Удивительный все-таки выдался у меня сегодня день. Начавшись подъемом на высоту пятнадцать тысяч футов, он продолжился новой вылазкой — теперь я лез на карниз здания на уровне десятого этажа в одних трусах и больничной рубашке. Но, имея в качестве альтернативы не самый привлекательный вариант — быть упакованным в смирительную рубашку и превратиться в подопытного кролика, — я все же решил попытать счастья и вырваться на свободу. Я понимал, что мне ни за что не проскользнуть мимо дежурящих у дверей моей палаты охранников. К тому же они позаботились убрать все предметы, которые даже потенциально можно было бы использовать в качестве оружия. Следовательно, у меня оставался единственный выход — окно. Призвав на помощь все свои навыки, полученные на тренировках по боевым искусствам, я совершил, наверное, самый мощный бросок в своей жизни: оконное стекло под моей босой пяткой дрогнуло и покрылось тонкой паутинкой трещин. Зашипев от боли, я стиснул зубы и снова ударил пяткой по стеклу. Стекло со звоном посыпалось на пол.

Охранники в коридоре услышали шум и ринулись в палату. Они неистово трясли и дергали ручку двери, которую я заранее надежно подпер стулом, искренне надеясь, что такой способ блокировки дверей не окажется очередной выдумкой киношников. Обернув руку полотенцем, я смахнул торчавшие из рамы остатки стекла и осторожно выбрался на карниз здания. Сражаясь со сместившимся из-за крылатости центром тяжести, я двинулся по карнизу, точно змея, которая скользит боком по песку. Ветер доносил до меня шум города и играл подолом больничной рубахи. Я думал, что если мне суждено свалиться с этого чертового карниза и расшибиться в лепешку, то меня найдут лежащим на асфальте в одних трусах и дурацкой распашонке в мелкую крапинку.

Но поскольку на сегодня падение на асфальт с десятого этажа не входило в программу моих развлечений, я решил не испытывать судьбу и усилием воли отогнал забавный образ крылатого мальчика в распашонке. Вместо этого я сосредоточился на движении по карнизу, стараясь не обращать внимания на вопящую внизу толпу. В конце концов, у меня имелся определенный план. Ну, нечто вроде плана.

Я намеревался вернуться домой, чего бы это ни стоило.

Припав вплотную к стене здания, я продолжал маленькими шажками двигаться вдоль карниза прочь от разбитого окна. Шершавая бетонная стена больно царапала мне щеку. Сердце бешено колотилось, гулкие удары отдавались у меня в ушах. В какой-то момент я оступился. Правая нога соскользнула с карниза, и лишь чудом мне удалось устоять. Я понял, что не смогу двигаться дальше, — колени предательски дрожали, ладони стали влажными. Какой-то идиот за соседним окном стал махать руками, точно на голубя, приземлившегося к нему на карниз, пытаясь загнать меня обратно в разбитое окно. Я предельно лаконично сообщил ему все, что думаю по этому поводу, продемонстрировав кулак с поднятым средним пальцем.

Одновременно я старался собрать остатки мужества, чтобы привести в исполнение вторую часть моего «как бы плана».

Очередной порыв ветра вновь лишил меня и без того шаткого равновесия, я покачнулся, мышцы у меня на спине напряглись, и крылья сами собой раскрылись во всю ширь. Я понимал, что не смогу полететь, как птица, но теперь знал, что умею отлично падать. После падения с высоты пятнадцать тысяч футов падение с десятого этажа на крышу соседнего корпуса больницы — сущий пустяк.

И все же мне потребовалось немалое мужество, чтобы отлепиться от стены здания и опрокинуться назад. Я перевернулся в воздухе и раскинул руки в стороны, крылья послушно повторили движение рук. Мышцы спины заломило. Я наполовину планировал, наполовину падал и все же успешно приземлился на соседнюю крышу — и охнул от боли, ударившись босыми пятками о бетонное покрытие. Лишь спустя несколько секунд ко мне вернулась способность двигаться. Прихрамывая, я затрусил в дальний конец крыши.

Затем был еще один прыжок на десять футов вниз на крышу хозяйственной постройки, притулившейся у подножия небольшого холма. А потом я вскарабкался по склону холма к шоссе, перебрался через дорогу и побежал полем, стараясь уйти как можно дальше от разыскивающей меня толпы. Я бежал и бежал.

В наступающих сумерках я проскользнул на какой-то захламленный задний двор и стянул с веревки сушившиеся на ней широченную гавайскую рубаху и рабочие штаны. Переодевшись, я затолкал больничную одежду в мусорный контейнер и двинулся дальше. Еще через два квартала я украл из открытой машины пляжные шлепанцы. Я шел и шел, пока не начал спотыкаться от усталости.

Я забрел в пустой парк и, свернувшись калачиком иод кустом, наконец дал волю слезам. Когда я рыдал, вздрагивая всем телом, перья на моих крыльях соприкасались с кожей на спине и слегка щекотали ее — идиотское ощущение, но оно странным образом успокаивало. Я пролежал в парке под кустом до тех пор, пока солнце не зашло за горизонт и на Лос-Анджелес не опустилась ночная тьма.

Я шагал по городу, стараясь держаться темных улочек и проулков. Обострившиеся органы чувств, особенно зрение и слух, наводняли мой мозг таким количеством информации, что я едва не рехнулся.

Наконец я добрел до своей улицы. Две полицейские машины медленно двигались вдоль тротуара. Я затаился в кустах за живой изгородью возле соседнего дома, дожидаясь, пока они скроются из вида. Затем быстро пересек газон перед своим домом, юркнул за угол и побежал к задней двери, по дороге прихватив запасной ключ в дупле старого вяза.

Прежде чем вложить ключ в замочную скважину, я прислушался: внутри было тихо. Часы на кухонной стене показывали половину первого. Я отвернул кран над раковиной и выхлебал не меньше галлона воды. Затем опустошил стоящую на столе вазу с печеньем. Утолив голод и жажду, осторожно вскарабкался по лестнице на второй этаж и двинулся по коридору к спальне родителей, откуда доносились их возбужденные голоса.

Дверь в комнату младшей сестры была приоткрыта, мягкий свет ночника падал на площадку лестницы. Я остановился на пороге комнаты Шери и заглянул внутрь.

Отсюда мне были видны лишь уголок кровати и рассыпанные по подушке темные локоны сестры. Да еще я уловил прерывистое, с легкими всхлипами дыхание Шери — вероятно, малышка горько плакала, прежде чем уснуть. Больше всего на свете мне хотелось сделать то же самое — свернуться калачиком в своей постели и провалиться в сон, чтобы, проснувшись утром, обнаружить, что все произошедшее было лишь ночным кошмаром. Но увы, мои крылья, спрятанные под украденной гавайской рубашкой, были вполне реальны.

Для того чтобы расслышать сердитый голос отца, доносившийся из-за закрытой двери спальни, даже не требовалось чудесным образом обострившегося слуха, вполне хватило обычного.

— Нет, это невозможно: сидеть здесь и ждать неизвестно чего. Я снова пойду на поиски.

— Но полицейские говорят…

— Джулия, поверь мне, они и сами толком не знают, что говорят! Он наш сын. И я все больше склоняюсь к тому, что во всем, что касается исчезновения Тейлора, мы не можем доверять никому, кроме самих себя.

Отец замолчал. Я услышал, как кубики льда звякнули о стенки стакана. Затем раздался мамин голос:

— Ну почему? Почему мы? Почему все это произошло именно с нами?

— Понятия не имею. В данный момент эти вопросы волнуют меня меньше всего. Единственное, что меня волнует, — это то, что Тейлор где-то там, на улице, он один, он напуган и, возможно, ранен. Мы должны его отыскать!

Я сделал глубокий вдох и толкнул дверь в комнату родителей.

— Я здесь.

Мама выронила стакан с виски. Мгновение спустя я оказался в объятиях родителей. На короткий миг мне показалось, что все хорошо — я снова в полной безопасности.

Вдруг мама немного отстранилась. На ее лице появилось напряженное выражение:

— Они причиняют боль? Мы можем взглянуть…

Я принялся устало расстегивать пуговицы на аляповатой гавайской рубахе и, сбросив ее на кровать, повернулся спиной к родителям. Освобожденные от стесняющей одежды крылья наполовину раскрылись.

— Боже мой! — сказал отец.

— Можно? — Мама робко протянула руку и коснулась большого синяка, который расплылся у меня на спине, в том месте, где мои новые покрытые перьями кости проросли из лопаток. Она испуганно отдернула руку, когда я невольно вздрогнул и крылья чуть шевельнулись.

Отец чертыхнулся вполголоса.

— Выглядят так, словно они всегда тут были, — добавил он. Впервые в жизни я уловил в голосе отца нотки неуверенности. — Не понимаю. Как такое вообще возможно?

Я прикусил губу.

— Тейлор! — воскликнула мама. — Когда это началось?

— Не знаю… Дней десять у меня болела спина, потом появилось нечто вроде горба и здоровенный синяк. А потом, когда я выпрыгнул из самолета, они… ну, они типа… прорезались.

— Но почему же ты ничего не сказал мне? — воскликнула мама.

— Не знаю! Я думал… ну, я надеялся, что все обойдется… как-нибудь… а еще мне хотелось сначала прыгнуть, потому что… — Я замолчал. Сейчас все мои объяснения выглядели никчемными, напыщенными и невероятно глупыми. — А теперь я все испортил и выгляжу, как последний придурок.

— Не смей так говорить! — резко оборвал меня отец. — Мы просто должны понять, что на самом деле с тобой произошло, — он сделал глубокий вдох, — и что нам делать со всем этим дальше.

— Я позвоню в полицию, скажу, что ты дома, а то они все еще ищут тебя по городу. — Мама протянула руку к телефону.

— НЕТ! — в один голос закричали мы с отцом.

Мама вздрогнула и отдернула руку.

— Ты же слышала, что они говорят! — Папа ухватил меня за плечо и подтянул поближе к себе. — Они постоянно твердят о необходимости оградить его от опасности! Пока у Тейлора за спиной растут эти крылья, они не позволят ему оставаться дома. Они даже не позволят нам видеться с ним в больнице. Они упрячут его бог знает куда. Поверь мне, Джулия, я знаю, о чем говорю.

— Да-да, конечно, ты прав. Конечно. — Мама грустно кивала головой. — Но что же нам делать?

Я плюхнулся на кровать, чувствуя огромное облегчение от того, что теперь вся эта фантасмагория с крыльями перестала быть только моей проблемой.

— Во-первых, эти клоуны, которые бесновались у ворот больницы, не оставят нас в покое, если узнают, что Тейлор вернулся домой. — Отец решительно направился к стенному шкафу и, раскрыв створки, вытащил из него два небольших чемодана и спортивную сумку. — Нам нужно уехать на несколько дней куда-нибудь, где мы сможем спокойно все обдумать и составить план действий.

— Но Шери… — начала мама.

Я сидел на кровати и смотрел на родителей. Мой взгляд перебегал от одного к другому, словно я следил за теннисным матчем. Внутри росла надежда, что они сейчас возьмут ситуацию под контроль и все уладят, как делали всегда. Мне же останется лишь выполнять их указания, и все будет о'кей.

Но как только мама упомянула имя младшей сестры, я понял, что ничего уже никогда не будет «о'кей», во всяком случае, пока я нахожусь рядом с моими родными.

Я представлял угрозу для всех, кого любил и кем дорожил. Как знать, какие еще мутации могут приключиться со мной? А что, если это окажется заразным? Я не мог подвергать Шери такой опасности. Ее жизнь только-только начинается, и у меня нет права рисковать благополучием младшей сестры.

Карьера отца в штабе ВВС. Работа мамы в университете. Дом, налаженная семейная жизнь, которую они так долго строили. Всем этим они готовы были пожертвовать ради меня.

Я не мог им этого позволить.

Мое сердце сжалось, когда я осознал, что именно мне предстоит сделать. Боль, раздиравшая мое сердце, была в миллионы раз сильнее той боли, которая разрывает тебя при рождении крыльев. Но прежде чем обрушить на них то, что собирался, я должен был выяснить еще одну вещь.

— Мам? — Мой голос дрогнул. — Пап?

Оба одновременно повернулись ко мне, в их глазах застыла тревога. Мне было горько от того, что я уже сделал с ними. И все же я должен был задать еще один вопрос:

— Скажите… я действительно ваш сын?

Повисла секундная пауза — молчание, от которого и душе происходит обвал. Затем родители разразились объяснениями. Они говорили разом, перебивая и дополняя друг друга, и постепенно из их сбивчивого рассказа начала вырисовываться правда обо мне. Я был зачат путем искусственного оплодотворения. ЭКО. Ребенок из пробирки.

По мере того как мама и папа говорили, до нас троих начинало доходить: в процессе оплодотворения произошло нечто необычное с моей ДНК. Врачи что-то сделали с эмбрионом, который им доверили родители.

Теперь до конца жизни, сколько бы мне там ее ни осталось, я никогда не смогу доверять врачам. Я сжал кулаки в бессильной злобе. Ни за что, ни одному врачу на свете!

Из меня посыпались вопросы:

— Куда вы обращались? Где? В какую клинику? Как звали врача?

Я был в бешенстве из-за того, что это случилось со мной, со всеми нами.

Мама прикрыла глаза и потерла виски пальцами:

— Я не могу… не понимаю как…

— Видишь ли, в двух словах так сразу не объяснишь, — начал отец, — мы в то время находились в Пекине, но врач был откуда-то из Европы…

— В Пекине?.. — только и мог выдохнуть я.

— Мама! — раздался голос Шери.

Мы обернулись. Стоя на пороге родительской спальни, сестра терла кулаком заспанные глаза. Любимый плюшевый медвежонок был зажат у нее под мышкой.

— Посмотри, дорогая, — ласково сказала мама, — Тейлор дома.

Шери перевела на меня взгляд и пару раз сонно моргнула.

— Там какой-то дяденька в саду. Мне кажется, он что-то потерял.

Я замер. Мама охнула. Отец резко развернулся и, нацелив на меня указательный палец, скомандовал:

— Тейлор, живо, полезай под кровать. Тебя здесь нет. Джулия, отведи Шери в ее комнату и начинай собирать вещи. А я пойду разберусь, что ему надо.

Мама сгребла Шери в охапку, собираясь унести ее назад в детскую. Я ухватил отца за рукав:

— Папа, им нужен я. Мне лучше уйти отсюда. Вас они не тронут.

— Мы все уйдем отсюда, как только я…

— Но, послушай, ты же не можешь податься в бега с шестилетним ребенком. Она ведь обычный ребенок… Или?.. — Я осекся.

У меня вдруг похолодело все внутри. Я обернулся и взглянул на маму.

— Нет-нет, она зачата естественным путем. Наше маленькое чудо! — Мама чмокнула Шери в макушку.

Трещина в моем сердце сделалась чуть глубже. Итак, последние сомнения исчезли — у меня оставался единственный способ оградить семью от неприятностей.

Родители были твердо убеждены, что нам следует держаться вместе и как можно скорее уехать из города, но я-то точно знал, что без меня они будут в большей безопасности. Поэтому, дождавшись, пока отец избавится от забредшего в наш сад незнакомца, кем бы он там ни был, а мама наконец решит, что я больше не голоден, и позволит мне выйти из-за стола, я потихоньку пробрался на кухню и выскользнул через заднюю дверь, пока они наверху собирали чемоданы.

Мне пришлось оставить дома массу любимых вещей, и обиднее всего было расстаться с мобильником. Количество эсэмэсок в папке «Сообщения» давным-давно превысило допустимый объем, однако куча истеричных посланий от моих друзей (и десятки запросов на интервью от разного рода бульварных газетенок) так и остались непрочитанными. Как ни хотелось мне связаться с друзьями — прежде всего с Хейли и Нико, чтобы успокоить их и сказать, что, несмотря на все случившееся, я остался прежним Тейлором, — я понимал, что должен полностью оборвать все контакты. Полиции не составит труда установить мое местонахождение по GРS.

Поначалу ночной побег из дома даже казался чем-то вроде захватывающего приключения. Я представлял себя этаким героем триллера, который удирает от плохих парней и благодаря невероятной находчивости постоянно оказывается на шаг впереди преследователей. Эта игра воображения длилась несколько часов, до тех пор пока последний приготовленный мамой ужин не был переварен и усталость не взяла верх над возбуждением. Все мои фантазии о киношных героях и подвигах показались мне глупым ребячеством. Дни шли за днями, я вел какую-то странную жизнь, точнее — существование. Мне не удавалось толком выспаться — тревожный сон, которым я забывался на несколько часов, не восстанавливал силы. Воруя еду везде, где только удавалось ее украсть, сосредоточившись на том, чтобы просто выжить, я порой ловил себя на том, что уже начинаю забывать, что когда-то был нормальным подростком, ходил в школу, жил в нормальной в семье, общался с друзьями.

Страх и усталость обернулись гневом. Я готов был убить того врача, который сотворил со мной такое. И главное, ради чего он все это затеял?

Меж тем крылья у меня за спиной продолжали расти. И очень быстро. Когда мне впервые удалось хорошенько рассмотреть их — перед зеркалом в больничной палате, — длина раскрытых крыльев примерно соответствовала длине раскинутых в стороны рук. Несколько дней спустя размах крыльев увеличился настолько, что с каждой стороны они чуть ли не на фут выступали за кончики пальцев. Я уже почти неделю не снимал футболку, в которой ушел из дома: отчасти потому, что боялся не суметь снова затолкать крылья в сделанные на спине прорези, не порвав футболку, отчасти потому, что не видел в этом смысла. При этом я понимал, что настанет день, когда мне придется всерьез задуматься над вопросом, что в текущем сезоне модельеры предлагают юным мутантам с крыльями за спиной. Пока же мне удавалось прятать крылья, держа их плотно сложенными под длинным мешковатым свитером, который по мере роста крыльев день ото дня словно уменьшался в размерах.

Однажды, когда я рассматривал при тусклом свете уличного фонаря выпавшее из крыла перо, мне пришло в голову, что если не считать светлых вкраплений по краям пера, то, в общем, оно в точности соответствует цвету моих волос. Я вспомнил из уроков биологии, что в состав волос, ногтей, перьев и рогов входят одни и те же виды кератина и протеина. Почему-то эта мысль показалась мне неприятной, и я поспешил отогнать ее.

Я попытался вспомнить все, что когда-либо читал или слышал о птицах. Пульс у пернатых выше, чем у человека, — вероятно, поэтому мой собственный пульс теперь постоянно держался в районе ста ударов в минуту. Кроме того, я решил, что невероятно обострившиеся зрение и слух тоже связаны с моей крылатостью, как и повышенная температура тела — факт, вызвавший недоумение у врачей, которые обследовали меня, пока я находился под больничным арестом.

Но что было толку в этих открытиях? Они никак не могли помочь мне понять, в кого я превратился и что делать со всем этим дальше. И уж конечно, знания по биологии птиц никак не могли утолить голод, который теперь преследовал меня постоянно. И ничто не могло уменьшить горечь от осознания того, что моя учеба в школе, и усилия, приложенные, чтобы получить аттестат, и тяжелая работа, которую я проделал за последний год, готовясь поступить в училище ВВС, бесконечные тренировки в аэроклубе — все это оказалось напрасно. Будущее, о котором я так долго мечтал, рухнуло в один день.

Теперь вместо этого я жил в постоянном страхе, что меня вот-вот обнаружат, да еще в мире, где человек буквально на каждом шагу натыкается на видеокамеру. Любой бездельник моложе двадцати пяти, которому я попадался на глаза и который узнавал во мне того самого «парашютиста с крыльями», тут же выхватывал телефон и нацеливал на меня камеру. Я пускался наутек. Еще никогда в жизни мне не доводилось так часто бегать. У меня была одна цель — как можно дальше убраться от дома, но я понятия не имел, куда именно. Я просто шел, без какого-либо определенного плана. В какой-то момент обнаружил, что все время двигаюсь на северо-восток, и продолжил идти в этом направлении. Мне было все равно.

Оказавшись в небольшом городке на границе штатов Калифорния и Орегон, я подумал, что удача наконец-то повернулась ко мне лицом. Я забрел в придорожное кафе, где официантка показалась мне достаточно старой, чтобы ничего не знать ни о социальных сетях, ни о камерах в смартфонах. Она даже толком не взглянула на меня и принесла заказ — две порции вафлей с шоколадом. Когда же я, проглотив завтрак, выскользнул на расположенную перед кафе парковку, девчонка примерно моего возраста заметила меня и, разразившись визгом восторга, до боли знакомым жестом выдернула из заднего кармана джинсов телефон и направила на меня камеру.

Я, как обычно, пустился наутек. Бежать было не очень-то приятно, учитывая, какой здоровенный завтрак я только что проглотил.

Так я оказался на туристической тропе, уходящей вглубь заповедника. Я брел по тропе, все дальше и дальше в лес, не зная, куда и зачем иду. Очнувшись часа через два, я наконец сообразил, что надо поискать место для ночлега, и решил сойти с тропы. Чем глубже я уходил в лес, тем все более диким и пугающим он становился, хотя мои глаза быстро приспособились к полумраку лесной чащи, да к тому же луна и звезды, мерцавшие сквозь спутанные ветви деревьев, неплохо освещали лес. Я настороженно прислушивался к звукам ночного леса, пока не убедился, что поблизости никого нет. И все же мне хотелось подыскать укромный уголок, где я мог бы почувствовать себя более или менее в безопасности. Я устроился в небольшой земляной нише на склоне холма, под стволом поваленного дерева. Зарывшись в кучу опавшей листвы, я накрылся собственными крыльями, как одеялом. Уже засыпая, я подумал, что отец гордился бы мной. Ведь у меня так хорошо получалось применять на практике навыки, приобретенные на занятиях в аэроклубе, и разные хитрости, помогающие выжить под открытым небом, которым обучил меня отец, когда в старые добрые времена мы ходили вместе с ним на охоту и по нескольку дней жили в лесу.

Несмотря на накопившуюся усталость, мне не удавалось крепко уснуть. Я соскальзывал в короткое тревожное забытье, полное обрывочных и пустых сновидений. Поэтому мгновенно очнулся от зыбкой полудремы, как только в однообразный шум ночного леса вторгся посторонний звук — негромкое похрустывание веток и сухих листьев. Кто-то шагал по лесу, ритмично шурша опавшей листвой. Я замер, перья на крыльях встали дыбом. Внимательно прислушавшись, я решил, что шаги звучат довольно далеко от меня. Однако человек двигался в сторону моего убежища, звук шагов становился все громче и громче. Я бросил взгляд на часы — три тридцать утра. Вряд ли служитель заповедника станет совершать обход территории в такое время. Человек шагал спокойно и размеренно, не пытаясь скрыть свое присутствие, так что на охотника он тоже не походил. Да и кто станет охотиться в заповеднике?

Я выбрался из своей берлоги и стал осторожно пробираться вдоль склона холма, двигаясь на звук шагов. Я пытался контролировать дыхание и унять сердцебиение, однако полураскрытые крылья трепетали у меня за спиной.

«Идти навстречу или смыться?» — раздумывал я.

Если бы только вариант «смыться», упорхнув, как птица, действительно был мне доступен.

Я вновь оказался вблизи туристической тропы, лежавшей у подножия холма, на который я поднялся. Меж стволов деревьев у края тропы промелькнул силуэт человека. Я припал к земле. Человек приближался к тому месту, где я притаился. Теперь за звуком шагов я уловил также и его голос — любитель ночных прогулок что-то напевал себе под нос. Я нахмурился, смутно угадывая мелодию. Человек подошел еще ближе, теперь его песня звучала отчетливее.

Интересно, что за чудак шатается ночью по лесу, распевая гимн «Изумительная благодать»?

Нет, теперь я просто обязан взглянуть на него.

Стараясь шагать в такт с шагами незнакомца, я стал спускаться по склону холма. Выбрав дерево покрепче, я вскарабкался на него. Шершавая кора больно царапала ладони. Я забрался на длинную толстую ветвь. Она нависала над тропой, которую теперь, полулежа на ветке, я видел примерно в десяти футах под собой. Крылья у меня за спиной подрагивали от напряжения, и дышал я, как паровоз. Я даже испугался, не услышит ли незнакомец, как грохочет сердце у меня в груди. Но отступать было уже поздно.

Ночной путник наконец появился из-за поворота. Он был примерно в пятнадцати футах от дерева, на котором я притаился. Когда я увидел его, у меня перехватило дыхание. Я не поверил собственным глазам.

За спиной у незнакомца были крылья — черные блестящие крылья, примерно таких же размеров и формы, как мои собственные. Он держал их раскрытыми во всю ширь, рюкзак болтался у него на плече. Парень шагал размашисто, шаркая, будто нарочно, ногами и громко шелестя сухой листвой. Луна хорошо освещала его лицо, и я видел, что парень примерно мой ровесник. Бедняга выглядел усталым — я отлично представлял, как нелегко ему приходится. Даже если просто раскинуть в cтороны руки и долго держать их на весу, быстро начинает ломить плечи, и это при том, что в плечах нет новеньких, еще не обретших силу суставов и мышц. Интересно, как долго он так шагает, держа крылья развернутыми? И зачем?

Все эти соображения мгновенно пронеслись у меня в голове. Чувство опасности улетучилось. Я мысленно перевел дух. Парень выглядел безумно усталым, но невероятно решительным. Казалось, он намерен шагать так всю ночь напролет. Он прошелестел листвой под моей веткой, и теперь, видя его спину, я внимательно рассмотрел его крылья. Сомнений не было — они настоящие!

Итак, в этом мире нас уже двое!

Я уцепился руками за ветку, перекатился вниз и, на мгновение повиснув над дорогой, мягко спрыгнул на подстилку из хвои и мха.

Парень замер как вкопанный. Я стоял, с трепетом ожидая, когда он обернется.

Ему потребовалось несколько секунд. Наконец он обернулся. Рюкзак плюхнулся на землю. Он пристально смотрел мне прямо в глаза. Я медленно раскрыл крылья.

— Привет, меня зовут Тейлор.

Улыбка расплылась по лицу парня.

— Слава богу, — едва слышно выдохнул он. — Привет, Тейлор. Я — Мигель.