Под стук колес. Дорожные истории

Полищук Виталий

«Не отрекаются, любя…»

Повесть

 

 

«Начинать придется издалека, иначе не все будет понятно, – рассказывал Игорь Сергеевич. – Особенно в наше время, когда такие страны, как Азербайджан, стали независимыми государствами, причем, если вам доведется попасть в тот же Азербайджан, вы обнаружите, что теперь дети и молодежь совершенно не знают русского языка. Вот так-то…»

Далее по просьбе Игоря Сергеевича рассказ будет вестись от первого лица, а самого его мы будем называть просто – Игорь.

 

1

Я родился в Азербайджане, жил с родителями в Баку до десятилетнего возраста, а после этого мой отец закончил университет и получил распределение на Алтай. Так семья попала в Барнаул, здесь до сих пор и проживают мои родители. Да и я – тоже.

Но до семилетнего возраста я жил у дедушки с бабушкой в городке Ялама, который находится почти на границе с Россией. Сейчас Ялама захирел, а в то время это был развивающийся городок, с несколькими фабриками пищевой отрасли, крупным железнодорожным депо.

У дедов я жил по следующей причине.

Родители мои, проживающие в Баку, работали и учились. На вечернем, в университете АзГУ. Ну, а я категорически не принимал детского сада – меня пробовали в трехлетнем возрасте забрать в Баку и там отдать в садик, а я на третий день сбежал, и что характерно – будучи таким вот малышом – пришел к отцу на работу!

Вот меня и отвезли на постоянное место жительства в Яламу. Нет, ну а что – это же влажные субтропики! В саду у дедов – абрикосы, персики, да самые различные фрукты! Как начнет поспевать в первых числах июня черешня, и пошло одно за другим: яблоки, сливы, вишня, абрикосы, потом персики, алыча…

А ягоды: тутовник, клубника, кизил?

А орехи – фундук, грецкие?

И так до глубокой осени, когда вызревали мушмула, поздние персики…

А виноград – с середины лета – и чуть ли не до зимы, в зависимости от сорта? Инжир, гранаты – да всего теперь и не упомню…

Нет, в Яламе цитрусовые не растут. Это южнее – в Ленкорани.

А какие цветы там, ребята! У моих весь двор был в розах разных сортов, не таких – на кустах, как научились выращивать у нас на Алтае, а кустарниковых, вьющихся по стенам.

Знаете, это ведь уникальный район и уникальный климат – я помню, как несколько лет утром в конце ноября встаем, выходим во двор и видим: ночью выпал снег, а сквозь снежный покров стоят зеленые густолистые цветущие белые хризантемы. И снег обычно стаивал через день-два, а хризантемы так и стояли – с плотными зелеными листьями и яркими цветами…

Вот в таких условиях я и рос. Добавьте к этому речку Яламинку, в которой, не смотря на мутную воду, мы купались…

Нет, вода прекрасная, мутная она не из-за заражения человеческими отходами и микроводорослями – река стекала с гор, течение всегда было настолько сильным, что вода в речке несла с собой песок и донную взвесь. И была, естественно, ледяной буквально, мы в нее входили, быстро окунались раза два-три и выскакивали из нее, как пробка из бутылки с шампанским…

Плавать? Да что вы, такие речки ведь неглубокие, нам, пацанам, было по пояс, кое-где – по грудь… Да и ширина ее не превышала пяти – семи метров.

Ну, и конечно – друзья. По соседству жили несколько мальчишек – азербайджанцев, лезгинов. Алик, Руслан, Курбан, Махмуд…

Знаете, что интересно? Постоянно общаясь со мной с раннего детства, они, хотя и жили в семьях, где в основном говорили на азербайджанском языке, от меня научились русскому, причем так, что впоследствии закончили русскоязычные школы и ВУЗы.

Сам же я, кроме нескольких слов, так и не выучил местного языка… Нет, я понимал их, но сам говорить не мог.

Так я и рос. С 1958 года – до 1968-го, когда мы переехали на Алтай.

Здесь, в Сибири, я закончил политехнический институт – экономический факультет, и работал до последнего времени в Барнауле на одном из заводов. Да, по специальности.

Впрочем, это к моей истории совершенно не относится. А вот упомянуть, что с 1969 по 1975 год я уезжал с Алтая на родину, в Азербайджан, постоянно на все лето – нужно. К дедам, которые как раз перед окончанием мною школы состарились, ухаживать за огромным садом уже не могли, и продав все, переехали осенью 1975-го года к нам в Барнаул.

А до 75-го года мы жили в Сибири, а они – в Азербайджане.

Чтобы закончить эту тему, только упомяну, что после переезда к нам, в Барнаул, дедушка умер лет через десять, а бабушка – через пять лет после него.

Ну, а тогда, в семидесятых годах, я весь учебный год ждал начала лета. Меня сажали на поезд (да-да, с двенадцати лет я ездил самостоятельно!), я ехал до Москвы, где меня встречал брат отца. На следующий день он сажал меня на поезд Москва-Баку, и я ехал, причем в Яламе сам сходил с поезда и шел к моим любимым бабуле и дедуле – любил приезжать сюрпризом!

Моего приезда, конечно, поджидали, и деды, и друзья! Иногда друзья меня встречали – один бакинский поезд приходил утром, второй – ночью. И если я приезжал утром – на перроне по выходе из вагона я видел лица друзей.

Нет-нет, не было никакой опасности в дороге – в Барнауле родители, провожая меня, просили проводников вагона присмотреть за мной до Москвы, в Москве то же делал мой дядя. И, кстати, бакинский поезд шел тогда по северному Кавказу – в частности через Гудермес, Грозный, Махачкалу. И если вы думаете, что в Барнауле и в Москве проводникам платили хотя бы рубль за присмотр за мной, то вы ошибаетесь. Время было не нынешнее, люди были в подавляющем большинстве и добрыми, и бескорыстными.

А я в поезде ездить любил, продуктами запасался на весь путь, на остановках из вагона не выходил – не нравилось мне!

Кстати, и до сих пор могу ехать в поезда двое-трое суток – и никогда не выхожу из вагона.

Вот так вот!

Ну, что еще нужно предварительно рассказать, прежде, чем я перейду к самой истории? В результате которой я – такой вот, какой есть?

Как мы проводили летнее время в Яламе? Купались, рыбачили, начиная года с 72-го частенько ездили купаться и загорать на море.

И вот тут нужно опять отвлечься. Иначе станет непонятно многое из дальнейшего.

На любой карте того времени вы увидите, что Ялама вроде как рядом с берегом Каспия, но на самом деле – железная дорога Баку-Ростов проходит по берегу моря, но на расстоянии собственно от воды километров семи, десяти, местами – пятнадцати.

Так вот. Ялама – крупная железнодорожная станция, от моря до города километров десять. А на берегу моря, как раз в месте впадения речки Яламинки находится поселок под названием «Рыбсовхоз».

Здесь были пруды, где разводили малька осетра, было, кажется, отделение Академии Наук Азербайджана, они там и занимались размножением рыб. Да-да, в Каспийском море ведь водились тогда осетр, севрюга и залом. Вы не представляете, что это такое – залом! Это особый вид очень крупных сельдевых, я с детства помню, что мой дед солил и вялил их летом на солнце – представьте себе рыбин размером с крупного леща, разрезанные по линии брюшины и расправленные… Они были такими жирными, что просвечивали на солнце, когда висели на проволоке и вялились. А жир при этом стекал каплями вниз, на землю.

Да, я не оговорился – именно в о д и л и с ь в Каспии. Залом давно в Красной книге, его просто нет! А отлов осетровых запрещен – тоже исчезающие виды рыб!

Но я опять отвлекся.

Рыбсовхоз – это большой поселок на берегу моря, там занимались в те времена отловом рыбы, ну и был тут же совхоз животноводческий. В общем-то это был крупный поселок – я думаю, население больше тысячи человек – это точно. Средняя школа у них была большая. Да, в основном в Рыбсовхозе жили русские – азербайджанцев здесь было немного.

Почему? Не знаю! Не интересовался я…

Яламу и Рыбсовхоз соединяли кроме автотрассы еще и узкоколейка – такая, знаете, как в советское время, обычно, соединяла у нас в Сибири в тайге лесхозы с местами лесозаготовок: узкая железнодорожная колея, по которой ходили рабочие поезда. Вот такая узкоколейка соединяла Яламу и Рыбсовхоз – летом мотовозы ходили весь день каждый час – возили в основном отдыхающих на море, и обратно. А зимой ходили только рабочие поезда – утром и вечером.

Так вот, лет с четырнадцати мы все лето ездили на море – каждую неделю один-два раза. Почему так редко? Так все мы помогали ухаживать за садом. А это – еженедельные поливы, причем вода подавалась из арыков (в Азербайджане они назывались канавами). Вода от буровой шла нам по-очереди, и ее нельзя было пропускать – там же жара, поливаются и грядки, и деревья… Да и виноградник раз в десять дней нужно было и полить, и опрыскивать жидкими химикалиями, а сразу после этого – посыпать сухими, причем использовалась для этого молотая сера и ДДТ. Мы называли ДДТ – дустом.

Нет, тогда никто не знал, какой это страшный препарат – разлагается то ли сто, то ли двести лет – не помню! И кажется – вызывает рак. А мы регулярно, потряхивая марлевыми мешочками со смесью серы и ДДТ, посыпали каждый лист виноградных кустов…

И себя одновременно – так же.

Так что времени на поездки к морю было не так уж много. Старались, конечно, ездить к морю почаще. Но вот получалось лишь так – не чаще пары раз в неделю.

Но знаете, как я всегда рвался с началом лета туда, в Яламу, к друзьям! Я готовил им подарки – обычно, покупал что-нибудь в Москве, во время пересадки я как минимум один день гостил у дяди, так что мог пробежаться по магазинам. Ведь тогда игральные карты, например, можно было купить лишь в Москве! Нет, хорошие книги в те годы я покупал в книжных магазинах в Барнауле, это позднее, с конца семидесятых их вообще не стало. Конечно, тоже были дефицитом, но если вы каждый день по дороге на работу, скажем, заходите в книжный магазин – нет-нет, да и попадется что-то!

Ну, и перед отъездом обычно друзья тоже дарили мне что-нибудь – скажем, электрокомплект на велосипед – помните, «динамка», крепящаяся на колесо – и фара.

Те же книги, изданные в Баку…

Вот так я и жил, как бы на два дома – три времени года – в Сибири, а один, летний – на Кавказе.

Ну, а история это началась в мой последний приезд, в 1975 году. Когда нам исполнилось по семнадцать лет, но мои друзья были чуть старше и как раз закончили школу и собирались учиться дальше – в ВУЗах. А я пошел в школу с восьми лет почти, и поэтому закончил лишь девять классов.

Так что то лето получилось несколько скомканным. Но на море мы ездили по-прежнему и этим летом, и вот именно в Рыбсовхозе и произошла тогда моя встреча с Милой-японкой.

Почему японкой по имени Мила и откуда вообще в Азербайджане японцы? Честно говоря, я этим не интересовался.

Давайте не будем торопиться, и я расскажу все по-порядку.

Встреча эта случилась во второй половине июля. Наверное, числа 25—27-го. Помню, что это был воскресный день, потому что мотовозы ходили переполненными.

Мы подошли на остановку мотовоза поздним утром, примерно в 10 часов. Мотовоз ходил от железнодорожного вокзала – не собственно от него, ведь узкоколейка не могла быть соединена с обычной, ширококолейной железной дорогой. Нет, конечная мотовоза была чуть в стороне от вокзала, в парке. В общем, подошли и увидели, что народу много, поэтому решили ехать следующим мотовозом, часов в 11-ть. Ну, всегда в воскресный день мотовозы ходили переполненными, а мы об этом в тот день забыли.

Но – не расстроились, решили, что так даже лучше – приедем почти в обед, поедим в рабочей столовой Рыбсовхоза – и на море! До вечера.

А пока пошли в парк выпить пива.

Нет, мы тогда практически не пили, хотя спиртное в Азербайджане в магазинах на каждом шагу. Но – хотите, верьте, хотите, нет – пьяных на улице я там ни разу не видел! Ну, это же мусульманская страна…

А мы, юноши, вино домашнее (у всех ребят осенью родители делали виноградное вино) пили, закусывали маринованным чесноком. Но это – изредка, дома. А вот пиво мы любили. Там же жарко!

Ну, выпили, не спеша, по кружке, и пошли на мотовозную станцию. Было нас в тот день четверо. Я, Алик, Курбан и Руслан. Все – примерно одного возраста, причем внешне… Ну, вы знаете, я самый блеклый среди них был… Не нужно смеяться – они ведь яркие, брюнеты, широкоплечие и мускулистые – в общем, очень красивые ребята… А я – русоволосый блондинчик. Да и худой тогда был – до невозможности!

В общем, сели мы на платформу мотовоза – именно открытую платформу с крышей, а не в вагон! Держимся за поручни, едем.

А поезд идет сквозь лес, руку можно протянуть – и по ней будут скользить веточки и листья. Нет-нет, именно скользить, скорость мотовоза небольшая, не больше сорока километров в час.

И проплывает перед вашими глазами красота необыкновенная. Там ведь не просто леса тогда были – лиановые леса!

Вот о них стоит рассказать подробнее.

Представьте себе дубы, белолистые тополя (мы называли их белолиственницами, потому что с внутренней стороны у этих тополей лист покрывал серебристый мягкий пушок) … Были и другие широколиственные породы, но я их не помню, главное – дубы!

И вот ствол каждого дерева, вокруг, в радиусе метров десяти непролазной чащей закрывают толстые, в руку толщиной лианы. Они тянутся от почвы снизу и заплетают вверху всю крону дерева. Лианы – это дикий виноград и какое-то растение с ягодами, мы называли его «бронзой» за цвет ягод, Кстати. ягоды съедобные.

И вот такой лес – буквально непроходимая чаща! Пробираться в лесу приходится не между деревьями – между лианами, просто-напросто продираться сквозь них, а они растут густо.

Леса эти – реликтовые, они уже тогда были занесены в Красную книгу СССР и не могли были быть уничтожеными, потому что являлись уникальными.

Понимаете, когда-то тысячи лет назад возникли особые условия, и одновременно с ростком каждого дерева вокруг него торчали росточки лиановых растений. И они сотни лет росли вместе, и в процессе этого лианы обвивали кроны дерева (именно кроны, а не стволы!), причем симбиоз этот создавал благоприятные условия для жизни как лианам, так и их соседу и носителю – дереву!

Постепенно возникла также и уникальная фауна, способная существовать лишь только в лиановых лесах.

Там водились тогда из животных – дикие кабаны, из птиц – фазаны, из пресмыкающихся – множество видов змей и черепах. В том числе – водяные, а кавказского лианового удава я видел один раз своими глазами! На расстоянии, как вижу теперь вот всех вас!

Да-да, жили в этих лесах удавы. Небольшие, метра два длиной, но – водились!

А какие были бабочки! И дневные, и ночные. А жуки! Размером с мизинец, без преувеличения!

Конечно, я имею в виду свой тогдашний мизинец…

А лесные лужайки в глубине лесов – они были покрыты алыми маками. Нет, ромашки тоже росли, но мало, в основном – маки!

Выйдешь из-под кроны деревьев на такую лужайку – и дух захватывает! Под легким ветерком волнами качают алыми головами маки… Алое море просто!

И еще одно. Хотите верьте, хотите нет, но идешь бывало в безветренный жаркий день по лесной дороге – а каждый листок белолистых тополей трепещет… Вы представьте себе только – огромные высотой в несколько десятков метров деревья с трепещущей кроной!

Остановишься, бывало, нагнешь ветку, придержишь лист пальцами… А потом отпустишь его – а он вновь начинает шевелиться!

Вот сейчас рассказываю – а у меня все это стоит перед глазами. И просто мороз по коже, мужики…

Понимаете, я ведь рассказываю так подробно, потому что сейчас уже нет их, этих лесов!

Когда социализм рухнул, а СССР распался, в Азербайджане приватизировали землю и раздали ее в частные руки. Сплошь и рядом эемля в тех местах – фактически это либо сами лесные лужайки, либо примыкающие к лесным массивам земли. Поэтому сразу же началась рубка лесов.

Дуб ведь – особо ценная древесина. И началась промышленная заготовка дубовой древесины. А тут крестьяне, чтобы расширить земельные угодья, стали, в свою очередь вырубать и выжигать лесную флору… В общем, когда я последний раз был в Яламе, лиановых лесов уже не застал – так, небольшие островки вместо сплошного массива…

Можно, конечно, всячески ругать советское время, но в данном случае факт есть факт: тогда леса эти охранялись, а после отказа от социализма уничтожили их за одно десятилетие… Кстати, восстановить их невозможно.

Вот сквозь это зеленое кипение и ездил ежедневно мотовоз. Из Яламы в Рыбсовхоз – и обратно.

И каждый раз я молча смотрел на проплывающие мимо увитые лианами деревья и восхищался. И не понятно – почему, ведь я вырос, можно сказать, здесь, и все это было мне насквозь привычно! Наверное, я словно бы чувствовал, что пройдет несколько десятилетий – и мы своими руками уничтожим это великолепие.

В общем, приехали мы. На конечной вышли, и почти все приехавшие направились по широкой дорожке к берегу моря. А мы свернули на скрытую высоким кустарником извилистую узенькую тропинку, которая вела прямо к рабочей столовой, находящейся в нескольких десятках метров и укрытую от глаз людей, не знающих о ее существовании, высокими деревьями акаций.

Но мы-то были не приехавшие издалека на отдых, а местные! И знали, что в этой столовой за 50—70 копеек можно пообедать. Первое, второе, компот…

Вот мы и приспособились – приедем в Рыбсовхоз, покушаем, не спеша, в столовой, причем мы знали, что часов в двенадцать по воскресеньям в ней почти никого не бывает…

И – на море до вечера!

Вот в этой-то столовой все и началось. Тогда, в то июльское воскресенье 1975 года.

 

2

В столовой было пусто. Лишь за столиком у окна сидели двое – девушка нашего примерно возраста с сестренкой лет пяти-шести.

Я на них и внимания бы не обратил, если бы она не была то ли китаянкой, то ли – вьетнамкой. Ну, и сестренка ее – тоже.

Все-таки, согласитесь, в то время представители стран Юго-Восточной Азии если и появлялись у нас на глазах, я имею в виду рядовых граждан, то как делегации, ну, или просто группами в сопровождении переводчиков.

Нет, ну, в Москве, Ленинграде – там конечно… А я вот, пока жил в Баку в шестидесятых годах, не припомню, чтобы встречал представителей этих народов. Вот так вот, запросто.

Нет, ну, и представьте – в Азербайджане, в глубинке, в обычной совхозной столовой – и вдруг китаянка. Тогда ведь отношения с Китаем были весьма прохладными.

В том, что я сделал далее, виновато, наверное, пиво.

И то, что мы выпили в парке, еще в Яламе, и… В столовой в буфете продавалось польское пиво, в таких бутылочках, как сейчас продают кока-колу, пепси, фанту…

А я до этого таких бутылочек не встречал. Это позже уже я с семьей буду отдыхать в Крыму и там пить пепси-колу именно из таких вот посудин.

Ну, а в этот раз мы взяли по такой маленькой бутылочке пива, и обедая, запивали им.

В общем, были мы все слегка возбуждены, что ли… Нет-нет, совершенно трезвы – в нашем возрасте кружка пива плюс трехсотграммовая бутылочка того же пива… Ну, подумайте сами!

Итак, мы сидим, разговариваем, едим-пьем. Вокруг – столы с составленными на них перевернутыми стульями – столовая только-только открылась – воскресенье же! Ну, и у окна обедают двое.

Поскольку они пришли раньше, они и закончили первыми. Девешка составила посуду на разнос и, держа его в руках, понесла к окну мойки. И шла прямо в нашу сторону – мимо нас должна была пройти.

Когда она приблизилась, я одним движением, как сидел на стуле – так и выдвинулся, перегородив слегка проход. И повернув в ее сторону голову, весело уставился ей в лицо.

Мои друзья затихли. Понимаете, т а м в то время (сейчас тем более), с девушками не знакомятся так, как у нас в России. Там все гораздо строже и моральнее, что ли… Ну, вспомните фильм «Мимино» – помните, что говорит Фрунзик Мкртчан Вахтангу Кикабидзе? «Правильно твоя девушка не пришла. Если бы кто-то захотел пригласить куда-нибудь мою дочь, он должен прийти ко мне и сказать – уважаемый… (не помню имя героя фильма). позвольте мне пригласить вашу дочь…», и так далее.

Понимаете? Это – Кавказ, и то, что у нас запросто, там весьма запутано и усложнено. Поэтому, вообще-то, то, что я сделал, была по местным понятиям из ряда вон!

Я ведь все это знал – вырос там! А вот как будто черт под локоть ткнул.

Сижу я, нахально улыбаюсь ей в лицо, а она… Спокойно подошла, протиснулась лицом к нам мимо спинки моего стула и столом сзади и пошла к раздаче. Оставила у окошка мойки разнос с посудой и, возвращаясь, прошла тем же путем – протискиваясь в узком пространстве за моей спиной.

Потом, поглядывая на меня, она вытерла платком руки сестренке, взяла ее за руку и они ушли. Вот только после всего этого подали голос, загомонив, мои друзья.

– Ты что делаешь? – сказал Руслан. – Знаешь, кто это? Мила-японка, она всех в Рыбсовхозе держит вот так! – И он показал мне сжатый кулак.

Мне придется отвлечься опять. Разговаривали мы на своем, как сейчас бы сказали – «молодежном слэнге». Это не нынешний молодежный, я бы сказал – исковерканный и переполненный американизмами, русский язык и жестикуляция. Нет, просто значения некоторых слов и оборотов в русском языке тогда у молодежи здесь были другими. И «держит всех» означало всего лишь – является лидером, авторитетом своих ровесников. Причем обоего пола.

Собственно, на этом все и закончилось. Я лишь пожал плечами в ответ – ну, а чего что-то говорить? Что я, в сущности, такого особого сделал?

Нет-нет, я так никогда и не узнал, откуда японцы взялись в Рыбсовхозе на берегу Каспия. Ну, не узнавал, не интересно мне было!

Когда после обеда мы спустились на пляж (Каспийское море ощутимо высыхало после строительства каскада ГЭС на Волге) по тропинке с высокого откоса – лет тридцать назад именно о него плескались соленые морские волны – песок у воды был заполнен смуглыми и белыми телами загорающих.

Как обычно, кто-то играл в мяч, некоторые закусывали тут же, у воды. Отличие от, скажем, крымского пляжа в том, что нигде не было видно бутылок со спиртным. Я не заметил даже пива.

Хотя народу было очень много. Ну, к нам приезжали в выходные дни отдыхать на море даже из Баку. Возле Баку вода грязная – результат добычи нефти на шельфе.

Купаемся мы, загораем. И вот кто-то, кажется – Руслан, вставая, сказал:

– Ара, эта Мила-японка совсем надоела, туда-сюда ходит, ходит…

(Ара – еще одно жаргонное словечко, добавляемое тогда в начале чуть ли не каждой фразы).

Я сел на песке и увидел проходившую мимо по кромке прямо возле воды Милу.

Мне было семнадцать, но я уже был юношей не глупым. То, что эти дефилирования заметил Руслан, парень местный, означало, что такие хождения туда-сюда для Милы-японки не характерны. Ну, раз они бросались в глаза.

Я сидел на песке, закутав голову майкой – была самая жара, часа три пополудни.

Мила прошла еще раз, и вот тут я рассмотрел ее внимательно. Была в ней какая-то необычность, была… Правда, трудно уловимая взглядом…. Она была чуть выше обычных японок, может быть, метр-шестьдесят, или даже еще больше. Лицо – обычное, без ярко выраженных черт, свойственных многим японкам – выступающих скул, узкого разреза глаз.

Нет, глаза у нее были черные, и волосы прямые, но не цвета вороньего крыла, а вроде как у наших европейских брюнеток, только не вьющиеся.

Фигурка у нее была красивая – тоненькая, с прямыми длинными ногами, и развернутыми чуть более, чем обычно, несколько широковатыми плечами. И походка балерины.

Привлекала к себе она внимание, что там говорить… Чувствовалось в ней что-то этакое… Наверное, характер.

Однако ни один из нас и теперь не проявил внимания, и я тоже сразу же просто забыл о ней. Мы купались, загорали. Пока кто-то из нас не захотел прогуляться по берегу и, вернувшись, не сказал нам возбужденно:

– Ара, пойдемте! Столько красивых девушек в одном месте в купальниках я ни разу не видал!

Мы вскочили с полотенец и побежали за ним.

Пришлось пройти метров пятьдесят. Пляж здесь кончался, и вот тут на берегу лежал, накренившись, старый рыбацкий баркас: полуразвалившийся, утонувший в песке. А возле него расселись девчонки лет пятнадцати-двадцати, в купальниках, числом примерно двадцать-двадцать пять, все русские, а перед ними, расхаживая и при этом жестикулируя, что-то говорила Мила-японка.

Нет, что именно – я не знаю. Мы ведь близко не подходили.

Интересно, что через полчаса я мог наблюдать уже недалеко от нашего места такое же «совещание», которое проводила местный молодежный лидер уже с парнями численностью примерно той же.

Ну, а вскоре мы спохватились, что через пятнадцать минут отходит очередной мотовоз на Яламу, быстро собрались и пошли на остановку. Мы успели на мотовоз, и, вернувшись домой, даже и не вспомнили больше ни о Миле-японке, ни об описанной поездке на море.

Другие проблемы занимали моих друзей – они выбирали институты, куда хотели бы поступать, собирали вещи, учебники – им предстояла разъехаться по большим городам. Впоследствии двое из них закончат Махачкалинский университет, а один – Бакинский.

Но это – впоследствии. А пока они разъехались – им предстояли с 1-го августа вступительные экзамены. А я остался впервые за все годы один. Все последующие дни.

И это были грустные дни. Впервые за все годы, проведенные здесь летом, я остался один, без привычной компании друзей. Но даже не это было главным.

Главное было то, что деды мои объявили, что предстоящей осенью они продают все и переезжают жить к нам на Алтай. Здоровье не позволяло им жить во влажном жарком климате, у них болели легкие.

Говоря проще, возможность моего еще одного приезда в Яламу, становилась не просто проблематичной. Да нет, я просто понимал, что вряд ли когда-нибудь еще приеду сюда.

Да не стоит говорить, что можно ведь приезжать в гости к друзьям! Хотя мне и было тогда всего семнадцать, но я был уже достаточно умным. И знал, что жизнь – штука сложная, что между нами слишком большое расстояние – 5 тысяч километров. Да-да, если ехать через Москву, а именно так только я и ездил. Сюда, в Азербайджан. И что закрутит каждого из нас в колесе жизненных коллизий и разметает друг от друга, возможно, еще дальше.

Ну, а тогда я засобирался домой. А так как Каспия я мог больше не увидеть, я в последние дни решил выбраться два-три раза на море. Билет был куплен, кажется, на седьмое или десятое августа, и я оставшиеся дни мог свободно располагать собой.

Был будний день, мотовоз ходил почти пустым, и я поехал часов в двенадцать в Рыбсовхоз.

Я не заходил в столовую, сразу пошел на пляж, который оказался почти пустым. Лишь кое-где, то здесь, то там на песке лежали одинокие парочки, кое-где – семьи.

Но, повторяю, пляж был почти пуст.

Я отошел от последних загорающих метров на тридцать и расположился на песке в полном одиночестве. Расстелил полотенце, разделся. И пошел к воде.

Вообще, если вы не были на Каспии, то не знаете, что вода в нем сильно отличается от черноморской. Здесь песок – мелкий, не ракушечный, как в Крыму. И поэтому морской прибой, двигая постоянно воду, поднимает песок со дна, и вода кажется не синей, а сероватой, белесой, я бы сказал.

Но взвесь состоит из настолько мелких частиц и ее столь ничтожно мало, что когда вы купаетесь – вы купаетесь в обычной воде. Только, повторяю, белесого оттенка.

Нет, ну стоит пройти или проплыть подальше – вода станет синей. Это ведь только у берега она замутнена.

Ну, короче говоря, я искупался и решал позагорать. Завернул голову в майку – и сделал непростительную глупость! Я не заметил, как уснул!

И, конечно, когда проснулся через час – сильно обгорел.

А проснулся я из-за негромких голосов, раздававшихся рядом со мной.

Сняв с глаз майку, я увидел Милу, ее сестренку и взрослого мужчину с ними. Наверное, это был ее отец.

Вообще-то я хотел одиночества. Я и место-то выбрал подальше от всех. Я подумал, вставая на ноги, что пока спал, народу прибавилось, и поэтому семья Милы случайно оказалась рядом. Но ничего подобного! От нашей группы – меня и семьи Милы – до ближайших отдыхающих было по-прежнему далеко.

Честно говоря, я рассердился. Я ведь приехал грустить и прощаться с морем, и хотел одиночества.

И я пошел охладиться в воду.

Слегка поплескавшись, я, когда вернулся, увидел, что возле Милы сидят на корточках двое местных ребят. Они были в плавках, и все трое о чем-то оживленно говорили. Потом пошли в воду.

Купались они долго, что-то выкрикивали, брызгались. И вот когда они выходили из воды, я решил проверить, имеет ли какое-то отношение все происходящее ко мне, или нет.

Нет-нет, мы с друзьями были достаточно взрослыми и на девочек поглядывали. Но мои российские замашки не годились для Азербайджана – когда я в Яламе «положил глаз» на одну красивенькую лезгинку, Алик, заметив это, сказал мне:

– Ара, бесполезно! Чтобы у нас обладать девушкой, нужно полгода ухаживать, дарить цветы, смотреть, вздыхать… Тогда, может быть (Он подчеркнул интонацией это «может быть!»), ты чего-нибудь добьешься. Это – Кавказ, друг!

Поймите, решив проверить Милу, я ничего такого не думал. Просто мне стало интересно. Ну, и конечно, лестно было бы убедиться, что я обратил внимание на себя такой необычной девушки!

И вот когда она выходила из воды, я встал и пошел к морю. Вошел в воду, окунулся и поплыл. И здесь нужно упомянуть еще об одной особенности Каспия.

С берега, чтобы добраться до настоящей глубины, нужно пройти метров шестьдесят по перекатам. Это – донные повышения состоящие из плотного песка. В море там так: идешь вглубь, воды – по пояс, затем подъем, и воды по колено. Далее – глубина больше, дна ногами уже не достать, а на перекате впереди – по грудь.

И так далее – пока глубина не станет такой, что ногами донные перекаты уже не достаешь. Но это – метров в пятидесяти от берега.

Вот на одном из перекатов я оглянулся – Мила плыла сзади, рядом со мной. Потом поравнялась и встала на перекате на ноги.

Я обратил внимание, как она легко держалась на воде. А я и тогда плавал плохо, и сейчас толком плавать не умею. И поэтому, когда мы поплыли дальше и я почувствовал внизу под собой холодную воду, то понял, что начались глубины. И повернул назад.

Понимаете, я вдруг представил, что начну тонуть и Мила меня спасет. Это же было бы таким позорищем!

Так вот, я вернулся, а Мила поплыла дальше. Когда я выходил из воды, то миновал совхозных ребят, стоявших на берегу и наблюдавших все это время за нами. И услышал, когда шел мимо них, разговор:

– Ты плаваешь? – на местном языке это означало «Ты занимаешься спортивным плаванием?»

– Да!

– Она – тоже. Она – мастер спорта!

Вот так-то. Хорош бы я был, если бы решил поплавать наперегонки с Милой-японкой…

Она ушла в море так далеко, что лишь голубая резиновая шапочка точкой отсвечивала на солнце. И плавала там около часа.

А я… Ну, а что – я? Когда она вернулась, стала что-то тихонько говорить отцу, вытираясь полотенцем.

А я тем временем собрался и пошел на остановку мотовоза. И уехал.

А так как я обгорел с одного бока, и очень сильно, то на море смог съездить еще лишь один раз, накануне отъезда. Дня через три-четыре.

Я очень хотел попрощаться с Каспийским морем.

 

3

Да, знаете ли… Именно – попрощаться. Как прощаются с людьми.

Ну, приехал я, как и раньше, часов в 12-ть, купаться и загорать я ведь не собирался. Честно говоря, я думал уже о доме. Есть у меня такая особенность характера – и тогда уже была она: я никогда не жалею о том, что прошло. О том, что потеряно. О потраченных деньгах, например.

В тот момент, когда я некую сумму потрачу, я в уме её как бы списываю, и начинаю рассматривать свою финансовую состоятельность с этого момента. А потраченных денег как бы и не было вовсе…

Это очень удобно. Я ведь всю жизнь прожил скромно, все свои сознательные годы… Знаете, как едят себя многие, кто не умеет вот так обращаться с деньгами?

Нет-нет, это умение именно так вести денежный учет пришло со временем. А тогда я умел просто смиряться с неизбежным и не жалея о том, что все равно прошло (или пройдет), думал о предстоящем.

А с деньгами меня жизнь научила, это мне тогда еще предстояло освоить… Да и какие деньги могли быть у семнадцатилетнего пацана?

Ну, я спустился с откоса к морю, походил по берегу. Знаете, не спеша прошелся в обе стороны.

Людей в этот раз почти и не было. Был сильный прибой, волна поднимала песок, и купаться в такую погоду местные избегали.

Ну, а мне-то выбирать не приходилось! Тем более, что небо было ясным, так что пекло, как и все предыдущие дни – вовсю.

Поэтому я разделся, быстренько обкупнулся, и вышел на берег. Постоял, обсох, и пошел на остановку мотовоза.

Знаете, вот сейчас я вспоминаю – почему-то ведь и не интересовало меня никогда ничего здесь, кроме моря. Я имею в виду, что если бы меня попросили тогда нарисовать примерный план поселка Рыбсовхоза – ну, где находится поссовет, в конце концов – магазины, школа и больница, так ведь я бы не смог!

Могу представить себе остановку, столовую, линия домов, подступающих к морю на высоком обрыве песчаного откоса, и все!

Я теперь вот думаю – почему? Кроме моря, меня там ничего не интересовало! Да и в Яламе самой – тоже. Ну, где клуб – знал, каждый вечер ходили в кино. Парк, рынок, магазины. И все. Я даже не знаю, как выглядит горсовет и где он находится!

И у меня ощущение, что такой вот утилитарный подход – результат своеобразного предвидения – все равно ничего из этого я никогда в перспективе не увижу, мне оно – просто не может пригодиться. Ни в коем случае!

Ну, понятно, коли еще несовершеннолетним я уеду и никогда больше туда не вернусь…

Но я отвлекся.

Так вот, вышел я на остановку, а мотовоз с полчаса как ушел. И, поскольку день был будним, на остановке не было ни души.

Я отошел в тень высокой акации и приготовился ждать.

И внезапно появилась о н а.

Я пытаюсь теперь вспомнить, откуда и как она появилась на площадке – и не могу. Наверное, я просто отвлекся – засмотрелся на что-то, и она неслышно вышла на остановку.

По одной из тропинок, которые вели среди густо растущего кустарника и высоких акаций с разных сторон из поселка на укрытую в густой зелени остановку.

А вот Милу саму – я помню хорошо.

На ней было красное, в мелкий цветочек легкое платьице то ли из ситца, то ли из какой-то подобной ему ткани. На ногах легкие босоножки, по-моему – белые… Или тоже красные.

Ну, что еще я запомнил?

Да ведь особенно нечего и вспоминать-то… Она тихонько прохаживалась по кромке утоптанного песка вдоль рельсов, изредка ковыряла носком босоножки песок и поглядывала на меня.

А я, как дурак, стоял и, в свою очередь, смотрел на нее.

Нет, ну а чего я мог сделать? Вы поймите, семидесятые годы – конечно, не шестидесятые, но вовсе и не восьмидесятые! Да, в восьмидесятых с приходом Горбачева наши моральные устои стали истаивать на глазах. Ведь это сознательно делалось – сначала был изъеден нравственный стержень, а когда в сознании людей все смешалось – то, что считалось хорошим, с тем, что считалось плохим – тогда легко было произвести переворот… Силами столичных интеллигентов и сочувствующих им…

Стоп! Вот только не надо о патриотах! Которые ложились под танки! Буквально на днях в каком-то очередном фильме «о плохих коммунистах» демонстрировались кадры любительской съемки о том, как ложились под танки в августе 1991 года молодые люди, чтобы остановить наступление на Москву. Ага, ложились, а как только очень медленно двигающийся танк приближался – ловко так выкатывались из-под гусениц…

Да все, что делалось тогда и говорится через средства масса-медия сейчас о тех событиях – густо-прегусто замешано на лжи!

Ну хорошо, коммунисты – врали! Пусть так!

Но зачем в борьбе со всем коммунистическим не менее вдохновенно лгать сейчас? Что, «клин клином вышибают»?

Так ведь это – клинья!

Вот вам пример. Коли заговорили мы о разрушенных тогдашних нравственных устоях.

Я собственными ушами слышал в одной из передач признание Владимира Познера, который сказал, что фактически на вопрос американского зрителя в популярнейшей тогда телепередаче «Телемост между Америкой и СССР» (который, кстати, он же и вел вместе со Стивом Донахью): «Как у вас обстоит дело с сексом?» наша женщина ответила не «У нас секса вообще нет», как услышал весь Советский Союз, и что вызвало всеобщий хохот и повсеместные реплики в этот момент по всей нашей стране в среде зрителей, вроде: «Какие же мы идиоты!» и «Нет, ну из нас дураков сделали!»

Так вот, фактически та женщина в студии совершенно верно и честно ответила на вопрос. Она сказала следующее: «У нас секса вообще нет в кино и на телевидении». То есть – н а э к р а н а х.

Да нет, именно Познер признался в одной из нынешних своих несколько лет назад, я сам слышал! А он ведь и вел с советской стороны этот телемост. Эти два слова сознательно были вырезаны.

Вот так нам и внушили то, что хотели внушить.

Но я совсем уж отвлекся. Знаете, я ненавижу ложь в любых формах и из любых уст. А также – необязательность. А сам… Я ведь из-за этого всего сейчас вот и морщусь здесь на полке…

Ну, да это вы сами сейчас поймете. Что именно я имею в виду.

Итак, я стою столбом, Мила-японка ходит рядышком (да даже не ходит – вышагивает так, очень не спеша!) по кромке песка вдоль рельса узкоколейки, поглядывает на меня. И оба мы, как два дурака, понимаем, что н у ж н о же что-то делать: подойти кому-то первому, сказать что-то…

Нет, это теперь я понимаю – девочка, которая была несомненным авторитетом для молодежи крупного поселка, девчонка, лет в 17—18 имеющая спортивную степень «Мастера спорта СССР», говоря современным языком, «в вопросах взаимоотношения полов» была столь же неопытной и чистой, как и я сам.

Да-да-да! Сам я в отношениях с девочками был тогда совершеннейшим болваном. Вот у меня был друг, он с четырнадцати лет уже вовсю спал с девчонками. Причем как-то у него получалось это проделывать летом, то есть тогда, когда я уезжал на Кавказ.

А вот разгребать последствия приходилось мне.

Начинался учебный год, и примерно в начале сентября он прибегал ко мне о очередным письмом от своей летней пассии (а гулял он почему-то с приезжими), в котором ему сообщалось, что, возможно, он станет папой.

И я садился и сочинял ответ. Ну, не помню, что я писал от его имени – что-то о том, что он слишком молод, школьник, материально семью обеспечивать не сможет, и тому подобное…

И знаете, папой он так и не стал! То есть письма мои срабатывали!

Да, так вот, он не раз мне, конечно же, рассказывал, как знакомился, как целовал первый раз очередную свою любовь, ну, и так далее – весь процесс обольщения до конца!

Да и сам я знакомился уже не раз с девчонками – гулял с ними, за ручку держал. А вот ведь даже не целовался ни разу.

Да, такое было тогда время. И такими были мы…

Так что, скорее всего Мила тоже была такой же – чистой, неопытной, интуитивно чувствующей, что вот он, тот, кто так нравится, так хочется обнять его – и он уезжает!

Но как бы то ни было, она была пусть волевой, пусть натура у нее была сильной, но она же – женщина! И это – Кавказ! Она никогда не подошла бы первой.

Да нет, эти все рефлексии результат моих нынешних раздумий. А тогда… Наверное, тогда я сделал глупость.

Мотовоз пришел чуть позже расписания, на платформу сели несколько человек. И мне нужно было садиться…

Я посмотрел на Милу – она стояла, смотрела на меня, безвольно опустив руки.

И я решился. Я подошел к ней и очень осторожно обнял ее за плечи и прижал к себе.

Знаете, я помню как сейчас – она была, как натянутая струна.

На несколько мгновений мы застыли. Я запомнил горьковатый запах ее волос, твердые маленькие груди, которые я чувствовал кожей тела. Ее маленькое ушко оказалась возле моих губ.

Не нужно мне было говорить того, что я прошептал в это ушко. Я легонько коснулся его губами:

– Я приеду! Ты жди…

Вот и все! Всего лишь эти четыре слова… Дурацкие четыре слова!

Для меня они не значили ничего. Ну, не знаю, что меня заставило сказать это!

А что потом? Да ничего не было потом! Я легким движением прикоснулся губами к ее губам, и побежал к тронувшемуся мотовозу. Вскочил на ступеньку. Это не было поцелуем в том смысле, в котором мы понимаем обычно это слово. Именно, что просто прикоснулись мы друг к другу – и все!

Мила смотрела мне вслед. Я поднял руку – нет, не помахал – только пошевелил пальцами…

И уехал. Чтобы больше никогда не приехать сюда вновь.

А она – осталась. И принялась ждать.

Нет-нет, именно п р и н я л а с ь ждать. Это ведь – девочка необычная, чрезвычайно сильная и целеустремленная, умеюшая ставить цели и добиваться их достижения.

Если бы я понял это тогда… Ну, теперь что говорить!

А тогда я на следующий день уехал. Чтобы, вернувшись в Барнаул, жить себе поживать, ни о чем не думая.

Я закончил школу, потом поступил в институт. Какое-то время я переписывался с ребятами. И забыл постепенно и о Миле-японке, и о своем обещании.

Звоночек прозвенел, когда через полтора года я получил письмо от Руслана. Руслан учился в Махачкале, но регулярно ездил на каникулы домой в Яламу. Так вот, он писал, что был дома, встречал Новый год в Яламе и там во время праздников кто-то сказал ему, что осенью рыбсовхозовские парни «перевернули Яламу» – они искали какого-то русского парня, который должен был приехать летом, но так и не появился.

Руслан не знал о моем прощании с Милой, никто из моих друзей этого не знал. Он просто шутя спрашивал в письме – не я ли это?

Тут я вспомнил, конечно, свое прощание с Милой. На остановке мотовоза. Но вот о своем обещании припомнил лишь мельком, так, вспомнил – и сразу забыл.

Не прислушался я, одним словом, к звоночку…

Я был влюблен тогда. Но – не в Милу. Это было в Барнауле – моя первая любовь. Настоящая, когда ночами не спишь, страдаешь…

Нет-нет, я не женился на ней. Вообще ничего у нас не было – это ведь была первая любовь образца семидесятых!

Женился я позже, и брак оказался недолговечным. Да и вообще в дальнейшем вся моя жизнь сложилась как-то неудачно…

 

4

Нет-нет, друзья, сказать, что я был несчастлив в жизни – нельзя.

Но все у меня было как-то не так. Причем – во всем.

Вот я сейчас задумался, готовясь рассказывать о жизни, и опять все промелькнуло перед глазами – вся жизнь снова пронеслась, и я могу ответственно сказать – профукал я свою жизнь! И по большому счету – не так уж часто был счастлив.

Да нет, я имею ввиду – не в обычном, бытовом, смысле. Ну, всю жизнь денег там не хватает, или все время болел кто-то. Нет, такие обстоятельства, конечно, тоже б ы л и. Сопровождали меня, как и любого из нас, всю жизнь, особенно – нехватка денег. Но я уже говорил – то, как я научился относиться к деньгам и денежным тратам, здорово помогало мне и как бы компенсировало малое количество денежных знаков.

Ну, и что, раз экономист по образованию? Я ведь работал на заводе долгое время. Но никогда побочных доходов не имел. А жить на зарплату…

Нет, и во время приватизации – тоже. Ничего себе не захапал, ничего в собственность себе не обратил…

Ну, дурак, конечно, только это ведь от человека не зависит, помните: «Если человек дурак, то это надолго».

Вообще, говоря о том, что все у меня шло не так, я имел в виду другое.

Понимаете, столько перспективных предложений, сколько получил я за свою жизнь – мало кто получает. А я их все отклонял. По разным причинам.

В институте прямо во время защиты диплома мне предложили аспирантуру ЛГУ. Да-да, тот самый ЛГУ – ленинградский университет. Целевую аспирантуру, внеконкурсную, с формальной сдачей вступительных экзаменов.

Да нет, не хочу я говорить – как это так, кто предложил, да почему именно мне… Потому, что к моему рассказу это отношения вообще не имеет. Я лишь в качестве примера привожу – предложили, а я прямо перед членами дипломной комиссии заявил: «Заниматься нужно любимым делом. А я ни экономическими проблемами, ни вопросами бухучета не интересуюсь. Не люблю, говорю я, это дело…»

Профессура была в шоке…

Но я ведь честно сказал – это вовсе не бравада была.

Глупо? Ну, сейчас-то я это понимаю, что глупо, а тогда… Вы же все помните, вот разве что Сережа в сознательном возрасте не застал того времени, как воспитывали тогда? Все делать честно, по совести!

А меня экономика действительно не интересовала никогда. Да родители уговорили поступить в институт. И что интересно – проработал почти все время экономистом в плановом отделе. Сейчас, правда, ушел в машиностроительный лицей, математику преподаю.

Или вот такое было предложение. Это чуть позже, уже после окончания института. Когда я пришел на завод, в плановый отдел.

У нашего секретаря завкома ВЛКСМ друг был – первый секретарь одного из сельских райкомов комсомола. И вот этот его друг приискал себе о-очень теплое местечко в Барнауле, но нужно было место занять срочно, а у него не было кандидатуры там, в районе, на свое место. Ну вот так все сложилось – район захолустный, и не оказалось под рукой никого подходящего по образованию, партийности, возрасту и деловым качествам.

Они принялись обрабатывать меня. Перспективы обрисовали, все выгоды нового места работы – а я уперся! И ведь правы они были, правы! Мне было тогда 23 года, у меня – красный диплом, и был я кандидатом в члены коммунистической партии.

А вот здесь – не дурак, не надо так, мужики! Я же сказал – жить нас учили по совести, я так и жил. Сам, перед окончанием института, вступил кандидатом в члены партии.

В общем, вы понимаете, что я был идеальным кандидатом на пост секретаря райкома комсомола. Даже образование – экономическое, вполне устраивало партийные органы.

Я отказался. Не хочу, говорю.

Конечно, разговаривали не раз и за бутылочкой винца. И я честно сказал, что не верю в возможность построения коммунизма. А как в этом случае я буду вести воспитательную работу среди молодежи?

Были и другие предложения.

Вы, конечно, скажете, а причем тут «несчастлив в жизни»? А я и не сказал, что несчастлив, я сказал – все у меня шло не так.

Знаете, чего мне не хватало все время? Авторитетного для меня человека рядом с собой. Друга, родственника…

Который, выслушав бы после того, как мне сделали очередное подобное предложение, сказал бы мне примерно так:

– Слушай, дорогой мой, ты что же, считаешь, что по жизни можно пройти легко и без усилий? Не-ет, так не бывает! Если хочешь добиться жизненного успеха – нужно все время перешагивать через себя, ломать себя. Не нравятся вопросы экономики? А лет через десять-пятнадцать доктором экономических наук ты стать не хочешь? И жить при этом в Москве? Раз именно тебе предложила внеконкурсное место – твои профессора разглядели твой потенциал, и все они не могли ошибаться! Предлагают – значит, верят в тебя, а ты обязан поехать. Хотя бы – из уважения к ним! И сначала учиться, потом двигать науку вперед. А однажды приехать доктором наук, может быть – академиком, и сказать всем им, твоим преподавателям, спасибо!

Или после предложения пойти на партийную работу:

– Ах, ты не веришь в возможность построения коммунизма? А ты кто такой? И что толку в том, что ты не веришь в догмы, которые внушают тебе партийные руководители? Нет, тебе предоставили возможность стать одним из них, так ты стань, учись в высшей партшколе, поднимись на высоту и докажи всем, что коммунизм построить невозможно. Или сделай для государство что-то такое, чтобы можно было его построить.

Да нет, были, конечно, люди, и убеждали меня, и дураком называли. Но не были они для меня авторитетом… Вот ведь беда. А сам думать правильно я еще не мог…

Что значит – никто не может в таком возрасте? Вспомните строки из Есенина:

«Я задумался с утра В спину дышат тридцать лет… Мне б успеть вздохнуть Мне б успеть взлететь Только бы не умереть!»

А я… В общем-то, прожил бесполезно… Говоря словами того же Сергея Есенина: «Как чердак забитый бесполезным хламом, жизнь течет по шпалам, тупо, безыдейно».

Или взять личную жизнь. Я четыре раза женился. И все мои жены были хорошими женщинами.

И любили меня. И я вроде любил – а вот, как-то счастья почти и не ощущал – не было его, счастья…

Да нет, тут я с вами не соглашусь. В этом деле себя ломать нельзя – если нет лада и взаимной любви, ломай себя – не ломай…

Метался я. Все чего-то не хватало, все как-то… Не могу объяснить, но все было не так, как хотелось бы…

Дети? Ну что – дети, выросли дети, разъехались, устроились в жизни, с ними все в порядке.

Но у них уже давно – собственная жизнь. Свои проблемы, свои радости и печали.

Вот уже несколько лет я один. Развелись с женой, без скандалов, без претензий, и она и я – остались с жильем, а это сейчас самое главное. Денег заработать на жизнь можно, а вы попробуйте накопить их хотя бы на комнату в коммуналке. Не говоря о квартире…

И вот стал я задумываться последние годы, и знаете – вспомнил после долгих лет Милу-японку.

Почему вдруг вспомнил – и сам не знаю. Нет, четверть века не вспоминал, а тут… И знаете, все чаще стало мне снится детство – далекое теперь уже, когда проводил я лето в Азербайджане. Представляете – Ялама снится, дом дедов, друзья…

И мысли в голову стали лезть какие-то дурацкие…

Существует ведь такая философская теория, что все во Вселенной взаимосвязано, и каждый человек – всего лишь кирпичик в этом гигантском мироздании. И рядом с ним, а также – над ним и под ним – тоже определенные кирпичики. Спереди и сзади него – тоже. Коротко говоря – со всех сторон.

И вот если человек живет в соответствии этому всеобщему окружению, в гармонии с ним – он полностью счастлив. Все у него получается, всем он доволен…

И я вдруг предположил: а если я тогда, на Каспии, возле рельсов мотовоза в Рыбсовхозе, обнимая Милу-японку (я ведь так и не знал ни фамилии ее, ни настоящего имени – не исключено, что Мила – это просто более привычное для русских звучания какой-нибудь Мио), так вот, если именно тогда я прикоснулся к своему кирпичику? Нужному мне позарез? Чтобы жить по-настоящему счастливо?

Но тогда… Тогда, пообещав Миле, что приеду, я совершил большую подлость – а что, если она поверила и ждала? И тем самым ее жизнь тоже пошла не так, а шиворот-навыворот? Коли все мы взаимосвязаны и расставлены по определенным места в этом мире?

Нет-нет, сама Мила ночью ни разу мне не приснилась. Но в памяти стала всплывать все чаще.

А снилась мне Ялама, Азербайджан, дом, где я родился.

И так – все последние годы…

И я начал готовиться к переменам. Я поменял работу – ну, уже говорил, что теперь работаю преподавателем. И знаете, хорошо получается.

Тянутся учащиеся ко мне, постоянно звонят и вечерами, и по выходным.

Некоторые – приходят в гости. С пирожными, тортами, конфетами.

Нет, с бутылками не приходят. И я расцениваю это – как особое уважение. Тем более, что они часто советуются со мной не по вопросам учебы, а по жизненным проблемам…

Я ведь не случайно говорил о том, что рядом со мной в нужное время не оказалось нужного человека. Авторитетного для меня.

Вот я и стараюсь теперь быть для других таким человеком.

Нет, я ничего не решаю за этих пацанов. Я пытаюсь учить их, прежде, чем принять решение, тщательно анализировать проблему, рассматривать ее со всех сторон. Учу самим искать ответы на вопросы, которые на первый взгляд кажутся непонятными. И самое главное – никогда на останавливаться на одном варианте решения проблемы – только рассмотрев все варианты, выбирать один из них.

Я не учу их жизни, да современных молодых это делать бесполезно. Я учу их пониманию жизни.

Всего лишь!

Однако тем временем тоска моя по родине сохранялась. Нет-нет, да и приснится яркий цветной сон об Азербайджане!

И я понял, что нужно ехать. Потому что ситуация очень напоминает тоску об умершем близком человеке. Знаете, что только и можно сделать, если покойник приходит к тебе, стоит рядом?.. Причем не снится, а это все происходит днем – смотрит человек в угол комнаты – а там тот, кого похоронили недавно…

Да нет, не в церкви заказать заупокойную молитву. Это – если умерший постоянно снится.

В данном случае есть лишь один способ – нужно посмотреть на покойника. Да-да, разрыть могилу, вскрыть гроб – и посмотреть.

Ну, естественно, неприятное зрелище.

Мне было лет пять, когда умер брат моего деда Георгий – да-да, того самого, который жил с бабушкой в Яламе, а потом переехал к нам в Сибирь. И жена Георгия стала постоянно видеть его в комнате, спальне. Проснется утром – он стоит возле кровати! Попытайтесь представить ее ощущения!

Да конечно, ходила в церковь! Не помогло.

И тогда, естественно, пошла по экстрасенсам. Только тогда так не называли людей с биоэнергетическими способностями. А называли ворожеями, предсказателями, знахарками…

И одна гадалка ей сказала – хочешь избавиться, вскройте могилу и посмотри на покойника. Иначе, мол, никак!

А что вы думаете – вскрывали! Глянула она мельком на дядю Жору (он, конечно, уже зеленый был, весь мхом подернулся) – и как бабка отшептала! Ни разу больше умершего жена его не видела.

Да нет, Сережа, не знаю я, как они добились разрешение на вскрытие могилы! Мало ли… Важные документы, например, в кармане пиджака, в котором похоронили покойника, случайно остались… Завещание там, документы на недвижимость…

Наверное, что-то придумали – я не помню, мне родители рассказывали уже много позже обо всем этом, а я не поинтересовался предлогом, которым пришлось воспользоваться для раскапывания могилы…

Ну, не интересно мне было это!

Я ведь к чему веду? К тому, что раз снится родина – нужно на ней побывать!

Но это ведь не шутка – съездить в Азербайджан. Пять тысяч километров, если ехать через Москву.

Но все больше мучили меня воспоминания. И, в частности, о судьбе Милы-японки.

И вот два года назад я начал копить деньги на дорогу.

 

5

Вот с этого момента у меня начался жизненный период, когда «все получается».

Наверное, каждый из вас знает, что это такое. Да-да, это когда у вас получается все, за что бы вы не взялись.

Рискну привлечь для объяснения этого мистику, потому что… Да нет, я же говорю – для объяснения!

Понимаете, мне ведь пятьдесят… Ну, плюс-минус год – я не кокетничаю – что я, женщина, что ли, чтобы точный возраст свой скрывать? Но я ведь сейчас не возраст свой характеризую, а временные рубежи, которые приходится преодолевать каждому из нас. Ведь говоря о вещах, свойственных тридцатилетним, вы же не будете говорить о себе: «Как все тридцатидвухлетние», потому только лишь, что вам самому – тридцать два? Нет, используя категорию «Жизненные периоды» вы скажете о себе, если вам, к примеру, 39 или 43 года: «Как свойственно это сорокалетним, что вполне относится ко мне…» так ведь?

Нет, говоря о мистике я не имею в виду мистицизм цифр. Просто за полвека жизни мне пришлось пристальнее обычного раздумывать над некоторыми вещами, касающимися меня, над которыми другие люди просто-напросто не задумываются. Нет у них для этого нужды! А вот у меня – была.

Не буду приводить конкретные примеры – это уже совершенно не относится к теме моего рассказа.

Понимаете, я обратил внимание, что то, что мы называем Вселенной, как бы пристально отслеживает все мои действия. И если представить, что такое возможно, получается, что есть вещи, которые она одобряет, а есть – которые она не приемлет.

Вот если я занимался тем, что ей, Вселенной, не нравится, у меня ничего не получалось. Либо на раннем этапе, либо в конечном счете, но я понимал – не получается и не получится. Словно кто-то мешает…

А в других случаях все у меня происходило наоборот – все, что не делаю, как говорится, «все в цвет». Причем иногда получается настолько легко, что думаешь – ты смотри, получилось как бы само собой!

Я иногда всерьез думаю, что все, что с нами происходит – не от нас с вами зависит. Весь мир, вся Вселенная – едина, она нас ведет и она нами руководит. Помните, я только что говорил вам о теории единства, по которой мы – кирпичики в едином здании Мира?

Но возвращаюсь к теме рассказа.

Так вот, когда я начал готовиться к поездке в Азербайджан, я, во-первых, узнал, что мне необходим загранпаспорт – въезд в Азербайджан хотя и безвизовый, но только по заграничному паспорту.

Я думал, что это несложно – получить такой паспорт. И поэтому занялся непосредственно этим делом этой весной. Где-то после майских праздников.

Когда я начал узнавать, как и где получают такие паспорта, я узнал, что эта процедура потребует у меня много времени. А я уже к тому времени наводил справки о ценах на билеты, о расписании поездов и тому подобном. То есть, готовился непосредственно ехать.

А тут получается – несколько месяцев нужно ждать. И вопрос о поездке летом повис в воздухе.

Однако когда я пришел в учреждение (точное название не припомню), где выдают паспорта, я разговорился как-то так невзначай с охранником. Он меня расспросил и говорит – место рождения в паспорте Азербайджан? Я говорю: «Да!»

Он мне советует пойти на прием к начальнику отдела, объяснить, что хочу посетить родину, что меня пригласили и уже ждут там родственники, и нельзя ли как исключение мне получить паспорт побыстрее. Далее он вывел меня на улицу и показал на дверь здания напротив: там, оказывается, находится частная фирма, которая за небольшие деньги мне поможет оформить документы для получения паспорта.

– Вы работаете? – спросил на прощание меня охранник.

Я ответил, что да, работаю.

– Тогда не забудьте взять справку с места работы и попросите трудовую книжку – без них паспорт не выдадут.

Я тут же отправился на прием к начальнику отдела. Это была молодая женщина, она посмотрела мой внутригосударственный паспорт – да, место рождения Ялама, Азербайджанской ССР. Молча что-то черкнула на одной бумажке, потом написала на второй перечень документов для получения загранпаспорта и сказала:

– Сдавайте документы и вот это (она имела в виду первую бумажку) – в течение месяца получите паспорт.

Мне потребовался всего один день. Чтобы взять на работе справку, трудовую книжку и сфотографироваться. В частной фирме за 150 рублей мне моментально отпечатали на компьютере заявление, еще что-то, проверили все подготовленные мною бумаги и уже через час я, сдав документы на получение паспорта, ехал домой.

А через три недели позвонил, поехал и получил паспорт. А мистицизм вот в чем.

Когда я сдавал документы на получение паспорта, а потом получал паспорт – картина была такая.

Я приезжаю, у окошка, где принимают и выдают документы – ни человека. Но пока со мной работают паспортисты и я стою у окошка, за моей спиной быстро образуется очередь. И оба раза, когда я уходил, к окошку стояла уже человек пять-семь.

А мне как по заказу удалось все легко!

И деньги я легко скопил, туда ведь только на проезд в оба конца нужно было больше тридцати тысяч…

А вот одно мероприятие у меня не получилось.

Почти за год до поездки я решил попробовать разыскать друзей.

Но как это сделать?

Мне посоветовали поискать в интернетовской сети. Но я сам компьютер толком не знаю, пользоваться им почти не умею, и я попросил своего друга, профессионала, поискать в сети таких-то и таких-то… дал ему фамилии и имена Алика, Руслана и Курбана.

Всемирная сеть о данных людях сведениями не располагала.

После этого через знакомых я попытался организовать запрос из органов милиции.

Однако Азербайджан – не Россия, это независимое государство, запрос нужно было оформлять через Министерство иностранных дел, а для этого, как мне объяснили в милиции, необходимы серьезные основания…

В общем, и здесь ничего не вышло.

Тогда я пошел другим путем. Я вспомнил, что двое из них – из многодетных семей. И я написал по старым адресам своих друзей – а вдруг откликнуться их родственники!

В своих письмах я писал о том, что разыскиваю таких-то и таких-то, что это мои бывшие друзья, ну и тому подобное.

Письма ушли. Ни ответа, ни возвращенных за отсутствием адресатов писем я не получил. И понял, что Вселенная не хочет, чтобы моя поездка прошла легко. А посему никаких старых друзей!

Вообще-то, поразмыслив, я подумал, что это и к лучшему. Прошло тридцать лет, мы фактически чужие люди. Ну, о чем говорить?

Нет, можно посидеть один раз за столом всем вместе, выпить, расчувствоваться, повспоминать… Но это – один раз!

Вопрос: раз не получилось с р а з у, стоит ли биться в поисках и далее?

Правильно – не стоит! Взрослый мужик может посетить родину и сам, без поводыря.

И я все усилия бросил на накопительство – в моем случае нужно было иметь при себе достаточно серьезную сумму, способную помочь в случаях форс-мажора.

Вот это мне удалось. Как по волшебству вдруг подвернулось пара случаев неплохо подзаработать, не в ушерб основной работе, так что к лету нынешнего года я был готов.

И заранее взял билеты на начало июля – в июне мы в лицее принимаем экзамены. А после них – все расходимся в отпуска.

На два месяца, как в любом учебном заведении.

 

6

Итак, в середине июля я уже ехал в поезде. Мне предстояло добираться около трех суток до Москвы и двое с половиной – до Баку.

Я решил сначала посетить Баку. Походить по улицам, которыми бегал в школу первые три года обучения, я начальную школу закончил ведь в Баку. Да просто подышать воздухом столицы Азербайджана.

Кроме того, нужно было купить обратные билеты. Ведь Ялама – городок маленький, скорые поезда вообще там не останавливались. Так что лучше это сделать в Баку, а затем уже съездить в Яламу.

Баку встретил меня жарой, шумом, и пылью.

Я не узнавал когда-то любимый мною город. Да-да, когда-то я очень любил Баку. Вы, наверное, не помните слова из популярнейшей в 60-е годы прошлого века «Песни о Баку»:

«В этом городе ясных огней, В этом городе радостных дней, Я учился жить и дружить. Как же мне Баку не любить!»

Певец Бюль Бюль-оглы – министр культуры нового, независимого, Азербайджана, конечно, имел в виду прожитую жизнь.

А я… ну, ребенком еще уехал оттуда, однако на всю жизнь сохранил воспоминание о Баку как о чем-то красочном, шумном – и одновременно ласковом и родном.

Знаете, чем отличается наша холодная Сибирь от субтропического Азербайджана?

Если передать ощущения в размерах и оттенках, то наша Сибирь – огромная и блеклая, а Азербайджан – компактный и яркий.

Но тот, прежний Баку, остался, увы, в прошлом. Как, скорее всего, и окруженный акациями перрон с маленькой стройной японкой Милой…

Новый Баку поразил меня обилием постоянно сигналящих блестевших лаком огромных автомобилей. Их было столь много, что двигались они медленно, стараясь не задеть друг друга – и поэтому постоянно сигналили.

На улицах можно было встретить на каждом шагу женщин в национальных одеждах, причем к каким народам они принадлежат – я понять не мог. Одни были в белоснежных бурнусах, другие, наоборот – в черных.

На головах у одних были черной же ткани повязки, у других – какие-то сложные, вышитые бисером или золотой тесьмой белые тюрбаны.

В прежнем, советском, Баку я не помнил такого.

Вообще на улицах, не смотря на будний день, народу было множество.

Шум стоял – несусветный! И еще – пыль в воздухе.

Баку перестраивался. Повсеместно сносились пятиэтажные «хрущевки», на их местах возводились современные многоэтажные здания.

Поэтому к обычному шуму добавлялись глухие удары забиваемых в землю свай.

Нет, к русским отношение нормальное. Да, русского языка дети и молодежь не знают. Но на все мои вопросы, обращенные к людям среднего возраста, я получал вежливые ответы на русском, и, если необходимо – помощь. Хотя…

В прежнем Баку одной из достопримечательностей был огромный. сверкающий никелевым блеском памятник С. М. Кирову, который стоял на горе с фуникулером, южнее города.

Памятник был виден отовсюду, и на восходе и закате сверкал, как я уже упоминал, белым ярким светом.

Теперь его не было. Очевидно, снесли.

В новом Азербайджане этот памятник, наверное, воспринимался как символ засилья русских.

Не знаю, почему, но это расстроило меня. И я передумал заселяться в гостиницу, как планировал ранее.

Я долго стоял на привокзальной площади, наблюдая новый Баку.

Потом вернулся внутрь вокзала, посмотрел расписание движения поездов, электропоездов и купил себе обратный билет от Яламы на поезд до Махачкалы. Отправлением через несколько дней.

Я собирался назад домой лететь из Махачкалы самолетом.

Потом я приступил к расспросам. Меня интересовал поселок имени Крупской, именно там мы жили, а я ходил три года в школу.

Чтобы было понятно, вспомните поселок Южный на горе, в Барнауле. Вот примерно таким пригородом по отношению к Баку был поселок Крупской. Он стоял на каменистом откосе, возвышаясь над городом. А слева, невдалеке, было видно море.

Итак, после расспросов я вскоре уже выходил из машины в пос. Крупской.

Но не было уже поселка – одноэтажные дома сменили многоэтажные, целые улицы коттеджей. Школа, правда, сохранилась, но что из того? Я не помнил даже, где находится мой класс, в котором когда-то я проучился три года.

А искать кого-то из учителей вообще было бесполезно. Более сорока лет прошло.

Так что не было ни знакомого дома, ни магазинчика, в который меня посылали родители за продуктами, ни улиц, по которым я ходил. Родной город остался, прежних родных мест не было…

Я поел в кафе, вернулся в город к вокзалу автобусом, и, дождавшись электрички на Яламу, купил билет и вскоре ехал по знакомым – да нет, как оказалось, вовсе не знакомым мне местам!

Дело в том, что выезжая из Баку, железная дорога идет по песчаный нефтяным полям, а потом раньше начинались лиановые леса.

И тянулись они до реки Самур, то есть – до границы с Дагестаном.

Но лесов не было. Кое-где остались небольшие островки деревьев, лесные заросли сменили теперь какие-то кустарники, а чаще – вообще голая каменистая почва.

Признаться, я так расстроился, что в Яламе даже не пошел в этот день искать дом моих дедов. Спросил, где гостиница, заселился и, поужинав в шашлычной рядом, вскоре лег спать.

И перед тем, как заснуть, вспомнились мне слова из песни (не помню, чьей):

К несчастью (или к счастью), истина – проста. Никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, Не найти того, что ищем ни тебе, ни – мне.

Воистину, так!

Спал я плохо – ворочался почти до утра, но под утро крепко уснул.

Встал я поздно, поэтому голова у меня болела, вообще я чувствовал себя не только разочарованным, но и разбитым.

Поэтому не огорчился, когда увидел, что ни дома моих дедов, ни их сада уже нет. На этом месте стоял совсем другой дом!

Эта часть Яламы, когда-то представлявшая собой сугубо деревенский анклав: окруженные чапаром участки, дома из глиняных саманных кирпичей с камышовыми крышами, ныне преобразилась.

Теперь вместо чапаров были высокие бетонные либо силикатного кирпича ограждения с металлическими воротами.

Что такое – чапары? Это ограждения садовых участков и просто частных домов, которые раньше выполняли функции наших заборов.

На Кавказе в предгорьях на склонах холмов растет колючий кустарник. Куст имеет форму шара.

Эти кусты вырубают и затем укладывают вокруг дома, или сада сплошной полосой, впритык друг к другу.

Получается непреодолимое препятствие примерно метровой высоты.

Причем сухие кусты не гниют десятилетиями.

Так вот, чапаров нигде не было. А были выложенные из кирпича или из бетонных плит высокие ограждения.

А за ними виднелись кирпичные же дома, крытые железом либо черепицей.

А сама улица была залита асфальтом.

Так что ни дедовского саманного домика, ни беседки, увитой виноградником, ни тутового дерева – ничего этого во дворе не было.

Постояв возле места, где я когда-то рос, я медленно побрел прочь.

Я вышел за город. Здесь тоже не было привычного когда-то глазу лесного ландшафта – зеленели поля, разделенные колючкой на участки.

Ничего привычного! Ничего из того, что снилось по ночам!

Я набрал в полиэтиленовый мешочек земли у родника, текущего из-под валуна. Родник тек тогда, сорок лет назад, тек и теперь. Вот возле него я и взял несколько горстей земли – согласитесь, земля с родины – наверное, должна быть той почвой, по которой когда-то ступала твоя нога…

В целом, Ялама, конечно, изменилась, и наверное – к лучшему. Современные постройки, везде – асфальтированные улицы. Если говорить коротко – я помнил Яламу патриархальной, а теперь она была современной, урбанизированной на каждом углу.

Поиски моих друзей тоже ничего не дали – на месте их прежних домов жили в новых современной архитектуры домах их родственники, а мои друзья разъехались, кто куда.

Оставался Рыбсовхоз. Что-то гнало меня туда, хотя, направляясь к остановке мотовоза, я внутренне был готов к тому, что увижу.

Предчувствия меня не обманули.

Не было остановки мотовоза, не было узкоколейки, даже следов от рельсов не осталось.

Это и понятно – этот допотопный вид транспорта нисколько не вязался с современной Яламой.

Но поселок Рыбсовхоза никуда деться не мог. Как и берег моря, на котором он располагался.

Шоссе, которым лишь изредка, но и в те времена я с друзьями пользовался, когда мы ездили в Рыбсовхоз не мотовозом, а автобусом, сохранилось, но тоже изменилось.

Вместо мощеного камнем, лишь сверху прикрытого слегка битумом дорожного покрытия теперь был гладкий асфальт. А само шоссе было гораздо шире прежнего.

Вот поселок на каспийском берегу изменился мало. Все те же белые домики, сады и дворы.

Но меня ведь интересовали не они.

Подсознательно я оттягивал минуту встречи с тем местом, к которому стремился. И поэтому я сначала спустился к морю, походил по берегу.

Конечно, вода отступила за эти годы еще дальше. Каспийское море высыхало, площадь его уменьшалась.

Но как и прежде, на берегу загорали, играли в мяч и в бадминтон, закусывали…

Я шел по кромке берега возле воды и пытался примерно найти то место, где загорал последний раз. Когда рядом расположилась Мила-японка.

Но эта было глупое желание – невозможно найти то, чего просто-напросто нет.

Везде один и тот же совершенно одинаковый желтый песок, сквозь который кое-где проросла жесткая трава.

Все – как было тогда, прежде…

Я поднялся по откосу наверх и спросил у одного из местных русских мужчин, который возился с лопатой возле калитки дома – сохранилась ли совхозовская рабочая столовая, которая когда-то была возле остановки мотовоза.

И получил странный ответ: не только столовая – остановка мотовоза тоже сохранилась.

Я спросил, как пройти к столовой. И, пока шел по указаному мне пути, думал: «Как же так! Мотовоз давно не ходит – в Яламе даже следы рельсовых шпал от времени затянуло землей, а здесь… Зачем вообще остановка, если не ходит мотовоз?»

Столовая была значительно перестроена – и здание было больше прежнего, и окна другие.

Раньше окна были обычными, двухстворчатыми – вроде тех, что у нас в жилым домах.

Именно у такого окна и сидела Мила с младшей сестрой тогда, когда мы обедали, пили пиво, а потом я загородил ей стулом проход к мойке.

Теперь же я стоял у темных зеркальных окон-витрин, отражающих площадку с киосками.

И внутри столовой тоже все было по-другому.

Поэтому я не стал обедать – я пошел по тропинке, которая сквозь заросли вела в нужную мне сторону. И неожиданно миновав высокие деревья, которые, как и прежде, росли примерно в этом месте, я вышел…

Я стоял и смотрел. И словно перенесся на много-много лет назад.

Те же рельсы, та же утоптанная песчаная площадка остановки мотовоза.

Вон там, возле рельса, по площадке ходила, ковыряя носком босоножки песок, Мила. А вон там стоял я, дурак этакий.

А вот этой выкрашенной в светло-голубой цвет деревянной лавочки тогда не было. Это точно, потому что тогда, в 75-ом, увидев, что я опоздал на четырехчасовый мотовоз, я поискал глазами, где бы посидеть в ожидании следующего. И ничего не нашел.

Так что скамейка появилась позднее.

Я посмотрел на кроны акаций – деревья были старыми, кое-где в кронах виднелись сухие ветки. Оно ведь и понятно – им было как минимум полвека.

Странно… Деревья давно нужно было бы спилить и засадить все вокруг новыми насаждениями. Все вокруг изменилось, а этот кусочек прошлого – он остался словно бы законсервированным.

Я подошел к скамейке, рассмотрел ее – действительно, ей было не более чем несколько лет.

– Да, скамейки этой не было, – услышал я голос сзади. – Тогда, в 1975 году.

Я обернулся.

В легком платье сзади меня стояла… Мила-японка.

Но так мне показалось лишь в первый момент.

Нет, это, конечно, была не Мила. Слишком молода для этого, но…

Очень похожа, очень! Хотя, конечно, для меня, как, впрочем, и для большинства европейцев, японцы все на одно лицо.

Как и японки!

Но это же была не просто японка. Это была…

Это была ее дочь, Акико. Впрочем, она попросила называть ее Аллой.

Я смотрел на нее во все глаза. Я ведь не совсем хорошо помнил лицо Милы. А теперь я смотрел на Аллу и вспоминал ее маму – такой, какой она была в возрасте 16—17 лет.

И в памяти моментально восстановился тот, далекий образ. Ну, конечно, та же чистая, чуть смуглая, кожа, миндалевидные черные глаза и тот же красивый четкий изгиб черных бровей.

И – волосы. Не прямые, черные, как воронье крыло, волосы, которые являются одним из характернейших признаков представителей народов Юго-Восточной Азии.

Нет, у нее были похожие на мамины темные, слегка волнистые. мягкие на вид волосы, падающие на плечи.

Все, что случилось со мной позже – результат неожиданности нашей встречи. Подсознательно я ожидал чего-то – но внезапно сохранившаяся, словно не пролетело чуть ли не 35 лет, остановка и такая встреча… Это все словно бы моментально вернуло меня назад, в те далекие времена.

И вот с этой минуты я стал совершать ошибку за ошибкой. А результат – вот он, видите, лежу на полке и морщусь от того, что саднит в груди…

Сначала мы сидели на голубой лавочке и разговаривали. Кроны старых акаций, закрывая нас от лучей солнца, создавали прохладный полумрак. Легкий ветерок, дующий со стороны моря, слегка шевелил листву и приятно овевал наши лица.

– Тогда, в 1976 году, вы не приехали, – рассказывала мне Алла. – Мама выходила сюда на остановку каждый день c середины июля, встречала четырехчасовый мотовоз.

Она была уверена, что приедете, и ждала вас.

Она почти никогда не была одна – наши девочки и ребята приходили сюда к ней. Скоро они сделали несколько таких вот скамеек, и часто сидели здесь с гитарами – песни пели и просто болтали.

Они знали, конечно, зачем сюда приходила Сумико – да-да, Мила – это маму так называли здесь. А вообще по паспорту она – Сумико. Сумико Дзери.

Да и как они могли не знать – все ведь наши ребята прошедшей осенью помогали маме искали в Яламе русского парня, который в августе прошлого года приезжал в Яламу.

Но – не нашли.

Ребята из 11 класса яламинской школы такого не знали. Они, конечно, поспрашивали у тех, у кого могли. Но ваших следов, Игорь, они не нашли.

Вот с тех пор так и повелось. Мама ждала вас с конца июля каждый год. Наши ребята – вместе с нею. Потом мама училась в Баку, закончила факультет журналистики, работала в журналах и газетах. Позже родилась я.

Нет, мама не выходила замуж. Наверное, Игорь, ей было трудно жить одной одиннадцать месяцев, потом конец каждого лета проводить здесь, причем годы шли – а вы так и не появлялись.

Но она верила, что вы приедете. Рано или поздно. И именно в конце лета. И каждый год ждала вас здесь.

Когда мотовоз сюда перестал ходить, пути размонтировали, и встал вопрос о ликвидации этой остановки. Но главой поселковой администрации был уже один из сверстников и друзей мамы.

Вообще целое поколение жителей нашего поселка выросло как бы под влиянием мамы. Она ведь была лидером молодежи, и ее любили.

Так что остановка сохранилась. Не тронули даже постаревшие деревья, которыми в 1975 году была обсажена площадка.

Ну, а те лавочки убрали. Позже, когда все стали взрослеть, обзаводиться семьями. Теперь мама приходит сюда одна. Вот для нее и сделали эту скамейку.

Вы не подумайте, Игорь, она и теперь помогает своим друзьям. Правда, три года назад мы получили наследство в Японии – крупный женский журнал. Так что здесь осталась жить ее сестра. А я приезжаю сюда в июле последние два года – по просьбе мамы. Вот, прихожу и жду вас.

А мама для наших поселковых нашла в Японии несколько бизнесменов, и теперь здесь в море у них – донные плантации водорослей, а местные получили работу – разводят и собирают урожаи водорослей.

 

7

Я был ошеломлен. Я с трудом понимал то, что говорила мне Алла.

– Мама ждет вас по-прежнему, – продолжала рассказывать Алла чуть позже, когда мы шли по берегу моря. – Она и купаться любила в том месте, где вы вместе с ней заходили в море. Помните, в тот раз? Мы сейчас подойдем к этому месту.

Тут уж я и вовсе очумел. Я словно бы чувствовал что-то чуть раньше, ведь и я искал это место. Но я – не нашел.

Как же Акико его находит-то?

И вот тут я стал потихоньку приходить в себя. Вернулась способность здраво рассуждать. Естественно, если бы я каждый год приходил на одно и то же место, я его находил бы легко и безошибочно, будь то остановка транспорта или место на песчаном пляже.

– Ну, а где вы жили все это время? – спросил я.

– После университета мама жила и работала в Баку. Но на выходные всегда приезжала сюда. Здесь ведь жили ее родители, но они давно умерли. Ну, и, конечно, отпуск брала во второй половине лета – и тоже проводила его здесь. Теперь здесь живёт ее сестра, моя тетя – с семьей. Они сейчас в Токио, гостят у мамы.

– А твой папа? – спросил я. Алла бросила на меня взгляд и ответила, как отрезала:

– У меня нет папы! И не было. Только мама!

Я понял, что это – запретная тема, ее не стоит касаться. Поэтому перевел разговор.

– Алла, а мы можем сейчас позвонить твоей маме?

Ее ответ меня удивил.

– Завтра! Там сейчас ночь – разница часовых поясов…

Помнится, в тот момент я подумал: «Если, как рассказывает Алла, Мила столько лет ждала меня, то ночь ли, день ли – да какая разница! Она будет только рада узнать о моем, наконец, появлении на остановке мотовоза в Рыбсовхозе. И именно тогда, когда ежегодно она ожидала меня…»

Вы понимаете? Нет, совсем не рада была мне Акико! Уж не знаю, как ее мама, а она сама…

И тогда я вновь перевел разговор. И стал расспрашивать Аллу:

– Так мама владелица крупного японского журнала для женщин?

– Нет, что вы! Уже трех журналов!

То, как Алла заговорила, свидетельствовало, что эта тема приятна ей.

– Сначала маме достался один журнал – журнал для деловой женщины. Это было три года назад. А сейчас маме принадлежит уже целых три женских журнала. Два новых мама купила в прошлом году, они были на грани разорения. Один – для домохозяек. А другой – журнал японской моды. А сейчас и эти два журнала тоже очень популярны в Японии, а журнал мод даже выпускается в Корее и Индонезии. Сейчас маме предложили открыть филиал в Китае, но мама пока думает…

– А ты, Алла, чем занимаешься?

– Я поступила в университет Токио на факультет искусств – сейчас осваиваю профессию дизайнера, а потом хочу пройти специализацию графика.

А вы, Игорь? Как жили вы после 1975 года? Вы учились после школы?

Возможно, я излишне расслабился. Как бы то ни было, не следовало ей говорить того, что сказал я. Не подумав, я рассказал, что после школы поступил в институт, в конце первого курса женился первый раз. Брак оказался неудачным. Потом я женился еще…

– А дети? У вас есть дети?

– Да, но они взрослые.

И тут я прикусил язык. Я уже понял, что из рассказанного мною получается, что пока ее мама искала меня, ждала меня за год за годом, причем ей в этом помогала местная молодежь, которая в отличие от меня оценила самопожертвование своего лидера, помогала, чем могла, так вот я все это время менял жен, нарожал детей, в общем – жил полнокровной жизнью в свое удовольствие.

И кто же тогда я, по-вашему?

Алла как-то по особенному остро глянула на меня и спросила:

– Но вы же обещали маме… Она ведь до сих пор ждет вас! Вы даже не представляете, как она вас любит!

Я молчал. Мы стояли у полуразвалившегося баркаса (нет, конечно же, не того, что примерно на этом месте был тогда, в 75-ом). Похожего, тот наверняка давно сгнил, исчез.

Солнце скрылось за высоким откосом, на котором стояли крайние дома поселка. От островерхих крыш протянулись к воде длинные темные тени.

Спасибо им! Они хотя бы как-то прикрыли мое лицо.

Ну, что я мог сказать ей?

– Ладно, – подумав и, по всей видимости – приняв решение, сказала она мне. – А сейчас? Вы женаты? Хотя… Нет, конечно, иначе вы бы не приехали. А кстати, почему вы, Игорь, все-таки приехали?

– Ну, как… – промямлил я, не зная, что сказать. – Родина все-таки, хотелось посмотреть…

– Я так и думала! – сказала она.

Она шла впереди, я – следом за ней. Не знаю, зачем я шел следом. Может быть, мне хотелось все-таки хоть как-то сказать ей, что я понял – осталось когда-то мое счастье здесь, на этом берегу, что жизнь моя прошла каким-то комом, зигзагом обогнув то, что только и называется настоящим с ч а с т ь е м.

Но ей было лет восемнадцать-девятнадцать, а мне – пятьдесят. И я видел ее первый раз в жизни.

Как говорить все это девчонке? Я, конечно, искренне и без стеснения сказал бы это Миле, но ее дочери… Я не решился.

И вот это оказалось главной моей ошибкой.

Именно ее возраст и следовало учитывать прежде всего. Но – совсем по другой причине.

Между тем мы уже шли по одной из улиц поселка и скоро приблизились к калитке, ведущей к дому с большим двором, за которым виднелся большой сад.

– Ну, вот мы и пришли… – сказала Алла. – Это дом тети, но сегодня мы с вами будем одни, и сейчас я буду вас кормить.

Часом позже мы ужинали в летней кухне. Блюда были незнакомые, но мне понравилось и тушеное с овощами мясо, и как-то по особому приготовленная рыба.

Я был благодарен Алле за то, что она не поставила на стол спиртное – не хватало еще пить за что-нибудь вроде нашего общего счастья!

Признаться, я по-прежнему был не в себе. Только этим можно объяснить, что когда у меня в кармане зазвонил мобильник, я просто не отключил его, не глядя, а ответил на вызов дочери.

– Как ты, папа?

– Все хорошо. А ты как? Как там мои внуки?

– Да все у нас в порядке. А ты когда возвращаться думаешь?

– Не знаю. Билеты у меня на послезавтра…

– Мама вот здесь. Передает привет тебе!

– Ну, и ты маме привет передавай.

Наверное, то, что Алла услышала, и подтолкнуло ее к тому, что случилось чуть позже.

Потому что после телефонного звонка мы как-то сразу оба замкнулись. Глядя на ее лицо, я понял – не следовало сегодня в ее присутствии делать ничего, что свидетельствовало о моей благополучной жизни. И замолчал.

Молча поел, молча пошел вслед за девушкой в комнату, которую она определила для меня, молча разделся и лег на прохладные простыни.

А Алла… она тоже молчала. Только, когда я уже лежал в постели, сказала:

– Подождите меня!

Я, признаться, не совсем понял – что она имела в виду. И конечно, я не ожидал того, что произошло через несколько минут.

Акико быстро вошла в комнату, подошла ко мне и ударила в грудь кухонным ножом.

Все, что происходило дальше, я помню плохо – нож прошел рядом с сердцем, правда, не задев при этом саму сердечную сумку.

Боли я как-то не почувствовал – просто на короткое время отключился.

– х-х-х-х-х-х-

Здесь Сергей затейливо выругался. Поезд тем временем стучал вовсю колесами по стрелкам, замедляя ход. Приближалась крупная станция, и мы решили прерваться.

Игорю мы принесли стакан свежего чая, и велев набираться сил для продолжения рассказа, сами пошли в тамбур – решили освежиться и погулять по перрону во время остановки.

Что интересно, мы ничего не обсуждали – переглядывались и хмыкали, произнося нечто вроде: «Да-а-а…», «Надо же!…» и «Вот это да!»

А Сергей вообще, нахмурясь, курил и что-то думал про себя.

Когда поезд тронулся, мы уже сидели в купе и слушали продолжение рассказа.

 

8

«А вот все то, что было дальше – я долгое время сначала вообще не осознавал. Позже для понимания происшедшего мне опять-таки понадобилось время.

Но попробую все же попытаться передать все, как было, максимально точно.

Я помнил, как брел куда-то, держась за заборы и постоянно при этом падал. Особой боли не было – просто сильно ныло в груди. Впрочем, иногда боль то стремительно нарастала, то также внезапно затихала, о т х о д и л а куда-то на время.

Врачи потом говорили – боль отпускала. Действительно, она то как бы хватала меня изнутри, то отпускала, и тогда мне становилось легче.

И так, как мне кажется, продолжалось вечно. Повторяю, я не понимал, куда бреду, что со мной. Все мысли были заняты этой болью.

Позже мне рассказали, что нашли меня прямо на откосе, ведущем к берегу моря. Зачем я стремился к воде – это ведь просто чудо, что меня нашли. Ночью берег моря пуст, воздух наполнен запахом соли и шумом от прибоя. Я почему-то запомнил именно этот запах и этот шум – до начала выздоровления они как будто преследовали меня.

А наткнулась на меня влюбленная парочка, которая ходила на берег полюбоваться на море под луной. И, возвращаясь по тропинке домой, молодые люди чуть не споткнулись о мое тело.

Парень остался возле меня, а девушка побежала в поселковую больницу. Оттуда прислали машину, и меня привезли прямо на операционный стол.

Больница в поселке Рыбсовхоза неплохая, и там даже хирург есть – вот он и дежурил в ту ночь. На мое счастье.

Хотя честно говоря, как потом мне этот врач говорил, случай был у меня не особо сложный. Проникающее ранение, нож был узким, глубина раны – не более пяти сантиметров. Единственная опасность – могли быть задеты сосуда сердца, но, по словам доктора: «Более удачного для вас проникающего ранения ну просто не могло получиться».

Да, сразу после реанимации ко мне приходили из милиции, и я подписал какую-то бумагу. Заявление, скорее всего.

Нет, Аллу я больше не видел. Ко мне приходил следователь где-то через неделю и сказал, что Акико Дзери задержана, но молчит. А я к тому времени уже все вспомнил и меня охватил ужас – мало того, что я искалечил жизнь матери, я теперь уничтожаю ее дочь – я просто не мог и не желал представить себе эту тоненькую, на вид чуть ли не подростка, девочку где-нибудь в тюремной камере.

И поэтому при последующей беседе со следователем у меня хватило ума либо отмалчиваться, либо отвечать на все его вопросы «Не знаю», «Никак не могу вспомнить» – и все примерно в том же духе.

От него я узнал, что нож был весь в крови, отпечатков пальцев на нем не нашли. И поэтому прямых доказательств вины девушки нет…

Почему Алла сделала это? Молоденькая девушка…

Но это, как раз, понять можно. Виноват я сам. А она просто защищала свою маму. Давайте попробуем рассмотреть ситуацию со всех сторон.

И начнем издалека.

Припомним, какой была Мила в 1975 году? Вы только представьте – девчонка ее возраста, которая стала лидером и безоговорочным авторитетом для сверстников, причем – и парней тоже? И где – на Кавказе, где знаете ли, всегда господствовала психология полнейшей подчиненности женщины воле мужчины? Какой сильной натурой нужно обладать, какой волей!

Так что – сами понимаете!

А теперь представьте себе, что такая вот девочка неожиданно даже для себя самой влюбляется. Сразу, возможно – единомоментно, как влюбиться могут именно такие необыкновенные натуры.

Причем это – первая любовь!

Они же – не как мы, они совершенно другие. Представим себе две крайности эмоциональной сферы – сильную и слабую. Мы, обыкновенные люди, с нашими обычными страстями находимся где-то посередине.

Но здесь речь идет ведь не только о силе эмоций, но и о критериях их оценки. Думаю, наши обычные мерки к таким людям, как Мила, просто неприемлемы.

Наверное, только так такие, как Мила-Сумико и могут влюбиться – без памяти, даже в человека, которого совершенно не знают. Но которому – заранее, как все влюбленные, доверяют безоговорочно во всем. И, конечно, они готовы для него и ради него на все…

И, естественно, они ждут такого же отношения к себе.

В такие моменты влюбленная женщина верит всему, что говорит ей о н…

Ведь черт знает как давно сказано кем-то: «Любят не за что-то, а вопреки чему-то».

Наверное, что-то в этом выражении есть. Любить, например, вопреки обстоятельствам…

И она любит. Любит и ждет год за годом, как умеет ждать может быть, только восточная женщина.

А дочь… если она такая же сильная и необыкновенная натура… Она, наверное, очень тяжело переживала за маму. Нет, конечно, на нее влияло и то обстоятельство, что, как ей казалось, мама кого-то любит гораздо сильнее, чем ее. И это при том, что она готова на все для мамы, да что там – все делает для мамы.

А мама год за годом ждет кого-то другого…

Возможно, она просто хотела освободить маму от наваждения. Но думаю, что все дело во мне. Скорее всего, желание причинить мне боль пришло к ней внезапно.

После того, как она узнала, что человек, из-за которого жизнь мамы, как она, наверное, считала, прошла впустую, оказывается, прожил все эти годы вполне нормально, как говорится – полнокровно…

И это после того, как он когда-то пообещал маме приехать к ней.

Вы ощущаете, какой раздрай происходил в голове Аллы? Человек, сломавший жизнь маме, просто обманул ее когда-то! Походя, несколькими словами внушил надежду, а сам и не собирался возвращаться!

Так что то, что сделала девочка, было неосознанным, спонтанным, причем жертва заслуживала того, что получила.

А я…

В какой-то момент лишь теперь я в полной мере осознал, что упустил свою птицу счастья. И какого счастья! Попытайтесь представить себе. Просто попытайтесь представить, к а к может любить такой человек, как Мила! Как она будет заботиться о вас, беречь вас, беречь семью, делать все, чтобы вам было хорошо…

По лицам вижу – с трудом идет процесс… Не удается представить? Потому что ни сами мы такого не пережили, ни из знакомых – никто…

Но это был лишь короткий миг – миг сожаления о потере. Все моментально отошло на второй план при мысли об Алле.

Девочку нужно было спасать.

И как только я окреп в достаточной степени, чтобы более-менее безопасно передвигаться, я взял свой загранпаспорт, который лежал в прикроватной тумбочке – следователь забрал его у врачей и после допроса отдал его мне. Потом уговорил санитарку открыть мне камеру хранения. Я взял из своих вещей лишь куртку, брюки и деньги на дорогу, оставив все остальное на месте.

Ну, чтобы не сразу догадались о моем бегстве.

А я – именно сбежал! Было это около недели назад. Понимаете, мне нужен был совет профессионала, а здесь я никому доверять не мог. И связаться с Милой я не мог – ни номера телефона, ни даже названия журналов, принадлежащих Сумико Дзери, я не знал. Да и что я мог сказать ей? После того, что произошло?

И я решил – сделаю все сам! Но для этого мне нужно было оказаться дома, в Барнауле.

Нет, Мила конечно, скорее всего сама узнала обо всем быстро – не забудьте, кто она, откуда родом, и как к ней относятся в поселке Рыбсовхоза…

А может быть – и не сразу, наверняка ведь дочь должна была отзвониться, е с л и я все-таки приеду. Хотя бы через столько лет.

Почему не связалась со мной? Ну, откуда я знаю! Может быть, поздно узнала обо всем, а может быть, и пыталась, но я же после операции был сначала в реанимации, а потом… А потом она связалась.

Нет-нет, что она говорила, и к а к – об этом после. Все по-порядку!

Пограничный пункт перехода находился невдалеке от Яламы, я доехал на такси до границы, пешком прошел таможню и скоро ехал на попутной машине в Махачкалу.

Мне повезло – были билеты на авиарейс до Новосибирска и уже через полсуток после побега я летел в самолете.

Перевязку мне сменили в фельдшерском пункте в Новосибирске, на железнодорожном вокзале. Здесь везение мое закончилось, и пришлось до утра ждать поезда на Барнаул.

Уже на следующий день я связался по телефону с Сережей Мокроступовым, бывшим следователем милиции, а теперь – адвокатом по уголовным делам.

Он подробно расспросил меня об обстоятельствах дела, а когда узнал, что свидетелей нет, отпечатков на рукоятке ножа – тоже, он сказал, что сам он развалил бы обвинение запросто. Кроме того, что я, раненый, шел из дома Аллы, и что нож – из кухонного набора ее родственников, у обвинения вообще ничего нет.

Кроме бумаги, которую я подписал. Сразу после операции.

Эту бумагу необходимо из дела изъять. Или дезавуировать то, что в ней написано».

– х-х-х-х-х-х-х-

Здесь рассказ прервал Сережа, который объяснил, что сделать это просто. Нужно подать в прокуратуру повторное заявление, в котором пояснить, во-первых, что первое заявление подписано в полубессознательном состоянии – скажем, плохо перенес наркоз. И вообще не знает, что там написано в подписанной им бумаге.

Во-вторых, разъяснить, что Игорь приехал в гости именно к Алле, точнее – к ее маме, что день они провели вместе, гуляя по берегу моря и поселку, и при этом – мирно беседовали (наверняка множество жителей поселка видели это и смогут подтвердить), так что мотива для убийства у Акико Дзери нет и быть не может.

А далее можно опровергнуть и причастность Акико к событию преступления – ночью Игорь лежал с закрытыми глазами, и кто вошел в комнату и ударил его в грудь ножом – не видел.

– Ну, и если еще Игорь припомнит, что днем он поссорился с кем-то, ну, например, когда расспрашивал, где живет Мила, а ему грубо ответили… тогда подозревать именно Аллу и содержать ее под арестом – просто глупо.

Короче – развалить это дело так же легко, как раз плюнуть!

Тут Сережа подмигнул нам и добавил:

– А если при этом не жалеть денег и всех подряд, так сказать, б л а г о д а р и т ь… В общем, девочка будет на свободе в тот же день. И даже, может быть, без подписки о невыезде.

Между тем Игорь продолжал рассказывать. Но скоро он начал мяться, рассказ его потерял былую стройность и живописность, особенно, когда он дошел до звонка Милы в Барнаул.

Так что я, когда обрабатывал диктофонные записи, решил окончание этой истории передать самостоятельно, ведя рассказ не от первого, а от третьего лица.

Не скрою, с некоторыми моими домысливаниями и добавлениями.

 

9

Как узнал Игорь позднее, Мила прилетела в Баку через два дня после его встречи с Акико, имевший такие последствия.

Ей позвонили на другой день, сразу же, как по поселку Рыбсовхоза пронеслась весть о события прошедшей ночи.

Оставив в Токио сестру с семьей, Мила заказала себе билет на ближайший авиарейс в Баку, и скоро уже летела в самолете.

В Баку Сумико Дзери, лишь несколько лет назад работавшая в бакинских средствах масса-медиа, сразу же связалась с многочисленными знакомыми, ей в тот же день нашли лучшего адвоката по уголовным делам Баку, и вечером Мила вместе с ним на машине приехала в Яламу. Первое, что она сделала – это попросила отвезти ее в больницу к Игорю.

Игорь в это время после сделанной ему операции все еще лежал в реанимации и к нему никого не пускали. Но это была Мила-японка, которую знали в Рыбсовхозе, наверное, все.

Она сидела возле кровати, держала Игоря за руку и смотрела на его бледное лицо.

Нет, Сумико не плакала. И ничего не говорила.

Она не была русской бабой, причитающей и льющей слезы по любому поводу. Она молчала, смотрела и думала. Наверное, о том, что встреча, которую она ждала столько лет, наконец, состоялась, но вовсе не там и не так, как мечталось не одной тысячей таких длинных, часто – бессонных, ночей.

А также о том, что именно от него, Игоря, зависела теперь уже не одна, а две судьбы. Ее, Сумико Дзери, и ее дочери…

Наутро она уже была в кабинете начальника милиции – младшего брата одного из ее друзей-сверстников.

И, естественно, хорошо Милу-японку знающего.

Хотя с подозреваемыми, кроме адвокатов, никто встречаться не мог, Сумико скоро уже беседовала с дочерью.

– Что же ты сделала, моя маленькая? – сказала Мила, обнимая бросившуюся к ней Аллу. – Зачем, доченька, ну, зачем?

– Мама, он все время жил себе, ни о чем не думая. Он несколько раз женился, у него дети, и вчера ему звонила дочь, а он привет жене передавал… А ты, мама…

– Ну, успокойся, Акико, милая… Успокойся, родная моя…

Уже через полчаса Мила, поговорив и ободрив, как могла, Аллу, вместе с адвокатом в кабинете следователя изучала уголовное дело по факту нанесения тяжкого телесного повреждения гражданину России Онищуку Игорю Сергеевичу, 1958 года рождения, русского, уроженца г. Ялама Азербайджанской ССР, разведенного…

Здесь Мила прервалась и спросила адвоката:

– Есть у вас связи в России, через которые можно узнать все о пострадавшем?

(Она именно так и выразилась – «пострадавшем», а не потерпевшем).

Адвокат ответил утвердительно.

– Пожалуйста, наведите подробные справки. Родился, женился, развелся, дети… Где работает, живет. Адрес, номер телефона…

Далее, изучив дело и поговорив с начальником милиции, вместе с адвокатом они еще раз встретились с Аллой. Мила передала дочери продукты, фрукты.

Обнявшей ее на прощание дочери она шепнула на ухо:

– Успокойся и потерпи, все будет хорошо.

Через несколько дней и она, и адвокат вернулись в Баку. В Рыбсовхозе было кому и навещать Аллу, и обеспечивать ее всем необходимым.

К Игорю, который пришел в себя, она перед отъездом попасть не смогла – позвонили из Баку из прокуратуры и ей нужно было срочно ехать в столицу Азербайджана на встречу с Генеральным прокурором республики.

Именно поэтому вновь разошлись пути ее и Игоря.

Игорь перед тем, как спешно уехать домой, также попытался попасть к Алле, но он не был Сумико Дзери, он не мог даже назвать себя дежурному следственного изолятора, так как сбежал из больницы.

Так что к Алле его не пустили.

И он уехал, так и не узнав о приезде Милы и о том, что она находится в Баку.

Игорь сидел вечером накануне дня отъезда за столом и еще раз перечитывал написанное им заявление на имя прокурора города Яламы. Здесь же на столе лежали билеты на поезд, а рядом на полу были разбросаны вещи и предметы туалета, которые предстояло уложить в дорожную сумку.

В этот-то момент и зазвонил телефон, стоящий тут же, на столе.

– Алло, – сказал Игорь, – слушаю.

– Ну, здравствуй, милый Игорь, – услышал он незнакомый женский грудной голос с мягкими интонациями. – Когда-то ты сказал мне всего четыре слова… Теперь, наконец, и я могу сказать тебе что-то в ответ…

Мороз прошелся по коже Игоря – он сразу догадался, что звонит Сумико.

Мила-японка…

– Здравствуй, – лишь сказал он в ответ. – Здравствуй, Мила.

И замолчал.

– Игорь, – продолжала Мила, – я узнала о тебе все. И знаю, что ты разведен, и что не очень-то счастлив.

Игорь молчал. Ну, что он на это мог сказать?

– Я последние дни в хлопотах – ты знаешь, почему. Поэтому не буду говорить тебе все, что я надеюсь сказать немного позже. О себе, о тебе… Пока давай поговорим о главном.

Игорь, у меня были в жизни две важные вещи – ожидание нашей встречи, а чуть позже – еще и дочь. Она скрасила ожидание, и я люблю ее больше всего на свете. Ты – второй человек, которого я любила и люблю. И именно от тебя зависит судьба Акико.

– Мила, – Игорь поперхнулся, но, прикрыв микрофон трубки ладонью, справился с собой и продолжил: – Что я должен сделать?

– Нужно написать заявление в прокуратуру, на имя Генерального прокурора Азербайджана. В нем указать, что ты не представляешь, кто мог ударить тебя ножом, что это никак не может быть…

– Мила, послушай! – перебил ее Игорь. – Я как раз перечитываю заявление, вот оно, лежит передо мной. Давай я просто прочитаю, что я написал…

– Не нужно, Игорь. Ты можешь немедленно вылететь в Москву?

– У меня билеты на поезд, завтра я туда выезжаю.

– А ты не можешь вылететь самолетом? Ты ведь понимаешь – Алла в следственном изоляторе, дорог буквально каждый день…

– Мила, я бы с радостью. Но у нас перебои в аэропорту, из-за кризиса нет керосина. Самолеты летают нерегулярно. И еще, Мила! Сейчас ведь осень, если вдобавок что-то случится с погодой, вообще непонятно, когда я смогу попасть в Москву…

Игорь уже справился с собой, говорил свободно. Его охватило предчувствие удачи, он вдруг поверил, что скоро все плохое останется позади, и он (да нет – они!), еще будут счастливы.

– Милый мой, тогда лучше, конечно, поездом… Скажи мне время отправления, номер поезда и твоего вагона!

Игорь взял в руки билет и прочитал все, что хотела знать Мила.

– Игорь! – продолжала Мила. – Тебя прямо у вагона встретит адвокат Аллы. Он проверит содержание заявления, поможет правильно его оформить, заверить у нотариуса. Не следует тебе появляться в Азербайджане. Это и возможная нервотрепка и ненужные встречи. Твои вещи из больницы я забрала и передам их тебе. Как ты себя чувствуешь? В больнице мне сказали, что ты должен уже почти выздороветь – и операция прошла удачно, и послеоперационное лечение…

Ты, кстати, оказался должен за лечение некоторую сумму – не беспокойся, я все оплатила.

Игорь ответил, что все в порядке, чувствует себя неплохо.

– А теперь, Игорь, послушай меня внимательно и пожалуйста, сделай все в точности так, как я скажу.

Закончив с адвокатом, тебе нужно будет поехать в подмосковный пансионат «Березовые чащи». На твое имя заказан домик, все оплачено, включая питание. Адвокат расскажет, где находится пансионат и посадит тебя на машину – он все знает, что нужно делать.

Я прошу тебя – на этот раз дождись нашей встречи. Как только освободят Акико и я посажу ее на самолет до Токио, я прилечу к тебе.

– А как же Алла, одна после…

Мила улыбнулась, это чувствовалось даже на расстоянии.

– Но ведь она не могла не сказать тебе, что ее тетя с семьей гостят у меня в Токио. Они ее встретят и побудут с ней. До нашего приезда.

Ты обещаешь, что дождешься меня в пансионате?

– Обещаю…

– Дождись, Игорь. Я рада, что опять услышала твой голос. Знаешь, трудно ждать 33 года и 53 дня, но я боюсь, что последние несколько дней ожидания будут самыми длинными и тяжелыми.

Я обнимаю тебя…

В последних словах было столько тепла, что волна морозца вновь пробежала по коже Игоря.

И он сказал:

– Я тоже обнимаю тебя, дорогая Мила-японка. Я так крепко обнимаю тебя!

В купе на некоторое время повисло молчание. Все четверо находились под впечатлением услышанного.

История, конечно, невероятная. Поражало не само с о б ы- т и е, поражала сила эмоций и чувств участников, а также невероятное переплетение обстоятельств.

Встретить через столько лет вместо любящей тебя столь сильно и преданно женщины ее дочь, которая через несколько часов тебя, счастливого от этой встречи, наградит ударом ножа…

Это, знаете ли…

Завершение истории наступит через два дня, когда рано утром поезд «Барнаул-Москва» прибудет на Казанский вокзал Москвы.

Игорь выходил последним, ему было нужно, чтобы схлынул поток приехавших и встречающих. Ему предстояло узнать и встретиться с адвокатом. Поэтому он постоял у окна несколько минут, дожидаясь, пока поток людей внизу, на перроне под окном вагона, не начнет редеть.

Когда он спустился по ступенькам на асфальт перрона и направился к зданию вокзала, он не сразу увидел спешивших ему навстречу двух мужчин.

Черноволосый и черноглазый мужчина в светлом плаще явно был азербайджанцем.

Он и оказался адвокатом из Баку – Азимом Багировым. Второй – московским нотариусом Георгием Петраковым.

Уже через полчаса они ехали в автомобиле, который должен была увезти Игоря в пансионат. А пока прямо здесь же, сидя в машине, Багиров внимательно изучал написанное Игорем еще в Барнауле заявление.

Они заехали в нотариальную контору, где под диктовку адвоката Игорь вынужден был переписать заявление, с него тут же сняли несколько копий, все их заверил Петраков.

Из здания, где на втором этаже находилась нотариальная конторы, Игорь и Азим Багиров вышли вместе.

Потом адвокат о чем-то говорил с шофером машины. После этого подошел к Игорю и сказал:

– Игорь Сергеевич, здесь мы попрощаемся. Вечером у меня самолет на Баку, а до вечера – дела в городе. Хочу заехать в посольство Японии, переговорить и там с советником по правовым вопросам. Заручимся и их поддержкой, знаете – на всякий случай.

Но уверен – кроме вот этой бумаги (он похлопал ладонью по папке, в которой находилось заявлением Игоря) ничего больше не потребуется. Так что вопрос с освобождением Акико уже решен!

Ну, а вас… водитель отвезет вас не просто в пансионат, а подвезет прямо к домику номер три. Заходите, располагайтесь, дверь открыта, ключ рядом с дверью внутри, на крючке вешалки.

И он крепко пожал Игорю руку.

– И приезжайте к нам в Азербайджан, – сказал он, доставая визитную карточку из нагрудного кармана пиджака и вручая ее Игорю. – И – прямо ко мне! Без стеснения! Здесь не только телефоны, но и мой домашний адрес в Баку.

Сумико рассказала мне эту вашу историю… ну, знаете!.. – Он покачал головой. – В общем, жду вас в гости! Вместе с Сумико!

До пансионата пришлось ехать чуть больше двух часов. Но зато располагался он в красивейшем месте, прямо на берегу лесного озера. Вокруг было белым-бело от стволов, верхушки же берез еще пестрели желтыми осенними листьями.

Территория пансионата была огорожена металлической сеткой высотой в два с лишним метра, у закрытых ворот находилась будочка охранника.

Сам охранник, издали завидев подъезжающую машину, уже ждал их, и при приближении поднял шлагбаум.

Основное трехэтажное здание пансионата располагалось в глубине березовой рощи. К нему вела широкая асфальтовая дорожка.

По бокам ее стояли одноэтажные домики-коттеджи.

У третьего от ворот коттеджа справа и остановилась машина.

– Ну, вот, ваш коттедж номер три, – сказал водитель.

Игорь вышел, водитель достал из багажника сумку и подал ее Игорю со словами:

– Счастливо отдохнуть!

Войдя в коттедж, Игорь поставил на пол сумку, снял куртку и прошел внутрь. В просторной гостиной стояли стол, стулья, у стен – мягкая мебель, в углу – телевизор с большим экраном.

Из гостиной три двери вели, по всей видимости, в кухню и комнаты.

Игорь подошел к окну, потянув за шнур, раскрыл задвинутые шторы.

Он стоял и смотрел сквозь стекло на водную гладь озера, берег которого был рядом. Там, у лодок, возился какой-то мужчина.

В голове у него была пустота – слишком быстро развивались события.

Он подумал, что надо бы найти ванную, искупаться с дороги и немного поспать.

И вдруг сзади раздался шорох, и его окатила волна тонкого аромата дорогих духов.

Он обернулся.

На этот раз перед ним стояла не Алла, это была Мила. Он почему-то мигом вспомнил ее ту, Милу-японку из далекого прошлого. И узнал.

«Как странно…, – мелькнула мысль. – А она почти не изменилась».

Если бы его попутчики могли видеть сейчас эту сцену, они увидели, наверное бы, следующее.

Стройная, невысокого роста женщина, коротко остриженная, с редкими серебристыми нитями в волосах, в стареньком выцветшем ситцевом платьице, красном с мелкими цветочками, на несколько секунд застыв перед Игорем, шагнула затем к нему и крепко обняла за шею их попутчика.

Если бы они видели ее лицо… но они не могли его видеть, потому что видели лицо Игоря – окаменевшее, с закрытыми глазами.

И видели его руки, крепко обнимавшие за плечи женщину.

И может быть – даже услышали, как Сумико Дзери негромко сказала: «Ну, здравствуй, мой дорогой!»

И тогда бы поняли, что Мила-японка все же дождалась встречи с любимым.

Через 33 года и 57 дней…

– х-х-х-х-х-х-х-х-

Вот такие дорожные истории можно услышать во время поездок в вагоне поезда. И это – не самые невероятные истории. Возможно, когда-нибудь, я напишу еще одну книгу, в которой познакомлю читателей с ними, и уверен – они понравятся вам, дорогие мои, так же, как, надеюсь, понравились эти…

К О Н Е Ц
г. Барнаул,