Толя Златоустов - до войны ученик ремесленного училища - был сыном техника, работавшего на большом заводе. Были у него еще младший братишка и совсем маленькая сестричка, и жизнь их поначалу ничем не отличалась от жизни других ребят заводского пригородного поселка. Толя старательно учился, свободное время проводил в заводском пионерском дворце, на лето выезжал с лагерем на дачу и однажды, как отличник учебы и пионерский активист, побывал даже в Артеке, на берегу зеленого, шелковистого, ласкового моря.

Целиком поглощенный школой и детскими своими делами, он долго не замечал, как что-то неладное стало твориться в семье. Отец, бывший раньше домоседом, начал исчезать по вечерам. Мать, как-то сразу осунувшаяся и постаревшая, ходила с заплаканными глазами и иногда вдруг застывала у кухонного стола или у окна с иглой в руках, да так и сидела часами, тихо вздыхая, глядя куда-то в пространство.

Однажды Толя вернулся домой необычайно возбужденный. Был очень интересный пионерский вечер - встреча со знаменитым арктическим летчиком, прославленным Героем Советского Союза. И мальчик горел желанием поскорее рассказать своим об этом вечере и о собственном желании стать полярником. Но, войдя в комнату, он увидел, что мать, точно неживая, лежит на кровати, смотрит в потолок и даже не замечает, что братишка с сестренкой старательно разрисовывают чернилами клеенку на столе.

Толя бросился к матери:

- Что с тобой? Заболела, да? Позвонить в поликлинику? Врача?

Она не ответила, даже не повернулась к нему. Мальчик кинулся к телефону.

- Я позвоню папе в цех, ладно?

Губы матери дрогнули, подбородок съежился. Крупные слезы побежали по бледному виску, запутались в волосах.

- Не звони, сынка, папа не придет. Папа нас бросил, мы теперь одни, - тихо сказала мать и, уткнувшись лицом в подушку, вся затряслась.

Толя застыл у телефона. Он любил отца, и то, что сообщила мать, казалось ему настолько неестественным, обидным, что он сперва даже не поверил ей. Может быть, это ошибка? Может, мама понервничала, погорячилась, сказала это в запале после какой-нибудь ссоры?

Но отец не пришел домой ни в этот вечер, ни в следующий. Потом он поймал Толю, когда тот возвращался из школы. Человек, который всегда казался сыну примером мужества, краснея, пряча глаза, запинаясь, бормотал о том, что Толя уже большой и должен его понять и что если мать отдаст, он готов взять всех троих ребят в какую-то новую семью. А если не отдаст, они будут жить по-прежнему в своей квартире, ни в чем не нуждаясь: он будет отдавать им половину заработка. Мальчику было страшно, в голову невольно лезла странная мысль: может быть, это не отец, а какой-то чужой, незнакомый человек, только внешне похожий на отца, бормочет жалкие, фальшивые и такие страшные слова? Нет, это он! И родинка на щеке, и рубашка на нем та же, что мать вышила ему ко дню рождения. Так как же он смеет?…

И тут в Толе, до этого дня беспечном, жизнерадостном мальчугане, впервые обозначился его настоящий характер. Он зло посмотрел на семенившего за ним человека, сказал только одно слово: «Уйдите!» - и бросился от него прочь, размахивая портфельчиком с книжками. В этот день Толя по-взрослому рассудительно поговорил с матерью. Отец ушел - пусть, такого отца им не надо! Идти жить к нему? С ума он сошел! И денег его не брать, ничего от него не брать. Проживем и без него.

Мать думала то же самое. Она вернулась к чертежному столу в заводское конструкторское бюро, где работала до замужества. Толя перешел учиться в вечернюю смену и добровольно принял на себя часть забот о домашнем хозяйстве. Он научился вставать раньше всех, грел матери чай, жарил картошку, отводил малышей в детский сад, на обратном пути забегал в магазин. Когда мать была занята сверхурочной работой, Толя сам стряпал, стараясь все делать так, как и соседка, обвертывал кастрюльки газетой и одеялом, чтобы мать, вернувшись из своего бюро, нашла горячий обед.

Зная, как мать волнуется за его учебные успехи, он занимался теперь с особым, недетским усердием и часто за полночь просиживал над тетрадями. А когда мать однажды заболела, он научился мыть полы, стирать и даже сам зашивал малышам одежду, штопал для них чулки.

Как-то раз, когда он хозяйничал на общей кухне, почтальон принес перевод на довольно крупную сумму. Мальчик обрадовался неожиданным деньгам, так как в семье теперь считали каждую копейку. Но, узнав почерк отца, он сразу потерял к ним интерес. Мать, повертев в руках извещение о переводе, пристально посмотрела на сына и, к радости мальчика, решительно вернула повестку обратно. Таким же образом были возвращены еще два-три перевода. Отец пробовал звонить по телефону. Услышав знакомый голос, Толя, не слушая, клал трубку. Деньги перестали приходить.

Жить покинутой семье становилось трудно. Мать, привыкшая к высоким заработкам мужа, едва сводила концы с концами. Обращаться в завком или в кассу взаимопомощи она стыдилась. Из комнаты исчезло несколько вещей, расставаться с которыми было так же грустно, как со старыми друзьями. Перейдя в седьмой класс, Толя дал матери табель с отличными отметками и очень твердо, совсем по-мужски заявил, что учебу он решил бросить и хочет поступить на завод. Мать только вздохнула и, отвернувшись, долго смотрела на темный квадрат на обоях, где когда-то висел портрет отца.

Утром, одевшись по-праздничному, Толя отправился в отдел кадров завода. Посмотрев метрику, ему заявили, что таких юных на завод не принимают, и посоветовали кончить семилетку. Толя забрал бумаги и пошел прямо к директору. Пожилая секретарша выслушала его, сочувственно повздыхала, но к директору не пустила. Она пояснила, что в отделе кадров правы.

Но Толя не сдался. Выйдя из директорской приемной, он остановился в коридоре у пожелтевшей стенной газеты. Управленческие «новости» были для него совершенно неинтересны, но он упрямо читал заметку за заметкой, то и дело оглядываясь на дверь кабинета.

Наконец дверь открылась, и появился высокий, массивный человек. Он торопливо шел по коридору, роняя на ходу сердитые, отрывистые фразы двум пожилым служащим, едва поспевавшим за ним. Догадавшись, что это и есть директор, Толя, весь цепенея от застенчивости, ринулся вдогонку, сбивчиво бормоча свою просьбу, протягивая табель с отличными отметками. Занятый разговором, директор вряд ли даже уяснил, чего от него хочет этот мальчик.

- В кадры, в кадры, в кадры! - нетерпеливо сказал он и, не оглядываясь, стал сбегать с лестницы.

Перед тем как вернуться домой, Толя забрел в дальний уголок заводского парка и вдоволь выплакался на траве. Домой он явился с сухими глазами и, ни о чем не рассказав матери, пошел в чулан, где уже много лет валялся кое-какой слесарный инструмент, сохранившийся еще от деда.

Смышленый, упорный во всех своих делах, мальчик быстро усвоил начатки несложных домашних ремесел и качал подрабатывать, запаивая соседям кастрюльки, чиня керосинки и примуса, проводя электричество, немножко столярничая. Обитатели огромного заводского дома охотно поручали ему мелкую работенку. Впрочем, главное здесь было не в его мастерстве, а в сочувствии соседей.

Однажды в воскресенье по чьей-то дружеской рекомендации маленького монтера позвали в квартиру к самому директору, жившему в том же доме. Жена директора, полная и веселая женщина, спросила у Толи, не возьмется ли он к вечеру сделать электрическую проводку к новой люстре, которую она купила мужу в подарок ко дню рождения. Фокус заключался в том, что лампочки в люстре должны были включаться не сразу, а ярусами. Толя смело принял заказ. Он сбегал за инструментом, за проводами, приволок стремянку, застелил газетами натертый паркетный пол и, засучив рукава, принялся за дело. И тут его ждал позор. Укрепив ролики, натянув провод, он убедился, что знаний и навыков для этой незнакомой и сложной проводки у него не хватает.

Ему стало жутко, захотелось все бросить и бежать. Но он не сдался. Крепко сжав зубы, он упрямо комбинировал подключение проводов, стараясь опытным порядком достичь нужной последовательности. При каждом стуке сердце у него замирало от страха. Пот лился по его лицу. Но когда расстроенная хозяйка заходила в комнату, она видела маленького монтера погруженным в дело. Лицо у него было растерянное, руки дрожали, и у раздосадованной женщины не хватало духу выбранить и выгнать самозванца, сорвавшего ей сюрприз.

Сидя на лестнице под потолком, Толя видел, как к подъезду подошла машина, видел, как выскочил из нее знакомый большой человек, слышал, как задребезжал в передней звонок и раздался хрипловатый рокочущий басок, который когда-то так равнодушно произнес: «В кадры, в кадры, в кадры!» Мальчик уже решил, что его с позором выгонят, и теперь хотел только одного: скорее бы прекратилась пытка ожидания, наступил конец.

Впрочем, даже предчувствуя приближение катастрофы, Толя не переставал искать нужную комбинацию, перебирал провода, подключал, переделывал все снова и снова. За этим занятием на вершине стремянки под потолком и застиг его директор. В пижаме, в домашних туфлях, с розовым после умывания лицом и мокрыми волосами, он несколько минут молча наблюдал за мальчиком, и в узких глазах его светились насмешливые и, как казалось Толе, безжалостные огоньки. Возясь с проводами, мальчик старался не глядеть вниз - старался и не мог. Насмешливый взгляд притягивал, как притягивает пропасть. Наконец нервы маленького монтера не выдержали, плоскогубцы выскользнули у него из рук и, вростучав по ступенькам, грохнулись на пол.

- А ну, слезай! - пророкотал снизу директорский басок.

Директор, скинув пижаму, сам полез на стремянку. Он сел там верхом и начал отрывисто командовать, требуя подать то отвертку, то молоток, то плоскогубцы. А через полчаса был торжественно повернут выключатель, и, загораясь ярус за ярусом, люстра победно засияла под потолком. Директор опустил рукава шелковой рубашки, застегнул запонки и вдруг с силой притянул к себе незадачливого монтера своей большой рабочей рукой:

- А ну, выкладывай, зачем халтуришь, почему не учишься?

У этого человека оказалось замечательное уменье все понимать с полуслова. Он только переспросил у Толи его фамилию и осведомился, не сын ли он начальника токарного цеха. Узнав, что сын, директор тихонько свистнул я произнес многозначительно: «Так, так, так!» Потом он заявил, что на завод мальчику поступать действительно рановато, но обещал зачислить его вне общего набора в школу ФЗО. На прощанье он по-мужски пожал худенькую холодную руку мальчика и велел ему завтра же приходить оформляться. А вечером в комнату Златоустовых, в стенах которой уже завелось было эхо, вдруг пришли незнакомые женщины с кулечками: принесли съестного, отрез, куклу и мишку для маленьких. Они посидели с полчаса, попили чайку и, как заметил Толя, несколько раз как будто бы невзначай спросили у матери, отчего ж она до сих пор не обратилась в завком.

Прощаясь, старшая из женщин взяла с матери слово не чураться коллектива.

Вскоре Толя был принят в ФЗО. Мать ловко пригнала ему по фигуре новенькую форму. Маленький рабочий, понятливый, прилежный, исполнительный, как-то сразу врос в жизнь цеха. Быстро освоившись с токарным станком, он увлекся работой, требовавшей смекалки и быстроты, догнал, а вскоре и перегнал однокашников. Старик-инструктор из заводских кадровиков, наблюдая, как точно движутся ловкие руки способного новичка, довольно крякал и сулил мальчику большую производственную славу. И хотя душевная рана не заживала, Толя, встречаясь с отцом в цехе, как можно небрежней прикладывал дрожащую руку к козырьку форменной фуражки и с самым равнодушным видом проходил мимо.

День, когда ему выдали первую получку, был днем его величайшего торжества. Он все до копеечки отнес матери. Теперь есть у нее помощник, и не будет она плакать по ночам, уткнувшись в подушку! В этот вечер всей семьей пили торжественно чай. Весело сверкала праздничная, подкрахмаленная скатерть, пыхтел электрический чайник, малыши старательно уминали розовые плюшки, купленные старшим братом. Все было, как в самые лучшие времена. Толя сидел в отцовском кресле чинно и важно, в гимнастерке с ясными пуговицами, с туго затянутым ремнем. Уж он покажет отцу, что они и без него отлично проживут! Он кончит школу досрочно. В свободное время он будет работать, в цехе, он сумеет помогать маме.

Мать, в новой красивой вязаной кофточке, извлеченной ради такого случая со дна комода, веселая, разливала чай. Лишь изредка, когда взгляд случайно падал на темный квадрат на обоях, на лицо матери набегала тень печали, но она быстро переводила взгляд на сияющую физиономию ремесленника, и в глазах ее снова загоралось материнское горделивое торжество.

Мальчик вернулся в цех окрыленный и как-то сразу повзрослевший. Отказывая себе в кино, хмуро отворачиваясь от соблазнов заводского буфета, Толя все деньги относил семье. Но дело было не только в этом. Мальчик все больше и больше увлекался работой, и по мере того как к нему приходило настоящее мастерство, он открывал в ней необыкновенные радости. И вот, когда из их комнаты начало выветриваться горе, а Толя уже мечтал, как, окончив школу, он станет у автоматического станка и будет соревноваться с лучшими заводскими токарями, началась война. Она сразу разрушила с таким трудом восстановленную было жизнь. Ребята из школы ФЗО единодушно выразили желание присоединиться к заводским добровольцам, отправлявшимся создавать оборонительные рубежи. Директор, помнивший о Толе, хотел было задержать мальчика на заводе. Но Толя даже рассердился. Он настоял на своем и отправился вместе с добровольцами.

Случилось так, что немецкая танковая армия, прорвавшись к Литве, обошла район старой границы, где среди тысяч других добровольных строителей, восстанавливая укрепления, трудился и Толя с товарищами. Ребята оказались сразу в глубоком тылу немецких армий. Инструктора, приехавшего с ними, убило осколком снаряда. Когда испуганной стайкой, растерянные, подавленные, ребята собрались у песчаного бруствера уже ненужных теперь укреплений, именно этот маленький, худой подросток, прозванный товарищами «Елкой-Палкой», подал мысль не разбредаться и организованно пробираться к своим через фронт вражеской армии. И хотя среди ремесленников были возрастом и постарше Толи, все они сбились вокруг своего маленького товарища. Без долгих рассуждений и споров ремесленники тронулись в путь по неведомым проселочным дорогам.

Их-то и увидела Муся в начале своего странствования. Остальное о них она уже знала и знала, что Толя и в партизанском отряде оставался вожаком своей юной гвардии…

- И молодцы же вы, ребята! - сказала она, ласково поглядывая на своего маленького друга.

- Это я только вам рассказал. Ведь вы такая, особенная… Дяде Николаю не передавайте, не надо… Я ведь всем говорю - отца на финской убило. Не расскажете? Ладно?

Муся молчала. Этот маленький человек, ощетинивающийся, как еж, от малейшего неосторожного прикосновения, боевой партизан Елка-Палка с печальными, недетскими глазами стал ей с этого часа по-братски близок. Она взяла в ладони мальчишескую голову со спутанными жесткими волосами и поцеловала Толю в лоб…