Этот человек уничтожит мою стену, как я уничтожил книги, и он сотрет мою память, и он будет моей тенью и моим зеркалом и не будет этого знать.Хорхе Луис Борхес
Бумага горит лучше, чем бамбук
В течение зимы 1899 г. китайскую область Аниян промыли воды страшных половодий, и по деревушкам быстро распространился слух: «Нашли кости дракона, и их много». Стар и млад сразу бросились к двум образовавшимся в результате сдвига почвы ямам и извлекли оттуда странные белесые предметы, на которых угадывались вырезанные пиктограммы. Крестьяне продали их аптекарям, которые сделали из них порошок, способствующий долголетию и восстановлению сексуальной энергии. Все были довольны.
Ученые тоже, но их интерес вызвал повышение цен на останки.
Когда они выяснили, что это были научные находки, подлежащие охране, крестьяне стали соскабливать надписи, чтобы не стыдясь продавать свои находки в аптеки, пока наконец филологу Ло Чженью не удалось выпытать у кого-то название деревушки Сяотун, возле которой находилось основное месторождение. Так появилось доказательство, что в XIV в. до н. э. существовала династия, способная к письму. До этого китайцы выглядели тупицами по сравнению с шумерами или египтянами, и вот наконец можно было сказать про Китай, что «у него появилась своя древняя история».
В династии Шан действительно практиковали «табу» (большое гадание), пользуясь брюшной частью панциря черепах и буйволовыми лопатками: нужно было поднести раскаленное железо или тлеющую головню к панцирю и тут же на нем обозначится ломаная трещина, которую останется лишь истолковать. После чего гадатель по лопатке еще больше впечатлял зрителей, при помощи острого предмета записывая под трещиной то, что он в ней прочитал. Например: «В такой-то день государь пойдет в маленькие холмы ловить сетью медведя. Он его поймает. Сначала одного, потом другого. В такой-то день он пойдет и не поймает медведя». Кроме того, вели учет погребальных расходов: «В честь почтенного старшего брата Ри Бина доставили и принесли в жертву свинью. В честь покойной матери рода Дин также закололи свинью. Также свинью закололи в честь матери семейства Моу. И свинью в честь отца семейства Йи». В чтении таких записей может найти удовольствие не только археолог: система письма была уже изобретена и действовала, хотя иероглифы и писались без различия вертикального и горизонтального положения, размера и направления, слева направо или наоборот. Их насчитывалось пять тысяч. Если тогда и существовала литература, на настоящий момент она полностью утрачена (колодцы, в которых постепенно скапливались гадательные кости, нельзя считать архивами и тем более библиотеками, каковыми их объявили популярные американские авторы; их скорее можно сравнить с еврейскими генизами или мусорной корзиной на компьютере). При династии Чжоу, напротив, появились настоящие тексты, и они дошли до нас. Прорицатель стал придворным писцом, и письменный язык впервые был систематизирован, без особого, правда, успеха: была разрешена только тысяча иероглифов и их собрали на бамбуке.
К этому времени (около 800 г. до н. э.) относятся три самых старых памятника китайской литературы: Книга документов, Книга стихотворений и Книга перемен. Скрупулезные «Анналы Весны и Осени» являются классическими произведениями следующего периода, как и Книга традиций. Это означает, что с началом золотого века китайской мысли и философии при Конфуции чтение и хранение книг перестают быть редкостью среди имущих классов; удивительное появление «ста школ» в конце эпохи Чжоу сопровождается расцветом архаических, но уместных библиотек. Около 500 г. до н. э. Конфуций ездил по всей стране и кормился, посещая библиотеки, Лао-цзы был хранителем «небесного архива» — императорской библиотеки Лояна, Мо-цзы ездил исключительно со своими повозками с картами и письменными произведениями. Повозка книг, кстати, служила единицей измерения знания. Об очень образованном человеке говорили, что он ученый с четырьмя или пятью повозками.
«Если в письме было больше пяти слов, писали на «тсе» (связке бамбуковых планочек); если было меньше пяти слов, то писали на «фан» (деревянной дощечке)». Бамбуковые пластинки и дощечки из тополя или ивы были носителем письменных текстов, по-видимому, начиная с эпохи Шан и до III в. Шелк («ши») присоединился к ним между V и III в. до н. э. примерно на тысячу лет, но оставался дорогим. Бумага же («чжи») скромно вошла в историю книги около II в. н. э. Она намного более горюча, чем остальные материалы. Ее показатели в этой области постоянно улучшались, она становилась все более и более легкой по мере того, как совершенствовалось китайское искусство выделки бумаги, когда ее перестали делать из толченого бамбука, а потом из конопли и белой шелковицы, и пока наконец около VII в. ее не стали изготовлять из этой знакомой нам мягкой и бесшумной субстанции, составленной из волокон голубого сандала с небольшим добавлением соломы и чистого воздуха. Поскольку если западная библиотека воспламенялась нелегко (вопреки тому, что часто пишут), лишенные клея и тяжести книги азиатских библиотек оказались очень примечательными в этом смысле. Помимо быстрых и бесповоротных пожаров, улучшение технического качества бумаги также позволило при династии Тан перейти от свитков к кодексам с прошитым переплетом, в результате чего книги стали нагромождать плашмя, нижним обрезом к краю полок и корешком направо, а на ленточке, зажатой между двух томов, вертикально писали заглавие.
Но в ожидании этого прогресса читатель, будь он хоть владыка мира, каждый день приобщался к культуре, которая была более чем физической. Читать означало держать в руках увесистые громоздкие тома и манипулировать ими. Узкая бамбуковая пластинка имела в среднем 50 см в длину, и на нее было нанесено около шестидесяти иероглифов в одну колонку, а на деревянной дощечке таких колонок можно было разместить несколько. Эти пластинки, перевязанные шнурочком, как персидские, можно было свернуть в «чжуан», свиток, который остался единицей учета даже в китайских библиотеках из шелковых и бумажных книг, в то время как дощечки чаще собирались в гармошку. Целое философское сочинение, как, например, оригинальная версия «Дао дэ цзин» (более 100000 иероглифов, в то время как в современном тексте содержится не более 65000), могло составить около 1700 бамбуковых палочек, связанных в большое количество «чжуанов» для удобства обращения, которые образовывали столько же естественных глав. Поэтому это слово часто переводили как «книга» (например, «наличествующие 33 книги «Чжуанцзы»», как писал Биллетер, но для нас «Чжуанцзы» — одна единая книга), что внесло колоссальную путаницу в оценку размера библиотек, аналогично тому, что мы видели в Александрии, с ее главами-свитками папируса.
Расхититель гробниц по имени Пичоун в 280 г. проник в захоронение времен династии Вэй. При свете факелов, которые он изготовлял себе из тяжеленных книг, он с разочарованием обнаружил, что там находится только, как показала впоследствии заказанная императором By опись, 16 старинных сочинений в 75 «чжуанах» на 2500 пластинках, то есть вместе больше 100000 иероглифов. Одной из найденных книг оказался «Чжушу тжиньенн», «Бамбуковые анналы», мифологическая летопись, описывающая события с легендарной эпохи и до 299 г. до н. э. Действительно потрясающая находка, к сожалению не скопированная и уничтоженная при династии Юань.
Именно на этом фоне идущего полным ходом основания библиотек, звякающих тяжелыми столбцами емких фраз, зародилась династия Цинь. Главного героя драмы звали Лy Бувей.
«Он путешествует, покупает дешево и потом продает очень дорого», — говорили о Лу Бувее, самом богатом человеке того времени. Первым вопросом, который он задал отцу, было: «Сколько может составить выгода от продажи жемчуга? А нефрита?» Сыма Цянь добавляет, что он привлекал к себе «гостей и авантюристов», так как хотел с их помощью подчинить себе всю страну. Среди этой публики, как считается, был Ли Сы, которому еще предстояло сыграть свою роль. Лу, не получивший хорошего образования, купил себе репутацию человека просвещенного благодаря трудам ученых мужей, которых он кормил, а именно: «Луши Чуньцю», «Анналы Весны и Осени господина Лу».
Он посадил на трон династии Цинь своего человека, дав ему в качестве бесплатного приложения самую красивую из своих собственных наложниц. Беременную, как ядовито добавлял Сыма Цянь несколько позже, при династии Хань, когда стало хорошим тоном поносить предыдущую династию. Поэтому с такой настойчивостью и говорили о происхождении Цинь Шихуанди: не просто побочный ребенок, но еще и сын торговца.
Так около 259 г. родился сын Чжэн, ставший царем в тринадцать лет. Лу Бувей смог тогда забрать обратно свою наложницу, к которой он приставил официального любовника, чтобы не навлекать лично на себя гнев юного царя. Но он недооценил крутой и гнусный нрав мальчика. Едва достигнув совершеннолетия и получив право управлять страной, он велел четвертовать любовника своей матери и сослать того, кому был обязан всем, начиная, вероятно, с собственного существования. Лу Бувей отравился на пути в Сычуань.
При помощи подкупа, шпионов и самого кровавого насилия юный деспот за неполных пятнадцать лет смог уничтожить одно за другим остальные шесть царств огромного Китая. В 221 г. он оказался единоличным правителем страны и присвоил себе титул императора, который до этого встречался только в легендах. В последующие века этого Чжэна знали исключительно как Цинь Шихуанди, или «первого августейшего императора династии Цинь». Единственная ошибка в его карьере: он утверждал, что основал династию на десять тысяч поколений. Она потерпела крах через четыре года после его смерти, которая не заставила долго себя ждать.
Ли Сы был его советником и правой рукой; это с его помощью удалось так немыслимо увеличить территорию, в частности согласовать письменность, унифицировать деньги, систему мер и весов, ширину колеи повозок, построить стену, соединившую северные крепости, организовать дорожную сеть (включавшую в себя настоящую автостраду, «шидао», от летней императорской резиденции возле Сянъянга до Внутренней Монголии, то есть свыше 800 километров). Чтобы страна лучше управлялась, сто двадцать аристократических родов принудили приехать и поселиться в столице, а их войска уменьшились. За двадцать веков до взятия Бастилии был упразднен феодализм. И императора совершенно не беспокоило согласное осуждение сорока шести выдающихся конфуцианских мудрецов: он приказал похоронить их живьем. Однако Ли Сы хотел также похоронить прошлое, которое действительно начало собираться в виде материальных следов, все более и более обременительных, во всех смыслах этого слова.
На пиру в 213 г., на котором собрались семьдесят академиков, тосты были омрачены словами, предвещавшими несчастье. Один из пировавших, возможно черпая отвагу в желтом вине, сказал: «Мы хотим, чтобы наше время продлилось долго, но не подражаем древности в делах своих — я никогда не слышал, чтобы было так». Мертвое молчание. Министр ледяным тоном возразил: «Просвещенные владыки не подражают настоящему, но изучают древность, чтобы посрамить настоящее; этим они сеют сомнение и тревогу среди черноголовых (народа)». И, повернувшись к императору, он «предложил, чтобы все книги по истории правления, кроме истории династии Цинь, были сожжены. Чтобы все подданные империи… которые осмеливаются владеть классической литературой и трудами различных философов, объявили об этом гражданским или военным властям, чтобы эти книги без всякого различия были преданы огню». Этот совет не был тогда неожиданным, истребление книг как инструмент государственной власти существовало по крайней мере со времен Шан Яна, то есть два века, так как он призывал герцога Сяо «сжечь книги, чтобы установился закон и порядок».
Распоряжение монарха Цинь более чем удовлетворило его советников, вышедших из школы законников, которые считали, что государством можно управлять, только держа народ в невежестве. «Что до тех, которые хотят учиться, пусть учатся у чиновников», — говорил Ли Сы, вдохновленный бывшим однокашником, ставшим врагом, но быстро уничтоженным, Хань Фэем, который утверждал: «В государстве, управляемом просвещенным владыкой, нет ни литературы, ни бамбуковых дощечек: единственное учение есть закон. Нет изречений древних царей, единственные возможные примеры для подражания — министры». Они одни обладали правом на образование, по примеру своего суверена, и книги, которыми они владели, не подлежали сожжению. До поры до времени.
Оказались запрещены и «сто школ»: школа законов, школа дао, школа Сундзи, который был первым философом-скептиком, — этот чудак ясно высказывал свои мысли, в то время как в Китае идеи чаще всего сообщались окольными путями, через притчи или даже анекдоты, и он воспитал и Хань Фэя, и Ли Сы. Тогда же поступил приказ и о великом сожжении всех библиотек, включая Книги од, документов, Анналы и Книгу ритуалов. Сохранились только сборники пророчеств (Книга перемен), поскольку император был страшно суеверен, а также трактаты по сельскому хозяйству и медицине. Любому, кто в течение месяца не подчинился бы этому приказу, должны были поставить клеймо на лицо и отправить его каторжником на строительство Великой стены, где днем он должен был строить, а ночью нести караул.
Вы думаете, даосистов эти меры задели? Наоборот: для истинных и стойких приверженцев дао в злоупотреблении чтением скрывался источник несварения мозга. В «Чжуанцзы» читаем: «Кто учится, с каждым днем увеличивает (свои знания). Кто служит дао, изо дня в день уменьшает (свои желания). В непрерывном уменьшении (человек) доходит до «вувей» (недеяния). Нет ничего такого, что не делало бы недеяние». Очевидно, ничто не мешает предположить, что этот отрывок направлен особенно и исключительно против вездесущих словопрений конфуцианства.
Для всех остальных это стало катастрофой. Многочисленные просвещенные люди поспешно прятали книги в стенах своих домов. Так поступил Фу Шэнь с Книгой документов. Этого человека затем подвергли опале и выбросили на улицу. Но когда ему удалось вернуться в свое жилище, он получил обратно двадцать девять секций с классическими историческими сочинениями. То же самое сделал Кон Фу в доме Конфуция. Шестьдесят лет спустя, когда его семья при перестройке дома случайно обнаружила спрятанную библиотеку, реформы письма сделали эти тексты нечитаемыми — на тот момент, но не навсегда. «Люди в те времена не знали о существовании старых иероглифов, и они называли это письмом в виде головастиков».
Волнующей и таинственной оказалась судьба самого невероятно могущественного из людей. Со времен объединения империи он пустился в тайные поездки по провинции, где при его приближении водружали множество «сонгдебей» — стел во славу его добродетелей, текст на которых был написан на «сяочжуане». Параноик Чжэн, должно быть, преставился в дороге, так что ни он сам, ни кто-либо еще не почувствовал приближения смерти и его свита несколько дней, сама того не зная, сопровождала труп, который в конце концов упокоился, как известно, в центре могилы площадью 52 кв. км, на которую 700 000 рабов в течение двадцати лет положили свои жизни. После чего все его сыновья и наследники один за другим скончались, а Ли Сы торжественно распилили пополам в ширину. Вследствие этого скоропостижного краха династии с 208 г. до н. э. началось неистовое увлечение филологией и библиофильством в обратной пропорции к тому, что предписывалось за одиннадцать лет до того: все относившиеся к историческим, научным и художественным кругам изо всех сил бросились раскапывать, копировать, исследовать и накапливать тексты, которые еще не были полностью утрачены. Присущее китайскому обществу уважение к письменному слову упрочилось тогда навеки. «Сожжение библиотек и строительство стены — это, возможно, операции, каждая из которых тайком уничтожила сама себя», — с улыбкой прикидывает Борхес. Тем не менее «феншу кенгджу», «сжигание книг и закапывание ученых заживо», осталось застывшей поговоркой для обозначения несколько радикальных действий или даже просто каких-то поступков правительства.
Череда пожаров: в китайской истории долгое время было по крайней мере столько же жестоких истреблений библиотек, сколько восстановлений их фондов. «Стоило учредить государственное собрание книг, как оно тут же уничтожалось или рассеивалось, чтобы восстановиться вновь, навеки утратив множество произведений». Будь то «Сто школ» или «Сто цветов», закон вечного возвращения как будто сплетает покорные этапы жизни цивилизации в соответствии со «своей собственной доктриной о единстве противоположностей».
Кто владеет книгами, владеет миром. Лю Бан, сын крестьянина и основатель династии Хань, был в этом абсолютно убежден. Он живо послал верного человека изъять из императорской библиотеки все книги династии Цинь, которые, как он думал, ему понадобятся (к сожалению, дисциплинированный солдат взял только то, о чем его в точности попросили). В 207 г. до н. э., во время последних сражений между Лю Баном, будущим Хань Гаоцзу, и его соперником Сяном Ю, тот велел поджечь столицу. Она горела три месяца. Все очень старые книги погибли — и принадлежавшие императору, и бывшие во владении министров, и спрятанные, и те, которые только что достали. Потери, возможно, превзошли объемы книг, уничтоженных по распоряжению 213 г. до н. э., и в любом случае добавились к ним. Понадобились долгие годы и длительное правление императора By, который сам был библиофилом, чтобы «книги нагромоздились, словно горы» (и чтобы Сыма Цянь смог, как раз в это время, излить свои «Шичжи»). Собирателей книг поощряют приносить произведения на переписку, как это потом делали для многих династий, которые занимали престол с пустыми полками. Поэтому, неизбежным образом, появилось множество апокрифов и даже фальшивки, поскольку предлагаемое вознаграждение было особенно привлекательным, а библиотекари не слишком требовательными. Несчастья подобного рода постигали библиотеки так часто, что искусство изготовления подделок развилось очень рано, и их авторы достигли вершин мастерства при династии Мин, когда издания династии Юань могли свободно выдавать за принадлежащие к временам династии Сун. Книги с предисловиями и колофонами уродовали без зазрения совести, чтобы сделать безупречную подделку.
Что представляла собой частная библиотека во II в. до н. э., для нас уже не секрет благодаря маркизу Де Дай, который предположительно приходился сыном канцлеру Ли Цану и был похоронен в Мавандуи вместе с теми книгами, которые он считал важнейшими. И тридцатью восемью единицами оружия, поскольку он был военачальником (все это можно увидеть в музее провинции Хунань в городе Чанша). Эти книги представляют собой рукописи на шелке, свернутые в лаковых шкатулках с отделениями, и в целом составляют около ста тысяч иероглифов. Там есть два экземпляра «Дао дэ цзин», изложенного в порядке, отличном от известного до тех пор; в начале одного из этих экземпляров находились четыре мифических отрывка, которые считали утраченными в большом пожаре 213 г.: «Четыре классических текста желтого императора», представляющие собой даосистские руководства по поведению, предназначенные для правителя, своего рода тайный Лао-цзы. Было также найдено множество произведений, богатых поучениями: «Анекдоты и речи времен Весны и Осени», а также «Дипломатические послания полководцев сражающихся государств». Трактат «Движение пяти планет» описывал в целях гадания орбиты Юпитера, Сатурна и Венеры со времен семидесятилетия Цинь Шихуанди. Кроме того, были обнаружены «Исследование о лошадях», медицинские книги, содержащие замечательные иллюстрации на тему гимнастики, в одежде и с открытым торсом, и, наконец, три карты: государства Шу, гарнизонов и план города со стенами и домами. В целом это был карманный справочник и квинтэссенция необходимых дворянину тех лет знаний: история, стратегия, астрономия, сведения о лошадях и хорошей физической форме, а для здоровья духа — два Лао-цзы.
«Тушу» — карты и письменные произведения. Это выражение всегда служило для обозначения китайской публичной библиотеки, «тушугуань» (а для частной библиотеки использовали слово «цангшу», первое значение которого — прятать книги, что часто было необходимо). Не случайно и то, что «тушу» — это еще и название схемы, изображающей изменение мира в архаической философии. Долгое время под понятием «библиотека» подразумевались и книги, и место, а также и архив.
Библиография китайских книг, которую попытались составить эксперты династии Хань за несколько лет до нашей эры, включала еще шестьсот семьдесят семь наименований. Уцелевших из скольких? Этого мы не знаем. В десять или в сто раз больше, в зависимости от пристрастий пишущего. У марксистов 1970-х гг. встречаются и абсолютно негационистские утверждения, в особенности в (очень необычном на сегодняшний день) журнале, озаглавленном «Tel Quel»: уважаемый в целом ученый Джозеф Нидхэм говорит, что Шихуанди не уничтожил ни одной книги; само собой разумеется, практически говорит он, что то были лишь пересуды. Надо напомнить, что первый император династии Цинь был кумиром Мао Цзэдуна. И что бесчинства этого последнего также были непредставимы и неизвестны во всем остальном мире.
Из списка династии Хань до наших дней дошло сорок одно произведение, и еще шестьдесят пять оказалось так или иначе возможно восстановить по другим источникам, остальное навсегда превратилось в дым.
Хотя первые систематические каталоги и утрачены, долгое время была принята классификация по семи разделам, или тезисам: разное, классические сочинения, философия, поэзия, военное дело, астрономия и математика, оккультные науки. Но что толку, мог бы сказать философ: во время восстания при узурпаторе Ван Мане в 23 г. город Шанган был разрушен и убытки оценивались в 13 269 юаней. «Это вторая гуманитарная катастрофа в истории», — утверждает Ню Хон.
При династии Хань столицей стал восточный город Лоян. Туда со всех концов стекались образованные люди со столькими мешками книг, «что их невозможно было сосчитать». Зародился значительный императорский архив. Вы ищете Сутру в сорока двух частях? Она хранится в четырнадцатом отсеке каменного зала террасы Орхидей. Другие разделы каталога находились в павильоне Единорога, или в павильоне Небесного блаженства. Очень неуместное в 190 г. название — в этом году генерал и его наемники сворачивали двор и всё разорили: «все документы и литературные произведения порезали и разбросали», книги на шелке, в зависимости от их размера, служили занавесками, крышами палаток, упаковкой; самые маленькие странички превращали в веревочки. Тем не менее удалось собрать семьдесят возов книг, из которых только половина доехала до Шангана, чтобы сгореть там во время беспорядков в 208 г.
Ню Хон составил опись всех разрушений основных библиотек в докладе, который он подал императору Вэнь Суи в 583 г.: он насчитал пять таких разрушений, но «он забыл одно». После уничтожения при Цинь Шихуанди и последовавшей за этим гибели его столицы Сянань (что уже составляет два раза) было побоище в Шантане в 23 г., три других катастрофы, которые он включает в счет, были бедствие 190 г., разграбление Лояна в 311 г. Сенгню, при котором удалось спасти десять процентов книг (3014 свитков), и спонтанное аутодафе, учиненное императором Юанем династии Лян. Между прочим, в докладе 583 г. предвосхищается сразу формула цензуры и узаконенный налог: вкратце, недопустимо, как говорит Ню Хон, чтобы книга была в частной библиотеке, но не в библиотеке императора.
Возродиться и исчезнуть. Библиотека императора не подвержена бедствиям и все более и более совершенствуется. Перед дворцом Ян в правление императора Суи (589–618) расположился зал Текстов. Тамошние «окна, подушки на сиденьях, обивки кресел — все было изысканной красоты. Все три галереи выходили в одну комнату. С дверей спадали парчовые занавеси, над которыми располагались две фигурки крылатых бессмертных. За дверями снаружи и в земле был распределен механизм. Когда император отправлялся в зал Текстов, люди во дворце держали курильницы для благовоний. По дороге император наступал на механизм, и тогда крылатые бессмертные опускались, поднимали занавесь и поднимались обратно. Створки входной двери и дверцы книжных шкафов открывались сами. Когда император выходил, занавеси падали обратно и двери закрывались».
Как говорят, сгорало все больше и больше: 2655 наименований книг на 48 169 свитках при Суандзоне (712–756), который вдруг приказал, чтобы его дворец назывался местом, «где собираются мудрые» вместо «бессмертные».
А на самом деле — все более и более смертные: восстания и нашествие уйгуров, тибетцев, монголов не могли не нанести существенного ущерба. Многочисленны были и намеренные и подготовленные истребления. Хубилай 11 августа 1258 г. приказал «послать эмиссаров, чтобы они повсюду разыскивали и отбирали тексты нижеозначенных книг, равно как и формы для их печати; в двухмесячный срок их привезут в Янджинг (Пекин), где их сложат в кучу и уничтожат огнем». В данном случае он действовал по приказу своего брата Монгке, хотя и другой его брат Хулагу с впечатляющей синхронностью еще хуже повел себя в Багдаде. Став императором, Хубилай продолжил это начинание и уничтожил все канонические книги даосизма, кроме «Дао де Цзин» (не потому ли, что этот основополагающий текст мало доступен среднему читателю?). За период со 2 декабря 1281 г. и вплоть до начала 1282 г. всякое издание, даже частное, и деревянные печатные формы, позволявшие вновь напечатать 7000 томов этих сводов, были сожжены, включая те, что хранились на недавно завоеванном юге страны. То, против чего «Чжуанцзы» заранее выступало, говоря, что это бесполезно: этой книги больше нет на земле. «Книги — это не более, чем слова, даже если это точные слова. Что в словах точно, так это идеи».
По крайней мере два императора намеренно уничтожили свои впечатляющие книжные собрания. Юань Ди в 554 г., когда столица была окружена, поджег сто сорок тысяч свитков, которыми он так гордился, и угрожал сам броситься в огонь, а его удерживали за рукав. Он разбил о колонну свои мечи с украшенными золотом и драгоценными камнями гардами, вопя: «Этой ночью одновременно с военной гибнет и гражданская культура». Позже о нем скажут, что в своих книгах он любил их количество, тем самым любил их недостаточно. Тем не менее он питал такое пристрастие к литературе, что, когда он болел, у его изголовья сменялись пять чтецов. Всякий раз, как он засыпал, они пропускали страницы. Последний император из южной династии Тан, Худжу, оказавшись в таком же осадном положении, приказал лучше сжечь свои десять тысяч книг, чем дать ими воспользоваться завоевателю, которым был Тайцзу из династии Сун. Поскольку знание — сила. Когда китайская принцесса, выданная замуж за тибетского царя, видимо, для того, чтобы вынести смертную скуку Лхасы, попросила императора Хуанцзона прислать ей «Пять классических текстов», при дворе нашелся недовольный, который воспротивился этому, поскольку «знание «Пяти классических текстов» сделает наших врагов слишком сильными».
Но богатства знания не замедлили сами собой выйти из сокровищницы Сынов неба и распространиться по большой территории, как только китайцы мало-помалу изобрели книгопечатание.
Остатки самого старого из отпечатанных на бумаге с деревянных форм текстов датируются до 751 г., но нерукописные книги начали производить и воспроизводить в существенных объемах только к концу следующего века. Некий чиновник в 883 г. сообщает о целом квартале книжных лавок, где он мог выбрать книги по гаданию по земле, толкованию снов и словари, отпечатанные при помощи клише величиной со страницу, в которых местами скрывались плохо отпечатавшиеся или нечитаемые фрагменты. Зато в 950 г. с публикации двух полных конкурирующих между собой версий конфуцианского канона, в Лояне и в Сычуани, начинаются масштабные проекты по изданию качественных книг. Начиная с этого времени с огромным энтузиазмом, не лишенным связи с родовой травмой, вызванной сожжением книг при великом основателе, расцветают частные библиотеки. Их развитие часто вызывало зависть императора, а порой и простую и прямую конфискацию. Поэтому, как правило, китайские коллекционеры в то время всегда очень берегли свои книги. Если они их и одалживали, то только надежным друзьям, и те должны были еще принести кувшин вина, чтобы взять самый ничтожный томик. И еще один, когда они его возвращали.
Хотите составить себе представление о классической китайской библиотеке? Это сад изысканности и меланхолии. Посмотрите на семерых коллекционеров из Ханчжоу, каждый из которых обладал значительной библиотекой и которые, хотя и не составляли организованной группы, встречались вечерами, как правило, сопровождаемыми достаточно обильными возлияниями, на берегах Западного озера, к которому спускались их виллы, обменивались уникальными сочинениями и сведениями, а очень редко и стихами собственного сочинения. Из этих дилетантов нам немного известен Ван Сян (1721–1770), который имел несчастье выиграть императорский конкурс, в результате чего ему пришлось принять пост в департаменте исполнения наказаний с конторой в Пекине. Но он не замедлил сослаться на преклонный возраст своих родителей и свой долг по отношению ним, чтобы окончательно вернуться в Ханчжоу и к своим книгам. Дни протекали без скуки за сверкой, расстановкой знаков препинания и комментированием уверенной кистью тысяч произведений, содержавшихся у него в Чжэньцитане, павильоне Выдающейся добродетели. Так же было и с его друзьями, By Чжуо, Чжао Ю и другими. Чжао Ю был самым старшим и самым авторитетным: он по материнской линии происходил из рода Чи, который обладал некогда обширной и многопредметной (что само по себе было редкостью в конце правления династии Мин) библиотекой, сгоревшей в 1597 г., что только воодушевило Чи Чэнгье немедленно создать еще одну, еще более восхитительную, библиотеку, чтобы оставить ее своим потомкам вместе со страстью к книгам и трактатом по частному библиотечному делу, первым в Китае подобным произведением. К сожалению, политические превратности вызвали гибель рода, а также рассеяли книги, и Чжао Ю рассказывал, как он в восемнадцать лет совершил паломничество к руинам тех мест, где его прадед за сто лет до того наслаждался своим драгоценным собранием: табличка над входом все еще была на своем месте и на ней рукой великого каллиграфа и художника Дон Чичана были начертаны два иероглифа Куантин, или беседка Отшельника. Он увез ее в Ханчжоу и приказал построить вторую библиотеку для того только, чтобы увенчать этой табличкой ее дверь. После его смерти Чуан Циван посвятил ему двустишие: «Кто имеет детей, тот не умрет, кто образован, тот не сгниет» (йоу ци бу сы, йоу вен бу сю). Все эти прекрасные собрания, кроме коллекции Ван Сяна, принадлежавшей четырем поколениям после него, незаметно рассеялись и исчезли после смерти их владельцев. Между тем они могли бы внести свой вклад или попытаться это сделать, так как дар еще должен был быть принят, в своеобразное учреждение императора Чанлона под названием «Шику цуаньшу»: среди девяти частных жертвователей, допущенных к этому из сотен добивавшихся этой опасной чести по всему Китаю, пятеро были из кружка друзей из Ханчжоу. Они вложили в предприятие императора около 1905 старинных произведений и в компенсацию получили каждый по энциклопедии. Это не был мелкий сувенир: энциклопедия под названием «Тушу Жишен», составленная в 1726 г. при императоре Канхи и напечатанная в 64 экземплярах при Йончжене, состояла из ста тысяч иероглифов и 5020 книг, сшитых вручную.
Еще один экземпляр этого памятника за такую же заслугу был подарен и библиотеке Тяньиге, основанной в 1561 г. в Нинбо. Отойдя от дел, мандарин Фан Чин (1505–1585) пожелал построить отдельное здание для своего собрания из 70 000 произведений, в основу которого легла коллекция Ванжуанлоу рода Фэн, восходившая, в свою очередь, к 1086 г. Эта образцовая библиотека представляла собой уникальный случай: здание в Нинбо сохранилось до наших дней, вновь заполненное за государственный счет после несчастий, которые оно перенесло. Тяньиге тем не менее и в прошлом оказывалось всевозможное внимание. Под двадцать восемь шкафов из кедра, с книгами из мягкой бумаги, были задвинуты блоки из йинши, или ангидрита, камня, впитывающего влагу. С другой стороны, Фан Чин выбрал библиотеке такое имя, поскольку «тяньи» — что может также значить «первая под небом» — обращение к воде в Книге перемен. Поскольку основатель также потребовал построить здание из кирпичей и всякое отопление или освещение там были запрещены, Тяньиге действительно избежала пожаров. Секрет долговечности этого собрания — один из самых любопытных: Фан Чин предложил своим наследникам выбрать гору серебра, то есть 10 000 таэлей, или библиотеку без гроша денег и разрешения ее продавать. Его старший сын, Фан Дачон, говоривший первым, без колебаний предпочел Тяньиге. Затем его завещание было таким же, равно как и завещание его сына, и так несколько поколений. Кроме того, все наследники один за другим скрупулезно соблюдали и другое предписание основателя: «Никто, кроме членов нашего рода, не должен туда входить, и ни одна книга не должна оттуда выноситься». Но все это должно было хорошенько повеселить воров, которые без малейшего стеснения проделали дыру в стене три века спустя, когда Нинбо заняли «длинноволосые воины» во время Тайпинского восстания. И в 1862 г. значительное количество невосполнимых сочинений было продано на вес в две мастерских в Фэнхуа и Таньгао, где их переработали в обыкновенную бумагу, чтобы заворачивать мясо на рынке. Еще один вор имел обыкновение проникать в павильон ночью и охапками вывозить оттуда книги на небольшой лодке. На следующий день их обнаруживали у шанхайских книготорговцев, которые заказывали ему их по заглавиям для западных коллекционеров. Он делал так, пока это не взволновало Чжана Юаньчжи, директора «Commercial Press», и тот не создал фонд для переноса собрания в Ханфенлу, хранилище редких книг в большой библиотеке Донфан на востоке, где очень скоро, в 1932 г., все было уничтожено японскими бомбами.
«Современные библиотеки обязаны своей печальной участью не только войнам и пожарам. Люди без достаточных средств не могут собирать книги, а тем, кому это удается, приходится видеть, как они рассеиваются, поскольку их средств недостаточно, чтобы их сохранить. Что есть сейчас, может исчезнуть завтра. К югу от Янцзы было бесчисленное множество огромных библиотек. Но сколько из них сохранилось до наших дней? Едва ли три или четыре». Так писал уже Хуан Цонхи, известный ученый начала эпохи Цин, который обладал более чем тридцатью тысячами книг и почти все их прочитал.
Китайская литература представляла собой большой конгломерат со сплошными черными дырами, организм, необратимо и очень сильно искалеченный. К масштабным кампаниям по уничтожению прибавились миллионы крупных и мелких случаев самоцензуры, негласного искажения текстов и намеренных упущений, в результате которых корпус китайских текстов навсегда остался хромым. Все династии, даже самые мирные, держались на «веньцзыю», или запрете пагубных текстов, истреблении их и фальсификации в целях пропаганды. Уян Сю не любил произведения Вудая и велел их уничтожить, мандарин Гао Юань истреблял книги по истории, которые он объявил ненужными, поскольку в них рассказывается о прошедших событиях, избавлялись также от анонимных текстов, поскольку они вызывали мало доверия, каждое правление беззастенчиво меняло то, что ему не нравилось в «еши» (хронологии) предшествующих времен, и не было даже печатника, который не практиковал бы «чуймао циучи» — «подуй на волоски, чтобы обнаружить недостатки». Никто никогда не был достаточно аккуратен. В Цинлонжене во времена династии Юань жил известный книголюб по имени Чжуансу: перед его восхищенным взглядом громоздились друг над другом по меньшей мере 80 000 свитков: романы, стихотворения, история, — все было тщательно разделено на десять разделов. Но в 1346 г., когда очередной император призвал жертвовать книги, наследники Чжуансу предпочли сжечь библиотеку из страха, что ее содержимое могло навлечь на них беду. Во времена династии Цин многие известные образованные люди посвятили свою жизнь не представлявшим опасности занятиям, таким, как археология или «научное изучение классиков», как называлось влиятельное движение, существовавшее с 1736 по 1820 г. и несомненно поглотившее существенную часть умственной энергии, которая могла бы быть посвящена подготовке страны ко входу в современный мир и немало способствовала ее «спячке» в XIX в. Люди предпочитали не выражать собственное мнение и даже избегали писать что бы то ни было, дабы не рисковать начертать запрещенный иероглиф. Истина в Китае никогда не бывала неприкрытой, особенно если она могла не понравиться господину. Шутили, что «цинг фенг бу ши ци» — свежий ветер («цинг») напрасно листает книгу, он не может прочесть написанные в ней слова. Это следовало понимать так: люди из династии Цин — идиоты. Интеллектуалов, противостоявших этому коллективному отклонению китайского общества, можно пересчитать по пальцам одной руки. Жан-Франсуа Биллетер напоминает о Ли Чжи (1525–1602), ниспровергателе традиций и борце с лицемерием, который, не уважая ничего и даже литературу, написал такие недозволенные слова: «Народ управляет собой сам и не признает, чтобы им управляли согласно каким-то другим принципам, кроме его собственных… Начиная с рождения, каждый человек на правах собственности обладает определенной манерой действий, и никому не нужно, чтобы пришел Конфуций и дал ему ее… Проповедники добра пользуются добродетелями и обрядами, чтобы управлять умами». Что же тогда остается скептику? Конечно же, книги: «Все те, кто предается учению, ищут внутри самих себя основание жизни и смерти, разгадку своей судьбы… сорока могла бы угнездиться у них в голове, и они этого даже не заметят». Ли Чжи с исключительной дальновидностью остроумно назвал два своих главных произведения «Книга для сожжения» и «Книга на выброс». Он не замедлил покончить с собой, когда власти после упорного сопротивления бросили его в тюрьму. Известность Ли Чжи «дает представление о степени вырождения, которой достигли мышление и нравы того времени», — вынесли заключение при следующей династии, при которой названия этих двух книг были попросту буквально проведены в жизнь.
Императору Цяньлуну действительно удалось проявить еще более грандиозную низость, чем его предшественникам, одновременно прослыв среди своих современников и потомков пламенным защитником китайской литературы. В 1772 г., на тридцать седьмом году правления, он повелел собрать по частным и общественным архивам, по доброй воле или силой, все редкие книги Китая, как рукописные, как и печатные, чтобы составить из них одну огромную коллекцию под названием «Общая сумма книг», «цуаныну», из четырех отделов, или «шику». Эти четыре части отвечали традиционной классификации и получили бы шелковые переплеты соответствующего цвета: канонические произведения (зеленый), исторические произведения (красный), философские (синий), разное и художественная литература (серый). Так под единым названием вновь собиралась абсолютная библиотека, столь прекрасная, сколь и исчерпывающая: было изъято 79337 свитков, порученных 286 каллиграфам, чтобы скопировать их для вечного хранения. Печатные копии не были бы достаточно хороши.
О китайской литературе Цяньлун сказал: «Я приказал, чтобы эти сочинения смогли мирно спуститься по реке времени. Но если когда-нибудь среди них окажутся книги авторов, живших при династии Мин, противниках нашего рода, их нужно отложить, чтобы уничтожить огнем». Это предприятие очень быстро выродилось в огромную инквизиторскую операцию: посланники верховного государя обходили все дома по всей империи в поисках книг, которые могли ему не понравиться, равно как и тех, которые могли быть ему приятны, применяя все более и более неоднозначные критерии: начав с «любой литературы, созданной с конца правления южной династии Сун», приказ затем предписал изымать «пянмю» — неправильные книги; уже только стиль каллиграфии, например, мог считаться таковым: в числе прочих так уничтожили «Шуфа Джингьян» авторства Ван Сихоу. 11 июня 1778 г. в Пекине был устроен гигантский костер из многочисленных экземпляров изъятых книг и деревянных клише, с которых они были напечатаны, до того сваленных в Комиссии военных архивов. Один мемуарист писал с дерзкой горечью, что при цене на дрова в 2,7 таэлей за тысячу катти, или китайских фунтов, дворец только что сэкономил 98,6 таэлей. Так сжигали книги двадцать четыре раза вплоть до 1782 г., и уничтожили таким образом все экземпляры по крайней мере 13 000 древних книг, среди которых было несколько редчайших изданий, пожертвованных на национальное предприятие самыми знаменитыми коллекционерами из самых лучших побуждений. Или, быть может, чтобы угодить государю, даже и зная о его цензорских намерениях.
«Из всех книг, когда-либо существовавших в череде веков во всей вселенной, здесь есть каждая», — писал Его высочество в предисловии к «Шику цуаньшу», своим красивым благородным почерком и не без той крайне свойственной императорам приподнятости, которую также называют легкомыслием или бесстыдной наглостью. Воображение владыки и паранойя исполнителей его воли — если только не наоборот — соединились, чтобы проделать огромную лакуну в библиографии своей страны: в 1782 г. «Джиншу мулу», или «Index expurgatorius», состряпанный в результате этой огромной издательской кампании, сообщал о 345 вымаранных цензурой книгах и 2320 уничтоженных полностью. Только пятая часть этих последних смогла распространиться — иногда даже во Франции — и дожить до наших дней. Все остальное утрачено.
Что же до «Шику цуаньшу», создание которой было официальной целью всего предприятия, то просто чудо, что это нескладное и чудовищное собрание не исчезло полностью. Цяньлун заказал для себя четыре его экземпляра и затем еще три, чтобы отослать в благодарность в те провинции, которые больше всего участвовали в его создании: именно так один оказался в Ханчжоу, в специальном почти современном здании под названием Вэньланге на берегу Западного озера. Эти библиотеки с публичным доступом не могли не сгореть во время потрясений, вызванных Тайпинским восстанием, для участников которого это было своего рода призвание, поскольку их подпитывало вырожденное христианство. Первые четыре списка были размещены в специально построенных павильонах, подражавших Тяньиге в Нинбо, в разных резиденциях монарха, среди которых оказался и Летний дворец, прославившийся своим разграблением.
Франция и Англия в 1860 г. не находили взаимопонимания ни в чем, кроме признания, что китайцы годятся разве что на роль пушечного мяса для закрывания амбразур. Надо сказать, что в стране, дремавшей на горах золота, серебра и вдобавок на миллионах уникальных древних книг, нужен был разумный предлог, чтобы всем этим воспользоваться.
6 октября французской армии удалось рассеять англичан и с форой в одну ночь проникнуть в Летний дворец. «Сон лихорадочного ювелира», — записал Эриссон. Этот человек, секретарь и переводчик генерала Монтобана, прямо с места события — так что военный министр впоследствии попытался запретить публикацию его рассказа — описывает разграбление двухсот зданий, где пять поколений императоров собирали свои богатства в изобилии, которого они не позволяли себе в городе. Впрочем, первыми исчезли бутылки старых бордоских вин.
«Один из двух завоевателей наполнил свои карманы, увидев это, второй наполнил свои чемоданы». Виктор Гюго негодует еще больше оттого, что этот эпизод пополнил его досье против Наполеона III: жалкий грабеж китайской «химеры» осуществила как раз нация, возглавляемая «коротышкой». Англичане потом грабили с большей методичностью и эффективностью: они на месте организовали продажу с аукциона, брали только табакерки, пиастры, жемчуг, нефрит и золотые сервизы. Французы же, как большие дети, наряжались в туалеты принцесс и дрались за крупные вещи, в особенности часы и механические игрушки, сделанные в Европе. Поскольку набег обещал быть чудовищным, генерал Кузен де Монтобан удалился в свою палатку. «Там и тут в парке группы людей бежали к павильонам, дворцам, пагодам, библиотекам, увы!..» — волновался Эриссон. Одним из этих павильонов как раз и было здание, построенное для полной копии «Шику цуаньшу», состоявшей из 3461 произведения и 168000 томов, небольшая часть которых превратилась в дым 6-го, а остальное — 18 октября, когда был убит корреспондент «Таймс», взятый в заложники китайскими властями: лорд Илджин решил тогда вернуться в Яньминьян и окончательно его разрушить. Этот извращенный вандализм удивляет лишь отчасти: илджинизм изобрел его отец, когда разорил Парфенон. Кроме того, его переводчиком был известный синолог Томас Фрэнсис Вэйд, о котором говорили, что ему самому удалось извлечь существенное количество книг из Летнего дворца. Монтобан не принимал участия в этой карательной экспедиции и вновь удалился в свою палатку: он считал политически более выгодным сжечь Запретный город.
Целой осталась только одна копия собрания «Шику». Это был «головной» экземпляр, хранившийся в Вэньюаньге, за императорским дворцом. Он в конце концов был уничтожен в Тайбэе приверженцами гоминьдана. Неполная копия обнаружилась в Китайском Туркестане, пройдя через руки Советской армии. Национальной библиотеке в Пекине в 1917 г. удалось заполучить копию, которая находилась во дворце Чэнде. Так что эта коллекция не разделила судьбу «Йонгли да дянь», другого сверхчеловеческого предприятия, которому предстояло погибнуть еще более жалким образом.
Император Йонгли, как только сел на трон в 1403 г., приказал Яо Гуаньсяо собрать комиссию из 2169 ученых мужей и составить великую энциклопедию всех китайских знаний. Работа над «Великим каноном Йонгли» продлилась четыре года, и в результате появилось 22 877 свитков и 7000 или 8000 основополагающих со времен «Анналов Весны и Осени» произведений. Ориентировочно 370 миллионов иероглифов на прекрасной бумаге, окаймленной красным шелком, написанные безупречным почерком черной лаковой тушью со знаками препинания и примечаниями, написанными киноварью, все переплетено в желтый узорчатый императорский шелк. И поскольку денег на печать уже не осталось, это существовало только в одном экземпляре. Который полностью сгорел в Нанкине при падении династии Мин. В 1567 г. была сделана копия, хотя и меньшая на 2422 свитка и значительно менее роскошная. Издатели Цяньлуна изъяли из нее еще 385 сочинений. Остальное поспешно купила императорская академия, Ханлин, или «Лес кистей», для своей уже многочисленной библиотеки, «квинтэссенции знания… самой старой и самой богатой в мире». А Ханлинюань, к несчастью для себя, располагался в северо-западном углу квартала дипломатических миссий, в нескольких метрах от посольства Англии, превратившегося в укрепленный лагерь при осаде Пекина в 1900 г.
Осажденные были спокойны: боязливое уважение китайской черни по отношению к письменному слову, в особенности к отмеченному большой красной печатью Сына неба, гарантировало им непреодолимый заслон. Кто же тогда поджег Ханлинюань в воскресенье 23 июня? Англичане, говорят китайцы. Это же пишет Уилкинсон. Несомненно, здание занимало стратегическую позицию, и его разрушение облегчило бы положение осажденных. Или это были регулярные войска (мусульманские: Боксерское восстание было также и джихадом) под предводительством генерала Дон Фусяна, в надежде, что если даже огонь не распространится на дома иностранцев, то хотя бы задымит их. Причем нападающие стояли в окнах соседних домов, стреляя во все, что движется, так что «старые павильоны горели, как трут, с ревом, заглушавшим непрерывный треск стрельбы». Тем не менее в квартале было восемь колодцев, и рук, хоть и разнообразных, хватало, чтобы передавать воду по цепочке. И тут северный ветер переменился, и атака была наконец отбита. Но слишком поздно, чтобы спасти книги. «Маленькая библиотека на восточном дворе была разрушена, декоративный бассейн засыпан обломками; деревянные клише, манускрипты и печатные книги, втоптанные в грязь, усеивали землю». Каждый брал, что хотел: детям страшно нравились деревянные печатные блоки, из которых они возводили маленькие баррикады и тоже играли в Боксеров, солдаты разобрали остальное на сувениры о походе. От сказочного «Йонгли да дянь» осталась только жалкая горстка свитков. Переводчик британцев Лэнселот Жиль сожалел, что смог утащить только раздел № 13345 энциклопедии, то есть одну-единственную книгу 30 на 50 сантиметров, «едва ли образцовую». Лэнселот Жиль был сыном Герберта Аллена Жиля, который разработал сложную систему латинской транслитерации китайского языка, присоединяясь к усилиям, уже предпринятым в этом направлении Вэйдом, под названием Юаньминь-уюань.
Без этого грабежа не существовало бы синологии. За сотню лет, прошедших с середины XIX по середину XX в., одновременно с экспортом всех имеющихся в стране золотых и серебряных слитков из самых дальних уголков Китая, таких, как, например, Дуньхуан, в Лондон и Париж было вывезено множество письменных текстов. Люди безупречной репутации абсолютно серьезно считали, что они действуют в целях сохранения и защиты бесценных документов, находившихся под угрозой в этой стране нищих, — довод, который можно было бы в крайнем случае принять во внимание, если бы он включал в себя намерение однажды вернуть все обратно, что, очевидно, было не так. (Забавно, что Китай начинает выставлять требования о возвращении похищенных культурных ценностей. Восемнадцать крупнейших музеев мира в очередной раз ответили, что они не вернут никогда и ничего, на этот раз через совместную декларацию от декабря 2002 г. Но говорят, через два поколения Китай станет самой могущественной державой мира…) Так, Тяньиге к 1940 г. стала лишь жалким подобием самой себя. Иностранные туристы прогуливались там со своими тележками и приобретали книги даже не по названиям и не на вес, но целыми стенами. Если они и платили, то только несколько сапеков. И еще чувствовали себя при этом дающими милостыню.
Беспрецедентная операция по спасению архивов и книг дает почувствовать масштабы запустения и безразличия, царивших в агонизирующей империи, а следовательно, и в ее библиотеках, как в тех, которые спасли, так и в остальных. Этой операцией мы обязаны также Ло Чженью, уже упоминавшемуся в связи с эпизодом с гадательными лопатками на рубеже веков и получившему у нас редкий титул благодетеля китайской филологии. В 1909 г. архив Имперской канцелярии, дополненный значительной коллекцией книг из Вэньюаньге, главной имперской библиотеки, грозил пасть под гнетом собственной немощи. Канцлер и реформатор Чан Читун (Чжан Чжидон) решил, что некоторые его разделы могли бы лечь в основу Национальной библиотеки Китая, но что различные ненужные документы, собранные в течение трех веков, нужно сжечь, как того требует традиция (и судьба: от пятидесяти до шестидесяти процентов этих архивов были уничтожены, когда союзнические армии в 1900 г. вошли в Пекин). Лo Чженью сумел его от этого отговорить, и все документы после основания республики были отправлены в Исторический музей Вумень. Десять лет спустя хранитель, которому не хватало денег, продал три четверти фондов за тысячу мексиканских долларов торговцу бумагой, который вывез все в джутовых мешках: 150 000 катти, или 75 тонн. Некоторое время спустя Ло Чженью, оказавшись проездом в Пекине и предаваясь своему любимому занятию — копаясь в букинистических лавках, — наткнулся на поздравительное письмо, подписанное корейским царем и с печатью Имперской канцелярии. Торговец бумагой, в ожидании переработки своего приобретения на бумагу, сжигаемую на похоронах, начал продавать его частями в книжные лавки в Люличане. Ло Чженью пришлось потратить 13 000 долларов, чтобы приобрести всё; он велел построить павильон, чтобы там разместить документы и составить их опись. Но это разорило его, и он был вынужден уступить Имперскую канцелярию коллекционеру из Тяньцзиня, у которого Институт истории и филологии в 1929 г. смог приобрести ее за 18 000 долларов. Сделка вызвала шум, и Лy Сун писал в одном журнале: «В Китае общественное достояние действительно сложно сохранить: власти оказываются либо некомпетентны и утрачивают его, либо же компетентны и его разворовывают».
В завершение этого оставленного провидением периода члены гоминьданского правительства в 1948 и 1949 г. сняли сливки книжных редкостей в Пекине и Нанкине вместе с семью процентами архивов династии Цин, о которых мы только что говорили, а потом взяли их с собой в свое изгнание на остров Тайвань, так что действительно этот литературный залог, которому китайцы до сих пор приписывают «волшебные и всемирно значимые достоинства», является гарантией и непременной основой политической мощи.
В 1900 г. для Китая началась новая эра: старичье из этого Центра мира не осознавало ни насколько жажда наживы может стать сильнее трудностей, заставить забыть о тысячах километров и объединить заклятых врагов, ни того, насколько новые и особенно жестокие технологии могли появиться без их ведома, и тем более это касается технологий, основывающихся на таком местном и праздничном продукте, как порох. Новая эра началась в Китае так же, как начался сам Китай: со стирания невосполнимой части памяти.
Индия у истоков знания
Территория Индии занимает три процента площади земной поверхности и является колыбелью нескольких враждующих религий. Свою лепту в религиозный разлад внес и ислам. Мириады сект и кастовая система в качестве основы структуры общества составляют чрезвычайно горючую смесь, из которой буддизм в конце концов самоустранился, и в этом нет ничего необычного.
Сам Будда, как рассказывают, однажды останавливался в Наланде. Кстати, один из ее эпитетов — «На-алам-да», «никогда не устающая давать». Теперь лишь высокие красно-оранжевые руины Наланды, носящие имя Барагаон и расположенные к западу от Патны, свидетельствуют о великолепии этого университетского центра, основанного в период правления династии Гуптов (320–467) и представлявшего собой, по-видимому, недолговечный образец экуменизма: там преподавали одновременно брахманизм и все светские науки. Отважный монах Суанцзан из «Паломничества на запад», пришедший сюда, чтобы получить для Китая основные буддистские тексты, так описывал блистательное оживление в этом интеллектуальном центре VII в.: он увидел там 10000 человек, включая «священников и иностранцев», или 1510 преподавателей на 8500 учеников. Образование в городе было бесплатным, поскольку правители даровали ему доход со ста деревень. Несколько домов из шести — девяти этажей «касались облаков», как сообщает стела XVIII в. Там были лекционные залы, а в многочисленных кельях имелось по нише для настольной лампы и еще по одной для книг. Огромная библиотека носила изящное имя «Дхармаганья» — «на рынке веры». Она состояла из трех башен: Ратнасагара, Ратнараньяка и Ратнодадхи. Последняя, девятиэтажная, возвышалась над всем комплексом строений, и в ней размещались самые старые и почитаемые книги, среди которых было собрание тантрических текстов. Хотя количество собранных в Наланде произведений не известно, зато мы знаем, что Суанцзан приезжал дважды, причем один раз на год и три месяца, в этот рай книг, чтобы проследить за их перепиской. Его коллега Йицзин в 672 г. провел там десять лет и увез четыреста книг, среди которых было полмиллиона слок, или санскритских дистихов.
Однажды во время проповеди появились два очень бедных попрошайки; это были тиртики, неверные. Так называли последователей джайнизма, которые, очевидным образом, использовали тот же эпитет по отношению к буддистам. И тут злобные неофиты, оставшись без присмотра, обрызгали их водой, отчего те пришли в ярость. Рассказывают, что они, не сходя с места, в течение двенадцати лет просили солнце быть к ним благосклонным, после чего, очистившись таким образом, они совершили яжну — жертвенную церемонию, прочитали перед священным огнем подобающие, согласно ведическим писаниям, мантры, а потом швырнули не менее священные пылающие угли в здания. Это вызвало огромный пожар, и башня под названием Ратнодадхи загорелась. Так легендарная библиотека Наланды сгорела целиком.
Эта до сих пор распространенная история приписывается тибетскому паломнику по имени Шармасвамин, разносчику волнений, который, как рассказывают, посетил развалины в середине XIII в., незадолго до того, как Наланда вместе со своими книгами — что более правдоподобно — была окончательно уничтожена мусульманскими завоевателями под предводительством Бахтияра Хальи в 1199 г. Ведь к востоку, на этот раз, от Патны находился Одантапури (Уд дандапура), сегодняшний Бихар, который в это же время постигла та же участь, вызванная действительно теми же самыми тюрко-афганцами. Эта буддистская вихара была основана в VII в. царем Гопалой, которого, вероятно, вдохновлял или же задевал пример Наланды, и этот монастырь послужил образцом для тибетских монастырей, первым из которых в 1749 г. стал Бсам-Яс. Беспрестанные набеги исламских завоевателей на Индию иногда сопровождались захватами библиотек (так поступил в 1739 г. в Дели иранец Надир Шах: легендарные книги императоров моголов были затем проданы в Персии практически за бесценок) и часто — заменой их на мусульманские образовательные структуры, если только это не было примитивное искоренение культуры, подобное имевшему место в Виджаянагаре в 1565 г.
Суанцзан во время своего инициатического паломничества, не задерживаемый ничем, кроме гула гражданской войны (уже тогда) в Шри-Ланке, дошел до Такшашилы, или Таксилы, столицы Гандхары. В то время там уже оставались только кучи камней, достаточно, однако, любопытных, поскольку у тамошних буддистских храмов были коринфские капители. Этот необыкновенный перекресток цивилизаций действительно сотрясался последовательно под шагами Дария, Александра, Селевка-Победителя, Аполлония Тианского, святого Фомы и Махмуда из Газны. Его правителем в III в. до н. э. был Асока, ставший потом одним из знаменитейших царей Индии, проникнутой духом Будды. Таксила была, кроме того, одной из первых вихар и достигла вершины расцвета в 400 г., когда ее посетил Факсиан, предтеча китайских монахов-паломников, в поисках рукописей для переписки: библиотека была в распоряжении пятисот монахов и стольких же воспитанников монастыря. Эти последние должны были уплатить заранее за свое долгое обучение тысячу монет, и глагол, означавший «учиться», звучал как «sippam vacheti», читать науки, в общем, читать. К несчастью, белые гунны, они же хефталиты, питали своего рода ненависть к буддизму и в V в. старались уничтожить все его материальные, а подчас и духовные проявления. И именно так, под их мощным ударом, исчезла Таксила.
Если в Индии буддизм в ответ на нападки только подставлял щеку ненасилия и смирился со своим затуханием, его очень острый конфликт с индуизмом в неизменном виде перенесся в Шри-Ланку, где лишь ожесточился. Бывший Цейлон сейчас управляется сингальскими властями под флагом несколько переработанного буддизма, опирающимися на необузданный экстремизм; они каждый день сталкиваются с не менее радикальной тамильской сепаратистской оппозицией, как мы увидим далее. Тем не менее буддистское мировоззрение укоренилось на острове первым и достаточно мирно, около 220 г. до н. э., оказав влияние на язык, мышление и литературу: в IV в. сообщалось о наличии по крайней мере трех монастырских библиотек с текстами на олях, пластинках из пальмовых листьев. В продолжение этой традиции правитель Паракрамабаху I (1153–1186) украсил страну и свою новую столицу Полоннаруву многочисленными библиотеками, а королевскую библиотеку назвал Поль Гуль-Вехе ра. Но когда затем король Магха из Калинги в Индии высадился на острове и правил с 1214 по 1255 г., опираясь на страх, эти скопления книг были одними из его любимых жертв. Хотя Магха и не был тамилом, в его бесчинствах обвиняли впоследствии именно тамилов. Они расселились по северу страны, и в XIII в. существовала библиотека, посвященная их литературе, Сарасвати Махалайям, о которой, между прочим, сообщают, что она погибла в результате жестокого пожара.
Дух древнего Будды также распространился на местности к востоку от Индии. В Мьянме, одно время называвшейся Бирмой, первые книги изготавливались из бамбуковых пластинок или пальмовых листьев, а затем — из сложенных листов местной бумаги, «парабаик», и тщательно сохранялись в «са-дике». Когда англичане в 1855 г. взяли Янгон и начали кровавую аннексионную кампанию, многочисленные частные и школьные библиотеки были сожжены. Видимо, чтобы сохранить главное, — король Миндон в это же время приказал основать Кутодау, нерушимую библиотеку, в которой на семистах двадцати девяти алебастровых стелах полутораметровой высоты была высечена Теравада на языке пали; так буддистский канон «предков» покрыл собой шесть гектаров земли неподалеку от Мандалея. Уцелевшие бумажные книги были впоследствии собраны сэром Чарльзом Эдвардом Бернардом и вместе с его собственной коллекцией рукописей «мон» позволили ему открыть первую публичную библиотеку, Независимую библиотеку Бернарда. Около 5000 книг, которые удалось спасти после ее разрушения во время последней войны, стали ядром нынешней Национальной библиотеки, которая гордится своим собранием из 618000 печатных томов, 15 800 рукописей и, возможно, в конце концов, в один прекрасный день откроется.
Меч и кисть
Император Умайядо но Одзи правил Японией с 593 г. до своей смерти в 622 г. Именно ему, известному также под посмертным именем Сетоку, Япония обязана массовым импортом китайского знания и опыта, а также решительным покровительством буддизму. По этой причине он построил неподалеку от Нары дворец Хорю-джи, включающий в себя, возможно, самые старые в мире деревянные сооружения, в котором располагалась его значительная библиотека, Юмедоно, или Зал снов. Строения из легкого дерева и бумаги характерны для Японии, поэтому пожары являются там естественной составляющей повседневной жизни: сегодня туристы часто восхищаются храмами и дворцами, которые перестраивались по три-четыре раза или больше и зачастую оказываются практически нашими современниками. Само собой разумеется, что книги, сделанные из ваши, бумаги, листок за листком получаемой по технологии, когда бумажную массу проветривают, отпечатывая при помощи формы различные мотивы, сгорали в мгновение ока. Не осталось ничего от сочинений, из которых состояли многочисленные собрания знати из династии Хейян, от конфуцианских книг, к которым питал пристрастие Исоноками но Якацугу, владелец павильона Благоухающих трав, открытого для всех (подразумевается, для всех его знакомых молодых аристократов). Ни следа от книг из дворца Сага, императора, поэта и каллиграфа, и от книг из Рейцен-ина, сгоревшего в 875 г. вместе с лежавшим там «Нихонкоку гензай шомокуроку», «Списком книг, в данный момент находящихся в Японии». Когда после XII в. меч сменил кисть, библиотеки стали еще большей редкостью. Ими владели в основном храмы, хотя иногда и большие богачи, как, например, секта Тендай.
Развращенные и неразумные. Так воинственный Ода Нобунага называл буддистов, с которыми он всю жизнь воевал. Уже несколько поколений они составляли отдельное государство в государстве, не покоряясь даже тогда, когда власть благоволила к ним. В XVI в. они были могущественны, как никогда, и секта Тендай, что бы там ни говорил процитированный выше дайме, отличалась прагматическим рационализмом, признавая широкий спектр религий от дзен-буддизма до синтоизма. И вот в 1571 г. этот японский князь отправил свои войска осадить гору Хией, на которой располагались монастыри Энряку-джи, приказав им сжечь в пепел три тысячи построек, храмов, школ и библиотек и перерезать горло тысяче шестистам монахам. Его биограф так рассказывает об этом событии: «Рев пожара в гигантском монастыре, к которому присоединяются бесчисленные крики молодежи и стариков, раздавался и наполнял собой небо и землю вплоть до самых дальних уголков». Но о войне религий здесь нет ни слова — Ода презирал всех богов. Кстати, чтобы достичь своих политических целей и извести буддистское образование, он поспособствовал приходу и укоренению «Киришитан» (от тогдашнего португальского «криштам»), так что на момент его смерти в Японии насчитывалось сто пятьдесят тысяч крещенных в христианскую веру. Они казались ему менее опасными. Но последующим правителям было страшно трудно от них избавиться.
Свидетельств, говорящих в пользу неумеренного пристрастия к сохранению книг в Японии, немного; но тем заметнее будет случай правителя, поэта и ученого мужа Канееши (1402–1477), увлекавшегося китаистикой, который вел жизнь весьма приятную, «со своими двадцатью шестью детьми и богатейшей библиотекой — обширным хранилищем всей литературы и истории прошлого. Ему самому она казалась неуязвимой и защищенной от превратностей судьбы». «Безумная» война, начавшаяся в 1467 г., в одночасье лишила его всего того, чем он дорожил. Он сам писал в своем дневнике: «За очень короткое время поднялся столб дыма, и все вокруг очень быстро оказалось опустошено. Моя библиотека избежала пожара, видимо, потому, что ее крыша была черепичной, а стены глиняными, но туда устремились окрестные грабители, думая, что там есть деньги и ценные вещи, и они поспешили выломать дверь и разбросать тысячи книг. Не сохранилось ни одной из японских и китайских книг, передаваемых по наследству вот уже два поколения».
Положение публичных японских библиотек поменялось начиная с Эдо в XVII в., когда каждый клан создал свою библиотеку, и особенно в следующем веке, когда начали учиться простолюдины. Но лишь немногим крупным собраниям было суждено образоваться и особенно сохраниться надолго, даже после реставрации династии Мейджи: все библиотеки, созданные по инициативе государства, кроме основанной в 1872 г. Императорской, были бедны, запущенны, и люди их презирали. Очень быстро они вышли из употребления. И попали под бомбардировку.
Японская философия пропитана ощущением непостоянства вещей наряду с тягой ко всему абсолютно свежему, новому, раннему. Эти особенности, по-видимому, не могут совсем не иметь отношения к недостаточному стремлению собирать и почитать такие древности, как уже прочитанные книги. Все это, как сказал Басё в своем знаменитом хайку, быстро становится похоже на воинов, погибших в высокой траве: «юме но ато». Следы снов.