Ворон с Доном Вито заканчивали ужин, когда на кухню вернулся Феликс. Он был босиком, с мокрыми волосами, в любимом черном шелковом халате с небрежно завязанным поясом. Мужчина достал из холодильника вино, орехи, а из буфета бокал тонкого хрусталя. Одним движением «раскрутив» поочередно пару орехов, мужчина вылил молоко в бокал и долил до половины вина. Затем подумал немного и добавил до краев. Взяв бокал, Феликс ушел, даже не глянув в сторону тарелок на полу. Наевшиеся до отвала Паблито с крысом потянулись за ним.

– И что хорошего в твоей пармской ветчине? – лениво каркнул ворон. Переваливаясь с лапы на лапу, он свернул в коридорчик, ведущий в гостиную. – Копченая колбаса гораздо вкуснее!

Дон Вито не стал спорить. Вкуснее так вкуснее.

В гостиной горел напольный светильник, в кресле у круглого, накрытого старинной, искусно вышитой скатертью стола сидел Феликс с бокалом вина в руке и смотрел на картину, висящую в простенке напротив. Захлопав крыльями, Паблито тяжело взлетел и уселся на стол, а крыс забрался на подлокотник кресла. Склонив голову набок, ворон поглядел на расслабленно сидящего мужчину и поинтересовался, как прошел день.

Феликс закатил глаза и покачал головой, мол, не спрашивай. Дон Вито коснулся лежащей на подлокотнике руки, погладил беломраморную кожу маленькими ладошками и сказал:

– Тебе не помешает отдохнуть. Может, приляжешь?

– Я отдыхаю, – ответил мужчина и поднес бокал к губам. – Надо же, как вино изменилось. Скучное какое-то, будто из него весь кураж ушел и праздника не стало.

– Возможно, просто неудачное вино, найдется и повеселее. – Крыс заглядывал ему в лицо, норовя поймать взгляд, но Феликс упорно смотрел на картину. – Что-то прояснилось с той загадочной рыбой?

– Да. Все дело в рыбьем пузыре. В него налили яд, а потом уложили в кольцо. Понять бы еще – зачем.

Феликс потягивал вино, и ему начинало казаться, что тело ощущает расслабляющее тепло, но это было лишь иллюзией. Кроме вкуса и запаха, он больше ничего не чувствовал.

Дон Вито посидел, подумал, пригладил усы и сказал:

– Когда я жил при библиотеке, попадалась мне одна книга, где были собраны интересные преступления разных времен. Так вот, в двадцатых годах прошлого века было совершено убийство при помощи шкатулки, иглы и маленького резинового шарика, наполненного ядом. Шарик с иглой помещались с внутренней стороны шкатулки. Когда человек, кому предназначался смертельный подарок, открывал крышку, игла протыкала шарик, и яд брызгал ему в лицо и на руки. Смерть наступала мгновенно.

Выслушав это, Феликс страдальчески поморщился, словно прожевал нечто очень горькое.

– И почему я сразу об этом не подумал, а? Такие шкатулки со смертельными секретами со времен Древнего Вавилона в ходу, только там в основном с отравленных иголок начинали, позднее уже ширилась фантазия, развивались технологии. Еще немного, и мне станет за себя стыдно.

– Брось, – крыс снова погладил его по руке, – просто слишком много событий в непривычной для тебя обстановке и атмосфере. Да и не приспособился ты еще толком к новой жизни. Дай себе немного времени, и все само собой войдет в нужную колею.

Феликс глянул в сторону сидящего на столе Паблито. Повесив клюв, тот дремал, разморенный непосильной сытостью.

– Создавая агентство, – медленно проговорил Феликс, – я сомневался во всех, кроме себя, полагая, что четыреста восемьдесят лет жизненного опыта и неплохого разностороннего образования вполне достаточно. И вот буквально с ходу какая-то несчастная рыба заставляет меня дважды в этом усомниться.

Дон Вито тихонько рассмеялся и покачал головой.

– Феликс, дорогой, четыреста восемьдесят лет – недостаточный срок для того, чтобы знать абсолютно все. Ты познавал то, что тебе было интересно, то, что тебя увлекало. Если бы тебя занимали рыбы, ты бы все о них знал, но они вряд ли входили в круг твоих интересов. И я уверен, впереди тебя ожидает еще масса вещей, с которыми ты столкнешься впервые. Но стоит ли из-за этого переживать? Представь, если бы тебя ожидали исключительно знакомые, понятные и привычные сюжеты, какая вышла бы скука! А так получится интересное, увлекательное путешествие.

– Да уж… путешествие… – Феликс допил вино и поставил бокал на стол, отчего встрепенулся, просыпаясь, ворон. – Ладно, ты прав, надо отдохнуть, пойду, лягу. Ступайте по норам, по гнездам.

– Можно мы у тебя заночуем? – Ворон зевнул, широко раскрывая клюв. – Мы так тихо заночуем, что ты нас и не заметишь!

– Ночуйте, – махнув рукой, мужчина встал с кресла и ушел в спальню, оставив бокал на столе.

Паблито проводил взглядом черную шелковую спину и развернулся к Дону Вито:

– Надо же, как легко согласился и даже не сказал «только ничего не трогайте». Ты уверен, что с ним все в порядке?

– Да, – крыс проворно спустился с кресла. – Говорю же, он просто устал. Нам тоже надо поспать. Ты где расположишься?

– Прямо тут, – ворон потоптался по скатерти и снова широко раскрыл клюв, зевая.

– А я вот здесь, пожалуй, лягу, – крыс забрался на небольшой диван-банкетку, стоящий у стены напротив.

– А в кресле чего не остался?

– Это кресло Феликса.

Крыс свернулся комочком в уголке дивана, и вскоре они оба уже крепко спали.

Лежа на кровати в спальне, среди черных стен, Феликс смотрел на коллекцию холодного оружия, неразличимую в полной темноте. И теперь, когда пропала способность видеть в ночи так же хорошо, как на свету, он не желал расставаться с привычкой рассматривать перед сном кинжалы, мечи, шпагу из толедской стали. Каждый клинок он знал так хорошо, до каждой мелочи, до всякого изъяна, что освещения и не требовалось.

Каменная усталость, казалось, вдавливала в постель, но сон не приходил. Перед глазами чередой проплывали яркие, пересыщенные солнцем картины минувшего дня. И Феликс не понимал, от чего он устал больше за эти сутки: от людей, от событий или от этой красочной яркости, которая оказалась способна выматывать, вытягивать силы похуже жажды крови. Хотелось получить долгожданное успокоение, расслабление в привычной тьме, но солнце словно и не собиралось отпускать. Устав еще больше от бесплодных попыток заснуть, Феликс встал с кровати, накинул на плечи халат и вышел в коридор. Со стороны гостиной лился мягкий свет невыключенного напольного светильника, но даже он показался Феликсу чересчур ярким. Отвернувшись, он шагнул в противоположную сторону и остановился у двери соседней со спальней комнаты. Нащупав крошечный тайник над дверным косяком, мужчина достал ключ и открыл замок. Войдя в комнату, Феликс включил свет. Потолочного освещения в помещении не имелось, зато каждый предмет мебели и картины на стенах имели свою подсветку.

Просторная комната с белым потолком, темно-синими крашеными стенами и бледно-розовым мраморным полом походила на маленький музей. По левую сторону всю стену от пола до потолка занимала стеклянная витрина, являвшаяся также и холодильником. Под постоянной температурой за стеклом хранились бутылки вина и различного спиртного, собранного за четыре сотни лет в разных странах мира. Рассматривая их, Феликс будил воспоминания о событиях, людях, местах, порою даже о самых незначительных моментах, связанных с ними.

На противоположной стене, также под стеклом с термостатами, висели картины – четыре больших портрета в потускневших золоченых рамах. Остальное пространство занимали многочисленные столики-подставки разного размера и высоты, каждая из которых сама по себе являлась произведением искусства разных стран и эпох. На подставках находились стеклянные ящики, защищающие от разрушения временем и пылью древние книги, ларцы, усыпанные сверкающими камнями, предметы посуды, фигурки и статуэтки – некоторые из них казались совсем неказистыми, даже неприглядными на вид. Единственное окно в комнате было наглухо задрапировано тяжелыми синими шторами в цвет стен. Стоя посреди комнаты, Феликс смотрел пустыми глазами прямо перед собой до тех пор, пока не почувствовал, что в помещении он не один. Обернувшись, он увидал заглядывающие в дверную щель клюв и усатый нос.

– Не спится вам?

– Услышали, что ты ходишь-бродишь, – в щели показалась целиком птичья голова. – Можно войти?

Мужчина кивнул.

Бочком, бочком парочка продвинулась внутрь.

– Комната воспоминаний? – поинтересовался Паблито, озираясь. Феликс не ответил.

Крыс пробежался между подставками, уселся напротив стены с картинами и поднял мордочку. На первом портрете на фоне роскошного интерьера были изображены в полный рост мужчина и женщина среднего возраста. Высокий, статный, чуть полноватый господин, одетый в черный камзол с белоснежным воротником жабо, одной рукой придерживал висящую на бедре шпагу, другой касался золоченой спинки кресла, в котором сидела дама в пышном платье персикового цвета. У мужчины были темные волосы, открывающие высокий лоб, бородка клинышком, острые скулы, ястребиный нос и строгие темно-синие глаза. У дамы была белоснежная кожа, изящная шея, легкий овал лица с тонкими чертами, высокая прическа из черных кудрей, увенчанная драгоценной диадемой, и бархатные оленьи глаза.

– Это дон Аласар Хуан де Ларио и донна Леонор Мария де ля Росса? – произнес крыс, зачарованно рассматривая превосходную работу испанского художника семнадцатого века.

– Не думал, что у тебя такая хорошая память на имена, – ответил Феликс. Он так и стоял посреди комнаты, безучастно глядя куда-то в пол.

– Не очень, но как звали твоих родителей, я запомнил. Они прекрасны. Наверняка были замечательными людьми.

– Они были благородными господами, – сухо ответил Феликс. И Дон Вито понял, что лучше поговорить о других портретах.

На второй картине были изображены две девушки лет семнадцати-девятнадцати, обе похожие на мать: такие же изящные шеи, тонкие лица, атласные черные волосы и оленьи глаза. В почти одинаковых белых платьях, они держали друг друга за руки, стоя у раскрытого окна, за которым открывался вид на каменный мост, реку и холмистый берег.

На полотне рядом были изображены трое: две девочки лет десяти и серьезный мальчик лет пяти-шести. Одетый в синюю рубашку и черные штаны, он сидел в центре, в кресле с бархатной красной спинкой. Непослушные черные кудри, прямой взгляд отцовских строгих глаз, – в его детском лице уже виднелся взрослый мужчина. Девочки в кружевных бледно-желтых платьях стояли по обе стороны кресла: одна с легкой улыбкой смотрела на художника, вторая ласково улыбалась мальчику.

На четвертом, последнем портрете был нарисован синеглазый юноша в военном мундире. Он держал в руках шпагу, стоя у каких-то темных каменных колонн. Во всей его статной фигуре, в позе читалось звенящее напряжение, но ангелоподобное светлое лицо в обрамлении черных кудрей было спокойным, даже холодным.

Дон Вито так залюбовался этими портретами, что обо всем забыл и вздрогнул, когда Феликс сошел, наконец, с места, направляясь к витрине с вином.

– Ракель и Леокадия обворожительны, – крыс сложил лапки на груди, словно собирался воздать молитву, – обворожительны!

Глядя на бутылки, мужчина произнес, не оборачиваясь:

– Думаю иногда, представляю, как бы им понравился мир спустя почти пятьсот лет? Какие бы вещи их веселили, пугали, вызывали недоумение? Что было бы, оставайся мы до сих пор вместе, как бы мы жили?

Паблито, сидящий на чеканной ножке одной из подставок, молча слушал разговор, поглядывая то на портреты, то на спину Феликса.

– А сам ты прекрасен небесно! – продолжал восхищаться Дон Вито, словно и не услышал сказанного. – Ах, какой красавец! Скажи, дорогой, а ты влюблялся? Трогали твое сердце пылающие юным румянцем девы?

– До того, как я стал вампиром, или после? – с холодком в голосе уточнил Феликс.

– И до, и после!

– Конечно, все было, – Феликс запустил пятерню в шевелюру. Высохшие без тщательного разглаживания волосы свились кудрями, обрамляя лицо, и падали черными волнами на плечи.

– И юношеская страсть, и зрелые романы, но до женитьбы дело не дошло – я был уверен, что не готов. И после обращения случалось. Встречались женщины блестящего ума и красоты. Но я никого не мог повести за собой, разрушить чужой мир, погубить души. Я устраивал жизнь этих женщин и оставлял их. Бывало, наблюдал, оберегал их тайно до старости, до смерти.

– Ах, дорогой… – крыс всплеснул лапками. – Как же тебя одиночество не раздавило?

– Оно и раздавило, – усмехнулся мужчина. – Но это только первые двести лет тяжело, потом внутри все словно замерзает, покрывается невидимым, но очень ощутимым ледяным панцирем, и можно жить почти без боли. Ладно, утро уже скоро наступит, надо все-таки поспать.

Феликс направился к двери, на ходу выключая свет. Зайдя в спальню, он лег на кровать, не снимая халата. Вскоре в тишине раздались цоканье птичьих когтей и неслышные простому человеческому уху шаги крысиных лапок. Дон Вито забрался по простыне на постель и свернулся калачиком у его бедра. Ворон хлопнул крыльями и устроился в ногах.

Мужчина закрыл глаза и провалился в сон.