— Лишь бы не трупы… Только бы не трупы! — думал Юрий Васильевич, поднимаясь по крутой каменной лестнице Рубежанского медининского института.

Вряд ли Козлов узнал бы в этом молодом человеке суховатого, осторожного ученого, которого он оставил в кинозале наедине с воспоминаниями. Широко ступая через ступени леснтицы — иной раз через две — Юрий Васильевич уже миновал третий этаж, как вдруг ему навстречу застучала каблуками девушка в белом халате: она несла деревянное блюдо, прикрытое марлей.

— Привет даме в белом, — взмахнул рукой Юрий Васильевич, отступая в сторону, чтобы пропустить девушку. Но она сделала движение в ту же сторону, что и Юрий Васильевич, и он грудью натолкнулся на блюдо в ее pyкax. Легкий сквознячок приподнял марлю и… Юрию Васильевичу вдруг стало нестерпимо жарко, ком подступил к горлу… Девушка внимательно посмотрела на Юрия Васильевича и испуганно спросила:

— Что с вами?

— Да, так, ничего…— медленно ответил Юрий Васильевич, пропуская девушку, но та остановилась прямо против него.

— Может быть, вам помочь? Да вам плохо! — затараторила девушка, но Юрий Васильевич вдруг бросился вверх по лестнице, пробежал длинный коридор и, вбежав в лабораторию, быстро повернул ключ в замке. Один раз и второй. По другую сторону двери остался мир медицины, осталось это страшное, страшное, страшное блюда, зиявшее перед его глазами всей полнотой красок: и потрясающей белизной, и нестерпимой желтизной, и бездонной багровостью застывшей крови. Да, на блюде лежал мозг, человеческий мозг, в этом не было сомнения!

А четвертый этаж просыпался. В левом крыле помещалось общежитие студентов, из туалетной комнаты уже доносилось: «Кони сытые бьют копытами,..». А на черной лестнице хлопали чьи-то туфли. Это силач Нападенский выжимал «за локотки» желтоклювых вместо гири. Загудела дверь кафедры гистологии. «Опять Захар ключ потерял, — догадался Юрий Васильевич. — Все, открыл». Мерный топот донесся в открытую форточку: не работу топали военнопленные японцы. Юрий Васильевич выглянул в окошко, увидел ленту асфальта, густую зелень, красный флаг над зданием обкома и надо всем темно-синее безоблачное небо.

Столовая помещалась в полуподвальном этаже, но в этот час дня сквозь небольшие окна било такое ослепительное солнце, что Юрий Васильевич невольно зажмурился.

— Прокофий Иванович, получите блюда, — крикнула повариха в замасленном халате. К широкому окошку поспешил человек настолько странный, что Юрий Васильевич, засмотревшись на наго, столкнулся со студенткой, несущей полные тарелки горячего супа,

Все столики были заняты, кроме одного, за которым важно восседал похожий на мальчика доцент. Юрий Васильевич его уже знал, то есть знал, что это доцент и заведующий кафедрой, и вежливо ему поклонился.

— Садитесь сюда, — радушно указал доцент на стул. — Вам подадут.

— Я уж сам, — сказал Юрий Васильевич, — меня ведь тут не знают.

— Тоня! — начальственно сказал доцент-мальчик. — Подайте нашему новому ассистенту.

Странный человек, получавший свои «блюда», обернулся на голос и посмотрел на Юрия Васильевича.

Доцент, с видимым огорчением расставшись с подливкой, залпом выпил стакан компота и, взглянув на часы, обронил:

— Спешу на вскрытие. Приятного аппетита.

— И вам также, — невпопад ответил Юрий Васильевич.

Странный человек приковылял к его столу и со стуком поставил прямо посредине ведро с кашей, потом так жe ковыляя, вернулся к окошку и принес поднос, весь уставленный тарелками. Тарелок было двенадцать. Человек этот казался горбатым, но он не был горбат; он казался низенького роста, но у него был мощный торс и могучие руки. Большая голова, волосы коротко острижены, не густы, черны, с сединой. Лет ему было игкач не меньше пятидесяти. Лицо исполосовано рубцами, а правой ноздри и вовсе нет.

— Новенький? — спросил он Юрия Васильевича. — С кафедры физики.

— Да, с физики… Ассистент, — добавил Юрий Васильевич и поймал себя на том, что звучание этого ученого слова все еще приятно для него.

— И сколько положили?

— Еще точно не знаю, — сказал Юрий Васильевич.

— Косую с четвертаком, — дело известное, — заметил его собеседник. — Северные-то тю-тю, сняли.

— А вы что, ждете кого? — спросил Юрий Васильевич, окинув взглядом дымящиеся тарелки.

— Нет, — коротко ответил тот. — Все мое.

Юрий Васильевич принялся за свой суп, а когда поднял глаза, то увидел, что его сосед, вооружвшись какой-то огромной ложкой, опустошал с неимоверной быстротой тарелку за тарелкой. Юрий Васильевич оглянулся, думая, что такое чудо не могло не привлечь всеобщего внимания, но все были заняты своими делами, и Юрий Васильевич догадался: для других это не в новинку. Доев суп из последней тарелки, сосед пододвинул к себе ведро с кашей.

— Верхушечку съем, а остальным поужинаю, будто в раздумье заметил он.

— Это болезнь такая? — спросил Юрий Васильевич осторожно.

— Нет, — не без гордости ответил его сосед. — Я — едок. Слыхал, может быть? Посмотрел я на тебя, человек молодой, вот, думаю, может, будет мне напарник, в ты, как курица; три зернышка — и сыта. Вот это мне очень неприятно.

— Я и представить себе не мог, что это все вам, — Юрий Васильевич показал на тарелки. — И все вам одному…

— Э-эх! — выдохнул сосед. — Да разве это еда? Так, подьедочка. Охота начнется, вот тогда еда! Я ведь до сорока уток в день стреляю. Кого хочешь спроси… — И после продолжительного чавканья добавил: — Так ты ко мне заходи, я тут живу, в институте. На втором этаже видел табличку «Мастер точной механики»? Это я и буду, Ганюшкин.

Он протянул свою узловатую руку через стол, и Юрий Васильевич робко ее пожал.

— Тебе без меня все одно не прожить. Я это вижу точно. Идеи-то есть? А?

— Есть, — сказал Юрий Васильевич. — Есть идеи… Вы понимаете, есть данные о том, что человеческий мозг излучает сверхдлинные радиоволны. Это чрезвычайно любопытно, вы представляете? И мне совершенно срочно нужно сделать катодный осциллограф…

Юрий Васильевич захотел развить свою мысль, но Ганюшкин, не дослушав, заковылял к выходу из столовой.

Юрий Васильевич выловил алюминиевой чайной ложечкой единственную абрикосину, плававшую в компоте, машинально разгрыз косточку и некоторое время сидел с осколками во рту — этого, вероятно, ассистенту, делать не полагалось. Демонстративно достав пачку папирос «Казбек», Юрий Васильевич направился к двери.

— Ассистент Дейнека? — услышал он чей-то голос. Юрий Васильевич обернулся. Перед ним стоял паренек лет двадцати с рыжим пухом на голове. Вытерев рукавом гимнастерки рот, паренек порылся в нагрудном кармане и извлек оттуда пару листков.

— Это вам, — сказал паренек, — а это — вашему шефу.

Юрий Васильевич развернул листок. На папирсной бумаге черным по белому значилось нечто удивительное.

— Вы понимаете, — сказал пареньку Юрий Васильевич, — я физик, так сказать… У меня нет частей человеческих трупов.

— А я курьер, — строго сказал паренек, — мне приказали вручить всем ассистентам, и я вручаю. Да, еще вас ждут в партбюро.

В дальнем конце коридора показалась худая фигура в расстегнутом пиджаке и высоких черных валенках.

— Ворона! — где тебя черти носют? — выкрикнула фигура и вновь скрылась.

— Бегу, лечу! — крикнул в ответ курьер и убежал.