Дымку, наплывающую на зал из комнаты с кальянами, подсветил синий прожектор. Ника отерла пот с лица, и хотела уже было встать и выйти, но Наташка, сверкнув белозубой улыбкой, усадила ее обратно.

– Ник, ну ты куда опять?! И коктейль не допила!

– Мне не хочется, Наташ, спасибо, – Ника потянулась за наушниками, которые всегда висели на шее. Эксперимент не удался. Никогда по барам не ходила, нечего было и начинать.

– Ну, Ни-и-и-ик! – затянула Наташка. – Ну, пожалуйста. Ты обещала мне целый вечер! Ну, давай, сколько можно дома сидеть!

– Наташ, спасибо, – Ника закинула лямку рюкзака на плечо, надела наушники на уши, провела пальцем по экрану, выбирая трек любимых «The Retuses», почти нажала на «плей»…

– Заметался пожар голубой, позабылись родимые дали, – бархатистый голос вплелся в Ликины мысли, и она удивленно вскинула голову.

В конце зала вырисовался черный силуэт, на который больно было смотреть: яркий прожектор светил прямо в спину музыканту.

Ника вернула наушники на шею и опустилась обратно на высокий табурет. Наташка одобрительно кивнула, но Ника этого не заметила.

Ника слушала, уставившись на глянцевую поверхность голубого коктейля. Голос парня, такой тихий и робкий, пробирался к ней сквозь толпу и шум. И на словах «хоть в свои, хоть в чужие дали», Ника вдруг почувствовала, что и правда может встать и выйти. Пойти, куда угодно, лишь бы найти кого-то своего, счастье с которым будет лучше и выше всего на свете.

Ника шла домой из бара, унося в своей груди мягкий голос. Наушники в этот раз просто грели уши. Они умолкли впервые за много лет. А Ника шла, как ослепленная смотрела на сверкающий снег, и даже не осознавала, что впервые за двадцать три года влюбилась.

* * *

Профессор ошибся. Он думал, что в темноте будет лучше видно его слайды, но как только свет погас, головы студентов тут же начали падать на столешницы. Чтобы совсем не вырубиться, я начал считать людей в аудитории. Тридцать четыре, тридцать пять… Вдруг справа и сверху что-то сверкнуло, и я отвлекся. Хотя даже обрадовался тому, что придется начинать сначала. Надо же оставшиеся полчаса хоть чем-то заниматься. Наверху вновь вспыхнул проблеск света, но, как бы сильно мне не хотелось, со своего места рассмотреть умника с фонарем я не мог. И нафига ему фонарик, ну? Явно же не экран телефона там, планшета или ноута. Специально фонарем светит.

На перерыве все начали просыпаться и сваливать, в надежде на то, что отмечать в конце лекции не будут. А я сразу уставился в ту сторону, откуда светил фонарь. На третьем сверху ряду сидела девушка в огромных голубых наушниках и с зелеными волосами. Казалось, что она даже не заметила, что начался перерыв – сосредоточенно смотрела в книгу и каждые пару минут переворачивала страницы. Мне почему-то невыносимо захотелось узнать, что она читает. Прямо в животе заныло, хоть вставай и иди к ней. Словно прочитав мои мысли, она пошевелилась и подняла книгу повыше. «Мастер и Маргарита». Свет снова погас, но я не сразу это понял. Перед глазами сверкали вспышки.

«Так не бывает. Так не бывает. Так. Не. Бы-ва-ет» – твердил я себе. Но взгляд снова и снова скользил от экрана проектора направо и вверх.

– К-к-коль, – шепнул я другу. – А к-к-к-кто у нас на к-к-курсе с зелеными в-в-волосами?

– Ты че, дурак? Вероника Савченко из сорок второй. Двинутая на всю голову. Она еще с Мехтиевым в группе, ну.

– А-а-а-, – протянул я, поправив очки. Фонарик снова загорелся, но я старался на него не смотреть. И без того чувствовал, что он как-то чересчур близко.

* * *

Ника смотрела в книгу, упорно пытаясь прочесть хоть слово, но из наушников доносился голос таинственного парня, и все мысли отключались. Голова отказывалась работать. Только гитара, только стихи, полные вязкой грусти. «P-hater» – удалось Лике узнать название группы и даже найти ссылку на них вк. Ребята записывали каверы на совершенно разных по стилю исполнителей, делая из и песен нечто прекрасное и абсолютно свое. Были там и сыроватые оригинальные треки, но Ника была просто уверена, что они дорастут и сделают что-то невероятно крутое.

Кто-то неожиданно постучал по одному из огромных наушников, и Ника встрепенулась. Все ее знакомые знали, что отвлекать ее, когда она слушает музыку, опасно.

– Что?! – Ника сверкнула глазами.

И без того сутулый парень сжался еще больше, поправил очки с толстенным стеклом и что-то промямлил.

– Чего?! – во втором наушнике еще звучал голос «Р-hater-a», но ощущение его незримого присутствия тут же испарилось.

– П-п-п-привет, – чуть громче сказал парень.

– Господи-и-и-и-и, – Ника захлопнула книгу и встала. – Ты еще и заикаешься? Пф!

Она прошла мимо парня, намеренно задев его плечом. Ника отвернулась, пытаясь сделать вид, что не заметила, как лицо однокурсника покрылось красными пятнами, как губы его дрогнули. Но он лишь кивнул и отошел в сторону, покорно освобождая ей дорогу.

* * *

Ника смотрела на закрытые глаза парня, на его тонкие губы, любовно прижимающиеся к микрофону, и таяла. Акт любви человека и музыки – по-другому это не обозвать. Она никогда прежде не чувствовала ничего подобного. Ей хотелось обнять незнакомца, который, как ей казалось сейчас, стал ближе всех на свете. Он дышал, он жил музыкой. Ему было бесконечно больно, и так хорошо, что свет, уже не от прожектора, а от него, слепил глаза.

Парень допел, чуть сдвинул на затылок тонкую шапку и быстро ушел, крепко схватив за гриф гитару. Он не смотрел в зал, словно и не надеялся найти среди шумной толпы того, кто поймет его, того, кто услышит. Но Ника слышала, и ей стало обидно. Она так надеялась, что он поймает ее взгляд, ответит на него, и все сразу станет ясно. И из темного бара они выйдут в дождливую ночь, он будет много говорить и читать Есенина, а она будет просто слушать его голос…

– Эй, нормально все с тобой? – Наташка поводила рукой перед глазами подруги. – Нафига мы снова в этот бар перлись, если ты ничего не пьешь? Я дождусь веселую Нику или как?

– Или как, – огорченно ответила Ника, нахмурив брови. Уже месяц прошел с прошлого выступления, и еще месяц до следующего. И в груди что-то неприятно тянуло от того, что она не увидит музыканта так долго.

– Ой, пошли домой. Че с такой кислой миной сидеть?

* * *

– Борь, ну ты че, как дурак? – Колька ткнул меня локтем. – Неужели так понравилась?

– П-п-п-п-п-п (ненавижу букву «п»!) – п-понравилась, – я кивнул. – Но злая оказалась. Рычит на всех.

– Ты нашел, конечно, к кому подкатывать.

– Ну, я дурак. Д-да.

Я обернулся, почувствовав на затылке пристальный взгляд. Зеленоволосая Ника мне кивнула и махнула рукой. Я кивнул в ответ и че-то стал задыхаться.

– К-к-к-к-к-к-к-к-коль! Она мне кивнула, видел?!

* * *

Лике стало жаль заикающегося парня. Теперь она иногда наблюдала за ним на лекциях. Он почти не говорил, только перекидывался с другом парой слов, втягивал в объемную толстовку тонкую шею и что-то черкал в тетради, бережливо прикрывая записи рукой.

Ника нагрубила ему, обидела, она это точно знала, но совсем не умела извиняться. Поэтому целую неделю она садилась на пару рядов выше него и пялилась в затылок, пытаясь привлечь внимание.

На перерыве он подошел к ней вновь, краснея и нервно потирая переносицу. Ника поежилась. Она просто хотела извиниться. Глаза однокурсника, светло-голубые, под толстыми линзами очков, походили на рыбьи. Такие же пустые и печальные. Нике становилось немного не по себе, когда он находился рядом.

– П-п-привет, – парень перекатывался с пятки на носок. – К-к-к-как дела?

– Норм. Спасибо, – Ника даже стянула один наушник.

Парень постоял еще с минуту, мучительно краснея и пыхтя. Ника слышала, как посмеиваются одногруппницы, как шипит на них его друг. Но она только вернула наушник на место, погружаясь в транс от голоса любимого музыканта, и давая понять, что говорить ни о чем больше не намерена.

* * *

– К-к-к-к-к-оль! Ну, че она делает? Зачем махала, зачем здоровалась? – я потеребил толстовку, в аудитории стало душно.

– Борь, да отстань ты от нее. Двинутая и двинутая, ну. У нее же волосы зеленые!

– В том то и дело! Ты не понимаешь! У нее зеленые волосы и она читает Мастера и Маргариту! – я не на шутку разволновался.

– Смешной ты, Борь. Особенно, когда заикаться перестаешь. Оставь ее, ладно? Тебе Ленки мало? Когда она съехала, ты чуть с ума не сошел. К такой же тянет?…

– Ой, К-к-коля, заткнись.

В аудитории резко похолодало.

* * *

Ника начала волноваться за неделю до концерта. Она так хотела подойти к нему, сказать все, что чувствует, сказать, что музыка его стала частью ее жизни. А там – будь, что будет. Может и прогулки будут, и Есенин. А может, ничего не будет. Но она ведь должна хоть что-то сделать?..

Ника сидела в любимой кофейне и смотрела в окно, продумывая, чуть ли ни каждый свой шаг. На улице темнело, город засыпал, чтобы спустя несколько минут проснуться новым светом.

Ника все четче видела свой силуэт, а потом начала разглядывать в отражении всех тех, кто сидел за ее спиной в уютном зале кафе. Одинокий старик, целующиеся подростки, и …на тебе. Заикающийся однокурсник. Ника обернулась и даже помахала, но он не заметил. Склонился только над тетрадью, испачканную пролитым кофе, и строчил что-то быстро и увлеченно.

Ника ему почему-то даже обрадовалась: вскочила, подошла к его столику. Однокурсник не поднял головы, когда Ника заслонила ему свет. Только смахнул кудрявую челку с лица и закусил губу. Ника стала за его спиной и вслух прочла: «…музыку майских птиц»

Парень подскочил, пролив остатки кофе. Он застыл на пару мгновений, озлобленно глядя на Нику, а потом схватил тетрадь и, надевая куртку на ходу, выскочил на улицу. Ника, озадаченная, и почему-то расстроенная, села за его столик.

* * *

Все его песни она уже знала наизусть. Теперь Ника пришла без Наташки, ей больше не было страшно. Она знала: сегодня все точно изменится.

– И п-п-последней я х-хочу спеть вам новую песню. Ей всего несколько дней, – парень по-прежнему смотрел в пол и почти не отрывал губ от микрофона.

Когда мне станет не жалко исписанных страниц,

И я пошлю все к черту.

Мы будем слушать музыку майских птиц,

И воздух не будет спертым.

И ты смахнешь пыль с моих ресниц,

Я стану новым.

И больше не будет между нами границ,

Я – покоренный тобой Казанова.

Ника так напряглась, что не могла слушать дальше. Она глупо уставилась на кудрявые волосы, на тонкие губы. И расхохоталась так громко, что все в баре притихли.

– «P-hater»! Ты ненавидишь букву «п»!

Гитара умолкла, парень поднял глаза на Нику и прищурился. Она сидела очень близко, но он ее не видел.

– К-к-концерт окончен, – тихо сказал он, соскользнув с высокого стула.

Ника догнала его возле служебного выхода из бара. Она так смеялась, что по щекам ее текли слезы.

– Д-д-девушка, я н-н-не понимаю, что такое? – парень, покрывшись красными пятнами, лихорадочно шарил в карманах толстовки.

– Ну, нет, так не бывает! – Ника, наконец, успокоилась и помогла парню найти очки. Она сама водрузила их ему на нос. Музыкант-заика-однокурсник отшатнулся к стене. Он испуганно смотрел на Нику, словно узнала она его самую страшную тайну. А может, так оно и было.

– Почему ты в кафе не поздоровался?

– Я… я очень злюсь, когда меня отвлекают. П-п-прости, – парень потер переносицу.

– Ты не заикаешься, когда поешь.

– Так бывает.

– А почему на сцене не носишь очков?

– А зачем? Г-г-глаза все равно закрыты. П-п-по-другому не поется.

– Ты другой там, когда поешь. Как будто бы ненастоящий. Не такой, как в универе.

– Когда п-п-пою, я счастлив. Это как будто другое измерение. Где я могу быть с-с-собой. И к-к-как раз только тогда я настоящий.

– А я в тебя влюбилась. Уже два месяца как, – Ника шагнула вперед. – Поцелуй меня, а? Как свой микрофон. По-настоящему.

– Н-н-не надо, – парень отступил. – Т-т-ты себе там напридумывала чего-то. А мне не нужно так. Борю очкарика-за-заику ты избегала. Слушай мои п-п-п-песни, если нравятся. Только меня не т-т-тронь, не надо, ладно?

* * *

Ника сидела в аудитории и внимательно рассматривала каждого однокурсника. Может, Светка тоже пишет стихи? Может, Афанасьев вышивает, как Бог, а Иришка может метать гранату? Сколько миров вокруг нее собрано? Сколько судеб, которые никто не замечает? Ника улыбнулась, светло и просто, так, как никогда не улыбалась. Ее окружали не «люди» – единая масса, из которой так трудно что-то выделить, а целые миры, целые вселенные. И они были так прекрасны, что захватывало дух.

Боря сидел прямо под ней и вновь что-то упорно строчил в тетрадь. Ника дождалась, пока он удовлетворенно отложит карандаш, и провела рукой по его затылку. Ей хотелось его касаться, и она этого не скрывала.

– Эй.

Боря обернулся и болезненно нахмурился.

– Я поняла, – Ника улыбнулась. – У каждого есть свое место. Свой приют.

Он понял. Он сразу понял, что теперь она знает.

– П-п-прогуляемся? – Боря поиграл бровями. – У меня есть гитара.

– Только если ты знаешь стихи Есенина. – Ника закусила губу, щеки ее залил румянец.

– Уйму. И не только его.