Звезды над июльской степью кажутся такими низкими, будто спущены с неба на невидимых ниточках. Земля с усталым вздохом отдает накопившийся за день жар, и звезды покачиваются в потоках теплого воздуха, разбрасывая мерцающие блики по серебристым волнам обреченного ковыля.

Почему обреченного? Семен проснулся, как от толчка, и сразу понял, что еще рано, и что он видел знакомый и любимый сон с непривычным горьковатым привкусом тревоги. Вокруг стартового стола ковыля давно нет, чтобы увидеть завораживающие серебряные волны, надо отъехать километров на двадцать, за сопки, туда никакой выхлоп не достанет. Откуда же чувство обреченности? Что не так?

Семен привычно сосредоточился и прислушался, выделяя из фона знакомые ноты. Едва слышное гудение приборов, шелест вентиляции, ровное дыхание спящего Михаила. Мягкое пощелкивание клавиатуры из рабочего отсека — Ренат уже заносит данные по вахте. Значит, Дима должен быть на камбузе. Легкий стук и раздраженное шипение сквозь зубы немедленно это подтвердили: порывистый Димка в очередной раз повстречался с какой-то поверхностью.

Семен невольно улыбнулся и открыл глаза. Отточенное чувство времени его не подвело — до подъема еще полчаса — но странный сон оставил неприятный осадок. Интуиции надо доверять. Он бесшумно отстегнулся и скользнул в рабочий отсек.

Ренат, не поворачивая головы, скосил глаза.

— Командир бдит, — вопросительную интонацию создавала только чуть приподнятая правая бровь.

— Что-то не так.

Семен затормозил у пульта и для проформы окинул взглядом текущие показания — Ренат не пропустил бы отклонений.

— Большой тест?

— Давай.

Ренат утвердительно опустил ресницы и прошелся по клавиатуре тонкими музыкальными пальцами. По экрану побежали строчки «Большого теста». Семен кивнул, придержавшись за пульт, и поплыл в душ.

Когда он вышел, тест еще не закончился, а Михаил уже проснулся и привычно ворчал, что командир сам первый нарушает режим, а требует… На сей раз он ворчал, скорее, для успокоения: внеплановое тестирование передало экипажу тревогу командира лучше всякой телепатии. Димка поминутно заглядывал в отсек с большим вопросом на физиономии.

На последних секундах теста все четверо собрались у пульта, напряженно глядя на экран. ОК, ОК, ОК… «Все параметры в норме». Михаил шумно облегченно вздохнул. Ренат скосил глаз на командира, приподняв для разнообразия левую бровь. Семен, покусывая губу, задумчиво разглядывал оптимистическое сообщение в рамочке.

— А можно мне попробовать? — робко подал голос Димка.

Семен перевел взгляд на него. Димка заторопился. Обычно его программерские порывы безжалостно давились на корню из соображений, что лучшее — враг хорошего, но сейчас командир вопросительно молчал.

— Можно по логам посмотреть — не соответствие норме, а что куда меняется. Ну, тенденции всякие…

— Ты представляешь, сколько там параметров? — Ренат так удивился, что даже повернул голову.

— Не вручную же, — возмутился Димка, — я программку сляпаю. Можно по нескольким… или даже по всем — статистику, поискать в хвостах, пороги там… — он глотал слова, не успевая за мыслями.

— Работай, кадет, — вынес командир свой вердикт и добавил, окончательно утверждая приоритеты, — на камбузе сменю.

«Кадет» кивнул с таким энтузиазмом, что едва не улетел в потолок. Михаил успел придержать его плечо, а Ренат, каким-то образом не пошевелившись, зацепил за брючину.

Возясь на камбузе, Семен впервые подумал, что его так никто и не спросил о причинах аврала. Верят. А спросят — что я скажу? Дурной сон увидел, как баба истеричная? Может, сказать, мол, учебная тревога, чтоб не расслаблялись? Стыдно. Ренат поймет. Молодежь, может, и поверит, а Ренат виду не подаст, но поймет.

Семен глубоко вздохнул и вдруг понял, что уже почти успокоился. Раз уж его заботит, что подумают… Все-таки тест писали не дураки, он такое проверяет, о чем я даже и не знаю — а, с другой стороны, легкие эмоциональные встряски экипажу только полезны. Да и кадет пусть порезвится — а то взяли парня как гениального программиста, а гоняем как салагу — оранжерея, уборка, камбуз. Пока еще долетим, пока до дела дойдет, а чувство своей незаменимости каждому нужно прямо сейчас.

К завтраку Димку пришлось отрывать от компьютера с мясом. Он торопливо заглотал кашу и улизнул обратно, провожаемый неодобрительным взглядом Михаила. Остальные не спешили. Экипаж мигом уловил изменение в настроении командира и тоже расслабился.

— Так что случилось-то? — все-таки спросил, наконец, Ренат.

— Черт его знает, — смущенно признался Семен. — Проснулся с отчетливым чувством, что где-то непорядок, и решил, что лучше перебдеть.

Михаил многозначительно хмыкнул.

— Может, тебе, командир, тоже, того… тестики погонять? Их есть у меня.

— Не дождетесь, — ухмыльнулся Семен.

— Есть, работает! — Димка торпедой ворвался в салон, и Михаил привычно перехватил его в сантиметре от столкновения с переборкой. — А булочки еще остались?

Кадет цапнул булочку, откусил сразу половину и попытался одновременно изложить самые яркие моменты своего алгоритма. Семен поднял руку.

— Стоп. Прожуй и доложи результат — подробности потом. Нашел что?

— Ничего серьезного, — героически сглотнув, отрапортовал Дима. — Траффик телеметрии за последние сутки вырос почти вдвое, но для него даже нормы нет…

Он нацелился было откусить еще раз, но замер под напряженными взглядами Семена и Рената. Михаил недоуменно переводил глаза с одного на другого.

— Выходной траффик? — уточнил Ренат.

— И входной тоже. Входной даже больше. А что? — Димка отвлекся, наконец, от своего чистого восторга.

— Что-то я не понял, — поддержал его Михаил, — какой еще входной? Разве телеметрия не автоматом отправляется?

— Всегда есть входной, — пояснил Ренат, — подтверждение получения или запрос на повтор, если большие помехи. И, в принципе, если Земле что-то не понравилось, они могут запросить дополнительные данные.

— А что им может не понравиться, чего мы не знаем? — удивился Димка.

— Большой тест отслеживает не все, что входит в пакет телеметрии, — ровным голосом сообщил Ренат. — Мы проверяем только то, что при необходимости или желании сможем изменить.

— А на Землю, значит, кроме того, сообщаются вещи, которых мы изменить не можем? — уточнил Михаил.

— Да.

— А они могут?

— Они тем более не могут.

— Проще говоря, — заключил Семен, — если это не помехи связи, значит Земля что-то нарыла, о чем нам пока не сообщают. Наверное, берегут наши нервы. Но я так полагаю, наши нервы будут целее, если мы сами выясним, что это, не дожидаясь откровений от ЦУПа. Верно, док?

— Ну, насчет нервов — оно конечно, — ошеломленно протянул Михаил. — Лучше знать, чем не знать.

Командир кивнул и перевел взгляд на Димку.

— Поел? Ты можешь выяснить, что там за дополнительные запросы?

— Не знаю, — растерянно отозвался программист, — они закодированы… То есть, попробовать-то расколоть, конечно, можно…

— Пробуй. У тебя сейчас по графику отдых, но, думаю, мы его пока отложим. Все остальные еще раз проверяют каждый свой участок — без теста, вручную. Может быть, как раз в программе баг, если мы что-то не видим.

Напряженную тишину разрядил спокойный голос Рената.

— Однако ж интуиция у тебя, командир!

* * *

Не гожусь я в Командоры. Шаги здесь должны грохотать, разгоняя обленившиеся привидения, гулко отражаясь от голых стен в язвах облупившейся масляной краски. А мое эхо пугливо жмется к ногам, цепляется за неровные стыки тусклого линолеума, застревает в темных глухих нишах закрытых дверей по обе стороны коридора, глохнет без следа уже под следующей из редких мигающих ламп. Как в подземелье каком, право слово — и немытое окно в бесконечно далеком торце никого не обманет. Фильмы ужасов в таких коридорах снимать. Так и ждешь, что сейчас с треском распахнутся двери и повалят страшные мохнатые клыкастые хари…

С треском открылась дверь впереди, на звук шагов высунулся сморщенный лысый дедок из соседнего отдела, не то Иван Петрович, не то Петр Иванович. Кирилл молча кивнул, протянул на ходу руку.

— Добрый, — сипло поздоровался сморчок. — Закурить не найдется? У меня кончились, а нет…

— Я бросил, — не останавливаясь, через плечо ответил Кирилл.

—… никого на этаже, — замирающим голосом закончил истосковавшийся по общению сосед. — Это правильно, конечно. — Он еще потоптался, разочарованно глядя в удаляющуюся спину, и спрятался обратно.

Кирилл повернул за угол, прошел до середины другого столь же пустынного коридора, с трудом отпер вечно заедающий замок и, наконец, добрался до своего штатного рабочего места. В кабинете было солнечно и душно. Обрадованная визитом пыль возбужденно закрутилась в воздухе. Кирилл открыл форточку, дунул на поверхность стола, внеся свой вклад в этот праздник пыли, и плюхнулся на стул лицом к окну. За окном тоже был праздник. На стене пустого цеха напротив лежали квадратные солнечные зайчики, прямо из кирпичей весело росли зеленые кустики. За цехом утробно выла аэродинамическая труба.

Никто еще не знает. Радостно раскочегаривают оборудование, простоявшее без дела пятнадцать лет, строят блистательные планы, злорадно зубоскалят в адрес ренегатов, разбежавшихся по банкам и заграницам. Тем, кто не разбежался, не предал мечту юности, выдержал годы издевательского пренебрежения, сейчас кажется, что гигантский спящий монстр возрождается к жизни. Что чудом пробитый, выросший на голой вере энтузиастов и на последних каплях старой инерции, марсианский проект — это начало. Старт. Заря новой жизни.

Черта с два.

Все это шевеление — даже не последние содрогания агонии. Это суета червей в трупе. Такого удара нашей космической программе не выдержать — останется только туристов катать. То-то позлорадствуют ренегаты — те, кто свалил вовремя, успел захватить хорошие места. А куда мне теперь? Стоит слухам пойти, побегут крысы. А попробуй дернуться куда-то сейчас — каждый спросит почему. Вот тут как раз слухи и пойдут.

А кстати, почему вообще такая секретность? Уже ведь ясно, что полет надо сворачивать, чего Борисыч ждет? Чуда? Чем раньше повернуть, тем больше свободы для маневра. Или… Или уже поздно? Не может быть, потери не настолько велики. До Марса и обратно, наверное, не хватит, но сейчас еще… Черт, так не прикинешь, надо считать. Где-то должна быть предельная точка — и ее уже должны бы вовсю рассчитывать. Стоять на ушах, бить тревогу, выдавать пачками варианты маневров и траекторий, методики экономии энергии на борту. Демонстрировать сплоченность в беде и готовность сделать все возможное для спасения наших героев… Или с Борисыча станется предпочесть их спасению Марс? А потом развести руками, мол, кто же знал, на пути в неведомое случаются жертвы…

Да нет, глупости. Я-то знаю — и не только я, человек десять, наверно. Или пять. Потом все равно выплывет, что знали, могли, но не спасли — уж тогда головы полетят, мало не покажется. Никакой Марс того не стоит. Или дело не в Марсе? В политике? Выборы на носу, марсианская программа — крупный успех. Или крупный провал. И что, могут нас заткнуть от греха? Бред, меньше надо детективов читать!

А все-таки если? Был такой старый голливудский фильм, там просто отстреливали тех, кто знал… Нет, тех, кто пытался рассказать — так что безопаснее помалкивать. Хотя от чьей-нибудь паранойи это не спасет, если что. Безопаснее всего как раз поднять шум — обвинить руководство в преступном промедлении, выступить спасителем и патриотом… Сдать Борисыча? Тут уж каждый за себя! В конце концов, чего он, в самом деле, тянет? Разве это не предательство ребят? И, между прочим, на такой сенсации можно неплохо подзаработать, если правильно выбрать, кому сдать… Кажется, у Лени был выход на кого-то из «Эха Москвы»… Сейчас выиграет тот, кто предаст первым.

* * *

Экран дрожал перед глазами, мешая вникать в мельтешение строчек. Димка в очередной раз позавидовал умению Рената сохранять неподвижность перед пультом, пристегнулся и осознал, что дрожал не экран. Дрожали руки. Это что же, я трушу? Какого черта! Никто не гарантировал безопасности, с самого начала было ясно, что первая марсианская экспедиция — затея рискованная. Оно, конечно, так, но как-то это обстоятельство воспринималось, в основном, как повод собой гордиться. В каком я был экстазе, когда выдержал все отборы, получил шанс прогуляться по пресловутому красному песку! Если совсем честно, разве я грезил марсианским пейзажем? В блистательных мечтах виделось триумфальное возвращение — бессмертная слава первопроходцев, телекамеры, плачущая от счастья мама, восторженные девушки. Деньги. Это стоило трех лет собачьей жизни, стоило риска… Но я же не думал всерьез о возможности в самом деле погибнуть! Стоит ли Марс посмертной славы? Да и какая там слава. Все знают Гагарина и Армстронга — а кто помнит имена неудачников? Разве что мраморные доски где-нибудь на Байконуре или в Хьюстоне. Если бы еще на обратном пути!

А что, на обратном я бы согласился? Увидеть Марс и умереть? Я что, совсем идиот? По большому счету, кому он нужен, этот Марс? Давно всем очевидно, что не найдем мы там никакой жизни, никаких артефактов чужих цивилизаций, ничего особо ценного. Мертвый холодный мир. Все эти песни, мол, «изучение Марса поможет получить новые знания об эволюции планет Солнечной системы» — пиар для бедных. Никто не стал бы вкладывать столько денег в какие-то там чисто научные изыскания. Престиж, приоритет, гонка технологий — в конечном счете, всего лишь политика, и только. Я готов погибать ради чьей-то победы на выборах? Нет. Но тогда зачем же я сюда так рвался? Только ради восторженных девушек?

Димка вздрогнул от прикосновения к плечу. Он не заметил, как Ренат вернулся из двигательного отсека.

— Посмотри динамику данных второго топливного датчика. Мне кажется, он врет.

Семен оторвался от своего пульта и перевернулся, чтобы пристроиться рядом с Ренатом за Диминым плечом.

— В какую сторону врет?

— Похоже, у нас намного меньше. Внизу заметили, когда пошла телеметрия с третьего.

На экране появилась убедительно горизонтальная диаграмма. Семен помолчал, закусив губу.

— Как же это могло получиться? — не выдержал Дима. — Ладно датчик — но откуда взялся лишний расход? Мы же летим по инерции, только генераторы…

— Угу. И генераторы автоматически компенсируют нехватку энергии от батарей. Программа должна бы сообщать, но почему-то не сообщает. А мы тут сибаритствовали — горячий душ, булочки…

— Как это получилось — второй вопрос, — перебил командир. — Первый — оценить потери и возможные последствия. Ренат, подключайся к Диме — а мы с Мишей посмотрим, на чем и сколько можно сэкономить.

Только через час, отвлекшись на минуту от компьютера, Димка вдруг осознал, что цепенящий страх куда-то незаметно делся.

* * *

Как получилось, как получилось… Неучтенные потери в новых солнечных батареях, ошибка в программе, неисправный датчик — все как нарочно, чтобы проблему заметили слишком поздно. Чтобы не осталось никаких других шансов, кроме позорной капитуляции. Чтобы вся жизнь, все, ради чего столько лет — нет, десятилетий! — боролся, рвал зубами, давил авторитетом, воровал с коммерческих проектов и давал невыполнимые обещания — все псу под хвост.

По оконному стеклу беззвучно ползли слезы дождя. Погоде не надо притворяться, погода может себе позволить рыдать о погибшей мечте, бессильно никнуть ветвями, безнадежно выть холодным ветром в проводах. Как хочется повыть.

— Игорь Борисович, я вам еще нужна?

— Нет, спасибо, Марина, вы можете идти. Оставьте дверь в кабинет открытой, я жду Горелова. До свиданья.

Сжав зубы, он снова отвернулся к окну. Что принесет Горелов? Может, все-таки, если сейчас начать экономить, хватит до Марса? В посадочном блоке автономный запас…

Не надо себя обманывать. Туда-то хватит в любом случае — не хватит обратно, как ни экономь, нечего и надеяться. Я и не надеюсь. А на что надеюсь? Что уже поздно поворачивать, что сейчас придет Горелов и скажет, что предельная точка пройдена неделю назад. И тогда останется только призвать к героизму ребят… И, между прочим, воззвать к священному долгу государства и спешно готовить спасательную экспедицию. Она, конечно, все равно не успеет, но система будет спасена, жизнь продолжится…

Ты серьезно думаешь, что это было бы везением — отправить ребят на верную смерть? Я точно знаю, что будет невезением: необходимость отдать приказ к повороту. Рассчитывать орбиты, писать инструкции. Своими руками загонять гвозди в гроб дела своей жизни. НАСА по такому случаю снова прибавят бюджет, и они уже точно станут первыми, а мы отстанем навсегда…

Может, организовать себе какой-нибудь сердечный приступ, лечь в больницу, пусть зам командует? Он давно на мое место зубы точит, пусть насладится. Ага, великолепно. Побеждать я сам хочу, а проигрывает пусть зам? Как раз на такой случай было придумано древнее слово честь. Сделать, что должно, и потом пулю в висок.

— Можно?

Он вздрогнул и обернулся. В освещенном дверном проеме блестела лысина Горелова.

— Заходи.

Горелов подошел к столу, и стало видно, что он радостно улыбается.

— Что? — выдохнул Борисыч.

— Предельная точка поворота по обычным гомановским эллипсам через две недели, — с энтузиазмом доложил Горелов, — но через три недели еще будет очень удачное окно для траектории с захватом Венерой, она даже экономичнее. Можно, конечно, и сейчас прямо повернуть, но смысла нет, выигрыш съест торможение на подходе.

— А позже?

— Позже — все, — удивленно пожал плечами Горелов. — Если в это окно не вписаться, потом уже топлива на возврат не хватит. Так что давай, командуй, пусть ребята на всякий случай пока начинают экономить, а мы как раз все подготовим…

— Ты рассчитывал для нынешнего уровня расхода?

— Да, но это без запаса. Запас не помешает…

— Подождем еще недельку.

Генеральный конструктор вернулся от окна к столу и принялся складывать бумаги стопочкой, старательно не поднимая глаз.

— Чего ты ждешь, Гоня? — мягко спросил Горелов.

Забытое студенческое имя ударило по сердцу. Он хотел было начальственно рявкнуть, но поднял голову и натолкнулся на сочувственный, все понимающий взгляд наивных выцветших глаз.

— Не знаю, — неожиданно для себя признался Борисыч. — Чего-то. Чего-нибудь.

Пауза затянулась.

— Ну, недельку-то терпит, — протянул, наконец, Горелов.

Ни в его тоне, ни в голосе не было ни капли угрозы, но Борисыч все равно ее услышал. Интеллигент хренов. Платон мне друг, но гуманитарные ценности дороже? Не хотелось ведь посвящать генерала. Не хотелось. Но, в конце концов, мы все в одной лодке.

* * *

— Если не повернуть обратно максимум через двадцать суток, мы уже не сможем вернуться, — привычная невозмутимость Рената сейчас казалась издевательством.

— Так что же они молчат? — срывающимся голосом спросил Миша. Ему было далеко до невозмутимости. — Или Борисыч нарочно тянет, хочет нас не мытьем, так катаньем на Марс загнать?

— Это вряд ли, — рассудительно ответил Семен. — Наверное, просто ждет подходящего окна.

Он вопросительно посмотрел на Рената.

— Возможно. Хорошее окно будет как раз через двадцать дней — расход топлива на всю траекторию даже меньше, чем если раньше повернуть. Но окно короткое, меньше суток, и если его пропустить — потом вообще шансов нет.

— Вот видишь, — Семен повернулся к Мише, — они в самом деле берегут наши нервы, не хотят волновать заранее.

— Чушь! — зло огрызнулся Михаил. Димка, вытаращив глаза, переводил взгляд с одного на другого. — Сейчас надо не нервы беречь, а топливо. Мы давно могли бы начать экономить. Ты сам прекрасно понимаешь!

— Я прекрасно понимаю, что нет повода для паники, — подчеркнуто сухо сказал командир. — Возьми себя в руки, док.

— Нет повода? — Михаил уже кричал. — А то, что Земля нас подставляет — это не повод? Кто-то там боится получить по шапке за провал полета и хочет урвать хоть шерсти клок. Ценой наших жизней! Это тебе не повод?

— Для паники — не повод. Уймись. — Семен впервые позволил себе такой жесткий тон. Послушал секунду мертвой тишины и заставил себя говорить спокойнее. — Мы можем сами рассчитать и произвести любой маневр в любой нужный момент, но я предпочитаю подождать команды с Земли. Времени еще достаточно. А начать экономить нам никто не мешает.

— А если не будет команды? — не выдержал Дима.

— Тогда дождемся окна и повернем сами. Поставим Землю перед фактом — под мою ответственность. — Семен встретил непонимающий Димкин взгляд, сжал зубы и постарался объяснить. — Я знаю Борисыча много лет. Если он молчит, значит есть причина, не зная обстоятельств, не стоит ему мешать. И в конце концов, даже если он нас подставляет, я его подставлять не хочу, ясно?

— Конечно, — непривычно мягко откликнулся Ренат, гася напряжение. — Все правильно, не волнуйся. Командуй, что будем делать?

Семен глубоко вдохнул, опустил веки и медленно выдохнул. Открыл глаза.

— Никаких откровений на сеансе связи. Держимся как ни в чем ни бывало и ждем. Всем понятно? — он в упор уставился на Михаила. Тот отвел глаза, что-то неразборчиво согласно буркнув. На всякий случай командир посмотрел и на Диму и дождался утвердительного кивка.

— И возвращаемся к режиму. Подвахте — спать, у вас еще два часа. Вахта — по графику.

— Есть, — за всех отозвался Ренат и первым нырнул в жилой отсек.

Вот так и начинаются бунты на корабле. Семен яростно крутил педали тренажера. Я же ему чуть не врезал. При первом же настоящем кризисе — такая истерика! Правда, все мы готовились к опасностям внешним, никто не ждал подвоха от Земли. Но ведь он психолог! Хорошо, конечно, что не врезал: в невесомости драться — себе дороже. И на самом деле он, конечно, прав, темнит что-то Земля. Они уже знают о проблеме минимум двое суток, давно пора начинать суетиться…

В оранжерее что-то загремело — похоже, Михаил тоже сбрасывал адреналин, вымещая злость на невинных растениях.

Интересно, если он прав, что ж я так на него взъелся-то? Ведь просто руки чесались! По правде говоря, до сих пор чешутся врезать хоть по переборке, если нет под рукой врага. Того кого-то безликого, чьим невежеством, или равнодушием, или даже злой волей сорван полет. Миша ни при чем, меня душит отчаяние. Ему-то что — восходящее светило медицины, самый молодой доктор наук, красавица жена. Ему даже неудавшийся полет обеспечит рекламу и карьеру, а мне куда возвращаться? К разбитому корыту? Столько лет киснуть в дублерах, потом катать на МКС чертовых миллионеров, и ждать, ждать, и все время учиться — второе, третье высшее, впрок, на будущее, только ради надежды когда-нибудь дорваться до Марса и быть в состоянии заместить трех-четырех специалистов, потому что до полетов с большим экипажем точно не дожить… И ладно бы просто не дождаться — но вот так, пролететь полпути и самому повернуть назад? В глазах темнеет!

Нет, это не отчаяние — меня душит ярость. Грязные игры способны осквернить любую, самую светлую мечту. С Борисыча станется пожертвовать ради Марса чем угодно и кем угодно, включая себя, — но он уверен, что мы на это не способны? Этим подлым молчанием Земля не оставляет мне выбора. Сказали бы честно, мол, так вышло, ребята, если летите на Марс, шансов вернуться нет, решайте сами — и мы бы решали… Но загнать нас туда обманом? Нет, черт возьми! Одно самоуважение заставит повернуть самому.

И потом до конца жизни тихо сидеть на даче, внуков няньчить. А можно подумать, если бы мне дали выбирать, я бы решил иначе…

Тренажер еще раз жалобно пискнул.

— Командир, — тихо сказал за спиной Михаил, — это уже тройная норма. Не стоит.

Семен нажал кнопку торможения и обернулся. Миша прятал глаза. Семен вздохнул.

— Ладно. Извини.

Михаил поднял голову.

— Это ты меня извини. Я… Не знаю, как сорвался. Всем обидно.

— Да, — просто согласился командир и протянул ему руку.

Рукопожатие в невесомости посреди бесконечной пустоты — чем не точка опоры?

* * *

Ничего не могут взять на себя!

Он не сдержался и легонько стукнул кулаком по идеальной поверхности антикварного стола.

Конечно — доложил, и совесть чиста. Стоит вон, ест глазами, ждет гениальных распоряжений. А я им что, старик Хоттабыч? Что я теперь-то сделаю? Упустили какого-то щенка, информацию уже не остановить. Только и остается делать хорошую мину. И ведь даже не отодрать за то, что упустили!

— Я уже знаю об этом. И мне очень интересно, почему я узнаю о таких проблемах из средств массовой информации, генерал?

— В ЦУПе рассчитывали оптимальную траекторию поворота. Сотрудник, выступивший на радиостанции, был не в курсе и неправильно интерпретировал задержку. Лучшее время для маневра наступит только недели через три, поэтому… В общем…, — генерал, багровея, безнадежно путался в оправданиях.

Президент профессионально держал паузу, позволяя тонущему — тонуть. Не знаешь, что хуже — слишком инициативные идиоты или такие вот, докладчики. Не следовало вообще ввязываться в эту авантюру с Марсом, тем более перед выборами. Но, черт побери, так все было привлекательно и убедительно. Американцы в самом деле сразу урезали свой космический бюджет, практически, отказались от гонки. А теперь, похоже, приз все равно достанется им. Второй попытки нам не потянуть. А уж для оппозиции какой лакомый кусочек! Сейчас зайдутся в хоровом лае насчет преступного разбазаривания, в то время, как тысячи обездоленных сограждан…

Как говорил Черчилль, это хуже, чем преступление — это была ошибка. И она может стоить мне второго срока.

* * *

Все спят. Подвахта — по расписанию, а Димка, умаявшись за авральные сутки — прямо у пульта. Вот поэтому не стоит пристегиваться на вахте. Мобилизует.

Ренат пригасил освещение и бесшумно подплыл к иллюминатору на теневой стороне. Тусклое бесстрастное лицо в темном стекле прибито к пустоте блестящими гвоздиками звезд. Острые скулы, точеные брови, чуть раскосые глаза в глубокой тени длинных ресниц. Дисциплина, вбитая в плоть и кровь. Спокойствие, вошедшее в легенды и анекдоты. Вежливость литературных аристократов. Неизменная компетентность, постоянная готовность выполнить приказ. Безупречный подчиненный, совершенный помощник, идеальный товарищ…

Маска, приросшая к лицу. Роль, заместившая душу. Кто ты, вечный Второй? Кто ты, там, под маской? Что стоит за твоей исполнительностью — высокая дисциплина служения или просто отсутствие собственной воли?

Где-то там, в глубине, под броней киношного супермена прячется интеллигентный мальчик, когда-то бросивший консерваторию ради летного училища, чтобы доказать девушке, что он не трус. Потом он это проделывал много раз — доказывал себе, другим, ей, доказывал прежде, чем кто-то начинал сомневаться, доказывал, когда все давно сомневаться перестали. Доказал? Другим — пожалуй. Даже ей. В конце концов, он слепил из себя образ, который она готова была полюбить, и она сдалась. Покорилась — и навсегда заперла его в клетке придуманной роли. А себе?

Солгу ли я сейчас, глядя в глаза себе, глядящему на меня из глубины Вселенной? Кто я? Глупый вопрос. Меня нет, я — лишь отражение чужой мечты, воплощенный воображаемый персонаж, не существующий в природе. Я действую не так, как хочу или считаю нужным, а так, как ждала бы от меня она. Роль заставляет меня быть всегда лучшим, лишь истина не дает стать первым.

И сейчас у меня раздвоение призрачной личности. Безупречные герои не поворачивают назад, даже по приказу. Что надо сделать, чтобы Алия по-прежнему могла мной гордиться? Ответ очевиден, и он предполагает отказ от нее. В чем тогда смысл? В любых обстоятельствах точно выполнить приказ — о да, для всех это в образе. Возможно, это было бы достаточным оправданием даже для нее, но для себя я навсегда останусь дурным актером, провалившим бенефис. Так что для меня важнее — жена и жизнь — или роль? Кто я — герой или удачливый комедиант?

Какая разница, важен результат. The show must go on. Выбрав путь, надо идти до конца.

Ренат с силой оттолкнулся от окна, закрутившись вокруг оси, волчком пронесся по отсеку и бесшумно самортизировал руками у пульта. Покосился на Димку — спит, никто не видел.

Все это — лишь красивые слова, пока у меня нет здравых предложений. Из каждого положения есть минимум два выхода, мы просто зациклились на повороте. Ну, например, можно долететь до Марса и подождать на орбите беспилотник с топливом. Ага, года три. Мы просто сожрем друг друга — и вовсе не потому, что не хватит еды. На корабле-то, с замкнутой СЖО, можно продержаться долго. Но, кстати, не обязательно ждать без дела, в посадочном модуле — автономный запас топлива, программу можно выполнить… Тогда я сам их сожру, по программе — именно мне сидеть на орбите. И вообще идея с беспилотником не годится — если уж выбирать путь героев, мы не можем требовать от страны дополнительных затрат, разве что Земля сама предложит.

А на поверхности — долго не прожить, тем более всем, модуль рассчитан на запас. Это если не найти воду — но ведь уже давно известны залежи льда, разве нет? И если не стартовать с поверхности, останется масса топлива. Есть вода, есть энергия — будет и воздух. Проблема только с едой. Собственно, если не собираться назад, то и еды на борту много останется. Кстати, и топлива тоже — из основного запаса — и вообще тут много чего полезного. Как только доставить это все вниз? Орбитальные зонды? Это надо обдумать. Оранжерею так не спустить, а без нее… Но, между прочим, наш жилой отсек по сути своей — стандартный шаттл. В тренировочном симуляторе была миссия посадки на Марс — игрушка, конечно, но симулятор, вообще-то, программировали всерьез. Надо посмотреть программу поближе. Не то, чтобы оранжерея могла легко туда поместиться… Так ведь в запасе будет не три недели, а полгода — можно что угодно на винтики разобрать. А тогда, если все получится, наверное, можно надеяться на те же три года. Ну, пусть два — но зато на поверхности…

Это еще был не план — только призрак плана, опора, от которой можно начинать считать. И в главных чертах его надо успеть рассчитать до окна поворота. Ренат еще раз обернулся на спящего Димку, улыбнулся и полузабытым концертным жестом поставил пальцы на клавиатуру.

* * *

— Лариса, постойте!

Визг тормозов. Соня из бухгалтерии едва не угодила под колеса, перебегая улицу. Еще одна!

— Дорогая, как это ужасно! Я только на днях услышала — представляю, что вы пережили! — фальшивое приторное сочувствие в голосе и жадное любопытство в крысиных глазках.

— Спасибо, все нормально, — Лариса отвечала предельно холодно, сжав зубы, чтобы сразу закончить разговор. Не тут-то было.

— Ах, бросьте, догадываюсь, каково вам — ведь, говорят, ужас что передавали, что там начальство чуть ли не нарочно скрывало неполадки! Вы еще хорошо держитесь, я на вашем месте просто с ума бы сошла! Они, конечно, отбрехались, но мы-то с вами знаем…, — крысиные глазки восторженно поблескивали, не отрываясь от загнанной в угол жертвы. — А как к этому относится ваш муж — Михаил, кажется? У вас ведь уже была возможность с ним поговорить? Нам по дороге, вы мне все подробно расскажете…

Нет, это нестерпимо! Лариса внезапно остановилась, пробормотала что-то про невыключенный утюг и, круто развернувшись, с риском для шпилек рванула обратно.

— Конечно, такое испытание для нервов! Мы все вам сочувствуем! — кричала ей вслед Соня, приподнимаясь на цыпочки.

Захлопнув за собой дверь, Лариса сбросила туфли и несколько минут бесцельно металась по квартире, ничего не видя перед собой и не понимая. Мельком взглянула в зеркало. На щеках, проступая из-под нежных розовых румян, горели красные пятна. Значит, вот так теперь будет. Все, кто до сих пор со скрытой или явной завистью в глазах интересовались новостями полета, теперь будут лезть ко мне с притворными утешениями и злорадно ухмыляться за спиной. Еще бы! Я больше не героиня патриотических интервью и телерепортажей, я жена неудачника, о котором через год никто не вспомнит. И хорошо, если не вспомнит — а то ведь смеяться начнут! С такой помпой под фанфары стартовали — и с полпути назад, поджавши хвост.

Лариса снова заметалась по комнате. И как раз теперь, когда на нее с пристрастием смотрит столько глаз, когда у нее связаны руки — ей вдруг, так неожиданно, улыбнулось счастье, махнула крылом пресловутая синяя птица. Упустить такую удачу — немыслимо, невозможно. Но именно сейчас бросить мужа — ведь каждый плюнет вслед! Просто хочется кричать и кусаться.

Она вновь остановилась перед зеркалом: расстегнув верхнюю пуговицу, вытянула наверх кулончик, смеющийся льдистым голубым светом. Не следовало принимать такой подарок — но сил не было отказаться. Мише в жизни на такой кулончик не заработать, обойди он хоть весь этот дурацкий Марс пешком — а уж теперь и подавно. Да не в одних деньгах дело, просто — просто вот она, мечта любой бабы, принц на белом коне, влюбившийся с первого взгляда, и понимающий с полуслова, и предлагающий увезти на край света от всех этих языков и глаз…

В конце концов, можно было бы говорить о подлом ударе в спину, если бы Михаилу в самом деле еще высадка предстояла — а сейчас-то чего? Все путем, Марс им больше не светит, тихо-мирно возвращаются домой, никаких триумфальных встреч — кто там заметит отсутствие одной жены? Ага, конечно, никто — кроме самого Михаила. Ему сейчас и так, наверное, тяжело. Можно подумать, если я принесу себя в жертву, ему станет легче. Черт, завтра опять сеанс связи, что я ему скажу?

Может, ничего? Приберечь новости до приземления? Нет, так еще подлее: полгода притворяться в прямом эфире… Да и найдутся доброжелатели, всем глаза не отведешь, доведут до сведения. Уж лучше самой. О, написать письмо! Разве не говорил он всегда сам, что предпочитает горькую правду?

* * *

—… все будет хорошо, Митенька, ты, главное, не расстраивайся, Марс не убежит никуда, ты еще молодой, будут другие экспедиции, и вообще на нем свет клином не сошелся…

— Да, мама. Я понимаю. Не волнуйся, — обреченно повторял Дима. Запаздывание уже превышало две минуты, пытаться остановить этот поток ответными репликами было вполне бесполезно.

—… не верь плохому, Митенька, здесь все так за вас переживают, так стараются что-то придумать, чтобы вас выручить, главное, чтобы вы вернулись благополучно, ты…, — Анна Витальевна внезапно задохнулась и как-то неловко взмахнула рукой перед глазами, — не…

В кадре откуда-то появилось множество рук, пытавшихся поддержать падающую женщину.

— Мама!

Непонятная суета, чьи-то спины, потом крупным планом лицо Борисыча. У него дергалась щека.

— Дмитрий, мы вызвали скорую, может еще… Похоже, сердце — удавил бы этого подонка, который поднял панику! — Он неуверенно посмотрел куда-то в сторону и виновато добавил. — У нас три минуты, тут еще Вера что-то хочет сказать.

Вера не стала ждать изменения кадра — сразу торопливо заговорила, сжав перед грудью побелевшие от напряжения руки.

— Семен, я знаю, что ты там рядом. Я хочу тебе сказать — ты за нас не волнуйся, ты можешь на нас рассчитывать, понимаешь? Да, здесь сейчас всем приходится несладко, журналисты и вообще — но мы выдержим, не беспокойся. Ведь мы — вместе, мы — семья, нам ничего не страшно. Наверно, Анна Витальевна одна была…

— Была…, — потерянно повторил Дима.

Ужинать он отказался. Пристегнулся, отвернувшись к стене, и на вахту тоже не встал, буркнув, что ничего от этого не изменится. Ренат, как всегда, проявив ноль эмоций, возражать не стал и молча заступил на вахту, предоставив решать вопрос командиру. Часа два Семен убеждал себя в необходимости проявить чуткость и деликатность, потом грубым рывком выдернул Михаила из его ниши.

— Тихо! Ты все равно не спишь, я же вижу. У тебя есть объект для приложения профессиональных обязанностей. Давай-ка, выходи из ступора и займись парнем. Кто тут у нас психолог? Или мне, для тебя лично, прикажешь отдельного психотерапевта на сеанс связи заказывать? Димке хуже, чем тебе, твоя жена, по крайней мере, жива. И вообще, раз ей был нужен не ты сам, а знаменитый победитель, на что тебе такая жена?

Михаил сжал зубы так, что по щекам прокатились желваки, дернув плечом, сбросил командирскую руку, но подтянулся к Димкиной нише. Похлопал его по плечу.

— Ты ведь все слышал. Вишь, командир считает, что мне легче. Как ты думаешь, если бы тебя предали, тебе было бы легче? — Он помолчал. — Впрочем, неделю назад я уже считал, что нас предали, и очень огорчался по этому поводу. Сегодня понял, что есть много разных степеней предательства.

Димка молчал.

— Ты знал, что у твоей матери больное сердце?

— Нет, — не оборачиваясь, буркнул кадет. — Никогда ничего такого не было.

— Значит, по крайней мере, ты себя в предательстве винить не можешь.

Дима чуть повернулся, по-прежнему глядя в стенку широко открытыми глазами.

— Ты не понимаешь! Она, конечно, расстроилась, когда меня взяли, но я даже не думал… Я думал — великие открытия, геройские подвиги, всякий там пафос… А что мать волнуется — так это нормально, у всех волнуются. А неделю назад я понял, что рвался сюда, чтоб меня по телевизору показали, чтобы все приятели сдохли от зависти! И оно того стоило?

В люке рабочего отсека показался Ренат. Он вопросительно посмотрел на Семена, тот предостерегающе поднял палец.

— Знаешь, Дим, — задумчиво ответил Михаил, — это распространенное заблуждение. Система ценностей, которую человек сознательно считает для себя правильной, часто не совпадает с тем, чем он на самом деле руководствуется. Колумб, скажем, был уверен, что идет за золотом, постом губернатора и так далее — потому что это для него было убедительным самооправданием. На самом деле, если бы это было так, он повернул бы назад задолго до Америки. Его матросы — те да, те шли за выгодой — а сам Колумб шел, чтобы дойти. А какие-нибудь полярники, Роберт Скотт там, или Амундсен, уже себя даже и не обманывали. Вообще, все, кто первыми идет туда, где никто еще не был, что бы они о своих целях ни думали, на самом деле просто идут, чтобы дойти. Это — единственный смысл, но именно он толкает человечество вперед.

— Да? — Димка резко перевернулся. — Если смысл только в том, чтобы дойти, почему же мы собираемся возвращаться?

Казалось, в воздухе отсека повис тонкий звон, словно скрестились не взгляды, а шпаги.

— Действительно, почему? — задумчиво повторил Ренат.

* * *

«… внеплановый сеанс связи, на котором заявили о продолжении полета к Марсу и отказе подчиниться приказу руководства о возвращении. Каждый из участников экспедиции лично подтвердил, что сознательно и добровольно поддерживает это решение, осознавая и принимая все последствия. Космонавты планируют посадить на Марс не только предназначенный для посадки модуль, но и большую часть корабля, что, по их мнению, позволит экипажу просуществовать на поверхности длительное время и создаст условия для проведения серьезных исследований Красной планеты. Специалисты Российского Космического агентства в экстренном порядке анализируют предложенную космонавтами программу…»

Есть!

Он не позволил себе неуместно довольного выражения лица — лишь приличествующая случаю скорбная озабоченность. Только кулак сжался на полированном столе.

* * *

Спасательная экспедиция опоздала на полтора месяца. Собственно, то, что успеть не удастся, стало ясно еще до старта — хотя не всем, конечно. Еще работала связь, и вести с поверхности Марса передавались по всем каналам, как сводки с фронта. Еще все были живы и полны оптимизма, а мощный поток научных результатов заставлял ученых визжать от восторга. Еще вся страна, внезапно проникнувшись новой национальной идеей, забыв все прежние распри, напрягала ресурсы и силы для спасения «марсиан». Как грибы, множились фонды поддержки, спешно восстанавливался в почти доперестроечном объеме весь огромный космический комплекс, доставались из забытых архивов задвинутые некогда под сукно уникальные технические решения. Тысячи добровольцев штурмовали все мыслимые инстанции в надежде попасть в состав экспедиции. Экономика, подстегнутая всеобщим энтузиазмом, набирала ход…

А специалистам, оценившим ресурсы колонии, уже было очевидно, что так долго ребятам не продержаться. Поэтому в последние месяцы перед стартом концепция экспедиции как-то незаметно изменилась: вместо схемы «поднять колонистов на орбиту и срочно доставить на Землю» появился проект долговременной базы с организацией работы личного состава вахтовым методом.

Несмотря на жесточайшую экономию веса, Первая Вахтовая экспедиция везла среди прочего груза памятник для предполагаемой установки на месте первой высадки человека на Марсе.