— Тейлор, ты придурок!

Я пропустил мимо ушей реплику Нико и бросил взгляд на альтиметр, закрепленный на запястье. Высота тысяча футов. Я запел гимн десантников: «…Что за славный, что за славный способ умереть!»

Нико постучал костяшками пальцев по моему шлему.

— Ку-ку, Земля вызывает Тейлора, — раздался у меня в наушниках его голос. — Отличная песня, чувак, для нашего первого самостоятельного прыжка — самое то.

Я поправил микрофон на шлемофоне так, чтобы он был поближе к губам, и добавил бодрости в голосе: «…что за славный, что за славный способ умереть… никогда тебе, приятель, больше не лета-а-ать…»

— Послушай, малыш, ты на удивление громко вопишь, и голос у тебя противный.

— Возможно, голос у меня и противный, зато отменный музыкальный вкус. Не сравнить с твоим — полный отстой.

Раздавшийся в наушниках голос инструктора оборвал меня на полуслове:

— Эй, парни, давайте посерьезнее. Никакой посторонней болтовни по рации!

Я ухмыльнулся и прижался лбом к стеклу иллюминатора, чтобы получше разглядеть уходящую вниз землю. Живописный калифорнийский пейзаж стремительно превращался в разноцветное лоскутное одеяло.

Две тысячи футов.

Нико поудобнее устроился на жесткой скамейке и обворожительно улыбнулся сидящей напротив нас Хейли:

— Эй, красавица, мы же не на экзамене, расслабься. Эта прогулка исключительно ради удовольствия. — Он призывно подвигал бровями, глядя на симпатичную девушку-блондинку.

Хейли изловчилась и заехала ему ботинком по лодыжке:

— Тебе надо научиться вести себя прилично, иначе вылетишь на первом же экзамене.

Пока Хейли и Нико, пустившись в свою любимую игру, беззлобно поддразнивали друг друга, я бросил взгляд на альтиметр — три тысячи футов.

За последние несколько месяцев тренировок мы часто забирались на такую высоту, но на этот раз нам впервые предстояло совершить самостоятельный прыжок с парашютом, без сопровождения инструктора. В хвостовой части салона нашего небольшого самолета инструкторы давали какие-то наставления остальным участникам полета. Почти все, кроме нас, учились в разных колледжах, а некоторые даже окончили их. Мы были здесь самыми младшими. Хейли исполнилось восемнадцать, Нико — девятнадцать. Мне едва стукнуло семнадцать, поэтому Ник при любой возможности обзывал меня малышом.

Я пропускал его подколки мимо ушей, так как понимал, что услышу немало гораздо более откровенных высказываний в свой адрес, когда поступлю в училище военно-воздушных сил. Это, как я надеялся, должно было произойти через несколько месяцев. Возраст едва позволял мне подать заявление о приеме, поэтому я решил, что в моем послужном списке должно числиться нечто такое, что произведет неизгладимое впечатление на приемную комиссию. И бесспорным аргументом в мою пользу, конечно же, станет диплом аэроклуба. Как только Нико и Хейли узнали, что я записался в клуб, они немедленно сделали то же самое. Конкуренция между нами была вполне дружеской, но абсолютно серьезной. Никто из нас не любил проигрывать.

Я снова бросил взгляд на альтиметр — четыре тысячи футов.

Самолет слегка накренился, делая очередной вираж, чтобы набрать высоту. У меня заложило уши. Я поерзал на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее: из-за громоздкого парашютного ранца за спиной приходилось сидеть прямо, словно примерному ученику на уроке. Знакомая боль в спине тут же напомнила о себе.

Я старался не подавать виду, однако Нико все же успел заметить гримасу боли, проскользнувшую на моем лице. Он нахмурился и, прикрыв микрофон ладонью, наклонился ко мне:

— Эй, чувак, у тебя все нормально? Ты вроде говорил, что спина больше не болит?

— Да-да, я в полном порядке, — заверил я Нико, изо всех сил подавляя желание потереть ноюшую спину. Я знал, что она вовсе не в порядке.

Высота пять тысяч футов.

— Тейлор, ты не должен прыгать, если чувствуешь себя не в форме! — Густые черные брови Нико сошлись на переносице.

Я надеялся, что могу положиться на друга: он не настучит на меня инструкторам.

— Ник, со мной все нормально, правда. Неужели ты думаешь, что моя мамочка разрешила бы мне прыгать с парашютом, если бы это было не так?

Нико усмехнулся и перестал хмуриться:

— А что сказал доктор?

Я на ходу попытался сочинить более или менее правдоподобное объяснение:

— Ну, он сказал, что это просто небольшой ушиб или что-то типа того. Помнишь, я на тренировке пролетел половину зала и грохнулся спиной об стену?

— А-а-а, это когда Хейли в буквальном смысле слова размазала тебя по стенке? — Ник захохотал и убрал руку от микрофона.

Я почувствовал, как краска заливает лицо, однако улыбнулся и перевел дух, радуясь, что друг отвлекся от опасной темы.

— Что это вы так веселитесь? — требовательным тоном спросила Хейли.

Пока Нико с ликованием вспоминал о моем позоре на тренировке по боевым искусствам, я снова прильнул к стеклу иллюминатора. Теперь за бортом самолета висела облачная дымка. Она скрывала раскинувшееся внизу поле, которое должно было послужить нам зоной приземления.

Шесть тысяч футов.

Мне безумно хотелось рассказать маме о мучающей меня боли в спине. Несколько раз я даже пытался это сделать. Но всякий раз, когда, собравшись с духом, я решительным шагом направлялся на кухню или подходил к дверям маминой комнаты, в последний момент что-то останавливало меня, и все кончалось тем, что я возвращался к себе, ложился в постель и, свернувшись калачиком под одеялом, молча трясся, словно в ознобе, от страха и боли. Инстинктивное желание сохранить переживания в тайне брало верх. Борьба с этим желанием была похожа на попытку задержать дыхание — несколько секунд вам удается не дышать, но затем вы сдаетесь и делаете глубокий вдох. Казалось, само мое тело не хочет, чтобы я рассказывал кому-либо об этой странной ноющей боли в спине.

И только Нико был в курсе дела. Однажды он застукал меня в раздевалке, когда я, думая, что все уже ушли домой, стянул свитер и рубашку. К счастью, это произошло в то время, когда вздутие у меня на спине еще не достигло размеров настоящего горба и я не чувствовал, что превращаюсь в Квазимодо.

Поначалу я думал, что тянущая боль во всем теле связана с общим процессом роста, который сопровождался постоянным голодом и зверским аппетитом. Я заметно вытянулся за последнее время, а в шкафу у меня скопилась куча одежды, которая внезапно стала мала. Затем я подумал, что моя спина наконец решила-таки мне отомстить за все детские приключения и безрассудства, включая падение с крыши гаража.

«Просто дай мне возможность прыгнуть, — мысленно заклинал я собственную больную спину. — Просто дай мне время. Я так долго ждал этого дня. Обещаю, я прыгну и сразу же во всем сознаюсь маме и пойду к врачу. На кону — моя репутация. Если сейчас, перед первым самостоятельным прыжком, я сойду с дистанции, все подумают, что я струсил. Возможно, это дойдет до руководства клуба и появится в моем личном деле. Меня даже могут счесть негодным для летной службы.

Но самое главное — отцу на его военно-воздушной базе дали отпуск специально, чтобы он мог приехать и клуб и увидеть мой первый самостоятельный прыжок. Я не вправе его подвести!»

Семь тысяч футов.

Я решил сделать вид, что никакого странного нароста у меня на спине просто нет. Эта непонятная штука начиналась чуть ниже лопаток и конусом спускалась вниз до самой поясницы. Сегодня утром я обнаружил, что из серебристо-белой, как след от ожога, она превратилась в серовато-коричневую, словно у меня по спине разлился огромный синяк. Я не испугался. Точнее, меня пугал не столько сам нарост, сколько то, что его кто-нибудь заметит. Однако мама была поглощена подготовкой к школьному балетному спектаклю, в котором участвовала моя младшая сестра, а мешковатая толстовка с большим капюшоном надежно скрывала бугристую спину от взглядов окружающих.

Восемь тысяч футов.

Беззаботный смех Нико стал чуть более громким, а нервно подергивающаяся коленка стала подергиваться чуть сильнее по мере того, как цифра на альтиметре все росла и росла.

Мне казалось, я всю жизнь ждал этого момента. В конце концов, любовь к полету заложена у меня в генах. Иногда складывалось впечатление, что это единственное, что я унаследовал от чернокожего отца, летчика и героя ВВС, — любовь к полету, которую мама обернула в свою светлую кожу. Волосы у меня каштановые и вьются мягкой волной. Хотя внешне я больше похож на маму, все говорят, что по характеру я вылитый полковник Роберт Оуэн в молодости. И вот настал час, чтобы доказать это. Я уже не меньше дюжины раз прыгал в тандеме с инструктором, но сегодня мне предстояло совершить первый самостоятельный прыжок, который вплотную подводил меня к заветной мечте — мечте о свободном полете. Многие дни я провел в предвкушении этого момента, от одной мысли о котором учащался пульс.

Сейчас же отступил даже вечный голод, сопровождавший стремительный рост организма и неотступно терзавший меня все последние месяцы. Адреналин кипел в моей крови. Я попытался немного успокоиться и сделал глубокий вдох, однако сердце молотом бухало в груди. Я чувствовал, как его тяжелые и частые удары отдаются где-то на уровне горла. Грудь, стиснутая летным комбинезоном и ремнями парашютного ранца, готова была разорваться. Мне даже показалось, что сквозь гул мотора слышен треск лопающихся ремней.

Помню, как меня охватил какой-то глупый трепет, когда я впервые примерил летный комбинезон. Он был какого же оливкового цвета, как и комбинезоны военных летчиков. Однако, присмотревшись повнимательнее, я понял, что наши комбинезоны изначально имели гораздо более яркий оттенок и просто вылиняли от многократных стирок. Ну и, само собой, я ничуточки не удивился, когда, влезая сегодня утром в комбинезон, обнаружил, что он мал мне в груди и плечах. Я даже всерьез опасался, что ветхая ткань вот-вот треснет по швам. Я машинально выдохнул, будто надеялся, что таким образом смогу уменьшить объем торса. Ремни парашютного ранца тоже давили на грудь, и пришлось их немного ослабить.

Девять тысяч футов.

Инструктор Франц подошел, чтобы еще раз проверить нашу экипировку. Мне он тут же велел плотнее затянуть ремешок на шлеме. Затем Франц начал снова повторять нам шаг за шагом, что и как мы должны делать. Я едва слышал его голос, хотя, следуя примеру Нико и Хейли, четко и уверенно подавал в нужный момент знак «О'кей».

Франц протянул руку и включил небольшую камеру на моем шлеме. Вторая камера была надежно закреплена на предплечье. Весь прыжок от начала и до конца будет записан на видео, чтобы потом я мог вновь и вновь просматривать изображение, анализируя каждое свое действие. Сейчас же хотелось сфокусироваться на происходящем, погрузиться в настоящий момент, чтобы прожить его как можно полнее и запомнить, что я чувствую.

Теперь облака оказались под нами. В просветах между ними можно было разглядеть землю, похожую на мелкую географическую карту. В том состоянии внутреннего напряжения, в котором я находился, с тем желанием запечатлеть в памяти каждую секунду происходящего в моей душе голос инструктора в наушниках плюс беспрерывный гул самолета действовали мне на нервы, вызывая головную боль. Но я твердо решил ни на что не обращать внимания. Я должен полностью погрузиться внутрь самого себя и со всей возможной силой прожить предстоящую мне почти целую минуту свободного падения.

Я хотел только одного — прыгнуть!

Десять тысяч футов.

Инструктор подал нам знак — мы все надели кислородные маски. Как только я сделал вдох и ощутил уже знакомый металлический привкус, легкие словно наполнились прохладой.

Нико обернулся ко мне и вскинул вверх большой палец. Его глаза были раскрыты чуть шире, чем обычно, и выражение в них было чуть более безумным, чем обычно. Я осторожно ослабил на несколько дюймов ремни парашютного ранца, стягивающие грудь. Странная зудящая боль в области лопаток становилась почти невыносимой. Я полностью сосредоточился на дыхании.

Одиннадцать тысяч футов.

Сами понятия «высота», «полет» всегда действовали на меня завораживающе. Возможно, потому что мой отец был летчиком ВВС. Ребенком я часто смотрел в небо, надеясь разглядеть среди облаков его самолет. Может, на меня произвели впечатление истории о братьях Райт и Амелии Эрхарт, которые отец часто читал мне, когда приезжал домой в отпуск. А может, дело было в моих генах.

Нико, конечно, прав — я придурок и всегда им был.

И меня это вполне устраивало.

Казалось, с момента взлета прошло уже несколько часов. Наконец мы набрали заданную высоту — пятнадцать тысяч футов, самолет лег на прямой курс, и натужный рев мотора сменился ровным гудением.

Франц взялся за дверь, она легко скользнула по пазам вдоль стенки салона и откатилась в сторону. И в тот же момент словно кто-то отнял ладони от моих ушей: гул ветра за бортом превратился в оглушительным рев. Еще через секунду все тепло внутри крошечного салона буквально высосало наружу. Я торопливо приподнял кислородную маску и дрожащими пальцами отключил радиосвязь в шлемофоне. Она мне больше не требовалась, потому что через пару минут мы должны были оказаться наедине с бескрайним простором неба.

Франц в третий раз, как положено по инструкции, проверил, все ли в порядке с моей экипировкой. Мой взгляд был прикован к выходу. Парашютисты один за другим исчезали в проеме открытой двери. Подошла очередь Хейли. Она сделала глубокий вдох и шагнула вниз. Затем Нико, одарив меня широкой улыбкой, перекрестился и последовал за Хейли.

В салоне остались только мы с Францем. Я сидел на самом краешке опустевшей скамейки. Затем вдруг обнаружил, что стою перед открытой дверью, глядя в распахнувшуюся передо мной бездну. Густая синева неба по мере приближения к горизонту становилась все бледнее и прозрачнее.

— Ну что, желторотик, готов? — сквозь гул ветра прокричал Франц.

Я показал ему большой палец: порядок! Идиотская улыбка перекосила мою физиономию. Я сделал глубокий вдох. Только я и бесконечное голубое пространство.

И больше никого.

…Один, два, три…

Я шагнул в пустоту.