Артиллерийское наступление — этот термин сравнительно недавно вошел в воинский лексикон. И вот сегодня тут, на сандомирском плацдарме, мы, почти весь наш корреспондентский корпус, еще с вечера занявший места в огромной, добротно построенной конюшне, находившейся вблизи наших позиций, увидели, что означает этот термин в его жизненном воплощении.

Я пишу эти строки больше чем через сутки, а в ушах все еще стоит звон. И картины вздыбленной земли, вывернутых, подбрасываемых вверх бревен, досок, деревьев все еще мельтешат перед глазами.

Сейчас, когда пройдена уже вторая линия немецких укреплений и оборона неприятеля не только прорвана, но уже осталась в тылу наступающих войск, можно оценить и идею и подготовку этой операции. Тут поняли мы, что означают эти карты-бланковки, о которых; я уже писал и которые в этом наступлении сослужили такую службу и стрелкам и в особенности артиллеристам. Наступление в целом развернулось по фронту около семидесяти километров. И у каждого участвовавшего в прорыве звена была такая карта-бланковка. Каждый полк, батальон, батарея были сориентированы на строго определенные цели.

Каждое из многих тысяч орудий било в час прорыва не по площади, не по местности, а по своему, заранее разведанному, определенному окопу, блиндажу, опорной точке, по месту сосредоточения резервов, по мосту, дамбе, дорожному перекрестку.

Подполковник Дорохин с вечера подсказал место, с которого лучше будет наблюдать происходящее. К четырем часам ночи мы оккупировали эту роскошную графскую конюшню с узкими, как амбразура, окнами в массивных кирпичных стенах. Здесь приятно пахло теплым навозом, а на стенах меж окон висели портреты, да, не фотографии, а именно живописные портреты каких-то особенно заслуженных скаковых лошадей.

Конюшня эта уцелела, вероятно, потому, что противнику и в голову не приходило, что кто-нибудь может находиться в этом легко обозреваемом месте на пригорке. Отсюда открывался широкий вид на сильно укрепленную немцами пойму небольшой речки, В пять часов взвились сигнальные ракеты, раздались мощные артиллерийские залпы, и под их прикрытием штурмовые батальоны бросились в атаку и после короткой борьбы овладели первыми траншеями. Не знаю, может быть, в этом-то и был замысел командования, потому что после первого огневого удара наша артиллерия вдруг стихла. Очевидно решив, что наступательный порыв иссяк, противник открыл мощный ответный огонь и таким образом обнаружил все свои огневые средства, которые тотчас же и были засечены.

Вот тогда-то и вступили в действие карты-бланковки, позволившие артиллерийским командирам через головы людей, занимавших первые траншей, бить по вторым, бить по резервам, готовящимся к контратаке. Значение етих карт усиливалось еще и тем, что все кругом окутывал густой холодный туман, с неба валили хлопья липкого, набрякшего влагой снега, подушками ложившегося на стены, на деревья и тотчас же таявшего на земле. При наличии карт он, этот туман, не мешал, а наоборот, несколько даже облегчал работу славных наших пушкарей. Маскируя район наступления, он не ослеплял их. Они вели огонь не вслепую, а по картам-бланковкам.

И еще. Артиллерийское наступление шло как бы в несколько слоев. Небольшие и средние калибры били по первому и второму поясам вражеской обороны. Артиллерия большой мощности, включившаяся в этот орудийный хор, била по перекресткам дорог, по мостам, по местам сосредоточения ближних резервов.

Неприятель, разумеется, не дремал. Вел ответный огонь. Бросался в контратаки. Но прицельность артиллерии, по-видимому, все же дезорганизовала связь на его линиях, и неприятельские военачальники лишились возможности маневрировать силами и организовать отпор. Так это или не так, покажет допрос пленных, которых вчера взято немало. Среди них есть офицеры и, как говорят, даже один представитель высшего штаба. Но уже по результатам минувших суток ясно, что прорыв осуществлен, и осуществлен в весьма широком масштабе.

Когда относительно рассвело, я говорю, относительно, потому что день завязался серый, тусклый, какой-то матовый, мы пешком обошли участок прорыва. Такого еще я не видел ни в Сталинграде, ни на Корсуни. Все было как бы перепахано гигантским плугом. Проходы были разминированы, «обвешены», в пролом густо входили войска. Тут мы опять почувствовали почерк Конева: во всех своих операциях, начиная с битвы за Калинин, он смело вводил в прорыв танковые соединения с приказом идти без оглядки в пробитую брешь, оставляя стрелковым дивизиям и корпусам очищать занятую территорию, а артиллеристам крепить фланги наступления.

Все увиденное в этот день так захватывало, что мы забыли об усталости и даже о еде. С ночи, проведенной в конюшне, во рту не было ни корки хлеба, но ничего, мы как бы были сыты впечатлениями.