Я понял, насколько сильны мои чувства к Пустельге, однажды увидев, как она помогает Ястребу чистить крылья. На лице Ястреба застыло умиротворенное выражение, он даже слегка жмурился, словно кот на солнце, пока проворные пальцы Пустельги перебирали перья на его больших светло-коричневых крыльях. Когда же настал черед Ястреба взяться за дело, он потратил на крылья Пустельги гораздо больше времени, чем требуется на обычную обработку перьев. И хотя Пустельга беззаботно болтала с Туи, я видел, как румянец разливается по ее щекам и как подрагивают ее веки при каждом прикосновении Ястреба к ее золотистым перьям.

Глупо было отрицать очевидное: Пустельге нравится Ястреб, так же сильно, как она ему.

Сохраняя невозмутимый вид, я продолжал возиться с приготовлением ужина, изо всех сил стараясь вырвать из сердца огненный шар ревности и швырнуть его в маленькую железную печку для пикника. Не знаю, насколько мне это удалось, но, по-моему, в тот вечер вода в котелке закипела гораздо быстрее обычного.

К моему несказанному удивлению, Пустельга вдруг предложила и мне помочь с чисткой перьев. Она была также внимательна и заботлива со мной, как и с Ястребом, прикосновение ее пальцев к моим крыльям наполняло меня трепетом. Но со мной Пустельга управилась в два раза быстрее, чем с Ястребом. Конечно, ведь во мне она видела лишь хорошего друга. И только.

Терзавшая меня боль оказалась куда острее, чем я ожидал. Я ничего не мог поделать с растущим чувством к Пустельге.

К тому же она постоянно находилась рядом. Присоединялась ли Пустельга к одной из команд, когда мы играли в трэшбол, училась ли каллиграфии у Рэйвен, чертя вместе с ней на песке изящные линии, разучивала ли вместе с Туи характерные движения рук в танце «капа хака», просила ли меня вновь и вновь крутить в руках сухой листок, наблюдая, как он то исчезает, то появляется, пока не сообразила, в чем секрет фокуса, — везде и повсюду я то и дело натыкался на нее. Вечное присутствие Пустельги сводило на нет все мои попытки хотя бы на минуту выкинуть ее из головы.

А Ястреб как будто даже и не предпринимал никаких видимых усилий, чтобы привлечь внимание Пустельги или хотя бы лишний раз просто заговорить с ней. В отличие от меня. Я придумывал разные хитрости, чтобы оказаться рядом, он же действовал с дружеской небрежностью. И все же мне нечасто выпадал шанс побыть наедине с Пустельгой, так что иногда в душе начинало закипать раздражение из-за того, что Ястреб почти всегда, словно бы невзначай, оказывался рядом.

Ситуация становилась все более и более мучительной. Я молился, прося Бога о помощи, но мне и самому было ясно, что я должен найти силы, чтобы справиться с собой.

Однажды мы сидели в наступающих сумерках вокруг костра. Пустельга объявила, что намерена прогуляться, для разнообразия воспользовавшись ногами вместо крыльев. Сокол и Туи болтали, дружно радуясь своим успехам в освоении фигур высшего пилотажа, мы с Ястребом и Филином оживленно обсуждали систему жестов, которую разрабатывали для коммуникации во время полета.

Вдруг ни с того ни с сего Сокол вмешался в разговор:

— Эй, Мигель, а ты когда намерен обзавестись новым именем?

От неожиданности я лишился дара речи и не знал, что ответить.

Ястреб же среагировал мгновенно:

— Если не хочет, он не обязан менять имя.

Сокол пожал плечами.

— Ну, согласись, это немного странно — у всех есть имена птиц, а у него нет. — Он взглянул на меня с укоризной. — Ты член Отряда или нет?

— Никаких правил насчет имен, насколько помню, у нас не предусмотрено, — заметил Ястреб, начиная сердиться. — Так уж сложилось, что мы оказались вместе, специально в Отряд никто не записывался.

— Что значит «так сложилось»? — вскипел Сокол. — Мы все искали друг друга, потому что хотели быть вместе с теми, у кого есть эти штуки. — Он повел плечами и медленно раскрыл свои шоколадные крылья во всю ширь, затем резко захлопнул их.

— Эй, приятель, остынь! — Светло-коричневые крылья Ястреба тоже дрогнули. — С чего это вдруг ты взъелся?

— А с чего это вдруг ты его защищаешь? Пусть сам ответит.

Я проглотил подступивший к горлу ком.

— Я жду, — обретя наконец голос, сказал я. Не знаю, что случилось с моим голосом во время его отсутствия, но в нем появились уверенность и сила, которых до сих нор не было.

— Чего же ты ждешь? — требовательно спросил Сокол.

— Понимания. Уверен, что произошедшее с нами имеет какой-то смысл, существует цель, ради которой мы должны действовать. И я жду, когда она станет ясна.

— Какая еще цель? — возмутился Сокол. — Разве мы не сами решаем, что нам делать? В жизни и так достаточно проблем, чтобы еще загадки разгадывать.

Я поднялся с камня, на котором сидел, и заговорил, стараясь не позволить гневу захлестнуть меня.

— В таком случае не кажется ли тебе, что мы должны делать хоть что-нибудь, чтобы этот мир стал лучше?

— Как супермены, что ли? — У Сокола было такое лицо, словно он не мог решить, высмеять мою мысль или принять всерьез.

Я пожал плечами:

— Внешне мы больше похожи на ангелов.

Сокол уставился на меня. Последовала продолжительная пауза. Затем он захохотал.

— Ух ты! Нет, я не ангел! Никогда. Ни за что.

Ястреб улыбнулся:

— Не расстраивайся, Мигель. Существуют же злые ангелы и добрые. Возможно, ты — добрый ангел, посланный, чтобы удержать нас, злых ангелов, от дальнейшего падения.

Это предположение вызвало у Сокола новый приступ хохота. Несмотря на щипки Туи в предплечье, которыми она пыталась привести его в чувство, он буквально задыхался от смеха.

Однако я был благодарен Ястребу за поддержку. Он поймал мой взгляд, и несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Чувство огромного облегчения неожиданно накрыло меня с головой. Я вдруг понял: даже если нас разделяет нелепое соперничество из-за Пустельги, он по-прежнему остается моим другом, на которого я всегда могу положиться. Я кивнул. Он кивнул в ответ. И как ни в чем не бывало вернулся к обсуждении системы жестов коммуникации.

— Эй, парни, — раздался откуда-то сверху голос Пустельги. Мы дружно вскинули головы и увидели ее силуэт на фоне быстро темнеющего неба. Она стояла на отроге скалы, нависавшей над нашим каньоном. — Я подумала, вам будет интересно. Там дальше в пустыне расположился большой лагерь.

Все наши разногласия мгновенно вылетели из головы.

— Эволюционисты! — догадался я.

— Или ангелисты. — Ястреб от досады хлопнул в ладоши.

Я поморщился: обострившийся слух превратил звук хлопка, многократно отраженный скалами, в пушечный выстрел.

Сокол скрестил руки на груди.

— Или просто лагерь скаутов, — предположил он.

— Впотьмах трудно разобрать, — сказала Пустельга. — Почему бы вам самим не подняться сюда и не посмотреть?

Мы принялись карабкаться по скалам на плато, место наших первых полетов. Неприятная тревога, охватившая меня при первом сообщении Пустельги, с каждой минутой нарастала все больше.

— Будь они там днем, мы заметили бы их, верно? — сказал я.

— Ну да, мы же не слепые, — проворчал Ястреб, выбираясь на плато.

— Мы не могли проглядеть их при свете дня, правда же? — сказала поджидавшая нас Пустельга. — Вон они, смотрите. Только говорите потише. Звук разносится далеко.

Надеясь, что темнота надежно скрывает нас, мы стали всматриваться в мерцавшие вдалеке огни. Я насчитал двенадцать палаток, но сколько всего людей в лагере — трудно было сказать. Я не заметил ни флагов, ни маленьких фигурок — указателей на то, что перед нами лагерь скаутов, — однако ничто не говорило и о том, что это эволюционисты или ангелисты.

— Ясно, по крайней мере, что сегодня ночью они не собираются ничего предпринимать, — заметил я. От напряженного всматривания в темноту у меня начали слезиться глаза.

— Предположим, сегодня мы затаимся в нашем каньоне, — сказала Туи. — Ну а что, если завтра они отправятся нас искать? И что, если они найдут нас? Мы окажемся заперты в каньоне, как в ловушке!

— Если мы будем наблюдать за ними и увидим, что они движутся к нам, успеем смыться, — возразил я.

— Если бы нам удалось послушать, о чем они говорят, — вступил в беседу Сокол, — тогда мы могли бы понять, зачем они здесь.

— Верно, — кивнула Туи. — Но только всем скопом идти не стоит. Гораздо больше шансов, что двоих или троих они не заметят. — Судя по тону, Туи в принципе не допускала мысли, что наших разведчиков могут заметить, не говоря уже о поимке.

— Они не ожидают, что кто-нибудь станет шпионить за ними в такое время. Даже если предположить, что они действительно пришли охотиться за нами, — добавил Сокол.

— Итак, кто пойдет? — спросил Ястреб, не давая возможности высказать новые аргументы. Я захлопнул рот и уставился на него в темноте. Что-то внутри меня говорило, что это плохая затея. Но я не мог позволить моим друзьям рисковать, особенно зная характер Ястреба и Сокола, предпочитающих сначала делать, а после думать. Поэтому я постарался, чтобы моя рука первой взлетела вверх.

Но поскольку все, кроме Филина и Рэйвен, вызвались идти в разведку, мы решили бросить жребий и быстренько провели раунд игры «камень-ножницы-бумага». Туи и Пустельга жаловались, что мальчики мухлюют, но, как бы там ни было, Ястреб, Сокол и я приготовились лететь.

Рэйвен, как обычно, молчала, Филин тоже не произнес ни слова. Но оба выглядели непривычно взволнованными, наблюдая, как Отряд разрабатывает план разведывательной операции.

Было решено, что мы подлетим поближе, приземлимся и подберемся к лагерю на расстояние, с которого можно расслышать разговоры. Оно, с учетом нашего острого слуха, будет довольно приличным и вполне безопасным. Мы обещали, что пошатаемся вокруг лагеря минут десять-пятнадцать, попытаемся добыть полезную информацию и, как только контрольное время истечет, сразу же полетим обратно.

— Что думаешь, Филин? — с надеждой в голосе спросил Ястреб. Казалось, он ждал одобрения.

Высокий светловолосый парень в свойственной ему манере сначала взял паузу, потом изрек:

— Нехорошо.

— А что бы ты посоветовал?

— Не ходить. — Филин повел плечами. Его бледные крылья казались серебристыми при свете луны. — Улететь.

— Мы не можем вот так сорваться среди ночи и улететь! — возмутился Сокол. — Да и куда, черт возьми, мы полетим? А если они не представляют для нас опасности? Может, они завтра утром вообще соберутся и уйдут? А мы все побросаем и побежим непонятно ради чего!

— Но если мы останемся и будем просто наблюдать, то потеряем время, — резонно заметила Пустельга. — Нам ведь придется отложить полеты и скрываться, пока они здесь.

— Поэтому лучше все выяснить, — сказал Ястреб. — Мы уйдем из каньона сегодня же ночью, если новости окажутся плохими.

— Да, давайте сначала разведаем, что и как, а потом уже решим, — твердо заявил Сокол. — Пойдем!

— Будьте осторожны, — тихо попросила Пустельга, когда мы втроем направились к краю плато. Я не был уверен, но мне показалось, что в темноте мелькнула ее обращенная ко мне улыбка. Я надеялся, что это мимолетное видение не было плодом моего воображения.

— До скорого! — попрощался я и нырнул со скалы в ночную тьму вслед за Ястребом и Соколом.

Даже если бы мои зоркие глаза не видели в тусклом свете подернутой облаками луны силуэты Сокола и Ястреба, летящих впереди, я мог бы узнать их по шелесту крыльев. Проведя много часов в воздухе рядом с товарищами, мы научились различать индивидуальный ритм работы крыльев каждого и шорох перьев, который у каждого тоже был особенным.

Мы приземлились в нескольких сотнях ярдов от подозрительного лагеря. Хлопанье крыльев, хруст песка и камней под ногами — к счастью, нам удалось благополучно приземлиться, не угодив в колючий кустарник, раскиданный темными пятнами по сухой равнине.

Мы двинулись к лагерю. Сокол шел впереди, Ястреб — за ним, я замыкал процессию. Подобравшись поближе, мы притаились за большим валуном. Между нами и костром в центре палаточного городка было не больше ста футов.

— Я насчитал семнадцать человек, — шепнул Ястреб, наклонившись к моему уху.

— Я вижу только двенадцать, — шепнул я в ответ.

— Заткнитесь, мешаете слушать, — цыкнул на нас Сокол.

Мы замолчали и стали напряженно прислушиваться. До нас долетали отрывки разговоров людей у костра и возле палаток. Но это была обычная болтовня, например о том, какая завтра будет погода или в какой из кабинок биотуалетов еще осталась туалетная бумага.

— Ничего особенного. Для нас они уж точно не опасны, — сказал Ястреб. — Летим домой. Мы еще с ужином не покончили, я умираю от голода.

Сокол неохотно отлепился от валуна и двинулся вслед за Ястребом, который уже успел уйти на несколько ярдов от места нашей засады. Я тоже пошел за ними, бросив напоследок взгляд на лагерь — нет, ничего особенного я не заметил.

Но не успел я сделать и десятка шагов, как позади вспыхнул ослепительный свет мощных прожекторов, заливая пустыню белым сиянием. Моя тень испуганной птицей затрепетала передо мной.

Люди из лагеря бросились бежать. И бежали они к нам.

Они знали, что мы здесь. Все это время. Они знали.

— Бегите! — раздался крик Ястреба.

Я припустил что было сил. Прицепленный к ногам хвост мешал бежать. Позади раздались громкие крики и послышались сухие хлопки. Маленькие металлические снаряды, похожие на шприцы, посыпались справа и слева от меня. Я прибавил ходу, стараясь двигаться зигзагами. Снаряды втыкались в сухую землю и оставались лежать, посверкивая в белом свете прожекторов.

Спасительная темнота за пределами освещенного круга была уже близко. Я услышал, как Ястреб и Сокол захлопали крыльями, пытаясь взлететь, и тоже остановился, чтобы дать себе возможность взмахнуть крыльями. Подпрыгнув как можно выше, я изо всех сил забил крыльями. И этот момент что-то ужалило меня в бедро.

Я вскрикнул и свалился на песок. Нога занемела, словно ее не было вовсе. Но я упрямо пытался подняться с земли.

Сокол метнулся ко мне из темноты.

— Бежим! — заорал он и ухватил меня за руку.

— Я стараюсь!

— Ястреб! — закричал Сокол, не переставая волочить меня по песку, — убирайся отсюда к черту! Предупреди Отряд!

— Я не оставлю вас!

Граница ослепительного белого круга была уже совсем рядом, мы почти пересекли ее. И тут что-то с силой ударило меня в спину, как раз между крыльев.

Тело мгновенно одеревенело и перестало слушаться, ноги подкосились, и я повалился навзничь, увлекая за собой Сокола. Ястреб бросился к нам, но Сокол оттолкнул его.

— Предупреди Отряд! — крикнул он.

Последнее, что я увидел, — просвистевший в воздухе маленький блестящий снаряд, который с силой воткнулся в руку Сокола. Тот взвыл от боли и разразился проклятиями. Но язык его вдруг начал заплетаться, и речь сделалась невнятной.

На этом я отключился.

* * *

Первое, что я почувствовал, придя в себя, — ужасную жажду.

Я попытался отлепить присохший к нёбу язык и разлепить губы. Сознание прояснилось чуть больше.

«Что… случилось?»

Глаза тоже никак не удавалось разлепить. Хотелось потереть их кулаками. Я шевельнулся и понял, что руки крепко связаны у меня за спиной. Мне все же удалось приподнять веки — лишь для того, чтобы убедиться, что не только руки, но и лодыжки, и крылья надежно перетянуты веревкой и что я лежу на боку в кузове небольшого фургона или грузовика.

Сознание окончательно вернулось ко мне. Вместе с ним пришла и тяжелая головная боль. Но по крайней мере, я знал, что все еще жив и что Сокол находится в фургоне рядом со мной. Я не мог повернуться, чтобы удостовериться в этом, но, поскольку мы, связанные, лежали в кузове спинами друг к другу, я чувствовал прикосновение его крыльев к моим. Судя по глубокому дыханию Сокола, он все еще не пришел в себя. Я подумал было позвать его, но пересохшее горло издавало лишь жаркий хрип.

В ногах я смутно видел два длинных узких тонированных окна, прорезанных в дверях фургона. Окна между кузовом и кабиной, насколько мне удалось разглядеть, не было.

С каждой минутой все сильнее и сильнее ныли затекшие руки и ноги. От долгого лежания в неудобной позе ломило все тело. В боку саднило — похоже, меня без особых церемоний зашвырнули в фургон.

Веревки затянули так туго, что не было ни малейшей возможности не то что освободиться от них, но даже пошевелить рукой или ногой, крылья тоже обмотали веревкой.

«Надо было изучать искусство Гудини, а не жульнические трюки карточных шулеров, — усмехнулся я. Шутка вышла немного истеричной. — Интересно, было бы большой наглостью попросить у них пару наручников вместо веревок по всему телу?»

Я безнадежно опустил голову на пол и прикрыл глаза, надеясь унять пульсирующую боль в висках. Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал прислушиваться к звукам снаружи, заодно пытаясь оценить обстановку.

Двое людей прошли мимо фургона. Я напряг слух.

— Ты хорошо их рассмотрел?

— Да. Все как мы и ожидали, они точно такие же, как и остальные.

— Ума не приложу, как Голдбергу удавалось проделывать свои фокусы под самым носом у шефа.

— Кто сказал, что это проделки Голдберга?

— А откуда еще они могли взяться?

— Знаешь, ходили всякие слухи… Я помню, как один из интернов уверял нас, что видел Голдберга в Лос-Анджелесе через неделю после похорон.

Люди удалялись от фургона. Их голоса стихли. Даже с моим острым слухом я больше ничего не мог разобрать. Мысленно чертыхнувшись, я решил оставить анализ информации на потом, а пока стал читать молитву «Отче наш» — сначала на английском, затем на испанском.

Я повторял ее снова и снова, знакомые слова и ритм действовали на меня успокаивающе.

Вскоре снаружи захлопали двери — люди рассаживались по машинам. Похоже, весь лагерь разом снимался с места. Неожиданно задние дверцы фургона распахнулись.

— Ну как вы тут, дорогие мои? — раздался немолодой женский голос.

Сокол отозвался болезненным стоном.

Чья-то твердая рука уверенным жестом приподняла мою голову:

— Вот вода, попей, птенчик.

К моим губам поднесли бутылку. Я жадно набросился на воду и пил, пока бутылку не отобрали.

Рука отпустила мою голову. Я прижался виском к полу и прикрыл глаза. Добрая женщина тем временем принялась поить Сокола.

— А теперь, дорогие, мы отправимся в небольшое путешествие, — сказала она. — Если будете паиньками и не станете дергаться, мы постараемся как можно скорее освободить вас от этих противных веревок. Мистер ван Шольц велел доставить птенчиков в целости и сохранности. Не волнуйтесь, мальчики, — добавила женщина, выбираясь из фургона.

В полумрак кузова на мгновение проник яркий солнечный свет, затем женщина захлопнула за собой дверцу, но я успел заметить темный силуэт мужчины в отдалении и другой фургон, стоящий позади нашего, со знакомым логотипом на борту.

«Итак, Корпорация эволюции. И кто, черт возьми, этот ван Шольц? И Голдберг? И кто такие „остальные“, такие же, как мы?»

— Ми-ге-ль, — тихо застонал Сокол.

— Что?

— Как Отряд?

— Не знаю.

«Боже, сделай так, чтобы они были в безопасности».

Фургон слегка просел — водитель и пассажир уселись в кабину. Хлопнули дверцы — звук болью отозвался в и без того раскалывающейся голове. Мотор ожил, фургон тронулся с места. Мерное покачивание движущейся машины было почти успокаивающим, и, если бы не мысль, что нас везут неизвестно куда, где собираются сделать с нами неизвестно что, я, пожалуй, даже позволил бы себе уснуть.

— Они придут за нами, — хриплым голосом сказал Сокол. — Туи без боя не сдастся.

Я был уверен, что Ястреб с Пустельгой — тоже, да и Филин с Рэйвен не останутся в стороне. Наш Отряд сплочен, как хорошая семья, и справиться с нами не так-то просто. Друзья без сомнений придут к нам на помощь, как и мы, случись с ними беда, бросились бы на выручку.

Фургон запрыгал по каменистой дороге. Нам с Соколом не оставалось ничего другого, как только молча выдержать и эту пытку. Затем фургон выехал на что-то гладкое и начал мягко набирать скорость.

— Шоссе, — решил я.

— Надеюсь, они больше не намерены с него съезжать, — буркнул Сокол.

Мы снова погрузились в молчание.

Через некоторое время Сокол заговорил:

— Та женщина была странной.

— Зачем она здесь? Что у нее общего с эволюционистами?

— То, что она старая и дала нам воды, еще не означает, что она не может быть злым ученым-генетиком. Как знать, возможно, именно она будет ставить на нас опыты.

Я содрогнулся.

— В любом случае, как бы ни повернулась дальше наша жизнь и жизнь Отряда, вместе мы очень неплохо провели время.

— И почему только хорошие времена всегда заканчиваются? — вздохнул Сокол. — И почему это «всегда» наступает внезапно, как гром среди ясного неба?

— Что конкретно ты имеешь в виду?

— Когда я был ребенком, жизнь была прекрасна. У родителей была хорошая работа, у меня в школе все было отлично. И вдруг — бац! — маму увольняют с работы.

Мы лежали в полумраке фургона, прижатые спиной друг к другу. Сокол говорил ровным, даже монотонным голосом, но я чувствовал, как напряжены его крылья.

— Отцу приходилось много работать сверхурочно. Он страшно уставал. Из-за этого и произошла та ужасная авария. Тяжелая травма головы. Внезапно наша жизнь превратилась в ад.

— Мне жаль, — сказал я, но Сокол, казалось, не слышал меня.

— Однако постепенно жизнь снова стала налаживаться. И тут опять. — бац! — крылья! Но я пережил и это несчастье. Более того, у меня появились все вы — Отряд. И тут снова — бац! — нас похитили. — Сокол сердито дернул связанными за спиной руками, как будто думал, что сможет освободиться от пут. — Нет, ну правда, что за чертовщина такая?

— А ты знаешь, почему уволили твою маму? — спросил я.

— Понятия не имею. Ее начальник в тот день встал не с той ноги или что-то в этом роде. Кто их разберет, этих богатых белых парней. Им вовсе не нужны причины, чтобы взять и вышвырнуть человека на улицу.

— Точно как мой отец, — пробормотал я.

— Что он сделал?

— Обманул маму. — Мой голос дрогнул. Даже теперь, пять лет спустя, я все еще не мог спокойно вспоминать то время. — Как только все выяснилось, мама гут же ушла от него. И мы переехали к бабушке в Мехико. А еще через два года мамы не стало.

— Почему, что случилось?

— Точно не знаю. Я был еще подростком, и врачи толком мне ничего не объяснили, только сказали, что мама извела себя работой до смерти. — Я попытался лечь поудобнее, чтобы хоть немного унять боль в ноющих мышцах. — Некоторые дети в округе потом дразнили меня и говорили, что моя мама была шлюхой, но я точно знаю, что это не так!

— Ох. Мне жаль. Прости.

Я вздохнул, пытаясь подавить знакомую волну застарелой боли и гнева, поднимающуюся из глубин души.

— Твоей вины тут нет, Сокол.

— Неужели люди не могут жить, не делая дерьма друг другу! Как думаешь, не могут?

Я набрал воздуху в легкие:

— Могут. И думаю, у нас появился шанс сделать, чтобы так и было.

— Ну, если для этого не надо петь «Кум ба ях» и бегать по улицам с букетом гортензий, доказывая всем и каждому «власть цветов», то я — за.

Я улыбнулся, глядя в железную стенку кузова.

— Эй, Сокол?

— Да?

— Спасибо, что не бросил меня.

Сокол хмыкнул.

— Ты на моем месте сделал бы то же самое.

Мы снова замолчали.

Фургон начал петлять, один крутой поворот следовал за другим, нас с Соколом бросало из стороны в сторону, и мы изо всех сил старались не придавить друг друга.

— Как думаешь, где мы?

— Не знаю. Возможно, все еще в пустыне.

Наконец фургон снова двинулся по прямой. Мы улеглись поудобнее, насколько, конечно, это было возможно. Сокол недовольно бурчал, жалуясь на плохой сервис и невнимание к клиенту.

И вдруг…

БАЦ!