На след Ганюшкина напали совершенно неожиданно. Как-то в выходной день Чернышев решил показать Юрию Васильевичу изобилующее рыбой место. День был весенний, но прохладный, и по дороге встречались пятна еще не стаявшего снега. На обратном пути, проезжая через Княжью Заводь, они вдруг увидели невдалеке от разрушенной церковки машину, нагруженную самолетными крыльями, грубо обрубленными топором. На сложенных горкой черных от весенней влаги бревнах сидели солдаты и лениво покуривали самокрутки.

Федор Никанорович велел остановиться.

— Спроси, не нужно ли чего, — попросил он шофера.

— Мотор барахлит? — спросил шофер, приоткрыв дверь.

— Нет, — коротко ответил солдат.

— Наш дядя Зайцев молодайку подцепил, — пояснил другой.

И тут из домика рядом с церковью вышел Зайцев в сопровождении какого-то существа, завернутого в белую шаль.

— Два крыла сгружай! — скомандовал Зайцев и слегка пошатнулся. — По сотенной на брата бабка дает. Давай, давай, ребята!

— И куда ей столько? — спросил молоденький солдат с румянцем во всю щеку. — Что она, самолет строить будет?

— А тебе какое дело? — накинулся на солдата Зайцев. — Что, утильщик больше даст?

Шофер хотел тронуть машину с места, но Федор Никанорович удержал:

— Погоди, Костя.

Розовощекий солдат встал на колесо грузовика и перемахнул через борт.

— Принимай, бабка! — крикнул он, поднимая крыло. — Будешь к сердечному дружку на аэроплане летать.

— Вот сказал, вот сказал! — тоненько рассмеялась старуха. — Сарай я ими покрою. Два крыла как раз хватит.

— Ты, бабка, свистишь чего-то, — продолжай балагурить солдат. — Небось, каждую ночь на помеле летаешь? Ты уже лучше признайся.

— А ты осторожней с крылышком-то, — по-хозяйски прикрикнула бабка. — Поцарапаешь еще…

— Трогай, — сказал Федор Никанорович, и машина, плеснув грязью на ноги Зайцеву, тронулась с места. Зайцев испуганно отшатнулся и чуть не упал, но, не выдали черные валенки, устоял на ногах.

— Любопытная бабка, — сказал Юрий Васильевич.

— Еще бы, — откликнулся шофер. — Петровна это… Я к ней всех теток своих перевозил. Лечит она от всех болезней и на картах гадает. И здорово гадает, чертовка!

— А тебе что нагадала? — спросил Федор Ннканорович.

— Дальнюю дорогу и печаль через удовольствие, — ответил Костя, смеясь, и прибавил скорость.

«Лодку Ганюшкин делает, подумал Юрий Васильевич. — Алюминиевую лодку. Там он, там у бабки этой…»

Федор Никанорович повернулся к Юрию Васильевичу и спросил:

— Как думаешь, меня Зайцев не заметил?

— Зайцев-то? — рассмеялся Коегя. — Да ему, видно, ужа бабка поднесла…

— Нет, вряд ли заметил, — сказал Юрий Васильевич.

Но Зайцев заметил. Назавтра он разыскал Федора Никаноровича и слезно просил никому не говорить о его проделках с самолетными крыльями.

— Человеку-то надо заработать? Скажи, Федор Никанорозяч, по совести скажи…

— Кто тебя надоумил, Аполлон Митрофачович, за крыльями поехать?

— Так кто ж ту кормушку не знает! Я уж с год балуюсь. Еще когда трофейные самолеты японские были там навалены. Но скажу тебе, Федор Никанорович, выгода с тех самолетов просто никакая. Одно дерево, право дело, одно дерево.

— А бабку Петровну где ты разыскал?

— А это как мы ехали мимо Княжьей Заводи, так она прямо на дороге стояла. «Вы, говорит, по самолетики?» — «По самолетики, бабка». — «Так мне крылышков не привезете сарай покрыть?» — «Чего же не привезти? Привезем…» А что, Федор Никанорович, дело какое?

— Нет, пустое…

— Ну да, у тебя да и пустое? Расскажи кому-нибудь другому. — И Зайцев побрел к выходу.

— Что вы делаете, Федор Никанорович? — воскликнул случайно присутствовавший при разговоре Юрий Васильевич. — А может быть, Зайцев знает, что Ганюшкин у Петровны скрывается? Даже наверняка знает.

— Нет, — спокойно возразил Федор Никанорович. — Ганюшкин Зайцезу не доверится. Да и я ждать не намерен. Думаю, что товарищи меня поддержат. Через час мы будем на месте.

Четыре машины уже мчались по шоссе к Княжьей Заводи. Им оставалось проехать километра три, как вдруг Федор Никанорович, сидевший рядом с шофером, наклонился к стеклу и сказал негромко:

— Опоздали…

Над Княжьей Заводью поднимался густой столб дыма. Когда въехали в деревушку, дом бабки Петровны был уже объят пламенем.

Только к утру удалось погасить то, что было когда-то жилищем. Федор Никанорович долго бродил по обугленным бревнам, на которых все еще шипела и пузырилась вода. Дом покинут и подожжен — таково было первое впечатление. Начальник вызванной из города пожарной команды старательно осматривал оставшиеся балки, все время к чему-то принюхивался.

— Керосин? — опросил его Федор Никанорович.

— Пожалуй, нет, — ответил пожарник. — Больше на авиационный бензин похоже…— И вдруг, выбросив руки, бесшумно скатился кудд-то вниз. Сбежавшиеся пожарники выломали пол.

— Товарищ Чернышев, — позвал один из них. — Идите сюда.

Федор Никанорович спустился в подвал. Свет проникал сквозь щели в громадных валунах, на которые опирался венец дома. Свет был странно матовый: крыло самолета было почти целиком втащено в глубь дома, наружу торчал только его край. По крылу-то и съехал в подвал пожарник. Здесь была мастерская. Вокруг валялись инструменты, разный металлический хлам. На специальной стойке — автомобильный мотор; на оси уже укреплен бронзовый винт, лопасти которого были грубо обрублены и носили следы ручной обработки напильником. Тут же лежало и второе крыло, уже размеченное и частично распиленное. Контуры распила говорили о том, что сооружаемая в подвале лодка должна была иметь значительные размеры. В стороне стояли бачки, снятые с самолетов, возвышалась горка промасленных банок с консервами. Все подтверждало, что Ганюшкин готовился к серьезной экспедиции.

Федор Никанорович отодвинул разрезанное крыло от стены. За нмм лежал комок какого-то тряпья.

— Ну-ка, посвети, — попросил он пожарника.

Пожарник равнодушно поднес электрический фонарик, луч дрогнул и заплясал над тряпьем; там, за крылом лежало все, что осталось от бабки Петровны.

Была в доме и еще одна находка. В груде лопнувших от огня пузырьков Федор Никанорович обнаружил один целый. Почему его пощадил огонь, было трудно понять. Федор Никанорович встряхнул пузырек и посмотрел на свет. Сквозь синеватое стекло в пузырьке метмулась и пропала чья-то тень.

«Отдам Пасхину, — решил Чернышев, — пусть покопается… Может быть, мне показалось…»