассчитывал, что мои преследователи настолько глупы, что последуют моему примеру.

Прошло полминуты, и затем я услышал мальчишеский визг и увидел, как двое из них грохнулись на пол, их широкие плащи не стали серьезной помехой такому маневру. Прыжок не остановил моих преследователей надолго. Оба немедленно бросились в бой, сознавая смертельную опасность промедления.

Я метнул кинжал через дверной проем в первого из нападавших, целясь ему в грудь, но клинок утонул в его шее — редкая польза неопытности. Наемник повалился на пол, переживая в муках последние секунды жизни. Но я не стал терять времени на траур по его кончине и ринулся к следующему за его спиной. При виде смерти товарища и при плохом освещении он долго не продержался. Он в ужасе отскочил к разбитым окнам, где я и разделался с ним, нанеся шквал ударов.

Я встал у окна, подумывая о том, чтобы спрыгнуть вниз, пролететь два этажа до земли и раствориться в ночи, но не был уверен в том, что лодыжка вынесет еще одно падение. И, по правде сказать, я желал встречи с последним из четырех, мне хотелось увидеть его лицо в тот миг, когда он поймет, что я сделал с другими. После нескольких дней гонок во тьме я был рад возможности приложить к кому-нибудь руку.

Поэтому я устремился к лестничной площадке второго этажа, подоспев как раз к тому моменту, когда наемник вломился в наружную дверь. Он уже успел потерять где-то свой плащ, но черная маска по-прежнему наполовину скрывала его лицо. Он был крупнее своих товарищей, а вместо дуэльной рапиры вооружен длинной саблей с толстой бронзовой гардой.

Я запустил руку в башмак за вторым кинжалом. Клинок исчез — должно быть, выпал в какой-то момент во время схватки. Я поднял траншейный нож, держа его лезвием внутрь, прижимая тупой стороной к руке. Мы оба действовали по старинке. Оба осторожно ходили кругами, присматриваясь и оценивая друг друга, затем он сделал выпад, направляя саблю мне в грудь, и я едва отразил удар, затерявшись в лязге металла.

Последний из нападавших оказался проворным, и его оружие хорошо подходило против толстого лезвия моего клинка. Боль в лодыжке ничуть не способствовала улучшению положения, я чувствовал, что мне с трудом удается держать темп. Необходимо было что-нибудь предпринять, чтобы уравнять шансы.

Мы скрестили клинки, я надавил на него и плюнул густой мокротой ему в лицо. Моему врагу хватило благоразумия не стирать слюну, но я видел, что она раздражает его. Я отскочил на несколько шагов назад.

— Я убил твоих друзей! — крикнул я.

Он не ответил, сокращая дистанцию между нами и вселяя в меня беспокойство оттого, что пространства для маневра оставалось все меньше. Я сделал быстрый бросок к его голове, но он без труда отразил мою попытку, нанеся ответный удар, от которого я сам чуть не лишился собственной головы. Клянусь Перворожденным, он был быстрым, как молния. Долго мне не продержаться.

— Готов спорить, вы были друзьями. Они твои школьные кореша.

Мы снова сошлись, и снова мне пришлось отступить, порез на моей левой руке свидетельствовал о преимуществе моего противника в скорости. Я продолжал его провоцировать, стараясь изо всех сил притвориться, будто мне безразлична рана.

— Постарайся не забыть руку первого, когда будешь его хоронить, иначе он проведет вечность калекой.

Запах крови воспламенил в моем враге ненависть, и он с ревом бросился на меня. Я успел сунуть левую руку в карман и выхватить усиленный шипами кастет, с большим трудом парируя нанесенный двумя руками яростный удар сабли, которая проломила бы мне череп, если бы достала до него. Пользуясь моментом, пока противник потерял равновесие, я дважды вонзил шипы в его тело, проведя пару коротких ударов слева, после которых кулак каждый раз возвращался, забрызганный кровью. Как только одна рука моего противника схватилась за израненный бок, я крепко вмазал ему по челюсти, шипы кастета пробили маску и вонзились в мясо под ней. Мой враг завопил, крик со свистом вышел сквозь разбитые зубы и рваную плоть, и я закрепил успех ударом своего траншейного ножа, который выдернул из его груди кусок кости. Он вновь издал отчаянный крик и упал.

Одежда и оружие нападавших служили вполне надежной уликой, но если бы мне понадобилось более веское доказательство причастности герцога Беконфилда, то оно у меня имелось. Теперь, когда умирающий у моих ног человек был без маски, я узнал в нем секунданта Клинка, которого видел утром на дуэли.

Я присел возле него, капли его благородной крови стекали с лезвия моего ножа.

— Зачем Клинок убивает детей? — спросил я.

Мужчина закачал головой и выдавил из себя:

— Пошел ты…

— Ответь на мои вопросы, и я позабочусь о том, чтобы тебе перевязали раны. Иначе я буду вынужден обойтись с тобой гадко.

— Дерьмо собачье. — Он выдавил еще пару несложных слов, скомканных затрудненным дыханием. — Я не сдохну подонком.

Разумеется, он был прав. У меня не имелось ни малейшей возможности доставить его к врачу раньше, чем его тело испустит дух. И не было больше нужды обагрять свой клинок его кровью, разве что из сострадания к ближнему. Я не испытывал удовольствия, видя, какие муки испытывает человек.

— Я могу быстро избавить тебя от страданий.

Он с трудом кивнул.

— Сделай это, — ответил он.

Траншейный нож создан не для колющего удара, но сгодится и на такой случай. Я вонзил острие в грудь умирающему, и тот машинально схватился руками за лезвие, разрезая ладони об острый металл. Издав последний хрип, он умолк навсегда. Выдернув нож из груди трупа, я поднялся на ноги.

За три года я не убил ни одного человека. От меня пострадали многие, это так, но Заячья Губа и его сброд пока еще ходили по грешной земле, а если уже не ходили, так то случилось не по моей вине.

Повсюду одно грязное дело.

Я недооценил герцога. Он действовал быстро и решительно, и если его методам не хватало утонченности, грубый практицизм компенсировал ее почти сполна. Однако и он недооценил мои способности, надежным доказательством чему могли бы послужить мертвые тела его компаньонов. Я сомневался, что Беконфилд смог бы организовать новое нападение, и тем не менее возвращаться назад в «Пьяного графа», пожалуй, было бы опрометчиво. Надежнее было остановиться на одной из квартир, которые я содержал по всему городу, и вернуться домой только утром.

По мере того как пыл сражения ослабевал, мое тело все явственнее напоминало мне о своих ранах, лодыжка ныла в том месте, где я неудачно на нее приземлился, порез на плече начал неприятно свербеть. Я вытер нож тряпкой и двинулся в путь. Бреннок был промышленным центром, и вряд ли кто-нибудь слышал крики, но я не собирался задерживаться здесь, чтобы получить подтверждение своим предположениям. Выскользнув в ночь сквозь снесенную входную дверь, я обнаружил, что снег повалил снова, причем сильнее, чем прежде. И я растворился в нем, зная, что оставленные мною следы совсем скоро заметет пурга.