Колхозная кузница стояла на склоне оврага, спрятанная в зарослях бузины и лещины. Ее ниоткуда не увидишь, кузницу, но зато из нее видно все, что окрест: вон гуси плещутся в ручье, протекающем в овраге, а вон женщины стирают белье в бочаге, гулко хлопая вальками. А если вверх посмотреть, то увидишь, как по краю оврага катятся автомашины, подводы и велосипеды.

В кузнице работает чернобородый кузнец Панас. Он высокий, сильный, еле втискивается в кузницу, а работая, пригибается, потому что иначе голова пробьет крышу и будет торчать наружу, как телевизионная антенна - всей деревне на смех. Вот почему, наверно, и сутулится Панас - ходит, словно боится развернуть свои плечи и ненароком кого задеть.

В кузнице и возле нее много всяких вещей: старые бороны, мятые колесные ободья, пудовые амбарные замки, стертые автомобильные покрышки… Бог весть в какие времена и кому они служили!

Но главные в кузнице вещи: горн с мехами, похожий на древнего дракона - такие в жизни не бывают, а только еще в сказках живут, и наковальня - не наковальня, а огромный перевернутый утюг.

Вместе с Панасом работает в кузнице Илья, его подручный. Дело у него маленькое - качать палку-качалку от мехов и плющить кувалдой поковку. А уж вертит поковкой Панас, - здесь соображать надо. Выхватит ее из горна, швырнет на наковальню, рассыплет молоточком призывную трель, укажет точно, куда бить надо, а уж Илья примерится своей кувалдой да как бухнет. И пойдет по кузнице стук-перезвон, полетят звоночки-бегунки над оврагом, над деревней, над полем, над лесом - повсюду слыхать.

Любое чудо вдвоем могли сотворить: из длинной пластины обод согнуть, из кривой железяки лемех отковать, а из стержня сколько хочешь понаделать скоб, клепок и болтов.

Где бы ни был Ивка Авдеев - дома ли, на огороде или на улице, но как заслышит стук-перезвон, дух захватит от радости, побежит он в кузницу, протиснется в уголок, сядет за точильню, спрячется там, как мышонок, и уставится на горн, похожий на дракона. Дышит дракон своей морщинистой грудью, шипит из горна, как из пасти, злющий-презлющий огонь, а Ивке не страшно с Панасом - тот любое страшилище одолеет!

Очень любил Ивка слушать, как Панас разговаривает. А говорил кузнец не только с людьми, но и с вещами.

Приедет водовоз - колесо на телеге шатается.

- Развезло тебя, сердечного, - скажет Панас.

Это кому же? Водовозу? Нет, колесу.

- Вправим тебе косточку, чтобы ходил как надо, а не плясал камаринского.

Забежит хозяйка с худым ведром.

- Кто тебе ухо оторвал? - спросит кузнец и покачает головой. - Ладно, окажем тебе скорую помощь, новое приладим.

А вещи Панас называл по-своему. Плуг величал старичком, борону - матушкой, скобу - собакой, топор - однозубом, а горн по-человечьи Кузьмой называл.

Однажды ушел куда-то Илья, Панас остался работать один. Сам поковку держал, сам же и молотом плющил ее. Отковал он ее, другую в огонь положил. А тут и Ивку приметил: сидит мальчишка в углу, глазки блестят, угольным смрадом дышит, все ему здесь интересно.

- Откуда ты, мил человек? - Панас насупил серые от пыли брови свои.

- Это я, Ивка.

- Ивка? Постой, где я тебя видел? Не ты ли у меня тут лампочку разбил?

- Это не я, Витька Кашинцев.

- Витька, говоришь? Ладно, разберемся. Ну, а что тут делать собираешься?

- Смотреть.

- За «смотреть» трудодни не платят. Вот что, механик, надевай-ка рукавицы и подержи пруток, а я повеселюся над ним.

Ивка струсил: не шутит кузнец? И так известен своим озорством: ребят ли, баб ли, старух - кто бы у кузницы ни останавливался, любил стращать горячими клещами. Однако делать нечего. Послушно выбрался Ивка из угла, натянул по самые локти Ильевы рукавицы и взялся за железный прут.

- Как жахну, так повернешь, - объяснил Панас. - Как в другой раз жахну, так еще раз повернешь. А теперь начнем. Раз-два!..

И пошла потеха! Ударит молотом кузнец - раз! Прут дергается в руках, только знай держи… Раз-два! Ивка прыгает, изгибается, еле прут удерживает. Искры прыгают вокруг, садятся на рукавицы, на бороду Панасу, мельтешат перед глазами, а Ивке хоть бы что - даже не примечает. А ведь как боялся, когда в углу сидел!

И летят из кузницы звоночки-бегунки, несутся над оврагом, над деревней, над полем и лесом. Тускнеет кончик прута, плющится в лепешку, в бледно-розовый леденец. Слаще меда щекочет в горле от смрадного дыма окалины, по вискам струится пот, заливает глаза. И гудит голова от тяжкой кузнечной работы.

- Маленько отдохнем теперь, - сказал Панас, - а потом и еще одну собаку откуем.

И бросил скобу в точильное корыто с водой. Зашипела она, зафыркала, швырнулась клубами пара и затихла.

Сколько их, собак этих, отковали в тот раз - не счесть! Валялись в углу, на земле, на кучах угля, блестели сизыми боками, остуженные водой и уже неопасные.

- Маленький ты, да ухватистый, - похвалил Панас. - Учиться будешь, выйдет из тебя инженер, не мне, кузнецу, чета… Мне бы это самое… образование, разве сидел бы в этой развалюхе?

Панас достал из-под фартука кисет, раскрутил шнурок и высыпал на ладонь серую пыль.

- Жаль, табачок кончился. Не в службу, а в дружбу: сбегай до моей хаты. Там на окне корешки пошукай и газетку посмотри заодно.

Плескались гуси в ручье. Белое солнце поковкой слепило глаза. Ивка бежал вверх по склону оврага.

- Эй, Ванюш, к нам! - кричали ребята, ладившие плот в бочаге.

- Глянь, а у нас что! - звали друзья, пускавшие змея с моста.

- Некогда мне, - отвечал он и тем и другим. - Я за куревом бегу, я за куревом бегу!..

А сам думал: «Ничего вы не знаете на свете. Мы - кузнецы и вам не ровня, чудаки! Нам бы еще образование!..»

И только чуточку сердце сжималось от страха: а как-то встретит его тетка Лариса, жена кузнеца? Шальная была, нрава крутого. «Не баба, а бес», - говорили о ней.