Утром, завтракая на кухне и наблюдая, как ребята бегут в школу, Данька увидел во дворе незнакомого человека в кожаной куртке и брезентовых брюках, как у пожарника. В руках у него были поводок и ошейник. Наверно, он искал кого-то, потому что, когда замечал ребят, летевших в школу, останавливал их и о чём-то расспрашивал.

«Эй, чего тебе? Кого ищешь? Что потерял?»

Вопросы эти так и застряли в Даньке, не выскочив наружу, потому что в это время мимо дома, прыгая на одной ножке, скакала Надя Воробышева. У Данькиного окна она остановилась и показала язык. Она каждое утро по дороге в школу показывала язык. Однако Данька не принимал это на свой счёт, думая, что она показывает язык кому-то из подружек, живущих с ним в одном доме. Он выглянул из окна, чтобы узнать, кому же она показывает язык, но в это время увидел Сашку Диогена, который шёл, переваливаясь, волоча на длинном шнурке портфель, как щенка. Даже отсюда, из кухни, откуда наблюдал за ним Данька, слышно было, как он сопит. Глаза его были ещё закрыты – он продолжал досматривать сны и в то же время жевал бутерброд от своего второго завтрака, который он, по обыкновению, начинал есть сразу же по выходе из дома.

Тут-то и вырос перед Диогеном кожаный незнакомец. Он вежливо склонился над его ухом и что-то стал шептать, будто сообщая важную тайну. Сашка перестал жевать, глаза его проснулись – сначала один, потом другой, – он стал гримасничать и кивать. Мимическая сцена эта кончилась тем, что кожаный человек погладил его по голове и отпустил, и Сашка заколыхался, волоча за собой на шнурке портфель, и шёл всё быстрее, показывая небывалую прыть…

Данька осторожно прикрыл окно. Ну и ну! До него дошло вдруг, что человек с ошейником в руке ищет Мурзая. В самом деле: отчего это он вдруг уставился на Даньку? Неподвижные, круглые, как у рыбы, глаза кожаного человека прямо-таки впились в него! Непонятно, что он мог разглядеть сквозь блескучее стекло, но ясно было, что он ждал именно его, Даньку. И Данька под этим взглядом не мог сдвинуться с места. Наверно, Сашка Диоген выдал его. От этой догадки Данька прямо-таки ослабел. «Предатель!»

Кожаный человек между тем, сложив губы трубочкой, стал чмокать, издавая ласковые, призывные звуки. Уж не Мурзая ли он зовёт? От природы у Мурзая был густой, гулкий бас, но он был страшный трус и редко подавал голос. К тому же отъявленный лежебока – большей частью он спал, набирая силы после многих дней голодного скитания. А вдруг он отзовётся сейчас на призыв кожаного человека? К счастью, незнакомец смотрел не в сторону подвала, где жил Мурзай, а повернулся к помойке, где на контейнере из-под мусора копошились голуби. Внизу там рылась в отбросах тощая дворняжка – ничейная собака, вечно торчащая возле овощного магазина в ожидании случайной подачки. Это был известный в районе Барбос, предпочитавший голодную, беспризорную, но вольную жизнь под открытым небом сытой жизни у хозяина. Это был пёс, которого гнали все дворники, в которого бросали камнями мальчишки, на которого равнодушно смотрели даже кошки. Все районные участковые мечтали найти хозяина, чтобы оштрафовать его, но у пса не было хозяина – он был сам по себе, пёс-индивидуалист. К нему-то и направился сейчас незнакомец, призывно чмокая губами и улыбаясь неподвижными глазами. Данька облегчённо вздохнул. Значит, не Мурзая, а Барбоса искал незнакомец. Тяжкий груз свалился с Данькиной души. Он сразу простил Сашку Диогена, – значит, тот и не думал предавать Мурзая!

Когда Данька выскочил во двор, человек в кожаной куртке сидел на корточках перед Барбосом и застёгивал на нём ошейник. Затем он, приподняв пса за сворку, нежно прижал его к своей кожаной груди и, что-то доверительно нашёптывая, понёс за угол дома…

Не чуя ног под собой, Данька бежал в школу, раскаянно думая о Сашке, которого бог знает в чём уже стал обвинять. Диоген был ему сейчас необыкновенно симпатичен. «Ах ты пончик! Ах ты хрюшка, слоёный пирожок!» – шептал Данька, перебирая Сашкины прозвища, которые без конца менялись, поскольку дразнили его как кому вздумается, – главное, чтобы это была какая-то вкусная еда. Данька так и видел его сейчас перед собой – торчащие в стороны квадратные уши, поблёскивающие хитрые глазки, вечно озабоченный низенький лоб с одной толстой, как сосиска, морщиной, часто набухавшей от умственного напряжения.

Ах он славный, толстый обжора! Но за что больше всего Данька ценил и любил Диогена, так это за его необыкновенную чувствительность к гипнозу. Собственно, на нём Данька впервые убедился, что он гипнотизёр.

Так и быть, Данька назначит его своим помощником, когда они уйдут в кругосветное плавание. Ко дню рождения он подарит ему боцманскую дудку на цепочке и часы. Данька уже видел Диогена на мостике с подзорной трубой. И вот они стоят в рубке, положив руки друг другу на плечи, и, глядя на бушующие волны, хором кричат бессмертные слова из поэмы «Мцыри». Данька знал всю поэму наизусть, особенно любил сцену боя, когда барс бросается на Мцыри. Данька мог декламировать «Мцыри», начиная с любой строки…

… Данька отворил дверь класса и уже открыл бы ло рот, чтобы вступить в объяснение, почему он опоздал, но Клара Львовна молча указала на место. Данька на цыпочках прошёл к своей парте, уселся, засунул портфель, оглянулся налево – и не обнаружил возле себя Сашки. Всё было на месте – портфель, пенал, учебник по литературе, промасленные бумажки от бутербродов, а приятеля не было…

Всё, однако, объяснилось просто. Сашка стоял у доски и двигал толстой морщиной на лбу. Он молчал. И молчал весь класс. И молчала Клара Львовна. Вот почему она без слов впустила Даньку: чтобы не нарушать великую тишину. Ибо в этой тишине в муках рождались воспоминания о строчках из «Мцыри», которые надо было выучить наизусть. Ах, вот почему вдруг вспомнилась Даньке поэма!

У Клары Львовны была завидная выдержка. Она молчала и ждала. Эта выдержка передалась всему классу. Все тоже молчали и ждали. И вспоминали про себя стихи из «Мцыри». Даже те, кто не выучил, всё же представляли себе картины, изображённые в поэме «Мцыри». Потому что иногда вдруг поднимался ропот и бормотание. Всем не сиделось от нетерпения показать, что и они что-то знают. Но Клара Львовна бровью пресекала шум. Она готова была молчать и ждать хоть весь урок.

А Сашка между тем дышал, словно насосы качал. Мощный приток крови приливал к мозгу, переворачивал там всё, что осталось от «Мцыри». Толстая морщина, рассекавшая лоб чуть наискосок, упиралась в переносицу и вяло шевелилась на лбу, воздействуя на память. Но память безмолвствовала. Отчаявшись вспомнить что-либо, Сашка переключил передачу кислорода на другой механизм – механизм ушей, великолепных квадратных ушей, которые сразу стали пунцовыми от крови. Это были опытные уши, закалённые на музыкальных занятиях. Это были гениальные уши-везделовы. Они стали собирать со всех углов класса крохотные обрывки звуков, неуловимые для нормальных человеческих ушей. Сашка недаром учился в музыкальной школе. Немного сосредоточенности – и вот он уже собирал, классифицировал и составлял из звуковых обрывков слова и строчки…

Несчастный Сашка! Как он маялся, бедняга, тяжко было смотреть! Ну что ж ты, Диогенчик! А ведь это была поэма «Мцыри», которую Данька знал наизусть с любой строки! Погибал, тонул его лучший друг. Что же делать, люди?.. Эврика! А нельзя ли передать ему строки из поэмы на расстоянии?

Положив на парту крепко стиснутые кулаки, весь сосредоточившись, Данька стал мысленно посылать ему слова из бессмертного «Мцыри». Но слова не сразу, конечно, достигали цели. Занятый собиранием хаотических обрывков, возникавших в разных концах класса, Сашка долго не мог вступить с Данькой в контакт. И даже после, когда он испуганно уставился на Даньку, то не сразу понял, что сигнал надо ловить не ушами, а мозжечком, расположенным в затылочной части головы, мозжечком, через который проходят космические потоки частиц нейтрино, несущие умственную энергию. Именно через мозжечок проникали чужие мысли и внушения, которым не нужны были ни уши, ни глаза…

Даньке понадобились огромные усилия, чтобы отвлечь Сашку от разных помех-чужого шёпота, шелестения страниц и ребячьих гримас. Изнурительным напряжением воли, сверля взглядом растерянно мигающие Сашкины глазки и проникая до самого мозжечка, Данька в конце концов пробил телепатическими пучками это толстокожее чудовище и сумел всецело подчинить его своей власти. Испуганно и покорно, как овца, Сашка уставился на Даньку и теперь уже никого не видел вокруг, кроме него. Размеренно вздыхая, медленно, не торопясь – «Внимание! Спокойствие! Не отвлекаться!» – Данька стал посылать ему в самый мозжечок строчки из «Мцыри».

И вот, пыхтя, словно карабкаясь из глубокой ямы на божий свет, Сашка заговорил – нет, не заговорил, а прямо-таки застонал, бросая в класс полные ужаса слова:

Посылая Сашке слова, Данька настолько ярко представлял их в звуках и движениях, что они передавались Сашке, как приказы театрального суфлёра. Сашка то подвывал, как барс, то двигал рукою, словно бы лапой подгребал песок. То привставал на цыпочки, как на дыбы. То чуть приседал на корточки, как бы ложась. А когда барс сделал бешеный скачок, Сашка не рассчитал движений и чуть не опрокинул Клару Львовну со стула…

Эффект был ошеломляющий. Все были страшно изумлены. Иные из ребят повскакали с парт. И даже Клара Львовна, чуть не упавшая со стула, удивлённо подняла брови. Но Сашка ничуть не смутился. Он сделал выпад рукой и с гнусавой гордостью закричал:

Сашка действительно чуть не опрокинулся. Сделав безумные глаза, он схватился руками за лицо и, всхлипывая, продолжал мычать слова поэмы. Просто непонятно было откуда у Сашки такие актёрские способности. Сыграл он бой Мцыри с барсом просто мастерски!

Данька откинулся на сиденье в полном бессилии. С него струился пот. Руки всё ещё дёргались от пережитого напряжения, в глазах расплывались круги. Но он был счастлив. Он был просто в восторге оттого, что так здорово удался сеанс телепатической связи!

Теперь, когда Сашка проявил такую восприимчивость к телепатии, его можно использовать для более важных дел. Например, для международной разведки. Вместе они – впервые в мире! – осуществят телепатическую связь, находясь на большом расстоянии друг от друга. Может быть, даже на разных континентах. Отрезанные друг от друга материками и океанами, они смогут обмениваться мыслями и сообщать друг другу стратегические сведения. Радио – а ну его! Телеграф – глупости какие! Телефон – прямо пережиток какой-то! Данька обратится к правительству с просьбой послать их в моря и океаны для охоты на вражеские подлодки. Данька сможет пуститься в плавание на простой рыбацкой шхуне и обо всех подозрительно торчащих из воды предметах будет сообщать сидящему на берегу Диогену. Сашку с его способностями уловителя надо будет беречь, как самого драгоценного человека в государстве!

Впрочем, увлёкшись мечтами о будущем, Дань-ка перестал следить за аккуратностью передачи текста «Мцыри». И это сразу же сказалось на поведении Охапкина. Он стал сбиваться. Он стал задыхаться и скрипеть, как немазаная телега. Когда же барс «стал изнемогать, метаться, медленней дышать», глаза Сашки начали закрываться, он начал зевать и заикаться. И вдруг замолчал.

– Спасибо, – сказала Клара Львовна. – Садись. Ставлю тебе три.

– Три? – закричали ребята.-За что же три?

– Во-первых, он читал не тот отрывок, который я задала. Во-вторых, он слишком долго заставил нас ждать, пока вспоминал. Но если он ещё немного подучит и будет читать спокойнее, отметку можно поставить другую. В следующий раз, Охапкин, слушай внимательней, когда дают задание на дом. Садись и не стой над душой…

Вид у Сашки был счастливый и растерянный. Дело в том, что он сам не понимал, отчего снизошла на него такая благодать. Отрывка, который он читал, он никогда не учил, а только слышал, как Данька декламировал у костра на пустыре, где они жгли ящики и плавили свинец. Данька размахивал палкой, как саблей, тыкал ею в костёр и кричал при этом:

Но в горло я успел воткнуть

И там два раза повернуть

Моё оружье…

Эти несколько строк, услышанные при необычайных обстоятельствах – в темноте, при свете костра, – он и запомнил. Но откуда пришли на память строки, которые следовали за ними? Может, Данька совершал над ним опыт, как над Мур-заем? Нет, Сашка не хотел ни с кем делить славу, даже с лучшим своим другом Данькой. Он проковылял между рядами, кланяясь направо и налево, как артист, и уселся за парту. Раскрыв дневник, он полюбовался троечкой, подышал на неё и чмокнул своими толстыми губами. Все в классе, в том числе Клара Львовна, рассмеялись.

Когда к доске вызвали следующего ученика, Сашка отдышался, пришёл в себя и залез головой под крышку парты. И надолго исчез. И все забыли о нём. А он в это время извлёк из портфеля бутерброд и стал есть. После колоссальных умственных затрат он чувствовал, что упадёт в обморок, если тут же не восстановит силы. От голода его просто мутило. Он тихо урчал под партой, бросаясь на булку с колбасой, как барс.

Данька между тем внимательно глядел в окно. Во дворе опять болтался подозрительный незнакомец в кожаной куртке. Он поигрывал поводком и скучающе глядел по сторонам. Он стоял у подъезда дома и кого-то, видимо, ждал. Данька оторвался от окна и дёрнул Сашку за рукав.

– Видишь?

– Чего там?

Сашка был близорук, но не только поэтому, а ещё и потому, что был из тех людей, которые ничего не видят и мало чем интересуются, он ничего во дворе не увидел. Данька терпеливо описал ему человека в кожаной куртке, брезентовых штанах и с поводком.

– А, собачку ищет, – сказал Сашка.

– Какую?

– Ну… такую… – Сашка неопределённо махнул рукой. – Бегает, говорит, ошейника нет на ней… без номерка, говорит, случайно упустил ее…

– Случайно? – Данька съёжился. Хорошенькое «случайно»! Без ошейника, без номерка, кто-то упустил – всё подходило к Мурзаю. – А точно какую, он не сказал?

– Точно какую, не сказал… Как увидишь, говорит, без поводка, так, говорит, сразу беги ко мне, я тут стоять буду. Обещал…

Что именно обещал кожаный человек, Сашка досказать не успел, потому что перед ним возникла Клара Львовна:

– Что у вас за совещание?

– Да я… ничего… я выучу, Клара Львовна… Вот, ей-богу, выучу, вы только вызовите меня… чесслово…

– Ты очень внимательно слушаешь меня. Я что сказала? Ты слышал? Я спрашиваю: что у вас за совещание? Может быть, ты ответишь, Даня?

Данька вскочил и стал медленно краснеть.

– Это у нас личный разговор, Клара Львовна. Сказать мы вам не можем, но больше не будем. Честное благородное…

– Так бы сразу и сказали, что личный разговор. Что это ваша тайна. А ты своё честное благородное слово оставь при себе – не надо им бросаться, оно тебе ещё может пригодиться…

Клара Львовна любила пошутить над человеком, но никогда по-настоящему не сердилась. Если кто ленится делать урок или не может самостоятельно, она готова сидеть с ним допоздна. Могла даже привести к себе домой, накормить, напоить, посадить рядом и заставить делать уроки. Дань-ку – он знал это – она жалела, иногда бывала у них дома и внушала матери, как ей надо воспитывать сына. Если Данька уставал от попрёков сво– ей мамы, он забирал портфель и шёл в соседний дом, где жила Клара Львовна, и делал уроки у неё. Это были, может быть, лучшие часы в его жизни, потому что у Клары Львовны была большая библиотека и он мог читать сколько ему влезет, лёжа на потрёпанной тахте. С ней было очень легко ладить. Она даже увлекалась его дикими фантазиями. Вот, например, когда он разработал дождевальную установку для полива клумб из окна, он никому не сказал о своём изобретении, а ей сказал. Она уважала Даньку. И не только Даньку, но и всех ребят. И если кто-нибудь говорил, что у него тайна, личная тайна, она считалась с этим и не приставала. Не то что некоторые родители, которые никак не могут примириться, что у детей есть тайны от них.

Клара Львовна была одинокая женщина. Непонятно почему на таких добрых женщинах никто не женится. Почему, например, не женится на ней Автандил Степанович? Наверно, она и сама не пошла бы за него замуж, потому что у неё была мать, о которой надо заботиться, и ещё старший брат, вдовец, о котором тоже надо заботиться. А потом ещё эти тетрадки – сколько времени приходилось на них тратить! Замуж выйти – значит, надо вместе время проводить, а где его возьмёшь, если столько тетрадей, если старший брат, если мать, о которых надо заботиться? Но, может быть, Клара Львовна вовсе и не хотела замуж? Этого Данька точно не знал, но он видел и хорошо знал, что она всегда была рада ребятам. Провожая, она обязательно совала Даньке какую-нибудь книжку. А потом звонила домой и узнавала, сколько он уже успел прочесть, нравится ли, и начинала спорить, если книжка почему-то не нравилась. Когда книжка освобождалась, она просила передать её другому, а потом ещё другому. Получалось, что чуть ли не весь класс прочитывал эту книжку и все о ней говорили…

В общем, Клара Львовна была человек что надо. Даньку она просто любила и всегда ахала, удивляясь его худобе. Она грозилась послать его в Бердянск к каким-то родственникам, потому что, говорила она, там страшно дешёвая жизнь, он будет купаться в Азовском море и есть фрукты. Она даже готова была послать его на свой счёт. Прожить в Бердянске ничего не стоит, там же виноград по двадцать копеек килограмм – и то никто не берёт. А арбузы и дыни – букет моей бабушки! – такие раньше подавали только к царскому столу. И всё это почти задаром. Данька бы там сразу поправился и стал, ну, если не толстым, то нормальным ребёнком. А то ведь смотреть страшно – кожа да кости, прямо Кощей Бессмертный. Данька не прочь бы поехать в Бердянск, если бы не мать, которая каждый год посылала его в лагерь, а лагерь он терпеть не мог. Почему? Потому что он не любил делать то, что делают все-есть по команде, ходить по команде, ну, и так далее и тому подобное…

В общем, Клара Львовна была настоящий человек – Данька это давно решил про себя, а сейчас он терпеливо ожидал звонка, чтобы объясниться с Сашкой и выяснить, за сколько же он всё-таки собирался продать Мурзая кожаному человеку.